Вечером в городском саду играла русская полковая музыка. Маргарита Сергеевна сидела со своими воспитанницами на скамейке. Вдруг точно что-то ударило её по затылку, она тревожно обернулась. Сзади и наискосок от неё, под дубом, на лужайке два человека стояло. Ничего особенного в них не было, но она не могла уже не смотреть на них. Один был немец из Митавы, другой – высокий, нарядный, красивый молодой шляхтич в длинном кафтане с вычурно оттопыренными полами, как носят в Варшаве. Он был при шпаге и в большом волнистом парике, накрытом шляпой с широкими полями, немного старая мода, но всегда красивая. Они были близко от Маргариты Сергеевны, и она могла слышать, что они говорили.
      – Prinzessinen Tarakanov? – спросил по-немецки шляхтич и показал глазами на Елизавету.
      Немец ответил утвердительно, и оба пошли с лужайки в широкую аллею, к выходу из сада.
      Ничего больше и не было: разговор с купцом Разживиным и эта встреча, – а вот так растревожило это Маргариту Сергеевну, что она спешно собралась и переехала в Киль.
      В Киле Маргарита Сергеевна устроилась в лучшей гостинице «Золотой лев». Она взяла две смежные комнаты в верхнем этаже. Двери гостиничных покоев выходили в большой зал, мутно освещённый одним широким окном в его глубине. По другую сторону была лестница, ведшая в трактир и столовую для гостей, там же были и «билары» для игры.
      Разложившись, Маргарита Сергеевна достала свежие немецкие газеты. В них прочитала она, что в Киле ожидается в скором времени русская эскадра, которая уже вышла из Кронштадта и с попутным ветром идёт в Голштинию. С этой эскадрой идёт граф Алексей Орлов.
      И опять забилось волнением сердце. Идёт тот, кто сажал на престол российский Екатерину Алексеевну, про кого говорят, что он прямой виновник смерти Императора. Увидеть Орлова было интересно, и ему она может рассказать о своих страхах и, если нужно, просить у него защиты.
      В столовой, куда спустилась Маргарита Сергеевна к «фрыштыку», было накрыто три стола. За одним уже сидели какой-то старик со старухой, не обратившие никакого внимания на вошедших барышень. За другой, в глубине столовой, у лестницы, сели Маргарита Сергеевна с воспитанницами, третий был пока не занят. В середине завтрака Маргарита Сергеевна, сидевшая спиной к залу, заметила, как покраснела и стала косить глазами Елизавета, точно увидала кого-нибудь знакомого, и, по своему дурному обыкновению, от которого никак не могла её отучить Маргарита Сергеевна, стала «делать глазки». Маргарита Сергеевна оглянулась. Разговор прервался на полуслове. За стол садился тот самый поляк, который справлялся о княжне Таракановой в Митаве. С ним был другой поляк, маленький, кругленький, толстый и краснорожий. Третий обедавший был турок, со смуглым красивым лицом, он был в чалме, и эта-то чалма привлекла внимание Елизаветы и так взволновала её.
      – Смотрите, мадемуазель, – вне себя от восторга говорила Елизавета, – вот он, персидский принц д'Азов!
      – Молчи, – сердито сказала Маргарита Сергеевна, – молчи и не смей на посторонних кавалеров глаза пялить.
      – Что вы всё шпыняете меня, мадемуазель? – сказала обиженно Елизавета.
      Вошедшие пристально и, Маргарите Сергеевне показалось, слишком внимательно присматривались к девушкам и Ранцевой и сейчас же заговорили по-польски. И ещё показалось Маргарите Сергеевне, что высокий и красивый поляк был обрадован тому, что нашёл их.
      Вот и всё. И что было странного или тем более страшного, что поляк, которого она несколько дней тому назад видела в Митаве, приехал в Киль? Митава – Киль, это была обычная дорога едущих по северу Европы. Но покой, было установившийся в душе Маргариты Сергеевны, пропал.
      Днём она встречала, или ей казалось только, что она встречает, то того, то другого из их компании.
      Выйдет из «Золотого льва» – на узком канале, где толпятся рыбацкие лодки, у толстого деревянного парапета с железными причальными кольцами стоит маленький толстый поляк и даже не смотрит на Маргариту Сергеевну, он весь углубился в рассматривание, как внизу у воды с удочками бродят мальчишки. И ей уже страшно.
      Пойдёт днём с воспитанницами на прогулку и всё оглядывается, не идёт ли кто-нибудь сзади. У дома русского резидента похаживает турок в чалме, и Маргарита Сергеевна крепче схватывает руку Елизаветы и строго по-французски требует, чтобы та молчала.
      Вечером, когда станут звонить Angelus, Маргарита Сергеевна идёт к костёлу. У высокого крыльца ей уступает дорогу красивый поляк.
      Маргарита Сергеевна говорила сама себе, что тут нет ничего странного или чрезвычайного – город маленький, и что особенного, что, может быть, живя в одной гостинице, они так часто встречаются. Зерно страха, брошенное вечерним разговором с купцом Разживиным, вырастало громадным деревом.
      И в Киле пошли тревожные бессонные ночи. Маргарита Сергеевна укладывала у дверей спальни, в зале на полу, на тонком соломенном матраце служанку, польку Каролину, но та так крепко спала, что рассчитывать на неё не приходилось. Снова чудились ночные шорохи, постукивания, шаги, снова казалось, что кто-то стоит на улице против её окон и дожидается чего-то или кого-то…
      Маргарита Сергеевна готова была бежать куда угодно, сесть на первый идущий из Киля корабль и уехать, но мысль, что на этом самом корабле, на узком пространстве его палубы, она может встретиться со всеми этими таинственными людьми и они там, на корабле, овладеют ею, не давала ей покоя. Лучше всё-таки дождаться русской эскадры и искать спасение на ней. Пойти к Орлову и просить, умолять его взять их всех с собой. Там, на русском военном корабле, никто не посмеет тронуть их.
      Едва светало, Маргарита Сергеевна подходила к окну и раскрывала его. Она надеялась – вдруг увидит родные чёрные корабли с белыми полосами деков, с несравненным ни с кем, на диво выровненным, с математической точностью провешенным такелажем и стройным изящным рангоутом. Вдруг услышит пальбу салюта, и розовато-белые круглые клубы дыма полетят навстречу солнцу… Громадные белые с голубым крестом кормовые флаги тихо реют за кормою и навевают смутные, прекрасные мечты о родине.
      Но рейд Киля пуст. На розовеющем море, как и вчера, как и позавчера, как все эти дни, толпятся чёрным стадом неуклюжие рыбачьи баркасы, и их чёрные мачты без парусов частоколом поднимаются к небу. На море прежний штиль, ничем не колеблется серебристая парча моря, и на ней застрявший из-за безветрия английский пакетбот и печальная брандвахта.
      Она ждала днём, высматривала вечером, не придут ли желанные корабли, гонимые вечерним лёгким бризом.
      Море темнело на её глазах на востоке, золотая звёздочка загоралась в небесном изумруде. На рейде не было перемен.
      И сегодня, и завтра проходили в напрасном ожидании кораблей, во всё усиливающемся беспокойстве, и непонятная тоска начала охватывать душу Маргариты Сергеевны и томить её.
      Русская эскадра не приходила.

      В таком страхе ожидания пускай мнимой, вымышленной, воображением созданной опасности прошло пять долгих дней. Они показались Маргарите Сергеевне вечностью.
      Вечером Маргарита Сергеевна с тоскою подошла к окну. Нет, не было перемен. Два одиноких гафельных огня загорелись на бледнеющем небе: на брандвахте и на пакетботе. Темнело. Рыбачьи лодки слились в мутное пятно, над которым тёмною вуалью казался лес мачт. Томительная тишина стояла над городом, и, усиливая её и навевая какие-то смутные грустные мысли, дома за два из открытого окна неслись меланхолические звуки цитры. В этой тишине ночи, казалось, самое время остановилось.
      Маргарита Сергеевна закрыла окно, заложила ставни, зажгла свечу и достала книгу. Это была довольно старая книга, изданная ещё при Елизавете Петровне незадолго до начала войны с Пруссией, – «Патриот без ласкательств», перевод с английского.
      Сочинитель книги был врагом войн. Он стремился доказать, что войны ведутся только ради наживы. Раньше вооружённые бароны спускались из своих замков, чтобы грабить мирных поселян, теперь за тем же государства идут войною одно на другое. Война нужна для выправления порушенного бюджета.
      «Восемьдесят миллионов фунтов стерлингов, – читала Маргарита Сергеевна, – которые требуются на расходы нынешнего года, нашим прибыльщикам кажутся безделицею. Их проекты основательны, и доказательства их бесспорны, французы богаты, и их богатствами наградим мы свои убытки. Мы употребим на то всю нашу силу. Ежели намерение наше нам не удастся, то война принесёт нам другую пользу. Возбудятся в нас добродетели Катоновы. Военные экзерциции, ободряя наш дух, научат нас притом терпению. Когда обнищаем, то примем нищету за дар. Нищета есть мать и питательница добродетели. Целомудрие, которое столь твёрдо соединено с чистотою, будет тогда господствовать между нами, чрез усердие и старание тех, на которых упадёт умножение податей или которые почувствуют упадок коммерции, дабы оставить сластолюбие и распутное житие, любить впредь воздержание и тем утвердить силу известной пословицы: sine Cerere et Baccho friget Venus – то есть без хлеба и вина не возбуждаются похоти…»
      Маргарита Сергеевна отодвинула книгу и задумалась.
      «Какой пересмешник, и злой притом пересмешник…»
      Война! Всегда найдутся причины для войны… И как интересуются иностранцы Россией?!! Маргарита Сергеевна вспомнила, как шведы предлагали начать войну, чтобы посадить на престол Елизавету Петровну, поляки предложат войну, чтобы устранить Екатерину Алексеевну и посадить… Всё равно кого, да хотя бы – княжну Тараканову, внучку персидского царя?.. Разве им не всё равно, кто будет на российском престоле, лишь бы не властная завоевательница Екатерина Алексеевна. Не сажали они разве на престол Московский Григория Отрепьева – царя Димитрия?.. Посадят Елизавету Дараган, а не пустит её Маргарита Сергеевна, найдут другую, дуру какую-нибудь отпетую, авантюристку!
      Недаром приходил к ней купец Макар Хрисанфович. «Опасна» она с девицами Дараган!..
      Маргарита Сергеевна своими размышлениями будила «беса полунощного», тревожила духов тьмы, и вот уже нарушилась мёртвая тишина в гостинице, и кто-то прошёл мерными, ровными, спокойными, уверенными шагами внизу, поднялся по лестнице и идёт к её дверям. Уже слышен шёпот у двери. Кто-то будит Каролину, раздаётся шипящий разговор на польском языке, и стучат в дверь комнаты.
      Маргарита Сергеевна откроет двери. Она знает. Это он – тот поляк, который смутил её и нарушил её покой. Что же, чем скорее, тем лучше!.. Всё это в конце-то концов любопытно… А что опасно… Она сумеет за себя постоять.
      Маргарита Сергеевна засветила другую свечку, быстрым взглядом окинула комнату, всё ли в ней в порядке, плотнее затворила дверь в комнату воспитанниц и со свечою в руке пошла отворять дверь.
 
      У двери и точно стоял поляк, который её взволновал. Маргарита Сергеевна попятилась назад, и поляк вошёл за нею в горницу. Он был высок, красив и строен. В его взгляде была смелость, а красота и смелость всегда внушают доверие и подкупают женское сердце. Он вошёл, притом как человек, имеющий право войти так просто ночью, как облечённый некою властью, и как человек, хотящий что-то дать. Он скинул свою широкополую шляпу и приветствовал Маргариту Сергеевну низким поклоном, взмахнув как-то уж слишком вычурно шляпой.
      Маргарита Сергеевна отошла к столу, поставила свечу и опершись концами пальцев о стол, внимательно всматривалась в лицо незнакомца. Босая, простоволосая, в одной рубашке, Каролина заперла дверь, незнакомец сделал два широких шага в комнату и ещё раз низко поклонился королевским поклоном.
      – Hex пани выбачит, что я так поздно и несподеване прихожу, – сказал он негромким голосом, чётко выговаривая слова и мешая русскую речь с польской. – Надзвычайне важныя околичности, здумеваенцэ документа, которые нашёл я здесь в Килю, в архивум ксенжя голштынского, змусили мне прийти и ставиться до пани для тайных и бардзоважных разговоров.
      Если бы Маргарита Сергеевна была только дочерью полковника Ранцева, строго воспитанною отцом и матерью, дочерью безродного петровского дворянина, солдата Петра Великого, – она указала бы на дверь поляку и сказала бы, что никакие документы, как бы потрясающи они ни были, её не касаются, но Маргарита Сергеевна была той Ритой, которая искусной политической игрой в дни своей юности способствовала воцарению Императрицы Елизаветы Петровны, и теперь не могла отказаться от некоего знания, от проникновения в какую-то тайну. Любопытство и желание быть полезной молодой Императрице, которой она была беспредельно, по-солдатски преданна, заставили её сделать пригласительный жест и показать на кресло у стола. Поздний приход поляка её не смущал. Явился же к ней однажды ночью маркиз Шетарди, чтобы уговорить её поехать в Гостилицы за цесаревной Елизаветой Петровной, а была она тогда совсем юной девушкой. Поляк не замедлил воспользоваться приглашением Маргариты Сергеевны. Он дождался, когда та села в своё кресло, и сел сам. Он достал из-за пазухи большой сафьяновый портфель и положил его перед собою.
      – Я имею правдивые документы и доводы, что одна из воспитываемых паньо панёнок есть дочь Императрицы Российской Елизаветы Петровны, и поэтому она есть истинная, настоящая и правовитая наследница российского трона, – начал поляк, похлопывая ладонью по портфелю.
      – Простите, – серьёзно и тихо отвечала Маргарита Сергеевна. – Вы ошибаетесь. Обе мои воспитанницы мне прекрасно известны, и я доподлинно знаю, что они никак не могут быть дочерьми покойной Государыни, которая, к слову сказать, как мне о том прекрасно известно, детей вовсе не имела. Елизавете Петровне наследовал её племянник, сын родной её сестры Анны, – Пётр III Фёдорович, и когда он от внезапной болезни, после своего отречения волею Божьей, преставился, то натурально на престол российский вступила его супруга, Императрица Екатерина Алексеевна.
      – О!.. Так… То мне известно… Мне досконале известно и ещё… Много ж больше того, что пани знает. Извольте мне выслушать.
      – Я вас слушаю.
      – Когда старшая дочь Петра ксенжичка Анна вышла замонж за ксеньжя Карла Фредерика Голштынского, она подписала, что отрекается от русского престола за себя и за всё своё потомство, и через это, смею твердить, пани, что Пиотр Фёдорович никаким способом не мог быть сукцессором своей тётки. Тем бардзей Императрица Екатерина Алексеевна не может быть считаема за правовитую цесаржову.
      – Вы ошибаетесь, сударь, – сказала Маргарита Сергеевна. Она очень волновалась. Какие документы могли быть у этого поляка? Как раздобыть всё нужное и полезное для Государыни и сообщить об опасности, ей угрожающей? – Вы ошибаетесь… Император Пётр Великий за три года до своей смерти издал закон, предоставляющий царствующему Государю право по своему усмотрению назначать себе достойного преемника.
      – Но Император Пиотр не выповедял своей остатней воли.
      – Совершенно верно. Язык ему уже не повиновался. Он потребовал себе доску и на ней успел начертать только два слова «отдайте всё…» – и умер. От этого на двадцать лет в России не было точности в престолонаследии.
      Поляк нетерпеливо Маргариту Сергеевну слушал. Его глаза заблестели, он раскрыл портфель, вынул из него бумагу и, развёртывая её, торжественно сказал:
      – Проше бардзо… Что укрыто пред пани, известно мне. Это значит – тестамент Цесаржа Пиотра I.
      Маргарита Сергеевна быстро взглянула на лист пергамента. На нём было крупно написано: «Derniere volonte de Pierre le Grand, Empereur de toute la Russie».
      – Позвольте спросить вас, кто вы такой, что можете обладать бумагами толикой важности?..
      – Hex пани мне позволит не говорить ей моего имени до времени. Когда пани упэвнится, что я ей говорю правду, укрытую злоумысльне перед народом, то я ей скажу, кто я есть, и мы станем вместе делать во имя этой правды.
      Поляк отложил бумагу в сторону и на её место положил другую.
      – Это значит – тестамент Цесаржовы Екатерины I. В нём написано: «Великий Князь Пётр Алексеевич, внук Императора, моего супруга, наследует мне и правит с тою же самодержавностью и мощью, с какою и я управляла Россией, ему наследуют его законные дети, если же он умрёт, не оставив детей, то наследует ему моя старшая дочь Анна Петровна, а после неё её дети, если же она умрёт, не оставив потомства, – российский престол должен принадлежать моей дочери Елизавете Петровне и её наследникам…»
      – Но сами же вы, сударь, изволили мне сказать, что Великая Герцогиня Анна Петровна отказалась от престола за себя и за сына.
      – Досконале… Она и не царила… Но совсем не нужно займовали трон Российский Анна Иоанновна и Анна Леопольдовна, и уж вовсе были збытечны Иоанн VI, когда российский трон повинен был одрезу перейти до Цесаржувны Елизаветы Пиотровны.
      Маргарита Сергеевна промолчала, она сама всегда была того же мнения.
      – Но то, что самое наиважнейшее, – повышая голос, вообще очень тихий, потому что говорили они о вещах, о которых и думать-то можно было только с опаской, – самое наиважнейшее-то – тестамент Императрицы Елизаветы Пиотровны.
      – Такого не было и быть не могло, – почти крикнула Маргарита Сергеевна и ближе нагнулась к бумаге, которую особенно торжественно развёртывал перед нею поляк.
      – Очень прошу смотреть и следить за мною, – сказал спокойно и уверенно поляк и, не отрывая руки от длинных листов пергамента, исписанных по-французски чёткою писарскою рукою, он стал читать, указывая пальцем то один, то другой пункт завещания. – «Elisabeth Petrowna, ma fille, me sucedera et gouvernera avec le meme pouvoir absolu, que j'at gouverne la Russie, et a Elle succederont ses enfants, si elle meurt sans lassier d'enfants, les descendants de Pierre. Duc de Holsten, lui succederont.
      – Pendant la minorite de ma fille, Elisabeth, le Due Pierre de Holstein, gouvernera la Russie avec le meme pouvour…»
      – Сей тестамент подложный, – с гневом сказала Маргарита Сергеевна и отодвинулась от стола.
      – Очень хотел бы знать, на чём пани опирает своё твердзонье, что этот документ фальшивый есть…
      – У Государыни Елизаветы Петровны не было никакой дочери!.. У неё вообще никаких детей не было! Об этом она неоднократно высказывала сожаление.
      – Это пани ведомо?.. На пэвно ведомо?..
      – Да, совершенно точно, – сухо и нетерпеливо сказала Маргарита Сергеевна.
      – Прошу ласкаве читать дак… Видит пани: «Princesse Elisabeth… Grand Duchesse de Russui… Elisabeth, ma fill… Elisabeth Seconde… Elisabeth, ma fille unique», – водя пальцем по бумаге и отыскивая соответствующие места, где была прямо названа наследница престола, говорил поляк.
      – Всё это неправда!.. Неправда!.. Выдумка злонамеренных людей. Боже мой!.. Если бы у Государыни Елизаветы Петровны были дети, да разве таила бы она их?.. При её-то свободе, при широте взглядов, а более того, при её страстной и нежной любви к детям, разве не держала бы она тех детей при себе, не нянчилась бы с ними, ни тетюшкалась бы с ними, не носилась, как носилась с внуком своим Великим Князем Павлом Петровичем?.. Да и от кого у неё могли быть дети?.. Где же эта наследница престола Елизавета Петровна?.. Вторая Елизавета? Я слыхала, точно Алексей Петрович Бестужев, в бытность свою в Киле, подлинно открыл в архиве Голштинского герцога «тестамент Императрицы Екатерины I»… В бытность мою в Петербурге мне Воронцов о том тестаменте говорил неоднократно. Там в восьмом артикуле сказано было… Память у меня точная, да и важность артикула огромадная, так я его дословно и посейчас помню. Там писано по-русски, как и вообще русские тестаменты пишутся: «Ежели великий князь, – то есть Пётр II, – без наследников преставится, то имеет по нём Цесаревна Анна со своими десцендентами, по ней Цесаревна Елизавета и ея десценденты, а потом Великая Княжна, то есть Наталия Алексеевна, и ея десценденты наследовать, однако ж мужеска полу наследники перед женским предпочтены быть имеют. Однако ж никто никогда российским престолом владеть не может, который не греческого закона или кто уже другую корону имеет…» Как изволите видеть, всё так, да не так, как в странных ваших документах написано.
      – Видела, пани, как ясно, пэвне и докладне пишет в своём тестаменте Императрица Елизавета Петровна… «Княжна Елизавета… Великая Княжна… Елизавета, моя дочь… Елизавета Вторая… Елизавета, моя единственная дочь… Елизавета Петровна…»
      – Кто же это такая, позвольте спросить?.. – воскликнула совсем уж громко Маргарита Сергеевна и встала из-за стола.
      Поляк тщательно сложил бумаги, уложил их в портфель и, вставая против Ранцевой и низко ей кланяясь, сказал с силою:
      – Чи ж бы пани не знала?.. Чи ж бы не домыслилась?.. Одна из ей выхованэк есть ксенжничка Елизавета Петровна Тараканова, дось храбьего Разумовского и Цесажовей Елизаветы Пиотровны, – о то, о ким есть мова в тестаменте.
      Кровь ударила в утомлённое, бледное лицо Маргариты Сергеевны.
      – Ах!.. Вот оно что!.. Не первый раз слышу… Но почему она тогда в тестаменте названа Елизаветой Петровной?.. Разумовского звали Алексеем… Алексеем Григорьевичем… И он был православный. Его дочери, буде таковая у него была бы, надлежало бы быть Елизаветой Алексеевной… – Маргарите Сергеевне показалось, что поляк как будто смутился, но он сейчас же нашёлся:
      – То могла быть помылка… Ошибка переписчика… То не есть важно.
      – Нет, сударь, – с громадным достоинством и силою сказала Маргарита Сергеевна. – Мало вы меня знали, что так прямо и явились ко мне со своими льстивыми словами и лживыми документами. Это что же?.. Заговор?.. Заговор против Государыни Императрицы?.. Тут есть резидент российский, и я завтра же пойду к нему и скажу ему всё… Всё!.. Я буду искать защиты от злостных происков иностранной державы против нашей Государыни… И я найду защиту и правду там, а не у вас, в ваших фальшивых документах…
      – Как пани себе желает, – низко кланяясь, сказал поляк.
      – Да, я так желаю… Мне так угодно… Я знаю… Вы думали, что можно купить меня… Воспитательница Императрицы Всероссийской!.. Конечно – ей первое место… Сударь – как вы жестоко ошиблись… Я – Ранцева!.. Я дочь солдата и сестра солдата… Купить меня нельзя… В 1741 году какое могло быть и моё и моего брата положение?.. А я уехала… Совершила всё, что считала нужным, и уехала от почестей и почёта… Оставьте меня со своими документами в покое, да лучше будет, если и сами вы исчезнете подальше… Я не могу вас сейчас тут же на месте арестовать, но вот скоро, завтра, послезавтра, придёт сюда эскадра российская, и с нею граф Орлов. Он не задумается поступить с вами так, как это нужно… Не гневайтесь на меня, но долг свой я знаю и исполню его до конца, ничего и никого не боясь…
      – Как вельможна пани себе желает, – быстро проговорил поляк, пятясь к дверям от грозно и гневно наступающей на него Маргариты Сергеевны.
      Он открыл дверь и, шагнув через спящую крепким сном Каролину, проворно сбежал с лестницы.
      Маргарита Сергеевна не преследовала его. Она подошла к столу, бессильно опустилась в кресло, оперлась на ладони головою и глубоко задумалась…
 
      Открыть окно!.. На весь город закричать «караул»!.. Сказать государево «слово и дело»…
      Чужой был город, и не было в нём хожалых, кого могла бы вызвать она своим безумным криком.
      Свечи нагорели, и воняло сальным чадом. Тускло светилось синеватое пламя с кривых и длинных чёрно-красных фитилей.
      Маргарита Сергеевна вспоминала тот страшный ноябрьский вечер 1741 года, когда в мороз пришла она с разведки из казармы в низкую горницу Цесаревны в её Летнем доме. Она рассказывала, что в предвидении чего-то страшного тогда по городу «привидения казались»… Рейтары Конного полка отказывались стоять у гробницы Анны Иоанновны – призрак Государыни ходил по собору…
      Казалось, что сейчас в тишине кильской ночи в её комнате таинственные и страшные шёпоты раздавались по углам. Потревоженные тени Петра Великого, Екатерины I и Елизаветы Петровны пришли сюда свидетельствовать о чём-то страшном, говорить о залитом многою кровью алтаре отечества Российского…
      Прав был Владимирский-на-Клязьме купец Макар Хрисанфович Разживин – опасен был её путь… В мерцании свечей стол был в полутьме, и ей казалось, что не ушли, не унесены поляком лукавые тестаменты, но лежат на столе и сами ворочаются, как живые, шелестят, рассказывают о какой-то неведомой страшной воле великих покойников.
      Вот она вся перед нею – иностранная политика… Фальшивые документы, чьею-то неискусною рукою сфабрикованные, а за ними многая и большая кровь невинных людей… быть может – её кровь.
      И только достигает Россия покоя и благополучия, только становится на свою широкую дорогу, как тянутся какие-то таинственные иностранные руки, чтобы схватить её за горло и душить какими угодно заговорами. Ищут самозванцев, берут слепые орудия своей ужасной, жадной, хищнической политики. Прав «патриот без ласкательств», чьи пересмехивания она только что читала… Война – и или Катоновы добродетели, или добыча…
      До завтра… Завтра задует морской ветер, придут корабли с моря, и она всё расскажет вернейшему и лучшему другу и соратнику Императрицы Екатерины Алексеевны.
      Маргарита Сергеевна не ложилась до самого утра. Давно погасли свечи, сквозь тонкие щели ставень сочился мутный свет утра, когда Маргарита Сергеевна с надеждою распахнула окно.
      Всё было серо в раннем весеннем утре. Небо низко опустилось, туман покрыл город, и за ним не было видно моря. Неприметный, мелкий, весенний дождь неслышно падал на землю, и о нём можно было только догадываться по тому, что блестели водою камни булыжной мостовой. Кисло, серо, уныло и печально было в природе. Погода вполне отвечала настроению Маргариты Сергеевны.

      Утром, пока воспитанницы Маргариты Сергеевны пили кофе и завтракали, Маргарита Сергеевна в своей комнате углубилась в чтение Фенелона – её ежедневное душеспасительное занятие. Она с тоскою читала:
      «Vous devez faire chaque matin une petit meditation; d'abord vous mettre en la presence de Dieu, 1'adorer comme present, vous offrir tout entier a Lui, puis invoquer son Saint-Esprit pour la grande action que vous allez faire…»
      Ночная тревога покидала её. Как ни печален и безрадостен был серый день – днём всё казалось проще. Попытка использовать её воспитанницу для переворота казалась ей безнадёжно глупой. Только иностранцы, ничего не понимающие в русских делах, могли покуситься на такой грубый обман… Ей думалось, что и в Киле она может добиться если и не ареста этих людей, то во всяком случае наблюдения за ними. Да и недолго ждать. Придёт Орлов, и всё станет ясно и просто. Ему она всё скажет и попросит у него защиты. Но к резиденту она всё-таки на всякий случай пойдёт и покажет ему обеих девиц. Она продолжала читать:
      «Mais vous ne sauriez le faire trop simplement. N'allez point chercher avec Dieu de belies pensees ni des aitendrissements extraordinaires; parlez Lui simplement, ouvertement, sans grande reflexion, et de la plenitude cm coeur, comme a un bon ami…»
      Точно слышала она тихий шелест шёлковой рясы католического аббата подле себя и вкрадчивый шёпот молитвенных слов на французском языке. Если бы можно было и точно беседовать с Богом открыто и просто, без утайки, как с добрым другом! А вот не могла. Всё стеснялась, боялась, не знала, о чём и как просить, не могла доверить всего, не могла найти подходящих слов для выражения своих желаний. Земные мысли, тревоги и заботы снова овладели ею.
      Успокоенная лишь до некоторой степени, но усталая после бессонной ночи, не продумав до конца, что же будет она говорить резиденту и как на кого жаловаться, от кого неизвестного просить защиты, она в конце одиннадцатого часа вышла со своими воспитанницами. Всё так же всё было серо кругом, и тот же туман густым покровом покрывал море. С медного изображения льва, висевшего над крыльцом на железном кронштейне, тяжёлые капли падали. Воздух был тёпел и сыр. Пахло морем и рыбой. Вода в узком канале, где стояли лодки, казалась совсем чёрной.
      Маргарита Сергеевна свернула с набережной в узкую улицу, как и все улицы города, без тротуаров, мощённую булыжником. Длинный ряд пёстрых двухэтажных домов с крутыми черепичными крышами тонул в тумане. Печально и протяжно часы на башне били одиннадцать. Пустынна была улица. Только с правой её стороны, занимая почти всю её ширину, стояла большая дорожная карета. На мгновение Маргарите Сергеевне показалось страшным проходить между лошадьми и домами. Подозрительной показалась карета, но, разглядев подле неё голштинского драгуна в лосинах и в голубом мундире, державшего в поводу трёх лошадей, и двух других солдат подле кареты, она успокоилась. Какое-нибудь местное начальство собиралось в «вояж».
      Осторожно, прикрывая собою девиц, Маргарита Сергеевна пошла мимо лошадей и вошла в тесный проход между домами и каретой. Внезапно между нею и драгунами раскрылась дверь кареты, чьи-то сильные руки схватили её за плечи, драгун подоспел к ней и, охватив поперёк, помог втащить Маргариту Сергеевну в карету. Другой драгун втолкнул за нею Августу и Елизавету.
      В полутьме кареты Маргарита Сергеевна успела разглядеть людей в чёрных масках, увидала бледное перепуганное лицо Августы и услышала истеричный картавый крик Елизаветы:
      – Ah! Mon Dieu!.. Quelle aventure!.. Mais c'est epouvantable!.. Mademoiselle, n'est ce pas?.. On nous a enlevees.
      И сейчас же ей накинули на голову чёрный шерстяной платок и туго стянули голову, глаза и рот. Руки завязали крепкими ремнями, кто-то грубо надавил ей коленом на грудь, чтобы она не сопротивлялась. Как сквозь кошмарный сон Маргарита Сергеевна услышала, как загрохотали колёса по мостовой, защёлкали подковы быстро скачущих лошадей. Вскоре и это стихло, карета мягко покачивалась и вздрагивала на выбоинах. Они ехали по грунтовой дороге, были уже где-то за городом.
      Больше никто никогда не видал и ничего не слыхал про Маргариту Сергеевну Ранцеву.

XI