Страна чудес

Моряки, желая поскорее узнать, что такое находилось под этими кожами, скинули с себя ружья, чтобы свободнее двигаться, и, схватившись за колья, ровно в четыре приема поднялись на платформу, состоявшую из сплетенных между собой лиан.

При их появлении соколы тоже разлетелись, испуская пронзительные крики. Несмотря на невыносимую вонь, распространявшуюся от находившегося на платформе свертка кож и коры, наши моряки разрыли-таки его и обнаружили, что в нем завернут полусгнивший, совершенно голый труп с черной, но местами покрытой белыми и желтыми рисунками кожей.

— Клянусь китовым остовом! — воскликнул Диего. — Это труп дикаря! Странный обычай у этих австралийцев отдавать своих мертвецов на съедение соколам и собакам.

— Уйдем-ка отсюда, старина, — сказал Кардосо, — этот отвратительный запах просто душит меня.

— Я и сам не желаю ничего лучшего, друг мой. Черт побери этих дикарей с их могилами!

Они хотели уже слезть с подмостков, когда внизу поднялся страшный вой.

— Что там еще за новости? — сказал Диего, останавливаясь.

— Черт возьми, — воскликнул Кардосо, — да ведь мы в плену!

— В плену? Кто же нас взял в плен?

— Динго.

— Как, эти собаки смеют…

— Они не то что смеют, а даже ждут наших икр, чтобы вцепиться в них зубами.

— Да мы четырьмя хорошими пинками…

— Но они съедят тебя, их, по крайней мере, штук пятьдесят…

— Пятьдесят собак?!

— Посмотри сам.

Диего перегнулся через край платформы, посмотрел вниз и с досадой махнул рукой. Пока они занимались осмотром могилы, под этим странным сооружением втихомолку собралось штук пятьдесят собак, с нетерпением ожидавших внизу, чтобы напасть на них.

— Гром и молния! — воскликнул Диего. — Мы, в самом деле, ловко попались!

— Да и ружья-то наши на земле, — прибавил Кардосо.

— А я всегда считал этих животных безопасными.

— Они и в действительности безвредны, когда их мало, но когда они собираются в большие стаи, то становятся очень смелы и нападают не только на стада, но даже и на пастухов. Я слышал, что стая этих проклятых собак не более чем в.продолжение трех месяцев сожрала у одного пастуха тысячу двести голов скота.

— Оставим-ка теперь пастуха да подумаем, как бы нам выйти из этого опасного и неудобного положения. Что, если попробовать сойти? У меня с собой есть нож, и если бы я мог только добраться до ружей, то эти канальи дорого бы поплатились за свою проделку!

— Не советую тебе пробовать, у них сильные зубы, да и сами они обладают большей силой, нежели лисицы.

— Разве ты хочешь оставаться здесь вместе с этой падалью, которая заражает воздух? Дай-ка я попробую.

Старый моряк вынул из-за пояса свой матросский нож, взял его в зубы, схватился за край платформы и протянул ноги к одному из поддерживающих ее кольев.

Динго начали бешено выть и прыгать на кол, стараясь схватить матроса за ноги; последний, видя, что икры его находятся в большой опасности, проворно поднялся назад на платформу.

— Да они, кажется, бешеные! — воскликнул он.

— Просто они голодны, старина, — сказал Кардосо, хохоча во все горло.

— А, так они голодны! Ну, так пусть пока что едят мертвеца.

И моряк, зажав рукой нос, чтобы не чувствовать отвратительной вони, толкнул тело мертвеца и сбросил его в середину воющей стаи.

V. Осаждены на могиле

Австралийские динго, называемые туземцами варрангалами, что значит дикая собака, составляют особый род, хотя и имеющий сходство с лисицами и с дикими собаками других стран, тем не менее не похожий ни на тех, ни на других. Быть может, по форме они и похожи на лисиц, но гораздо больше, сильнее и толще их и имеют длинные, а не короткие ноги. Динго встречаются на всем австралийском континенте, как на берегах, так и в жарких внутренних землях, но избегают близости городов и селений, отлично зная, что там им нечем поживиться. Обыкновенно динго держатся по пять—шесть особей вместе, но иногда случается встретить их и большими стаями, особенно в местах, изобилующих дичью. Можно думать, что они составляют как бы отдельные племена, потому что динго одной какой-нибудь области никогда не смешиваются с динго другой области, да и беда была бы, если бы кто из них попытался это сделать: его тотчас бы изорвали в клочья. Предполагают даже, что они разделили между собою весь континент, чтобы охотиться каждой стае на своей территории, не встречая опасных противников.

Они очень ловкие охотники и гоняются за всеми дикими животными, но, не довольствуясь этим, собираются иногда в большие стаи и устраивают настоящую травлю в тех громадных лесах, где скотопромышленники пасут свои огромные стада, и тогда под их острыми зубами погибают десятки овец, баранов, ягнят, телят и даже жеребят. Поэтому между ними и колонистами всегда ведется ожесточенная война. Последние повсюду роют западни, отравляют стрихнином тела павших животных и стаскивают их в леса, населенные динго, но те съедают их, нисколько не колеблясь; за ними также охотятся и с ружьем, но динго довольно хитры и подозрительны и не подпускают к себе на выстрел. Если же их преследуют и загоняют в угол, то динго смело бросаются на собак пастухов, которых страшно ненавидят, а иногда кидаются даже на людей.

Собираясь в большую стаю, они становятся очень смелы и не боятся людей. Они живут в дружеских отношениях только с дикарями, но не выносят рабства и не приручаются.

Динго дружат с австралийскими дикарями не ради привязанности, но ради интереса. Они присоединяются к ним, чтобы вместе с ними охотиться, но требуют своей доли дичины. Иногда они остаются при каком-нибудь дикаре недели две или даже месяц и затем убегают от своего временного хозяина, если только последний не убьет их, чтобы съесть, что случается довольно часто… Надо отдать справедливость, что дикарь подчас заботится о своей охотничьей собаке и любит щенков, рожденных в его хижине; он даже вскармливает их молоком своей жены в ущерб собственным детям, но при первых же проявлениях голода не может удержаться, чтобы не поджарить и мать и ее щенков.

Очевидно, что положение двух моряков, осажденных многочисленной стаей сильных и голодных животных, было не особенно веселым. Если бы осаждающих было немного, то осажденные могли бы бороться с ними без особенной опасности/но их было слишком много, да к тому же они находились как раз у их ног.

— Тысяча громов! — воскликнул достойный Диего, увидев, как вся стая яростно кинулась на мертвеца и сожрала его в четыре секунды. — Вот так желудки!

— А в особенности, что за зубы! — сказал Кардосо.

— Друг мой, а ведь я начинаю беспокоиться, мы положительно осаждены, и еще какая это осада: у нас нет ни ружей, ни корки хлеба, чтобы поглодать.

— И ни капли воды, чтобы промочить горло!

— А тут еще это солнце нас поджаривает. А что, как ты думаешь, долго продлится эта осада?

— Я знаю об этом не больше, чем ты, старина.

— Пошевели-ка своими мозгами да найди средство отправить к черту всю эту воющую стаю.

— Ищу и переискиваю, да ничего не нахожу, Диего.

— Что же, неужели нам придется занять место той отвратительной мумии, которую мы сбросили вниз? Если эти животные будут упорно оставаться на месте, то ведь мы тут умрем, дружище.

— Да, старина! Пожалуй, и собаки и соколы превесело попируют, обжираясь нашими телами.

— Мошенник этакий, да ты смеешься и говоришь, словно человек, сидящий у себя дома.

— Ты что же, хочешь, чтобы я рвал на себе волосы?

— Нет, Кардосо, но мне кажется, что наше положение нисколько не смешно, а напротив, опасно. Черт возьми! Я начинаю хотеть есть. Ах, зачем я не догадался принести сюда этого страуса!

— Знаешь ли, что делают австралийцы, когда они голодны?

— Нет, право же, не знаю, Кардосо.

— Очень простую вещь: они затягивают свой пояс потуже. Они даже всегда носят пояс из кожи поссума, чтобы посильнее себя стягивать.

— Да ведь я не дикарь, друг мой, — ответил старый моряк.

— Ну, так я не могу тебе дать лучшего совета, — смеясь сказал Кардосо.

— Ты еще смеешься, злодей, тогда как я выхожу из себя! Ну, видал ли кто-либо подобного человека! Но теперь довольно шутить, дружище, давай-ка поищем, как бы нам убраться с этих подмостков, которые еще и до сих пор воняют мертвечиной! Что, если мы попробуем позвать доктора?

— Это будет потерянное время, старина. Мы ушли так далеко, что он не услышал бы даже и тромбона.

— Молчите вы, зверье! — воскликнул старый моряк, уже начинавший терять терпение. — Послушай-ка, какой они выдают раздирающий концерт.

— Да, они спеваются для ночной серенады, старина.

— Для ночной серенады? Ну нет, тысяча миллионов громов! Я ни за что не буду спать на этих вонючих подмостках, на которых только что лежал мертвец. А знаешь, мне пришла в голову мысль!

— Ну, так говори скорее, — сказал Кардосо, все еще не терявший хорошего расположения духа.

— Что, если мы попробуем выудить наши ружья?

— Каким же образом?

— У меня есть в кармане еще одна веревка, которой связывают канаты.

— Да при тебе их, оказывается, целый склад!

— Это привычка старого моряка; я сделаю скользящую петлю и попробую поднять ею ружье.

— Попробуем. Посмотри-ка, мой карабин полулежит на кусте травы, его можно легко подхватить, лишь бы динго не съели веревки.

— Мне пришла еще мысль!

— Что же это за мысль, старина?

— Если бы нам поймать посредством лассо нескольких динго, мне говорили, что они очень вкусны.

— И ты хочешь их съесть сырыми? — спросил Кардосо, разражаясь смехом. — Я предпочитаю твою первую мысль.

— Ты прав, друг мой, я настоящий дуралей. Ну, так примемся же за дело, а вы, подвывалыцики, приготовьтесь-ка провести прескверные четверть часа. Клянусь усами кита, мы изготовим из вас настоящий мармелад!

Старый моряк вытащил из одного из своих четырнадцати карманов кусок веревки длиной в шесть или семь метров, сделал на конце ее скользящую петлю, лег на грудь и прополз до края платформы, очень тревожно скрипевшей при каждом его движении.

Увидя Диего, собаки, расположившиеся было вокруг платформы с поднятыми кверху мордами и терпеливо ожидавшие живой добычи, повскакали с мест, начали прыгать на колья и снова яростно завыли.

— Вы слишком малы, мои голубушки, — сказал им старый моряк. — Дайте мне только справиться, и вы увидите, какие я вам преподнесу конфетки.

Он взял в руки скользящую петлю, расправил ее пошире, повернул ею два раза в воздухе, как это делают гаучо аргентинской пампы, когда хотят поймать на бегу быка или дикую лошадь, и набросил ее на ружье Кардосо, оставшееся несколько приподнятым, так как оно случайно оперлось на куст.

Дернуть покрепче за веревку и приподнять кверху ружье было делом одной секунды. Динго словно поняли, что сейчас произойдет, они бросились к ружью и злобно схватились было за него зубами, но моряк обладал необыкновенной силой: он дернул еще раз, сразу освободил ружье от их зубов и поднял его на платформу, испустив при этом победный крик.

— Ловко сделано! — воскликнул Кардосо. — Даже гаучо не сумел бы сделать это более ловко.

— Да, я кое-чему выучился у индейцев пампы, — сказал Диего, сиявший от радости, что его затея так прекрасно удалась. — Теперь, мои милейшие динго, мы заставим вас удирать во всю прыть. Твой черед, Кардосо, так как ты первостатейный стрелок.

Молодой матрос взял «снайдер», убедился в том, что он заряжен и прицелился прямо в воющую стаю.

— Прежде всего надо убить вот этого отвратительного пса, который воет громче всех и положительно кажется мне бешеным, — сказал старый моряк.

Не успел он еще окончить фразу, как указанная им собака рухнула на землю: коническая пуля попала ей прямо в голову. Товарищи ее немного отступили, завывая сильнее прежнего и яростно оскалившись.

— Перекувырни-ка еще вверх ногами вон ту, что так косится на нас своими глазищами, — снова указал Диего.

Раздался второй выстрел, и вторая собака также свалилась на землю, сделав три или четыре неверных прыжка.

Осаждающие не стали ждать дальнейших действий осажденных. Они поджали хвосты, как это делают их европейские сородичи, и разбежались по всем направлениям, спасаясь в леса. Третий выстрел, убивший еще одну из них на расстоянии четырехсот шагов, только ускорил их бегство.

— Ура! — закричал Диего, соскочив с платформы, и схватил свое ружье. — Скорее, Кардосо, расправляй-ка свои ноги да пойдем отсюда прочь, чтобы этим животным не вздумалось снова собраться и начать нас преследовать.

— Вот и я, старина, — сказал Кардосо, соскочив на землю. — А где же мертвец-то?

— Они проглотили его, словно конфетку.

— Вот бедняга-то!

— Не все ли равно, — сказал Диего, пожимая плечами. — Он был сегодня съеден собаками, вместо того чтобы быть съеденным соколами завтра, — все одно и то же. Ну, двинемся-ка на рысях, так как я все еще слышу вой собак. — И оба охотника, счастливые, что им удалось освободиться, пустились бежать к ближайшему лесу, рассчитывая забраться на деревья в том случае, если бы собакам вздумалось опять напасть на них. Но последние более не показывались: вероятно, с них было совершенно достаточно и первых трех выстрелов.

Забрав на обратном пути висевшего на дереве страуса, они взвалили его себе на плечи и медленно пошли по направлению к лагерю.

Выйдя на берег реки, они встретили доктора, который начал уже беспокоиться из-за их долгого отсутствия и пошел их разыскивать, оставив драй и животных под защитой Ниро Варанга.

— Что вы такое несете? — спросил доктор, лишь только увидел их идущими между деревьями. — Кажется, вы тащите какую-то крупную дичину.

— Она действительно крупная, сеньор доктор, и очень тяжела, — ответил Диего. — Но вы ни за что не угадаете, что это за дичь.

— Может быть, это исполинский кенгуру?

— Еще лучше того.

— А да вы убили африканского страуса! — воскликнул доктор, находившийся в то время уже на близком расстоянии.

— Да, сеньор доктор, — ответил Кардосо, — разве это вас не удивляет?

— Не очень, друг мой, хотя я и нахожу это несколько странным.

— Да ведь мы, кажется, в Австралии, сеньор! — воскликнул Диего.

— Что же ты хочешь этим сказать, достойный мой моряк?

— А то, что мы, значит, не в Африке.

— В таком случае я тебе сообщу, что несколько лет тому назад австралийские поселенцы начали выписывать страусов с мыса Доброй Надежды, и эти громадные птицы чувствуют себя отлично в здешнем климате, так как он очень схож с климатом Южной Африки, и что они плодятся здесь очень быстро.

— Их выписывают ради перьев? — спросил Кардосо.

— Да, и колонисты получают от их продажи громадные выгоды.

— Значит, наш страус убежал из-за какой-нибудь загородки? — спросил Диего.

— Должно быть, так, — ответил доктор.

— Скажите мне, сеньор, что, эти динго очень свирепы?

— Когда их много, они становятся очень дерзки, но если их мало, то тотчас же бегут при появлении белых людей.

— Знаете ли, ведь они хотели обглодать наши икры. И если бы мы не нашли австралийской могилы, то есть чего-то вроде подмостков, на которых мы и спаслись, то я не знаю, вернулись бы мы в лагерь. Они осаждали нас в продолжение двух или трех часов.

— Будьте осторожны, друзья мои, не уходите далеко от лагеря. Ах, я и забыл сказать вам, что сделал важное открытие.

— Какое открытие? — спросили в один голос Диего и Кардосо.

— Я нашел следы нашего соотечественника.

— Неужели?!

— Да, идя по берегу ручья, я увидел на стволе одного ваи-вайга, или дерева смерти, следующие вырезанные ножом слова:

Иду по следам Бурке, сверну на озеро Вудс. Б. Эррера, 24-го июня 1870 года.

— О, черт возьми! — воскликнул Кардосо. — Неужто это он сам вырезал?!

— Я в этом убежден.

— Но кто же этот сеньор Бурке? — спросил Диего. — Товарищ его, что ли, который шел впереди него?

— Как, разве ты этого не знаешь? — спросил удивленный доктор.

— Эх, сеньор, я только и знаю толк, что в кораблях, якорях, парусах да в пушках.

— Это первый человек, перешедший через весь австралийский континент.

— Сколько лет тому назад?

— В1860 -1861 годах.

— Он был англичанин?

— Нет, он был отставной венгерский гусар6.

— Расскажите нам про него, доктор, — сказал Кардосо.

Наши путешественники дошли в это время до места остановки и растянулись позади повозки, чтобы находиться в ее тени, между тем как Ниро Варанга готовил обед, обещавший быть великолепным, судя по аромату, который он распространял в воздухе.

— Как я вам уже сказал, — снова заговорил доктор, — это замечательное путешествие, оказавшееся, впрочем, пагубным для самого исследователя, произошло в 1860 —1861 годах, а до того времени внутренняя часть континента была совершенно неизвестна: некоторые считали ее плодородной, другие думали, что это огромная пустыня

Бурке получил субсидию от властей города Виктории, затем ему собрали денег по подписке с граждан, и 20 августа 1860 года он смело отправился в глубь страны с семнадцатью спутниками, двадцатью семью верблюдами, которых он выписал из Индии, двадцатью семью лошадьми и съестными припасами на пятнадцать месяцев. Он разделил своих людей на три колонны, а весь путь — на три больших этапа: два первых по шестьсот километров каждый, а третий в тысячу километров. 19 октября 1860 года Бурке присоединился к первой колонне, расположившейся лагерем в Менинди, но так как она совершила не очень удачный поход, он дал ей отдохнуть несколько дней и назначил ее начальнику Райту свидание на Купере-Крике и затем сам с немногими спутниками снова пошел к северу. Два месяца спустя он дошел до реки, но его люди были в очень жалком состоянии. Ужасная жара, жажда, разного рода лишения и усталость совершенно их измучили, и большинство из них были больны. Бурке и тут не остановился. Он оставил своих людей, назначив им свидание на севере, и отправился с лейтенантом Уилсом, с неким Кингом и еще с третьим спутником дальше на север, взяв с собою шесть верблюдов, одну лошадь и съестных припасов на четыре месяца. Он шел весьма быстро, делая лишь очень короткие остановки, убежал от дикарей, старавшихся поймать его, чтобы съесть, прошел через пустыню, перешел через горы, страдал от голода и жажды и наконец достиг-таки северных берегов и выкупался в водах океана. Смелый переход был совершен.

— Вот так человек! — воскликнул пришедший в восторг Кардосо.

— Но возвращение их было не только несчастливо, но даже ужасно, — продолжил доктор, — у них не было съестных припасов, а между тем они находились в совершенно пустынной стране. Они быстро пошли назад к Куперс-Крику, где надеялись соединиться со спутниками. По дороге они убивали одного за другим своих верблюдов, а потом убили и лошадь, затем стали питаться змеями, насекомыми и листьями деревьев и таким образом дошли до Куперс-Крика, усталые, измученные, превратившись в людей, чуть не умирающих от истощения.

— И нашли там своих спутников? — спросил Диего.

— Нет, никого не нашли. Те уехали в тот день поутру, оставив записку, но ни единого куска хлеба, словом, ровно ничего!

— Вот канальи! — воскликнул старый моряк.

— Бурке, не имевший возможности догнать их, решился отправиться к востоку, надеясь найти там какого-нибудь скотопромышленника. Это решение было для него гибельным, потому что если бы он остановился в этом месте, то свиделся бы со своими спутниками.

— Что ж, разве они возвратились?

— Да, Кардосо, но два дня спустя после ухода Бурке.

— Какое несчастье!

— Смелый исследователь со своими спутниками снова пустились в путь, но это были уже не люди, а скелеты или тени — это были умирающие, еле-еле тащившиеся по лесу. Какие-то несчастные дикари старались помочь им, предложив дикой пшеницы, но они были так изнурены, что не в состоянии были ее проглотить. Тем не менее десятого мая они снова пустились в путь, но четырнадцатого остановились: теперь им окончательно нечего было есть.

Уилс умер, потом погиб другой. Бурке и Кинг сделали последнее усилие и снова пошли вперед. Но тридцатого июня, долго проблуждав по пустыням и по горам, несчастный исследователь упал на землю. Он едва собрался с силами, чтобы написать на клочке бумаги следующие слова:

Надеюсь, что Кинг переживет, он проявил большую преданность. Наша цель достигнута, ми первые дошли до пределов Австралии у океана, но ми били покин…

Он не мог окончить последнего слова, так как опять упал на землю. За минуту до смерти он сказал уже прерывающимся голосом своему верному спутнику, не желавшему его оставить:

— Я хочу, чтобы мой труп остался лежать непохороненным на песке пустыни, под ее палящим солнцем. Таким образом я останусь полным владельцем открытой мною страны.

Затем этот энергичный человек, поборовший столько опасностей, чтобы совершить свой изумительный переход через неведомую страну, скончался от изнурения.

— Товарищ его пошел дальше один и нашел приют у дикарей, у которых и прожил несколько месяцев до прихода экспедиции, посланной за ними правительством Виктории.

— А труп исследователя так и остался непогребенным? — спросил Кардосо.

— Нет, он был погребен, и правительство воздвигло ему грандиозный памятник в Мельбурне.

— За стол, сеньоры! — закричал в эту минуту Ниро Варанга.

VI. Охота на кенгуру

Коко, как его упрямо продолжал называть Диего, сотворил в тот день настоящие чудеса и устроил почти Лукуллов пир. Двое моряков, у которых был волчий аппетит, и доктор отдали должное супу из фасоли, соленой рыбе под соусом из зелени, жаркому из какатоэс, тушеному окороку страуса, голове гигантской птицы и сочным корням варрамса, испеченным в золе.

Молодчина Диего, евший за четверых, не мог удержаться, чтобы не пожать несколько раз лапу обезьяноподобному Коко и не предложить ему огромного стакана джина, который и был поглощен искусным поваром с невероятной жадностью. Тем не менее наш обжора Диего еще не был удовлетворен и жалел, что не хватало окорока или хвоста кенгуру.

— Кенгуру у нас будет, — сказал дикарь, приняв на себя таинственный вид.

— Разве у тебя есть в запасе еще какое-нибудь блюдо, милейший мой Коко? — спросил Диего.

— Потом, немного погодя, у вас будет кенгуру.

— Разве ты убил его?

— Нет еще, но убью.

— Ба! В таком случае твое блюдо будет у нас еще в очень далеком будущем, да и то еще не наверняка.

— Ниро Варанга непременно убьет кенгуру.

— Значит, ты его уже видел?

— Я нашел его следы.

— Где?

— На берегу реки.

— Но он не будет настолько глупым, чтобы позволить тебе к нему подойти.

— Он сам подойдет.

— Вот прекрасная уверенность! — воскликнул старый моряк. — Можно подумать, что Коко имеет власть над этими животными.

— Если Ниро Варанга это говорит, то, должно быть, уверен в том, что попотчует нас этой дичиной, — сказал доктор. — Дикари знают много такого, что нам неизвестно.

— Когда же мы пойдем охотиться на твоего кенгуру, Коко? — спросил Диего.

— Когда будет угодно белым людям, — ответил дикарь.

— Я с удовольствием немножко пройдусь, чтобы переварить обед, — сказал Кардосо. — Возьмем ружья и пойдем, Ниро Варанга.

— Никаких ружей, — сказал австралиец.

— Что же, ты хочешь поймать его руками, что ли? — спросил Диего.

— У кенгуру сильные когти, и он не дастся в руки, но у Ниро Варанга есть свое оружие.

Дикарь влез в драй, пошарил в одном из ящиков и немного погодя вылез оттуда, неся палку около одного метра длиной и толщиной немного менее двух сантиметров, закругленную с одного конца и плоскую с другого.

— Это и есть твое оружие? — насмешливо спросил старый моряк.

— Это и есть, — ответил австралиец.

— И ты хочешь убить этой палкой кенгуру?

— Я разобью ему ноги или голову.

— Ну, он заставит тебя порядочно побегать за собой, Коко, прежде чем ты его догонишь.

— Я не двинусь с места — бежать будет курл-тур-рам.

— Курл-тур-рам? Что такое курл….

— Это бумеранг, — сказал доктор.

— Теперь я понимаю еще меньше прежнего, — пробормотал Диего.

— Тем лучше, Диего, ты будешь крайне удивлен.

— Разве и вы, сеньор Кристобаль, верите, что Коко убьет кенгуру этой палочкой?

— Да, Диего, убьет.

— Вот чему я никогда не поверю, сеньор доктор.

— Пойдем, маловерный, и ты увидишь, что наш австралиец нанесет такой изумительный удар, который удивит тебя в высшей степени.

— Пойдемте, сеньор доктор, — сказал Кардосо. — Я слышал о чудесах, творимых бумерангом, но никогда этому не верил, мне это казалось совершенно невероятным.

— Идем, Ниро Варанга, — проговорил доктор.

Австралиец не заставил звать себя два раза. Он засунул свою палочку за пояс, перетягивавший его рубашку из красной фланели, и отправился к реке вдоль по опушке леса. Дойдя до реки, он внимательно осмотрел почву и указал спутникам на легкие следы, направлявшиеся к воде.

— Кенгуру придет пить, — сказал он. — Подождем!

Все четверо устроились поудобнее позади густого кустарника и, закурив трубки, стали терпеливо ожидать появления зверя.

Прошло два часа, а в лесу не слышно было ни малейшего шума, за исключением нестройного крика стаи попугайчиков. Мучительная духота царила под большими деревьями, листья которых не давали ни тени, ни прохлады.

Диего и Кардосо, утомленные долгим ожиданием, уже собрались было уходить, когда услыхали, что Ниро Варанга зашевелился и затем быстро вскочил на ноги. 306

— Она идет, — сказал дикарь.

— Где она? — спросили оба моряка, поспешно открывая глаза и хватая принесенные с собой ружья, так как не слишком-то верили в могущество палочки дикаря.

— Слышите?

— Или я глух, или ничего не слышно, — пробормотал Диего. — Кричат только одни попугаи.

— У Ниро Варанга хорошие уши, — сказал австралиец, открывая свой огромный, с блестящими зубами, рот.

— Тем лучше для тебя, но я собираюсь еще немного подремать.

— Вот она! — прошептал Кардосо. — Ах, какое странное животное! Они бесшумно вскочили на ноги и стали смотреть сквозь ветви кустов.

Под высокими деревьями легко и грациозно передвигалось громадными прыжками чрезвычайно странное животное: с первого взгляда оно сильно напоминало огромную жабу.

Оно было велико и весило по крайней мере сто килограммов; длиной оно было метра в полтора, покрыто густой, мягкой и гладкой серовато-красноватой шерстью, голова его была похожа на голову газели, тело, тонкое спереди, было толсто сзади, лапы очень неровной величины: передние коротки, а задние непомерно длинны; животное имело длинный хвост, обладавший, как казалось, большой силой и достигавший восьмидесяти, а может быть, и девяноста сантиметров.

Оно двигалось с удивительной легкостью, делая громадные прыжки, вытягивало свои длинные задние лапы, помогая себе при этом хвостом, подозрительно оглядываясь кругом и поминутно настораживая уши, чтобы уловить всякий шум, раздающийся в лесу.

Подойдя к кусту на расстояние около шестидесяти метров, животное остановилось как бы в нерешительности и поднялось на задние лапы, демонстрируя при этом нечто вроде сумки, находившейся под животом, откуда виднелись довольно быстро движущиеся головки, старавшиеся захватить достающие до них стебли травы.

— Это огромная самка, — прошептал доктор Кристобаль на ухо двум морякам, смотревшим на странное животное с возраставшим изумлением. — Видите вы малышей, которых она несет в сумке?

— Что за таинственная страна, она на каждом шагу представляет вам какую-нибудь невидаль! — прошептал Диего. — Ну что же, Коко! Что же ты не шевелишься? — добавил он, обращаясь к дикарю.

— Еще не время, — ответил австралиец, внимательно понюхав воздух, словно он хотел сначала убедиться в направлении ветра.

Кенгуру, остановившаяся было на несколько секунд, начала снова двигаться вперед такими же скачками, как и раньше, и таким образом подошла к кусту на расстояние тридцати метров. Этого-то момента и ожидал Ниро Варанга.

Он быстро вскочил на ноги и, схватив свою палку за тот конец, который был округлен, повернул ее несколько раз с головокружительной быстротой, затем бросил ее вперед, не употребив при этом ровно никакого усилия.

Палка, вертясь и свистя, отлетела от дикаря на тридцать метров, дотронулась до земли, но вместо того, чтобы остаться на том месте неподвижной, как того ожидали оба матроса, она приобрела, казалось, какую-то таинственную силу и, тотчас же отскочив от земли, возвратилась назад, летя над самой землей, разбила голову несчастной кенгуру и, описав предварительно длинную параболу, упала к ногам Ниро Варанга.

Дикарь, не теряя времени, бросил ее в другой раз, и это странное оружие, снова дотронувшись до земли, разбило передние ноги кенгуру и опять возвратилось к своему хозяину.

Оба моряка, ошеломленные таким изумительно невероятным чудом, точно окаменели от удивления и, казалось, забыли даже и про свою добычу, все еще конвульсивно бившуюся в агонии, тогда как малютки, выскочившие из материнской сумки и нисколько не подозревавшие об угрожавшей им опасности, спокойно сосали травяные стебли.

— Да это просто изумительно! — воскликнул наконец Кардосо. — Я никогда не воображал, чтобы австралийские дикари могли дойти до такого искусства.

— Да что же такое находится в этой штуке, то есть в этой палке? — спросил Диего. — Это скорее напоминает животное или птицу, а не палку.

— Это простой кусок дерева, друзья мои, — сказал доктор. — Ветвь казуарины, имеющей твердую и тяжелую древесину, несколько изогнутая, и ничего более.

— Дай-ка мне ее посмотреть, Коко, — сказал Диего, — я убежден, что в ней сидит какая-нибудь дьявольщина.