Плата по старым долгам

      - Вы уезжаете? Что случилось?
      - Ничего из ряда вон выходящего, но так складываются обстоятельства, - как можно неопределеннее сказал Олег, стараясь не опускать взгляда ниже ее плеч.
      - И не посчитали нужным сообщить об этом небезразличному вам человеку?
      - Вы так неожиданно покинули клуб... Я собирался звонить вам, - стал оправдываться Олег.
      - Неправда! Я чувствую: что-то произошло. С кем вы сейчас разговаривали?
      - Со своим шефом - Шумским.
      - А кто этот человек, о котором говорили? Мельник?
      - Допустим.
      - Я же запретила вам встречаться с ним! - негодующе топнула босой ногой Мирослава. - Какой же вы осел! Полезли к черту на рога.
      - Черт оказался не таким уж страшным.
      - Вот как! Значит нашли общий язык?
      - Договорились, скажем так.
      - И конечно за мой счет!
      - Ваш счет не пострадал, - смутился Олег, потому что в какой-то мере она была права, и тут же предложил: - Хотите кофе?
      - Терпеть не могу кофе, так же как и вранье! - фыркнула Мирослава. Он вас дожал, я его знаю. И вы решили отступиться от меня во имя своих делишек. Так вот, не выйдет! Ни у него, ни у вас. Я все уже решила сама... А что это за гнусная история, в которой он был замешан?
      - Вы как следователь - вопрос за вопросом, - растерялся Олег, не зная как реагировать на ее многозначительное, но пока еще не совсем понятное заявление, что она уже все решила.
      - С кем поведешься, от того и наберешься! - не снижала напора Мирослава. - Днем в сквере вы допрашивали меня, теперь моя очередь. Так что не виляйте, колитесь. Я должна знать все, прежде чем лягу с вами в постель.
      - Я не приглашал вас в постель, - вконец опешил Олег.
      Мирослава порозовела, но сказала упрямо:
      - Приглашение не требуется. Я проиграла пари: информацию о вашей встрече с общественностью не взяла ни одна газета.
      - Когда вы успели? - искренне удивился Олег.
      - В том-то и дело, что не успела, меня опередили с материалом, по-другому освещающим это эпохальное событие. Короче, я была слишком самонадеянна, за что надо платить. Не люблю ходить в должницах!
      Она отбросила полотенце и, уже не глядя на Олега, но не опуская головы, расправив плечи и прижав к бокам локти, словно на смотру, подошла к кровати, сдернула покрывало, легла навзничь, забросила руки за голову, устремила взгляд в потолок и, казалось, окаменела.
      Олег хотел возмутиться ее очередной, на этот раз преступающей все границы выходкой. Подумал, что должно быть она ведет себя так и с Завгородним, и с Мельником, а быть может даже с Леонидом - люди не зря болтают, и это для нее так же просто, как выпить бокал столь любимого ею шампанского. Но потом заметил, как густеет, разливается по ее щекам, подступает к мочкам ушей пылающий румянец стыда. И понял, что ей не просто дался этот шаг. Но почему она поступила так, не брался судить, уже не в силах отвести взгляд от простертого на гостиничной кровати ослепительно красивого женского тела, что манило, притягивало к себе и в то же время настораживало своей покорностью, едва ли не жертвенностью. Словно угадав его мысли, Мирослава повернулась ничком, зарылась лицом в подушку, заведенными за спину руками пытаясь прикрыть тугую, обтянутую золотистой кожей грудь - ее решимости хватило ненадолго. Эти запоздалые движения стыда, как ни странно, подхлестнули Олега. Уже ни о чем не думая, он подступил к девушке, опустился на колени, стал ласкать, целовать ее шею, плечи, спину, грудь. Он не торопил события, чувствуя напряженность ее тела и довольствуясь льнущим к его ладоням, губам бархатом кожи, и только когда она расслабилась, а затем обратила к нему лицо, позволила заглянуть в потеплевшую синь глаз, лег рядом, привлек ее к себе. Мирослава отдалась доверчиво, но не страстно, смежив веки и шепча: "Не смотри на меня. Я тебя очень прошу..."
      А потом спрятала лицо у него на груди и так лежала какое-то время, притихшая, умиротворенная. И вдруг рассмеялась:
      - А здорово я сыграла алкашку?
      - Здорово, я почти поверил.
      - И в то, что пришла рассчитываться поверил? - оборвала она смех.
      - Нет, конечно.
      - А что подумал. Только честно.
      Она отстранилась, заглянула ему в глаза.
      - Что же я мог подумать? - растерялся Олег.
      Он и в самом деле не знал, что подумать, устыдившись неприятных мыслей, что нахлынули на него, когда она, отбросив полотенце, нагая пошла к кровати. Он еще плохо знал ее, и хотя успел убедиться в ее искренности, доброжелательности, но убедился также в ее импульсивности, непредсказуемости. Надеялся, что ее поступок продиктован не сиюминутным порывом, однако полной уверенности не было.
      - Ну, к примеру, что я путана.
      - Не говори глупостей.
      - Почему же глупости? Я девушка бедная, приживалка, и дополнительный заработок мне не помешает.
      - Я должен спросить сколько?
      - Если спросишь, получишь по физиономии.
      - Потрясающе! Чисто женская логика.
      - А твоя мужская не допускает, что не все измеряется баксами, шмотками, что чувство оплачивают чувством и что, быть может, я люблю тебя?
      - Не смел даже подумать, - снова растерялся Олег. - Ты не давала повода.
      - Нет, ты определенно питекантроп! Не давала повода. А чем по-твоему, я занималась сегодня весь день? И если бы только сегодня! Я начала влюбляться в тебя еще девчонкой, после того, как перешла жить к Закалюкам.
      - При чем тут Закалюки?
      - В их доме ты присутствовал незримо. Я имею в виду не только Полину, но и Леонида Максимовича. Но, если с Полиной все было ясно, то его отношение к тебе долго оставалось для меня загадкой. Мне казалось, что он чувствует себя виноватым перед тобой. Но потом поняла - он завидует тебе.
      - Чему он мог завидовать? - усомнился Олег.
      - Что ты отважился взять на себя чужую вину, воевал в Афганистане, что знаешь иностранные языки, хорошо играешь в теннис, нравишься женщинам. И Полининому чувству к тебе завидовал: не ее ревновал - тебе завидовал. А вот меня ревновал и ревнует к тебе. Причем люто!
      - Почему ты так решила?
      - Не решила - знаю. Когда впервые увидела тебя на похоронах Петра Егоровича, сразу влюбилась по уши. Если до этого по-девчоночьи - заочно увлекалась, то как увидела живьем, будто в бездонную пропасть свалилась. Даже сейчас, как вспоминаю, оторопь берет. На поминках глаз с тебя не спускала, подмигивала со значением, как уличная девка, - ничего уже не соображала.
      - Не представляю, как я мог этого не заметить.
      - Тебе Полина тогда глаза застилала. А вот Леонид Максимович сразу все усек и уже не отпускал меня от себя ни на шаг. Но я перехитрила его: за день до твоего отъезда под каким-то предлогом осталась ночевать у Савицких, и когда все уснули, прокралась к тебе в мансарду. Привет! Той ночью ты с Полиной и тоже втихаря подался в Русановку. Потом она рассказывала, как Леонид Максимович застукал вас там. Но он искал не ее меня. И если бы застал с тобой, убил бы обоих. Думаешь сочиняю?
      - Нет. Но признаться, не пойму его.
      - Как тебе объяснить? Понимаешь, он считал меня как бы своей собственностью. И в отличие от Полины, я не давала ему повода усомниться в том. Хотя это вранье, что я спала с ним. Такого не было и быть не могло. К тому же, тогда я была еще девицей. Но той ночью, когда поняла с кем и зачем ты ушел, взъярилась так, что побежала к влюбленному в меня мальчишке, изнасиловала его и себя. Тебе назло! Ведь ты сейчас злишься, что не первый у меня.
      - Ничего подобного. Ты была уже взрослой, и это можно понять.
      - Ничего не понял! Тот мальчишка был безразличен мне. Когда опомнилась, чуть сама себя не убила. Я ведь не теряла надежду, что ты снова приедешь и все-таки обратишь на меня внимание. Но ты не приезжал. И уже на четвертом курсе нашла себе любовничка поосновательней. Правда, без знаний иностранных языков, высокого штиля, хороших манер - обыкновенного, вполне земного хамлюгу, который обращался со мной, как с уличной девкой. В клубе ты был свидетель тому. Почему терпела? Лучшего не нашла. А потом, надо быть справедливой: он хороший журналист и я многому научилась у него. Но если откровенно: то боялась, что если от него уйду, по рукам пойду. Вот уже больше двух лет меня кадрят чуть ли не на каждом шагу. Отчасти сама виновата, отчасти ты.
      - Я? - удивился Олег. - В чем же моя вина?
      - Все в том же - не обратил внимания. И я подумала, что не сумела подать себя. Вроде бы все при мне, но как-то не смотрелась. Потому что такой феминисткой была - дальше некуда. И походка, как у солдата, и одевалась, стриглась как стройотрядовка, сигареты изо рта не выпускала, бренчала на гитаре, хрипела под Высоцкого. Не представляешь меня такой?
      - С трудом.
      - Вот и я уже не представляю. Короче, решила в темпе перестроиться: отпустила волосы, стала на шпильки, с полгодика позанималась аэробикой, а потом пошла танцевать в самодеятельный ансамбль. Научилась волчком вертеться, коленками плечи доставать, попой как на шарнирах вертеть, большего не требовалось. Но потом группа в эротику ударилась - дань моде, и я сдуру выступила несколько раз. Не то, чтобы в чем мама родила, но близко к этому. Успех был сверх ожидаемого. И пошло-поехало: секс-бомба, да и только! Опомнилась, бежала без оглядки. Но реклама была уже сделана. А в таком городе, как наш, это навсегда... Ты меня слушаешь?
      - Я - весь внимание, - поспешил заверить ее Олег.
      Он действительно слушал ее, но уловив в ее голосе надрыв, стал успокаивающе поглаживать ее плечо.
      - Внимай без рук, меня это отвлекает, - не то, чтобы сердито, но достаточно серьезно, сказала Мирослава. - В общем, дошло до того, что крутые на учет меня взяли, горы золотые сулили за стриптиз для избранной публики. А когда я послала их подальше, пригрозили шпану наускать. Я не придала этому значения, но они сдержали слово. Мы с Валом в одном доме встречались, что за встречи, сам понимаешь. Подонки выследили нас, стали в двери ломиться. Мы через окно во двор вылезли, благо первый этаж. А они засекли, догнали, схватили меня, назад поволокли. А этот герой убежал. Правда, сообразил позвонить из автомата Мельнику. Тот примчался со своими волкодавами, устроил "Сталинградскую битву". Короче, выручил в последний момент. Хотя, возможно, они разыграли этот спектакль, уж больно цацкались со мной подонки, да и Мельник слишком быстро примчался. Но как бы то ни было, пришлось потом благодарить спасителя... Ты спрашивал почему не приехала к тебе в Киев. А это как раз тогда произошло. И я решила, что незачем уже ехать, незачем звонить тебе.
      Мирослава умолкла, но немного погодя сказала, как бы подводя итог:
      - Вот и вся моя секс-биография. Если думаешь, что поскромничала, приуменьшила свои достижения в этой области - думай.
      - Не хочу и не стану думать об этом. Уедем и ты забудешь.
      - Ценю твою деликатность. Но не надо делать мне неудобные для тебя одолжения. Ты мне ничего не должен. У меня одна просьба: помоги выбраться отсюда и где-нибудь определиться с жильем, работой. На многое не претендую: могу быть секретарем, водителем, кухаркой.
      - Для тебя у меня есть только одна должность - жены.
      - Ты серьезно?
      - Вполне.
      - А тебя не смущает моя репутация?
      - Если тебя не смущает моя.
      - Но это вовсе не обязательно так вот сразу. Не думай, я не напрашиваюсь.
      - Это я напрашиваюсь. В женихах мне фатально не везет.
      - Ну, если так настаиваешь, - после недолгой паузы неестественно хихикнула она, но затем обняла, сказала без притворства: - Я и так уже твоя. Твоя и больше ничья, можешь не сомневаться. Но признайся, это Полина тебя надоумила?
      - Судьба, - зажигая над головой ночник и погружаясь в бездонную синь ее глаз, сказал Олег. - Это она привела меня к тебе. Я упирался, отбрыкивался, а она тащила за шиворот. И теперь я благодарен ей. Я полюбил тебя с той минуты, когда услышал твой голос в телефонной трубке, хотя не сразу осознал это.
      - А когда осознал?
      - Когда увидел твои глаза и ты позволила утонуть в них.
      Мирослава сжала объятия с такой силой, что он едва не задохнулся.
      - Я буду тебе хорошей женой, вот увидишь, - размыкая кольцо своих рук и снова кладя голову ему на грудь, сказала она. - Когда-то хотела быть мотогонщицей, потом эстрадной дивой, тележурналистом. Но теперь хочу быть только твоей женой, матерью твоих детей. А то, что было до тебя, ты прав надо забыть. И я забуду. Уже забыла. Но и ты укроти свою память. Ты ни в чем не был виноват. А другим ты не судья. Не бери на себя лишнее. Не терзай свою душу. Теперь она слита с моей. И твоя боль передается мне.
      Олега захлестнуло чувство благодарности, нежности, что уже вскоре переросло в страсть столь неуемную, что он сдерживал себя, чтобы не обидеть любимую нетерпением, своей, - не ее жаждой обладания. И только, когда Мирослава, отвечая на ласки, стала целовать шрамы на его груди, плече, а затем прильнула к нему, дал волю этому неуемному чувству...
      32
      Городские куранты пробили половину четвертого, когда Мирослава уснула, не размыкая объятий. Олег не решался потревожить ее, безуспешно пытаясь задремать в непривычной для себя позе - он никогда не засыпал на спине, только на боку. Но он не сетовал на это, готовый лежать так, пока она не проснется, не заглянет ему в глаза, не улыбнется только ему предназначенной улыбкой...
      Звонок телефона был подобен ушату холодной воды, которой кто-то окатил его то ли из глупого озорства, то ли из зависти к его счастью. Олег мысленно чертыхнулся, не представляя, кому взбрело в голову беспокоить его среди ночи. Телефон не умолкал, и ругнувшись уже вслух шепотком, он осторожно разомкнул руки Мирославы, приподнял ее голову, положил на подушку и только после этого встал и подошел к телефону.
      - Слушаю.
      Ответа не последовало, но он уловил, как на другом конце провода кто-то напряженно дышит в трубку.
      - Слушаю вас, говорите, - прикрыв рот ладонью, повысил голос Олег.
      Послышался характерный щелчок, а затем частые гудки - тот, кто звонил, повесил трубку. Это могла быть ошибка - неправильный набор номера, неверное соединение, но Олега охватило чувство тревоги. Он был уверен, что звонок неслучаен, кому-то понадобилось убедиться, что он на месте.
      Он не был трусом, что доказывал неоднократно и другим, и самому себе, но именно потому, что не раз бывал в переделках, у него выработалось чувство опасности, ни разу не подводившее его. Мысленно выругал себя за то, что поверил Роману, заверениям Мельника, парням Василя Брыкайло и позволил себе расслабиться. Хуже того - он взмыл под облака в самое неподходящее для этого время, напрочь утратив чувство реальности. А реальность была такова, что в завершающей схватке, которая только по форме подходила на беседу в непринужденной обстановке, а по существу была самой что ни на есть настоящей схваткой, он переоценил свои возможности, стал импровизировать и где-то в чем-то переборщил, позволил себе лишнее.
      Но сейчас было не время анализировать ошибки, надо что-то срочно предпринять. Думал не столько о себе, сколько о Мирославе, которую должен во что бы то ни стало оградить от неприятностей, скандала. Но как это сделать в четыре часа ночи, в гостинице, где ей не положено находиться, Олег еще не знал. Он не был уверен, что она всерьез поссорилась с Леонидом и бесповоротно ушла от Закалюков. При всей ее искренности, прямодушии она могла выдумать это, чтобы оправдать свое появление в гостинице, хотя потом уже не скрывала, почему пришла. Но как бы то ни было, звонить сейчас Леониду, посвящать его во все обстоятельства и просить приехать, забрать свою воспитанницу, было бы неразумно и конечно не по-мужски.
      Олег быстро оделся, открыл "кейс", достал и рассовал по карманам наиболее важные документы, принес из ванной одежду Мирославы и уже собирался будить ее, когда снова зазвонил телефон.
      - Олег Николаевич, извините, что разбудил, - раздался в трубке голос Винницкого. - Надо срочно повидаться? Можно зайти?
      - Заходите. Я уже встал.
      Разговаривали в прихожей. Винницкий был встревожен, всклокочен, то и дело подтягивал сползающие с бедер пижамные брюки. Заметив дорожную сумку Мирославы, глазами показал в сторону комнаты.
      - Мирослава Игоревна там?
      Олег молча кивнул.
      - Происходит что-то нехорошее, - понизил голос Винницкий. - Только что из автомата мне позвонил Валера, это один из тех парней, которых вы видели в холле. Василий Трофимович заверил меня, что они надежные ребята и имеют поддержку у местных эсбистов. Но минут пятнадцать назад явились милиционеры в офицерских погонах и выпроводили их из гостиницы, хотя у ребят имеется документ, подтверждающий право на приватную охрану. А их места заняли два мордоворота. Уже двое. Чувствуете разницу? Но больше того, мне не нравится вмешательство милиции. Может есть смысл позвонить Закалюку? Впрочем, как догадываюсь, именно ему не надо звонить.
      - Я знаю, кому позвонить, - попытался успокоить его Олег. - Но было бы неплохо, если бы Мирослава Игоревна перешла в ваш номер.
      - Я того же мнения, - подхватил Винницкий. - Она уже в порядке?
      - Вы о чем? Ах, да - в полном порядке. Но еще спит. Сейчас разбужу ее, она оденется и перейдет к вам. И еще такая просьба, - Олег замялся, подыскивая удобные слова и лишь затем сказал: - Если в ближайшее время я не смогу встретиться с Брыкайло, непременно повидайтесь с ним и передайте, что Мельник пользуется услугами того банка, который интересует Василия Трофимовича. Заодно расскажите о наших совместных изысканиях в области металловедения. Полагаю, что это связано.
      Винницкий нахмурился, задвигал губами, видимо собираясь что-то возразить, но затем сунул руку в карман пижамной блузы, достал и передал Олегу пистолет "вальтер".
      - Это на крайний случай. Надеюсь, понимаете, что стрелять в человека - последнее дело.
      Олег не сразу поверил глазам. Оружие! Это было то, о чем он не смел даже подумать, чтобы не терзаться раскаянием в самонадеянности, с которой в Киеве отказался от предложенной "беретты" с двумя обоймами золотистых патронов.
      - Валера еще вчера передал для вас, - пояснил Винницкий. - Он при мне разговаривал с Василием Трофимовичем и тот велел вооружить вас. Я взял на себя посредничество, но воздержался от передачи, поскольку вчера вы были "под шафе" и к тому же, как я понял, собирались заняться более приятным делом, чем стрельба.
      Олег заверил Винницкого, что без крайней необходимости не пустит в ход пистолет и что в любом случае не подведет ни его, ни Валеру-охранника, а затем порывисто обнял старого инженера.
      - Спасибо, Марк Абрамович. Этого я никогда не забуду!
      Проводив Винницкого, он вернулся в комнату. В изголовье кровати был зажжен ночник. Мирослава сидела на постели, пождав под себя ноги и прикрывшись одеялом.
      - Кто приходил? Почему ты одет?
      - Вставай и тоже одевайся. Перейдешь в номер Винницкого.
      - Зачем?
      - Так будет спокойнее тебе и мне.
      - Что произошло? Можешь объяснить?
      - Сам еще не знаю. Но похоже, что за меня принялись всерьез.
      - Кто?
      - Кошарный. Эта фамилия о чем-то говорит тебе?
      Мирослава нахмурилась, и ни о чем не спрашивая встала, стала одеваться.
      Она уже натягивала кофту, когда из коридора донесся шум: чья-то ругань, выкрики, грохот падающих предметов, то ли кресел, то ли тел. Олег вышел в прихожую, прислушался. Где-то в районе холла зазвенело разбитое стекло, а затем послышался удаляющийся топот ног, хлопанье дверью.
      Он уже хотел вернуться в комнату, когда в дверь номера постучали. Олег выхватил пистолет, передвинул затвор, досылая патрон в патронник. Стук повторился. Негромкий, дробный, словно кто-то отбивал морзянку. Олег узнал этот стук: когда-то так стучал в дверь комнаты свояка вернувшийся за полночь навеселе Роман.
      - Убери пушку, - входя в прихожую, сердито буркнул Роман. - Пока не требуется. Тут двое ошивались. Я им врезал и они скатились вниз. Больше не сунутся, они меня хорошо знают. Но Гриша сейчас всю свору с поводков спустит. Так что времени у нас в обрез.
      Он осекся и удивленно-неодобрительно посмотрел через плечо Олега. В дверях, ведущих в комнату, стояла Мирослава.
      - Здравствуйте, Роман Семенович. Что происходит? Олег ничего не говорит мне.
      - Явление в коробочке, - проворчал Роман. - Только тебя здесь не хватало.
      - Слава - моя жена, - поспешил объяснить Олег.
      - Час от часу не легче! Нашли время, - Роман потупился, а затем сказал глухо: - Леонид застрелился.
      Мирослава ахнула, обеими руками схватилась за лицо, а затем, пошатнувшись, прислонилась к дверной притолоке.
      - Когда это случилось? - только и нашел что спросить Олег.
      - Полчаса назад нам позвонила Полина. Рыдала, сказала, что он пришел домой в два часа ночи, не ложился, сидел в кабинете, что-то писал. А в три сорок раздался выстрел. Когда она прибежала, он был уже мертв. Сейчас Наташка помчалась к ней, а я рванул сюда. Исчезать тебе, Олег, из города надо. И не медля.
      - Я-то при чем?
      - Не валяй дурака! Ты вычислил их кодло и подключил Киев. Леонид это понял и сломался. И без того он вибрировал с этим филиалом, акционированием, валютными счетами, а тут еще ты. Полина сказала, что перед тем как застрелиться он звонил в Киев какому-то высокопоставленному приятелю, но тот не пожелал разговаривать с ним. Но Сосновск - не Киев: и сейчас уже не только Кошарный, но и Мельник пойдет в разнос, им уже нечего терять. Так что ноги в руки и ходу! А ты, - Роман повернулся к Мирославе, - отправляйся домой. Тебя они не тронут.
      Мирослава ответила не сразу, казалось, даже не поняла что он говорит, но потом оторвалась от притолоки, выпрямилась, мотнула головой.
      - Нет! Я с Олегом. Что будет с ним, то и со мной.
      - Не соображаешь, что говоришь, - повысил голос Роман. - Нам с боем прорываться придется.
      - Я соображаю не хуже вас, Роман Семенович. И не надо меня пугать. Олег, если уйдешь без меня, выброшусь в окно. Мне назад дороги нет.
      - Пошли! - подхватил ее сумку Олег.
      Было без четверти пять, когда они покинули номер. Олег хотел предупредить Винницкого, что Мирослава уходит с ними, но Роман сердито шикнул на него, дескать, обойдется твой Винницкий, каждая секунда дорога. Он велел Олегу и Мирославе затаиться за поворотом коридора, а сам направился в сторону холла на разведку.
      Мирослава зябко куталась в плащ, хотя надела под него теплую кофту. Олег понимал ее состояние, но не был уверен, что она поступает правильно. Какие бы причины не заставили ее уйти из дому, сейчас, когда случилось непоправимое, она должна отбросить все обиды и бежать туда, хотя бы для того, чтобы быть рядом с Полиной. Но сказать об этом он не мог - это было ее и только ее право решать, как поступить.
      Свое отношение к происшедшему он определил сразу: Леонид хотел подставить его, а заодно компанию "Скиф-Холдинг", и сожалеть о том, что он не позволил ему этого сделать, было бы лицемерием. Конечно, он не ожидал такого исхода, не думал, что Леонид сломается, тот всегда оставлял пути для маневра, отступления. Но очевидно на этот раз он сыграл не в свою игру, судьба отвернулась от него и последний ход он сделал пистолетом. Что ни говори, а это был поступок мужчины. Олег не сожалел о своем последнем разговоре с Леонидом, он щадил его достаточно долго и щадил нередко за свой счет. Но всему есть предел. По-настоящему, до боли в сердце, было жалко Полину - в свои тридцать лет она все еще оставалась избалованной, неприспособленной к жизни девочкой. И другого такого мужа, Петя прав, она уже не найдет. А тут еще Слава ушла из дома...
      И вдруг обожгла мысль, от которой стало не по себе: Леонид все-таки отомстил ему - между ним и Мирославой легла еще одна смерть. И это, как ни объясняй, как ни оправдывай потом, останется навсегда, через это им уже не переступить. А еще подумал, что маленькая кудесница ошиблась только в одном: он приносит беду не себе, но тем, кого любит...
      Вернулся Роман, увлек их в сторону, противоположную холлу. За очередным поворотом коридора они уперлись в тупик. Однако Роман не смутился: ловко орудуя отмычкой, открыл неприметную дверь, за которой зияла темнота. Когда они вошли, он включил карманный фонарик, осветил вонзившуюся штопором в потолок винтовую лестницу, сказал тоном экскурсовода:
      - Поднимемся на шестой этаж. Там есть переход в старое здание. Оттуда спустимся вниз, через кафе попадем в хоздвор, дальше будет проще. Волкодавы уже в гостинице. При мне звонили дежурной четвертого этажа, велели проверить на месте ли вы. С дежурной я поладил - запер ее в бытовке. Пока они сообразят что к чему, нам надо успеть выбраться.
      Только сейчас Олег по достоинству оценил поступок Романа: тот не просто поспешил на выручку другу, но пошел против тех, от кого зависел, кому без веры и правды служил все эти годы и кто сурово карал за измену. За свои сорок два года Роман Корзун немало грешил по чужой и по своей воле, умел договариваться с совестью. Но, очевидно, была какая-то грань, за которую он не мог ступить, не теряя уважения к себе. А такую цену он не хотел платить...
      Им повезло - в холле шестого этажа не было дежурной, и они, миновав погруженный в предутренний сон лабиринт гостиничных коридоров, перешли в старое, еще довоенной постройки здание, спустились на второй этаж, где помещалось кафе. Роман открыл дверь кафе, через зал, кухню, подсобку вывел беглецов в хозяйственный двор. Их встретили моросящий холодный дождь, непроглядная тьма, настороженная тишина. Когда переходили в старое здание, где-то в районе четвертого этажа главного корпуса разнесся по коридорам возбужденный гул голосов, хлопанье дверей - очевидно, молодчики Кошарного обнаружили номер вице-президента компании пустым и бросились искать беглецов. Но в отстоящий на почтительном расстоянии хозяйственный двор этот шум не доносился.
      - Значит так, - полушепотом сказал Роман. - В двух кварталах отсюда стоит мой "Москвич". Когда доберемся до него, будем считать, что оторвались. Надо только определить, куда ехать. Если Мельник объявит тревогу по городу, положение осложнится - мою тачку вся милиция знает. Но что-нибудь придумаем. Остается решить, куда ехать. Ко мне нельзя Кошарный своих волкодавов в первую очередь на Листопада пошлет. К моим старикам не следует по той же причине. Друзей-приятелей, к которым можно было бы завалиться среди ночи всей компанией, не осталось...
      Олег назвал адрес, сообщенный Брыкайло.
      - Годится, - обрадовался Роман. - Это неподалеку. Если пешком через двор Политеха, минут за двадцать можно дотопать. Но лучше на машине. Только сначала я выгляну на улицу.
      Как только он отошел, Мирослава, до того не проронившая ни слова, разрыдалась.
      Олег обнял ее за плечи.
      - Возьми себя в руки. Мы непременно выберемся и все утрясется. Все станет по своим местам. Вот увидишь.
      Хотел утешить, но она отмахнулась.
      - Не трогай меня! Я дрянь, сволочь, проститутка. Он из-за меня застрелился. Я нахамила ему. Перед тем, как уйти, нахамила.
      - Не говори глупостей. Ты ни при чем. Он запутался в своих махинациях, аферах, к которым ты не имела никакого отношения.
      - Нет, - замотала головой Мирослава. - Если бы я не нахамила, не ушла, он не сделал бы этого. Он любил меня. У меня с ним ничего не было, но я знаю - он любил только меня. Полина, сын, родители были для него ничто, пустое место. Если бы не ушла... Он на коленях стоял, умолял...
      - Чтобы ты голышом танцевала перед Мельником? - невольно вырвалось у Олега.
      - Не смей так говорить! Он хотел бросить все и уехать. Но только со мной.
      - Надо было согласиться.
      Мирослава ахнула, попятилась, стала растворяться в темноте.
      Опомнившись, Олег рванул следом, догнал, обнял, стал целовать ее мокрое от дождя и слез лицо.
      - Я сказал глупость. Прости. Ну, пожалуйста. Очень прошу.
      - Ты ничего не понял, - снова заплакала Мирослава. - Я не о себе - о нем. Он всегда и во всем добивался своего. Только не любви. А человек не может прожить жизнь, никого не любя. И я виновата, что не ушла из дома, как только поняла какое чувство он питает ко мне. Обманывала себя, убеждала, что ошибаюсь...
      - Я уже все понял, - утешал ее Олег. - Ты была ему многим обязана, но он требовал непомерной платы. И ты все правильно сделала.
      Но, утешая ее, он думал, что Мирослава напрасно терзается угрызениями совести: по-настоящему, безраздельно, всю жизнь Леонид любил только себя, для других этого чувства не оставалось. И вряд ли ссора с воспитанницей могла серьезно повлиять на его последнее решение. Скорее всего, его коленопреклонное объяснение было попыткой удержать ее в сфере своего влияния, в надежде, что она, успокоившись, смирится со своим положением наложницы всемогущего губернатора, а это даст ее воспитателю шанс на его снисхождение. Уже после того, как Мирослава ушла из дома, он - Олег, виделся с ним в клубе объединения и сейчас готов заявить под присягой, что вовсе не размолвка со своей воспитанницей занимала в тот час мысли и чувства Леонида Закалюка...
      Мирослава перестала всхлипывать, обняла Олега, приникла к нему.
      - И ты прости меня. Мне не надо было рассказывать об этом. Но я хотела, чтобы ты знал все.
      Из темноты вынырнул Роман.
      - Кончайте миловаться, молодожены. Пошли!
      Они вышли на плохо освещенную Садовую улицу, параллельную той, на которую выходил фасад центрального гостиничного корпуса, и соблюдая меры осторожности, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к стенам домов, добрались до угла, перебежали дорогу, свернули в переулок, где Роман оставил свой "Москвич".
      В переулке было тихо и так же темно, как в хозяйственном дворе. Только гонимый встречным ветром дождь шел сильнее. Холодными колкими дробинками он бил в лица, заставляя щуриться. В глубине переулка горел единственный уличный фонарь. Тусклый расширяющийся книзу конус его лучей выхватывал из темноты радиатор и часть кабины канареечного "Москвича". Других машин в переулке не было, что обнадежило беглецов.
      Идущий впереди Роман неожиданно остановился, досадливо крякнул, схватился за ногу.