Час испытаний

Вольфингагена тряс озноб. То, что он испытывал, трудно было назвать одним словом — охватившее его чувство можно сравнить только с чувством охотника, много часов идущего по следу олененка и вдруг столкнувшегося с великолепным лосем. Радость большой удачи, азарт погони, предвкушение победы — все это одной хмельной волной ударило в голову.

Открытия следовали одно за другим: шляпка стального болта, обнаруженная среди водорослей между диоритовыми глыбами, оказалась ключом; один из больших камней кладки ушел в глубь стены, открывая лаз в заполненную водой галерею, или, вернее, подводный тоннель, не очень просторный, но достаточно широкий, чтобы мог туда вплыть человек с кислородными баллонами на спине. Стены и низкий потолок тоннеля — только и следи, чтобы не ударить голову, — были неровны, но в иных местах рука нащупывала следы инструментальной обтески.

Кромешная темнота, обступившая со всех сторон, подействовала на Вольфингагена отрезвляюще. Он решил выбраться из тоннеля. Безрассудство не есть храбрость. Через час он вернется сюда со своими водолазами, и тогда можно будет без особого риска распотрошить эту нору.

Но обер-лейтенанта ждал неприятный сюрприз — пока он исследовал горловину тоннеля, огромная глыба диорита, движимая скрытым механизмом, стала на свое место, наглухо закрыв выход. Вольфингаген долго искал ключ потайного замка, — все было напрасно. Он оказался в каменном мешке, наполненном водой. Однако Вольфингаген не растерялся. За свою жизнь, богатую приключениями, он не раз встречался с опасностью и при этом всегда проявлял удивительное хладнокровие. «Будем считать, что я не менял своего решения и не возвращался назад», — успокоил он себя.

Вольфингаген не мог точно определить, какое расстояние проплыл в темноте, осторожно ощупывая стены и едва шевеля ластами, однако был уверен, что тоннель выходит за пределы набережной. Припоминая расположение береговых построек в районе 15-й пристани, он пришел к выводу, что тоннель должен кончиться где-то под пакгаузами итальянского интендантства. Этот вывод перекликался с другим, к которому обер-лейтенант пришел несколько ранее. «Теперь-то я уже готов держать пари, — по привычке подумал Вольфингаген, — что в том деле замешан кто-то из итальянцев или человек, который выдает себя за такового…»

Тоннель расширился — руки уже не дотягивались до стен. Проплыв еще несколько метров, Вольфингаген попытался достать потолок, но, даже встав на ноги, не смог сделать этого. Вскоре он наткнулся на стену. Она закруглялась, и обер-лейтенант, идя вдоль нее, вернулся на то место, откуда выплыл, — он угадал его по резко снижающемуся каменному своду, о который больно ударился в темноте. Тогда, отступая назад, он слегка оттолкнулся ото дна и осторожно начал всплывать, выставив перед собой одну и подняв над головой другую руку.

Вольфингаген уже понял, что тоннель окончился небольшим, но довольно глубоким водоемом.

Он благополучно вынырнул из воды, но ничего не увидел — на поверхности было так же темно, как и внизу. Бесшумно работая ластами, обер-лейтенант поплыл к берегу, но берег оказался все тем же нависающим над головой сводом из пористого ракушечника. «Кажется, я попал в грот. Здесь где-то должен быть выход». Следующая попытка выбраться из воды увенчалась успехом: сделав несколько гребков, он снова ощупал отвесный берег и примерно на высоте полуметра над поверхностью водоема обнаружил каменный карниз. Едва взобравшись на карниз, он сорвал с себя маску и вдохнул сырой затхлый воздух подземелья. Почувствовав легкое головокружение, прислонился к шершавому выступу свода. Впрочем, отдыхал он недолго. Уже через минуту он расстегнул ремни и, стараясь не шуметь, снял с себя ненужные теперь баллоны и ласты. Постоял, прислушался. В гроте было так же тихо, как и темно. Но Вольфингаген не поверил этой тишине. Он вытащил из ножен кинжал и, осторожно ступая, каждое мгновение готовый отпрянуть назад, двинулся по узкому карнизу. Идти пришлось боком, прижимаясь спиной к стене грота. Темнота таила угрозу. Протяжный стонущий скрип заставил его вздрогнуть. Рука с кинжалом взметнулась над головой. Но тревога оказалась напрасной — просто карниз перешел в дощатый настил, который скрипел и гнулся под тяжестью тела.

Откуда-то сверху упала тяжелая капля. Нога уперлась в деревянную ступеньку, а рука нащупала перила. Начался подъем по ветхой, вздрагивающей при малейшем движении лестнице. Выход был где-то близко. Обер-лейтенант приободрился. Он не был трусом, но безмолвная темнота грота все же действовала на нервы. Однако теперь можно было считать, что он уже выбрался из этой чертовой ловушки. Вольфингаген подумал, что в общем-то все получилось не так уж плохо. Если даже диверсии, успел улизнуть, его карты все равно биты. Конечно, было бы хорошо схватить его сейчас, без этого триумф обер-лейтенанта Эрнста Вольфингагена будет неполным. Но эту часть успеха, видимо, придется разделить с штурмбаннфюрером Хюбе — засады относятся к его компетенции.

Прогнившая ступенька треснула под ногой. Вольфингаген едва удержался на лестнице. Черт возьми, в последнюю минуту тут можно сломать себе голову! Уже не таясь, он включил фонарь. Сноп света выхватил из темноты купол каменного свода, в котором зияло отверстие коридора. Наконец-то! Обер-лейтенанту даже показалось, что где-то в глубине коридора маячит отблеск дневного света. Перемахнув через две ступеньки, Вольфингаген очутился на небольшой площадке, прилепившейся чуть ли не под самым потолком грота, у входа в довольно высокий коридор. Он уже занес ногу, чтобы переступить с шаткой, ненадежной лестницы на каменный пол коридора, когда внезапно ощутил чье-то присутствие. Он не услышал ни единого звука — в гроте по-прежнему стояла глухая, давящая тишина, — и тем не менее Вольфингаген готов был поручиться, что за его спиной стоит человек. Совсем рядом. Обер-лейтенант даже почувствовал на затылке его дыхание…

Если бы Вольфингаген задумался над тем, как мог стоящий позади человек неслышно следовать за ним в темноте по узкому, осыпающемуся карнизу и скрипучей, прогнившей лестнице, он, возможно бы, усомнился в достоверности своих ощущений, равно как и в самом существовании преследователя. Но Вольфингагену некогда было думать. Даже не погасив фонарь, он, почти без размаха, резко повернувшись телом, изо всей силы ударил кинжалом туда, где, ему казалось, стоит человек. Но кинжал только рассек воздух. Потеряв равновесие, обер-лейтенант попытался откинуться назад, чтобы упасть в коридор, грохнулся затылком о стену и потерял сознание. Он не услышал отчаянного треска рушившейся под ним лестницы, не услышал и всплеска воды, принявшей его тело…

Галка очнулась на кровати в незнакомой комнате. Голова болела тупой ноющей болью, но девушка сразу вспомнила, что произошло на банкете. Отвращение к самой себе было ее первым чувством. Руки инстинктивно скользнули вдоль тела. Нет, она одета, а кровать — Галка только сейчас поняла — не разобрана. Это немного успокоило. Галка даже попыталась подняться, но тело, налитое какой-то гнетущей тяжестью, не слушалось ее. Она едва приподняла голову и тотчас же уронила ее на подушку. Однако она успела заметить, что в комнате никого нет. Налево от окна, за которым брезжил рассвет, ей была видна невысокая, до половины застекленная дверь. Через матовое стекло, комнату пробивался электрический свет. За дверью журчала вода. «Ванная, — догадалась она. — Кулагин приводит себя в чувство после вчерашней попойки. Жених! Нет — уже муж… Как глупо получилось!.. Кулагин…» Вот уж о ком она никогда не думала. Конечно, он меньше всего виноват в том, что произошло. Он даже, можно сказать, спас ее. Зачем он напоил ее?.. Голова раскалывается на части… Кулагин — бездарный артист… Что она скажет бабушке? А Гордееву?.. Турне по Европе… Смешно… Его надо теперь звать Сергеем, Сережей…

Мысли путались. Тошнило. Предметы плыли перед глазами, то уменьшаясь, то увеличиваясь в объеме. Ей показалось, что высокая изразцовая печь движется по комнате. Потом Галка забылась тяжелым сном.

Разбудил ее какой-то шум. Было совсем светло. Она повернула голову и увидела Кулагина. Он стоял к ней спиной у раскрытого настежь окна. Свежий, пахнущий морем воздух порывами врывался в комнату. На Кулагине были шерстяной свитер и неизменный шарф. «Горло боится застудить», — невольно усмехнулась Галка.

За окном тяжело ударило, будто лопнула огромная лампа. И тогда Галка поняла, что это взрыв — второй взрыв, первый разбудил ее. Она вскочила и подбежала к окну. Кулагин посторонился.

— Война не забывает этот город, — медленно, словно в раздумье, сказал он.

Галка не ответила, даже не взглянула на него. Из окна далеко вокруг было видно море: белые барашки волн и низкие серые тучи, простертые до самого горизонта. Шел дождь. Но все это она заметила потом, а первые несколько минут Галка видела только одно — вставший на дыбы и быстро погружающийся в воду немецкий эсминец. Коренастый капитан третьего ранга с бесцветными глазами успел всего лишь на полмили отойти от берега. Ему уже не суждено было получить вожделенную награду. Ни ему, ни его команде…

В порту истошно завыла сирена. Кулагин решительно отстранил Галку и закрыл окно.

— В наше время опасно быть любопытным, — заметил он, морщась, словно от зубной боли.

— А вы не из храбрых, Кулагин, — насмешливо сказала Галка.

— Достаточно, что я играю героев на сцене.

— И, надо сказать, играете их отвратительно,

— Приятно это слышать от молодой жены.

Галка покраснела.

— Ну вот что, Кулагин. Я благодарна вам за вчерашнее. Но надеюсь, вы не приняли всерьез ту отвратительную комедию, в которой нам пришлось играть.

— Кому — как, а мне вчера досталась роль дурака.

Галка вспыхнула.

— Вы уже раскаиваетесь?

— Конечно. Мне не следовало вмешиваться в эту историю.

У Галки от обиды задрожали губы. Ей очень хотелось ударить его по лицу, как тогда на улице.

— Вы… ты… — Она не сразу даже нашла нужные слова. — Ты жалеешь, что помешал тем скотам надругаться надо мной?!

Кулагин пожал плечами.

— Я жалею только себя. Один мой приятель говорил, что певец должен беречься двух напастей: ангины и женитьбы. Теперь я понимаю, что он был прав.

Галка вскипела.

— Неужели ты думаешь, что я действительно стану твоей женой?! Да ты мне просто противен!

Что-то дрогнуло в его лице. Галке даже показалось, что Кулагин немного покраснел. Но вот он снова усмехнулся знакомой ей невеселой усмешкой.

— Благодарю за откровенность. Замечу только, что я тоже не в восторге от нашего брака.

— Что ж, тем лучше, — сказала Галка и, сделав над собой усилие, примиряюще добавила: — Будем считать, что ничего не произошло.

— Но будут ли так считать адмирал Рейнгардт и все те, кто был вчера здесь? — возразил он. — Не посчитают ли они себя одураченными?

Галка не нашла, что ответить. Про себя она должна была признать, что Кулагин прав.

— Коль вчера уж так получилось, — продолжал Кулагин, — давай договоримся: перед людьми ты будешь себя вести, как моя жена. Не в моих, да и не в твоих интересах распространяться о действительном положении вещей.

Галка винила только себя. Зачем она поехала на этот проклятый банкет! Что за дикий вздор пришел ей вчера в голову. Хорошо, что все так кончилось. Впрочем, до конца еще далеко. Не велика радость быть — пусть даже только в глазах людей — женой человека, за которым утвердилась репутация немецкого прихлебателя, пьяницы и пошляка. Что она скажет бабушке?

Галка тяжело вздохнула.

Вот уже больше двух часов она бродила по городу, не решаясь идти домой. Раньше дурная слава не особенно тревожила ее. Конечно, ей было нелегко, она была уверена, что рано или поздно бабушка, соседи, знакомые узнают правду. Но вот историю своего скоропалительного замужества она, пожалуй, никогда не сможет объяснить. А если и сможет, то вряд ли ей поверят, что все было так.

Вспомнив, что ей сегодня надо быть на репетиции, девушка с облегчением подумала, что разговор с бабушкой можно отловить до вечера.

В вестибюле театра она встретила Кулагина.

— Галя, — сказал он. беря ее об руку, — сейчас нас будут поздравлять и все прочее… Надеюсь, ты помнишь уговор?

— Я все помню, Кулагин.

— Ну и отлично. Да, еще одна деталь. Вот, надень. — Он протянул ей обручальное кольцо.

— Оно золотое?

— Нет, бутафорское.

— Не злись, Кулагин. Меня просто интересует, сколько оно стоит. Я ведь понимаю, что ты вынужден был его купить. Я тебе верну деньги.

Кулагин недобро посмотрел на нее и сухо сказал:

— К мужу принято обращаться по имени. Напоминаю, что меня зовут Сергеем. А кольцами я не торгую.

— Ну что ж, тогда я возвращу его тебе, — делая вид, что не замечает плохо скрытого раздражения Кулагина, сказала Галка. — Не сейчас, конечно, но верну,

— Дело твое.

Во время репетиции к Галке подошел старичок швейцар.

— Вас спрашивает какой-то господин, — улучив момент, тихо сказал он и подал визитную карточку. «Рудольф фон Береншпрунг. Экономический советник рейхскомиссариата», — прочла Галка.

— Вы уверены, что это мне?

— Вам, Галина Алексеевна, — прошептал швейцар, косясь в сторону Кулагина, который в пяти шагах от них разговаривал с дирижером. — Он дожидает в вашей уборной. Говорит, что только приехал и очень желает видеть вас.

Галка недоуменно пожала плечами, но все же пошла за кулисы.

В ее уборной на кушетке, прикрывшись журналом, сидел представительный мужчина в роговых очках. У него были пышные, начинающие седеть усы. На туалетном столике лежали его толстая трость с костяным набалдашником и мягкая шляпа.

— Вы хотели меня видеть, герр Береншпрунг? — спросила Галка.

Мужчина опустил журнал и кивнул на дверь.

— Закрой.

Если бы не голос, Галка, пожалуй, не узнала бы Гордеева. Она нарочно долго возилась у двери, готовая сгореть от стыда при мысли, что вот сейчас должна рассказать Леониду Борисовичу о том, что произошло вчера на банкете.

— У меня мало времени, — негромко начал Гордеев. — Да и тебе неприлично задерживаться с посторонним мужчиной. Даже если этот мужчина — экономический советник рейхскомиссариата. Правда, говорят, твой муж не очень ревнив…

— Дядя Леня! — В голосе Галки слышалось отчаяние.

— Не перебивай. Обстоятельства сложились так, что я должен срочно уходить из города. В другое время я бы потребовав чтобы из города ушла ты. Ты наделала много глупостей, в числе которых твое замужество занимает не последнее место.

— Но я была вынуждена это сделать!

— А кто тебя принуждал ехать на банкет?

— Я думала… Но так получилось… Кулагин хотел выручить меня… — не глядя на Гордеева, бормотала Галка.

— Как получилось, мне уже известно. Возможно, Кулагин поступил так из хороших побуждений. Возможно — по другой причине. Не знаю. Как бы то ни было, но я жалею, что поручил тебе связь с портом.

— Вы не доверяете мне? — отшатнулась Галка. Она побледнела, губы вдруг стали сухими.

— К сожалению, сейчас заменить тебя некем, — сухо проговорил Гордеев. — Но после того как ты встретишься с сапожником, а это надо сделать не позже понедельника, ты немедленно покинешь город.

— Значит, я пойду на связь?

— Да. Теперь насчет доверия. В той эстафете, которую передаст тебе сапожник, будут сведения, добытые ценою отчаянного риска, быть может, даже ценою жизни многих людей, сведения, крайне необходимые нашему командованию. Речь идет о немецкой линии береговых укреплений в районе города и порта.

— Я не подведу, — тихо сказала Галка.

— Ты эти дни будешь жить у Кулагина? — оставляя без внимания ее заверение, спросил Гордеев.

— Не знаю.

— Значит, у него.

— Да, так, наверно, будет лучше. Но, поверьте, дядя Леня, это фиктивный брак.

— Меня не интересуют интимные подробности. Где живет Кулагин?

— Соборный переулок, девять.

— Бывшее кафе Георгиоса?

— Да.

— Г-м. Интересное совпадение. — Гордеев встал и прошелся до комнате. Он взял со столика шляпу и трость, неторопливо натянул перчатки и, отрываясь от каких-то своих мыслей, спросил:

— Ты хорошо знаешь Корабельный поселок?

— Неплохо. Правда, я давно там не была.

— Да, там многое изменилось за это время. Ты помнишь, где была грязелечебница?

— Около лимана.

— Правильно. Ее уже нет — сожгли. Но если считать от этого места по левую сторону лимана, — шестой дом. Когда получишь эстафету, отыщешь этот дом. Спросишь Петра Отрощенко. Скажешь, что ты от меня. Эстафету отдашь ему. У него останешься на пару дней. Потом он переправит тебя куда надо.

— Куда, дядя Леня?

— Он знает куда.

К концу репетиции приехал Логунов. Он пригласил Галку и Кулагина в кабинет директора, где, считая, что подготовил приятный сюрприз, вручил «молодоженам» свидетельство о браке. Как ни странно, этот документ, на котором стояла круглая печать, подействовал на Галку удручающе.

Покончив с официальной частью, Логунов достал из шкафа бутылку водки и рюмки.

— После вчерашнего не мешает опохмелиться, — подмигнул он.

— Можно, — согласился Кулагин.

От водки Галка отказалась. Кулагин и Логунов выпили.

— Провели вы меня, ей-богу, провели, — подмигивая одновременно обоими глазами, говорил Логунов. — Вот уж не думал, что вы симпатизируете друг другу. Что ж, рад, очень рад за вас. Надеюсь, что брачный союз пойдет на пользу союзу творческому. Вам есть чему поучиться друг у друга.

— Чему я должен учиться у своей жены? — прищурясь, спросил Кулагин.

— Сергей Павлович, вы только не обижайтесь. Поймите, дорогой: не каждый раз в зале будут присутствовать такие ценители чистого вокала, как господин Рейнгардт. Публика попроще требует от певца игры. А у вас с этим — согласитесь — не все в порядке.

— Что же делать, если я такой бесталанный? — усмехнулся Кулагин.

— Боже вас упаси, я такого не говорил, — замахал руками Логунов. — Адмирал Рейнгардт, да и мы все в восторге от вашего голоса. Но ваши акции поднялись бы много выше, если бы вы владели актерским мастерством так, скажем, как владеет им ваша супруга. Попробуйте, Сергей Павлович, играть. Уверяю вас — получится. Стоит только захотеть.

— По-вашему, я не хочу?

— Я этого не говорил. Но, признаться, у меня сложилось мнение, что у вас имеется какое-то своеобразное, я бы сказал, нигилистическое отношение к актерскому искусству. Появляясь на сцене в наряде Канио, вы остаетесь все тем же Кулагиным. И мне кажется, что вы нарочно сдерживаете себя, словно боитесь перестать быть самим собой.

— Ну, знаете ли! — вспылил Кулагин. — Если хотите избавиться от меня, — скажите прямо.

— Что вы, что вы, Сергей Павлович! — испугался Логунов. — Я счастлив, что вы работаете в созданном мною театре. Но поймите, вам, начинающему певцу, надо завоевать признание широкой публики, равно как нашему, еще неокрепшему театру утвердить свое реноме. Мы должны учитывать различные вкусы. Вот я сейчас — поверите ли — ломаю голову над тем, как привлечь на спектакли солдат гарнизона. Да, да, солдат. Потому как на одних офицерах с нашим небогатым репертуаром сборы не сделаешь. Не исключено, что мы дадим пару спектаклей в воинских частях. А вы представляете, что значит ставить оперу на грубо сколоченном деревянном помосте, почти без декораций, без занавеса?

Галка, до сих пор безучастно слушавшая разговор, насторожилась.

— Можно было бы использовать клуб моряков. Там хорошая сцена, — еще не веря в удачу, как будто невзначай сказала она. — В районе порта, должно быть, много воинских частей.

Логунов удивленно посмотрел на нее и вдруг всплеснул руками.

— Галина Алексеевна, вы — молодец! Как я раньше не подумал о клубе моряков! Мы сделаем там прекрасный сбор. Я сегодня же доложу начальнику гарнизона об этой идее.

К немалому удивлению Галки, Валерия Александровна выслушала ее сбивчивый рассказ довольно спокойно.

— Хорошо, что нашелся порядочный человек, — сказала она. — Надеюсь, на этом ты успокоишься?

— Бабушка, зачем так! Ты ведь ничего не знаешь!

— Где мне знать твои дела! — нахмурилась Валерия Александровна, но тут же, смягчаясь, спросила: — Он хоть нравится тебе?

— Нравится, — вздохнула Галка. Что другое она могла сказать?

— Дай бог. Ну, приглашай его в дом. И не делай, пожалуйста, удивленное лицо — я же видела, как он зашел во двор.

В прихожей обычная самоуверенность оставила Кулагина.

— Ты обо всем бабушке рассказала? — удерживая Галку, спросил он.

— Она знает, что ты мой муж.

Кулагин поморщился, словно от зубной боли, и, одернув пиджак, шагнул в столовую. Галка не предполагала, что он может смущаться. Знакомясь с Валерией Александровной, он неуверенно переминался с ноги на ногу и извинялся за то, что, мол, так получилось, что, не спросив ее согласия и даже не предупредив, он так вот взял и женился на ее внучке. И хотя Валерия Александровна ответила сердито, что, дескать, сейчас не принято спрашивать согласия родных, а извиняться перед ними — тем более, Галка видела, что Кулагин произвел на бабушку хорошее впечатление. Как только Валерия Александровна вышла на кухню, Галка заметила не без ехидства:

— Ты был сама почтительность. Я все ждала, что ты вот-вот шаркнешь ножкой.

Кулагин посмотрел на нее так, как смотрят взрослые на дерзкого ребенка — строго, но без обиды. Ничего не ответив, он отошел к стене, на которой висели портреты в тяжелых рамах, и принялся рассматривать их.

— Кто этот моряк с трубкой? — спросил он.

— Мой дед.

— А тот — другой?

— Отец.

— Тоже моряк?

— Был капитаном теплохода «Казахстан».

— Он умер?

— Надо читать местную газету! — неожиданно заорала Галка, подошла к окну и облокотилась о подоконник. Она была зла на Кулагина, а так как Для этой злости не было видимых причин, злилась еще и на себя. Недавно она презирала его, как презирала всех, кто по своей охоте работал на оккупантов. Но если для девушек из кордебалета и хора, отдававших большую часть своего горького пайка голодным семьям, она еще могла найти слова оправдания, то такие люди, как Логунов, Пустовойтова, Крахмалюк, вызывали у нее только брезгливое чувство отвращения. К последним она сперва относила и Кулагина. Однако уже вскоре должна была отметить, что Кулагин в отличие от тех сохранил какую-то элементарную порядочность, чувство собственного достоинства. И все же она не видела большой разницы между ним и тем же Логуновым. Так было до вчерашнего злополучного банкета, до той самой минуты, когда Кулагин неожиданно вступился за нее. Теперь она обязана ему — человеку, которого еще вчера ни во что не ставила. Возможно, это и злило ее.

Галка подняла сброшенную на пол книгу и, в который раз на день, тяжело вздохнула. Но тут же подумала, что напрасно все усложняет, что не ей судить Кулагина, что — как бы то ни было — он вправе требовать от нее если не благодарности, то во всяком случае, более любезного обращения.

За обедом Галку словно подменили: она ухаживала за Кулагиным, как могла: подливала в его тарелку суп, уговаривала съесть еще одну котлету и даже подняла оброненную им салфетку. Кулагин настороженно косился в ее сторону, опасаясь подвоха.

Валерия Александровна тоже обратила внимание на необычное поведение внучки, но, объяснив его по-своему, дружелюбно улыбнулась Кулагину. То, что бабушка принимает все всерьез, Галка поняла, когда на столе появилась бутылка старой мадеры, извлеченная Валерией Александровной из тайников буфета. Эта бутылка была припрятана давно и береглась для особого случая. Галка готова была убить себя за обман.

Кулагин тоже чувствовал себя неловко. Он выпил рюмку густого маслянистого вина, но от второй отказался. Вторую рюмку Валерия Александровна выпила сама. Ее потускневшие, обрамленные печальными черточками морщин глаза потеплели, и она стала рассказывать о тех давно минувших днях, когда с итальянской оперной труппой приехала в Россию.

— В афишах я значилась солисткой, — вспоминала Валерия Александровна. — Но петь мне больше приходилось в хоре. У меня было приятное, но несильное сопрано. Оркестр заглушал меня. Должно быть, поэтому я любила камерное пение. Особенно нравились мне романсы. Однажды в морском собрании, куда мы были приглашены, я впервые услышала романс «Выхожу один я на дорогу…» Пел его, аккомпанируя себе на гитаре, молодой флотский офицер. Пел он, конечно, по-русски, а я тогда знала не больше десятка русских слов. Но офицер пел так задушевно, с такой неподдельной грустью, что мне вдруг захотелось плакать.

— Ну, не такой уж хороший голос был у дедушки, — заметила Галка. Ей было неприятно, что бабушка рассказывает Кулагину то, что, по Галкиному мнению, можно рассказывать только очень близким людям.

— Много ты понимаешь! — рассердилась Валерия Александровна. — У него был великолепный голос и абсолютный слух. В двадцать первом году он получил первую премию за исполнение русских песен.

Она встала и, не обращая внимания на знаки, которые ей делала Галка, пошла к себе в комнату и тотчас же вернулась, неся в руках гитару с черным облупившимся грифом.

— Вот, посмотрите. — Она протянула Кулагину гитару так, что он сразу увидел витиеватые буквы дарственной надписи: «С.П.Ортынскому за лучшее сольно-вокальное выступление на любительском концерте, посвященном Международному дню солидарности трудящихся — 1 Мая. От ПУР Ч. М. Флота».

— Тогда премии присуждались всем залом, — с вызовом сказала Валерия Александровна. — Все присутствующие, а не отдельные авторитеты судили певца. Семен Петрович специально пению не учился, и голос у него был не отработан, но ему аплодировали дольше и сильнее, чем профессионалам.

— Это намек по моему с Сергеем адресу? — впервые назвав Кулагина по имени, спросила Галка.

— Глупости! — прикрикнула на нее бабушка и настороженно посмотрела на Кулагина — не обиделся ли. — Я говорю о певцах, которые в те годы, прикрываясь крикливыми афишами и дипломами консерваторий, разъезжали по провинциям в погоне за длинным рублем. Так что ты напрасно принимаешь это на свой с Сергеем Павловичем счет. Вы еще не избалованы рекламой, да и консерваторий не кончали, — пытаясь обратить все в шутку, заключила Валерия Александровна.

— Ошибаешься, — усмехнулась Галка. — Сергей учился в консерватории.

— Но не окончил, — спокойно заметил Кулагин. — Да и учился я рывками — с большими перерывами.

— Почему так? — поинтересовалась Валерия Александровна.

— Работал, а работа у меня была связана с разъездами. По полгода в Ленинграде не бывал.

— Вы ленинградец?

— Да.

— Немцы передавали по радио, будто они Ленинград захватили.

— Брехня! — не сказал — отрубил Кулагин.

Галка удивленно посмотрела на «мужа». Он сидел, отодвинувшись от стола, и, пробуя пальцами струны, настраивал гитару. Галка только сейчас заметила, что сегодня он одет проще, чем обычно, а его всегда тщательно приглаженные волосы непослушно падают на лоб.

Валерия Александровна открыла окно, и тотчас же в комнату проник аромат спелых яблок. Вместе с запахами сада в комнату вошла разморенная тишина августовского дня. Мелодичный, тающий звон стенных часов только подчеркнул эту необычную тишину. «Будто и нет войны», — подумала Галка.

— Сергей Павлович, — обратилась к нему Валерия Александровна, — вы играете на гитаре?

— Играл когда-то, — сдержанно ответил тот и осторожно тронул струны.

«Семейная идиллия, — усмехнулась Галка. — Не хватает еще самовара и мурлыкающей песни под собственный аккомпанемент». И словно назло ей Кулагин негромко запел. Но она не узнала его обычно ровного, маловыразительного голоса. Она даже не смогла бы ответить, произнес он или пропел первую фразу романса, потому что уже эта фраза поразила ее какой-то необычно убедительной интонацией.

Выхожу один я на дорогу…

Галка прекрасно знала этот романс, но в ту минуту ей казалось, что она впервые слышит его. Казалось, Кулагин не поет и даже не декламирует, а рассказывает, делится чем-то своим — большим, сокровенным. Каждое слово, каждый звук был наполнен музыкой — мелодия и слова были настолько слиты, что не воспринимались порознь. И уже не сам романс — чувства, которыми он был рожден, захватили Галку…

Только когда прозвучал последний аккорд, девушка изумленно посмотрела на Кулагина. Она ничего не могла понять. Откуда вдруг у этого влюбленного в себя, до цинизма равнодушного человека такая проникновенная сила? В каких тайниках души скрывал он ее до сих пор?

Кулагин отвел глаза и молча положил гитару. Валерия Александровна неподвижно стояла у буфета, и только ее сухие блеклые губы беззвучно шевелились, словно старая женщина шептала что-то.

— Спасибо, Сергей Павлович, — наконец тихо сказала она. — Спасибо вам.

Кто-то постучал в дверь. И хотя стук был негромкий, Галка вздрогнула.

— Да, да! — крикнула она,

Собственный голос показался ей необычно резким. Но этот выкрик ей был необходим. Он помог ей прийти в себя, помог стряхнуть дурман стывших в ушах звуков. А когда увидела входящего в комнату дель Сарто, она даже обрадовалась.

— О, синьор дель Сарто, где вы пропадали?! — фамильярно, почти развязно приветствовала Галка итальянца.

— Увы, на службе! — улыбнулся тот. — Здравствуйте. Прошу извинить меня. Я не хотел вас тревожить, но услышал, как здесь пели, пришел, чтобы сказать исполнителю, что он большой певец. Если я не ошибаюсь, Галина Алексеевна, — ваш супруг?

— Да. Познакомьтесь. — Галка уже совсем овладела собой и внимательно наблюдала за обоими мужчинами.

— Мне рассказывали о вашей свадьбе, — говорил дель Сарто Кулагину. — Поздравляю. У вас замечательная жена, Сергей Павлович, а у нее — удивительный муж.

— Мне можно комплименты не говорить. Я не женщина, — холодно улыбнулся Кулагин.

— Это не комплимент, — живо возразил итальянец. — В моем понимании, удивительный — это человек, который способен удивлять. А вы только что удивили меня. Однако не буду вам больше мешать,

— Вы не мешаете, синьор дель Сарто, — вмешалась Валерия Александровна. — Оставайтесь. Будем пить чай.