Она ничего не видела. Веки распухли и были покрыты коркой засохшей крови. Едва ли она сумеет когда-нибудь открыть глаза…
      И почти ничего не слышала, не разбирала в общей какофонии звуков…
      И уже ничего не чувствовала…
      Но зато ничего не мешало ей вспоминать. Когда ее оставляли в покое, она начинала думать о сыне, о том, как соскучилась, как ей его не хватает. Жизнь никогда не была добра к ней. Все десять лет с момента их расставания, глядя на звезды, она неумело придумывала ему приключения. И всегда ожидала лишь одного: он возвращается, останавливается на пороге их фермы, а на лице блуждает озорная улыбка. И здоровается он так, словно никогда не улетал.
      Шми любила Клигга и Оуэна. На самом деле любила. Клигг был ее спасителем, ее храбрым рыцарем, а Оуэн заменил потерянного сына – они всегда были благодарными слушателями ее бесконечных рассказов об Анакине. И она готова была полюбить Беру, тихоню, которая старательно скрывает свою силу.
      Но убегала она в тайный уголок, который приготовила только для Анакина. И сейчас, когда она не сомневалась, что смерть сидит рядом и держит ее за руку, она думала не о муже и не о пасынке. А еще она была уверена, что Анакин все знает. Он всегда знал. Джедай, который приехал на Татуин и увез ее сына с собой, тоже знал.
      Значит, и сейчас Ани должен чувствовать только ее любовь. Боль ему ни к чему.
      Шми научилась различать оттенки боли. Она ничего не понимала в сиплом бормотании тускенов, но откуда-то знала, что Люди Песка, как ни странно, не питают к ней ненависти или злости. Истязания были всего лишь способом оценить противника. В конце каждой пытки кочевники с уважением говорили с ней. Видимо, она сумела произвести на них впечатление.
      Они не понимали, откуда в ней столько сил, а она не собиралась им говорить.

* * *

      Бледный свет полной луны освещал пологие песчаные холмы. С высокого бархана открывался хороший обзор, но Анакина не интересовали красоты ночной пустыни. Он смотрел на небольшой оазис у подножия дюны. Туда, где горели костры. Он чувствовал их тепло – и горячие волны боли. Боль напоминала огонь.
      От нее стягивало кожу на скулах и слезились глаза. Но сопротивляться ее притяжению он не мог. Анакин подполз на животе к самому краю, разглядывая становище внизу.
      Одна из палаток привлекла его внимание. Туда никто не входил, хотя кочевники, готовясь к ночевке, сновали по всему лагерю. Кроме того, только у этой палатки стояла охрана.
      – Мама…
      Подальше от края он поднялся на ноги. Подождал немного, хотя больше всего на свете ему хотелось помчаться в ту палатку, что отличалась от остальных. Ту, в которой скрывался источник его боли… Потом, прячась в тени, пробрался в лагерь.
      Он прикоснулся к выделанной шкуре банты, из которой была сделана палатка. И отдернул руку, с трудом сдержав крик. Два кочевника сидели неподалеку от входа и смотрели в другую сторону.
      Анакин снял с пояса меч и, постаравшись загородить сверкающий клинок от посторонних взглядов, аккуратно разрезал заднюю стенку палатки. А потом полез в дыру, даже не потрудившись убедиться, видит ли его кто-нибудь.
      – Мама, – шепотом позвал он.
      Ноги ослабли. Палатку освещали самодельные свечи, а из проделанной падаваном прорехи попадало достаточно лунного света, чтобы разглядеть женщину, привязанную к импровизированной дыбе. Анакин разрезал веревки, подхватил падающее тело, удивившись, какое оно маленькое и легкое, и осторожно уложил на песок, боясь неловким или случайным движением причинить лишнюю боль.
      – Мама… – воздух со свистом вырвался из сжатого спазмом горла. – Мам…
      Она была жива, хотя он перестал в это верить. Он взял ее на руки, словно ребенка. Он не знал, сколько времени он сидел, баюкая мать, пока Шми не попыталась открыть глаза.
      – Ани?..
      Грудная клетка на ощупь была странно мягкой, словно все ребра были смяты жестоким ударом.
      – Ани… это ты?..
      Распухшие губы раздвинулись в намеке на улыбку.
      – Я здесь, мам. Ты в безопасности. Держись, я вытащу тебя отсюда.
      – Ани… Ани… ты такой… красивый.
      – Не трать силы, мам, – Анакин чуть не плакал. – Мы выберемся отсюда.
      – Мой сын, – улыбнулась Шми. – Совсем взрослый сын. Я знала, что ты придешь за мной… всегда знала.
      Почему-то ему казалось, что они находятся в разных местах. Он – здесь, в палатке кочевников, в пустыне, а мама – где-то далеко, где безопасно и очень спокойно. Он хотел сказать, чтобы она не тратила силы на разговоры, чтобы просто лежала тихо, но слова застряли в горле.
      – Я так горжусь тобой, Ани… Так горжусь… Я скучала…
      – Я тоже скучал, мам. Мы потом поговорим, ладно?..
      – Потом, – согласилась она и замолчала.
      И смотрела она теперь мимо него – на прореху в стенке палатки, на луну, заглядывающую в дыру. Анакину вдруг стало холодно. Он уже видел однажды такой взгляд.
      – Мам, не уходи, – попросил он. – Ты поправишься, я обещаю. Все… все будет хорошо…
      – Я люблю… – выговорила Шми.
      Анакин с трудом перевел дыхание. Недоверчиво подергал мать за руку. Она же не могла… просто не могла! Он искал ее взгляд, но в глазах Шми больше не было ни света, ни жизни. Мама, пожалуйста, ответь мне, пожалуйста, только не молчи… Пожалуйста… Он укачивал ее. Он просил, но ничего не помогало.
      Тогда он положил ее тело на землю и осторожно, боясь сделать больно, закрыл ей глаза.
      Мам, что мне делать?
      Голоса не было, он хотел закричать, запрокинул голову к потолку, но из горла не вырвалось ни единого звука. Тогда он сел рядом с матерью и стал смотреть на нее. Что он сделал не так? Что он должен был сделать иначе, чтобы мама осталась жива?
      И он понял: не надо было оставлять ее, вот что. Надо было сказать Куай-Гону, что без мамы он никуда не полетит, пусть делает что хочет, но возьмет и ее тоже. Она же сказала, что гордится им… Как можно гордиться тем, кто не смог спасти тебя?
      Он стал рассказывать ей обо всем, что случилось, о тренировках, о приключениях, а больше всего – о Падме. Мама должна все узнать о Падме. Она полюбит ее, обязательно, а Падме полюбит ее… Полюбила бы…
      Мам, ну что же мне теперь делать?!
      Уходили минуты, а Анакин все сидел. Он не мог двигаться, словно тело принадлежало теперь не ему, а кому-то другому. Внутри было пусто, темно и холодно. Только когда молочный свет луны принял серебристо-серый оттенок, он вспомнил, где находится.
      Он знал только одно: кочевникам он маму не оставит.
      Снаружи донеслись звуки ранней деятельности. Лагерь просыпался.
      И одновременно проснулась дремавшая ярость.
      Анакин поднялся на ноги, оглянулся на мать. Странно, у нее такое спокойное лицо, даже следы побоев становятся не так заметны. Анакин снял с пояса меч и вышел наружу, откинув полог.
      Стражники с воплями кинулись на него, поднимая оружие. Анакин небрежно отмахнулся мечом. Тускены рухнули на песок.
      Скайуокер пошел дальше.
      Его ярость требовала насыщения, и он знал, чем ее накормить.

* * *

      Йода вглядывался в клубящийся вокруг него мрак. Описать, на что похожа темная сторона, можно просто. Всего лишь два слова – тьма и холод.
      Волна гнева и ярости оказалась настолько сильна, что магистр приоткрыл глаза, спасаясь от боли.
      Вот тогда он и услышал голос.
      Анакин, нет! Нет, не надо…
      Йода знал этот голос. Магистр с трудом усмехнулся. Он узнал бы его всегда, даже в общем хоре, даже в реве горной лавины или грохоте грома.
      Йода горестно тряхнул ушами. Невозможно. Его ученик давно мертв, он ушел, соединился с Великой силой, а она никого не отдает обратно. Мертвецы не встают из могил.
      И уж тем более не разговаривают.
      И все-таки это был голос Куай-Гона.
      Жаль, что нельзя одним взмахом руки разогнать черный, жирный, липкий на ощупь туман. Йода прищурился, вглядываясь в темноту.
      Ему показалось или среди призрачных замысловатых фигур он на самом деле разглядел рослого рыцаря? Йода протянул к нему руку…
      …открылась дверь, в комнату ворвался Винду, успев подхватить пошатнувшегося магистра.
      – Что? – выдохнул Мэйс. – Кто там?
      – Боль, – Йода поплотнее закутался в плащ. – Страдания. Смерть. Юному Скайуокеру больно. Очень больно.
      Он не стал рассказывать Мэйсу о встрече с призраком. Он не ошибся, он действительно видел своего последнего ученика, но почему, каким образом боль Анакина отпечаталась на матрице таким странным способом? Почему она вызвала к жизни призрак погибшего рыцаря?
      Слишком много… Йода покачал головой, покряхтел, кутаясь в плащ. Слишком много для старика.
      Он устало закрыл глаза. Голос ученика продолжал звучать в ушах. Йода нахмурился. К Куай-Гону следовало прислушаться. Если он решил заговорить, значит, случилась беда.

* * *

      – Анакин, нет!
      Он отмахнулся. Он даже не собирался оглядываться, чтобы узнать, кто окликнул его. Голоса падаван не узнал. Гребень черной волны вынес его туда, где закутанная в тряпки, высушенная солнцем тускенка несла бадью с мутной водой, где в тени соседней палатки прятались два ребятенка.
      Волна ненависти поволокла его дальше. Женщина закричала и уронила бадью. Синий клинок вошел ей в живот. Песок жадно всосал пролившуюся грязную воду.
      Лагерь ожил, из всех палаток повалили вооруженные кочевники. Но Анакин уже начал танец смерти. Светящийся клинок рисовал свой узор. Не следуя ничему, кроме звенящей энергии, которая переполняла Скайуокера. Он ни разу не промахнулся. Каждый удар, каждый взмах означал, что на землю падает очередной враг.
      Анакину было легко. Он даже не думал, что ярость столь приятное чувство. Его несло вперед, словно на крыльях.
      А потом все вдруг кончилось. Он стоял посреди разоренного лагеря, а вокруг лежали тела. Из палаток уцелела только одна. Та, у которой ветер трепал разрезанный полог.
      Пустоты больше не было.
      Анакин оглянулся, чтобы сказать тому, кто окликнул его, что все в порядке, опасности больше нет, и… За его спиной тоже было пусто.
      Странно, но он даже не запыхался. Анакин поднял руку, чтобы вытереть пот со лба, и понял, что не устал. Тогда он повесил меч обратно на пояс и пошел к уцелевшей палатке.

      – Вот и все, – возвестила Падме, выуживая робота-секретаря из масла.
      Она с трудом сдерживала смех. По ошибке она окунула Ц-3ПО с головой, и теперь дроид размахивал манипуляторами и ныл, что совершенно ослеп. Пришлось пойти поискать ветошь. Много ветоши. Хорошая полировка, и дроид снова имеет сияющий вид.
      – Так лучше?
      – О, много, много лучше, госпожа Падме!
      Робот осмотрел себя и остался доволен.
      – Больше нигде не чешется? – уточнила Падме.
      – Не чешется, – радостно подтвердил Ц-3ПО.
      – Вот и хорошо…
      Падме еще улыбалась, но подступающая пустота никуда не исчезла, скоро она опять потребует внимания к себе. Возня с дроидом заняла Амидалу на несколько часов, девушка даже не заметила, как прошла ночь, а в приоткрытую дверь уже виден кусок посветлевшего неба и скоро взойдет солнце. Анакин не вернулся.
      А прятаться больше было некуда.
      Позади кто-то негромко хмыкнул.
      Падме стремительно обернулась: подпирая стену широким плечом, стоял Оуэн.
      – О госпожа Падме, благодарю вас! Благодарю вас! – Ц-3ПО кинулся обниматься.
      Падме приготовилась мужественно пережить порчу платья, но робот-секретарь вдруг остановился. Очевидно, вспомнил, что является образцом хороших манер и учтивости.
      – Благодарю вас, – с достоинством повторил Ц-3ПО. – Вы невероятно добры.
      Оуэн Ларс со спокойным любопытством наблюдал за сценой.
      – Вот вы где, – сказал он. – А мы уж обыскались.
      – Я все время была здесь, – виновато потупилась Падме; ей не пришло в голову, что хозяева переполошатся, не найдя ее утром в постели. – Ц-3ПО нужна была ванна…
      К ее великому облегчению, молодой человек не стал развивать эту тему. Интересно, сколько ему лет? Рядом с Оуэном Ларсом Падме чувствовала себя девчонкой, которая бездумно тратит жизнь неизвестно на что. Она хотела напомнить себе, что ее работа весьма важна для каждого фермера, но посреди пустыни на ферме, где добывалась вода, слова звучали неубедительно, а патетика была неуместна. Тем более что Татуин не входил в Республику.
      Падме терла ветошью испачканные в масле ладони и натужно придумывала тему для разговора. О чем с ним говорить? Не о видах же на урожай?
      От сельскохозяйственных тем ее спас радостный крик со двора:
      – Возвращается! Он возвращается!
      Падме и Оуэн одновременно выскочили из гаража. Беру подпрыгивала на одном месте, тыча рукой в горизонт. Не доплетенные косички раскачивались из стороны в сторону.
      Из дома раздался грохот опрокинутого табурета. Оуэн повернулся, но спасать было некого. Его отец успешно преодолел порог, пострадала только кухонная мебель.
      – Где? – спросила Падме.
      Беру опять указала на горизонт.
      Прищурившись и прикрываясь ладонью от низкого солнца – первого из близнецов, – Падме всматривалась в пустыню, пока резь в глазах не заставила ее отвернуться. Но она успела заметить черную точку, стремительно пересекавшую пески. Через некоторое время, когда крошечное пятнышко приобрело узнаваемые очертания, стало ясно, что Анакин не один, что на заднем сиденье гравицикла кто-то сидит.
      – Шми, – беззвучно шевельнул губами Клигг Ларс.
      Фермера трясло так, что это было заметно.
      Беру вдруг всхлипнула, закрыла лицо руками. Падме оглянулась и с удивлением заметила, что на щеке младшего Ларса тоже блестит влажная полоска.
      Анакин остановил гравицикл в двух шагах от окаменевшей группы. Не произнеся ни слова, спешился, отвязал от машины мертвое тело и поднял его на руки. Возле Клигга он остановился. Мужчины смотрели друг на друга с одинаковым выражением горя на лицах.
      Затем – все так же молча – Анакин прошел в дом.
      Если б не одежда, Падме не узнала бы Скайуокера. Лицо его утратило последние штрихи детскости. Гнев, скорбь, вина, покорность, почти поражение. Скоро Анакину смертельно понадобится собеседник.
      Оставалась всего лишь одна проблема: Падме все еще не знала, что сказать.

* * *

      В этот день в доме Ларсов вообще почти не разговаривали. Каждый просто занимался привычной работой, лишь бы не смотреть друг на друга. Вскоре наступит время для общей скорби, но никто не хотел торопить его.
      Падме готовила завтрак для Анакина. Она удивилась, когда Беру предложила ей помощь.
      – Как там? – вдруг спросила Беру. – На что похоже?
      Падме с любопытством посмотрела на румяную толстушку с ямочками на щеках и живым горячим взглядом.
      – Прошу прощения? – вежливо удивилась она.
      – На Набу. На что похожа там жизнь?
      Падме думала об Анакине, и Беру пришлось еще раз повторить свой вопрос.
      – А-а… там все очень… зеленое. Много воды, деревьев, повсюду цветы. Совсем не похоже на Татуин.
      Падме не собиралась быть грубой или невежливой. Она просто хотела быть рядом с Анакином, и как можно скорее. Беру ей мешала.
      Падме поставила еду на поднос.
      – А мне здесь больше нравится, – сказала Беру.
      Она больше не улыбалась.
      – Может быть, когда-нибудь прилетите и сами увидите, – из соображений тактичности предложила сенатор.
      Беру очень серьезно покачала головой.
      – Не думаю, – сказала она, помогая нагружать поднос. – Я не люблю путешествовать.
      Падме взяла поднос.
      – Спасибо, Беру, – она сделала попытку улыбнуться.
      Толстушка повернулась и вышла из кухни.

* * *

      Анакин отыскался в мастерской при гараже. Скайуокер стоял у верстака и задумчиво разглядывал коробку передач гравицикла.
      – Я принесла тебе поесть.
      Анакин, не прекращая работы, бросил на Падме короткий взгляд. Движения его рук были рваные, Скайуокер был зол. Он даже не думал, что делает.
      – Сломался передаточный механизм, – пояснил он сердито. – Знаешь, жизнь кажется много проще, когда что-нибудь чинишь. А я могу починить что угодно. Всегда мог. Но я…
      Падаван отшвырнул гаечный ключ, уперся ладонями в верстак, понуро свесив голову.
      Он вот-вот упадет, поняла Падме. Ноги его не держат.
      – Почему она умерла?
      Падме поставила поднос на верстак, подошла сзади, обняла, положив голову Анакину на плечо.
      – Почему я не смог спасти ее? – спросил Скайуокер в пространство. – Я же знаю, что мог!
      – Ани, ты пытался, – Падме прижалась к нему. – Иногда что-то нельзя починить. Ты не всемогущ.
      Падаван зло оттолкнул ее.
      – А следовало бы быть! – крикнул он; лицо его казалось застывшей маской. – И когда-нибудь стану всемогущим!
      – Ани, не говори так! – испуганно произнесла Падме.
      Но, кажется, ее никто не слушал.
      – Я стану самым могущественным из всех джедаев, – просто сказал ее собеседник.
      Неожиданно низкий голос раскатился по гаражу:
      – Обещаю тебе. Я узнаю, как сделать так, чтобы никто не умирал.
      – Анакин…
      – Это все Оби-Ван! – вдруг выкрикнул Скайуокер, вихрем промчавшись по комнате и вновь обрушив кулак на ни в чем не повинный верстак, чуть было не перевернув при этом тарелку с едой. – Он не пускает меня на этот путь.
      – Чтобы ты мог охранять меня, – осторожно напомнила сенатор.
      – Мне надо быть там, вместе с ним, ловить убийц! Я бы давно уже их поймал, и мы прилетели бы сюда вовремя, и мама была бы жива!
      – Ну, откуда ты знаешь…
      – Да он просто завидует, – Анакин не обращал на нее никакого внимания.
      Падме сообразила, что он даже не с ней разговаривает. Она не верила собственным ушам, но его слова для ее ушей и не предназначались.
      – Он не пускает меня, потому что знает, что я уже сильнее, чем он. Он держит меня!
      Анакин схватил гаечный ключ и с силой швырнул в кучу запасных частей в углу. Темная тень метнулась по полу.
      – Ани, что с тобой? – закричала Падме, и звук ее голоса, наконец, привлек его.
      – Я же тебе говорил!
      – Нет! – выкрикнула Падме. – Нет. Что с тобой на самом деле?
      Анакин молча смотрел на нее. Кажется, она попала в нужную точку.
      – Я знаю, тебе больно. Но есть что-то еще. Что с тобой?
      Он смотрел на нее. Молча.
      – Ани?
      Скайуокер словно съежился, стал ниже ростом.
      – Я… я убил их, – сказал он.
      И если бы подбежавшая Падме не подхватила его, то упал бы.
      – Я убил их, – повторил он. – Всех. Они мертвы. Все до единого…
      Взгляд у него был такой, словно Анакин вернулся откуда-то издалека и не сразу может узнать знакомые места.
      – Ты сражался… – начала говорить Падме.
      Он ее не услышал.
      – Не только мужчин. У тускенов сражаются только мужчины. Нет, не только их. Женщин и детей тоже… Они – звери! – вдруг крикнул Анакин. – Я убивал их, как животных! Ненавижу их!
      Надо было что-то сказать, но у Падме не было ни слов, ни мыслей. Может быть, если бы Скайуокер посмотрел на нее, было бы легче придумать что-нибудь нужное, достойное или хотя бы утешительное, но Анакин смотрел в сторону. А потом вдруг заплакал.
      Оставалось лишь обнимать его, как ни страшно ей было. И не хотеть, чтобы он ушел. И не знать, что сказать.
      – Почему я их ненавижу? – обиженно спросил Анакин.
      – Ты ненавидишь их или то, что они посмели поступить так с твоей матерью? – слабо попыталась раскачать его Падме.
      – Я ненавижу их.
      – Но они заслужили твой гнев, Анакин.
      У него ресницы слиплись от слез и потемнели.
      – Нет, здесь что-то не то… – начал Скайуокер и замолчал, мотнув головой. – Я не… я не мог…
      Он показал Падме раскрытую ладонь, потом сжал пальцы в кулак, словно пытался удержать невидимую узду.
      – Не мог себя контролировать. Я… я не хочу, – Анакин облизал сухие губы. – Не хочу ненавидеть. Ненависть – это неправильно… Я просто не могу простить их!
      – Человеку свойственно испытывать гнев, – сказала рассудительная Падме.
      – А джедаю свойственно контролировать гнев, – парировал падаван, не задумываясь.
      Он все-таки высвободился из ее рук и теперь из полутьмы пыльного гаража смотрел на открытую дверь и залитую ослепительным светом пустыню за ней. Падме привстала на цыпочки и осторожно прикоснулась губами к его влажной щеке.
      – Ш-шш, – шепнула она. – Ты человек.
      – Я – джедай, – отрезал Скайуокер. – Я знаю, что я лучше. Прости. Мне очень жаль.
      – Ты – такой же, как все остальные.
      Он все-таки сдался, потому что даже великим воинам иногда приходится плакать.

* * *

      Оби-Ван с удовольствием ударил бы кулаком по пульту, и желательно – изо всех сил. Так, чтобы раскололся пластик, а вся электронная начинка вылезла наружу. Но, во-первых, подобное проявление чувств джедаю и рыцарю Храма не пристало, а во-вторых, занудливый голос рассудка твердил, что, скорее всего, он разобьет руку, а не пульт. И при этом не спасет положение.
      Он столько времени потратил, чтобы незамеченным выбраться из города-завода, и, усевшись наконец-то в кресло перед пультом, думал, что приключение закончилось. Как бы не так.
      – Передатчик работает, – сказал джедай вслух, обращаясь к астродроиду за неимением другого собеседника; Р4 погудел в знак согласия. – Но ответного сигнала мы не получаем. Корускант слишком далеко…
      Он повернул голову к астродроиду в поисках сочувствия.
      – Можешь дать сигнал помощнее?
      Ответное чириканье было далеко не утешительным.
      – Ладно, попробуем что-нибудь другое, – Оби-Ван огляделся по сторонам.
      Красная безжизненная равнина равнодушно молчала. Итак, какой у него выбор? Взлететь с риском быть обнаруженным и посоревноваться в ловкости с местными системами противокосмической обороны. Еще раз попытаться послать сигнал на Корускант, делая вид, что не замечаешь, что находишься под колпаком экранирующей атмосферы. Что еще?
      – Набу ближе, – неожиданно сказал он; Р4 бибикнул. – Может быть, сумеем связаться с Анакином, пусть передаст информацию на Корускант?
      Р4 с энтузиазмом взялся за дело.
      Оби-Ван полез из кабины, чтобы размять ноги.
      Р4 горестно загудел: что-то не так.
      Оби-Ван, изрыгая проклятия, часть которых была подцеплена в заведении Декса Джеттстера, а часть – у учителя, когда тот думал, что падаван его не слышит.
      – Как это – его нет на Набу?
      – О-ооо! – сообщил астродроид.
      – Как такое вообще может быть?
      Спорить с дроидом джедай не стал, а сам уселся за передатчик и довольно быстро выяснил, что Р4 прав, и Анакина Скайуокера на планете Набу не имеется.
      Сначала потерял подозреваемую, потом планету, потом охотника, а теперь – собственного падавана. Что за неделя выдалась, а? Учитель хохотал бы пару суток. А отсмеявшись, обязательно восхитился бы профессионализмом Оби-Вана.
      Кеноби безнадежно вызывал Анакина на разных частотах, но всегда с одним и тем же результатом. Прошло несколько минут, и джедай отложил комлинк.
      – Его нет на Набу, – признал он поражение.
      Р4 саркастически крякнул.
      – Попробую поискать его. Надеюсь, с ним ничего не случилось…
      Время стремительно утекало. Кеноби знал, что теряет драгоценные минуты, но выбора не было. Он не мог пойти в город – там он рисковал попасть под арест. И не мог передать Совету тревожную новость. И улететь отсюда не мог – по крайней мере, до темноты.
      Поэтому он ждал и слушал завывание ветра за открытым колпаком кабины. В конце концов, астродроид неуверенно подал голос. Оби-Ван придвинулся к пульту. Глаза его удивленно округлились. Было от чего.
      – Во имя всех ситхов прошлого и настоящего, что он там позабыл?!!
      Астродроид исхитрился и сумел отследить сигнал браслета-комлинка, выданного Скайуокеру перед отлетом. Сигнал шел с Татуина.
      – Я же велел ему не высовывать носа с Набу!
      Р4 испуганно ойкнул.
      – Знаю, знаю, ты ни при чем… – Кеноби встал и спрыгнул на землю. – Р4, начинай передачу. У нас не так много времени.