Час испытаний

— Мне почему-то казалось, — улыбнулся Хюбе, — что мой визит не очень обрадует вас.

— Радость — довольно редкое чувство в наше время, господин майор. Но вас мне приятно видеть.

— Благодарю. Признаюсь, я думал, что вам гораздо приятнее видеть масовцев.

— Масовцев? — изобразила удивление девушка. — Кого вы имеете в виду?

— Друзей синьорины Мартинелли из отряда МАС.

— Ах, вон оно что! — рассмеялась Галка. — Они неплохие ребята, эти итальянские моряки. Хотя драчуны отчаянные.

По лицу штурмбаннфюрера пробежала тень — намек на потасовку у «Бристоля» был явно неприятен ему. Но в следующее мгновение губы его снова растянулись в улыбке.

— А вы не так просты, как я думал.

— Я и не старалась казаться наивной.

— Наивность? — Хюбе рассмеялся, показывая белые ровные зубы. — Насколько мне известно, вы не страдаете этим недостатком. То есть я хотел сказать, что вы неглупая девушка, — тут же поправился он.

— Это тоже недостаток?

— Наоборот — достоинство и притом редкое у женщины. Стенные часы пробили шесть.

— Ваше рабочее время кончилось?

— Да. И слава богу. Сегодня такая духота, что я устала, будто весь день носила тяжести.

— Хотите, я отвезу вас домой? У меня открытый лимузин, а мой шофер мастер создавать ветер даже в самую тихую погоду.

Предложение не было навязчивым. Но Галка уже знала, что отклонить его нельзя. Хюбе зашел к ней неспроста. Она догадалась об этом сразу, а после того как он упомянул о масовцах, уже не сомневалась. Неужели она допустила какую-то ошибку? Или, быть может, Зинаида Григорьевна, не выдержав пыток, назвала ее?

Неприятный холодок прошел по спине. Отгоняя тревожные мысли, Галка закрыла свой стол и встала.

— Я с удовольствием прокачусь в открытой машине.

На широком проспекте шофер включил третью скорость. В лицо хлынула освежающая струя воздуха.

— Хорошо! — невольно вырвалось у Галки. — Люблю быструю езду.

— А вы не из трусливых.

— Это достоинство?

Хюбе улыбнулся.

— Чем ближе я узнаю вас, Галина Алексеевна, тем больше восхищаюсь вами. Мне кажется, что ваших достоинств хватило бы на полдюжины женщин. Вчера я узнал от господина Логунова, что вы — ко всему прочему — еще и талантливая певица.

— Бургомистр преувеличивает мои способности.

— Не думаю. В создаваемом им театре нет особой нужды в женских голосах. Однако Логунов, насколько мне известно, предпочитает вас многим опытным актрисам. Он даже заинтриговал старика Рейнгардта. Адмирал большой меломан, и ему не терпится услышать девятнадцатилетнюю певицу, о которой бургомистр прожужжал ему уши.

Галка растерянно посмотрела на Хюбе.

— Полковник Стадерини не отпускает меня, — нерешительно сказала она и тут же сама удивилась наивности этого довода.

Хюбе отрывисто рассмеялся.

— Вы полагаете, что желание или нежелание итальянского коменданта имеют какое-то значение?

— Да, но…

Гестаповец пристально взглянул на нее.

— Странно, — сказал он, откидываясь на кожаные подушки сиденья. — У меня создается впечатление, что вы сами не очень-то стремитесь в театр. О чем же — разрешите спросить — вы думали, когда поступали в музыкальное училище?

Галка рассеянно улыбнулась. Она не была готова к этому, казалось бы, простому вопросу. И только сейчас поняла свою беспечность. Хюбе прав. Она должна была мечтать о театре.

— Я буду откровенна, господин майор. Опера — моя давнишняя мечта. Но за последнее время меня слишком часто постигает разочарование. Я боюсь, что затея бургомистра не принесет удачи ни ему, ни мне. Господин Логунов приложил много усилий, чтобы создать Новый театр. Но собранная им труппа напоминает дом без крыши. Ни одного приличного тенора! Ну, скажите, о каком более или менее серьезном концерте — я уже не говорю о постановке оперы — может идти речь? Без тенора нет оперы. А коль так, то очень быстро все сведется к эстрадным выступлениям, к шантанным песенкам. Нет, увольте!

— Должен вас огорчить, Галина Алексеевна. Логунов нашел тенора, и, говорят, неплохого.

Галка поняла, что отступать поздно. Хотел того штурмбаннфюрер или нет, но он заманил ее в ловушку.

— Огорчить? Почему? Я очень рада.

— Не думаю, что это редкое в наше время чувство вдруг овладело вами, — усмехнулся Хюбе. — Теперь вам надо придумывать какой-нибудь новый предлог, чтобы отказать Логунову.

— Я не понимаю вас. Появление тенора меняет положение.

— Стало быть, вы принимаете предложение бургомистра?

— Конечно! Но я прошу объяснить, господин майор, чем вызвано такое недоверие?

— Откровенность за откровенность. Я полагал и сейчас еще не совсем разубежден в этом, что работа в итальянской комендатуре почему-то вас устраивает больше, чем все прочее.

Галка опять почувствовала неприятный холодок на спине.

— Что же, по-вашему, меня интересует? — с вызовом спросила она. — Расположение частей итальянского гарнизона, бланки пропусков на право хождения по городу ночью или секреты подполковника Вицини?

Это была уже наглость. Именно то, о чем она говорила, не так давно действительно интересовало ее.

— Почему вы молчите, Хюбе? Не думаете ли вы, что я партизанка?

Штурмбаннфюрер рассмеялся.

— Дислокация итальянских частей известна в городе каждому мальчишке. Да и потом это все дела сухопутные, а меня с некоторых пор интересует только море.

— Почему же вы заинтересовались моей особой? — не отступала Галка. — Я-то не имею никакого отношения к морским делам.

Хюбе сделал знак шоферу остановить машину и повернулся к Галке.

— Разве только итальянским офицерам разрешено интересоваться вами? Или вы считаете меня женоненавистником?

— Вы как-то странно начинаете ухаживать, — возразила она, удивляясь той ловкости, с которой Хюбе всякий раз ускользал от ответа. Она не верила ни одному его слову.

— Каждый ухаживает, как умеет. Но если хотите услышать банальное признание, то я скажу, что вы мне нравитесь. Сегодня вы особенно хороши. Вам так идет это платье. Кстати, кто вам шил его? Видимо, человек с большим вкусом.

Как ни хитрил Хюбе, как ни запутывал разговор, но этот вопрос не застал Галку врасплох. «Вы полагаете, господин штурмбаннфюрер, — мысленно усмехнулась она, — что я стану отрицать знакомство с владелицей ателье?»

— О, вы уже начинаете интересоваться деталями, — почти весело и немного лукаво сказала она. — Хорошая портниха — это секрет модницы. — Галка выдержала паузу и, уловив краем глаза торжествующую ухмылку гестаповца, сказала с притворным вздохом: — Но вам, гак и быть, я дам адрес моей костюмерши. Дмитриевская улица, дом девятнадцать, ателье госпожи Адамовой.

— Зинаиды Григорьевны?

— А вы ее знаете?

— Мне пришлось с ней познакомиться.

— Вы говорите это так, словно она чем-то огорчила вас.

Хюбе в упор посмотрел на Галку. Девушка выдержала его взгляд и даже недоуменно вскинула брови. Но это кажущееся спокойствие далось ей с трудом. Она улыбнулась, а в голове билась мысль: «Неужели Зинаида Григорьевна назвала меня? Неужели конец?»

Хюбе снова откинулся назад.

— Признаюсь, ваша приятельница доставила мне немало хлопот, — сказал он, протягивая Галке портсигар.

— Спасибо, я не курю. Адамова никогда не была моей приятельницей. Я не дружу с теми, кому плачу деньги. К вашему сведению, господин майор, я родилась и выросла в семье русского дворянина.

Хюбе, прикрывая ладонями зажигалку, пытался закурить на ветру. Когда это ему удалось, он сказал будто между прочим:

— Однако дворянское происхождение не помешало вам в свое время вступить в комсомол.

— На моем месте вы, вероятно, пытались бы вступить в большевистскую партию.

Хюбе расхохотался.

— Вы начинаете мне нравиться всерьез. Но вернемся к госпоже Адамовой, — сказал он, резко обрывая смех. — Что вы можете сказать о ней?

— Что она хорошая портниха.

— И только? А как человек она вам нравится?

— Как-то не задумывалась над этим. По-моему, она неплохая женщина.

— Вы бы огорчились, если бы с ней произошла какая-нибудь неприятная история?

— Конечно. В городе лучше ее никто не шьет.

— Я не об этом. Ну, представьте себе, что она попала в беду. Вы бы помогли ей?

— Если бы это зависело от меня.

— Так вот, госпожа Адамова арестована полицией безопасности.

— За что?! — удивление, изображенное Галкой, было почти естественным.

— Есть кое-какие подозрения. Я познакомился с Зинаидой Григорьевной уже по долгу службы. Она производит хорошее впечатление. Интеллигентная и довольно еще интересная женщина. И, представьте себе, совершенно одинока. После ареста ни один человек не поинтересовался ее судьбой. Как будто она и не жила в этом городе. Вчера мне даже стало жаль ее. Вот я и подумал, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь из ее заказчиц, коль нет у нее родных и близких, проявил о ней небольшую заботу. Ну, скажем, передал бы ей посылочку или даже повидался бы с нею Я могу устроить свидание.

— Вы хотите, чтобы этой заказчицей была я?

— Галина Алексеевна, я не настаиваю. Просто мне хотелось чем-то помочь госпоже Адамовой.

В уголках Галкиного рта легли упрямые складки. Когда я смогу увидеться с ней?

Хюбе, — словно он только этого и ждал, — поспешно вынул карманные часы.

— Пожалуй, можно сейчас.

Он сделал знак шоферу, и машина тронулась с места.

— А передача? Мне неудобно явиться к ней с пустыми руками.

Хюбе недовольно сморщился.

— Да, да, конечно. По дороге мы заедем в магазин.

Галка давно не была в порту, и, когда машина свернула вниз к морю, она, едва сдерживая волнение, невольно подалась вперед. Вот сейчас за поворотом откроется хорошо знакомая набережная: гладкие большие плиты мостовой, морской вокзал, клуб моряков, а немного дальше — длинное белое здание управления порта…

Шофер круто повернул баранку и тотчас же затормозил возле больших железных ворот. Раньше здесь была людная улица с узкими тротуарами, суетливая днем и неугомонная ночью. Но сейчас улицу преграждали тяжелые ворота, на которых белела аккуратная надпись: «Вход гражданскому населению воспрещен».

Угрюмые, почерневшие дома с двух сторон молча смотрели на Галку пустыми глазницами выбитых окон. «Где же люди, которые жили здесь и там ниже — на набережной?» — невольно подумала она.

Громыхнул засов, и тяжелые створки медленно, как бы нехотя, открылись, пропуская машину. Обгоревшие стены, выбитые окна, деревянные козлы с колючей проволокой, пулеметы на перекрестках… Около чудом уцелевшего клуба моряков большая группа изможденных, оборванных людей молча выстраивалась в колонну. По обеим сторонам колонны стояли немецкие солдаты. Толстый неповоротливый унтер-офицер с хлыстом в руке кричал на кого-то, путая немецкие и русские слова.

— Шнель, русише швайн! Я буду учить тебя торопиться! Капо надо сажать ин карцер дизер шмуциг скотина.

— Это военнопленные, — сказал Хюбе, искоса посматривая на Галку. — Мы используем их на подсобных работах.

— А тот мальчишка в синей куртке тоже военнопленный?

— Конечно, — даже не взглянув на мальчишку, кивнул гестаповец.

— Но ему не больше пятнадцати лет.

— Это вам показалось.

Потом Галка увидела рейд. Совсем близко. Торчащие из воды ржавые трубы и верхушки мачт, разбитые пирсы, вздыбленную корму полузатопленной баржи, а дальше — в районе грузовых пристаней — незнакомые силуэты транспортов. И все же то был ее порт. Разбитый, загаженный, пленный, но — ее. В груди поднялась и подступила к горлу, грозя прервать дыхание, жгучая волна гнева. Ногти сами собой впились в ладони, но она не чувствовала боли.

Они подошли к большому серому зданию. На фронтоне его угадывались плохо затертые буквы: «Сберегательная касса». В вестибюле дежурный офицер встретил их лающим криком: «Хайль Гитлер!» Хюбе небрежно поднял руку.

Коридоры были наполнены стрекотом пишущих машинок. Люди в черных мундирах со свастиками на рукавах деловито бегали из одной двери в другую. У всех были какие-то папки, бумаги, канцелярские книги. Галке показалось, что она попала в большую контору, где люди заняты только тем, что весь день пишут, щелкают на счетах и печатают длинные инструкции и доклады.

При встрече с Хюбе чиновники в черных мундирах почтительно прижимались к стенам и, задрав вверх выбритые подбородки, заученным жестом вскидывали руки. Штурмбаннфюрер не обращал на них внимания. Впрочем, он сказал Галке:

— Посмотрите на этих людей. Что в них особенного? Обыкновенные тыловые крысы. У вас, русских, принято все преувеличивать. «Ах, гестапо! Ох, гестапо!» Но вот вы находитесь в гестапо. Что здесь ужасного?

Они свернули в боковой полутемный коридор, где по обеим сторонам тянулись похожие друг на друга невысокие, обитые толстым войлоком двери. Здесь было тихо. Ковровая дорожка скрадывала шаги. Хюбе взял Галку об руку и продолжал:

— Единственная наша вина заключается в том, что мы пытаемся навести порядок среди деморализованного населения и обезвредить фанатически настроенные элементы…

Пронзительный, истошный крик прорвался через обитую войлоком дверь. В этом стынущем в ушах крике не было ничего людского. Грудь не могла исторгнуть такой дикий, такой протяжный звук; он родился где-то в у гробе обезумевшего от ужаса и боли человека. Срываясь на высокой ноте, крик перешел в хрипящий вой и вдруг оборвался.

Галка схватила Хюбе за рукав.

— Нервы у вас, Галина Алексеевна, не в порядке. — усмехнулся он. — Я не думал, что вопль какого-то болвана так напугает вас.

Он открыл одну из дверей и через небольшую приемную провел Галку в кабинет.

Кабинет был похож на гостиную. Огромный ковер на полу, полумягкие кресла, широкий диван, рядом ломберный столик, в углу радиола, в другом — полированный книжный шкаф. И только стоящие в ряд на письменном столе телефоны да большой портрет Гитлера на стене придавали комнате несколько официальный вид

— Здесь редко бывают гости, — сказал Хюбе, снимая фуражку и приглаживая аккуратно зачесанные светлые волосы. — Ваш визит для меня целое событие. Но, судя по всему, вам здесь покажется скучно. Я не умею быть занимательным, не умею — как вы уже заметили — ухаживать за девушками Идемте, я познакомлю вас с одним презабавным человеком.

Галка понимала, что Хюбе паясничает, но не могла понять что ему нужно от нее. Почему он не ведет ее к Зинаиде Григорьевне?

— После того я смогу уйти отсюда? — спросила она.

— Если вам будет угодно, — в голосе штурмбаннфюрера звучала насмешка.

В кабинете была еще одна дверь — невысокая, окрашенная под цвет стен и потому сразу неприметная. Хюбе пропустил Галку вперед. Перешагнув порог, девушка невольно остановилась. Огромный высокий зал со стеклянным потолком, через который струился тусклый дневной свет, открылся перед ней. Окон в зале не было. Справа в стене было вырезано несколько ниш, в которых прятались двери. Выложенный узорчатым кафелем пол упирался в чугунную балюстраду. Тяжелая многоярусная люстра свешивалась с потолка.

— Когда-то, еще до первой мировой войны, здесь помещался операционный зал франко-русского морского банка, — с любезностью гида пояснил Хюбе. — В подвалах этого дома хранились многочисленные ценности Видите балюстраду? За ней — спуск в бывшие банковские хранилища.

Галка прошла туда и, перегнувшись через массивные перила, заглянула вниз. Она увидела глубокий каменный колодец, на дне которого тускло горела электрическая лампочка. Лепясь к стенам колодца, вниз крутой спиралью спускалась железная лестница.

— Вы тоже храните там драгоценности? — наивно спросила Галка.

— Увы, мы вынуждены там держать более прозаический, но не менее беспокойный материал, — усмехнулся гитлеровец.

Одна из дверей, выходящая в зал, открылась. Грохоча по кафелю сапогами, вошли два рослых солдата. Они волокли под руки окровавленного человека в изодранной рубахе. Голова человека безжизненно свешивалась на грудь, а босые ноги тащились по полу. Заметив штурмбаннфюрера, солдаты остановились.

— Подследственный номер четыреста девятнадцать, — доложил старший из них. — Находился на допросе у гауптштурмфюрера Рейнмайера.

Хюбе жестом велел солдатам следовать дальше. Те поволокли заключенного к лестнице, ведущей на дно каменного колодца.

— Вы видели одного из фанатиков, который пытался пробраться в охраняемую зону порта, — кивнул им вслед Хюбе. — При задержании оказал сопротивление. Мы не церемонимся с такими. Но вообще я не сторонник крайних мер. В основу нашей работы положен метод психологического воздействия. Вы убедитесь в этом, когда познакомитесь с моим помощником доктором Норте.

Помощник штурмбаннфюрера оказался маленьким щуплым человечком. Он едва доставал Галке до плеча. Большой у него была только голова с оттопыренными розовыми ушами.

— Доктор философии Август Норте. В прошлом доцент кафедры психологии Геттингенского университета Георгии Августы, — поднимаясь на носки, отчеканил он звонким детским голосом.

Галка подумала, что он весь похож на болезненного, обиженного ребенка, которого, шутки ради, заставили притворяться взрослым.

— Август, — обратился к нему Хюбе, — госпожа Ортынская интересуется работой отдела. Расскажите ей в общих чертах о наших методах.

Большеголовый человечек нисколько не удивился. Он выпятил узкую птичью грудь и, заложив руку за борт мундира, прошелся по комнате, смешно расставляя тонкие ноги. У него были повадки завзятого лектора.

— Вы спросите меня: что общего между наукой о психических явлениях и деятельностью полиции безопасности? Вы смущены? Значит, я угадал ваш вопрос!

Он сделал замысловатый пируэт и назидательно поднял палец.

— Изучить психологию противника, а тем более противника тайного, значит наполовину победить его. Но изучить мало, надо определить уязвимость его психических свойств и соответствующим образом использовать это. Здесь важен индивидуальный подход. Приведу несколько примеров.

Я вижу, что подследственный трусит, но тем не менее продолжает упорствовать. В этом случае к нему можно применить демонстрацию расстрела. Справа и слева от него падают казненные. Его страх достигает апогея, и он начинает давать показания. Другой пример. Добропорядочный обыватель, как правило, сентиментален и привязан к семье. Он может быть очень упрямым человеком, но когда угроза активной репрессии нависает над кем-то из его близких, он обычно пасует. Дальше. Некоторые молодые дамы и девушки страдают болезненной стыдливостью. Стоит отвести их в заведение для солдат и пригрозить оставить там, как они становятся разговорчивее. Учтите, все это делается без какого-либо физического воздействия. Однако все это академические примеры. Мы их относим к методам первой степени. В работе иногда сталкиваешься с более сложными явлениями.

— Август, вы прекрасный лектор, но плохой хозяин, — воспользовавшись паузой, заметил Хюбе.

Норте непонимающе уставился на штурмбаннфюрера.

— Вы стали скрягой, милый доктор. Или у вас кончился запас шоколада?

Норте засуетился. Он открыл небольшой шкафчик, и перед Галкой появились красочная бонбоньерка с шоколадными конфетами, ваза с фруктами и бутылка вина.

— Прошу извинения, — расшаркался маленький гестаповец, придвигая к девушке фрукты. — Я был так польщен вашим вниманием, что забыл обо всем.

Вначале Галка хотела отказаться от угощения, но, заметив, что Норте, явно жадничая, не торопится открывать бонбоньерку, решительно придвинула конфеты к себе. Норте даже переменился в лице.

— Продолжайте, Август, — пряча улыбку, сказал Хюбе. Он подошел к столу, взял несколько конфет и, подмигнув Галке, вернулся на диван.

Маленький Норте снова засеменил по комнате, искоса бросая на девушку тревожные взгляды. Бонбоньерка пустела с удивительной быстротой.

— Э… э… э… На чем мы остановились? Ах, да! Последнее время нам приходится сталкиваться с фанатически настроенными элементами. Как правило, эти люди с поразительным хладнокровием относятся к своей участи. Вместе с тем у них, как это ни странно, чрезвычайно развито чувство собственного достоинства. Они им прикрываются как щитом. Выбейте этот щит, и они станут мягкими, как воск. Методы первой степени здесь бессильны. Мой коллега — гауптштурмфюрер Рейнмайер полагает, что к таким субъектам следует применять метод чисто физического воздействия. Но я стою на иной точке зрения. Безусловно, Рейнмайер специалист нашего дела, однако его методы несколько рискованны. Я не буду останавливаться на них.

— Зачем вы мне все это говорите? — спросила Галка.

— Вы хотели познакомиться с нашей работой, — хмыкнул за ее спиной Хюбе.

— Я ничего не хотела.

Но Норте не слушал ее или сделал вид, что не слышит. Он продолжал:

— В отличие от Рейнмайера, я применяю методы, которые мы относим ко второй степени. Эти методы не исключают применения умеренного физического воздействия, однако здесь основным моментом является опять-таки воздействие психологического порядка. Вот один из примеров. Подследственного сажают в невысокий ящик, в котором он может расположиться только на четвереньках. В одной из боковых стенок делаются отверстия, в которых неподвижно крепятся голова и кисти рук. После трех—четырех дней пребывании в таком положении подследственный становится безразличным ко всему, кроме еды. Если этого недостаточно, то через равные промежутки времени, скажем, через каждые два часа, ему наносят серию ударов средней степени. Тут опять-таки главное не сама боль, а ожидание ее. Это ожидание усугубляется тем, что перед подследственным стоят часы с громким ходом. Тик-так, тик-так. Каждая секунда приближает очередную экзекуцию…

Галка не слышала, как за ее спиной открылась и закрылась дверь. Ковер скрыл медленные шаги.

— Ортынская рассказала о вашей деятельности, госпожа Адамова, — услышала она вкрадчивый голос Хюбе.

Галка резко обернулась и увидела Зинаиду Григорьевну. В тот же миг ваза с фруктами упала на пол. Девушка успела заметить, что вазу опрокинул Норте. Но только позже она поняла, что гестаповец сделал это умышленно, сделал так, чтобы со стороны казалось, будто вазу опрокинула растерявшаяся Галка. Норте не зря хвастал своим «психологическим» методом. Он учел все: и беззвучно открывшуюся дверь, и опрокинутую вазу, и даже конфету, застывшую в Галкиной руке. Гестаповцы, видимо, не надеялись, что очная ставка поколеблет упорство «хозяйки ателье», они только хотели проверить свои подозрения. Одно слово измученной десятидневной пыткой женщины решало Галкину участь. Достаточно было Зинаиде Григорьевне на какую-то долю секунды поверить в ее предательство, достаточно было негодующего взгляда арестованной — одного только взгляда — и Галка уже бы не вышла отсюда.

— Ортынская просила уволить ее от встречи с вами, — глядя на Галку, продолжал штурмбаннфюрер. — Но мы были вынуждены прибегнуть к очной ставке. Надеюсь, Галина Алексеевна извинит нас.

У Галки пересохло в горле. Она хотела что-то сказать, но язык не поворачивался. Она не могла отвести взгляда от Зинаиды Григорьевны, от ее осунувшегося, необычно бледного лица с глубоко запавшими воспаленными глазами.

— Вы повторяетесь, Хюбе, и довольно неудачно, — тихо, но уверенно сказала Адамова. — Эта девчонка — не лучший ваш агент. Я ей не верила с самого начала. Не пойму, зачем вам было приставлять ко мне второго шпика. Первый вполне справился со своей ролью. Не в пример этой девке, он был прекрасным артистом. До самого ареста я даже не подозревала, что старый крановщик…

— Молчать!!! — Маленький Норте подскочил к Адамовой и, подпрыгнув, ударил ее кулаком в лицо. — Конвой! — взвизгнул он. — Отвести ее к Рейнмайеру!

Вбежавший на его крик рослый унтер-офицер схватил Адамову за руки.

— Вы, кажется, боитесь, что я убегу? — слабо усмехнулась Зинаида Григорьевна.

Норте рассмеялся ей в лицо.

— Отсюда вы можете убежать только на тот свет. Шарфюрер, отпустите эту гусыню. Она желает проследовать на живодерню своим ходом. Укажите ей дорогу.

Зинаида Григорьевна выпрямилась и медленно вышла из кабинета.

Хюбе, который безучастно наблюдал за всей этой сценой, поднялся с дивана.

— Норте, мне неприятно делать вам замечание в присутствии гостьи, но все же я должен заметить, что вы невыдержанны. Разве можно так пугать подследственных? Галина Алексеевна подумает, что мы действительно собираемся пытать Адамову.

Маленький гестаповец непонимающе уставился на своего начальника,

— Вам недостает чувства меры, милый доктор, — паясничал Хюбе. — Галина Алексеевна приняла все за чистую монету…

Выстрел за дверью заставил вздрогнуть всех троих. Хюбе прыжком выскочил в зал. Норте вытащил из кобуры пистолет и неуверенно засеменил за начальником.

Галке казалось, что все это происходит в каком-то кошмарном сне. В висках гулко стучала кровь, а перед глазами плыл туман. Возможно, это был просто дым — Хюбе порядком накурил в комнате, — но ей казалось, что все вокруг покрыто пеленой липкого тумана. Через непритворенную дверь, как сквозь вату, она услышала быстрый топот сапог, ругательства и дрожащий от ярости голос Хюбе.

— Скотина! Я с тебя сдеру шкуру!

Кто-то заикаясь оправдывался:

— Я н-не думал, что она б-бросится вниз. Она к-как к-кошка п-перемахнула через п-перила.

— Насмерть, — сказал третий. — Внизу железобетонный пол.

Дверь захлопнулась, и Галка больше ничего не услышала. Она сидела одна в большом мрачном кабинете. У ног ее на ковре лежали раздавленные персики и осколки разбитой вазы. Но ей казалось, что перед ней зияет пропасть каменного колодца, на дне которого горит электрическая лампочка. И туда вниз, оторвавшись от перил, летит тело…

Галка утратила представление о времени. Прошло пять или десять, а может и тридцать минут. В кабинет вернулся Хюбе. Внешне он казался спокойным. Он даже улыбнулся. Но его улыбка была похожа на гримасу.

— Галина Алексеевна, я должен извиниться. Признаюсь, хотел разыграть вас. Но шутка получилась очень глупой. Норте оказался гораздо большим болваном, чем я предполагал. Он хотел только припугнуть Адамову, но, как говорится, переборщил. Не придавайте значения тому, что говорилось здесь.

Галка молча глядела себе под ноги. Хюбе подошел и заглянул ей в лицо.

— Прошу вас, забудьте о том, что видели и слышали здесь, так будет лучше в первую очередь для вас самой. — Голос его стал жестким. — И еще. Ваша дружба с итальянскими моряками у многих вызывает недоумение. Это не те карты, на которые в вашем положении следует ставить. Мой совет: ищите друзей в другом месте.

Валерия Александровна ждала Галку у калитки.

— Явилась наконец, — сердито начала она, но тут же испуганно всплеснула руками: — Что случилось? На тебе лица нет.

— Ничего, бабушка. Просто я плохо себя чувствую. Должно быть, простудилась.

Они вошли в дом, и Валерия Александровна чуть ли не силой уложила Галку в кровать и заставила принять какие-то горькие порошки. Галка послушно приняла лекарство, выпила стакан горячего чая с засахаренным вареньем — ее действительно знобило, но уснуть не могла. Она только притворилась спящей. А когда бабушка тихо вышла из комнаты, Галка села в кровати и обхватила руками коленки.

Она до каждой мелочи старалась припомнить все, что видела и слышала в гестапо. И тот страшный крик в коридоре, и окровавленного человека в зале, и приторно-вежливую улыбку Хюбе, и угасший, но спокойный взгляд Зинаиды Григорьевны… Сегодня она поняла, что все рассказы о гестапо, которые она слышала, были, пожалуй, слишком осторожны. Теперь она уже точно знала, что такое гестапо, знала, что ждет ее, если она попадет в руки Хюбе. Раньше она представляла все это слишком уж отвлеченно. Боится ли она Хюбе? Галка уже несколько раз задавала себе этот вопрос. Сейчас, наедине с собой, она могла не кривить душой и не храбриться. Ну, откровенно, честно! Нет, штурмбаннфюреру не удалось ее запугать. Она не обманывает себя, не пытается успокоиться. Она не может бояться Хюбе и то подручных, всех этих самоуверенных негодяев с молниями петлицах потому, что она ненавидит их, и эта ненависть вошла в ее кровь, в мозг, в каждую клетку тела; потому что она должна отомстить им. Не только Хюбе и кривоногому Норте тот страшный крик, за окровавленного человека в зале, за Адамову, а им всем — за горе и страдания, которые они принесли ее стране, ее народу.

Немного успокоившись, Галка откинулась на подушку и закрыла глаза. Так она пролежала несколько минут и, вдруг вспомнив, что сегодня может прийти Гордеев, вскочила с кровати. Босиком вышла в столовую, подкралась к двери бабушкиной комнаты и прислушалась. Тихо. Бабушка, наверно, уже спит. Галка выскользнула в прихожую и, стараясь не звенеть ключами, открыла парадную дверь. Потом бегом возвратилась к себе и, не снимая халата, зарылась в постель. Только сейчас она почувствовала, как устала за день, как ломит спину, как стучит кровь в висках.

Она уже начала дремать, когда тихий скрип заставил ее встрепенуться. Галка села, в темноте нащупала коробок и чиркнула спичкой.

— Не надо. Потуши, — услышала она знакомый хриплый голос.

Луч карманного фонаря скользнул по комнате и замер на коврике у кровати.

Гордеев взял стул, придвинул его к Галкиной кровати и сел.

— Какие новости, синьорина?

— Георгиос убит при задержании. Его выследили, когда он подавал какие-то сигналы в сторону моря.

— В кофейне что-нибудь нашли?

— Рацию и сигнальные фонари.

— И все?

— Как будто — все.

— Н-да… — Гордеев достал трубку и, не зажигая ее, сунул в рот. — А что известно о румынских офицерах?

— Двое погибли, один бежал… Дядя Леня, кто они, эти трое?

— Они шли на подмогу Георгиосу. Оттуда — из-за линии фронта.

— А почему вы не предупредили их?

— «Почему», «почему», — проворчал Гордеев. — Я сам узнал об этом только позавчера. Ты лучше скажи, что говорят о том, которому удалось скрыться.

— За его поимку обещана большая награда. Но даже в тайной полиции сомневаются в успехе. Этот «румын», безусловно, перестал быть румыном и, очевидно, уже стал на якорь в надежном месте.

— Боюсь, что в городе для него не приготовлены надежные стоянки.