Глава 16

Джек смотрел в окно невидящим взглядом. Она хочет, чтобы он остался?

«Я, Джонатан, беру тебя, Энн, в жены, чтобы обладать и сохранять право на обладание…

Нет, не обладать. Не сохранять. Только чтобы страстно желать».

Конечно, Энн права. Пока корабельная лодка не придет за ним, будет лучше для нее, если он не продемонстрирует, что презирает ее. Но может ли он положиться на себя, что, оставшись с ней под одной крышей, не потеряет себя полностью в этом серьезном синем взгляде?

— Я должен показать вам дом, — сказал он.

— Если вы не хотите, это сделает экономка.

Он повернулся и посмотрел на нее. Она выглядит спокойной, улыбается, глядя на котенка, как он мчится прочь, задрав хвост.

— Нет, — сказал он. — Я с удовольствием.

Кончик ее носа согнулся, когда ее улыбка обратилась теперь и на него. Улыбка приковала его внимание, тронула сердце.

— Тогда мне бы очень этого хотелось, — сказала она. Джек пошел впереди, стараясь сосредоточиться на доме, …отринуть безумие своих чувств. Он никогда не обращал особого внимания на Уизикомб-Корт. Он знал, что все это будет принадлежать ему. В детстве он провел здесь какое-то время. Почему он никогда не думал, что ему придется здесь жить? Теперь, когда день превращался в сырой вечер, комнаты приветствовали его, как теплый огонь приветствует странника, возвращающегося после бури. Лестницы поскрипывали, как шутки старых друзей. Двери открывались в спокойствие и шептали обещания согласия.

И пока они обследовали одну комнату за другой, его молодая жена начала светиться, как будто под кожей у нее разгоралось зарево.

— Здесь ваша спальня, — сказал он наконец.

Его любимая комната, она простиралась во всю ширину дома с юга на север, открывая обзор местности через три набора окон. Там была кровать с пологом на четырех столбиках. Два диванчика стояли по обеим сторонам камина, где весело горел огонь. Если не считать красоты полированного красного дерева, все в комнате было окрашено или обито тканью цвета слоновой кости или белого. Кроме этого — также неожиданно, как внезапно грянувшая песня, — необыкновенный ковер заполнял середину комнаты. Ковер оживляли роскошные восточные образы, окрашенные птичьим пением и запахом цветущих вьющихся растений. Словно огонь, ковер отбрасывал теплый свет на стены с лепкой. Энн стала в дверях.

— Мне казалось, вам это понравится, — заметил Джек, — хотя вы можете выбрать любую комнату, конечно.

Она подошла к кровати и потрогала белые занавеси.

— Я не знаю, что сказать. Где вы нашли время подумать о том, что может мне понравиться?

— Мне пришлось послать приказ открыть дом. Сообщить прислуге, какие кровати, какие камины…

Он ощутил странную неуверенность, словно ему действительно станет больно, если она отвергнет выбор, но она повернулась к нему, ее глаза блестели.

— Я думаю, что красота комнаты проистекает из ее простоты, — сказала она. — Но этот великолепный ковер заполняет пространство, как биение сердца.

— Он вам нравится? Она улыбнулась.

— В такой комнате можно танцевать, — проговорила она. — Мне она очень нравится. Очень. Благодарю вас, Джек.

Воспарив сердцем, он повернулся и распахнул дверь.

— Тогда я надеюсь, что подарки вам тоже понравятся!

— Подарки?

— Свадебные подарки. Внизу. Где нас, кроме всего прочего, ждет трапеза.

Она спустилась следом за ним в маленькую гостиную, обшитую дубовыми панелями, комнату, где он провел в детстве много спокойных и счастливых часов. Перед огнем был накрыт стол на двоих. Не официальное пространство столовой, просто интимный ужин для четы в их брачную ночь.

Высокий профессионализм английских слуг никогда не перестанет изумлять его.

Два сундука стояли у стены. Энн села в шезлонг, а Джек откинул крышку первого. Он сунул руку внутрь и вынул стопку книг и брошюр.

— Почти все, что было опубликовано об ископаемых ящерах, — сказал он. — Статьи о последних исследованиях. Книги по анатомии, геологии. Все, что, по моему мнению, может помочь вам в изучении окаменелостей.

Энн побледнела, потом покраснела, как роза.

— Вы подумали и об этом? Для меня?

Она подошла и стала на колени рядом с сундуком, а потом заглавие за заглавием сопровождала восклицаниями. Прижав к груди несколько больших томов, она вернулась к шезлонгу.

— Ах, как мне хотелось прочесть вот это — и это! Но как вы смогли собрать все это так быстро?

— Я приказал сделать это, как только мы приехали в Уилдсхей, — власть Блэкдаунов.

Она провела рукой по обложке иллюстрированного трактата и улыбнулась:

— Благодарю вас, Джек.

— Вы не хотите узнать, что во втором сундуке? Она рассмеялась:

— Лучше этих книг ничего не может быть!

— Для ума, — сказал он. — Но что насчет духа?

Он открыл вторую крышку и выбросил оттуда буйство цвета: синий шелк, на котором серебряной нитью были вышиты крошечные цветочки; бледный, мягкий, как шепот, нефрит с маленькими золотыми птичками; чистый, почти прозрачный с белым рисунком на белом фоне, где призрачные драконы изрыгают свое сжигающее снег дыхание под призрачными деревьями с листьями, похожими на пальмовые; потом красный, потом кремовый, потом желтый…

Им овладело что-то похожее на безумие. Он подошел к своей молодой жене и начал разворачивать один рулон цветного шелка за другим, как будто хотел отбросить ее простое платье и расшить его чувственностью.

— Вот, — сказал он, когда синий, золотой и зеленый каскад свесился с ее колен. — Герцогиня пришлет портниху, но я привез эти ткани для вас с другого конца света.

Ее пальцы блуждали по тонкой вышивке — тонкой, как паутина, и ее лицо вспыхнуло — прекрасное, безумно желанное.

— Не для меня, — возразила она. — Тогда вы обо мне еще не знали.

— Вздор! Это все для вас. Они предназначались вам, когда я их покупал. Просто тогда я этого еще не понимал. — Джек задрапировал ее плечи садом мелко вышитых цветов. — Этот синий как раз в цвет ваших глаз, когда вы сердитесь.

— Сержусь? Он рассмеялся: — Да!

Она провела пальцами по шелку, поднесла газ кремового цвета к лицу и провела им по щеке.

— Но сейчас я не сержусь.

— Значит, будете сердиться, — сказал Джек. — Я женился на вас, но обещал вас оставить. Вы рассердитесь.

Она встала. Шелка скользнули вниз и образовали водоем, окраской схожий с кушеткой позади нее.

— Почему я должна сердиться, если все, что произошло, началось по моей вине?

Он схватил ее обеими руками.

— Не надо быть такой кроткой, Энн!

— Сегодня день моей свадьбы, — сказала она, сжав его пальцы. — Я буду настолько кроткой, насколько мне хочется.

От ее волос исходит запах: невинность лаванды и розмарина, сладко запретные. Темный пульс забился в его чреслах, тяжелый, жаркий и отнюдь не невинный. Ему страшно хотелось поцеловать ее, но он балансировал на лезвии ножа между двумя желаниями. Он жаждет ее. Или он жаждет — чего? Свободы?

— Не хотите ли еще чего-нибудь в качестве свадебного подарка?

Она покачала головой:

— Нет. Ткани эти очень красивы. Книги еще лучше. Я вообще ничего не ждала.

Дверь отворилась, и Джек отошел от молодой женщины.

Энн оглянулась. Слуга в ливрее внес поднос. Джек подвел ее к столу. Слуги вносили череду изысканных, старательно приготовленных блюд. Она клевала все, ела ровно столько, чтобы он не заметил, что никакого аппетита у нее нет.

Она потеряла Джека. Он уедет в Азию и никогда не вернется. Конечно, она может начать новую одинокую жизнь в этом чудесном доме. Она не жалела о том, что потеряла Артура и даже Хоторн-Аксбери. Она — леди Джонатан Деворан Сент-Джордж. У нее будет столько возможностей. Но это будущее еще не началось по-настоящему, а настоящее было все еще очень живо.

Наконец со стола убрали скатерть, и слуги ушли. Свет пламени плясал на серебряном блюде оранжерейных фруктов, сверкал на гранях графина с бренди.

Энн перебирала горсть виноградин, раскладывая их по своей тарелке с золотым ободком. Джек мучительно красив, он рассказывает разные истории, пьет дорогое вино, развлекая ее, как будто она посторонняя. Его пальцы, ласкающие ножку бокала, красивы. Его улыбка прекрасна, порочна, как у падшего ангела.

Если протянуть руку через стол, можно прикоснуться к нему. Она опустила веки, словно отгораживаясь от солнца.

«Ты должна пройти через это, Энни! Хватай жизнь обеими руками! Даже если это означает, что, когда он уедет, твое сердце разобьется».

Она открыла глаза и стиснула руки, лежавшие на коленях. Его темные волосы падают на лоб. Он лукаво улыбнулся, и сердце у нее замерло.

— Я знаю, чего бы мне хотелось, — сказала она.

— В качестве свадебного подарка? Я подарю это вам, если это в моей власти.

— Вы обещаете?

— Да, и что же это?

Руки у нее задрожали, ладони слегка вспотели.

— Я хочу ребенка.

Джек застыл на месте, словно услышал поступь подкрадывающегося зверя. Почти пустой бокал выскользнул из его пальцев. Бренди ручейками разлилось по полированному столу.

— Я не имею на вас права как на жену. Я могу уехать в любой день. Вы, вероятно, никогда меня больше не увидите.

Она вздернула подбородок, стараясь справиться с паникой.

— Стало быть, вы оставите меня здесь одну? Я согласна. Вы отняли у меня жизнь, встряхнули ее и рас — плескали по этим новым руслам — я согласна. Но разве вам не кажется, что я имею право на утешение — на ребенка?

— Вы снова выйдете замуж, вы родите ребенка от другого.

— Нет, не выйду. Даже если вы погибнете, я больше не выйду замуж. Если вы не подарите мне ребенка сейчас, у меня никогда не будет детей, а это чересчур большая цена, которую мне придется заплатить, Джек.

Его пустой бокал подкатился к блюду с фруктами. Руки сжались так, что костяшки побелели.

— Я обещал себе, что не…

— Почему же? Мы ведь женаты.

— Да, — сказал он и внезапно опустил голову на руки. — Вы правы, я не могу лишить вас детей.

Сердце у нее гулко забилось. По коже пробежала волна жара.

— И еще мне хочется узнать побольше о том, чего я не знаю. Если только это вам не неприятно…

Он опустил руки и поднял голову. К ее удивлению, он улыбался.

— Дорогая моя девочка, ничто, связанное с вами, не может быть неприятно для меня. На самом деле вы очень даже приятны мне.

— Вот как?

— Если я и колебался, то лишь потому, что сказал себе, что для вас будет лучше воздержание. Я пытался вести себя благородно. Но, помоги мне Бог, Энн, я не чувствую в себе никакого благородства. Вы как-то сказали, что я герой. Черта с два я герой! Я обыкновенный мужчина, и я хочу вас с потрясающей душу силой. Разве вы этого не понимаете?

— Я не знаю, почему вы считаете, что сдержанность благороднее всего. Потому ли, что существуют порочные вещи, вещи, которых я не должна знать?

Он поднял брови:

— Порочные вещи?

— Которые мужчина и женщина делают вдвоем. — Энн начала декламировать по памяти. — «Можете ли вы отрицать, что были добровольным учеником у самых бесстыдных куртизанок и наложниц? Что вы вступали в связь с каждой похотливой, экзотической женщиной от Греции до Азии, которая предлагала вам свои развратные объятия?» Это из-за этого?

Он отвел глаза, губы его немного сжались.

— Господи! И веря всему этому, вы все же просите меня показать вам?

Энн подалась вперед, зная, что лицо у нее пылает, как свеча.

— Почему ваша матушка произнесла эти ужасные слова? Правда ли это, в конце концов?

Он снова посмотрел на нее.

— Не та правда, какую имела в виду моя мать. Мне всеми фибрами моего существа хотелось бы показать вам это, Энн. — Он покусал губу и закинул голову назад, преисполненный изумления. — Увы, я не знаю, что означают «развратные объятия».

— Но герцогиня что-то имела в виду, говоря это, — сказала Энн.

— Матушка играла. Она хотела, чтобы я признался в грехе, чтобы она могла простить меня и принять своего блудного сына обратно в объятия семьи. Я не поддержал игру. Разговор шел не о сексуальности, а о власти.

— О власти?

— Моей матери хотелось выяснить, может ли она по-прежнему руководить мной. Я показал ей, что это невозможно. И еще я попытался показать ей, что мы можем по-прежнему любить друг друга.

— Но Райдер согласился с ней, и Артур тоже.

— Со всей этой болтовней о чистоте? — И словно только Г что заметив его, Джек протянул руку к своему бокалу и поставил его как положено. Пальцы у него стали липкими. Все еще смеясь ей в глаза, он слизал следы вина. — Что, скажите, может быть нечистым у тела? Ни одна из древних восточных религий не учит такому вздору.

— Значит, вы действительно стали чужеземцем? Именно этого боится ваша матушка, да?

— Англию словно охватывает безумие. Всякий разводит эту новую философию стыда и неведения. Когда распутным двором правил принц-регент, ханжество не было в чести.

Это, конечно, была не та непристойная, веселая Англия времен Шекспира или остроумная, безнравственная Англия времен Георга Второго. Но лицемерному требованию чего-то называемого чистотой женщины теперь все мы должны подчиняться. Хотя английские вечерние платья обнажают больше женского тела перед мужскими взглядами, чем любая женщина Востока сочла бы приличным.

Энн посмотрела на свое платье — одно из платьев леди Элизабет, оголяющее плечи. Приглашение, чтобы он смотрел на нее с желанием?

— Вы хотите сказать, что все мы лицемеры?

— Бога ради, почему мы должны демонизировать любовные ласки? Что могут делать вдвоем любовники такого, что можно назвать развратным, разве только одна из сторон не может или не хочет искренне согласиться с этим?

Ей хочется ему верить.

— Тогда почему вы думаете, что было неправильным предаваться любви со мной в коттедже или позже, у фонтана?

— Потому что вы не знали, на что соглашаетесь.

— Но я не просила вас остановиться, даже когда начала понимать. Я не ребенок и не дура. Если вы согрешили тогда, я была равной участницей в этом. Откажите мне в этом, и мы окажемся в тупике.

— Нет, я не отказываю вам в этом, хотя не думаю, что кто-то из нас действительно думал о последствиях.

— Ну, я-то, разумеется, не думала, — сказала она, собравшись с духом и улыбаясь ему. — И все же это случилось, и теперь я хочу узнать больше.

Джек взял графин и снова налил ей вина.

— Что именно вы хотели бы узнать, леди Джонатан?

— Все, чему вас научили эти экзотические дамы. Если только вам не будет неприятно показать мне?

Он радостно засмеялся.

— Нет, — сказал он, — это меня не огорчит. — Он поднял свой бокал и проглотил бренди, и пламя заиграло на витой ножке. — Моя дорогая Энн, в данный момент мне очень хочется расстегнуть все эти глупые английские пуговицы и овладеть вами, устроив оргию развратного наслаждения. Мне — только желательно быть уверенным, что вы сказали все это серьезно. Я доверяю вам. Даже в таких вещах, которые ваш брат счел бы порочными.

— Ничего порочного нет, хотя есть практики, которые Райдеру показались бы непристойными.

— А вам — нет?

— Нет, если это просто способы найти наслаждение, а не обеспечить потомство.

— Стало быть, что бы ни делали любовники, это не может быть греховно?

— Нет, разве только вы решите, что вам что-то не нравится или вы предпочтете не экспериментировать.

— Вся наука стоит на экспериментах, — сказала Энн, призвав на помощь безумную браваду, — если мне что-то не понравится, я вам скажу.

Он поставил свой бокал и обвел пальцем его край.

— И все же мне кажется, что вы немного побаиваетесь.

— Ну и что? Даже если теперь я холодею от ужаса, чего здесь бояться?

— Только одного — я очень старался не усложнять наши отношения. Мой корабль в Индию может прибыть в любой день. Я дам вам это, если вы настаиваете, но большего я не могу предложить, Энн.

— Вы можете дать мне все это сейчас. С последствиями, если они будут иметь место, я справлюсь сама. Это мой свободный выбор.

— Я дам вам все, что смогу, в эти несколько оставшихся дней, пока мы вместе. Если вы скажете «хватит», я остановлюсь.

Она дрожала, охваченная таким ужасом, словно ей предстояло шагнуть с утеса.

— После этого я буду уже другой. Я изменюсь, да?

— Да. Вы станете другой. Все равно хотите рискнуть?

— Да, Джек. Хотя я понимаю, что вы хотели не этого, хотя я понимаю, что это ничего не уладит, в конце концов, но теперь я все же ваша жена. И вряд ли я попрошу вас прекратить.

Джек поднялся из-за стола. Кожу ее стало пощипывать от ожидания — она словно ожила для жаркой чувствительности. Она его любит. Она хочет его с ужасающей силой. И ей действительно необходимо иметь ребенка. Его ребенка. Дитя, которое придаст смысл и цель всей ее жизни, которую она проведет без лорда Джонатана Деворана Сент-Джорджа, укравшего ее душу. Дитя, которое разобьет ей сердце, когда вырастет и превратится в еще одного человека с независимым духом, который оставит ее.

— Ну что ж, прекрасно. — Его пальцы погладили ее шею сзади. — У меня больше не осталось аргументов. Давайте любить друг друга без всяких ограничений.

Она молча кивнула.

Джек снял с себя фрак, потом нагнулся и прошептал ей на ухо:

— Но сначала мы должны сделать заклинания на счастье.

— Заклинания?

— В Китае драконы разбрасывают огромные жемчужины счастья по небу. Мы обязательно должны пробудить дракона счастья. Я думаю, вот здесь, на внутренней стороне вашего локтя. — И Джек провел ладонью по рукаву ее платья.

Огонь согрел ткань его рубашки и озарил чудесные черты его лица. Энн смотрела, как он расстегивает ряд крошечных пуговок, идущих от запястья к локтю. Потом он закатал рукав, чтобы провести пальцем по ее коже. Его четко очерченные, красивые пальцы тепло блестели в мерцающем свете. Энн глубоко вздохнула и отдалась ощущениям.

Однако, несмотря на все то, во что она, как ей казалось, верит, она чувствовала себя порочной. Распутной, порочной и падшей.

Джек стал на колени позади нее, положил ее запястье себе на колено, потом окунул палец в бренди, разлитое по столу, и начертал ряд изящных символов на ее коже. Точно древние руны, выточенные из рубинов, таинственные знаки горели на ее белой коже.

— На счастье? — спросила она.

— На счастье. — Знаки шли один за другим от запястья до локтя. — Вот этот знак означает мудрость, а этот — милосердие. — Джек осторожно подул на знаки из бренди, по коже ее побежали мурашки. — Вот это изобилие, а вот здесь знак долгой жизни и счастья.

— Вот как? — сказала она. — Я буду носить их всегда?

— Да, хотя сейчас я их слижу.

И он провел кончиком языка по руне из бренди, означающей долгую жизнь. Какое это было наслаждение!

— Ах! — сказала она. — Боже мой! Золотисто-темный взгляд из-под густых темных ресниц пригвоздил ее к месту, словно она была овцой, обреченной на заклание, добровольно предлагающей себя божеству тигров.

— Так я разделяю счастье с вами и становлюсь мощным и плодовитым. Это гарантирует нам младенца.

Джек по-прежнему не сводил с нее глаз, а губы двинулись дальше, осторожно слизывая по одному символу из бренди за раз. Ее порочный ангел — довольный, пылкий, сосредоточенный только на ее наслаждении.

— Теперь милосердие, — сказал он, целуя ее выше, почти у сгиба локтя.

Волны дрожи пробегали и пробегали по ее телу, — казалось, что он целует ее везде, даже в самых запретных, невообразимых местах.

— А теперь мудрость!

Она таяла на своем стуле, как свеча, поставленная слишком близко к огню.

— Вот, — сказал он. — Теперь мы не можем сделать ничего неразумного, но, наверное, нам следует нарисовать для уверенности больше символов счастья.

— О да, — сказала Энн. — Да, прошу вас.

Все еще глядя на нее, он присел на корточки — глаза сверкали весельем и пониманием.

— Да, прошу вас? — повторил он усмехаясь. Она закрыла пылающее лицо руками.

— Мне это понравилось. Я не думаю, что это дурно.

— Тогда мы попробуем кое-что еще. Это вам может понравиться. — Он взял ее правую ступню и снял с нее туфельку. — Хм, самые лучшие шелковые чулки! Не годится пачкать их бренди. — Его рука скользнула вверх к самому бедру. — Здесь, — сказал он, поднимая ее юбку выше колена, — нужно обеспечить побольше счастья здесь.

Она и раньше бывала перед ним голой. Они слились у фонтана. Но позволить ему задрать на себе юбку за обеденным столом! Хотя подол платья и прикрывал самые сокровенные места, его ладонь гладила ее так, словно он ощущал бесконечный восторг от прикосновения к мускулам и мягкой плоти над подвязками.

— А если войдет кто-то из слуг? — Вопрос этот прозвучал чуть слышно от волнения.

— Если они войдут, то сразу же уйдут, но сюда никто не придет.

Лицо у нее пылало так, что могло бы поджечь лес. Он снова окунул палец в бренди.

— Ах, — сказала она. — Вы, конечно, не собираетесь ничего писать здесь?

Веселые морщинки обозначились в уголках его губ и глаз.

— Разумеется, собираюсь!

Энн вцепилась в стул обеими руками, а он начал чертить руны из бренди на внутренней стороне ее бедра.

— Двойственность Созидающих Небес, — сказал он. Потом сотворил еще набор черточек.

— Гора остается, когда пламя вздымается над ней, — странник, чей единственный отдых — внутри.

— Мне не придется странствовать, — сказала Энн сдавленным голосом. — Но вам — придется, мне нужно бы начертить это на вас.

— О, вы будете странствовать! — Безумное веселье послышалось в его голосе. — Я отвезу вас во всевозможные новые места.

Ее нога, лежавшая на его колене, задрожала.

— Сяо Чу — Смиряющая Власть Малого. «Мягкий ветер и созидающее небо, когда облака собираются. Мягкость должна смирять решительность». — И он начертил еще один знак наслаждения на ее горячей коже.

Энн не хотелось, чтобы он останавливался.

— Тхай — небо и земля соединяются в гармонии, создавая мир. А теперь, чтобы разделить это с вами…

Кончик его языка, слизывая следы бренди, коснулся Двойственности Созидающих Небес, и с губ ее сорвался вздох, похожий на благословение. Он поцеловал руну для Странника. Губы его задержались на Смиряющей Власти Малого, потом двинулись выше, слизнули Покой, и вот темные волосы уже рядом c краем ее юбки.

По всему телу Энн бежали мурашки. Она плавилась в его руках, как воск.

— Хотите большего? — спросил он.

Она кивнула, не в силах говорить. Его глаза — непроницаемая ночь. Он поднял ее на руки и понес на кушетку.

Кушетка пылала ярким шелком. Джек думал только о своем возбуждении — о желании этой английской молодой женщины, которая не знала ничего, кроме «да». Его жены!

Он посмотрел на ее пылающие щеки. Она легка как пушинка, ее голова лежит на его плече, ноги свесились. Она зарылась лицом в его воротник и вздохнула. Ужасная боль замкнулась вокруг его сердца, словно оно готово разбиться. Может быть, и он будет разбит, как нефритовый конь Райдера, но сначала он даст ей этот серьезный урок. Даже если ему придется употребить всю свою выучку, чтобы сохранить под контролем хрупкие границы своей души.

Он усадил ее на кушетку. Буйство шелка пылало чувственными цветами. Энн горела, как бумажный фонарик в тихую ночь. Его собственные чувства начали исчезать, словно их поглощали ощущения, толпящиеся в его голове. Огонь потрескивал, но шум становился все слабее, превращаясь в далекое эхо. Дым, вино и лаванда смешались в один запах, который рассеялся в небытии. Все его существо сосредоточилось в копье желания.