Жюль Руа
      Штурман
      Доколе вы будете налегать на человека? Вы будете низринуты, все вы, как наклонившаяся стена, как ограда пошатнувшаяся.
      Псалом 61, 4
      Господи! пред Тобою все желания мои, и воздыхание мое не сокрыто от Тебя.
      Сердце мое трепещет; оставила меня сила моя, и свет очей моих, - и того нет у меня.
      Псалом 37, 10, 11
      Когда штурман увидел, что земля надвигается, было слишком поздно. У него уже не оставалось времени вспомнить, что следует согнуть ноги в коленях, втянуть голову в плечи и сжаться в комок. Он почти упал на пятки, и парашют протащил его метров двадцать по мягкой земле.
      Штурман поднялся не сразу. Какое-то время - минуту или больше, пока бешено колотилось сердце, - он переводил дыхание, распростертый на борозде, уткнув лицо в длинные влажные листья. Потом открыл глаза, встал и огляделся. Его окружала ночь, но горизонт был объят огромным заревом, и. временами в густом красноватом дыму взмывали к небу языки пламени. В обступившей его тишине штурман испытывал непривычное ощущение одиночества, свободы и полной отрешенности. Он стряхнул землю, налипшую па ладонях, и вытер их о брюки; потом провел пальцами по лбу и удивился, что лоб взмок от пота; он снял шлем и сунул его за пояс, под куртку.
      Штурман повернулся спиной к пылающему горизонту. Теперь он заметил, что стоит на свекловичном поле. Он нажал замок привязных ремней, и они сползли к его ногам. Он сразу почувствовал облегчение. Купол парашюта превратился в груду белой материи, пахнущую тальком; прежде всего следовало избавиться от него, чтобы не вызывать подозрений. Штурман обмотал купол шелковыми стропами - парашют оказался словно в ранце. Но закопать его было нечем. Только сейчас штурман подумал, что даже не знает, в какой части Европы он приземлился. Он выбросился из самолета в самый критический момент. Но когда именно это произошло? Он никак не мог вспомнить. После того как были сброшены бомбы. Но через сколько времени? Память ничего не могла ему подсказать. Зарево, которое он наблюдал на горизонте, - это, конечно, пылающий Дуйсбург; наверное, самолет был сбит истребителем или зениткой.
      Штурман придавил коленом парашют, который выдавал его; мыслей не было. Просто он был счастлив, что остался жив, и сейчас это было главное: ощущение собственной безопасности, безмерная и беспричинная уверенность, что все будет хорошо, какоето внутреннее ликование, несущее ему доселе не испытанную радость. Он только что ускользнул от смерти и был невредим - руки и ноги целы и ни одного ранения; болели только пятки и крестец - от удара при приземлении. Теперь он подумал, что и остальные тоже должны были выброситься: бомбардир и радист - следом за ним, через передний люк, хвостовой стрелок - из своей пулеметной турели, а башенный стрелок и бортмеханик - через задний люк. Но сам пилот обычно не успевал даже пристегнуть парашют.
      Штурман прислушался. Ни звука. Быть может, его товарищи в этот момент, так же как и он, понемногу возвращаются к. жизни и, уткнувшись носом в листья кормовой свеклы, предаются размышлениям. Издалека донеслось гудение самолетов: он уловил вибрацию моторов, работающих недостаточно синхронно. Судя по всему, это были замыкающие звенья той тысячи самолетов, что бомбила Дуйсбург. Но не слышно было зениток, не видно скрещенных лучей прожекторов. Из сумерек вынырнул самолет и пролетел над штурманом. Он шел, вероятно, на высоте какихнибудь трехпяти тысяч футов. Внезапно штурман вскочил на ноги. Светились бортовые огни, самолет был четырехмоторный. Случившееся представилось ему вдруг с отчетливой ясностью: все произошло недалеко от базы - они столкнулись с другим бомбардировщиком. Раздался треск, самолет качнуло; штурманский планшет завибрировал в тот самый момент, когда он опустил на него карандаш. Члены экипажа включили внутреннюю связь, а стрелок помоложе спросил, что случилось. Командир спокойно ответил: "Приготовиться к прыжку". Привычным движением штурман сложил карты, но перед тем, как спрятать их в сумку, пожал плечами. Он надел парашют и застегнул на груди привязные ремни; потом откинул сиденье, и воздух через люк хлынул в кабину. Пилот крикнул: "Прыгайте!"
      Штурман не мог даже вспомнить, испытывал ли он страх. Каждый раз при мысли, что ему, быть может, придется прыгать с парашютом, холодок пробегал у него по спине; но когда этот момент наконец наступил, у штурмана уже не было времени раздумывать. Либо это, либо смерть - самолет с минуты на минуту мог взорваться. Штурман даже не подумал, на какой высоте летит самолет, - успеет ли раскрыться и распуститься парашют. Он выдернул, как полагалось, шнур внутренней связи - тяжелый бронзовый штепсель мог размозжить ему голову - и, как предусматривала инструкция, выбросился первым. Ему помнилось, что при этом он закричал, вернее, простонал. Как только ветер отбросил его назад и он оторвался от самолета, он нащупал правой рукой вытяжное кольцо и дернул с такой силой, что, казалось, оборвал его; но купол раскрылся почти в то же мгновение. Падение резко замедлилось, и он повис во мраке на стропах; его раскачивало все меньше и меньше. Он перестал стонать. Появилась утешительная мысль, что он спасен. Он забыл, что земля совсем рядом и что он может вывихнуть лодыжку при приземлении.
      Штурман вновь повернулся лицом к огненному зареву, которое принял сначала за горящий Дуйсбург. Теперь языки пламени стали меньше. Время от времени снопы искр взмывали к небу: должно быть, взрывались оставшиеся пулеметные патроны, потому что - сомнения теперь не было - горел самолет; или даже два самолета. А ведь штурман тоже мог сейчас поджариваться там, среди этой груды железа. Однако он жив и стоит на свекловичном поле. Но остальные? Может быть, они не успели выброситься? Может быть, самолет взорвался в воздухе? Он сунул руку за голенище - во время полетов он прятал там портсигар. Потом поискал в другом сапоге, в карманах. Напрасно. Возможно, он оставил его на планшете. Он попытался представить штурманскую кабину в момент, когда произошло столкновение. На большой проекционной карте не было ничего, кроме карандаша, резинки и навигационной линейки. Зеленые сигналы подрагивали на экране над картой, и альтиметр показывал тысячу пятьсот футов; стрелка скоростей стояла на ста восьмидесяти милях. Наверное, портсигар выскользнул в тот момент, когда штурман вниз головой бросился в ночь. "Тем хуже", - сказал он себе. Он машинально пошарил у себя под ногами, словно портсигар какимто чудом мог там оказаться, потом ткнул ногой парашют - мягкий, молочного цвета ком, похожий на кучу грязного белья, оставленного прачке, - и зашагал наугад.
      Свекловичное поле оказалось невелико. Бормоча себе под нос, штурман свернул по тропинке налево. "Господи, - шептал он, - господи..." Вот и он прошел через испытание. Вот и он выбросился с парашютом и получит право носить на рукаве золотую нашивку: так отмечают тех, кого прыжок с самолета спас от смерти. Но что же с товарищами? Все ли они погибли? Неужели из всего экипажа уцелел только он? В таком случав убедительная ли это причина, чтобы освободить его от участия в боевых операциях и перевести в инструкторы? "Конечно, нет, - подумал он. - Штурманы слишком нужны". И потом он еще не налетал достаточно, чтобы его избавили от обязанности служить мишенью неприятельским зенитчикам. Вместе с этой последней операцией он участвовал тол&ко в двадцати двух вылетах. Его будут держать в резерве, пока не потребуется штурман в какойнибудь другой экипаж.
      Почва под ногами стала тверже, и штурман вышел на асфальтированную дорожку; он увидел перед собой изгородь, щипец крыши и железную решетку. Он толкнул калитку; она была не заперта. Прежде чем войти, он прислушался. Собачьего лая не слышно. В таких домах собаки спят внутри, на мягких шерстяных подстилках. Он вошел в сад, зашагал по дорожке, усыпанной гравием, и, подойдя к крыльцу, отыскал кнопку звонка - у калитки он ее не обнаружил. Нажал на кнопку, и ему почудилось, что весь дом наполнился звоном. Почти в то же мгновение; на втором этаже зажегся свет - он просачивался сквозь щели, оставленные шторами затемнения; потом свет погас. Раскрылось окно, и женский голос немного испуганно спросил:
      - What is it? 1
      - Airman, - ответил штурман. И добавил: - RAF crew2.
      - British? 3 - спросила женщина.
      - French4.
      - Что с вами случилось? - повторила женщина пофранцузски почти без акцента.
      Штурман облегченно вздохнул. Он плохо говорил поанглийски, а поскольку связь с землей поддерживали радист и пилот, не было особой нужды совершенствоваться в языке, словарь и синтаксис которого он плохо усваивал.
      - Я прыгнул с парашютом.
      - О! - воскликнула женщина. - I'm going5.
      "Повезло, - подумал штурман. - Мне всегда везет. Наткнулся на единственный дом, где говорят пофранцузски". Свет просачивался теперь из окна первого этажа, но дверь все не открывали, и штурман вдруг почувствовал, что продрог. Он возвращался к жизни, и всякие мелочи снова начинали его донимать. Он опять стал рыться в карманах, отыскивая портсигар, но в это время щелкнул отпираемый замок.
      - Войдите, - сказала женщина. Сначала он не разглядел ее лица - она повернулась спиной к свету. Перед камином, где дотлевал
      ' Что случилось? (англ.)
      2 Летчик. Экипаж Британских военновоздушных сил (англ.).
      3 Англичанин? (англ.)
      4 Француз (англ.).
      5 Иду (англ.),
      уголь у стояла обитая красный плюшем кушетка, а по обе стороны от нее - кожаные кресла. Это, повидимому, была гостиная; тут стояли еще несколько столиков и стульев в стиле барокко; широкие портьеры, такие же красные, как кушетка, спускались до самого пола. На стене висела репродукция детского портрета работы Рубенса: выпуклый лоб, розовые щеки, на левой щеке ямочка, а под белокурыми волосами, стянутыми к затылку скандинавским чепчиком, потонувшие в голубизне глаза, которые, казалось, неотступно глядели на штурмана.
      - Авария? - спросила женщина, выговаривая это слово на английский манер.
      - Столкновение, - ответил штурман и, сжав кулаки, ударил ими друг о друга.
      - Ох! - вырвалось у женщины. Она побледнела. - Много убитых?
      - I don't know. I have seen a big fire'.
      - Я тоже, - сказала женщина. - В той стороне, где аэродром, все небо было в огне.
      Стараясь выказать уважение хозяевам, штурман порой говорил поанглийски, правда лишь в том случае, когда знал, что в доме понимают и пофранцузски - как будто он выполнял некий обряд учтивости. Но если ему отвечали поанглийски, он терялся и с трудом находил нужные олова.
      - Я вас побеспокоил, - сказал он. - Простите.Теперь он взглянул на женщину. В своем светлозеленом халате она казалась совсем маленькой и то и дело отбрасывала назад растрепавшиеся волосы.
      - Мой муж тоже служит в RAF. Он в графстве Суссекс.
      Он взглянул на нее:.
      Летчик?
      Intelligenceofficer
      Отличная профессия, - улыбнулся штурман.
      Я приготовлю вам чаю, - сказала женщина и вышла.
      1 Не знаю. Я видал большое пламя (англ.).
      а Офицер разведки (англ.).
      Штурман тяжело опустился на кушетку и протянул ладони к дотлевающим углям. Мысли покинули его. Он был теперь точно зверь, который ушел от охотничьего выстрела и переводит дух у себя в норе. Удары сердца уже не казались ему такими оглушительными, по все его существо было охвачено глубочайшим изумлением, точно ему предстояло, возродившись к жизни, заново узнавать мир. Сейчас мир для него ограничивался этим домом, где пятна света выхватывали из мрака детали непривычно мирной картины: еще теплая гостиная, женщина в ночном халатике, что ушла на кухню приготовить чай и скоро вернется, камин, согревавший его пальцы, и обитая плюшем кушетка, на которую он положил руку. Все дышало таким покоем! А его товарищи, может быть, все еще горят в пламени, обглодавшем металл и землю в воронке на месте падения самолета. Но сознавали ли они тогда, что именно произошло? Когда самолет треснул, точно сухое дерево под ударом дровосека, штурман понял, что все кончено. Он ожидал, что перед ним в одно мгновение промелькнет вся его прошедшая жизнь, но пришло только чувство страха, от которого все внутри оборвалось. Он сложил карты и дернул шторку из плотной материи, отделявшую его от кабины пилота. Именно в этот момент раздался голос хвостового стрелка: "Что делать?" Пилот ответил не сразу, и какоето время штурману были видны лишь широкие подошвы его летных сапог, подрагивающие в ремнях педалей, и руки, сжимающие мальтийский полукрест штурвала. Тогда штурман нагнулся, чтобы открыть аварийный люк, и ледяной ветер хлестнул его по лицу. Потом - предусмотренный порядок действий был именно таков - он вытащил из своей кабины парашют и пристегнул его к двум карабинам подвесных ремней. Да, он подумал, что все конечно. Должно быть, в ночной темноте их задел какойто самолет и четырехмоторная машина вибрировала, перед тем как развалиться. "Приготовьтесь к прыжку!" - произнес наконец пилот. И несколько секунд спустя: "Прыгайте!" Штурман шагнул через люк и тряхнул за плечо сержантабомбардира. "Прыгаем!" Но на лице бомбардира он прочел только огромное изумление. Штурман кивнул на черный провал люка и, поскольку ему предписывалось прыгать первым, сел, свесив ноги в пустоту. Именно тогда он отключил внутреннюю связь, как рекомендовали при обучении прыжкам с самолета, и скользнул вниз. Может быть, он потерял несколько секунд? Может, он виноват в смерти товарища? Парашют царапнул по краю люка.
      Молодая женщина вернулась с подносом. Да, штурман только сейчас заметил, что она молода. Наверное, она причесалась и подкрасила губы. Во всяком случае, ему так показалось, а вспомнить, как она выглядела, когда он вошел, он не мог. Женщина поставила чашки и чайник на стол.
      - С молоком? - спросила она.
      - Спасибо.
      Теперь он глядел на нее так, точно она была первым человеком, которого он встретил после воскрешения. Ее хрупкие плечи выступали под халатиком из грубошерстной ткани, а если прикоснуться к ним, они наверняка оказались бы нежными и теплыми, как и маленькие груди, которые смутно угадывались под тканью. У нее были темные волосы и немного широковатое лицо с ничем не примечательным ртом и вздернутым носом, а под не выщипанными бровями в голубых и прозрачных глазах, казалось, светится целый мир. До чего же неловко он вел себя до сих пор!
      - Мне надо бы позвонить на базу, - сказал он,
      - Здесь есть телефон. Соединить вас?
      - Пожалуйста, - ответил он с облегчением.
      - Пейте пока чай.
      Женщина направилась в угол гостиной. На книжной полке стоял телефон. Штурман поднес чашку к губам и отхлебнул глоток обжигающего чая.
      - Кого позвать? - спросила женщина.
      - Кого? - Он задумался. - Видимо, intelligenceofficer.
      Ожидая соединения, женщина улыбаясь смотрела на него. Он встал и подошел к ней, она в это время отвечала в трубку. В зеркальце, висевшем на стене, он увидел свое лицо, но не узнал себя. У человека в зеркале были следы грязи на лбу, поцарапанный нос, но главное - какойто необычный взгляд, будто под примятыми шлемом волосами светились два пронизанных солнцем глубоких озера.
      Женщина передала ему трубку.
      - Говорит лейтенант Рипо из экипажа капитана Шампаня, - сказал он. - Я прыгнул с парашютом и нахожусь недалеко от базы.
      У телефона был француз - помощник начальника штаба. Рипо мало знал его. Он был из тех парней, кого служба в разведке сделала немногословными и скрытными.
      - Где вы находитесь?
      - Одну секунду, - сказал штурман и прикрыл трубку ладонью. - Какой дать адрес? - спросил он у женщины.
      - ВэндонЭли, 27, Саусфилд. Он повторил адрес офицеру, а его рука, соскользнув с трубки, завладела рукой женщины.
      - Я говорю с вами оттуда, - продолжал он.
      - Вы ранены? - спросил его офицер.
      - Нет. Но я хотел бы знать, что с экипажем. Последовало короткое молчание.
      - Пока вы единственный, кто остался в .живых. Я пошлю за вами машину.
      Штурман повесил трубку, не выпуская руки женщины.
      Он снова взглянул на нее и, приблизив к ней лицо, взял ее вторую руку.
      - Что с вами? - спросила женщина.
      - Ничего, - сказал он. - Я единственный, кто остался в живых.
      Внешне он был не уродливее других, но боязнь быть отвергнутым делала его робким с женщинами. В отношениях с ними красота и уродство значили так мало! Но обычно, прежде чем отважиться на такой поступок, как сейчас, ему нужно было преодолеть несколько этапов. А тут, спустя какихнибудь пять минут, он с решимостью, которую и сам не мог объяснить, берет незнакомку за руку. Еще чудесней было то, что женщина не отнимала руки. Их встреча и на самом деле была не из обычных.
      Когда он притянул ее к себе, женщина отвела глаза. Она едва доставала ему до плеча, но он наклонился, так что его подбородок оказался на уровне ее груди, а губы почти касались шеи. Штурман вдохнул слабый запах кожи - он слегка отдавал лавандой и фиалкой, но прежде всего это был всепокоряющий и нежный аромат жизни. Он закрыл глаза. Женщина молчала. Она не только не пыталась высвободиться, но все сильнее сжимала руки штурмана. И всех этих ничем не заменимых сокровищ он чуть было не лишился, а шесть его товарищей по экипажу распрощались с ними навеки. Он уже не помнил лица женщины, которое плохо разглядел в темноте. В ней не было ничего такого, что могло бы потрясти мужчину и вызвать чувство более сильное, чем простая привязанность какогонибудь председателя небольшой акционерной компании, ставшего во время войны intelligenceofficer. Но для штурмана все было подругому. Он возвратился из пылающего Дуйсбурга после шестичасового полета. Он сумел переиграть зенитную артиллерию и истребителей, но не смог помешать пилоту столкнуться с другим самолетом.
      Он шевельнул головой и услышал, как бьется сердце женщины: удары были учащенные и глухие - так же билось его сердце, когда он пришел в себя на свекловичном поле, а на горизонте полыхало пламя. Вотвот прогудит машина с базы, и ему придется покинуть этот дом, это чужое сердце, что стучит рядом с его ухом, и вернуться к большим аэродромным помещениям, к баракам, выкрашенным в черный цвет, в свою конуру, формой напоминающую срезанную бочку, а когда найдут для него экипаж, прокладывать новые маршруты по навигационной карте. Сколько других мужчин, прижавшись к другим женщинам, вдыхают в эту минуту последнее, что им осталось от жизни?
      Он мягко высвободился.
      - Простите, - сказал он.
      - Вы ранены! - воскликнула женщина, взглянув на него.
      - Пустяки, - ответил штурман, проведя ладонью
      по носу. - Простая царапина. Я ее только сейчас заметил. Я и не чувствую ее.
      - Хотите, я протру ее спиртом?
      - Не стоит.
      - Тогда пейте чай. А то он остынет. Большими глотками штурман допил чашку. Без сахара чай казался горьким, это чай военной поры, но он сохранял свой аромат, тогда как на базе чай был похож на отвар пырея.
      - Еще чашку?
      Он уже напряженно вслушивался, стараясь различить легкий шорох шин, но казалось, тишина, объявшая ночь, будет длиться вечно. У него возникло искушение увлечь женщину на кушетку, под мягкий свет лампы. "Будет ли она сопротивляться?" - спросил он себя. Но тотчас прогнал эту мысль, почувствовав внезапный стыд. "Не слишком торопись, - сказал он себе. - Не все сразу". Сейчас, после пережитой им катастрофы, он испытывал легкое убаюкивающее опьянение от того, что вел себя так непринужденно в незнакомом доме, рядом с женщиной, чей сон он. нарушил. "Это от тишины..." - подумал он. Вся его жизнь была одним затянувшимся воплем, который одна смерть могла оборвать. Под не умолкающий грохот, подобный шуму водопада, он с максимальной точностью рассчитывал скорость, время и расстояние. Ошибись он - и он бросил бы свой экипаж навстречу тысяче опасностей, подстерегающих тех, кто отклонялся от верного курса. Тишина смущала штурмана, и, держа в руке пустую чашку, он не знал, что ему делать.
      - Вы устали? Вам нужно бы прилечь.
      - Нет, - сказал он. - Сейчас подъедет машина. Ночь для меня еще не кончилась. Если я сделаю передышку, я не смогу продержаться. А тогда...
      Он не договорил.
      - Вы верите, что эта война когданибудь кончится? - спросил он.
      - Говорят, что скоро.
      - Это говорят уже давно.
      Он снова машинально порылся в карманах, потом поискал за голенищами.
      - Вы чтото потеряли?
      - Портсигар. Наверное, выпал гдето в поле.
      - Если хотите, я попрошу поискать его завтра, - сказала женщина.
      - О, это ни к чему. Я отдал бы все портсигары на свете...
      Он снова не договорил. Он хотел сказать: "Все портсигары на свете не стоят того, что я испытываю здесь..."
      Автомобильный гудок заставил его вздрогнуть. Почти в ту же минуту в дверь постучали.
      - Не спешите, - сказал штурман. - Они подождут. Он сжал ладонями лицо женщины. Свет падал теперь издали на это лицо, иштурман мог лучше разглядеть выступающие скулы, глаза - должно быть, такого же цвета море после шторма, - маленький, ничем не примечательный рот, вздернутый нос и слабый подбородок. "И толькото", - подумалось ему. Он коснулся губами ее щеки около рта, потом легонько оттолкнул женщину и шагнул к дверям.
      - До скорого свидания? - сказала она. Он не ответил. Женщина услышала, как он говорит с кемто на улице. Дверцы хлопнули, и машина тронулась.
      II
      Машина остановилась у бараков intelligence [Служба разведки (англ.)], когда прошло уже немало времени, с тех пор как приземлился последний самолет их группы. На площадке не было грузовиков, развозивших экипажи с летного поля. В светлом прямоугольнике двери возникали массивные силуэты.
      Штурман тоже толкнул дверь, и на него обрушился шум голосов и яркий свет ламп, висящих над столами в большом прокуренном помещении. Потом наступила внезапная тишина, и, заметив группу поджидавших его офицеров, штурман выдавил из себя улыбку. При его появлении они прервали разговор и подошли к нему. Ничто не принуждало штурмана улыбаться, просто он считал, что так будет легче и он не выдаст своих чувств. Сначала он обменялся рукопожатиями, потом командир авиабазы начал задавать вопросы, и кольцо офицеров сомкнулось у него за спиной.
      - Вы знаете, как все произошло?
      - Я ничего не понял, - ответил штурман.
      - Вы не слышали, о чем говорили в самолете перед катастрофой?
      - Я отключил внутреннюю связь, хотел спокойно сложить карты и записать последние наблюдения. Я только слышал удар.
      - Сильный?
      - Это было похоже на... Похоже на треск падающего дерева.
      - Что же вы тогда сделали?
      - Я включил внутреннюю связь. И услышал голос хвостового стрелка - он спрашивал, что делать. Пилот спокойно ответил: "Приготовьтесь к прыжку". Потом, через несколько секунд...
      - Через сколько?
      - Через тричетыре. Пилот скомандовал: "Прыгайте". Я открыл люк, предупредил бомбардира и бросился вниз.
      - Вы чтонибудь заметили в воздухе? - спросил командир базы после небольшой паузы.
      - По всему небу - самолеты, и больше ничего. Он не решился рассказать, как приземлился на свекловичном поле и потерял портсигар. В нем все словно заледенело. Эти вопросы заставили его заново пережить каждую минуту драмы. Значит, все это было так страшно? Но События разворачивались столь стремительно, что у него просто не было времени подумать, представить себе, что происходит, или хотя бы выбрать наименьшую опасность.
      - Вам повезло, - сказал командир базы. - Поздравляю вас. Благодарю.
      И сразу штурманлейтенант Рипо почувствовал себя свободным. Даже не отдав чести, он повернулся спиной к офицерам и, как обычно после возвращения из полета, направился к грубо сколоченной деревянной некрашеной стойке, где маленькие официантки разливали в чашки чай. Из экипажей двух самолетов, столкнувшихся при возвращении из Дуйсбурга, он единственный уцелел. Но это лучше, чем остаться вместе со всем экипажем на черной доске, с которой intelligenceofficer один за другим стирал номера возвращающихся самолетов и имена их командиров. В этот вечер стерли также номера двух разбившихся самолетов, потому что уже знали об их судьбе, и в сводке они не упоминались среди отсутствующих. Теперь они вернулись на свою базу.
      - Чертов Рипо, везет же тебе!
      Штурман обернулся. Пилот, прозванный Адмиралом, потому что начинал службу во флоте, притянул его за шею и потрепал по затылку.
      - Чаю не надо, - бросил Адмирал официанткам. - Рому. Хороши девки, сказал он на ухо штурману, - если бы не я, и не подумали бы предложить тебе рому. Наверное, берегут для своих красавчиков. Глотайка, - сказал он, протягивая штурману стакан. - Закрой глаза и - хоп! Расскажешь потом.
      Штурман повиновался. От встречи с товарищем, от шума звучавших вокруг него голосов, среди которого он снова почувствовал себя таким, как все, от обжигающего спирта и острых приправ блаженное тепло разлилось по всему его телу. Это было возвращение к людям.
      Глядя на него маленькими, как у куницы, глазками, светящимися радостью на широком багровом лице, Адмирал продолжал сжимать ему затылок своей лапой.
      - Ты мне делаешь больно.
      - Ну и прекрасно, идиот! - сказал Адмирал, разжимая руку. - Тебе могло быть так больно, что ты и не почувствовал бы моих объятий, а я...
      - Что ты?
      - Представляешь мою рожу, когда мне сказали бы про тебя?
      - Спасибо, - сказал штурман. - Но не преувеличивай. Ты и сейчас не красавец.
      Лоб Адмирала пересекал чудовищный шрам, идущий к макушке и терявшийся в волосах.
      - Брось, - сказал Адмирал, проводя рукой по глазам. - А всетаки я нравлюсь. Ну как, тебе лучше? - спросил он.
      - Да.
      Все прошло. Штурман чувствовал такую легкость в ногах и сердце, что почти забыл о пережитом. Ему казалось, что дурной сон исчез и он вдруг очутился па солнечном пляже. "Нет, невозможно, - сказал он себе, - это скоро вернется..."
      - Ты не допил. Кончай! - скомандовал Адмирал. Он снова повиновался. На этот раз ром вызвал у
      него гримасу, но .горячие волны опять всколыхнули все внутри.
      - Ты получишь право носить на левой руке золотой парашютик, - сказал Адмирал.
      - Ты веришь, что он золотой?
      - Конечно, нет. Золотом с парашютистами не расплачиваются. Но во всяком случае, девочки будут то
      бой восхищаться. Да, скажи, - поинтересовался он, - где ты приземлился?
      - На свекловичном поле. И не мог понять, где я. Я решил, что нас сбили около Дуйсбурга. Адмирал расхохотался.
      - И ты сказал себе: "Все кончено. Не видать мне больше рожи командира базы". И страдал от этого, признайся. А потом?
      - Потом я сориентировался.
      - Тебя пустили в дом?
      - Ну да, пустили. Одним словом...
      - Что "одним словом"? Ты чтото от меня скрываешь! - вскричал Адмирал. - Женщина?
      - Идиот! - поспешно оборвал его штурман. - Угостили чаем, я позвонил, и за мной приехали. Уж очень боялись, что я не вернусь. Штурманы дорого ценятся. Что делал бы без них экипаж?
      - Клянусь тебе, - сказал Адмирал, - мы не такие уж прохвосты. Я сразу о тебе подумал. Еще вчера вечером я видел тебя в баре. И не мог поверить, что для тебя все кончено; а потом узнал, что ты цел и невредим. Тогда я призвал ребят в свидетели: "Этот чертов Рипо всегда выйдет сухим из воды". Ведь так? - добавил он, награждая штурмана дружескими тумаками.
      - Ладно, - сказал штурман. - Проводи меня. Я пойду спать.
      - Где твой велосипед? - спросил Адмирал, когда они вышли.
      - Черт с ним, с велосипедом, - ответил штурман. - Мне нужно пройтись.
      Они пошли вдоль ограды аэродрома, миновали контрольнопропускной пункт, где часовые теснились вокруг печурки, и вышли на шоссе, откуда тропинка вела к маленьким домикам. Ночная сырость пронизывала до костей. Они ускорили шаг, кровь в жилах побежала быстрее, и они согрелись. Небо было пасмурное. Штурман по временам поглядывал вверх, надеясь отыскать какуюнибудь звезду, но ночь поглотила их все. Справа на пламенеющем небе вырисовывались стволы буков.
      - В Дуйсбурге, - сказал Адмирал, - было поярче. Ты видел?
      - Да. Я мог бы там остаться.
      - Но не остался. А хотел бы?
      - Нет.
      Они подошли к городку летчиков, где под сенью дубовой рощи, сейчас едва различимой во мраке, стояли домики из листового железа.
      - Спокойной ночи, - сказал штурман. Они пожали друг другу руки, и Адмирал отправился к себе. "До чего же мы все стали бесчувственными, - подумал штурман. - Он хочет, чтобы я вернулся в свою комнату и отдохнул, и оставляет меня одного, точно это самый обыкновенный вечер. Ему и в голову не приходит, что, прежде чем лечь в постель, мне нужно немного поболтать с ним. А ведь он..." Штурман был искренне привязан к Адмиралу, да и Адмирал в этот вечер ради него покинул свой экипаж. Обычно летчики одного самолета всюду ходили вместе молчаливой компанией. Так люди забывали о стычках во время полета, о вспышках раздражительности, о резких словах, которыми они порой обменивались в микрофон. Опасность миновала, они становились мягче, и каждый приписывал другому заслуги в успехе операции. На земле они со смехом вспоминали о том, что в небе вызывало столкновения, и дружеская непринужденность снимала всякие различия в положении и звании. Теперь штурман остался один, он словно осиротел, но его бросило в дрожь при мысли, что он мог разделить участь товарищей. Значит, ни бомбардир, ни хвостовой стрелок не успели выброситься с парашютом. Должно быть, самолет развалился сразу же после того, как выпрыгнул штурман. Но тогда почему он не слышал грохота взрыва? "Как треск падающего дерева..." Может, потому, что как раз в эту секунду его рванул раскрывающийся парашют и мысль о спасении заставила его на минуту позабыть обо всем на свете.
      Он толкнул дверь своего домика и тут вдруг вспомнил о незнакомке с ВэндонЭли. Он даже не спросил, как ее зовут, но не жалел об этом. Ведь так ему будет казаться, что это лицо, склонившееся над ним в глубокой ночи, только пригрезилось, когда он лежал, зарывшись носом и ладонями в свекольную ботву. Что значило имя? Имя ничего не добавило бы. Знай он ее имя, он, быть может, не решился бы обнять эту женщину с такой нежностью. Нет, нежность не то слово. Вовсе не нежность была в этом объятии, но дикая неукротимость животного, у которого одно чувство сменяет другое без всякого перехода. Ускользнув от смерти, он тут же ринулся в жизнь.