Большая стрелка

Здоровяк задумался, потом кивнул:

— Проезжай, — и стал отворять ворота.

На бетонной площадке у коттеджа стояла синяя «Волга» Тимохи (он почему-то не признавал импортных автомобилей), «Ауди-Аванте», джип «Паджеро». Несколько жлобов сидели в машинах и беседке рядом с домом. Они стерегли хозяйский покой.

— Проходите, пожалуйста, — верткий и вежливый молодой человек распахнул дверь и показал Художнику на двери коттеджа.

Армен остался скучать за рулем. Художник прошел в охотничью залу. На стенах висели оленьи рога и кабаньи морды, трещали по-домашнему в камине поленья. За столом сидел Тимоха. Больше в помещении никого не было.

— Ну, здорово, Художник, — положенец обнял его и проводил к столу. — Садись. Чувствуй себя как дома.

— Спасибо.

— Ну, хряпнем? — Положенец взял бутылку водки.

— Не, я сегодня в завязке. Доктор накормил желудочными таблетками. И на водяру сказали даже не смотреть. Так что без меня, — улыбнулся Художник. Ему не хотелось, чтобы его наклофелинили.

— Как хочешь, — Тимоха отставил свою рюмку.

— Ну, где твои узбеки?

— Русские, Художник. Русские. В Узбекистане не только узбеки.

— А хоть негры. Их тачки навороченные на стоянке? — поинтересовался Художник.

— Да, — Тимоха встал, крикнул:

— Идите!

На зов появились двое дылд, явно не походящих на коммерсантов из Ташкента.

Художник было дернулся, почуяв неладное, но они кинулись на него, скрутили руки.

Потом вальяжно прошествовал в комнату Гарик Краснодарский, как всегда шикарно одет, в строгом, коричневом, от хорошего портного костюме, при галстуке «версаче» и в крокодиловых ботинках. За ним шел еще один мужчина, уже старик, всем своим видом и своей долгой, нелегкой жизнью будто поставивший целью доказать незыблемость теории Ломброзо о соответствии внешности и преступных наклонностей. Лоб низкий, морщинистый, руки длинные, весь в татуировках. Это и был знаменитый в свое дремучее время карманник Большой.

— И что это за гадские заморочки? — прохрипел Художник.

— Правилка это, Художник, — улыбнулся жестко и многообещающе Тимоха.

— И кого правим?

— Тебя…

Дубликаты ключей Влад сделал, когда проводил обыск на квартире Политика. Он уже тогда рассчитывал на худшее и сумел, пока суд да дело, с изъятых ключей сделать копии. Маничев считал, что дубликат с магнитного ключа от замка известной израильской фирмы сделать невозможно, но работягам с московского почтового ящика для этого понадобился всего лишь час. И дом Политика перестал быть его крепостью.

Хорошо, что Политик не успел переехать на новую квартиру на Сретенке, в которой бригада югославских строителей заканчивала безумный евроремонт. Туда прорваться было бы проблематично — охрана, видеокамеры. Этот же дом на Арбате был стар, внизу не охранялся, а домофон — это не проблема. В общем, Гурьянов без труда проник в квартиру и стал ждать. Когда по рации Влад сообщил, что подъехала машина, полковник забрался на просторные антресоли, куда никто не полезет, затаился среди коробок. Дышать там было трудно, но можно. Он, бывало, коротал время в куда худших местах — в арыках с нечистотами, канализационных люках. Так что по сравнению с ними антресоли — просто полка в мягком вагоне, где есть все шансы приятно расслабиться.. Он подождал, пока хозяин квартиры отправится в ванную. И встретил его у выхода.

— Не убивайте, — прошептал Политик, когда его кинули на диван.

— Заплачено, — улыбнулся Гурьянов и нажал снова на болевую точку, увидев, что хозяин квартиры собирается заорать.

Через минуту полковник привел его в чувство и проинформировал:

— Тихо, идиот. Не будешь орать, будешь делать, что тебе говорят, — останешься жив. Понял? Я спрашиваю, ты понял? — Гурьянов отвесил полновесную пощечину.

— Да, да…

— Сейчас ты оденешься. Мы спустимся на лифте. Ты тихо сядешь в машину. И мы поедем в спокойное место, где переговорим. Хорошо?

— Может, здесь переговорим?

— Не может. Одевайся. И без фокусов, — для острастки Гурьянов залепил еще одну пощечину, так что голова Политика качнулась и вдавилась в мягкую диванную подушку..

Пленник жалобно заскулил. Потом поднялся и послушно оделся. Они спустились вниз, вышли из подъезда и пошли через глухой арбатский двор. Полковник поддерживал его за руку, готовый сжать, отключить движением пальцев. Политик морщился от боли, пыхтел, как паровоз, но не дергался.

— Карета, — полковник кивнул на машину — «Волгу», на которой только что перекинули номера.

— Куда вы меня везете? — спросил Политик.

— На кудыкину гору. Принимай груз, — Гурьянов втолкнул Политика на заднее сиденье и присел рядом. Влад обернулся и сказал:

— Привет. Ты думал, больше не увидимся?

Маничев попытался завопить, но полковник вовремя сдавил ему шею.

— Если по дороге попытаешься вырваться, я тебя убью, — напомнил Гурьянов. — Руками. Что не понятно?

— Все понятно, — прошептал Политик.

— Люблю понятливых. Поехали…

Предстояло проехать по вечерней Москве и выехать за город. На этом пути могли ждать разные неожиданности, самая реальная из которых — попасться на глаза дорожным инспекторам. На случай, если Политик взбрыкнет у поста, Гурьянов имел удостоверение уголовного розыска — всегда можно сказать, что везут задержанного преступника. Но светиться лишний раз им не стоило.

Из Москвы выехали без осложнений. Через несколько километров от окружной Влад остановился. Незачем, чтобы пленник знал, куда везут. Политика запихали между сиденьями, завязали ему глаза, пригнули голову.

— И башку не высовывай, — прикрикнул полковник. «Волга» пробиралась по проселочным дорогам. Наконец вывернули к заброшенной войсковой части, вывели из машины пленного и повели в подвал, где еще недавно разбирались с ахтумским бандитом.

— Это мы где? — спросил Политик, затравленно оглядываясь.

И тут же получил удар под дых, скрючился, осел на землю. Когда он пришел в себя, Гурьянов ему сообщил:

— Теперь будешь разевать пасть, когда тебя спросят. Понял?

— П-понял…

— Располагайся, — кивнул на табуретку Влад. — Кровь тут с прошлого раза вытерли. Так что вполне уютное место. А теперь поговорим.

— Я признаю — нехорошо с вами получилось, — начал Политик.

— Что получилось?

— Что у вас столько неприятностей было. Но я не виноват. Я не настаивал, чтобы вас уволили. Я не хотел. Я могу, чтобы вас восстановили, — затарабанил Маничев.

— Ты тупой? — удивился Влад. — Ты думаешь, мы из-за этого тебя выдернули?

— А из-за чего?

— Сейчас ты расскажешь нам все об ахтумской бригаде.

— О какой бригаде?

— За каждый неверный ответ будешь наказан, — Гурьян железными пальцами сдавил шею Политика. Тот взвыл от дикой боли. — Приступим?

Поплыл Политик сразу. Рассказал о Художнике, о том, при каких обстоятельствах они познакомились. Как сотрудничали.

— Где он?

— Не знаю. Лично я с ним редко общаюсь. У меня есть только мобильник Художника. Он всего боится и прячется по норам. Он сумасшедший. Я много видел бандитов. Но он просто зомби.

— А теперь давай про деньги.

— Какие деньги?

— Чемоданчик с деньгами из Свердловской области.

— У вас неверные данные, — поспешно произнес Политик. Убеждать его в обратном долго не пришлось. Он быстро выдал расклад и об источнике этих денег, и о порядке переброски. И то, что скоро компаньоны с Урала привозят в чемоданчике долги за два месяца — двести двадцать тысяч зеленых, — но это не только для Политика и Художника, а для многих людей. И гонцы передают их лично Маничеву. Только ему, и никому больше.

— Что дальше вы со мной будете делать? — устало, как человек, которому уже все равно, поинтересовался Политик, глядя в пол.

— Читал «Лукоморье»? — спросил Влад.

— Что?

— Кот ученый на цепи — помнишь?

— Я не понимаю.

— Посидишь на цепи денек-другой. А сейчас позвонишь шоферу и скажешь, чтобы завтра он не приезжал за тобой. Что у тебя обстоятельства. Три дня тебя в Москве не будет.

— Я не могу. У меня деловые встречи! — взвился на дыбы Политик.

— У тебя одна встреча на носу. И тебе лучше попытаться ее избежать.

— Какая?

— С костлявой. Ты жизнь свою отрабатываешь. Так что звони, псина, — Влад протянул ему телефон.

Политик взял трубку, но никак не мог попасть пальцем по клавише. Помогать ему никто не спешил. Только Гурьянов посоветовал:

— Не вздумай только хитрить. Какие-нибудь кодовые фразы, выражения. Боком выйдет.

— Да что вы, что вы! Я честно, — наконец он дозвонился и произнес:

— Володя, завтра у тебя выходной. Нет, у меня кое-какие обстоятельства… Что?.. Нет! Никаких проблем. Все! — Он протянул Владу трубку, преданно глядя — мол, я все сделал, как просили.

Влад сжал кулак. Политик вжал голову в плечи. Но бывший оперативник овладел собой и опустил руку.

Армен сидел, положив руки на руль, слушал приемник. По «Русскому радио» надрывалась сдавленно и неэстетично новая всенародно любимая певица.

— Закурить не найдется? — оторвавшись от беседки и подойдя к «девятке», спросил один из бойцов — двухметрового роста жгучий брюнет с узкими, благородными ладонями и удлиненным, породистым лицом.

— Найдется, — Армен потянулся к бардачку за сигаретами, а когда разогнулся, в лоб ему уперся ствол.

— Выходи. И не трепыхайся, птенец, — прикрикнул брюнет.

Армен скосил глаза. , Еще двое бойцов держали его на мушке.

— Вы чего, мужики? — спросил Армен, вылезая из машины и кладя руки на затылок,

— Мужики лопатами работают, поц, — брюнет ударил его в солнечное сплетение.

Пока Армен кашлял и пытался восстановить дыхание, его оттащили в сарай, нацепили наручники.

— Что ж вы, волки, делаете? — прокашлявшись, воскликнул Армен.

И тут же заработал тяжелым башмаком по ребрам. На рот ему налепили липкую ленту.

— Лежи, сучара.

Бойцы заняли свои места во дворе. Как ни в чем не бывало они курили, переговариваясь, .травили анекдоты и какие-то истории. И смеялись.

Тем временем в зале коттеджа телохранители Гарика Краснодарского — один из них приезжал в тот злополучный раз в Ахтумск и получил ранение — обыскали Художника, изъяли нож с выкидным лезвием и усадили на диван.

— Беспредельничаете, — кивнул Художник.

— Кто бы говорил, — усмехнулся один из телохранителей Гарика, усевшись на стул рядом.

— Нарсуд. Судья и два нарзаседателя, — оценил Художник сложившуюся напротив него картину.

На стульях расселись Тимоха, Гарик и Большой. Вид у них был строгий.

— Держать ответ надо, Художник, — сказал Тимоха.

— Перед кем? — спросил Художник.

— Перед людьми.

— Да. Перед бакланом, за бабки короновавшимся? Перед положением, свою братву продающим? Перед древним вором в законе, который давно в маразме и на сходняках за бабки своим голосом торгует?

Гарик сделал едва заметный жест. Телохранитель врезал пленнику по уху так, что слова замерли у него на устах. Но потом Художник упрямо засмеялся.

— Ты нам предъяву делаешь? — осведомился Тимоха с насмешкой.

— Делаю, — с вызовом произнес Художник.

— За слова отвечают, — произнес Тимоха. — Сможешь обосновать?

— Время дадите — обосную.

— Нет. Сначала ответ будешь держать. Слишком много косяков ты упорол в последнее время, Художник. Слишком много, — сказал Тимоха.

По-русски это значило, что Художник сплошь и рядом по понятиям виноват перед братвой. Ну и дальше все последовало, как пародия на суд. Вообще, в былые времена воры относились к своим воровским судам с достаточной серьезностью. Был случай, когда ради справедливости суда зеки из лагеря в Коми запрашивали свидетельские показания тех, кто сидел в Оренбурге, и за два дня приходила малява с ответом. Но здесь была не правилка. Здесь был балаган, где роли расписаны.

— На законника руку поднял, — скучающе перечислял Тимоха грехи Художника.

— Поднял, — не мог не согласиться Художник. — Но честный человек законником Гарика может воспринимать, только наркоты обдолбавшись. Ему армяне отбашляли щедро, он судить приехал, как им выгодно.

— Людей обижал без оснований… Мокрые дела по беспределу чинил…

Набралось достаточно.

— На уголовку барабанил, — завершил Тимоха.

— Что? — удивился Художник.

— Матроса и Калигулу сдал в прошлом году РУБОПу. Было ведь дело.

— Ересь! — возмутился Художник. — Просто ересь!

— Я отвечаю за эти слова, — сказал Тимоха. Здесь не слишком заботились о соблюдении формальностей. Где это видано, чтобы судьей была пострадавшая сторона?.. Большой откровенно скучал. В одном месте он просто по-стариковски захрапел. Он давно был не при делах, но звание вора в законе дается пожизненно, и до смерти вор обладает правом голоса, так что на самом деле за деньги он голосовал на сходняках так, как платили. А поэтому жрал он от пуза, жил хорошо, не рискуя ничем, и почти каждый день сидел в кафе в центре столицы, где собирались такие же ветераны системы УИТУ, и вспоминал за чашкой чая былые времена, вертухаев, служебных псов и этап на Воркуту.

— Ну что, все ясно, — подвел черту Тимоха, хлопнув ладонью по столу. — Виноват, Художник, как говорят, по всем пунктам.

— Совесть вы потеряли, — вздохнул Художник.

— Мнение одно — по всей строгости, — заключил Гарик. Старый вор послушно кивнул:

— Да. Хе, — усмехнулся, вспомнив что-то свое, из древних гулаговских времен.

— Вилы, — кивнул положенец.

Дальше все было ясно. Удавка. И в пруд. Приговор окончателен, обжалованию не подлежит.

— Псы, — усмехнулся Художник.

И тут мир раскололся страшным грохотом. Дом сотрясло. Гарик рухнул на пол, прикрывая голову руками. Один из его телохранителей присел. Художник же рванулся вперед и, налетев спиной на уже разбитое окно, вывалился наружу, пробежал несколько метров и откатился за кусты, видя, как полыхают взорванные «Жигули»…

Все получилось так, как и планировали. У Художника в поясе, который он позаимствовал в охранном агентстве «Тесей», был микрофон, так что руднянские, затаившиеся неподалеку, могли слышать обо всем происходящем в помещении. Такой же пояс был у Армена, находившегося в самом опасном положении — был шанс, что его захотят убить еще до того, как закончат судить Художника.

Охранник у ворот кончил плохо. Подобраться к нему по-кошачьи и прочертить горло ножиком для профессионала не составило труда. Этот трюк Шайтан исполнил, когда правилка стала двигаться к концу.

Бойцы, слоняющиеся на улице у машин и беседки, были, в общем, готовы к нападению — знали, что Художник большой дока на хитрости. Но того, что произошло, они не ожидали.

Когда Художник произнес кодовое слово «псы», Шайтан нажал на кнопку, и оставленные на стоянке «Жигули», начиненные тротилом, рванули так, что в доме вылетели стекла, часть сарая рухнула.

Троих охранников смело осколками и волной. Еще одного Шайтан застрелил. Он видел, как вывалился Художник из дома. Теперь можно работать без оглядки. Шайтан подбежал к коттеджу и бросил гранату в помещение. Ухнул взрыв, и Шайтан со своим любимчиком, бывшим десантником Люком, прыгнули в комнату, поливая все автоматным огнем. Телохранитель Гарика был жив. Он спрятался за рухнувшим тяжелым буфетом и бесполезно дергал затвор пистолета, забыв, что не снял его с предохранителя. Шайтан застрелил его.

Гарик был мертв. Большой был мертв. А Тимоха был жив. Его не тронули осколки и пули. Он скрючился за диваном и пытался выглядеть мертвым. Но никого он не обманул.

— Вставай, — ткнул его ногой Люк. — Или стреляю.

Положенец поднялся нехотя. Его вывели на воздух и п ставили пред очами Художника.

— Ну что, самым хитрым хотел оказаться. Из-за какого-то самогонного завода кореша заезжим шелудивым псам продал, — буравил его взором Художник. — Эх, не положенец ты после этого. Падла смердячая.

— Художник, — положенца бил колотун. — Ты… Мы договоримся. Не надо…

Художник задумчиво смотрел на него. И вспоминал, сколько видел людей, стоящих перед лицом смерти. И реагировали все схоже. Одни — тупо, устав переживать и волноваться, они знали, что все кончено, и двигались, как роботы, выполняя пожелания палачей. Другие агрессивно взбрыкивали, кидались на стволы и, уже простреленные, пытались дотянуться до врага. Некоторые просто унижались, молили и перед лицом костлявой окончательно теряли достоинство. А Художник наслаждался этой минутой. Он изучал человека у бездны на краю.

— Отпустить тебя, Тимоха?

— Отпусти, брат. Город поделим. Ты мне всегда нравился. Черт попутал. Художник. Прижали меня москвичи. Сказали, что я за позор Гарика в ответе. Или нас с тобой обоих замочат. Или только тебя. Но теперь, когда Гарик мертв, между нами никто не стоит. Мы их всех поимеем… Мы такие дела закрутим. Мы тут всех… Художник, блядью буду, но…

— Ты ею уже стал.

Гроза протянул Художнику нож.

— Ну что, Тимоха. Молись.

— Не надо…

— Ты жил как свинья, — сказал Художник. — Хоть умри, как человек.

Тимоха вдруг зашмыгал носом. Слеза покатилась по щеке.

— Не дави на жалость, Тимоха. Не поможет. Художник нагнулся над положением. И зарезал его, как барана.

ЧАСТЬ V

СЕЗОН РАСПЛАТЫ

— Все складывается в нашу пользу, — произнес полковник.

Он и Влад пили крепкий кофе. Москву уже давно утопила в себе ночь, в которой плескались только редкие огни фар машин, горящих окон и змеились, ломались рекламы. Итак, кто виноват — теперь они знали. Что делать? Маничева они оставили в подвале сидеть и думать о своей пропащей жизни. Руки и ноги ему заковали в наручники, пропустили через них цепь. Такой получился узник Бастилии. Даже если Политику и удастся освободиться от кандалов, никогда ему не открыть тяжелый, на замке, пропущенном через ржавую скобу, люк. И не проковырять крепкий бетон. И через вентиляционное отверстие ему не выбраться. Так что за него можно не беспокоиться.

Наступал момент, когда появилась возможность нанести противнику сокрушительное поражение. Влад перечислил имеющиеся у них возможности. Гурьянов предложил план.

— Очень сложно. Сбой в одном месте — и вся цепочка рушится, — сказал Влад.

Гурьянов это понимал. Сложные комбинации гораздо более уязвимы, чем элементарные. Практика показывает, что при их реализации могут возникать неожиданности, которые предусмотреть невозможно и которые способны обрушить всю схему.

— Должно пройти, — сказал Гурьянов. — А не выйдет, так не выйдет. Что мы теряем? Будем искать их и давить по одному. Как моджахедов в горах. Будем давить, пока никого не останется.

— И они нас будут искать… Эх, возможности твоей или моей конторы подключить бы.

— Нельзя.

— Что нам нужно? Первое — оружие. Снайперская винтовка.

— Достанем, — пообещал Гурьянов. Уж чего-чего, а оружия, по которому невозможно установить владельца, в «Буране» полно. И он имеет к нему доступ.

— Второе — взять гонцов с деньгами. Если верить Политику, они завтра появятся со своего Урала.

— Считай, взяли, — кивнул Гурьянов.

— И третье — необходима свежая информация о Киборге и его подонках.

Киборг — это тот самый главарь группировки, державшей северо-запад Москвы, с которой давно и прочно на ножах ахтумские и с которой у них временное перемирие.

— Тут я попытаюсь что-то провернуть, — сказал Влад. О Киборге он знал немало. Один из подручных пахана был человеком РУБОПа. И Влад его никому не передал на связь, когда уходил.

— Утро вечера мудренее… Все, я сплю, — Влад допил чашку кофе. Кофе на него вовсе не действовал возбуждающе, и он тут же заснул на диване.

Гурьянов же стоял у окна и изучал узоры огней. Он испытывал тревогу. Слишком далеко он зашел. Но такова судьба канатоходца, идущего без страховки на высоте тридцать метров — ступив на канат, нужно дойти до конца — не спрыгнешь, не повернешься…

Подошла Вика. Обняла его за плечи.

— Никита, я боюсь за тебя…

— Есть причины?

— У них все. Деньги. Власть. А что у вас? Одна-единствен-ная жизнь.

— У них тоже их не сотня.

— Зато они не остановятся перед сотней жизней.

— Вика, если на их пути никто не встанет, они будут считать, что это их страна… Да и что такое — толпа сарацин против рыцаря Айвенго? — засмеялся он и поцеловал ее в губы.

Она крепче обняла его и прижалась к нему.

Так они и стояли, объединенные общей тревогой и общими надеждами. Внизу просыпалась Москва.

На следующий день Влад сумел найти своего человека — юркого, прыткого, жутко современного, делового. Тот был юристом, советником Киборга по правовым и некоторым не правовым вопросам и относился к его ближайшему окружению.

Они встретились в парке Баумана. Под шелест деревьев неторопливо прогуливались по алее. Юрист выглядел нервозным более, чем обычно.

— Ты же на пенсии, Влад, — сказал он. — Чего тебе от меня надо-то?

Повторялась та же история, что и с Крошкой. Все знали, что Влад не у дел и вроде бы можно его послать к такой-то матери. А вроде и стремно.

— А тебя это трогает? — недоумевающе вопросил Влад. — Слышал Высоцкого?

— Что именно?

— «Мы с тобой теперь одной веревкой связаны, стали оба мы скалолазами».

— Чего? — не понял юрист.

— А то, что нам теперь друг без друга никуда… Из-за чего у Киборга и Художника склока?

— Художник считает, что мы его на тридцать тысяч зелени нагрели.

— Правда нагрели?

— Ну, в общем-то, да. Наши подкрышные фирмы обвели вокруг пальца одна другую. И Художник на дыбы. До такого разбора дошло. Нас Сахо Старый в стороны разводил.

— Разошлись?

— Пока да.

— Ясно… Муха у вас банкир по-прежнему?

— Ну.

— И как мне его сыскать, чтобы с глазу на глаз?

— А на фига тебе, пенсионеру, Муха? Общак решил грабануть? — хмыкнул юрист. Ему эта мысль показалась забавной.

— А вот это тебя не должно волновать, — Влад взял его за отворот пиджака стоимостью в полтысячи долларов, тихонько встряхнул, так что только зубы лязгнули.

— Влад, ну ты чего?… Муха по бабам слаб. Ты не представляешь, каких он шлюх снимает. Это нечто, Влад!

— Домой таскает?

— У него жена сто килограмм весит. Она его сразу удавит. Нет, у него хата есть на Соколе. Однокомнатная.

— Адрес давай.

— Адрес… — юрист покопался в записной книжке. — Вот, только телефон есть. — Мне хватит. Влад записывать телефон не стал. Запомнил его намертво.

— Влад, ты чем вообще занят сейчас? — осведомился юрист.

— И ты мне тоже работу хочешь предлагать?

— А что, много предложений?

— Хватает.

— Ну, смотри. Киборг бывших ментов любит. У нас знаешь сколько ваших работает!

— Знаю, — успокоил его Влад. И направился к выходу из парка.

После разбора с Тимохой дела у Художника неожиданно покатились под крутой откос, притом с каждым днем набирая скорость.

Продумывая разбор с Тимохой и Гариком, он считал, что планы врагов ему ясны. Они хотят завалить его. После этого поставить руднянских перед фактом, что их главарь в могиле, поскольку по понятиям он натуральная сука и место ему в могиле. Без Художника в банде начнется раздрай, и о ней можно позабыть. После этого они заявляются к Гринбергу и берут под контроль «Эльбрус». Но планы у них были другие. Они просто списали и руднянских, и Гринберга со счетов.

Когда Художник мило беседовал о тонкостях уркаганского судопроизводства со своими врагами, Гринберг находился в гостях у своей любовницы — двухметровой дылды, манекенщицы «Городского агентства высокой моды». Киллер поднялся по пожарной лестнице и из пистолета с глушителем расстрелял обоих.

В бар «Пароход», где тусовались руднянские, залетели двое в масках и открыли огонь из короткоствольных автоматов. Положили сразу четверых быков и бармена. В квартиру директора рынка, который был под Рудней, бросили гранату, но тот находился в ванной и не пострадал. Еще трех человек расстреляли в разных местах.

Война была спланирована на уничтожение, и маховик закрутился только сильнее после смерти лидеров. Работали пришлые бригады из Москвы. В области тут же встала на дыбы вся милиция. По Центральному телевидению каждая программа отметилась репортажами о беспрецедентной эскалации насилия в Ахтумске. Новости шли сразу после сообщений с чеченских фронтов.

Оборот нарисовался — хуже некуда. За руднянскими теперь охотилась и милиция, поскольку по оперданным именно они устроили бойню в Корнаково. Гонялись и московские киллеры. Было решено на время разбежаться. Шайтан уехал к своим товарищам-ветеранам в Тамбовскую область. Художник с Арменом и дядей Лешей отсиживались за городом в деревенской избе. Три дня они сидели, смотрели телевизор и ждали неизвестно чего. На четвертый послышался рев моторов, в деревню въехали машины, из них на ходу сыпались бойцы в комбезах и бронежилетах с эмблемами «СОБР», растягиваясь в цепочку и охватывая дом. Дядю Лешу, который отправился в магазин за водкой, уложили на землю.

Штурмовать дом оперативники не стали. Они отлично знали, что в доме находятся Армен и Художник. Вышел зам-начальника РУБОПа и крикнул в громкоговоритель:

— Художник, выходите с поднятыми руками. И остаетесь живым. Понятно?

— Понятно, — крикнул Художник, думая, как ему отбрехаться от оружия, которое лежало в доме и которое наверняка найдут.

Они вышли с поднятыми руками. Их бросили в машину. Потом был ахтумский сизо номер два. Два месяца на нарах — не особо обременительных, поскольку в камере все знали, кто такой Художник. Да и далеко не всю команду отправили на нары, так что недостатка в передачках и деньгах не было.

— Мне надо только выйти на волю, — сказал Художник адвокату, который вытащил в свое время Хошу, бывшему судье по кличке Параграф. — Хоть под залог. Хоть под подписку. Слишком много дел на воле. Чересчур много.

— На воле тяжко, — вздохнул адвокат. — На «Эльбрусе» ревизия. Копаются во всем. Две фирмы, которые под тобой лежали, прикрыли.

— Что еще делается?

— Кто-то из твоих дал раскладку милиции. Полную раскладку.

— Ну, не совсем и полную, — отрицательно покачал головой Художник.

Из руднянских взяли одиннадцать человек. Предъявили им разные статьи — от хулиганства до вымогательства. Припомнили и выбивание долгов с фирм, и пару разбоев, да еще кое-что. Пару бригадиров повязали, однако они пока молчали о роли Художника и его ближайших помощников. Годами нажитый авторитет, связи, деньги — все рушилось.

В процессе следствия выплыли три заказных убийства, которые совершили руднянские. И тут сказалась разумная организация, когда в команде каждый знал минимум и главари по возможности не контактировали с шестерками сами. Пока что менты не добрались до Бровинских болот. Они не представляли, что там найдут, если осушить их часть.

Аресты продолжались. Вскоре число томящихся в неволе руднянских перевалило за два десятка. Художнику вменяли только хранение оружие, да и то обвинение было под вопросом. Как всегда милиция встала перед проблемой — как привязать к подозреваемому найденное оружие. Он твердил: «Не мое, а хозяина дома. Его и доставайте дурацкими вопросами, чье это оружие».

Так или иначе, через два месяца следователь вызвал его в кабинет и под подпись предъявил постановление об изменении меры пресечения.

— Ваш защитник ходатайствовал о залоге. Залог внесен. Подпишись здесь.

Художник расписался.

— Ненадолго выходишь, — сказал напоследок следователь. — Тебе еще не одна статья светит.

— Вы меня с кем-то путаете. Я бизнесмен. Все воровские дела остались в детстве, товарищ следователь, — буравил его глазами Художник, пытаясь представить, какая морда была бы у него там, на Бровинских болотах, когда нож надавливает на горло. Но знал, что этого не будет. С милицией Художник предпочитал не связываться без крайней необходимости. Если бандит прет на мента, тогда мент действует по беспределу. Выгоднее, когда взаимоотношения полицейский — вор складываются по принципу: доказали — сидишь. Нет — выпустят.

Выйдя из ворот, Художник улыбнулся солнцу, вздохнул полной грудью и в очередной раз понял, что в жизни полно прекрасных мелочей.

Встречал его Армен, которого выпустили еще полтора месяца назад и в отношении которого дело успели прикрыть.

— Хорошо на воле? — спросил он.

— Неплохо…

Они поехали на квартиру. Там их ждал давно вернувшийся в город Шайтан.

Пришло время считать потери. Потрепали руднянских очень ощутимо. Слишком многие томятся в тюрьме. Слишком многих поубивали. На точки, где они хозяйствовали, приходили другие люди. Это физический закон — природа не терпит пустоты. Самые крутые схлестываются, уничтожают друг друга, и на их место приходят менее грозные, но набирающие силу, чтобы в свою очередь уничтожить друг друга.

— Никогда в России не будет мафии настоящей, — сказал Художник. — Братаны большую часть сил тратят на взаимоуничтожение. И нет такого, который бы взлетел выше всех и его за это по молчаливому согласию не хлопнули.

— Твоя правда, — согласился Шайтан.

Четыре дня Художник жил смирно и незаметно. Он прекрасно знал, что могут его пасти милицейские ищейки, что телефоны поставили на прослушивание. Кроме того, он-отлично представлял, сколько народу хотят его смерти.

Бугай — новый положенец, пришедший на смену убиенному, согласился, что его предшественник действовал не по правилам, и оставил Художника в покое. Но оставшиеся в живых пособники Тимохи все еще жаждали крови. Не говоря уж о соратниках Гарика Краснодарского. Впрочем, в группировке, ходившей под Гариком, начался внутренний раздрай, им временно тоже было ни до чего.

Решив не испытывать судьбу, Художник однажды ночью, переодевшись, изменив по возможности внешность, исчез со своей квартиры и затаился на съемной хате, откуда руководил руднянскими.

Приходилось греть сизо передачками и наличными, платить адвокатам, защищавшим томившихся на нарах товарищей, — все это стоило немалого. Деньги общака таяли, а тут еще счета подставных фирм стали арестовывать один за другим. Тут подоспела очередная крупная неприятность. Вечером собровцы вышибли дверь, где собрались до того времени еще остававшиеся вне поля зрения милиции Калач и Бурнус. Их уложили мордой в пол, а потом повели закованными в наручники. Кто-то заложил, что они расстреляли заместителя председателя областного фонда спорта.