Тополиная Роща (рассказы)

      Теперь Сурай смирно шла рядом.
      Крик повторился, наполненный тем же смертельным ужасом, на излете разорвался рыданиями.
      Возле крайней юрты стоял большеголовый человек с винтовкой за плечами и шашкой, в ногах у него, скрючившись, лежала женщина. Нурмолды склонился над ней, увидел, что лежит она на груди парня.
      - Мой жеребенок! Единственный!.. - выкрикнула женщина. - Почему они не убили меня?
      Человек пробасил:
      - Чего воешь? Толкую тебе, живой он. Только что без памяти... Стал бы я мертвеца тащить!
      Лисий тымак, знакомый голос: Кежек. Тут же мужик в тулупе, с винтовкой за плечами держал в поводу коней.
      Кежек узнал Нурмолды:
      - А, ты...
      Он был туп от усталости.
      Набежали люди, окружили. Женщины унесли раненого в юрту.
      - Туркмены не были?.. - спросил Кежек. - А ГПУ? Дрыхнете, а мы хоть пропадай... Видать, погоня повернула на колодец Жиррык... - Он указал на одного подростка, на другого:
      - Возьмите коней... своих оседлайте, наши не годятся. Встаньте в караулы на увалах... Так старайтесь, чтобы вам было далеко видать... А сами прячьтесь в тени. Сегодня полная луна, как нарочно... А ты... ты поезжай к солончаку... в конце его овраг. Там Жусуп с джигитами... Скажите, ждем.
      Вернулся Абу, он побывал возле раненого. Набег не удался, сказал он Нурмолды, адаев будто ждали. Преследуют их милиция и туркмены. Адаи уходят от погони кучками, место сбора - колодец Кель-Мухаммед. Такого колодца он не знает. Нурмолды тоже не знал, - видно, забытый колодец, не пасут там, трава худая, оттого и название: бедствовал какой-нибудь горемыка и взмолился: "Приди, Мухаммед".
      Неслышно появился в ауле отряд. Спешивались, снимали раненых с носилок (жерди от юрт укреплены между спаренными лошадьми).
      Суслик держал в руках бинокль, пританцовывал возле долговязого человека в колпаке, тот пучком травы вытирал коню холку.
      Коня увели, долговязый ("Жусуп", - шепнул Абу) пошел к юрте шурина, где заухала мутовка в бурдюке: взбивали кумыс.
      Сняли с седла человека в барашковой шапке, бережно поставили. Нурмолды узнал Рахима. Разминая руками на ходу затекшие ноги, он подошел к Нурмолды, знаком позвал с собой.
      Навстречу им из школьной юрты вышел рослый человек, в руке у него был зажат кусок ткани, который он стряхнул с хлопающим звуком. Человек надвинулся, вглядываясь. От платка исходил запах мятых ягод джиды. Нурмолды узнал Даира.
      Даир было схватил за плечо Нурмолды, но Рахим отогнал его движением руки.
      Школьная юрта была пуста. Вошедшие следом люди зажгли светильник, расстелили скатерть. У одного из них был большой, хищно изогнутый нос, во втором Нурмолды узнал старикашку Копирбая.
      Рахим отослал их и, не предваряя разговор ни объяснениями, ни расспросами, будто они простились с Нурмолды на закате, так же вот за чаем, сказал устало:
      - Жусуп уводит адаевцев в Персию. Я помогу тебе уйти отсюда живым, скачи к своим, надо помешать Жусупу увести народ на чужбину.
      - Вы хотите моему народу добра, поэтому ходили в набег с бандитами, озлобляли туркмен?
      - А куда мне было деваться? Тебя бросили на Кос-Кудуке, меня увезли связанного - и возят с собой, как барана. Я терплю: лучше погибнуть от рук своих... от тюрков, чем от русских.
      Нурмолды молчал.
      - Я бы поехал к ГПУ сам, - продолжал Рахим, - но разве поверят мне, бежавшему из ссылки?
      Вошел большеносый человек с чайником.
      - А этого белуджа, - указал на него Рахим, - Жусуп выставляет проводником в обетованную Персию. Завтра на совете у Жусупа он заявит, что адаевцев в Персии обберут и прогонят обратно. Заявишь, белудж?
      - Все умрем и будем зарыты, - ответил тот, наполняя пиалы.
      Вскоре после ухода Рахима и белуджа в юрте появилась Сурай. Оглянувшись на дверь, счастливо прильнула к Нурмолды:
      - Твоего татарина все боятся. Он друг Жусупа.
      Сурай развязала платок, высыпала обломки черствых лепешек, курт, облепленные крошками сласти.
      Школьную юрту обходили, будто в ней лежали заразные больные. К вечеру пришаркал дед Абу, девяностолетний старичок, принес небольшой бурдюк айрана.
      - Жусуп собирает стариков и аульных старшин? - спросил Нурмолды.
      - Туда и плетусь, - покивал старичок. - Съезжаются... Вестовых Жусуп рассылал всю ночь. Никто не знает, зачем позвал. Одни говорят: коней потребует опять и парней в поход... Другие: потребует походные кибитки и мясо. Говорят и такое: будем выбирать Жусупа ханом адаев.
      Нурмолды пошел провожать старичка. Плотнее прикрыл дверь, примял ее неровные войлочные края, сознавая тщетность своего труда: разве эта войлочная дверь могла уберечь Сурай?
      Они прошли мимо жусуповских молодцов, собравшихся вокруг котла с мясом (тут же на земле валялись винтовки), мимо теснившихся у коновязи коней и парней, сидевших тут же кучкой: они сопровождали представителей аулов.
      - Скакун достигнет своей цели, если не мчится сломя голову, - говорил старичок, переступая своими ножками, обутыми в мягкие сапожки. - Где и шагом надо, сынок.
      Нурмолды вошел следом за старичком в большую белую юрту. Старичок пробрался к почетным местам, поглядывал оттуда на Нурмолды, который остался у входа, втиснувшись между чернобородыми мужиками в хороших шубах. Поглядывал, будто заново присматриваясь к нему, а сам кивал-кивал, не успевая подладиться к собеседникам.
      Жусуп отставил пиалу, сказал:
      - Вижу, все собрались.
      - Из аулов родового ответвления Али-монал еще не прибыли, - сказал Кежек. - Давайте начнем, они подъедут.
      - Здесь Али-монал, - отозвался один из чернобородых соседей Нурмолды. - Наши старики знают, зачем ты позвал нас, Жусуп. Послали сказать: в Персию не пойдут - ни с тобой, ни с другим.
      Грубый голос чернобородого ошеломил не менее, чем сообщение о Персии. В тишине было слышно, как скрипнул остов юрты, - то, опершись на стену, тяжело подымался Кежек. Жусуп глядел рассеянно, расплетая и сплетая пальцы.
      - Адаевцы всегда мыслили согласно со своими вождями, - мягко молвил Жусуп.
      Кежек остановился на полпути, набычась, глядел.
      - Адаевцы пришли двести лет назад в эти места. Сегодня я уведу их дальше, - продолжал Жусуп. - Уведу, чтобы спасти. Адаям грозит вырождение. Молодежь не способна не только что защитить свой род, она за себя постоять не может. Придет ничтожное поколение, наши парни и девушки пойдут в работники к русским! Всех сгонят в колхозы. Адаев не станет.
      По знаку Жусупа поднялся похожий на старую птицу человек с большим кривым носом. Нурмолды узнал белуджа, прислуживавшего им с Рахимом в ночном чаепитии.
      - Наш друг белудж, мусульманин, - сказал Жусуп. - Будет нашим проводником.
      Белудж поклонился в его сторону и заговорил, не сводя с Жусупа глаз:
      - Я родился в Индии, в стране белуджев, прошел Иранское нагорье, кочевал с туркменами в песках, был в Бухаре и Хиве...
      Жусуп оборвал его:
      - Говори дело!
      - Повинуюсь, великий сердар. - Белудж заторопился. - Нигде нет такой воли для человека, как в Хорасане. В Астрабаде! Горные пастбища, водопады...
      Нурмолды взглянул на Рахима, перевел взгляд на Кежека. Лица их выражали одобрение.
      - Справедливые правители... - продолжал белудж.
      Чернобородый перебил белуджа:
      - Жусуп, отмени приказ, пусть вернут наших овец.
      - Хан не приказывает дважды! - рявкнул Кежек, сделал шаг и стал, удержанный знаком Жусупа.
      - Вы остаетесь... стало быть, ваших овец все одно забрали бы в колхоз, - сказал Жусуп.
      - Щедрый!.. - трубил чернобородый. - Хочешь за наш счет привязать других к себе?..
      Он не договорил: Кежек одним махом вытолкнул всех сбившихся у двери.
      Нурмолды, очутившись таким образом за пределами юрты, поглядел вслед чернобородым - они, отряхиваясь, шли к коням. Снял шапку, вытер липкий лоб.
      10
      Сурай спала у его ног, по-детски подложив руку под щеку.
      Через раскрытые двери школьной юрты Нурмолды видел белую юрту. Неподалеку от входа вокруг котла хлопотали женщины, с ними парень: принес топливо и остался, радовался теплу, молодым голосам, запахам мясного варева.
      Вышел из белой юрты старик. Нагнулся, взял горсть перевеянного песка. Прощался с этими скудными пространствами, залитыми глиной, изъеденными солонцами.
      Стемнело. Съехавшихся продолжали держать в белой юрте.
      Вновь разводили огонь под котлом. Бегали, звякали ведрами, тазами. Привезли барана от отары, он лежал за юртой связанный. Нурмолды слышал: поручили барана зарезать Абу.
      Возле коновязи похаживал мужик в тулупе.
      Абу шепотом подозвал Нурмолды, утянул его за юрту:
      - Свалишь коновода, Нурмолды!
      - Нельзя! Жусуп отыграется на ауле.
      - Свалишь коновода, я угоню коней. Ни одного нашего коня ему не дадим.
      - Нет, Абу... Рахим-ага обещает помочь мне бежать.
      Абу поспешно отошел: появились два мужика. С винтовками наперевес погнали Нурмолды в степь. Шел позади Рахим, говорил:
      - Эх, сынок, оставался бы ты в городе. До чего дожили: адаевец адаевца убить должен!
      Открылась впереди черная пасть оврага. Рахим отослал немых мужиков, поглядел, как они уходят.
      Краем оврага проезжал верховой, тянул за собой второго коня.
      Рахим окликнул его. Верховой приблизился, Нурмолды узнал белуджа.
      Рахим обратился к Нурмолды:
      - ГПУ на колодцах Жиррык, Кудук, Ахмедсултан. Если они останутся там еще четыре дня, Жусуп успеет увести народ на юг. Если кто и прорвется под пулями туркмен или ГПУ, все одно в Персии жизни рад не будет. - Рахим указал на белуджа: - Этого прихвати с собой.
      Белудж, как очнувшись, поднял свое носатое черное лицо, запричитал:
      - Не гоните меня, не гоните! Я скажу, я скажу аксакалам, что Жусуп приказал мне хвалить Персию!
      - Ты струсишь, раб, как струсил вчера! - гневно сказал Рахим.
      - Я знаю, Жусуп застрелит меня, но я устал бояться! Я скажу! выкрикивал белудж.
      - Убирайся! Вот конь, вот степь!
      - Жусуп пошлет за мной в погоню! Я скажу правду вашим аксакалам! Я старик, я хочу умереть человеком, а не приблудным псом!
      - Убирайся!
      - Нет! Нет! Нет! - плачущим голосом твердил белудж.
      Рахим хлестнул камчой коня и уехал.
      Белудж потянулся было за Нурмолды, однако скоро отстал. Когда Нурмолды окликнул его, белудж развернулся и погнал следом за Рахимом. Помедлив, Нурмолды повернул назад и поехал шагом, рассчитывая, что белудж догонит Рахима на подъезде к аулу и тот увещеваниями вернет черного носатого человека или же белудж одумается и сам вернется.
      Из низины, сбегающей к оврагу, выехал Рахим. Его конь ступал неуверенно, низина была в твердых комьях; подобные места называют мозгом.
      - Белудж мертв, - сказал Рахим, - у Жусупа острые когти.
      Они разъехались, простившись без слов, лишь печально поглядели друг другу в глаза.
      Не отдавая себе отчета, Нурмолды внезапно направил коня в низину, усыпанную комьями.
      Конь белуджа ходил возле трупа хозяина, обкусывал верхушки трав, встряхивал головой.
      Нурмолды слез с седла, склонился. Неподвижно глядел выкаченный глаз белуджа, сухой усик травы поддел губу, отчего на мертвое лицо легла скорбная усмешка.
      На колодце Жиррык Нурмолды не застал ни души, нашел только окурки самокруток, высосанных до крайности, с ноготь величиной: видно, докуривали, надев на острие булавок. Еще часов пять скачки до колодца Ахмедсултан, и Нурмолды сполз, полумертвый, с седла на руки двух бойцов в гимнастерках и ушанках. В одном из них он узнал Исабая, своего деповского дружка, месяца два как посланного работать в ГПУ.
      Нурмолды уложили в походной кибитке, устроенной из верхних частей юрты; наплывала степь, мягкая, как одеяло. Шовкатов поправлял у него в изголовье шинель, а он через силу твердил: "Как соберетесь, я встану". Поднявшись в темноте, он увидел лагерь спящим, а у костерка - Шовкатова и узнал, что проспал день.
      - Кто этот Рахим, твой доброхот?.. - спросил Шовкатов.
      - Татарин, учился в университете... пятьдесят лет ему, рябой. Файзуллаев фамилия.
      - Файзуллаев? Вот он где прячется! У меня на него папка заведена...
      - Больной человек, загнанный, - сказал Нурмолды. - Я его сюда, на Устюрт, привез: пусть отдохнет.
      - Отдохнет?.. А чего он тебя сюда послал? Рассчитывает, что с бандитами пойдут сотни кибиток. Мы их заворачивать, начнется драка. Видал, как нефть горит на промыслах? Рахиму Файзуллаеву мерещится пожар в степи. А из пламени войны встанет Туранское государство...
      - Говорил он о таком государстве, - без интереса отозвался Нурмолды, - он всегда много говорит. Слова бывают злые, а сердце доброе.
      - Мысли, мысли нам вредные! Он ведь ярый пантюркист... Спит и видит, что тюркские народы выходят из нашего Союза и переходят под начало Турции. В двадцатом году Файзуллаев был теоретиком среднеазиатского халифата, а сейчас... Тут мы поймали их человека, я поглядел проект организации тюркской националистической партии - ого, у нас учатся: Всеобщий центр, во главе председатель, парторганы в уездах... центр у них сейчас за рубежом, английская валюта...
      - Завтра... сегодня, уже сегодня Жусуп уходит, - перебил Нурмолды Шовкатова. - Надо перехватить Жусупа на Кос-Кудуке.
      - У меня одиннадцать человек, пятеро новенькие, стрелять не умеют толком... Вроде Исабая. Куда я с ними сунусь?
      - Выходит, отпустите Жусупа? - Нурмолды поднял седло, пошел к саврасому.
      Шовкатов попытался отнять у него седло, убеждая:
      - Оставайся с нами. Я послал вестового, будем объединяться с другими отрядами, у них пулеметы. Не дадим Жусупу увести народ.
      - Поеду, девушку отниму, - увезет ее с собой Жусуп, и не найдешь!
      - Ну куда ты один, убьют!..
      Выбрался из юрты Исабай. Подошел часовой, Нурмолды узнал веснушчатого дядю Афанасия.
      - Вижу, тебя не удержишь, возвращайся в аул, - сказал Шовкатов и достал наган. - А карту оставь здесь, какая от нее польза сейчас.
      Нурмолды, будто не видел протянутого нагана, поправил за плечом трубку карты.
      Отдалялся огонек костра. Нурмолды придержал саврасого. Догонявший его всадник волочил за собой рваную тень.
      - Шовкатов послал с тобой, - сказал весело Исабай.
      11
      Нурмолды, потянувшись с седла, ухватил Исабая за плечо, сжал, зашептал:
      - Не вернусь - в аул не суйся. Начнет светать - спрячешься в меловых холмах.
      Псы, подкатившие было под ноги саврасому ("Кет! Кет!" - шипел на них Нурмолды), умолкли, едва он спрыгнул с седла, и равнодушно побрели прочь.
      От коновязи, где позвякивали удилами оседланные кони, шли трое с винтовками. Чтобы разминуться с ними, Нурмолды повернул к белой юрте. Саврасого он вел за собой.
      Голоса в белой юрте сливались в глухой рокот, там пировали: в ночном холоде ноздри Нурмолды уловили струйку, в которой смешались запахи вареного мяса и дыхания тесно сидящих людей.
      Он прошел мимо черной груды - в ней угадывались связки жердей и скатанные кошмы, - мимо лежащих верблюдов. В стороне чернели составные части другой юрты, также сваленные как попало.
      Не выпуская повода, Нурмолды обошел юрту Суслика, высматривая, не подвернута ли где кошма, нет ли какой дырки. Затем стянул повод, саврасый вскинул голову. Новый поворот скрученного сыромятного ремня, саврасый не выдержал боли, заржал.
      Выждав, Нурмолды вновь стянул было в кулаке сыромятные ремни. Появилась из юрты Сурай, поймала повод, зашептала:
      - Заждалась твоего голоса, заждалась!
      Шаркали подошвы: шли от белой юрты те же трое.
      Нурмолды повернулся к ним спиной, прикрывая девушку, - дескать, негде укрыться парочке в забитом чужаками ауле.
      Один из проходивших что-то начальственно буркнул, явно обращаясь к Нурмолды. Тот ответил невнятным восклицанием.
      Сурай взяла саврасого под уздцы, Нурмолды шел рядом.
      В крайней юрте устало, хрипло подвывали. Умер парень, привезенный Кежеком из набега, понял Нурмолды. Дверь была откинута, за порогом в лунном свете неподвижно сидела простоволосая старуха.
      Шарахнулся саврасый, Сурай прижалась к плечу Нурмолды: перед ними возник лохматый человек (шапка драная, понял Нурмолды), чекпень нараспашку, голая грудь.
      - Даир!
      - Тебе в-все! - выкрикнул он в лицо Нурмолды, вцепился в Сурай. - А ч-что мне?
      Нурмолды отдирал его от девушки, а тот тянул свое:
      - А м-мне?
      Наконец Нурмолды отшвырнул его, бросил Сурай в седло.
      Даир висел на узде, волочился. Вываливались из юрт люди, бежали к ним.
      Нурмолды вскочил на коня. Рванулся саврасый, понес их. Кричал вслед отброшенный Даир.
      Позади нарастал конский топот. Оглядываясь, Нурмолды видел лица бандитов. Погоня охватывала с боков, смыкаясь.
      Вылетел навстречу всадник, выстрелил, закричал:
      - Давай гони!
      Исабай, зачем он здесь?..
      Распалось кольцо, забухали выстрелы. Исабай скакал рядом, тянул саврасого за узду.
      Дернулся саврасый, Нурмолды не удержался бы, не вцепись он в плечи Сурай. Жалобно, по-детски вскрикнул Исабай, отвалился и рухнул.
      Нурмолды спрыгнул с коня, подбежал. Поднял товарища на руки. Чуть слышный стон из открытого рта. Выгнулся и оцепенел Исабай в его руках.
      Потемнело: окружали всадники. Сдвинулись, нависли, хрипло дышали.
      Сорвали карту с плеча, в облегченье хохотали:
      - Думали, ружье!
      Связанного, его бросили под белой юртой. Потоптались у входа. Нурмолды слышал, как спрашивали: "Сердар здесь?" - "Ушел к старикам", как прохрипел Кежек: "Что вы тут сбежались, всем искать табун!"
      Его остались сторожить двое, - перевернувшись на спину, Нурмолды видел их тени на стене юрты.
      В юрту вошли. Звякнул отброшенный ногой поднос, покатились чашки.
      Голос Кежека:
      - Даже старики лгут, клянутся седыми бородами, что свой табун не прятали. Проклятые времена!
      - Проклятый народ! - выругался второй, Нурмолды узнал голос Жусупа. Они готовы отдать коней шайтану, русским, туркменам, но от своих спрячут. Мне самому ничего не нужно. Я считаю, что аллах обо мне позаботился, если я сегодня хоть раз поел. Но я думаю о народе...
      - Аллах испытывает тебя, Жусуп.
      - Если он указал мне стать ханом адаев, что же они разбегаются?.. Вон для татарина мое дело - как свое! Ему больше веры, чем вам всем. Уж он-то не норовит подсесть к чужому котлу.
      - Знаю, дует тебе учителишка в уши!.. - отозвался Кежек угрюмо. Курултай-мурултай, один язык для всех тюрков. Я тебе по-своему скажу. Хоть ты и не торе*, Жусуп, но станешь ханом.
      _______________
      * Т о р е - господин, белая кость; в казахских жузах так именовались чингизиды.
      Толпой подъехали к юрте всадники, спешились. Полезли в юрту. Разноголосицу прошиб хриплый голос Кежека:
      - Тащите, батыр сказал! Зовите народ!
      Подскочили к Нурмолды, как тюк втащили в юрту, развязали, заставили встать.
      Юрту освещали заправленные салом светильники. В ней было тесно. За спинами стариков полулежал Рахим. Оттуда, из-за спин, он ответил Нурмолды долгим ободряющим взглядом.
      Жусуп повесил на деревянную подпорку-вешалку лисью шубу, колпак и громадный бинокль, остался в вельветовом пиджаке. Поблескивал его богато инкрустированный пояс.
      Кежек толкнул Нурмолды:
      - Давай, говори батыру, куда вы угнали табун.
      Нурмолды понимал, что обречен: Жусуп сваливает на него вину за пропажу коней, чтобы не оттолкнуть аул разоблачением. Четко выговорил: "Нет", - в стремлении не выдать свой страх перед этими ожесточившимися, загнанными людьми.
      Молчали старики, показалась и исчезла из-за их спин голова Рахима в бараньей шапке. Молчал Жусуп.
      Мгновениями Нурмолды казалось, что он не выдержит, закричит; ему было страшно. Удерживало, давало решимость смотреть в лицо Жусупу сознание, что здесь, на холодной равнине, он представляет силу, называемую Советская власть. Сила эта включала в себя Петровича, Демьянцева, депо с его полом, мощенным торцовой деревянной плашкой, пролетающий мимо воинский эшелон, склад спецкурсов с его запахами новых книг и карандашей, Москву, куда он еще поедет, и Кзыл-Орду, где он на привокзальной площади пил лимонад и, любуясь своей бойкой русской речью, говорил с русской девушкой в легком белом платье.
      - Ассолоум магалейкум, батыр, - проговорил наконец Жусуп. - Ты сделал это, разумеется, не подумавши.
      Нурмолды выговорил:
      - Убирайся пешком, Жусуп, и скорее! Ты ведешь за собой погоню.
      - Тогда - ассолоум магалейкум, батыр-ага, - сказал Жусуп и так же устало закончил: - Доедим мясо, джигиты... к утру здесь будут туркмены. Завтра здесь не смогут покормить гостей даже похлебкой из горсти муки. Ему-то наплевать: с тех пор как он болтался среди туркмен, они ему дороже казахов.
      Нурмолды ответил:
      - А чем могут туркмены угостить после твоих набегов, Жусуп?.. Когда наша семья добралась до Красноводска, от голода началась водянка... нас приютила нищая семья, туркмены. Они ходили по соседям, выпрашивали зерно, кислое молоко - и подняли нас.
      Кежек в бешенстве сорвал шапку с головы, запустил в Нурмолды:
      - Паршивый бродяга! Как туркмены могут быть нам братьями! Они убили моего отца!.. Стреляли в меня! Гляди, в шапке дыра!
      - Туркменский пес! - взвизгнул Суслик. Он сидел за плечом Жусупа, воображал себя везиром.
      Кежек стал на колени с намерением ухватить Нурмолды и подтянуть к себе, но руку его перехватил Абу, прижал к кошме, сказал:
      - Жусуп, учитель наш гость... так же, как ты.
      Кежек выдернул руку, сел на место - не дело было затевать возню при стариках.
      - Я не гость!.. Я ваш нукер, да буду я за вас жертвой, адаи. Не пожалею ни себя, ни коней, ни джигитов. Я буду жить в седле, но вырежу всех предателей... - продолжал Жусуп спокойно. - Почему туркмены встретили нас пулями? Как узнали о нашем походе?.. Мы два дня и две ночи кружили по степи, они за нами по следам, как стая псов. Их ведет предатель, вот почему они в нашей степи как у себя дома!..
      Вот оно, подумал Нурмолды, вот к чему он вел! Его поход, откуда он должен был вернуться с косяками коней, с отарами, его поход, должный устрашить иомудов, теке, гокленов, хивинцев, русских и прочие племена и народы, устрашить так, чтобы в песнях его имя называли следом за именами Аблая, Кенесары, Джунаид-хана, что нынче ушел с остатками войск в Персию, - его поход, начало новой истории адаевских племен, не мог окончиться в нищем ауле. Ему нужна была вера джигитов, послушание аулов, ему нужен был успех. За кордоном копились войска туркменских сердаров, отряды эмирских военачальников. Жены воинов варили в котлах пояса своих мужей - чужбина не кормит. Недород в России, новая интервенция, война ли с Западом - нарушится равновесие, покатятся орды из-за хребтов Копет-Дага, из-за Атрека, из Синьцзяна, - и тут нельзя пропустить своего дня: волк не берет взаймы зубов.
      Своим тихим голосом заговорил девяностолетний старичок, дед богатыря Абу:
      - У всякого свое оружие, Жусуп. Между неграмотными и грамотными расстояние, которое на сказочном Тайбурыле самому батыру Алпамысу не осилить! Но его осилит леший, если его поведет за руку учитель.
      - Успокойся, Жусуп, - сказал второй старик. - Как мог учитель угнать наших коней? Не бросай шубу в огонь, когда сердишься на вшей. Сейчас зарежут еще одного барана, поговорим о приятном.
      - Спасибо, аксакалы, заступаетесь за меня, - сказал Нурмолды. Только не закончен наш разговор... Жусуп, не вернутся в степи времена, когда адаи гнали отсюда калмыков, а русские генералы натравливали адаев на туркмен и на хивинцев. Теперь республика, у каждого своя земля, не нужен нукер в наших степях.
      - Не может быть мира в степи! - обозленно сказал Жусуп. - Летовки сокращаются, земли захватывают пахари, застраивают. Бескормица чаще. Аулы и народы ссорятся из-за пастбищ, так было всегда...
      - А больше не будет! - перебил его Нурмолды. - Я доказал бы это, будь здесь моя карта.
      Жусуп вздохнул, как бы извиняясь перед обществом за то, что поддерживает разговор с этим брехуном и тем самым оскорбляет общество. Живо вернулся жусуповец с картой, ее матерчатый футляр он нес в руке.
      Нурмолды развернул карту.
      - Взгляните, здесь страна, называется Украина. Не больше земли, чем у казахов, но в сто раз больше людей умещается на ней. Украинцы живут оседло, косят сено, сеют хлеб. Триста миллионов рублей отпущено, чтобы помочь казахам осесть. Столько же, сколько стоило построить Турксиб, железную дорогу из Сибири в Семиречье.
      Суслик выкрикнул:
      - Построят казахам дома - станет больше земли?
      - Земли больше не станет... - начал было Нурмолды и замолк. На него глядели с сочувствием, как на человека, сообразившего наконец, что дальнейшие слова его будут обращены против него же, и досказал: - Но убивать за нее не будут.
      Женский плач в дальней юрте будто раздувало ветром - плач наливался звериной силой, давил на уши, и обрывался воплем, угасал, угасал, переходя в щенячий скулеж.
      Жусуп поднялся, тотчас же вскочили прочие, торопясь выйти. Нурмолды потащили сквозь толкучку.
      Кежек бросил карту в огонь, ногой подгреб под котел. Нурмолды вырвался, схватил огненный ком.
      Рахим протиснулся, закрыл собой Нурмолды:
      - Жусуп, пощади, он запутался...
      - На колодце Кос-Кудук ты не дал застрелить его, а мы теперь расхлебывай! - Кежек оттолкнул Рахима.
      С седла ударом камчи Жусуп сбил Нурмолды с ног. Отъезжая, сказал:
      - Кежек, не скажет, где кони, - убей!
      Нурмолды швырнули. Он полетел головой вперед, перебирая в пустоте ногами. Жестоко, лицом хряснулся в осыпь гальки.
      Его выброшенные вперед руки готовы были раскрыться, смягчая удар, но в кулаках он сжимал клочья карты. Топот - набегала толпа, окружала. Голос Сурай: "Я здесь, я здесь!"
      12
      Будто не люди швыряли его, будто земля подбрасывала, изгибаясь волнами. Удар всем телом, его волокло спиной, лицом. Вновь срывало его с земли, он летел, раскинув руки. Холод встречного воздуха на разбитом лице. Топот набегающей толпы, ее дыхание. Он оглох, ослеп, глазницы были набиты смесью крови и песка.
      Толпа расступилась под окриком, он лицом почувствовал свет луны.
      - Кежек! Кузден!.. - голос Жусупа. - Живо, винтовки в руки. Туркмены в степи! - И к толпе: - Табун!.. Где ваш табун, проклятые? Нас выдали, а табун - им?.. (Возле лица Нурмолды хрустнула под копытом глиняная корка.) Всё возитесь?
      Нурмолды попытался сесть. Сквозь слипшиеся веки блеснул синим револьвер в руке Жусупа.
      Конь рванулся, разворачиваясь и с хрустом разрывая глиняную корку.
      - Уходи в степь, Жусуп! - тонко крикнул старческий голос. - Наши кони в меловых холмах!
      Рассыпалась толпа, Нурмолды подняли, он узнал Абу.
      - Зачем?.. Зачем сказали про меловые холмы? - спросил Абу у деда.
      Старик ответил:
      - Жусуп не посчитался бы с нами, стрелял бы из юрт.
      Сурай вытирала лицо Нурмолды, как ребенку.
      Примчался подросток с криком:
      - Туркмены!
      В степи громыхнул выстрел. Заголосили аульные псы. Заметались женщины, вытаскивали из юрт детей.
      На меловом от луны склоне холма чернела группа всадников.
      Аул не дышал, даже собаки замолкли. Лишь верещал в крайней юрте ребенок.
      Нурмолды пошел навстречу всадникам. Аул со страхом глядел ему вслед.
      На середине пути его догнала Сурай, побежала рядом.
      Поигрывали глаза, белели зубы в тени лохматых тельпеков. Девушка кинулась вперед, обогнала Нурмолды, закричала: "Отец!" - указывала на Нурмолды, плакала.
      Тощий туркмен в халате прижал руку к груди:
      - Ты мне дочь вернул. Салам, меня зовут Чары. Я тоже Советская власть, только бумаги с печатью нету.
      - Я ликбез, яшули.
      - Жусуп здесь? - спросил, выезжая вперед, человек в форменной гимнастерке.
      Нурмолды ответил по-русски, что надо опередить бандитов, их кони укрыты в холмах. Милиционер подал руку:
      - Кочетков! - и велел подать Нурмолды коня.
      Подъехал Шовкатов. Спросил о Исабае. Нурмолды не ответил, и Шовкатов больше не спрашивал: понял, что нет уж Исабая.
      В грохоте копыт проносились всадники по каменной глине такыров, взлетали по изгибам увалов к белому шару луны.
      Вывихнутая нога бессильно болталась, не удерживая круп коня, Нурмолды мотало в седле. Боль ударяла в бок острым камнем, при толчках перехватывало дыхание.
      Впереди на белую полосу гипса выкатился черный ком: они!..
      - Опоздали!.. - Нурмолды не сумел докричать (успели, все успели сесть на коней, проклятые, и запасные у них!).
      Гортанно взвыла погоня. Конь рванулся под Нурмолды, боль бросила его лицом в гриву.
      Догнали бандитов, налетели, сшиблись. Завертелся страшный вихрь, хрипели, визжали, бились внутри его: "Раскрошу!", "Гнилой кизяк!..". Конь Нурмолды растерянно закружил, втянутый воронкой вихря. Вдруг разорвало вихрь, разметало, крики: "Ушли!" Нурмолды остался в пустоте. В бессилье дергал повод. Наскочил Кочетков:
      - Ранен?.. Чары, проводи товарища в аул. Заодно пленного отвезешь!
      - Начальник, кто за меня с Жусупом посчитается?
      - А кто за твоей дочерью заедет?.. Мы этих похватаем - и к месту их сбора, на колодец Кель-Мухаммед!..
      Кочетков ускакал следом за погоней, удалявшейся с криками и выстрелами. Нурмолды свесился, разглядел: на земле сидел Рахим. Руки скручены за спиной, шапка на глаза.
      Нурмолды сполз с коня, стал развязывать руки Рахиму. Чары оттолкнул его.
      - Ты что, сдурел, парень? Он стрелял в меня!
      - Он не умеет стрелять, яшули. Он учитель.
      - У меня глаза-то на месте! - Чары сдернул с Рахима шапку, потряс перед его лицом: - Скажи ликбезу, что ты стрелял!
      - Я стрелял, яшули... Но я не мог тебя убить.
      Чары хлестнул Рахима шапкой:
      - Ты что, изюмом стрелял?
      - Не заступайся за меня, Нурмолды. Он не поверит, что я стрелял вбок, в сторону, что я молился в этой свалке: убереги казахов от пуль туркмен, а туркмен - от пуль казахов. Не поверит, что ты оберегал его дочь, как свою сестру, а я тебе был отцом в земляной норе у чарджуйского бека... такой тесной, что, когда наш третий товарищ умер и его труп стал разбухать, нас притиснуло к стенам... а его блохи и вши бросились на нас. Кежек бил меня на колодце Кос-Кудук. Приди я в Бухару, там станут бить узбеки... Убей меня, яшули, но знай, что ты убил брата!