Наутро рано после картёжного вечера у князя Козельского по Москве уже бежала молва, что на молодого князя было покушение на убийство с целью грабежа. Подобное в Москве ночью было постоянно и никого не удивило. Но второе, разнесённое молвой, хотя и бывало, но нечасто. Князь Козельский выиграл в карты у гостя-офицера красавицу, его подругу. Слух об обоих происшествиях достиг и Павла Максимовича. Приехав среди дня, как всегда, на квартиру Маловой, он не нашёл её дома и, узнав от горничной, что она уехала ещё в полночь и с тех пор сгинула, перепугался насмерть. Первой его мыслью было, конечно, что женщина где-нибудь ночью тоже подверглась нападению с целью грабежа, но, однако, сведение, что она выехала со своим знакомым, капитаном Кострицким, противоречило этой догадке.
      Разумеется, тотчас и прежде всего Квощинский навёл справки, где живёт Кострицкий, и поехал к нему. Кострицкий сидел у себя почти счастливый после всего пережитого за ночь, так как князь простил ему его проигрыш. Узнав, что его спрашивает Квощинский, он, разумеется, не сказался дома. Объясняться им обоим было крайне мудрено. Объяснять Квощинскому, по какому праву и на каком основании он мог ставить на карту Настасью Григорьевну, значило выдать женщину головой. А кто знает, как ещё повернётся дело. Квощинский после полудня ещё раз поехал к капитану и снова не застал его дома. Он собирался снова приехать вечером, но случайно встретился у брата с Сашком. Будучи слишком занят происшествием, он невольно передал молодому человеку, что случилось: их общая хорошая знакомая, госпожа Малова, таинственно исчезла из дому и пропадает уже скоро сутки.
      Сашок наивно выпучил глаза на Квощинского и ещё более наивно выговорил:
      – Да ведь её же дядюшка выиграл!
      – Дядюшка? – повторил Квощинский. – Выиграл? Что вы хотите сказать?
      – Вчера вечером у дядюшки игра была и Настасью Григорьевну проиграл капитан Кострицкий.
      Квощинский как-то присел, как если бы у него подкосились ноги, двинул языком, чтобы сказать что-то, но произнёс только, как параличный:
      – Ва-ва-ва!..
      Затем он опустился на ближайший стул и понемногу, не сразу, отдышался.
      – Говорите! Что вы? Как? Что такое? Ради Создателя! Не пойму ничего! – взмолился он.
      Сашок сообразил, что, должно быть, сделал неосторожность, но было уже поздно, и он несколько подробнее объяснил Павлу Максимовичу, что госпожа Малова находится теперь в доме дяди и принадлежит ему по праву.
      – По праву? По какому праву? – заорал Квощинский. – По закону это безобразие, насилие, издевательство…
      Сашок, никогда не видавший Квощинского в таком азарте, смутился и подумал:
      «Чёрт меня дёрнул не в своё дело вмешиваться!..»
      – Слушайте, Александр Никитич, если вы благородный молодой человек, если вы нас любите, если питаете чувство к моей племяннице, вы должны в этом деле мне помочь, урезонить князя. Это злодейское дело! Прежде всего мне нужно видеться с госпожой Маловой, чтобы она сама объяснила мне всё происхождение этого небывалого приключения.
      Сашок посоветовал Квощинскому ехать лично объясниться с князем, а сам вызвался предупредить его о визите. Павел Максимович обрадовался.
      – Спасибо. Поеду. И главное, мне надо узнать, что капитан Кострицкий во всём этом? Он при чём тут? Если уж кто мог проигрывать в карты Настасью Григорьевну, то уж, конечно, не капитан, а скорей…
      И Квощинский запнулся. Сказать Сашку то, что он считал скрытым от всей Москвы, было, конечно, бессмысленно.
      На другой день Квощинский решился и поехал к князю, собираясь действовать отважно.
      Он был любезно принят князем. Сразу заметив, что нечто особенное творится с Павлом Максимовичем, князь тотчас сам же прибавил:
      – У вас, очевидно, до меня дело есть?
      – Да-с, дело! Очень серьёзное! – волнуясь, заговорил Квощинский. – С вами я буду, князь, объясняться совершенно откровенно. Я слышал, что близкая моя приятельница, даже большой друг, госпожа Малова находится у вас в доме.
      – Точно так-с…
      – И держится вами как бы насильно?
      – Никоим образом, государь мой! Это было бы преступлением закона. Свободных людей нельзя держать под арестом. Госпожа Малова живёт у меня свободно в своих апартаментах. А почему, собственно, вам, вероятно, известно?
      – Слышал, князь, но не верю! Вы якобы выиграли её в карты.
      – Точно так-с!
      – Да помилуйте, это дело неслыханное. Ещё крепостную семью проиграть или выиграть слыхано, а этакого спокон веку не слыхано. Ведь Малова столбовая дворянка, а не холопка. А второе – кто же мог из неё ставку делать? У неё ни мужа, ни отца, ни брата…
      – Капитан Кострицкий.
      – Слышал я это и утверждаю, что прав на это он не имел никаких.
      – Извините, Павел Максимович, – усмехнулся князь, – коль скоро она дала своё согласие, то капитан право это имел. А я имею право её держать у себя, как нечто мною выигранное.
      – Какие же это права, князь? Это всё права придуманные, каких ни в каком уложении не сыщешь. Законов таких нет!
      – Вы правы, Павел Максимович. Но есть законы общежития, кои тоже нигде не прописаны. Например, есть закон быть учтивым, уважать старших, относиться с почтением к людям, высоко стоящим. Всё это ни в каком уложении не прописано, а исполняется. Есть, наконец, законы добропорядочности среди людей, играющих в карты. Человек, поставив что-нибудь на карту и проиграв, не может говорить, что он пошутил. Тогда его назовут подлецом, выгонят и нигде принимать не станут. И вот-с на основании именно этого права я выиграл госпожу Малову у капитана и держу её у себя.
      – Он не имел никакого права… – воскликнул Павел Максимович. – Я буду совсем откровенным с вами. Я… Я один такие права имею, якобы муж её…
      – Однако капитан её ночью привёз. И по взаимному нашему уговору она шла в сорок тысяч. Цена для вдовы за тридцать лет, согласитесь, большая. Но мне жаль было капитана, и я согласился. Он снова играл несчастливо, и дама вашего и его сердца мне досталась. Какие права капитана на госпожу Малову – это вы разузнайте у него самого, если уж сами не догадываетесь.
      И князь усмехнулся насмешливо.
      – Полагательно, что у капитана были на госпожу Малову такие же права, как и у вас, только с той разницей, что капитан про ваши права знал, а вы про его права ничего не знали. И теперь для вас вышел некоторый сюрприз и афронт. Я сожалею, но ничего сделать не могу.
      – Вы должны мне, как благородный человек, возвратить женщину, к которой я питаю чувство давнишнее и сердечное! – заговорил Квощинский хрипло, так как слёзы были готовы выступить у него на глазах.
      – Не могу, государь мой! При всём моём уважении к вам, при всём желании быть вам слугою и быть хотя бы приятелем не могу! Госпожа Малова, даже не скажу, чтобы меня прельстила чрезвычайно. Женщина она уже не первой молодости, чересчур, знаете, пораспухла, тяжеловата, да и мыслями, нельзя сказать, чтобы была быстра. Просидел я с ней часок и так начал позёвывать, что чуть себе скулу не свернул. Но всё же не могу вам её возвратить. Это будет нарушение закона карточной игры. Это дурной пример показать. После этого, что бы я ни выиграл, домик ли какой, карету, цуг лошадей, серебро столовое, всякий будет приходить требовать назад. Вы не забудьте, что капитан Кострицкий хотел отыграть госпожой Маловой всё то, что он уже проиграл. Коль скоро я согласился, чтобы сию даму считали в сорок тысяч, то я рисковал проиграть всё то, что было уже мною у капитана выиграно. Да, впрочем, что же вам всё разъяснять, вы это лучше меня всё понимаете!
      И князь замолчал, как бы считая беседу оконченной.
      – Как же, князь? – выговорил Квощинский, совершенно потерянный.
      – Да так уж, господин Квощинский!
      – Помилуйте, посудите, вы не хотите понять, что госпожа Малова для меня… Я не могу без неё существовать. Привычка, князь! Поймите!
      – Всё это прекрасно, уважаемый Павел Максимович, – нетерпеливо заговорил князь, – но я тут ни при чём. Выиграл – и конец! А отдать её вам я бы и рад, да не могу… Дурной пример! После этого, повторяю вам, что бы я ни выиграл, у меня будут назад просить. Что же это будет? Комедия и разбой!
      – Ну так я вам скажу, что вы поступаете подло и мерзко! Не по-княжески, а по-мошеннически! – закричал вдруг Квощинский.
      Князь переменился в лице, встал и тихо произнёс:
      – Пожалуйте вон отсюда. Не пойдёте тотчас, я людей кликну…

      Настасья Григорьевна, хотя понемногу, не сразу, но всё-таки за ночь вполне, по её выражению, «очухалась».
      Стать формальной сожительницей богатого князя она, быть может, и согласилась бы. Он был не хуже, а гораздо виднее и на вид моложавее Павла Максимовича. Но быть в доме князя в виде простой наложницы рядом с какой-то турчанкой или молдавашкой и быть таковою на время мимолётной прихотью, Малова положительно не хотела. Поступок капитана она называла теперь «обманным», она была уверена вполне, что всё «пример» один, что он выиграет и отыграется… А вышло, что она ему не помогла, а сама в ловушке. Да и срам. «На карту ставленная!» – думалось ей.
      Разумеется, приключенье огласилось на всю Москву, и все, зная хорошо чудодея князя Козельского, только смеялись и понимали, что Малова ни на что ему не нужна, а что это новое «колено» ради потехи…
      Между тем Сашок и Кузьмич сообразили, что их «сердечное дело» ещё хуже запуталось. Князь был гневен… В доме все знали, что барин выгнал гостя Квощинского за дерзостное поведение… Он вышел за гостем на лестницу и кричал швейцару:
      – Гони болвана… Гони!
      Вот тут и иди теперь объяснять, что хочешь жениться на племяннице этого же нагрубившего человека. Кузьмич и Сашок равно потерялись, не зная, что делать. Равно боялись оба, что и Квощинские будут поражены и оскорблены заявлением Павла Максимовича о поступке князя, обругавшего и выгнавшего его. И как они дело рассудят – неизвестно.
      Пред сумерками дело повернулось ещё хуже. Во двор въехала большая карета шестернёй с ливрейными лакеями, и Сашок, глянув в окно, увидел в карете даму, ахнул и схватился за голову.
      – Что ты? – заорал Кузьмич, перепугавшись.
      – Беда. Беда будет. Невесть что будет!
      И он бросился бежать наверх к дяде.
      Между тем приезжая заявила вышедшему швейцару:
      – Князь?
      Швейцар понял, но переспросил:
      – Кого прикажете?..
      – Князь?
      – Вам угодно князя Александра Алексеевича или князя Александра Никитича?
      – Видно, вы тут все – неотёсанные пни. Нешто поедет важная барыня к щенку в гости. Спрашиваю тебя: князь?
      – Дома ли-с? Дома-с.
      – Слава Создателю. Отпечатал уста.
      И барыня при помощи своих лакеев полезла из кареты.
      – Как прикажете доложить? – спросил швейцар.
      – Генерал-аншефиха, княгиня Серафима Григорьевна Трубецкая. Понял, идол? Удержишь в башке? Аль нет?
      Лакей побежал докладывать, Княгиня, не дожидаясь, сбросила летний салоп и стала подниматься по лестнице. Но на верхней площадке у дверей залы она встретила уже князя, предупреждённого Сашком.
      – Вы князь Козельский? – спросила княгиня сурово.
      – Я-с. Чему обязан, что имею честь вас…
      – У вас моя дура, сестра Настасья, задержана. Я за ней.
      – Как то есть за ней? К ней? Повидаться? – сухо сказал князь.
      – За ней! За… за… за… По-русски понимаешь, господин князь?
      – Вы желаете, стало быть, её взять и увезти? – спросил князь гневно и сдержанно.
      – Да.
      – Я не могу этого дозволить.
      – А я и дозволенья не прошу.
      – Напрасно, княгиня, беспокоились. Я её не отпущу.
      – Это твоё последнее слово?
      – Да-с.
      – Ладно. Пенять будешь.
      Князь улыбнулся.
      – Тогда я останусь здесь. Обеих сестёр содержи.
      И княгиня крикнула вниз своим людям:
      – Ступайте домой. Приказать доставить мне сюда Анфису, капот и бельё. А князю доложить, что я здесь останусь на жительство. Насколько – не ведомо. Коли захочет он повидаться, то чтобы сюда ко мне в гости приезжал.
      Затем княгиня обернулась к князю и прибавила:
      – А жить с сестрой я не стану. Поставь мне кровать здесь в зале. Для срама. Чтобы все гости твои видели меня и слышали, что я говорить буду.
      – Вы уже решились, княгиня? – воскликнул князь.
      – Нет. Ты, старый хрыч, уже решился. В карты живых людей выигрываешь. Да ещё дворянок. Да ещё дам молодых. Ну вот ты чудеса откалывать умеешь, так погляди теперь чудеса княгини Серафимы Григорьевны. Посмотрим, чьи будут почудеснее!! Вели принести кровать и поставить тут в зале… Ведро воды тоже. Да корыто побольше. Я пред сном полощусь для здоровья.
      Княгиня вошла в двери залы, села на ближайший стул и заговорила:
      – Старый хрыч. Бесстыдник. Идол истуканный. То с одной туркой жил, срамился… А то уж целый султанский бабий вертеп заводить собрался. Да ещё картами их добывать, якобы гончих или борзых. Бесстыжий хрыч!
      – Княгиня! Вы у меня в доме, и если вы знаете благоприличия, то должны знать, что хозяина гости не поносят… – отозвался князь, сердясь, но сдерживаясь.
      – Старая образина. Шестьдесят лет, а ещё, гляди, не напрыгался. Греховодник. Погоди. Я тебя вот научу по-своему.
      – Но позвольте, княгиня. Ведь я могу, наконец, позвать людей и вас попросить вон отсюда.
      – Зови. Пусть тащат. Срамись. А как вытащат на двор силком – вот тебе Господь Бог – я опять войду. Так и будем прохлаждаться до вечера. А завтра с утра опять то же будет. Ворота закроешь, я с холопами своими прибуду, и выломаем. Так ли, сяк ли, а я тебе, старому хрычу, бесстыжему Кощею, мою дуру Настасью не покину на срамное наложничество.
      Князь стоял пред женщиной, не зная, что делать. Через минуту он повернулся и пошёл из залы.
      Прошёл час… Князь был у себя в кабинете и ходил из угла в угол.
      Княгиня сидела на том же месте в зале и всем, кто проходил мимо, говорила:
      – Срамники. Идолы. Погоди. Я вас проберу.
      Через час, по приказанию князя, запрягли карету и подали.
      Малова явилась в залу… И обе сестры выехали из дома Козельского.

      Через полчаса Сашок был позван «немедля нимало» к князю и, войдя, нашёл его шагающим взволнованно по комнате. Он ещё ни разу не видал дядю с таким лицом и взглядом.
      – Я за тобой послал по важному делу, Александр, – заявил он сухо. – Очень важное для меня, да надеюсь поэтому, что и для тебя. Я оскорблён. С дамы взятки гладки! А мужчине можно отплатить, чтобы душу отвести и не оставаться в долгу. Ну, отвечай на мои вопросы толково, не переспрашивай и не молчи, разинув рот.
      Князь сел и показал племяннику место против себя.
      – Говори… Я тебе дядя? Родной дядя?
      Сашок приглядывался, соображал и медлил с ответом.
      – Ну вот и готово! – воскликнул князь.
      – Что-с? – оробел молодой человек.
      – Я тебя просил и опять прошу, – громко и мерно произнёс князь. – Про-о-шу!.. Сде-е-лай ми-и-лость. Отвечай! Отве-е-ча-ай на вопро-о-сы!
      – Слушаюсь. Буду отвечать, – едва слышно и скороговоркой сказал Сашок.
      – Я тебе дядя? И родной дядя?
      – Точно так-с.
      – Любишь ты меня?
      – Да-с. Я вас…
      – И меня за грош не продашь?
      – Что вы, дядюшка. Я готов, если…
      – Коли меня начнут бить, заступишься или будешь глядеть?
      – Что вы, дядюшка? Я за вас…
      – Если меня человек, дурак оголтелый или из ума выживший, оскорбил, будешь ты с этим человеком якшаться и дружество водить? Ну-ка, отвечай.
      – Ни за что, дяденька. Я эдакому человеку при случае тоже…
      – Ну, ну…
      – При случае тоже не спущу.
      – Ну вот спасибо. Поцелуемся.
      И оба, поднявшись с места, расцеловались и опять сели.
      – Ну вот, Александр. Стало быть, ты так и поступи! Как только где встретишь Павла Максимовича Квощинского, так его тотчас хлоп в морду.
      – Что вы, дядюшка! – ахнул Сашок.
      – Не желаешь?
      – Дядюшка!
      – Знаю, что дядюшка. Не желаешь?
      – Я… Я… Я должен вам доложить… – начал молодой человек отчаянным голосом.
      – Что?
      – Должен доложить, что я на его племяннице собрался жениться… Как же мне…
      – Ты сказывал, у тебя две… Баскакова и Квощинская. Женись на Баскаковой, если уж эта дурь у тебя в голове застряла.
      – Нельзя, дядюшка. Кузьмич тоже говорит, что нельзя. Она верхом на стуле ездит… В форейторском платье… Да потом я, дядюшка, уже… Я Квощинской уже… Я женихом уже состою… Я хотел вам доложить, да не смел.
      – Же-ни-хом?! – протянул князь.
      – Я не смел вам доложить.
      – Женихом!! Ай да молодец. Живя у меня в доме, и эдак…
      – Дядюшка! Так вдруг потрафилось само. Я не виноват. Ей-Богу.
      – Выйди вон!
      – Дядюшка. Простите. Позвольте разъяснить.
      – Вон! Вон! Видно, так и буду всех вон гнать, и чужих и своих. Не попросить моего разрешения и благословения и действовать самому, подспудно… По-татарски это, что ли? А второе и главное: я с Квощинским кланяться не могу, не только родниться. Убирайся отсюда. Пока вниз к себе… А завтра… Увидим… Пошёл…
      Сашок сбежал к себе как сумасшедший.
      – Всё пропало, Кузьмич! – вскрикнул он.
      – Как пропало?
      – Дядюшка сказывает – с Квощинским никакого дела иметь не станет. И выгнал меня. И всё это из-за Павла Максимовича, который дурашно нагрубил… Поразмысли, что теперь делать. Дядюшка даже приказывал было мне побить Павла Максимовича.
      Кузьмич не ответил ни слова… Тотчас собрался и через час был уже в гостях у друга, Марфы Фоминишны.
      – Всё прахом пошло, – заявил он, не войдя, а вкатившись к нянюшке.
      – Что прахом? Как прахом?
      – Всё! Ваш Павел Максимович из-за своей вдовы треклятой…
      И Кузьмич объяснился.
      – Посиди, мой родной. Посиди. Я сейчас всё узнаю и ответ тебе дам.
      И Марфа Фоминишна пошла к барыне.
      – Павел Максимович начудил, – заявила она. – Из-за Маловой. Был у князя Александра Алексеевича у самого. Начудил.
      – Что же такое? – оробела Анна Ивановна.
      Марфа Фоминишна объяснила, что знала.
      Анна Ивановна взволновалась и, вскочив с места, выговорила:
      – Погоди здесь. Я сейчас пойду всё расскажу Петру Максимовичу. Так нельзя.
      Квощинская вышла быстрой походкой из комнаты и через минуту была в кабинете мужа.
      – Вот что ваш братец проделывает! – воскликнула она, ворвавшись к мужу. И затем женщина объяснила мужу всё то же.
      – Да, безобразно. Совсем неблаговидно. Из-за поганой бабы расстраивать свадьбу племянницы! – заявил Пётр Максимович, тоже взволновавшись.
      – Конечно, нехорошо. Грех и срам. А нам, почитай, несчастие. Из-за прихоти старого кота… пострадает наша Танюша.
      – Кота? Что вы, Анна Ивановна? – укоризненно произнёс Квощинский, – Обождите, Я сейчас пойду и с ним переговорю.
      И через минуту Пётр Максимович был у брата во флигеле, объясняя ему последствия всего, что произошло. Павел Максимович выслушал всё и смутился.
      – Я не потерплю, чтобы племянница из-за меня пострадала! – выговорил он решительно.
      Однако Квощинские не знали, что делать и что, собственно, предпринять, решили только не говорить дочери.
      – Обождём, увидим, – решили они. – А Тане ни слова.
      В тот же день, в сумерки, Сашок, не спросясь Кузьмича, поехал тоже переговорить и потолковать о беде. И произвёл переполох в доме.
      И мать, и отец, и нянюшка тщательно скрыли всё от молодой девушки. Таня продолжала прыгать от счастья.
      Когда Сашок немедленно приехал и без доклада лакея вошёл в гостиную, то через мгновенье к нему вышла не Анна Ивановна, а Таня. Девушка как бы выпорхнула из своей комнаты и прилетела на встречу к возлюбленному улыбающаяся, сияющая и, как всегда, румяная от смущения.
      – Мама сейчас придёт. Я вас в окно увидела и послала ей сказать, – вымолвила она уже строго, как бы заранее объясняя свой нескромный поступок: являться одной к молодому человеку и жениху.
      Сашок стоял среди комнаты, совсем по выражению: «как ошпаренный цыплёнок», расставив ноги, опустив голову, растопырив руки.
      – Что вы? – воскликнула Таня. – Что вы, Александр Никитич?
      – Татьяна Петровна! Мы несчастные.
      – Мы? Несчастные? Мы?
      – Да мы с вами несчастные. Всё повернулось кверх ногами. Нам только умирать остаётся.
      – Почему? Что вы?
      – Да разве вы не знаете?
      – Что такое? Говорите, ради Господа!
      – Дядюшка согласия не даёт!
      – Дядюшка? Не даёт? Что же такое?
      Сашок не ответил и, стоя в такой же беспомощной позе, вдруг полез в карман камзола. Вынув платок, он поднёс его к лицу и стал утирать глаза.
      – Александр Никитич, – тихо и пугливо произнесла Таня.
      Сашок только фыркнул в ответ и заплакал ещё шибче.
      Таня начала тоже плакать, пошарила в кармане, не нашла платка и стала утирать слёзы рукавом…
      – Говорит… Говорит… – начал Сашок, всхлипывая. – Говорит, что ни за что, никогда…
      Но вдруг раздался страшный, пронзительный крик на весь дом.
      Вскрикнула Таня… И замертво повалилась на пол… Отец и мать бросились в залу…
      И весь дом заходил ходуном. Горя уже не было, а был один общий перепуг…
      Все, сбежавшись, прежде всего унесли лишившуюся чувств девушку к ней в спальню, а затем послали за доктором.
      Пётр Максимович вернулся к себе, не позвав Сашка.
      Анна Ивановна, конечно, не отходила от дочери и говорила: «Бедная ты моя, бедная».
      И Сашок, совершив переполох, поехал домой. «За делом приезжал!»

      Ввечеру Сашок сидел у себя в спальне, грустный, с красными глазами, с тяжёлой головой. Кузьмича не было дома. Он опять куда-то пропал. Среди тишины в комнатах послышался шорох. Конюх Тит появился на пороге спальни и остановился, видимо, смущённый своей дерзостью.
      – Что ты? – бесстрастно, как человек, которому от горя не до мелочей обыденной жизни, произнёс Сашок.
      – Я к вам… По делу к твоему сиятельству. Прости, Александр Никитич, – заговорил Тит. – Я из любви. Ей-Богу. Сейчас умереть, коли лгу. Жалостно мне смотреть. Ну вот я по любви и положил прийти.
      – Ну что же тебе! – воскликнул Сашок. – Ты совсем чурбан! Нешто можешь ты меня утешить, что ли?
      – Могу.
      – Что-о?! – протянул Сашок, удивлённый глупостью малого и рассерженный.
      – Могу. Прямо обещать не могу. А всё-таки испробовать могу. Дозволишь?
      – Что? Олух! Что тебе дозволить!
      – А вот чтобы выгорело дело, стало быть, желание твоего сиятельства на лад пошло. Может быть, у меня через бабусю и выгорит дело. Только разреши.
      – Пошёл вон! – вспыхнул Сашок.
      – Ты не серчай. Ей-же-ей! Пред Господом Богом божусь, что бабуся барыньке одной скажет всё, пояснит. А барынька своей приятельнице, а энта у самой служит у царицы. А потому может князю Александру Алексеевичу всё сказать, попросить. Барыня бабусе сказывала: какое, сказывала, у тебя дело, старуха, ни будет, ты мне говори, а я для тебя всё сделаю. Ей-Богу, Александр Микитич, не вру.
      Сашок помолчал, глядя в лицо своего конюха, и вдруг ему показалось, что молодой малый не дурак и не безумный, а только не умеет объясняться толково. Он встал и, подойдя к Титу, засыпал его вопросами. Тит отвечал толково. Выведал что-то удивительное.
      – А приятельница этой самой барыни при царице состоит? – спросил наконец Сашок в третий раз.
      – То-то, да!
      – И обещала твоей бабушке через эту приятельницу всё, что ни спроси, сделать?
      – Ну да. Вот я и говорю твоему сиятельству, – начал Тит, но Сашок перебил его:
      – И выходит толк из того, что твоя бабушка эту барыню просила?
      – Завсегда! – оживился Тит. – Как по щучьему веленью. Раз было про огород… А там Матюшка на волю вышел, хоть господа его, Орловы, не хотели.
      – Погоди болтать, – сказал Сашок и стал снова расспрашивать конюха. Наконец, поразмыслив, молодой человек вспомнил пословицу: «утопающий за соломинку хватается», и соломинка, бывает, помогает. И Сашок решил, чтобы наутро Тит шёл к своей старой прабабушке, всё ей рассказал и просил помочь. «А там будь что будет!»
      Наутро парень был уже в Петровском и, расцеловавшись со старухой и с сестрой, тотчас же заявил:
      – Ну, бабуся, я к тебе с поклоном! Что хошь делай, а помоги! Коли поможешь, то моё тебе будет вечное спасибо.
      – Что такое? – удивилась Параскева.
      – А вот, слушай!
      И Тит подробно рассказал всё, что произошло в доме: как князь баловался, барыньку в карты выиграл, как за этой барынькой приезжал её благодетель, клянчил, просил князя отпустить её, а князь упёрся: выиграл – и шабаш! А там слово за слово они шибко разругались. Затем Тит описал подробно и даже картинно, со слов дворовых людей князя, как приезжала важная барыня в карете – тоже княгиня да ещё и генеральша и как она не только криком кричала в доме, всех ругала и поносила, а чуть не дралась и чуть самого князя не треснула. Собиралась тоже зачем-то ворота ломать.
      Параскева таращила свои старые глаза и головой качала.
      Затем Тит ещё подробнее передал, что приключилось вследствие ссоры князя с княгиней, как ему пришлось уступить и у него чуть не силком выигранную барыньку увезли. Оказалась она сестрицей генеральши.
      – А в конце концов, – прибавил Тит, – мой Александр Мититич чуть не разливается, плачет. Благодетель-то, выходит, который князю всяких продерзостей наговорил, – родной дядя его невесты. Князь теперь на дыбы: не хочу, чтобы женился! Квощинские господа всё разливаются, а коли не разливаются, то так горюют, что смотреть жалко. А Александр Микитич ничего не может. Дядюшка приказывает – плюнь на них и женись на другой. А эта другая верхом на стуле катается! Ну, ради Создателя, помоги! Я вот тебе в ножки поклонюсь!
      И Тит, привстав, действительно согнулся, тронул пальцем пол. Лицо его было не только серьёзно, но неподдельно грустно.
      – Помоги, бабуся!
      – Да что ты, дурак! Белены там в Москве объелся, что ли? Как же я помогу?
      – Можешь, бабуся! Помнишь ты, что мы рассуждали про Матюшкину волю, что всё это твоя барыня московская состряпала, потому что недалече от царицы состоит. Ну вот ты опять помоги!
      – Да как, глупый?
      – Повидаешь её, скажи ей! Когда ты её повидаешь?
      – Да, должно, скоро опять повидаю.
      – Ну вот и скажи! Всё, что я тебе расписал, ты и ей распиши. Да и проси. Хоть в ноги кланяйся!
      – Да о чём, дурак?
      – Да о том, бабуся, чтобы она своей важной-то приятельнице сказала, а чтобы та князя уломала, чтобы он разрешил Александру Микитичу жениться на барышне Квощинской.