Буря на озере

— Охота была связываться! — поднялся с асфальта второй парень. — Пошутить уже нельзя!

— Я тебе за такие шутки!..

— А я что?.. Я — ничего…

— А чего он к нашим девчатам цепляется? — сделал попытку оправдаться Петро.

— А тебе какое дело? — взорвалась Нина.

— Нашла фраера… — пробормотал Петро. — Мы тебе еще припомним. — Он пытался отступить с достоинством, насколько это было возможно в его положении.

Повернулся и пошел, не глядя на товарища, который плелся следом.

Только теперь Олекса повернулся в Шугалию.

— Вы правда из милиции? — спросил он.

— Лучше бы поблагодарил человека! — Нина с любопытством смотрела на Шугалия.

— Не все ли равно — откуда?

Шугалий отозвал Олексу в сторону и отрекомендовался, объяснив, для чего приехал в Озерск, и почувствовал, как тот сразу внутренне напрягся. Что ж, конечно, мало приятного в том, что кто-то начнет копаться в твоей жизни, а парень оказался неплохим, и капитан решил быть с Олексой предельно деликатным. Тем более что он сам информировал органы госбезопасности об отцовском письме. Кто знает, как повел бы себя на его месте другой? Может, и не придал бы значения черновику или, наоборот, не захотел бы неминуемых хлопот, связанных с расследованием, и уничтожил бы черновик письма.

— Проводим девушку домой, — предложил Шугалий. — Потому что те двое…

— Не так уж и страшно! — В этих словах Олексы не было бравады, и капитан спросил:

— Занимаетесь самбо?

— У нас в университете кружок…

— А вы его ловко положили.

— Пижонов надо учить.

— Но ведь можно напороться и на нож…

— В Озерске вряд ли. Я Петра знаю. На это не пойдет.

— Вы уже шесть лет не живете в Озерске, и я бы на вашем месте…

— Все лето тут. Да и на зимние каникулы приезжаю. Отец все время в разъездах… был, — с горечью поправился он, — и тетке надо помогать.

— Хорошая она.

— Не то слово — хорошая! А вы уже успели побывать у нас?

— И так много времени потеряно зря.

— Если бы я раньше поинтересовался отцовскими бумагами…

Шугалий незаметно коснулся его локтя, и Олекса осекся.

— Какими бумагами? — спросила Нина. — Ты не говорил о них.

— Деловая переписка, — уклончиво пояснил Олекса. — Тебе не интересно.

— Мне все интересно.

— Мелочи, — он махнул рукой, — всякие карантинные мероприятия.

— Завтра утром разберем их, — сказал Шугалий.

Они миновали библиотеку и остановились перед калиткой, сваренной из толстых железных прутьев.

Дом Бабинцов стоял в глубине густого сада, в больших окнах горел свет.

— Зайдем? — предложила Нина.

Олекса не ответил. Ему явно не хотелось расставаться с девушкой, однако Шугалий имел намерение еще поговорить с ним.

— А вам на работу совсем близко… — Шугалий сделал вид, что не слышал слов девушки.

— Когда надо, мать просто кричит Нине, — засмеялся Олекса. — «Борщ на столе, остынет!»

— Чаю попьем… — девушка открыла калитку, — а кто хочет горячего борща…

— Завтра, — твердо возразил Шугалий, — борщ завтра, а сегодня мы с Олексой должны поговорить.

Нина обиженно закрыла калитку, Олекса с сожалением посмотрел ей вслед и повернулся к капитану.

— Пойдем к нам?

— Проводите меня до гостиницы.

— Тут два шага.

— А у меня только два вопроса. Отец говорил вам о приезде Романа Стецишина?

— Да. Он еще месяц назад получил письмо из Канады. Вообще они не переписывались, может быть, писали раз в пять лет, отец почему-то не очень любил дядю Романа…

— А Олена Михайловна?

— Не знаю. Хотя… В ее комнате висело фото…

— Видел, — подтвердил Шугалий. — Не хватает одного снимка.

— Фотография тети с дядей Романом. Давнишняя, когда они были еще совсем молодыми.

— Конечно, ведь не виделись тридцать лет. Почему Олена Михайловна сняла фото?

— Мне было неудобно спрашивать.

— Понимаю. Не говорила, что произошло между ними и Стецишиным?

— Считаете, что отец поэтому и сел писать письмо к вам? Мне тоже так кажется… Спрашивал у тетки, говорит, ничего не слышала и ничего не знает. Да и правда, что могло случиться?

— И все же что-то случилось, — раздумчиво сказал Шугалий. — А с Чепаком вы знакомы?

— Кто же его не знает? Отцовский помощник и товарищ.

— Товарищ?

— Отец его уважал. Северин Пилипович с женой часто приходили к нам.

Они подошли к гостинице.

— До завтра, — Шугалий похлопал Олексу по плечу, — будь здоров, парень, — перешел он на «ты», — завтра утром я зайду к вам. А теперь — спать, устал я немножко…

Верно, сказал неправду, так как еще читал, а потом лежал в постели с открытыми глазами, пока сон все же не сморил его.

Дом ветлечебницы стоял за высоким деревянным забором на краю городка. Шугалий сразу узнал Чепака, хотя на фотографии, которую показали капитану в райотделе госбезопасности, тот был значительно моложе.

А может, это белый халат придавал Чепаку какую-то врачебную суровость и старил его, потому что ветфельдшер двигался живо и глаза блестели совсем молодо.

И все же Чепаку было уже за пятьдесят. С утра Шугалий познакомился с его биографией — собственно, знакомиться было не с чем. Родился Чепак в Озерске, отец его работал на городской лесопилке, мать — судомойкой в ресторане. На лесопилку незадолго до войны поступил и Северин. В начале сорок третьего года гитлеровцы сожгли лесопилку, несколько рабочих были арестованы, а девять человек, в том числе и Северин Чепак, ушли в леса, где и создали костяк небольшого партизанского отряда, действовавшего в районе Озерска и Любеня.

Летом сорок третьего года каратели вместе с отрядом куренного Стецишина, воспользовавшись данными, полученными от предателя, подосланного бандеровцами к партизанам, разгромили отряд, прижав его к черным болотам. Предателя так и не нашли. Только трем партизанам удалось спастись, в том числе и Северину Чепаку — он как раз был послан на связь с подпольщиками в Любень, райцентр километрах в семидесяти от Озерска.

Прочитав это, Шугалий остановился. Чепак был в Любеке, когда каратели с бандеровцами громили отряд. Случайно ли? А теперь сын куренного Стецишина приезжает из Канады в Озерск.

Но при чем тут Завгородний? Ведь во время войны Андрий Михайлович был во Львове…

Дальше вся биография Чепака укладывалась в один абзац. После войны окончил ветеринарное училище и вот уже почти тридцать лет работает в озерской ветлечебнице. И работает неплохо — все им довольны!

…Чепак делал укол собаке, которую держала полная женщина в грязных туфлях. Пес вертелся, женщина не могла удержать его, и фельдшер повернулся к Шугалию.

— Помогите! — не попросил, а приказал он, и капитан безропотно придержал пса за задние ноги.

Чепак сделал укол и обратился к Шугалию:

— Чем могу служить?

— У меня личное дело, Северин Пилипович, и хотел бы поговорить с глазу на глаз.

— Там вас устроит? — Чепак ткнул пальцем на скамейку под яблоней. — Я только шприц отнесу. — Он вернулся сразу и сел вполоборота к Шугалию, положив на колени большие руки с набрякшими синими венами.

Капитан предъявил ему удостоверение. Чепак внимательно изучил его, Шугалию показалось, что даже слишком внимательно, вернул и снова положил руки на колени, смотрел в глаза капитану и ничем не проявлял своего волнения.

— Мне поручено выяснить обстоятельства смерти ветврача Завгороднего, — начал Шугалий, не отводя взгляда, — и я хотел бы узнать, зачем вы приходили к Андрию Михайловичу восемнадцатого августа утром, в пять?

— Погодите, когда же это было — восемнадцатого?

В конце концов, какое это имеет значение. В последнее время по утрам я вообще не заходил к Завгородним.

— Это было в день смерти Андрия Михайловича.

— Вот оно что! — Зрачки Чепака сузились и высокий чистый лоб покрылся морщинами. — А я думаю, что это меня госбезопасность беспокоит! Думаете, убили Андрия Михайловича?

— Давайте условимся, Северин Пилипович, вопросы буду задавать я.

— Ваше право, товарищ, ваше право…

— Итак, утром восемнадцатого?..

— В пять утра я был еще дома. В начале шестого пошел на Светлое озеро.

— Кто это может подтвердить?

— Жена еще спала, — рассудительно сказал Чепак, — а живем мы возле озера. Через огороды тропинкой прямо к берегу. Может, кто-нибудь и видел, надо расспросить соседей.

Шугалий чуть улыбнулся.

— А где вы были накануне между тремя и четырьмя часами дня?

Чепак потер лоб, и он снова разгладился.

— В субботу то есть? В два мы обедали, потом отдыхал. Выходной был у нас, — пояснил он, — мы по субботам работаем, но Андрий Михайлович сделал выходной. В праздники работали, так отгуливали.

— Жена была дома?

— Пообедали вместе, потом она по магазинам пошла.

— Когда вернулась?

— А кто ж ее знает? У нее надо спросить — думаю, около пяти.

— И от трех до четырех часов никто не заходил к вам?

— Спал я, может, кто-нибудь и стучал.

— Со Стецишиным не виделись?

Капитан увидел, как зашевелилась кожа на лбу у Чепака, но глаз не отвел и ничем больше не проявил своего волнения.

— Каким Стецишиным? У нас в Озерске были только одни Стецишины, но исчезли… Давно исчезли, где-то в Америке, говорят.

— Когда вернулись в воскресенье с рыбалки? — Шугалий умышленно менял вопросы, чтобы не дать Чепаку возможности сосредоточиться.

— Вечером. Ветер нагнал волну, какая же рыбалка в бурю?

— С кем рыбачили?

Краем глаза капитан увидел, как вздрогнули пальцы Чепака. Вздрогнули и снова замерли.

— Один. На лодке ходил к острову.

— Поймали что-нибудь?

— Да, клевало. Несколько щук, лещи, окуньки. Ну, красноперки.

— Уху варили?

— Кого тут удивишь ухой?

— Ваша правда, — согласился Шугалий. — А кто еще рыбачил у острова?

— Не видал я никого. Камыши там, в камышах стоял, а рядом — никого.

— Когда каратели громили ваш партизанский отряд, — без всякого перехода спросил Шугалий, — вы, кажется, были в Любеке? Почему так произошло?

— Вот оно что! — У Чепака обиженно задрожали губы. — Вон оно что, я начинаю понимать, почему госбезопасность занимается этим делом. После войны меня уже спрашивали про это, но были свидетели, что командир отряда послал меня на связь в Любень.

— А я в этом и не сомневался. Но какое-то странное стечение обстоятельств: куренной Стецишин с карателями уничтожают партизанский отряд, в это время в Любеке…

Чепак предостерегающе поднял руку.

— Я понял, — перебил он. — Теперь вы про Ромка Стецишина спросите. Правда, через тридцать лет приезжает сын бандеровского куренного — что-то тут не ладно… Откуда мне известно про приезд Ромка, хотите знать? А кто у нас не знает про это? Озерск — не область, это у вас интуристы гостиницы заполонили, а у нас все на виду. Андрий Михайлович говорил, что Ромко приедет, вот откуда знаю. И про отряд расспрашиваете!.. Не раз уже спрашивали, но вот что… Свидетели у меня остались. Я в Любень болотами подался, а каратели через два часа начали наступление на отряд.

Понимаете, два часа… Документ есть, заместитель командира отряда в живых остался, в Залещиках сейчас живет, он вам подтвердит. Макар Войновский, в райисполкоме работает.

Шугалий почувствовал: Чепак говорит правду; и связанная им цепочка уже порвалась. Но ведь Олена Михайловна утверждает, что слышала голос Чепака в пять утра в воскресенье И вообще в воскресенье до полудня никто не видел Чепака.

Встал.

— Прошу вас в течение дня не отлучаться из ветлечебницы.

Фельдшер одернул полы белого халата, ничего не ответил, и Шугалий, идя к калитке, ощущал на затылке его тяжелый взгляд.

Малиновский уже ждал капитана и, видно, о чем-то узнал, потому что в его глазах Шугалий заметил нетерпение. Сказал, улыбаясь:

— У вас такой вид, Богдан, словно выследили убийцу, и нам остается только арестовать его. Ну, что там у вас?

Малиновский встал из-за стола. Сегодня на нем был уже не праздничный костюм, и галстук в горошек тоже остался в шкафу.

— Кузь в воскресенье на рассвете шел с канистрой, — сказал он. — С канистрой к озеру.

— Ну и что?

— Как — что? Нес бензин, таким образом, выходил на озеро.

— Мог бросить канистру в лодку и вернуться домой.

— Нет. Я видел его лодку. На носу багажник, но маленький. Канистра не влезет.

— А где он хранит мотор?

— Сарайчик у них на троих на берегу. Он и еще двое им пользуются…

— Вот там и оставил канистру.

— Нет, я разговаривал с ними. Зенон Каленик пришел на берег в половине седьмого. Лодки Кузя не было. Потом Кузя видели в селе уже после девяти.

— А этот Каленик?..

— Хотел лодку смолить, но начался ветер. Вернулся домой в семь.

Шугалий сделал какие-то заметки в блокноте с темно-красной кожаной обложкой. Любил красивые блокноты и ручки. Всегда носил с собой две или три шариковых с разноцветными стержнями. Сотрудники капитана знали: если Шугалий записывает что-нибудь Красными чернилами, стоит внимания. Но Малиновский не знал этого и равнодушно наблюдал, как капитан выводит на чистой страничке несколько красных цифр. Нарисовал да еще и поставил между ними черту.

— А вы сами видели Кузя? — спросил он.

— У них там забегаловка, — объяснил Малиновский, — чайной называется. Кузь в компании сидел.

— О чем разговаривали?

— Да ни о чем. Пьяная болтовня.

— Голос? — с интересом спросил Шугалий. — Какой у Кузи голос?

— Обыкновенный.

Капитан нетерпеливо щелкнул пальцами.

— Бас, тенор, дискант? Хриплый?

— Тонкий голос, и сам он длинношеий. Говорит, будто булькает. С хрипом булькает.

— С хрипом?

— Может, простужен.

— Мог и простудиться, — согласился Шугалий. — У вас над озером как задует…

— Еще говорили — хоронится Кузь…

— Как «хоронится»?

— В селе все замечают. К озеру огородами прошел, а улицей ближе. И не приглашает к себе.

— Раньше приглашал?

— Не очень.

— Вот видите.

— Но ведь и на рыбалку ездит один. Раньше компаний не чурался, а теперь преимущественно один.

— Но ведь в чайной сидел не один.

Малиновский пожал плечами.

— Народ говорит…

— Кто этот народ?

— Ну, Каленик. Еще этот, — заглянул в записную книжку, — Лопатинский. Напротив усадьбы Кузя живет.

— Любопытно. — Шугалий поиграл стерженьками ручки, высовывая и задвигая их. — А теперь, лейтенант, соберите мне сведения о Чепаке. Знаете такого?

— Ветфельдшера? При чем тут Чепак?

— Расспросите соседей: может, кто-нибудь видел его в субботу днем, возможно, от трех до четырех к нему заходил Роман Стецишин. И что делал Чепак в воскресенье на рассвете?

— Я думал, что Опанас Кузь заинтересует вас.

— Никуда не денется ваш Кузь.

— Конечно, не денется. Но Чепак?

— Олена Михайловна Завгородняя утверждает, что Чепак заходил к ним на рассвете в воскресенье.

И что Андрий Михайлович, очевидно, ушел с ним.

Таким образом, кто-то был у Завгородних рано утром в воскресенье. Может, и не Чепак, он утверждает, что не виделся с Андрием Михайловичем, но алиби у него нет. Поищите его вы, лейтенант, это очень важно.

А я — снова к Завгородним.

— Попробуйте яблок, Микола Константинович. — Олена Михайловна высыпала из фартука прямо на стол с десяток больших плодов. — Это мелба, как раз сейчас поспевают. Таких в Озерске не найдете, Олекса привез аженцы из Львова, и второй год плодоносит.

Шугалий выбрал краснобокое, с сизым отливом яблоко, надкусил. Сладкое и пахнет медом.

— Когда придет Олекса? — спросил он.

— Только что выскочил. Мотор испортился, а надо поливать цветы, вот за какими-то запчастями и побежал. Сказал, через часок вернется. А вы пока ешьте яблоки, вот журналы…

Олена Михайловна озабоченно засеменила к открытой двери веранды, но Шугалий остановил ее.

— Я хотел бы, Олена Михайловна, — сказал он, следя за тем, какое впечатление произведут его слова, — взглянуть на фотографию, которую вы убрали из своей комнаты.

Она резко обернулась и бросила встревоженный взгляд, как ребенок, сделавший недозволенное.

— Мне не хотелось бы… — неуверенно возразила. — Для чего вам?

— Олекса сказал, что вы сфотографированы с Романом Стецишиным.

— Ну и что же! Он же мой двоюродный брат.

— Тем более.

Она пожала плечами и молча вышла из комнаты.

Принесла большое фото в рамке, молча положила на стол возле яблок.

— Роман был красивым юношей, правда? — спросила она — Теперь он толстый и лысый… — засмеялась неестественно громко.

Действительно, Роман Стецишин в двадцать лет мог влюблять в себя девушек: высокий, глаза большие, прямой нос и нежный овал щек, которые, должно быть, ласкала не одна женская рука. Смотрел на Олену Михайловну уверенно и немножко свысока. А ее глаза прямо-таки излучали восхищение и любовь.

Шугалий перехватил взгляд женщины и заметил в нем печаль.

— Извините, я бы не хотел причинять вам боль, но вы любили его? — спросил он.

— Какая теперь боль! — махнула рукой Олена Михайловна. — Давно перегорело.

Капитан подумал, что Олена Михайловна сейчас не совсем искренна: ведь фотография недавно висела в ее комнате.

— И вы все время ждали его? — спросил он.

— Ну что вы! Просто не могла избавиться от иллюзий.

— Но ведь тридцать лет! — Шугалий понял свою бестактность и поправился: — Вы удивительная женщина, Олена Михайловна.

— Обыкновенная.

— Но он же оказался…

— Большинство мужчин такие…

— Стецишин обидел вас?

— Роман — воспитанный человек, даже чрезмерно воспитанный.

Наконец-то Шугалий понял ее.

— Вы ненавидите его?

— Просто он перестал для меня существовать.

— Почему?

— Многое можно простить, но не подлость!..

— Олена Михайловна, — попросил капитан, — расскажите, что тут произошло. Почему вы не хотите быть откровенной со мной?

— Олекса… — заговорила она тихо. — Тут речь шла об Олексе, а вся моя жизнь в нем.

— Неужели Олекса где-то оступился?

— Вы же видели его… — покачала она укоризненно головой. — Он не может оступиться.

— Так что же останавливает вас?

— Не хотела, чтобы подлость коснулась его. Бывает же, пойдет молва, и человек, сам не подозревая об этом, ходит запятнанный.

— Даю вам слово!..

— Что ж! Только договоримся — не травмируйте Олексу. Он о чем-то догадывается, и таиться от него вряд ли следует, но зачем выворачивать всю эту грязь? — Олена Михайловна перевернула снимок изображением вниз. — Роман написал нам заблаговременно, что приедет в Озерск…

Андрий Михайлович смотрел на сестру с сочувствием. Он понимал ее и жалел: знал, что произойдет сейчас, через несколько минут или полчаса, что сегодняшний день будет не самым светлым в ее жизни, а он любил Олюсю, и даже мысль о том, что кто-то может причинить ей боль, была нестерпима для него.

Зачем им это свидание? Зачем Роману ехать сюда?

Он давно забыл об Олюсе и никогда не вспоминает ее, — кто же в пожилом возрасте серьезно относится к юношеским увлечениям?

А изнервничавшаяся и возбужденная ожиданием Олюся надела свое лучшее платье, сделала новую прическу и, пробегая мимо зеркала в прихожей, встревоженно оглядывала себя. А он ничем не мог помочь ей.

Что ж, этот день им надо пережить…

Андрий Михайлович поставил на стол бутылки с водкой, коньяком и вином. Кажется, все есть. Даже полное блюдце красной икры, — пришлось звонить Олексе, он достал во львовском ресторане и передал со знакомыми. А рыбы Олена наготовила вдоволь: заливная, фаршированная, жареная. И копченый угорь. Улыбнулся: тут на взвод голодных солдат, а Олена тащит еще холодец и маринованные грибы.

Заурчал мотор на улице, и белая «Волга» остановилась возле дома. Андрий Михайлович увидел, как у сестры задрожали руки, пристроила блюдо с холодцом на край стола и оперлась о спинку стула. Андрий Михайлович мягко и нежно обнял ее за плечи, краем глаза следя, как вылезал из «Волги» мужчина в сером костюме и желтых туфлях. Осторожно подтолкнул сестру к двери, и она ушла, сложив руки на груди и глядя неподвижным взглядом прямо перед собой: вероятно, ничего не видела и не слышала.

Роман уже шел к крыльцу между штамбовыми розами, с любопытством озираясь вокруг. Лысый, в очках с роговой оправой, грузный, но не толстый, двигался легко. Широко улыбается и машет рукой, в другой — небольшой коричневый чемодан. Изменился, конечно, но Андрий Михайлович узнал его сразу. Сбежал с крыльца, обнялись, и Роман похлопал двоюродного брата по спине, прижавшись щекой к щеке. Андрий Михайлович хотел и расцеловаться, но, неуклюже чмокнув Романа, застеснялся и отстранился, заглядывая в глаза.

— Вот и увиделись, слава богу, с приездом в наши края!

Видел, как застыла на крыльце Олена — прижала руки к бокам, стоит неудобно, лицо покрылось морщинами, а Роман смотрит на нее как на совсем постороннюю.

«Не узнал, — догадался Андрий Михайлович. — Боже мой, не узнал… Что же теперь будет?»

Он сделал шаг к крыльцу, словно желая отгородить Олену от Романа, заслонить ее, протянул сестре руку, приглашая сойти в сад, но та стояла, смотрела, и губы ее дрожали.

— Олюся! — наконец узнал ее Роман. Так они с Андрием еще в детстве называли ее, и то, что он не забыл этого, тронуло Олену Михайловну, она улыбнулась и протянула Роману руку. Он несколько театрально поднялся на крыльцо, поцеловал ее пальцы, огрубевшие от работы в саду, без колец, но с накрашенными ногтями — с утра Олена Михайловна бросила все и побежала в парикмахерскую.

Роман внимательно разглядывал ее. Вероятно, Олена Михайловна что-то прочитала в его глазах, потому что посуровела и напряглась, и все же заставила себя улыбаться — вымученно, одними губами.

— А ты совсем не изменилась, Олюся, — как-то фальшиво-бодро заговорил Роман, видно было, что сказал это просто из вежливости.

— Чего уж там! — Олена Михайловна наконец перестала улыбаться. — Не говори глупостей, мы уже стали старыми, и я не нуждаюсь в комплиментах.

— Но ведь… — сделал еще одну попытку Роман Стецишин, но не докончил. — Рад видеть тебя, Олюся, оставайся всегда такой.

— Постараюсь, — спокойно ответила та, и Андрий Михайлович вздохнул с облегчением: кажется, сестре не очень больно. Она пошла вперед легкой походкой, и, слава богу, никто в эту минуту не видел ее лица.

— Прошу в комнаты, — произнесла, не оборачиваясь, — а я сейчас… — Она зашла в кухню и остановилась за дверью, сжав пальцами виски под седыми волосами, поднятыми в высокую прическу.

Стецишин обошел гостиную мягкими, кошачьими шагами, ощупывая внимательным взглядом элегантную мебель, ковер над тахтой с разбросанными по ней подушками, вышитыми вручную. Схватился обеими руками за спинку стула, молча, бесцеремонно осмотрел стол с закусками и бутылками и сказал с уважением:

— А ты неплохо устроился, Андрий. Я даже представить себе не мог, что так хорошо. Может, стал коммунистом?

Андрий Михайлович весело расхохотался:

— Мусор у тебя в голове, Роман, — на телеге не вывезешь. Неужели ты действительно думаешь, что у нас хорошо живут только коммунисты?

— Ты всегда умел угождать. Помнишь, даже физик, как его, Кныш, так и он ставил тебе пятерку.

А я как ни старался…

— Физику надо было учить, — поучительно поднял вверх указательный палец Андрий Михайлович. Они посмотрели друг на друга и засмеялись — от воспоминания о временах, когда самым большим позором была схваченная у сурового физика двойка, и от удовольствия, что наконец-то встретились через столько лет и не очень постарели и что, если бог даст, у каждого впереди еще лет двадцать, а то и тридцать, конечно, меньше, чем уже за плечами, но, ежели умело распорядиться годами, жизнь будет еще долгой, долгой и удивительно приятной.

Роман Стецишин еще раз пробежал глазами по столу, потер руки и заметил:

— Ты угощаешь так, будто у тебя в банке по меньшей мере миллион. У нас только очень богатые люди могут позволить себе икру, и даже я…

— Вылетел бы в трубу? — снисходительно перебил его Андрий Михайлович. — А мне некуда вылетать, и банковских счетов у нас нет.

— Но ведь в случае чего…

— Скоро на пенсию, и нам с Оленой хватит.

Олена Михайловна принесла запотевший сифон с газированной водой.

— Я думала, уже закусили, а они… Справедливо говорят, мужчины только считаются молчаливыми, а переговорят любую женщину. Гость проголодался в дороге, а ты…

Роман не заставил себя долго приглашать: взял из блюда кусок карпа в томате, с жадностью опорожнил полный серебряный бокал темно-коричневой настойки.

Довольно зажмурился и обвел всех взглядом.

— Что это? — спросил он. — Лучше шотландского виски.

— Наш фирменный напиток, — похвастался Андрий Михайлович. — Ореховка.

— В магазинах не видел.

— И не увидишь.

— Самогон?

— Ну что ты! Когда грецкие орехи еще зеленые, размельчишь их и зальешь водкой. Потом полстакана концентрата на бутылку «Экстры».

— Лекарство, — прибавила Олена Михайловна. — Говорят, в двадцать раз больше витаминов, чем в черной смородине.

— Ого! У нас можно сделать бизнес.

— Патент отдаю бесплатно, — благодушно улыбнулся Андрий Михайлович.

Роман потянулся еще за ореховкой. Налил полный бокал, лизнул края и зачмокал губами от удовольствия, даже понюхал, видно, не шутил, и перспектива заработать на новом напитке действительно привлекла его.

— Вы не знаете Америку, — торжественно изрек он, — у нас неограниченные возможности, если разумно повести дело! Реклама!.. Нужны деньги на рекламу, но если удастся заинтересовать солидные фирмы… — решительно проглотил водку и закусил бутербродом с икрой. — Давно не пил и не ел так вкусно. Я привез вам кое-что, — кивнул на дверь, — чемодан на веранде, и хоть немного компенсирую ваши расходы…

Олена Михайловна переглянулась с братом. Щеки у нее покраснели. Но Андрий Михайлович сделал успокаивающий жест, и она положила Роману свежего ароматного салата из огурцов и помидоров.

— Ты с ума сошел, — забыл, как тут угощают?

Тот заморгал под очками.

— У нас не привыкли тратиться на чужих, — ответил он.

— Какой же ты чужой? А если бы и чужой? Жалко икры или рыбы?

— Но ведь вы истратили половину заработка Андрия!

— Хватит… Зачем нам деньги?

— Говорили же, что у вас нет банковского счета…

— Три тысячи на сберкнижке.

— И это за всю жизнь? Наш ветврач…

— У нас, у вас… — не очень вежливо перебил его Андрий Михайлович. — У вас этот участок сколько будет стоить? Сколько, спрашиваю, тысяч? А мне сельсовет бесплатно дал.

— А ты что — за Советы?

— А почему бы и нет?

— При этих Советах люди какими-то полоумными стали. Или вам приказано так разговаривать? Но нас же никто не слушает?.. — Он испуганно оглянулся.

— Кому нужно за тобой следить? — Андрий Михайлович энергично подцепил вилкой копченого угря, с аппетитом пожевал. — Наслушался разных небылиц, будто мы тут и дышать уже не можем…

— Да еще как дышите…

— Полной грудью.

— Вот сказанул: полной грудью… Вбили в голову за тридцать лет, а ты же на наши собрания ходил…

— Какие еще собрания?

— ОУН забыл? Организацию подлинных украинцев!

— Постой, кажется, ты не был членом ОУН. Твой отец состоял в ней, а ты…

— Я всегда сочувствовал свободным украинцам, и, по-моему, мы вместе…

— Свобода — превыше всего! — торжественно воскликнул Андрий Михайлович. — Помнишь, как кричали на собраниях?

Стецишин вытер салфеткой губы, выпил газированной воды, отодвинул вилку.

— У меня, собственно, есть к тебе дело, — сказал, не сводя взгляда с Андрия Михайловича. — Но лучше поговорить на трезвую голову.

— Я помешаю? — хотела уже встать Олена Михайловна, но брат удержал ее:

— У меня от тебя нет секретов.

— Конечно, какие уж тут секреты! — согласился Стецишин. — Секреты от других, а мы — свои люди.

Олена Михайловна увидела, как он сверкнул глазами и нервно потер руки под столом. Перевела взгляд на брата. Тот вынимал кости из рыбы, но, увидев, как заволновался Роман, тоже положил вилку и выжидательно откинулся на спинку стула.

В комнате воцарилась тишина. Олена Михайловна вдруг почувствовала, что может произойти что-то неприятное, а она не хотела этого, ей было неудобно оттого, что этот совершенно чужой и непонятный мужчина в роговых очках почему-то назывался Романом и когда-то она любила его. Точнее, она и сейчас любила его, но не сегодняшнего, а того, давнишнего юношу с зелеными глазами. Никак не могла установить связь между тем Романом и этим человеком, который украдкой потирал под скатертью вспотевшие ладони.

Внезапно подумала, что он мог бы быть ее мужем и у нее были бы дети от него, и эта мысль ужаснула ее: да, этот совсем чужой человек со слезящимися глазами приходил бы к ней ночью и прикасался бы к ней, целовал и требовал от нее ласк. Но это было немыслимо, так немыслимо, что Олена Михайловна вдруг тихо рассмеялась, и этот смех прозвучал странно.

Стецишин с удивлением посмотрел на Олену Михайловну, а она махнула рукой и продолжала смеяться, теперь ей было удивительно легко, потому что смех снял внутреннее напряжение последних дней и окончательно исцелил ее: теперь она могла смотреть на Романа как на первого попавшегося прохожего на улице: с любопытством и вопросительно, даже иронически, ибо что же, кроме иронии, может вызвать мужская надутость и самодовольство?

Олена Михайловна перестала смеяться так же внезапно, как и начала.

— Мы тебя внимательно слушаем, Роман, — сказала она с облегчением. — Какое у тебя дело?

Стецишин снял очки, повертел их, держа за дужку.

— Мне, собственно, не хотелось бы выглядеть невеждой, — начал он в раздумье, — возможно, вы тут ориентируетесь лучше меня, но у меня поручение от нашей организации — проинструктировать достойных бойцов старой гвардии. Точнее, подчеркнуть некоторые аспекты нынешнего положения и той тактики, которой мы должны придерживаться на современном этапе. — Произнеся эту длинную и велеречивую тираду, он, очевидно, почувствовал то ли растерянность, то ли страх, что его не поняли, потому что надел очки, внимательно и холодно посмотрел на родственников.