Глава 1

Узоры, наведенные хной, украшали лодыжки женщин, снившихся ему по ночам. Их взгляды из-под шелковых вуалей манили к неизведанным наслаждениям. Чувственные воспоминания будоражили его воображение, скрашивая ожидание.

Дождь полоскал улицу, соляной раствор блестел на бочках и ящиках. Мачты «Рискованного» — судна, прибытия которого он дожидался, — вонзались сквозь потоки дождя в набрякшее небо у одного из причалов. На этом судне контрабандой везут священную реликвию. Кто-то везет сокровище и беду. Пока Джек не выяснит, кто он, ему придется терпеть. Грезы об азиатских гуриях с подведенными сурьмой глазами растворились в дымке английского дождя.

Пассажиры с корабля поднимаются в город, ветер дует им в спину, словно волна тревоги пробегает по толпе. Какая-то молодая женщина с трудом спускается по склону, словно плывет против течения. Толпа обтекает ее черный зонт, как речной поток скалу. Почему бы, черт побери, ей не переждать дождь в трактире?

Джек усмехнулся. Может статься, здешние трактиры не слишком подходят для молодой дамы, путешествующей в одиночку? А она, несмотря на свою дурацкую корзину, производит впечатление дамы, со всеми присущими им атрибутами — нелепой шляпой, корсетом на китовом усе и туго накрахмаленными английскими нижними юбками.

От очередного порыва ветра зонтик надулся, а потом сложился с резким хлопком. Борясь с толпой и ветром, женщина сжала рукоятку в вытянутой руке. Шляпка сползла набок. Дождь бил ей в лицо. Что-то на мгновение привлекло внимание Джека, хотя он не мог в точности сказать, что именно. От дождя и ветра ее губы и щеки разрумянились — озябшая, съежившаяся английская девушка с тонким носиком — скучная и добродетельная, как воскресная проповедь.

Однако в ее лице было что-то яркое, смелое, странно интригующее и неожиданное. Джек с трудом заставил себя заняться толпой — и как раз в этот момент кто-то налетел на девушку. Обремененная корзиной, она покачнулась.

Матрос с суровым лицом и мешком за плечами пробивался сквозь толпу пассажиров и толкнул ее. Молодая дама, споткнувшись, едва не упала. Матрос, судорожно оглянулся через плечо и с удвоенной энергией принялся прокладывать себе путь сквозь толпу дальше.

Ветер наконец одержал победу, и зонтик взлетел вверх подобно растрепанному ворону. И тут на Джека снизошло озарение. Теперь он действовал машинально, позабыв о риске. В такие минуты он испытывал ни с чем не сравнимое чувство полноты жизни, посещавшее его только в чрезвычайно опасных ситуациях.

Он ринулся в толпу.

Дама с корзиной на мгновение подняла голову, проследив за полетом своего зонта, потом пожала плечами и поспешила дальше.

Раздался звук рожка. Наклонив головы, пассажиры с корабля ускорили шаг. Из «Розы и короны» выскакивали люди. Экипажи, повозки и верховые лошади сгрудились, расчищая место, — в самое неподходящее время прибыла почтовая карета, а дождь превратился в потоп. Джек пробивался вперед, толпа расступалась перед ним, словно рассеченная мечом.

Матрос, втянутый в эту суматоху, дико озирался. Неожиданно люди отпрянули, вскрикнула какая-то женщина. Матрос, распластавшись, лежал на мостовой лицом вниз. Джентльмен в дорожном плаще со множеством пелерин спокойно и властно перевернул его, в то время как зеваки с широко раскрытыми глазами толпились вокруг, как мокрые овцы, согнанные собакой.

Джек с бешено бьющимся сердцем бросился к месту происшествия. Обостренное внимание схватывало каждую деталь сцены. Толпа, тело, кареглазый джентльмен с тростью и в модном котелке полунаклонился над трупом. Все движутся как во сне, даже движение собственной руки он видел как бы со стороны, когда присел на корточки и закрыл моряку глаза.

Значит, это и есть ожидаемый человек из Бристоля! И Джек пришел слишком поздно. Какие жестокие слова! Матроса задушили, убили, набросив проволоку на горло. Мешок его исчез.

— Не подавайте виду, что вы меня узнали, — тихо сказал Джек, все еще сидя на корточках. Пассажиры топтались в отдалении и слышать их не могли. — Хотя я чертовски рад видеть вас, Ги.

Джентльмен в дорожном плаще замер, не обращая внимания на воду, стекавшую с подола его плаща. Вокруг сапог образовалась лужица.

— Джек, клянусь всем, что свято! Или лучше сказать — всем, что проклято? Господи, я должен был это предвидеть! Кто еще может раздвинуть толпу, как воды Красного моря перед Моисеем, даже обрядившись оборванцем?

— Я не хотел бы сейчас открывать всему свету, кто я такой. Вы не поверите, каким неприметным я могу быть, когда это необходимо. Так что прошу прощения, но нам придется обойтись без объятий и рукопожатий.

— Зачем весь этот маскарад?

Джек выпрямился, лицо его помрачнело, но не утратило выражения почтительности, обычного для всякого матроса, с которым разговаривает джентльмен.

— Разумеется, затем, чтобы воспользоваться представившейся случайностью — мне нужна помощь, а вы тут как тут, кузен Ги Деворан…

— Это не случайность, я собирался встретить именно вас. — Ги кивнул в сторону тела. — Это ваш дружок?

— Нет, хотя признаюсь, его смерть немного меня расстроила.

— Потому что у англичан никогда не используется гаррота, тогда как убийцы… Откуда это вы прибыли?.. Убит именно таким способом.

Джек отступил и сдернул с головы капюшон. Тощий человек в зеленой куртке пробирался сквозь толпу.

— Ги, будьте добры, позаботьтесь об этом бренном теле.

— При одном условии — вы все объясните мне потом за бренди.

Мельтешащие пассажиры на мгновение загородили зеленую куртку.

— Насчет бренди не сомневайтесь, насчет объяснения не ручаюсь.

Ги нахмурился:

— Если вам удастся остаться в живых, вы сделаете это в Уилдсхее. Все члены вашей семьи будут счастливы видеть вас.

— Я, без сомнения, отправлюсь в фамильный особняк… — ответил Джек, — но не раньше чем переоденусь. В таком виде я, разумеется, не очень-то понравлюсь матушке. А пока проследите, чтобы никто не добрался до карманов этого мертвеца прежде, чем я вернусь.

Ги немного подумал, а потом повернулся и крикнул:

— Эй, вы! Отнесите этого человека в «Розу и корону»! Произошел несчастный случай…

Двое рабочих прикоснулись к шапкам и вышли вперед. Толпа начала расходиться, зеленая куртка исчезла.

Пистолет скользнул ему в руку, и Джека поглотила толпа. Теперь он шел, ведомый только своим чутьем и призрачным запахом сандалового дерева.

Он заметил человека в зеленом в тот момент, когда тот свернул в безлюдный переулок. Джек, насторожившись, двинулся за ним. Преследуемый проскочил мимо груды ящиков, потом огляделся и остановился: скорее всего это малаец, хотя теперь он человек без совести и родины, один из многочисленных сорванных с насиженных мест моряков в обширной Британской империи. Джек притаился за грудой ящиков и стал наблюдать.

Еще одна фигура вынырнула из-под навеса выступавшего верхнего этажа: человек в синем тюрбане. Малаец вытащил из-под полы своей зеленой куртки мешок убитого матроса. Второй вырвал его у него из рук и вывалил содержимое на брусчатку мостовой. Перерыв все, он что-то вопросительно прошипел. Малаец пожал плечами и выбросил вперед обе руки общепринятым жестом: ничего!

Человек в тюрбане, отшвырнув в сторону пустой мешок,

подошел к малайцу с явным намерением учинить допрос с пристрастием. Матрос покачал головой. Проворная, как кобра, рука схватила его за горло. Малаец задыхаясь, закатил глаза. Задав несколько вопросов, нападавший разжал пальцы и швырнул на мостовую горсть монет.

Малаец нагнулся, чтобы подобрать их. Человек в синем тюрбане свернул за угол и исчез.

Джек бесшумно двинулся вперед, но все-таки преследуемый успел его заметить, повернул голову и оскалил зубы. Но Джек опередил его и ударил ребром ладони ему по шее. Малаец рухнул как подкошенный.

Синий тюрбан исчез в проулке, ведущем в район, густо застроенный складами, мастерскими и доходными домами. На перекрестке след человека затерялся в путанице других следов. Человек пропал из виду, но это не имело значения. Он всего лишь еще один подручный, хотя наверняка более опасный. Вне всяких сомнений, теперь он уже далеко, за несколько улиц отсюда, но он ничего не принесет своему нанимателю, кроме разочарования.

Джек подошел к лежавшему без сознания малайцу и втащил его под навес. Холстина на мешке матроса пропахла морской солью, дегтем, потом, табаком. Никакого сандалового дерева, никакого дикого неведомого запаха Востока. Ничего.

Без особой надежды Джек вывернул карманы малайца, прощупывая каждый шов и дюйм подкладки. Смертоносная проволока нашлась в кушаке. Голые ноги матроса, странно беззащитные, согнулись на мокрых камнях. Джек уставился в коричневое лицо, не понимая, с какой стати он испытывает жалость к этому убийце.

Он снова оглядел разбросанные вещи, потом, как положено доброму вору, собрал все, что имело хоть какую-то ценность — монеты, бристольскую матросскую трубку, нож, — оставив только полотняный носовой платок. Поразмыслив, Джек забрал и его тоже.

Почтовая карета высадила пассажиров, взяла новых и отправилась в обратный путь. Пассажиры с корабля разошлись по разным трактирам или разъехались. На улице остался только настырный дождь, засыпавший все вокруг мелкой водяной пылью. Комок черной ткани катился вдоль фасада лавки. Джек, огибая лужи и навоз, схватил сломанный зонтик за рукоятку.

А потом рассмеялся, словно заглянул в лицо своей неудаче.

— Мое дорогое дитя, ты промокла до нитки, — сказала тетя Сейли, едва открыв дверь. — Ты проделала такую дорогу из Лайма! Мы пытались высмотреть тебя в окно, но такой ужасный дождь, и еще целая толпа… Дороги совсем развезло?

Мисс Энн Марш поставила на пол корзину, развязала ленты и наклонилась, чтобы поцеловать тетку в щеку. Вот ведь смешно: она до сих пор не может успокоиться, словно только что избежала страшной опасности.

— Настоящая топь! Поэтому мы прибыли с большим опозданием. — Она сняла свою промокшую шляпку и попыталась скрыть ощущение томительного смущения. — Только я успела выйти из кареты мистера Трента и спуститься с горы, как попала в давку, точно яблоко в пресс для сидра. Прибыл какой-то корабль?

— «Рискованный» вернулся с Востока. А как там, дома? Все в порядке?

— Все передают поклоны. Я привезла вам последние папины проповеди, корзину со свежими фруктами из нашего сада и славную жирную курицу от матери.

Тетя Сейли просияла:

— Брат прислал мне самый лучший подарок — мою любимую племянницу. А теперь вылезай-ка из этих мокрых одежек, пока не простудилась!

С полей шляпки капала вода. Энн встряхнула шляпку и отдала ее теткиной горничной Эдит. Та, в большей степени друг и компаньонка, нежели прислуга, стояла, усмехаясь, позади своей госпожи, словно и сейчас готова была утешать маленькую девочку, разбившую коленку. Произошла небольшая заминка — пришлось сначала уложить шляпку и развязать ридикюль, висевший на шнурке на запястье у Энн, и только потом ей помогли снять с себя длинную мантилью.

— Спаси нас Господь, — сказала Эдит. — Да она же насквозь мокрая и тяжелая, точно свинцовая!

Энн обняла ее.

— Когда небеса разверзлись, все пригнули головы. Я налетела на кого-то и потеряла зонтик.

Ну вот, все позади! Ей стало лучше, словно и не было того матроса с лицом, искаженным от ужаса. Мир начал возвращаться на круги своя, где жизнь течет благополучно и обыденно.

Эдит поспешила на кухню, но губы тети Сейли укоризненно сжались.

— Мистер Трент должен был проводить тебя.

— Он так и собирался сделать, тетя. Он настаивал на этом, но ему нужно было присмотреть за лошадьми, а мы и так припозднились, поэтому я не захотела ждать. Его слуга принесет сюда мой саквояж позже, а сам Артур придет проститься, прежде чем уедет в Лондон поговорить с отцом.

— Насчет женитьбы? Ну-ну! — И миссис Сейли направилась в гостиную и уселась там в кресло, стоявшее у ярко пылавшего камина. — Ты обручена с весьма достойным молодым человеком, дорогая, пусть его ухаживание и было столь скоропалительным. Ты живешь в деревне, там так спокойно, новые люди появляются нечасто, и я уже начала беспокоиться, что ты вообще никогда не выйдешь замуж.

Энн тоже подсела к огню. От ее сырого подола зазмеились тонкие струйки пара. Случай на улице — всего лишь маленькая неприятность, вот и все. Что может быть лучше вот этой жизни? За ней ухаживали. Она приняла предложение, через пару месяцев выйдет замуж.

— Я знаю, что довольно тяжело схожусь с незнакомыми людьми, — сказала она, — но мистер Трент мне кажется почти что членом нашей семьи. Пусть даже его вера строже, чем наша, но мне с ним хорошо с самой первой встречи. А пока нет ничего лучше вот этого огня — как он весело потрескивает в очаге, и пусть дождь льет как из ведра, бьется в окна, и труба содрогается от ветра!

— Мне все-таки неприятно думать, что тебе пришлось пробираться через такую толпу без сопровождения мужчины.

— Нужно было сделать всего несколько шагов по улице, такое незначительное нарушение приличий!

Миссис Сейли фыркнула через силу.

— Пока капитан Сейли был жив, окружение у нас было совсем иное. Теперь вокруг толпы моряков и всякого сброда! Даже если пассажиры «Рискованного» и были самыми респектабельными людьми в мире, мало ли что могло случиться. Мистер Трент поступил опрометчиво, так я и скажу ему сегодня вечером.

— Очень прошу вас, тетя, не надо! Это смутит его до крайности. — Энн начала расшнуровывать ботинки. — И что особенного могло со мной случиться, разве что я потеряла зонтик и платье у меня слегка промокло…

Дверь отворилась, появилась Эдит без чайного подноса. Она выглядела такой потрясенной, словно узнала о нашествии варваров на побережье Англии.

— Вот это лежало у вас в корзине под курицей, мисс Марш, — сказала Эдит. — Очень странная штука! Не знаю даже, что с ней делать.

И горничная вложила в руки Энн причину своего потрясения.

— Боже мой! — сказала Энн. — Неудивительно, что корзина у меня была такая тяжелая!

Она повертела обретенный предмет, провела пальцами по его поверхности, заметив следы чего-то красного вроде ржавчины, длину свирепого режущего края, зазубренного, как лист: зуб, который мог бы принадлежать существу более крупному и опасному, чем все, что ныне существует в мире, и который под давлением веков превратился в камень.

Зуб был такой странный, что девушку пробрала дрожь.

— Под маминой курицей, вы сказали? — Она встретила взгляд тети Сейли, потом посмотрела на встревоженную Эдит: — Но я никогда в жизни этого не видела!

Джек вошел в «Розу и корону». Мертвого матроса положили на стол в задней гостиной, лицо накрыли салфеткой. Рядом, развалившись в кресле, вытянув перед собой ноги и сложив на груди руки, сидел Ги. Графин с бренди стоял в ногах у трупа, рядом — два пустых стакана.

Ги выпрямился, словно хотел протянуть руку для пожатия, но улыбка исчезла с его лица, когда он встретил взгляд Джека, и опять откинулся назад. На мгновение боль подорвала решимость Джека. Он отогнал ее, бросил зонтик в угол и подошел к телу.

— Вот бедняга! — Джек снял салфетку, чтобы взглянуть в лицо покойному. — Ссора из-за женщины, как ты думаешь?

— Я так не думаю, — сказал Ги. — Его смерть слишком тебя интересует. Когда же это ты успел вернуться в Англию?

Выражение лица у матроса было странно мягкое.

— Три дня назад.

— Но я думал, ты плывешь на «Рискованном»?

— Да, так и было, но я сошел на берег в Португалии. Корабль задержался из-за плохой погоды. Я нанял рыбачий баркас.

— Этот дождь — хвост циклона. Ты пустился сквозь него в маленькой лодке и рисковал своей жизнью и жизнью команды, которая была настолько безумна, что согласилась отвезти тебя…

— Не столько безумна, сколько алчна. — Джек снова закрыл лицо цвета слоновой кости салфеткой. — Голос моего золота был громче голоса их страха.

— Ты можешь сказать мне, зачем тебе это понадобилось?

— Нет. Зато могу сказать, что убийцу этого человека найдут лежащим в соседнем переулке.

Последовала небольшая пауза, прежде чем Ги снова заговорил:

— Он мертв?

Джек повернулся к матросу спиной и улыбнулся своему кузену:

— Я не убил его, если ты этого боишься.

— Этого человека можно будет допросить?

— Он не станет отвечать. Ставлю на кон свою жизнь, что он почти не говорит по-английски. Но вот что для него печально — орудие убийства все еще обмотано вокруг его талии. Поэтому он будет повешен и умрет среди чужих людей на расстоянии вполмира от своего дома…

— И даже если он заслуживает своей участи, тебе это не очень по душе? — Ги налил из графина. — Я тебя не виню. Выпей бренди.

Джек взял протянутый бокал и осушил его.

— Я твердо решил воспользоваться своим уголком на семейном кладбище здесь, в Англии, когда придет мой час. Не хочу, чтобы меня прислали домой, засоленным в бочке.

— Твоя мать была бы рада слышать это, — сказал Ги. — И что дальше?

— Кроме той проволоки, здесь все мирское достояние убийцы да еще содержимое мешка, который вот этот матрос — бедолага из Бристоля — имел при себе.

Джек вывалил кучку мелких предметов на сиденье стула, потом подошел к окну и уставился на пустую стену дома на другой стороне переулка. По стеклу потоками струилась вода.

— Ты ограбил грабителя и рискнул оказаться на виселице из-за ничего не стоящего барахла? — спросил Ги.

— Меня не могут повесить, ты же знаешь.

— Если ты и дальше будешь вот так одеваться, — сухо возразил Ги, — в один прекрасный день вздернут на ближайшем дереве пугать ворон.

Джек весело рассмеялся. Напряжение, не отпускавшее его все это время, начало улетучиваться. Он, усмехаясь, повернулся.

— Черт побери, Ги, до чего же я рад тебя видеть! В целом свете не найти другого человека, умеющего так держать себя в руках. Да, я ввязался в сомнительное предприятие. Нет, я не могу сказать, что это такое. Я только что ограбил человека. Пожалуйста, закройте свои добродетельные глаза, сэр, пока я буду грабить останки еще одного.

— Закрыть глаза? Ты сошел с ума? Ни за что не соглашусь пропустить такое. Но что можно найти в карманах у нашего матроса, чего не сумел украсть убийца?

Джек налил себе еще бокал бренди и снова повернулся к кузену.

— Тебе ни к чему знать об этом, честное слово. Вот, будь другом, возьми графин и попроси хозяина вновь его наполнить.

— Ты не мог бы объяснить хотя бы, чего ради ты украл всю эту дребедень?

— Очень просто. Если бы меня кто-то увидел, то принял бы за еще одного вора, которого интересуют только деньги. Сбить человека с ног и не ограбить его — слишком подозрительно.

— Черт побери, Джек! — Ги усмехнулся, встал и взял пустой графин. — Неужели кому-нибудь когда-либо удавалось добиться от тебя чего-нибудь путного? Нет-нет, не отвечай мне! Я просто благодарю Господа, что ты наконец-то дома, хотя невозможно поверить, что у такого повесы со столь дурной репутацией имеются хоть какие-то достойные родственники.

Надеюсь, ты останешься в живых и скоро переступишь порог Уилдсхея?

— Да, скорее всего я вернусь в дом предков где-то на будущей неделе, потребую заклать упитанного тельца и устроить пир.

— И получишь все это в полной мере. На этот раз ты вернешься насовсем?

— Нет, отбуду в Азию с ближайшим кораблем. Ги остановился в дверях.

— Если так, то ты разобьешь сердце своей матери и сестер. Джек уставился на свой опустевший стакан и сказал, надеясь, что голос не выдаст его огорчения:

— А как поживает сейчас мой грозный отец?

— Его светлость поживает достаточно хорошо, учитывая сложившиеся обстоятельства, — ответил Ги. — Он скучает по тебе.

— И я скучаю по нему. Я скучаю по всем. — Ароматная линза янтарного цвета плавно перетекала на дне его стакана. — Господи, по твоему тону я подумал, что герцог умер за время моей отлучки.

— Он был болен и, полагаю, еще не совсем поправился. Ты, конечно же, должен знать об этом. Разве Райдер не известил тебя?

Джек проглотил последние капли бренди.

— Лиза пишет, Райдер одобрительно кивает издали, но все, что я узнаю от них, устаревает на месяц к тому времени, когда я это получаю…

Легкая дрожь выдала глубину его чувств. Джек глубоко втянул воздух, чтобы справиться с ней.

— Я принесу еще бренди, — сказал Ги.

Джек смотрел ему вслед. Они были одного возраста и одного роста, выше большинства мужчин и, вероятно, ближе друг другу, чем родные их сестры и братья. Джек доверил бы кузену свою жизнь. Он без колебаний вовлек бы его и в это приключение, достаточно опасное, потому что был совершенно уверен, что Ги в состоянии за себя постоять. Но казалось, необъятная пустыня Гоби поглотила его душу.

Неужели скрытность подавила все остальные свойства его натуры только потому, что он уже не способен отказаться от мрачных привычек, порожденных одиночеством?

Джек изучил содержимое карманов мертвого матроса, потом обшарил их еще раз, осматривая швы и ботинки, не обращая внимания на инстинктивное отвращение к этому занятию. Еще несколько обыденных, невзрачных предметов вскоре выстроились на краю стола. Джек некоторое время смотрел на них. Бристольский матрос должен был унести окаменелость с «Рискованного» — иначе малайца не наняли бы ограбить его, — но когда его убили, у него этой вещи почему-то уже не было.

Джек закрыл глаза и попытался восстановить все подробности происшествия: толпа, обезумевший матрос, молодая леди с корзинкой…

Ги вошел в комнату.

— Нашел, что хотел? Джек взглянул на него. — Нет.

— Тогда сейчас же отправимся в Уилдсхей вместе. Мой фаэтон здесь и запряжен парой самых лучших гнедых, какие только могут предложить у «Таттерсоллза».

— Нет.

— Джек, герцог был болен. — Ги наполнил стаканы бодрящей жидкостью. — Не очень опасно, полагаю, но все же всем страшно хочется тебя видеть. Твои сестры, если бы им позволили, уже толпились бы вокруг тебя, пока мы разговариваем.

— Кто им помешал?

— Герцогиня не позволила своим дочерям томиться в трактире, как стаду потаскушек.

— И тогда это поручили тебе? — Джек криво улыбнулся кузену. — Да благословит Господь матушку! Она мудрая женщина — и еще раз спасибо тебе, Ги.

— И что же я им скажу, интересно?

— Что меня не оказалось на «Рискованном», и ты меня не видел. — Бренди обожгло горло. Он поставил пустой стакан. Пора остановиться, иначе он опьянеет. — Скажи, что ты выяснил, что я сошел с корабля в Португалии и теперь добираюсь домой сушей, но послал с одним из пассажиров сообщение: «Теперь, когда Наполеона больше нет, у меня есть возможность повидать Европу».

Воцарилось молчание. Ги отвернулся, даже спина его выражала осуждение.

— Я очень хорошо понимаю, что такое сообщение только ранит людей, которые сильно меня любят, — тихо сказал Джек, — с этим ничего не поделаешь.

Ги повернулся.

— Ты просишь, чтобы я лгал ради тебя? — Да.

— Это так важно?

— Чрезвычайно.

— И ты оставишь этого бедолагу… — Ги жестом указал на тело, — и его убийцу на меня?

— Да.

— Ты превратился в хладнокровного негодяя, Джек.

Это было сказано без какой-либо злости, но все же слова кузена причинили боль. Еще ни разу они с Ги не встречались после столь долгой разлуки, хотя бы не пожав друг другу руки…

— Я доверяю тебе — можешь смягчить это известие, как тебе захочется, Ги. Прости, я пока не могу ничего объяснить. Когда все разъяснится, ты узнаешь новости первым.

— Полагаю, эта честь должна принадлежать твоей матери, — сказал Ги. — Чем ты займешься дальше?

Джек нагнулся за зонтиком. С небольшого комка ткани на пол натекла лужица воды. Воспоминание блеснуло, как отражение в луже: леди, все внимание которой устремлено на то, как преодолеть ветер; ее храброе лицо, мокрое от дождя под английской соломенной шляпкой; корзина, стиснутая в одной руке, когда ее толкнул в толпу этот самый матрос…

Любой наблюдатель тоже мог видеть, что произошло. Рано или поздно они придут к тому же выводу. Ужас стиснул его сердце.

Джек стряхнул воду с черной ткани и закрыл зонтик.

— Леди потеряла зонтик, надо его вернуть, — сказал он.

Глава 2

Ее разбудил какой-то тихий шорох или щелчок.

Энн сразу проснулась. Слабый свет проникал в окно, отчего углы комнаты в мансарде тонули в непроницаемой пустоте. Она прислушалась, ей не хотелось двигаться.

Тиканье часов падало в полную тишину — скрытое сердцебиение ночи. Дождь кончился.

Огонь догорел, осталось лишь тусклое свечение углей. Балки и комоды, преображенные темнотой, казались больше обычных своих размеров, но ее нижняя юбка застывшим белым водопадом пенилась на спинке стула. Очертания комнаты тускло отражались в полированном ведерке для угля у камина.

В окне показалась какая-то фигура. Энн закрыла глаза и снова их открыла. На теле все волоски встали дыбом. В окне никого не было. Затаив дыхание, она протянула руку к трутнице рядом с кроватью. Опять что-то щелкнуло. Энн медленно повернула голову — кто-то поднимал оконную раму. Сердце сжалось у нее в груди, девушке показалось, что сейчас ей станет дурно. Сырой воздух ворвался в комнату. Незваный гость уже перенес ногу через подоконник.

Крик должен разбудить Эдит и тетю Сейли, но они не успеют… Они с Артуром никогда не поженятся… Тетя Сейли и Эдит найдут ее изувеченное тело… ее мать и отец получат сообщение… все будут раздавлены горем. Энн скатилась с кровати и припала к полу у стены. Держась в тени, она поползла к камину.

Незваный гость проник в комнату, в темноте только поблескивали глаза и зубы. Тихие шаги приближаются к кровати. Фигура останавливается, потом человек начинает поворачиваться. Господи, помоги! Ночная рубашка на ней белая!

Энн схватила кочергу и закричала что было сил. Колотя, как безумная, продолжая кричать, она широко размахивала тяжелым предметом. Раздался оглушительный треск — кочерга угодила по углу комода и чуть не вывернула ей руку. Дерево треснуло. Тени сразу же ожили. Ночной визитер бросился к окну, перемахнул через подоконник и исчез.

Энн уронила кочергу, повернулась и столкнулась с кем-то высоким и теплым, чьи-то руки сомкнулись на ее предплечьях. Крик застрял в сжавшемся от ужаса горле девушки.

— Тише! — послышался мужской голос. — Вы смелы, мэм, вы выказали самую впечатляющую храбрость. Теперь все в порядке, хотя, полагаю, вы попортили мебель.

В коридоре загрохотали шаги, дверь распахнулась. На пороге появились тетя Сейли в ночном чепце, халате и с фонарем в руке. Рядом, плечом к плечу с ней, стояла Эдит. В комнате стало светло.

Служанка целилась в незнакомца из мушкета.

— Стоять на месте! Не двигаться! Поднимите руки вверх!

— Что именно вы хотите, мэм, чтобы я сделал? — невозмутимо поинтересовался мужчина. — Выполнить все эти команды одновременно я не способен.

— Отпустите ее, или я буду стрелять!

— Тогда сдаюсь. — Он отпустил Энн, поднял руки и повернулся.

Незнакомец был весь в черном: черный плащ, черная рубашка, черные брюки, черные сапоги. Его волосы и глаза были чернее ночи. Его голова касалась потолка, его плечи заполняли пространство между стропилами.

Мрачный гигант замер посреди ее комнаты, сделав попытку поднять руки, однако потолок в мансарде был явно не рассчитан на его рост.

— Прошу вас, мэм, не стреляйте, — сказал он с усмешкой. — Комнате и без того нанесен ущерб. Эта леди напала на комод с кочергой.

— Держите руки так, чтобы я могла их видеть! — бросила Эдит. — Станьте на колени!

Незнакомец немедленно опустился на колени. То была поза человека, ждущего казни. Но, несмотря на покорную позу, его вряд ли можно было считать побежденным, такая мощь и сила исходили от его смиренной фигуры.

Энн припала к кровати, думая о том, что у нее никогда больше не хватит духа спать здесь. Комната выглядит почти как прежде, хотя на углу комода, там, куда она угодила кочергой, белеют щепки. Кто-то пытался ее убить. Незнакомый человек стоит на коленях в ее спальне. Девушке стало дурно.

— Их было двое, — прошептала она, — у его сообщника было оружие… нож, кажется. Он убежал.

— Это не мой помощник, а моя добыча — если бы вы не вмешались, мэм.

Человек повернул голову и посмотрел на нее. Под густыми черными ресницами блеснули необычайно красивые золотисто-карие глаза. А лицо! Спокойная властность архангела, находящего нечестивую радость в трепете смертных перед неотвратимостью неизбежного.

— У меня при себе пара пистолетов, — обратился он к Эдит и тете Сейли. — Вы должны либо разрешить мне положить на пол свое оружие, либо сами меня разоружить. Возможно, найдется более удобная комната, где мы могли бы все обсудить, что-нибудь более подходящее, нежели спальня этой леди?

Женщины в нерешительности мялись у дверей. Дуло мушкета клацнуло о косяк.

— Или свяжите мне руки, если хотите, — продолжал он. Так вы будете чувствовать себя в большей безопасности. Хотя я просил бы вас сначала закрыть окно и опустить засов на ставнях.

Энн попыталась встать. Было такое ощущение, что у нее ледяная вода, а не кровь в жилах. Она сидела в ночной рубашке перед опасным ангелом. Ноги у нее замерзли. Где-то были тапочки! Право же, она непременно должна найти тапочки!

— Это не смешно, — сказала Энн.

Он обернулся к ней и улыбнулся. От его улыбки по спине у нее побежали горячие мурашки.

— Я ваш узник, мэм. Вы вольны поступить со мной, как вам заблагорассудится.

Жар бросился ей в лицо.

— Я не понимаю. — Голос у нее был хриплый, она сглотнула и начала снова: — Вы говорите как джентльмен. Вам явно безразлично, разоружим мы вас или нет. Вы нисколько не боитесь, да?

— Теперь не боюсь, — ответил он. — Теперь вы в полной безопасности. Ставни нужно закрыть только для того, чтобы избежать новых неприятностей.

— Это что, какое-то забавное пари? — Энн собралась с духом, хотя сердце у нее бухало, как паровой двигатель. — Мои братья очень любят проделывать что-то похожее, хотя, полагаю, не пугают до смерти людей среди ночи.

— Это не забава и не пари, — ответил он. — Не забудьте про ставни.

Небо за окном нависало прямоугольником темноты. Тетя Сейли и Эдит жались друг к другу, стоя в дверях.

— Негодяев было двое? — спросила наконец Эдит. — Второй все еще там?

— Я сам закрою ставни, — сказал незнакомец, — вы обещаете не стрелять?

Мушкет дрогнул. Тетя Сейли обеими руками вцепилась в фонарь. Ни одна из женщин не пошевелилась.

— Я закрою, — сказала Энн.

Она попыталась встать. Однако, как только ее босые ноги коснулись пола, колени девушки подогнулись и она начала заваливаться на бок.

Два шага — и архангел поймал ее. Энн не видела, как он встал. Или он воспользовался невидимыми крыльями, чтобы пролететь эти два шага? Он одной рукой подхватил ее, как только она начала падать, а другой потянул одеяло с кровати. Энн вцепилась в одеяло, которым он укутал ее, переместив в центр комнаты. Голова девушки опустилась на его плечо, босые ноги беспомощно торчали из одеяла.

— Мисс Марш дурно, — сказал он. — Эдит, сейчас вы опустите свое оружие, затем закроете окно и ставни. Поторопитесь убедиться, что все двери и окна также надежно заперты. Миссис Сейли, я должен извиниться за то, что перепугал вас, но мне необходимо позаботиться о мисс Марш.

Тетя Сейли плюхнулась на стул у двери.

— Ах, какой ужас! Откуда вы знаете наши имена?

— Я спросил у соседей. И еще они сказали, что эта леди — дочь вашего брата. Ну, как насчет окна, Эдит?

Словно загипнотизированная, горничная положила мушкет и присела в реверансе.

— Слушаюсь, сэр.

— Миссис Сейли! — Он поклонился, прижимая Энн к своей груди, как дитя. Конец длинной косы девушки свисал через его руку. — Надеюсь, вы простите меня, если я отнесу вашу племянницу вниз? Она перенесла потрясение и озябла. Как только Эдит убедится, что дом надежно заперт, мы все можем сойтись в вашей гостиной и выпить чаю. — Он опять улыбнулся. — Крепкого чаю, надеюсь, чтобы прийти в себя.

Тетя Сейли смотрела, как незнакомец выходит из комнаты с ее племянницей на руках. Энн оглянулась и увидела, что Эдит поспешила к окну, а тетка осталась сидеть в коридоре на стуле словно громом пораженная.

Мужчина наклонил голову и начал спускаться вниз по лестнице вместе со своей ношей. Энн дрожала рядом с его ровно бьющимся сердцем. Конечно, всего этого на самом деле просто не может быть.

Она проснулась от вторжения какого-то человека, теперь другой несет ее на руках. Вместо того чтобы прийти ей на по мощь, тетя Се или и Эдит с готовностью подчиняются ему. Сам же она на удивление смело разговаривала с незнакомцем. Та кого с ней прежде не случалось.

Как будто в ее повседневную жизнь вторглось сновидение или волшебная сказка.

Взглянув на его шею, видневшуюся над воротником черной рубашки, девушка покраснела. Энн закрыла глаза, но кровь в ней кипела — она остро чувствовала его дыхание, силу рук, очаровательный запах омытой дождем кожи. Этот незнакомец действительно несет ее на руках, а она в одной ночной рубашке. Это неприлично до крайности, скандально. Но если она начнет сопротивляться или требовать, чтобы он отпустил ее, все станет еще хуже. Лишь одеяло, в которое она закутана, и ее собственная добродетель служат ей защитой.

В гостиной тепло. В камине тлеют остатки углей. Архангел посадил Энн на диван. Он подоткнул одеяло вокруг ее голых ног, словно она хрупка, как веер из слоновой кости, и улыбнулся ей:

— Так лучше, мисс Марш? Я бы попросил прощения и у вас также, но не уверен, что найду достаточно слов для извинений. Вы должны считать меня негодяем. Даю слово, я не хотел причинить вам вред.

Энн откинулась на спинку дивана, набитую конским волосом, и натянула одеяло до подбородка, а незнакомец подошел к камину и принялся ворошить угли. Хотя девушка и чувствовала себя неловко в его обществе, однако не забывала, что она особа рассудительная, практичная, не склонная к панике. Отец учил ее, что когда разум подводит, нужно постараться услышать тихий спокойный голос, который всегда звучит в сердце каждого человека. И все равно сердце у нее бьется слишком громко, а рот словно забит сухим клеем.

— Я не намеревался никого оскорблять, — продолжал незнакомец. — Но это несколько неправильное вступление, не так ли? — Он нагнулся, подбросил угля, потом зажег от огня маленькую свечку, чтобы зажечь другие свечи. Комната озарилась ярким светом. — Попробуйте, если хотите, …представить себе, что нас познакомили по всем правилам у вас в провинции, в зале для приемов. Может быть, так вам будет легче.

— Представить себе? — сказала Энн. — Вряд ли я могу сделать это, сэр. Мой отец — священник с независимым доходом, конгрегационалист. Мы — диссентеры[1]. Хотя мы и не так строги, как другие. Но на местные балы я не хожу. А сами вы кто? Зачем выспрашивали у соседей наши имена? Что вам здесь нужно?

Он плавно повернулся. Энн снова подивилась, как пластично он движется для своей комплекции. Сила словно приходила откуда-то из глубины, гибкость давалась без каких-либо видимых усилий. Но насчет его глаз она, пожалуй, ошиблась, они были цвета теней в зимнем лесу, испещренных солнечным светом.

— Если я вам скажу, вы не поверите.

— Не поверю чему?

Лицо у него темное от загара, приобретенного не в Англии. Гладкая кожа выглядит необычайно экзотично, хотя, судя по его произношению, он, безусловно, англичанин и джентльмен.

— Я узнал ваши имена только потому, что искал молодую леди, потерявшую зонтик сегодня днем на улице.

— Мой зонтик?

Энн казалось, что, беседуя с архангелом о зонтике, она погружается в какое-то странное безумие. Ведь, разумеется, на самом деле он не ангел, не гигант — просто высокий, необычайно сильный мужчина.

Он кивнул в сторону стоявшего у окна стола. Комок черной ткани лежал рядом со стеклянной моделью корабля, которую капитан Сейли привез давным-давно из Бристоля.

— Вот этот зонтик.

Энн вцепилась в одеяло обеими руками, сердце у нее сжалось.

Человек этот гибок, силен и молод. Глаза у него определенно замечательные. Хотя теперь, когда она может отчетливо разглядеть его, ей уже не кажется, что он хорош собой. Не так хорош, как Артур Трент с его каштановыми кудрями и синими глазами. Этот человек слишком напряжен, слишком своеобразен, чтобы показаться привлекательным.

— Вы ворвались в незнакомый дом среди ночи только для того, чтобы вернуть зонтик?

Он пересек комнату, чтобы взглянуть на стеклянную модель.

— Не совсем так. Я лучшего мнения о ваших умственных способностях, мисс Марш. Конечно, у меня были и другие мотивы.

Свет и тени ласкали его лицо, очерчивая потрясающе четкий профиль. Пораженная Энн смотрела на него, начиная постигать: нет, он не хорош собой, но только потому, что красив — сосредоточенной, страстной красотой, которую она представляла себе в тигре или демоне. Красота в твердых полных губах и совершенной фигуре.

— Почему с этим нельзя было подождать до утра? — спросила она.

— Значит, ваш страх уже прошел, — сказал он, оглянувшись на нее.

Так ли это? Да, наверное. Ее ощущение нереальности стало глубже, словно Энн могла в любой момент проснуться и посмеяться над своим странным сном, но она больше не испытывает первоначального, не подвластного разуму ужаса, и он тоже, похоже, несколько расслабился.

Энн указала на стол:

— Когда вы его туда положили?

Не обращая внимания на зонтик, незнакомец продолжал рассматривать модель корабля: мачты, снасти, паруса — все изящно вылито во всех подробностях из бристольского стекла.

— Недавно, у меня были причины обыскать дом. Я сделал это, как только у вас все уснули.

— Вы обыскали дом?! Пока мы спали?! Сколько же времени вы провели у меня в спальне до того, как я проснулась?

— Пожалуй, часа два.

— Два часа?!

— Вы очень мило похрапываете, — заметил он.

— Я не… — Энн задохнулась от возмущения. — Я не храплю. Моя сестра никогда на это не жаловалась. Если бы я храпела, мне сказали бы. Это само собой разумеется!

— Вот так уже лучше, — сказал он. — Вы уже немного порозовели.

И снова жар медленно пополз от шеи к ее лицу, не такой, как прежний румянец смущения, но внезапная вспышка, словно что-то глубоко, в самой ее сердцевине, невольно отозвалось на его взгляд. Словно сила этой спокойной сосредоточенности вызвала на поверхность глубокую и очень личную тревогу.

— Мне бы хотелось просить вас, сэр, — сказала девушка, — чтобы вы больше не глазели на меня подобным образом.

Он перевел взгляд на расписные настенные часы, у которых лопасти ветряной мельницы крутились и крутились на рисованном пейзаже, а с циферблата улыбался желтый диск солнца.

— Понимаю, разумеется, вам неловко. Любой молодой леди было бы неловко.

Да, неловко, но только потому, что по какой-то странной причине этот пристальный взгляд польстил ей, как взгляд влюбленного. Как внимание мужчины, внезапно осознавшего, что именно эта женщина очень привлекательна, привлекательнее, чем всякая другая особа женского пола, которую он встречал или хотел бы встретить.

Все это полная нелепость.

Энн знала, что у нее невыразительная внешность: мышиного цвета волосы, серо-голубые глаза, слишком длинный нос, кончик которого немного загибается, когда она улыбается. На таких, как она, мужчинам легко не обращать внимания. Такие знают, что могут не беспокоиться: легкомысленное тщеславие не про них, но все равно страдают оттого, что на них не обращают внимания, а более хорошеньких девушек замечают в первую очередь.

И все же один-единственный взгляд сбил с толку и растревожил ее больше, чем все иные события этой ночи. Она посмотрела на него.

— Там, наверху, вы сказали, что теперь я в безопасности. Почему вы так уверены? Что, если бы мы вас разоружили, а тот, другой человек вернулся?

— Вы в полной безопасности, пока я здесь, вооружен я или нет.

— Хотите, чтобы я поверила, будто вы могли предотвратить его нападение на меня?

— Поверьте, хотя ваша отважная атака с кочергой в руках помешала мне это сделать, — с тайной усмешкой заметил он.

— Я не знала, что в комнате есть еще кто-то, — сказала Энн. — Иначе я напала бы и на вас тоже.

— Попробуйте сделать глубокий вдох и успокоиться — я вам не опасен, — сказал он, все еще чуть заметно улыбаясь.

— Нет, сэр, — спокойно ответила она. — В это я не могу поверить.

На радость Энн, в комнату вошла тетя Сейли. Она задержалась, чтобы хоть как-то одеться. Чулки на пожилой женщине были разные. Она волновалась, но при этом разрумянилась, словно — несмотря на съехавший набок чепец, разные чулки и седеющие волосы — была девушкой, которая кокетничает впервые в жизни.

— Бедная моя, дорогая овечка! — воскликнула тетя Сейли. — Это надо же, чтобы в моем доме произошло такое! Но теперь окно на крепком засове, и мы с Эдит придвинули к нему комод.

Эдит стояла в дверях, тоже уже одетая. Казалось, служанка разрывается между волнением и готовностью услужить. Если бы этот человек не вел себя так осторожно, она со своими мушкетом могла бы наделать бед. Но теперь все позади и она готова была подчиняться его приказам.

Он поклонился тете Сейли, после чего, сложив руки за спиной, застыл в спокойной позе, точно тигр, устроившийся в засаде у водопоя.

Тетя Сейли присела в реверансе, склонив голову.

— Сэр, я уверена, что всему этому существует какое-то объяснение. Иначе все выглядит слишком странно. Господи, да у меня в доме и красть-то нечего, я уверена. И если бы вы были вором… Ну это же полная бессмыслица!

— Сначала чай, а потом объяснения. — Он улыбнулся Эдит. — И может быть, завтрак? Утро не за горами.

Эдит сделала реверанс и исчезла в кухне. Тетя Сейли села рядом с Энн, положила ее руку себе на колени и погладила. Общеизвестно, что это успокаивает.

— Судя по всему, я вторгся в дом морского капитана, — сказал незнакомец. — Это ваш муж, миссис Сейли? Эта стеклянная модель — один из его кораблей?

— Это «Геннет», сэр, он весь сделан из бристольского стекла.

— Прекрасный корабль. Капитан Сейли не был диссентером, как ваш брат?

— Нет, сэр. Когда мы поженились, я сама обратилась к государственной церкви. Мой брат ничего не имел против.

— Я не сомневаюсь, что ваш муж был хорошим капитаном.

Тетя Сейли расцвела, точно роза, и пустилась пересказывать последние приключения своего покойного мужа.

Незнакомец сел, скрестив ноги в сапогах, и слушал. Он даже время от времени задавал вопросы, словно пришел со светским визитом, а капитанская вдова была какой-нибудь графиней. Энн показалось, что он слегка потешается, но не над ними, а над собой. Незнакомец держался совершенно непринужденно, и тетя Сейли от этого тоже чувствовала себя свободно, а это означало, что он принадлежал к весьма привилегированному слою общества.

Дверь растворилась, и Эдит поставила поднос с чаем.

— Горячие лепешки будут готовы сию минуту, — сказала она и снова поспешила удалиться.

Миссис Сейли разлила чай в тонкие чашки с золотым ободком. Эдит подала лучший фарфор тети Сейли — ее свадебный фарфор. Энн не знала, обижаться ей или забавляться происходящим.

Джек смотрел, как краска возвращается на лицо Энн, когда она пила чай — дар запретных областей Китая. То не была отчаянная краснота ее недавнего смущения или тот румянец от свежего воздуха и холода, который он заметил на улице. Просто поверх скул кожа стала точно тонкий фарфор с легким оттенком розового цвета.

Он отметил, как встрепенулось его сердце. Кожа у нее была необыкновенная: такая белая, почти прозрачная, словно от одного только взгляда на ней может появиться синяк. Светлые глаза и неописуемые волосы тоже очень английские. У него на руках она казалась почти невесомой — белокожее, хрупкое создание, закутанное в слои хлопчатобумажной ночной рубашки и неистовой пристойности.

Однако его обжигало сознание, что это — женщина: мягкость бедер, приятное прикосновение маленькой груди. От ее волос пахло лавандовой водой и розами — так пахнет летом сад в Дорсете, нагретый солнцем, — а за этим ощущался очень тревожный запах женщины и сновидений, волнующий аромат с намеком и на смятые постели, и на невинность.

Постели в его сновидениях обычно благоухали пряностями и мускусом, а этот аромат, очевидно, увлек его лишь на мгновение.

Мисс Энн Марш — англичанка, девушка из хорошей семьи, закованная в латы хрупкости и изящной стыдливости, да к тому же она только что пережила несколько воистину ужасных мгновений. Больше того, она воспитана на одном из религиозных течений, отличающихся от господствующей церкви строгостью молитвенных домов и рациональностью верований. Ему хотелось защитить ее и утешить, как охотник утешает попавшуюся в силки птицу, поглаживая перышки.

Но он не мог предложить ей ничего, кроме неприятностей.

Джек посмотрел на ее тетку.

— Благодарю вас, сударыня, — сказал он, ставя на стол свою чашку. — Теперь я, пожалуй, могу утолить ваше любопытство, хотя сначала должен задать вопрос мисс Марш.

К его удивлению, Энн посмотрела на него, слегка скривив уголок рта, словно благодаря чаю — или присутствию тетки — остатки трепета вовсе исчезли и сменились вызовом.

— Мне это кажется, или мир действительно сошел с ума? — спросила она. — Эдит готовит вам завтрак, сэр, хотя вы ворвались в наш дом и вытащили нас из постели. И после этого вы то и дело отдаете нам приказания, словно мы слуги султана. На самом деле я не понимаю, почему я должна отвечать на ваши вопросы прежде, чем вы ответите на мои. — Она опустила голову, потрясенная собственной смелостью, все еще цепляясь за остатки своей решимости. — Кто вы?

— Я не султан, я путешественник. — У вас есть имя, сэр?

— Я скажу его вам, мисс Марш, когда вы ответите на вопрос: не нашли вы ничего странного в вашей корзине, когда пришли в этот дом сегодня днем?

— О Боже! — воскликнула миссис Сейли.

— Нет, — сказала Энн, взглянув на него.

Миссис Сейли, повернув голову, уставилась на свою племянницу. Окутанная запахом свежей выпечки, вошла Эдит и поставила блюдо с горячими лепешками.

— Нет, — повторила Энн. Руки ее сжались в кулачки. Она смотрела на Джека глазами, похожими на серебряные монеты. — Вы должны сначала объяснить, кто вы и зачем проникли сюда, прежде чем я стану отвечать на ваши вопросы.

Джек встал и протянул руки к теплу камина.

— Ну хорошо! На другом конце света я столкнулся с некоторыми неблагоприятными обстоятельствами. Некий необычный предмет был украден и привезен в Англию. Мне совершенно необходимо найти его — это крайне важно, и я полагаю, что этот предмет сунули в вашу корзину, когда вы потеряли зонтик на улице. Вот почему я здесь.

— А кто тот человек, у которого, как мне показалось, был нож?

— Его наняли, чтобы он отыскал сокровище прежде, чем до него доберусь я.

— Почему вы ждали его у меня в спальне?

— Я надеялся, что никто не придет. Я надеялся, что мой соперник понятия не имеет, что оно у вас. Я надеялся, что найду его первым. Мои надежды оказались тщетными. Теперь враг, очевидно, верит — по той же причине, что и я, — что утраченная вещь была передана сегодня вам. Он страшно хочет отыскать ее, что ставит вас в весьма сложное положение.

Миссис Сейли сжала руку Энн. Эдит уронила нож для масла.

— Звучит слишком фантастично, — сказала Энн. — Вряд ли я смогу поверить хоть чему-нибудь из сказанного.

Настало время познакомить птичку с реальностью, как бы сильно охотник ни жалел об этом.

— Вы должны поверить мне, мисс Марш, — сказал Джек. — Один человек уже убит с тех пор, как эта вещь прибыла в Англию, матрос из Бристоля, который привез ее с собой на «Рискованном». Он натолкнулся на вас в толпе и сразу же после этого был убит.

— Кого-то убили? — воскликнула миссис Сейли. — Прямо на Хай-стрит?

— Да.

Эдит как стояла, так и рухнула на стул.

— Откуда мне знать, что вы говорите правду? — упорствовала Энн. — Может быть, это вы преступник, а второй человек ворвался для того, чтобы спасти нас от вас?

Джек вынул свои пистолеты и положил их на ковер. Потом достал из сапога смертоносный нож. То, что он умеет убивать голыми руками, было не так очевидно. То было умение, которое он предпочитал без нужды не демонстрировать.

Он вытянул руки.

— У меня было достаточно времени, мисс Марш, если бы я хотел что-то сделать с вами.

Серые глаза посмотрели на его оружие, потом на его лицо. Ему показалось, что девушка теряет остатки самообладания. Две другие женщины готовы были в любой момент разразиться слезами.

— Пока вы ждали… — Она содрогнулась. — Что, если бы второй человек вообще не пришел?

— Тогда я удалился бы также тихо. И вы никогда не узнали бы, что я был у вас.

— Потому что это означало бы, что ваш соперник не подозревает о том, что я получила столь неприятный подарок?

— Вот именно. И я мог бы мимоходом зайти к вам на днях, чтобы вернуть зонтик и поинтересоваться пропавшим предметом. К сожалению, этот вариант уже невозможен. Хотя, честно признаюсь, поиски были напрасны — я не нашел того, что вы обнаружили. Обнаружили у себя в корзине, не так ли?

— Да, — подтвердила Энн. — Оно лежало у меня в корзине. Мне кажется, я даже мельком видела того бристольского матроса. Лицо у него было ужасное, как у привидения. — Она натянула одеяло на плечи. — Кто вы, сэр?

— Он Сент-Джордж! — выпалила Эдит.

Все повернули головы и уставились на служанку. Эдит обеими руками стиснула передник.

— Моя сестра ходила к службе в Уилдсхей. Я была там один раз и видела, как лорд Райдерборн шел по двору конюшни, приказав вывести его лошадь. Когда вы велели мне закрыть окно — прошу прощения, милорд, — вы держались точно так же.

— Так что, если бы я решил назваться вымышленным именем, мне не удалось бы никого обмануть? — спросил Джек.

Служанка покачала головой.

— Когда ваша светлость вынули эти пистолеты, все в серебре… Ну, сначала-то я еще сомневалась, а теперь абсолютно уверена.

Миссис Сейли, очевидно, окончательно утратившая дар речи, с трудом встала и присела в реверансе. Джек поклонился именно с той степенью учтивости, которая могла бы ее успокоить.

— Лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж к вашим услугам, сударыня. Я — младший сын герцога Блэкдауна. Райдерборн — это мой брат.

Энн Марш прижала обе руки к губам. На мгновение на лице ее выразился ужас, но тут же веселье заплескалось в ее глазах, как вода, наполняющая кадку. Джек отвесил ей нарочито почтительный поклон, и она рассмеялась.

— О Боже мой! — Лицо у нее пылало, а слезы радости стояли в глазах. — Прошу прощения! Герцог Блэкдаун? Вы должны понимать, милорд, что этого вполне достаточно, чтобы любого вывести из равновесия.

— Разумеется, — отозвался Джек. — Меня это порой тоже обескураживает.

И вдруг они оба начали смеяться, словно за пределами этой уютной гостиной не было никакой опасности. Джек даже подумал, что ему, чего доброго, может понравиться эта робкая заурядная девушка с ее бледной английской кожей и внезапными вспышками храбрости, и это лишь затруднит осуществление того, что он собирался предпринять дальше.

Миссис Сейли повернулась и погладила Энн по плечу:

— Милая, возьми себя в руки! Что подумает его светлость?

— Что мисс Марш успешно прошла через испытание, — ответил Джек, — что теперь она окончательно оправилась и что пришло время поесть великолепных лепешек Эдит.

Но история, которую вы нам поведали, милорд, — сказала Энн, когда сумела перевести дух, — все, что вы нам наговорили насчет сокровища? Да, этот матрос действительно бросил кое-что мне в корзину. Эдит нашла это под курицей, которую моя матушка прислала к завтрашнему ужину. Но это не сокровище, просто какая-то диковина!

— Но ведь ты сказала, что мистеру Тренту она очень понравилась бы, да, Энн? — сказала миссис Сейли.

— Мистеру Тренту? — поинтересовался Джек.

Серые глаза снова обратились на него. Девушка слегка покраснела.

— Мы с мистером Трентом обручены. Он приходил к нам обедать, так как должен был опять уехать. О Боже! Надеюсь, он ушел вовремя, прежде чем вы или ваш соперник узнали, кто я и где живу!

— Вы показали ему то, что нашли?

— Да, но, как я понимаю, это всего лишь окаменелость. Хотя я никогда не видела ничего подобного. Воистину совершенно необыкновенная вещь.

Джек прошелся по комнате.

— Клык Дракона…

— О нет, — прервала его Энн. Кожа у нее все еще горела, отчего глаза стали совсем голубыми. — Это зуб какого-то огромного древнего ящера, не так ли? Ведь драконов никогда не существовало?

— Разумеется. — Джек снова повернулся к ее тетке и улыбнулся. — Вы отдали эту вещь мистеру Артуру Тренту?

— Нуда! Понимаете, я живу недалеко от Лайма, потому мы и встретились. Наша область славится окаменелостями. Артур приехал туда изучать наши утесы и побережье. Он натуралист и интересуется подобными вещами. — Энн нервно теребила пальцами кончик своей длинной косы. — Но я не понимаю, почему кому-то понадобилось совершать убийство из-за какой-то окаменелости. Неужели этот единственный зуб представляет собой такую ценность?

— В золоте? Нет. И все же матрос мертв. Энн содрогнулась.

— Из-за этой вещи Артур в опасности?

— Наш враг не может знать о его существовании. Чтобы выследить вас, понадобилось время. Он действовал не быстрее, чем я, а ваш мистер Трент ушел отсюда, судя по всему, …задолго до этого. Знает ли кто-то из соседей, что вы с ним обручены или что между вами есть какая-то связь?

— Не знает никто, кроме ближайших членов семьи. Мы обручились совсем недавно.

— Где он сейчас?

— Мистер Трент уехал в Лондон, милорд, — сказала миссис Сейли. — Он уехал и увез с собой эту мерзость. Так что все мы можем успокоиться. Эдит, подайте его светлости еще лепешку…

Наверное, всему виной — чаепитие. Эти прекрасные фарфоровые чашки и блюдца, весь ритуал с чайником и ложками — наверное, самое сильное волнение не может устоять перед ним. Энн ела лепешку с маслом и почти забыла, что она все еще в ночной рубашке, что ей грозит смерть из-за этой странной окаменелости, в то время как ее тетка принимает сына герцога в своей скромной гостиной.

Энн никогда еще не видела настоящих аристократов. Герцог и герцогиня Блэкдаун не бывали в молитвенном доме и не выходили на Кобб, чтобы почувствовать на лице легкий бриз. Хотя ее отец и был джентльменом с весьма респектабельным домом в Хоторн-Аксбери, семейство Сент-Джорджей не общалось с деревенскими семьями, носящими фамилию Марш.

Но все же именно лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж стоял в этой комнате и спокойно пил вторую чашку чая. Он родился в одной из тех семей, которые правят Англией, а значит, и самим миром. Земельные наделы Уилдсхея, его фамильного дома, раскинулись на двадцать тысяч акров с лишним в графстве Дорсет, не считая бесчисленных акров в других графствах. Энн довольно часто проходила по дорогам, которые ограничивали земли Блэкдаунов, расположенные за обочинами, вдоль которых росли живые изгороди, ела в трактирах, которыми владел герцог, покупала сыр, сделанный на фермах, сдаваемых в аренду его светлостью.

И при этом герцог и герцогиня были так же далеки от ее семьи и друзей, как король. Она никак не думала, что их миры когда-нибудь пересекутся.

— Что же теперь будет, милорд? — спросила наконец Энн. — Вы поедете за мистером Трентом, чтобы вернуть эту окаменелость?

Он повернулся и посмотрел на нее.

— Со временем. — Потом он улыбнулся, и тени исчезли. — Надеюсь, он не болтлив?

— Артур? Конечно, нет!

— Тогда я прошу вас написать ему письмо и попросить никому об этой окаменелости не говорить и хранить в надежном месте, пока вы сами за ней не пришлете. Я прослежу, чтобы письмо доставили адресату. А тем временем мне придется позаботиться о вашей безопасности.

К горлу опять подкатила тошнота, и Энн пожалела, что съела лепешку.

— Значит, с этим еще не кончено?

— К счастью, я не сомневаюсь в вашей храбрости, мисс Марш. И хотя я предпочел бы вас утешить, тем не менее храбрость в следующие несколько дней вам очень понадобится.

— Вы считаете, что тот, второй, человек может вернуться?

— Пока мы не дадим моему сопернику оснований думать иначе, он будет считать, что окаменелость у вас. Он уже показал, что наймет убийцу, чтобы заполучить ее. Этот человек — или его дружки — вернется.

Тетя Сейли отодвинула свою чашку. Губы у нее дрожали.

— Дом моего брата в Хоторн-Аксбери, — сказала она. — Дом отца Энн. Мы все можем уехать туда.

— Боюсь, что этим делу не поможешь, миссис Сейли. — Лорд Джонатан был необычайно доброжелателен и терпелив. — Вы только поведете преследователя за собой и поставите в опасное положение семью вашего брата. С другой стороны, если завтра утром увидят, что мисс Марш уезжает со мной, вы можете оставаться в полной безопасности.

— Милорд, моя племянница ни в коем случае не может уехать с человеком, которого она не знает, — сказала тетя Сейли.

— Придется, — ответил он. — В противном случае она подвергнет опасности нескольких невинных людей, как и саму себя: вас, Эдит, даже ваших соседей. Обещаю, что с ней ничего не случится.

Тетя Сейли упрямо вцепилась в руку Энн.

— Простите, милорд, это не подлежит обсуждению. Это нарушило бы все правила скромности. Я, во всяком случае, должна оставаться с ней. Если ей грозит опасность, мы с Эдит разделим ее.

— А если вы ее любите, вы должны отдать ее в мои руки, — сказал Джек. — Что же касается приличий, то все будет обставлено так, будто мы отправились на прогулку, как если бы я был старым другом вашей семьи. Ничего более приличного и быть не может.

Тетя Сейли смерила его взглядом.

— Да, милорд, но соседи… Он весело улыбнулся.

— Вы еще не видели меня одетым, как подобает сыну моего отца, сударыня, держащим вожжи модного фаэтона. Обещаю произвести на ваших соседей самое благоприятное впечатление.

— Ваш замысел состоит в том, чтобы увлечь преследователей за собой? — Энн сидела, решительно выпрямившись.

— Да, — сказал лорд Джонатан, — но они нас не настигнут.

— Даже и не думайте об этом! — воскликнула тетя Сейли. — Ах, Энн, должен же быть какой-то иной способ.

Джек опустился на стул напротив Энн и подался вперед.

— Вы сомневаетесь, что я могу защитить вас? — тихо спросил он.

— Дело не в этом. — Энн закрыла глаза, стараясь выразить то, что чувствовала. — Я уверена, что вы прекрасно владеете оружием, милорд, и готова поверить вашим заверениям. По правде говоря, в своей комнате мне на мгновение показалось, что вы — архангел Михаил, готовый обнажить свой неистовый меч, чтобы защитить нас.

— Боже мой! — Джек откинулся назад и рассмеялся.

Этот смех мог бы стать тем аргументом, которого так недоставало Энн, если бы только страх ее имел лишь физическую природу. Чтобы защитить свою семью, она готова умчаться на безголовой лошади с самим дьяволом. Но дело не в этом!

Да, обычно с незнакомыми людьми она смущается, бывает косноязычна до нелепости. Пожалуй, из всех, кого она знает — если не считать ближайших членов семьи, — только при Артуре Тренте ей. удается чувствовать себя естественно и свободно.

Теперь она совершенно уверена, что если она будет рядом с этим человеком, сыном герцога, этим путешественником, никакой самый отчаянный негодяй не посмеет к ним приблизиться. За себя она не боится. Но какое-то странное опасение лежит глубоко под спудом страха.

Она потрясла головой, пытаясь отогнать свои смутные сомнения.

— У вас есть какой-либо план, лорд Джонатан? — спросила она. — Почему будет лучше, если я уеду с вами?

— В данный момент мой соперник не знает, что я здесь. Я пришел под покровом ночи, и его слуга не видел меня в вашей спальне. Это наше первое преимущество.

— Но если вы появитесь открыто у наших дверей завтра утром и увезете меня с собой в экипаже, разве они не убедятся, что окаменелость у нас?

— Не совсем так. Они, скорее, поймут, что у миссис Сейли ее нет, и заподозрят, что она о ней ничего не знает. В противном случае, рассудят они, я должен был бы войти в дом, чтобы расспросить ее и Эдит. Это оградит этот дом от новых вторжений, хотя все же было бы разумно, миссис Сейли, чтобы вы навестили вашего брата через несколько дней, просто чтобы успокоить вашу племянницу.

— Что значит наша безопасность, милорд, — сказала тетя Сейли, — если Энн в опасности?

Энн повернулась к тетке и попыталась улыбнуться:

— Вы должны навестить батюшку, чтобы сообщить ему, где я нахожусь, тетя, но боюсь, что лань — это я. Охотники гонятся только за мной.

— В настоящий момент — да, — сказал лорд Джонатан. — Но как только я покажусь публично, они уже не будут так уверены, кого именно им нужно преследовать, особенно когда я увезу вас в карете.

— Мне это не нравится, — сказала тетя Сейли. — Я совершенно не понимаю, куда катится мир!

— Мир входит в новый век, сударыня, — ответил он, — но вам незачем чувствовать себя в нем неловко. Если я войду в дом открыто и какое-то время пробуду в нем, они решат, что окаменелость у меня. Но если я не смогу прямо доказать им, что она у меня, мисс Марш снова окажется под подозрением.

— А когда мы уедем вместе, — спросила Энн, — они не будут знать в точности, действительно ли я получила ее?

— Они решат, что я просто пытаюсь собрать сведения — те же сведения, которые нужны им. Пока они будут мучиться от неопределенности, мы на этом выиграем время.

— Время, чтобы мое письмо успело дойти до Артура?

— Вот именно. За нами будут следить, но нападать не станут. Они будут думать, что я привезу вас сюда обратно. Прежде чем предпринимать что-либо, они захотят увидеть, что я буду делать дальше.

— Но куда именно вы ее отвезете? — спросила тетя Сейли.

Энн затаила дыхание. Есть ли смысл во всех его аргументах? Не отдает ли она себя в руки безумца? Если он предложит что-то слишком экстравагантное, она, конечно, еще может отказаться.

Но когда ослепительно белые зубы мелькнули на темном, загорелом лице в очаровательной улыбке — сердце у нее забилось сильнее, лишив ее способности рассуждать.

У нее мелькнула безумная мысль, что она с радостью поехала бы с ним куда угодно…

— Я отвезу мисс Марш в Уилдсхей, — сказал он.

Глава 3

Ги проснулся, словно его встряхнули. Он протянул руку к пистолету, лежавшему на ночном столике, но его тут же крепко схватили за запястье.

— Прости, — прошептал Джек. — Второй раз за ночь мне приходится залезать в чужие спальни — разница только в том, что сейчас почти утро. Птичий оркестр уже настраивается за окном.

Ги вгляделся в лицо кузена и усмехнулся:

— Что еще тебе понадобилось? Почему бы не постучать в дверь или не подождать до завтрака, как все нормальные люди?

Джек отпустил руку Ги и сел в кресло. Слабый розовый свет проникал в комнату.

— Я не был уверен, что ты один.

— Ты думал, что у меня в постели кто-то есть?

— Почему бы и нет? Это не такое плохое заведение, гораздо лучше, чем «Роза и корона». Если я все правильно помню, мы, бывало, посещали и худшие, когда были моложе.

И глупее? — Ги провел рукой по волосам и пожалел, что под рукой нет чашки кофе. — Дамы из портовых трактиров больше меня не привлекают, Джек, хотя они все еще могут нравиться тебе…

— Нет, мои вкусы совершенно переменились.

— Потому что ты путешествовал по роскошному Востоку?

— По добродетельному Востоку, Ги. Но чем добродетельнее культура, тем более чувственны ее женщины!

— Только не в Англии, очевидно.

— Только не в Англии. Ни чаю, ни кофе пока нельзя получить, конечно. А бренди?

— В такой час? Ты действительно стал таким распущенным?

Джек улыбнулся:

— Нет, просто я в мирном настроении. Я пришел спросить, нельзя ли позаимствовать у тебя комплект одежды?

— Одежды?

— И твой фаэтон. Здесь у меня нет по-настоящему модного экипажа, а на покупку уйдет очень много времени.

Ги набросил на себя халат и плеснул в лицо холодной воды из кувшина на умывальном столике.

— Тебе следовало бы знать, что я никогда никому не одалживаю свою упряжку…

— Кроме меня. — И Джек протянул ему полотенце. Полотенце чистотой не блистало.

— Кроме тебя, конечно. А зачем тебе понадобилась моя одежда? Я уверен, что у тебя есть своя одежда, и превосходная.

— Есть, но не здесь. Я изменил свои планы. Наконец-то я направляюсь в Уилдсхей.

— И что, по-твоему, я буду делать, пока ты едешь домой в моем воскресном костюме на моих славных гнедых?

Джек откинулся назад, словно изучал потолок.

— Ты проведешь восхитительное утро с одной из тех молодых леди, которые оказались не достойными твоей постели. Я нашел ее на кухне за созерцанием ведра. За кругленькую сумму она сделает все, что мы потребуем.

Ги бросил на него взгляд поверх полотенца и поднял брови.

— Эта молодая женщина обучена быть хозяйкой на оргиях?

— Может быть, я не спрашивал. Однако она не возражает против перспективы недолгого путешествия по морю.

— Путешествия по морю?

— Я собираюсь посадить в твой фаэтон некую порядочную особу. Ее отец — священник-диссентер и джентльмен. Я намерен благополучно доставить сию молодую леди к моей матушке, но мои враги увидят, как я увожу ее из дома ее тетки.

— И поедут за вами? Джек кивнул.

— Поэтому я привезу ее сюда, где мы устроим маскарад. Вчера я нанял яхту на тот случай, если она мне понадобится. Ты и девчонка с кухни, одетые, как я и дочка священника, подниметесь на борт этой яхты и отправитесь на прогулку. Тут-то мои преследователи и станут зря дожидаться вашего возвращения, а настоящая их жертва и я скроемся.

Утренний свет бросал экзотический отсвет на потемневшее лицо его кузена. Ги отбросил полотенце и налил себе бренди.

— Почему бы не послать в Уилдсхей за отрядом вооруженных людей, а потом отвезти твою диссентерку туда под соответствующей охраной?

— Потому что нет времени и потому что я предпочел бы, чтобы она просто исчезла.

Ги проглотил напиток.

— Может, это и сработает. Но ради Бога, Джек, от кого ты убегаешь?

— От дружков того опасного парня, который убил бристольского матроса, конечно. Ты о нем позаботился?

— Я сделал все, что мог. Но убийца был убит, когда попытался сбежать во время ареста. И полиция считает, что это была всего-навсего ссора между матросами.

Если Джек и был огорчен смертью малайца, на его лице это никак не отразилось.

— Из-за женщины, разумеется.

— Такой вариант тоже был упомянут.

— Спасибо. На самом же деле убийца принадлежит к банде азиатских головорезов, нанятой англичанином по имени Торнтон, которому следовало бы быть поосторожнее. У нас с Торнтоном есть повод для разногласий, но серьезных причин для убийства у него нет. К сожалению, людям, которых он нанял, несвойственны столь непрактичные сомнения — и Торнтон уже начал понимать это.

— Он не в силах их контролировать?

Джек дотянулся до бутылки и допил то, что в ней оставалось.

— Такие люди подобны обломкам, выброшенным на берег, Ги. Люди без веры, без культуры и без родины, шатающиеся из одного порта в другой, отбросы общества. Если им предложить достаточно золота и приказать найти священную реликвию, их уже никто не сможет остановить.

— Священную реликвию?

— Они верят, что пропавшая вещь обладает магической силой.

— Сколько их?

— Я не знаю.

— Общение с ними невозможно?

— Я говорю на одном-двух из их языков, так что общаться с ними я мог бы, но невозможно изменить их образ мыслей. Если бы я попытался найти с ними общий язык, они сделали бы все возможное, чтобы убить меня. Начал все это Торнтон, но он мало что понимает.

— Поэтому ты сошел с «Рискованного» в Португалии?

— Поэтому я проделал всю дорогу из Азии переодевшись. — Джек посмотрел в окно, на улице стало совсем светло, и встал. — Остальная часть объяснений может подождать. Господи, сейчас я мог бы съесть кобеля в шерсти. Пожалуйста, сэр, разрешите мне угостить вас завтраком. После чего…

Ги рассмеялся:

— Мой лучший костюм и мой экипаж. И славное приключеньице с кухонной девицей на яхте. Кто бы мог отказаться?

Энн сидела у огня, уставясь глазами в пол. Ротонда сползла с ее коленей, и открылась блестящая хлопчатобумажная ткань персикового цвета поверх нескольких слоев нижних юбок. Кайма из белых оборок вокруг запястий перекликалась с таким же украшением по краю подола. Это было лучшее платье, взятое ею с собой. И она не сомневалась, что оно отвратительно провинциально и старомодно.

Руки ее лежали на ткани персикового цвета, одна сжимала пару перчаток, другая — соломенную шляпку, изрядно опорченную вчерашним дождем. Тетя Сейли до утра просидела за шитьем. Шляпка отважно щеголяла новыми вишневыми лентами и стеклянными фруктами.

Эти украшения также были провинциальными и старомодными, но у Энн не хватило духу уничтожить то, во что тетка вложила столько труда и доброты. Она будет носить эту шляпку с гордостью. Однако сердце ее билось, как попавшая в силки птичка.

Эдит выглядывала из окна гостиной, тетя Сейли стояла рядом.

Они ждали прибытия лорда Джонатана.

— Вы совершенно уверены, что он — это он, Эдит? — Тетя Сейли взволнованно сжала пальцы.

— Так же, как в том, что я — это я! У всех Сент-Джорджей такая надменная манера держаться, но чего еще и ждать от семейства герцога? Они могут делать все, что им заблагорассудится, и кто им помешает?

Энн крепче стиснула перчатки. Она попыталась молиться, найти свой тихий внутренний голос, но ее пульс никак не хотел замедляться, а мысли беспорядочно кружились и кружились. Лорд Джонатан сообщил о своих планах с такой надменной уверенностью! «Они могут делать все, что заблагорассудится…»

— И эта поездка — всего на несколько часов в открытом экипаже по людной дороге, — сказала тетя Сейли. — Бояться нечего…

— Вовсе нечего! Моя сестра говорит, что герцогиня — это одна сплошная доброта. — Эдит погладила свою госпожу по плечу. — У лорда Джонатана есть мать, она все возьмет на себя, верно ведь? Она проследит, чтобы с нашей Энн ничего не случилось.

— И подумать только! — сказала тетя Сейли, приободрившись. — Уилдсхей! Говорят, это самый великолепный дом в Англии — он перестроен из древнего замка!

— Ну, внутрь я не заглядывала, но там есть башенки и стены с бойницами, можете не сомневаться, а стены высокие, до самых облаков, и моя сестра рассказывала мне…

Энн вполуха слушала болтовню Эдит о винтовых лестницах и рыцарских доспехах; о садах, озерах, о деревьях, которым тысяча лет; о множестве серебряной, стеклянной и золотой посуды в великолепной столовой; о хрустальных канделябрах и зеркалах, и картинах, и мраморных статуях; о сказочной красоты шелках и драгоценностях, которые носят дамы; о власти, которой обладает герцог…

— Что ты скажешь, Энн? — Это тетя Сейли повернулась к ней от окна и теперь ждала ответа. — Подумать только! Моя племянница, мисс Энн Марш из простого Хоторн-Аксбери станет гостить у герцога и герцогини…

— Едет! — сказала Эдит. — Бог ты мой!

Энн встала и напялила на голову противную шляпку.

— Прошу вас, не беспокойтесь обо мне, — сказала она. — Разумеется, ничего плохого со мной не случится!

Тетя Сейли порывисто обняла ее. Эдит повернулась к окну и промокнула глаза платком.

Энн судорожно сглотнула и заставила себя улыбнуться.

— В конце-то концов, я собираюсь проехаться с джентльменом, вооруженным пистолетами. Я уверена, что он умеет обращаться с ними.

— Бог ты мой! — снова воскликнула Эдит, глядя на улицу. — Бог ты мой! Герцогский сын, мисс Энн!

Соседи вытягивали шеи, какие-то моряки глазели из сломанной повозки, с которой они сгружали бочки. Когда лошади протрусили мимо, кто-то присвистнул, — общепринятый для рабочего люда способ выразить свое восхищение. Энн стояла в дверях, выходящих на улицу, а он остановил лошадей и улыбнулся ей — лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж.

— О Господи! — прошептала девушка. — Я ошиблась. Я не могу это сделать.

Фаэтон — открытая коляска — был самым модным образцом, колеса и отделка сверкали черным лаком и золотом. Пара ухоженных гнедых задирала головы, протестуя против действий грума, который, схватив их под уздцы, повис, чтобы сдержать их. При виде мужчины, сидевшего на месте кучера, у нее просто дух захватило.

Кожа на перчатках тоньше шелка. Синий фрак сидит так, словно широкие плечи очерчены пастелью. Галстук девственной белизны рядом с загорелым подбородком создает контраст более потрясающий, чем его черная рубашка ночью. Шляпа с высокой тульей затеняет лицо непроницаемой завесой надменности и тайны. Видение аристократического мужского совершенства. И вот она, заурядная мисс Энн Марш из Хоторн-Аксбери — одетая в хлопчатобумажное платье персикового цвета и шляпку с вишневыми лентами и стеклянным виноградом, — отдает себя полностью в эти руки в изящных перчатках!

Она опустила глаза, чтобы скрыть поистине панический страх. Прошлой ночью эти руки прикасались к ней, несли ее, одетую всего лишь в ночную рубашку, пытались успокоить, когда ее чуть не убили в собственной кровати. Одну сильную руку он подсунул ей под колени, а другую…

Лорд Джонатан вышел из коляски и снял шляпу. Энн присела в реверансе, надеясь, что ослабевшие колени не подведут ее. Стеклянные виноградинки тихо звякнули друг о друга.

— За нами следят, — тихо сказал он. — Нам нужно ехать немедленно.

Он взял ее за руку, чтобы помочь сесть в экипаж. Энн уставилась на свои пальцы, лежавшие на его лайковой перчатке. Ее душила тревога.

— Все в порядке, — сказал он, — вы в полной безопасности. У нашего грума есть два устрашающих пистолета, а дом моего отца — это крепость, заполненная многочисленной и преданной челядью, и в каждом коридоре стоит дюжий лакей.

Да в этом все и дело! Причина волнения в том, что она будет гостить у герцогини. Энн попыталась не обращать внимания на сердцебиение и подняла подбородок. Но все же она не чувствовала себя в безопасности. Голова у нее кружилась. Странное волнение не отпускало, словно ее втягивало в какой-то мутный водоворот.

— Да, — сказала она. — Конечно, благодарю вас.

Стеклянные виноградинки снова звякнули, когда она уселась на высокое сиденье. Рессоры качнулись, когда лорд Джонатан сел рядом и взял в руки кнут и вожжи. Грум уселся сзади, а гнедые рванулись вперед.

— Надеюсь, вы достаточно изумлены? — спросил лорд Джонатан. — Соседи пребывают в изумлении, это точно. Но увы, коляска не моя, равно как и лошади. Я их одолжил.

Энн сложила руки на коленях и сосредоточилась на том единственном, что имело значение.

— Кто за нами следит? — спросила она.

— Вероятно, только ваши очень искренние поклонники.

— Поклонники! Я чувствую себя как какая-то маргаритка рядом с орхидеей!

Господи! Что за глупости она болтает! И Энн уставилась на кончики своих полуботинок.

— Мне нравятся маргаритки, — ласково отозвался Джек. — Но вышло так, что одежда эта тоже не моя.

Энн глубоко вздохнула. Дурочка! Лучше напрочь забыть о чужеземцах с ножами, лезущими в окно, и сделать вид, что этот сын герцога всего-навсего старый друг, который собрался ее покатать.

— Вы хотите сказать, лорд Джонатан, что вы самозванец?

— Нет, но моя семья была бы очень рада видеть меня одетым именно так.

Она смотрела вперед, едва ли замечая чередование вывесок на лавках.

— Обычно вы одеваетесь не как джентльмен?

— В мире есть такие места, где я известен как Дикий Лорд Джек, герцогский сынок, который перенял обычаи и образ жизни с вами и колдунов. Моя матушка думает, что я появлюсь с разрисованным лицом и в перьях.

Энн подняла глаза. Поля шляпы отбрасывали глубокую тень на смертоносную красоту его лица, чувственный изгиб губ и вырез ноздрей. Казалось, он был занят исключительно управлением лошадьми.

— Вы шутите, — сказала она.

— Я никогда не стал бы шутить такими важными вещами. — Джек направил коляску, огибая угол. — Хорошее знание колдовства очень важно, когда ты живешь на Востоке.

— Вы прожили в Индии несколько лет? — Ну вот, вполне разумный вопрос.

— Я много бродил по Индии, по стране, где святые ходят по горячим углям или лежат, вытянувшись, на ложе из гвоздей…

Энн содрогнулась:

— Это, конечно, скорее пытка, чем магия?

— Вовсе нет! Тот, кто этим занимается, остается совершенно невредимым. Это демонстрация религиозной веры. Я также видел заклинателей змей, хотя почему змеям нравится столь негармоничная музыка, недоступно моему пониманию, и еще я несколько раз видел индийский трюк с веревкой. Это, наверное, самая таинственная из всех иллюзий.

— Трюк с веревкой?

— Человек бросает то, что выглядит как обычная веревка, в воздух, но веревка затвердевает, словно висит на невидимом крюке. Потом маленький мальчик вскарабкивается по веревке вверх — и ах! — он исчезает. Понятия не имею, как это происходит.

— Но он ведь не может на самом деле исчезнуть? Никто не может.

Лорд Джонатан посмотрел на нее и улыбнулся:

— Вы думаете, что не может? Но именно это я и собираюсь сделать.

Ей показалось, что вишневые ленты крепче стянули ей подбородок.

— Что вы хотите сказать?

— Мне очень жаль, но за нами ползут некие гадины, мисс Марш, и мы должны ускользнуть от них. Вы, разумеется, не могли не понять, что, несмотря на нашего вооруженного грума, мы не можем вот так проделать всю дорогу до Уилдсхея.

— Выходит, вы вчера солгали?

— Только в том, что касается способа.

Энн старалась не смотреть на его пальцы в перчатках, сжимавшие поводья, кровь у нее полыхала от возбуждения. А она-то почти успокоилась! Она сама не заметила, как дыхание у нее выровнялось, когда он заговорил о магии и Индии, — слушая его, она забыла о своем беспокойстве. Мальчики, исчезающие в воздухе? Святые, спящие на ложе из гвоздей?

— Вы солгали тете Сейли, мне и Эдит? — продолжала Энн. — Тогда, если вы сию же минуту не дадите мне сойти, я закричу.

— Умоляю вас не делать этого. Посмотрите незаметно через плечо, когда мы свернем на следующую улицу. Пусть ваши глаза скользят, не задерживаясь ни на ком.

Энн уставилась на свои колени.

— Кто-то едет за нами прямо сейчас?

— Один из тех матросов, чья повозка так неудачно сломалась напротив вашей двери. Ничего страшного, здесь они на нас не нападут.

Подковы грохотали, гнедые рысью свернули за угол. Энн посмотрела назад. Человек с головой, обмотанной синей тканью, ехал хорошей рысью на осле вслед за ними.

Страх сжал ей горло.

— В таком случае куда мы едем, если не Уилдсхей?

— Мы едем в Уилдсхей, но сначала мы остановимся в одном вполне приличном трактире, где вы познакомитесь с моим кузеном — Ги Девораном. Ги в отличие от меня настоящий джентльмен. Кстати, это его экипаж.

— Ваш кузен одолжил вам свой экипаж?

— И эту одежду.

— А как же ваш багаж? Если вы только что приехали с Востока, разве у вас нет багажа?

— Большую часть я отослал в Уилдсхей.

Ей все труднее и труднее было дышать, словно корсет был зашнурован слишком туго.

— Могу я спросить почему?

— Конечно. Я не хотел обременять себя ничем, что не подходило бы к моему измененному облику, поэтому все остальное находится сейчас у моего брата. Я уверен, что Райдер не спросит, почему я его прислал.

— Неужели никто никогда не спрашивает о том, что выделаете?

— Редко.

Энн с трудом выпрямилась.

— Тогда, полагаю, этим придется заняться мне. Вы, конечно, согласитесь, что у меня есть на это право, поскольку вы увезли меня под ложным предлогом.

— Конечно, но мы приехали. — Джек направил экипаж во двор трактира. — Это довольно фешенебельное заведение, и мы удалимся в отдельную комнату.

Лошади остановились.

— Хотя оно и фешенебельное, не думаю, что это прилично.

— Прилично? Наверное, нет, но наш друг на осле не сможет последовать за нами внутрь, вот что важно.

Грум соскочил на землю и подбежал к лошадям.

— Выходите их, хорошо? — сказал лорд Джонатан. — Мы поедем через несколько минут, как только леди освежится. Грум кивнул и почтительно прикоснулся к шапке.

Она оказалась именно такой, как он и опасался, — обидчивой, чопорной, упрямой. Разговорами об Индии удалось на короткое время отвлечь ее от страхов, но теперь, когда они добрались до трактира, действительное положение дел невозможно было скрыть. Джек подал ей руку, чтобы помочь выйти из коляски Ги. С жалким вызовом она попыталась обойтись без его руки и в результате чуть не упала прямо на него, и ему пришлось пустить в ход обе руки, чтобы удержать ее.

Это вызвало у него хотя и легкое, но все-таки раздражение.

Умеют же англичанки убить чудо сокровенного, одеваясь так, будто под одеждой у них вовсе не мягкая женская плоть. Так, что прикосновение руки к женской талии напоминает о черепахах и раковинах, вместо того чтобы воспламенить мысли воспоминанием о мускусе и спальнях. Бесчисленное количество мужчин и женщин надрывались, выращивая хлопок, чтобы произвести все эти нижние юбки, чтобы англичанин не знал, что у женщины есть ноги. Чтобы ему ничто не напоминало, что бедра ее плавно изогнуты, что колени сзади восхитительно по-женски таинственны, что ее лодыжки ощущаются гибкими и гладкими на спине мужчины.

Мисс Энн Марш может прятать от него все, что угодно, но он нес ее на руках, одетую только ночную рубашку. Он уже знает, что она мягка и женственна под этим своим нелепым персиковым платьем и что кожа у нее пахнет лавандой и розами.

Она подняла руку, чтобы поправить шляпку с омерзительно безобразными лентами и стеклянными виноградинами.

— Благодарю вас, — Энн смотрела, как уводят фаэтон, — но я никуда не пойду с вами, милорд, пока вы не объясните, что происходит. Вы говорили об отдельной гостиной и вашем кузене. Иначе я попрошу трактирщика отправить меня обратно к тетке.

Времени на любезности не оставалось. Джек точно вспомнил, кто он, и заговорил так, как мог бы говорить его отец:

— Вы думаете, я собираюсь овладеть вами, мисс Марш?

Она густо покраснела, и глаза ее наполнились слезами. И все же она подняла подбородок и покачала головой:

— Нет, милорд, конечно, нет.

— Мой кузен ждет нас. — Джек глубоко вздохнул и сбавил тон. — Я нанял служанку, и она тоже ждет. Мы с вами в самом скором времени уедем в Уилдсхей, но переодетые. А человек в синем тюрбане топчется там, снаружи, у ворот. Его дружки уже спешат присоединиться к нему. Я все объясню, как только мы войдем, но здесь задерживаться небезопасно.

— Да, — сказала Энн. — Прошу прощения. Я, наверное, кажусь вам очень глупой.

Она выпрямилась и, стараясь выглядеть как положено порядочной женщине, прошла по двору к двери в трактир. Придерживая за локоть, Джек провел ее наверх, в комнату Ги.

Девица с кухни стояла у окна. Выглядела она бледной, но решительной. Джек сразу познакомил их — служанку звали Рейчел Рен, — и Энн Марш села на стул, пододвинутый ей Ги.

— Прекрасно, — сказала Энн, лицо у нее было белее мела. — Что же мы будем делать дальше?

— Здесь мы обменяемся одеждой, мисс Марш, — сказал Джек. — Потом продолжим наше путешествие уже в другом экипаже, в то время как мистер Деворан и мисс Рен в нашей одежде вместе уедут в фаэтоне, чтобы увлечь за собой преследователей.

— Но мне не во что переодеться, — сказала Энн.

— Когда мы приедем в Уилдсхей, мои сестры с удовольствием одолжат вам все, что нужно. А до того я обеспечил вас всем необходимым.

Он указал на коробку, стоявшую подле камина. Энн внимательно посмотрела на нее. Рейчел Рен молчала, уставясь в окно, словно плохо понимала по-английски.

— Прошу прощения, что оскорбляю вашу скромность, мисс Марш, — продолжал Джек, — говоря о подобных вещах, но, конечно же, белье вы можете оставить свое. Однако прошу вас снять шляпку, мантилью и платье, чтобы мисс Рен могла все это надеть. — Он усмехнулся. — К счастью, шляпка у вас весьма заметная.

Энн посмотрела на него с некоторым вызовом:

— Моя тетя всю ночь отделывала ее.

— В таком случае нужно поблагодарить миссис Сейли за любезность. Как только мисс Рен ее наденет, никто не догадается, что она не мисс Энн Марш, чья тетушка просидела всю ночь за шитьем. А мы достали для вас новый туалет. Мы с вами уедем отсюда как фермер Осгуд и его жена в симпатичной маленькой фермерской двуколке, купленной по случаю.

— Вы немало потрудились, — сказала Энн, усмехнувшись. Не разделяя ее веселья, Джек с удивлением посмотрел на нее:

— Да, полагаю, так оно и есть, хотя могу припомнить случаи, когда трудиться приходилось и больше.

Она некоторое время молчала, потом взглянула на Ги.

— А мистеру Деворану и мисс Рен ничего не грозит?

— Ничего. Весь день они будут курсировать в виду берега. Наши преследователи будут наблюдать и ждать. Когда мистер Деворан и мисс Рен наконец вернутся, они будут выглядеть самими собой. Эти гадины смогут обыскать яхту и поймут, что их обвели вокруг пальца, но к тому времени мы благополучно доберемся до Уилдсхея.

Энн закрыла глаза и некоторое время сидела в полном молчании. Остальные ждали. Наконец она подняла голову и посмотрела прямо на Джека.

— Полагаю, это хороший план, — сказала девушка.

— Это план безумца, — сказал, усмехаясь, Ги. — Вот почему он скорее всего сработает. Вы согласны, мисс Марш? Тогда мы с мисс Рен отправляемся.

Она кивнула. Джек поймал взгляд Ги, и мужчины вышли.

— Это план безумца, — повторил Ги, когда они сняли с себя фраки.

Джек рассмеялся:

— Да, конечно, но, наверное, совсем по иной причине, чем ты думаешь.

Ги поднял брови:

— Тогда по какой же?

— По той, что при всей хрупкой внешности мисс Энн Марш она — леди, обладающая такой силой духа, что скорее наденет вишневые ленты и стеклянные виноградины, чем оскорбит чувства тетки, которая ее любит.

— Значит, ты думаешь, что эта шляпка не соответствует ее вкусу?

Джек рассмеялся:

— Уверен, что не соответствует!

Теперь, когда она связала себя словом, ей придется пройти через это. В сердце своем она услышала только одно — слова, произнесенные голосом ее отца: «Ты должна пройти через это, Энни!»

Энн сняла шляпку, мантилью и хлопчатобумажное персиковое платье, потом, стоя в полуботинках и нижних юбках, ждала, пока служанка надевала ее одежду. Они были одного роста, но у служанки волосы были золотисто-белокурые, а глаза синие, как барвинки: настоящая английская красота. Если бы не шляпка, спутать их было бы невозможно.

Прямо скажем, вишневые ленты и виноград были более чем заметны. И конечно же, они были ужасны. Широкие поля полностью скрыли лицо Рейчел. К своему великому удивлению, Энн почувствовала даже некоторую радость. Безумная идея лорда Джонатана может сработать!

Она развеселилась почти так, как если бы играла в переодевания с сестрами и братьями. Энн протянула руку к коробке и нашла там добротное синее платье, шляпку с полями козырьком и коричневый плащ — именно так оделась бы жена любого фермера, отправляясь в город за покупками. Рейчел помогла ей надеть платье.

— Ой! — воскликнула служанка. — Господи помилуй! Подол стлался по полу, а талия была рассчитана на куда более крупную женщину. Энн утонула в синей хлопчатобумажной ткани, как младенец в пеленках.

— Слишком велико, — сказала Энн, хотя это было и так очевидно. — Его светлость мог бы засунуть в него нас обеих!

Рейчел усмехнулась в ответ, блеснув глазами, а потом девушки рассмеялись — славная разрядка после такого напряженного утра. Кто-то постучал. Рейчел подошла в двери, выглянула, потом распахнула ее, и появились Ги Деворан и… неужели фермер Осгуд? На мистере Деворане теперь были синий фрак, белоснежный галстук и высокая шляпа — все, в чем только что красовался его кузен, зато лорд Джонатан стал неузнаваем.

Как Энн и ожидала, на нем была одежда фермера. Он припудрил чем-то белым — наверное, мукой — волосы, чтобы смягчить их цвет. Но и с лицом своим он тоже что-то сделал. Да, он щеголял трубкой и маленькими бакенбардами, но даже глаза его и губы изменились. Энн попыталась удержаться, но ее так и подмывало захихикать.

— Ах, — сказала она, — Господи помилуй!

— Сажа, — отозвался он, встретившись с ней глазами. — Не собственно борода, но подделка на скорую руку в опасную минуту. — Размахивая трубкой в одной руке, он посмотрел на Рейчел и сказал с хорошим западным акцентом: — Мисс Рен, вы очаровательны. Никто не подумает, что вы не мисс Марш.

Ги склонился к руке служанки. Та присела в реверансе и пошла с ним к двери.

— Увидимся в Уилдехее, — сказал лорд Джонатан. — Желаю удачи!

Ги Деворан подмигнул:

— И тебе того же, кузен! Думаю, тебе удача понадобится куда больше, чем нам, — я только что видел хромую клячу и двуколку, которые ты нанял, чтобы доехать до дому.

И Энн осталась один на один с фермером Осгудом. Он решительно выглядел деревенщиной и стал на несколько лет старше. Она почти верила, что это скотовод из Хоторн-Аксбери, и это казалось ей гораздо безопаснее, чем остаться наедине с герцогским сыном.

Джек повернулся к ней и улыбнулся.

— Итак, маргаритка превратилась в василек, — сказал он. — Жаль, что не было времени подыскать платье нужного размера.

— А вы действительно выглядите как фермер. И дело в чем-то другом, а не в одежде и саже. Как у вас это получается?

— Главное — дешевый табак наряду с искренней, по возможности, и полной верой в то, что у тебя есть целое стадо свиней и овец. Тайна всякого переодевания заключается в вере — нужно душой и сердцем уверовать в него.

— Плюс некоторая неуклюжесть и угрюмость, и вот — герцогского сына нет.

— Вот именно. — Джек пососал трубку и некоторое время смотрел на нее. — Зато с вашим нарядом придется что-то делать. Вы ведь даже идти не можете, да?

Энн посмотрела на ноги.

— Джентльмен не обязан знать, как подобрать для леди платье по размеру.

Он отложил трубку и придвинул стул.

— Станьте сюда.

— Что вы хотите сделать?

— Укоротить подол, сударыня. Я уверен, что в прежней жизни я шил карнавальные костюмы.

Она колебалась одно мгновение, а потом стала на стул. «Ты должна пройти через это, Энни!»

Синее платье было украшено по подолу тремя рядами черного канта поверх узких оборок. Лорд Джонатан порылся в коробке и вынул ножницы. Он стал на колено и начал отрезать низ юбки, как раз под последней оборкой.

Энн затаила дыхание. Джек сосредоточился на своей задаче. Он ведь уже видел ее в рубашке, так что ничего страшного, если он увидит ее нижние юбки. Конечно, ее лодыжки благополучно прикрыты полуботинками. Значит, он никак не сможет увидеть ее ноги. Но даже если и увидит — он ведь джентльмен. Вожделение не охватит его.

Она подавила мучительный смешок. Разве мужчина вообще может почувствовать вожделение при виде мисс Энн Марш! Конечно, она не совсем понимает, что это значит. Артур Трент влюбился и сделал ей предложение, но он ни разу не пытался поцеловать ее…

— Повернитесь-ка чуть вправо, — сказал мнимый фермер Осгуд.

Энн повернулась. Даже сквозь слои ткани она чувствовала жар его рук, вызывавший у нее непривычное сладкое смятение. Безукоризненно ли чисты ее чулки? Утром она надела свежие. А нижние юбки — ее самые лучшие, так что если он что-то и увидит, то не подумает о ней дурно.

И все же она почувствовала себя порочной, распутной. Заурядная Энн Марш преобразилась, всего на мгновение, в женщину, которая позволяет джентльмену стать на колени у ее ног и увидеть греховное мелькание ее исподнего!

— Повернитесь еще, — приказал Джек.

Энн посмотрела вниз. Несмотря на муку, волосы у него яркие и пышные, — волосы, ради которых женщина могла бы умереть. Его ловкие руки владеют ножницами, как мечом. Именно так странствующий рыцарь мог бы стоять на коленях у ног своей дамы с сердцем, исполненным трепетного преклонения. Она усмехнулась про себя.

— Ну вот! — Он сжал в руке отрезанную полосу ткани. — Готово. Разрешите помочь вам спуститься.

Энн вложила пальцы в его руку. Каблучки ее щелкнули, коснувшись пола. Юбка теперь была идеальной длины, хотя в талии платье оставалось слишком широким.

— Из этой полоски можно сделать кушак, — сказала девушка.

— Превосходная мысль, мисс Марш. — Он протянул ей ножницы и отрезанную ткань. — Вам нужна моя помощь?

— Я сама, — сказала она. — Это займет не больше минуты. Лорд Джонатан отступил и поклонился. Едва заметная улыбка играла в уголках его губ, — улыбка, какой Энн никогда не замечала на лице мужчин. Улыбка эта ей, в общем, понравилась, хотя она и не понимала почему.

Несмотря на маскарад, когда он вот так улыбался, никто и никогда не принял бы его за фермера, озабоченного благополучием своих овец и свиней. В этот момент он выглядел истинным сыном герцога, задумавшимся о чем-то восхитительном, порочном и волнующем.

— Слава Богу! — И он круто повернулся и отошел.

Энн смотрела ему вслед. Новое таинственное постижение, пульсируя, наполняло все ее тело трепетом.

— Почему? — спросила она.

— Потому что, — сказал он, не оборачиваясь, — если бы мне пришлось еще раз оказать вам столь личную услугу, мисс Марш, я бы все-таки овладел вами тут же.

Эта диссентерка, робкая, наивная, попавшая в столь непристойное положение не по своей воле. Он не колеблясь использовал свои преимущества, чтобы запугать ее. Она вовлечена в его интриги — попала в общество человека, которого не знает, — и при этом проявляет храбрость и даже в какой-то степени юмор. Вся ответственность лежит на нем, он обязан благополучно доставить ее в Уилдсхей, шутками заглушая в ней смущение и страх.

Какой дьявол толкнул его, заставив сказать нечто гарантировавшее совершенно противоположный результат?

Джек расслабил спину, закрыл глаза и начал обдумывать то, что произошло: на одно мгновение он отвлекся от выбранного пути, на одно мгновение он полностью отдался своим желаниям — в крови у него неистовствовало вожделение.

Пока он стоял на коленях у ее ног, обрезая подол платья он не особенно удивился, ощутив мгновенно возникшее настоятельное желание. Но самодисциплина стала суровым господином Джека. Он нарочно позволил себе это удовольствие, потом отделил свой рассудок от сильной вспышки возбуждения, страстного интереса, которое испытывало его тело. Он не изменил себе и думал, что владеет собой — вплоть до своего последнего бесцеремонного замечания, когда от бастионов его самообладания не осталось камня на камне.

Дело не только в словах. Дело не только в том, что он произнес их вполне серьезно. Дело в том, что — несмотря на весь его опыт и знания — в то мгновение его самоконтроль дал трещину. Он высказал вслух свои сокровенные мысли и сказал ей правду. Джек желал ее с необъяснимой силой.

Под пеной белых нижних юбок желто-коричневая кожа башмачков собралась мягкими мелкими морщинками на высоких упругих подъемах ее ног, и мелкие черные пуговки взбегали аккуратным рядами по изгибу к верху каждого изящного ботинка. Белые чулки покрывали стройные женственные голени, обещая подвязки и мягкие нагие бедра. Бедра, созданные для того, чтобы прижиматься к обнаженным мужским бедрам, в то время как ее выгнутые ноги прижимаются к задней стороне его лодыжек…

Он представил себе это. Он наслаждался этой мыслью. Она — женщина. Он — мужчина, сказалось слишком долгое воздержание. Как только он закончит свою миссию, то сядет на корабль и вернется в Азию. А пока он может воображать все, что угодно, — пусть даже это будут фантазии, воспламененные странно эротическим призывом полуботинок на пуговках и девственных нижних юбок, — только не следует высказываться по этому поводу.

. Джек глубоко втянул воздух, чтобы дать своему рассудку успокоение. Возбуждение улеглось. «Я мужчин и потребности у меня мужские, но мисс Энн Марш под запретом и под моей защитой». К тому же она обручена с каким-то здравомыслящим натуралистом, неразумно унесшим с собой вещь, из-за которой уже погибло несколько человек. «Моя единственная цель — найти окаменелость и встретиться лицом к лицу со своими врагами».

Джек открыл глаза.

Энн издала тихий звук, похожий на всхлипывание. Он, наверное, заставил ее заплакать от ужаса. Теперь придется попросить прощения, хотя и ненавязчиво, и заново соткать ей кокон безопасности. Нетрудное дело.

Он повернулся, готовый убеждать и успокаивать.

— Ах, — сказала она, обе руки ее были прижаты к губам. — Ах!

Ее нежный стан тонул в синем платье. Отрезанная ткань висела, колеблясь, перекинутая через дрожащий локоть.

Она смеялась — смеялась!

В голове у него стало пусто. Энн не оскорбилась. Она не рыдает и не ломает пальцы от возмущения. Она решила, что это смешно!

Глава 4

— Прошу прощения, если я вас обидел, мисс Марш, — сказал Джек.

Она опустила руки и растянула во всю длину отрезанную ткань, разглядывая ее.

— Прошу вас, не извиняйтесь! Я почти забыла, что нам грозит опасность. Вы очень аккуратно вернули меня на землю. Благодарю вас за это, милорд!

Очарованный, он прислонился к стене и скрестил руки.

— Вы не думаете, что я говорил серьезно?

— Ну конечно же, нет. Хотя само по себе положение неудобное, не так ли? Лучше сказать об этом откровенно, тогда мы увидим, как это нелепо.

— Вы не верите, что я действительно нахожу вас привлекательной?

— Ну конечно же, нет! Я не принадлежу к тем женщинам, на которых мужчины обращают внимание, и я помолвлена, и очень скоро выйду замуж, так что даже помыслить обо мне невозможно, не правда ли? Вы очень любезны, что держитесь столь галантно, лорд Джонатан, но я никак не могу отнестись к вашему вздору со всей серьезностью.

В этом не было ни малейшего кокетства. Простая констатация фактов с ее точки зрения — обескураживающе наивный взгляд на мужчин.

Ножницами она разрезала полоску синей хлопчатобумажной ткани, а потом повязала ее вокруг талии, отчего слишком широкое платье собралось сборками. Ее движения приковали его внимание к спрятанным грудям. Синяя полоска делала их спелыми и тяжелыми.

— Так хорошо? — Она посмотрела на него, кончик носа чуть опустился.

— Подтяните немного платье сзади, — сказал Джек. Она попыталась заглянуть себе через плечо. — Где?

Сохраняя спокойное сосредоточенное молчание, он подошел к ней и поправил платье, стараясь не прикасаться к ее талии. Но все же крошечные волны жара омыли ее шею, словно некий занавес осторожно двигался на солнечном окне.

— Благодарю вас! — Энн отвернулась, взяла шляпу и обратилась к зеркалу над камином.

Поля шляпы скрыли лицо. Под шляпкой порозовевшая изогнутая шея выглядит удивительно чувственной и уязвимой. Хотя она не знает, что это значит — не может понять свои собственные инстинктивные и таинственные знания, — но своей мучительной наивностью ее тело уже отвечало интересам его плоти.

Кровь забурлила в порыве наслаждения и вновь разлила жаркое желание по его телу. Ему захотелось прижаться губами к ее шее. Попробовать ее пульс языком. Попробовать ее плоть, мягкую от лаванды и родниковой воды. Он не помнил, когда последний раз желал кого-то с такой силой.

Но самодисциплина и спокойствие пересилили требования плоти. Джек отступил. Когда она повернется, то не заметит в его глазах ничего, кроме безразличия. Энн сочтет это подтверждением того, что он никак не может желать ее. Ей станет лучше. Он так же уверен в этом, как в своем собственном самообладании.

— Вы выглядите превосходно, миссис Осгуд. — Джек двинулся к двери. — Пора ехать.

Энн Марш закуталась в коричневый плащ и подошла к нему с горящими щеками, ясным и довольным взглядом.

Джек свел ее вниз, во двор, где стояла коренастая чалая лошадка, запряженная в простую двуколку.

Через шесть часов они прибудут в Уилдсхей, так и оставшись чужими друг другу.

Человек в синем тюрбане исчез. Никакой слежки. Джек направил двуколку из города, время от времени отпуская лаконичные замечания со своим деревенским акцентом насчет цены на свиней.

— Да уж ясное дело, — отозвалась Энн на том же диалекте. — , Ваша правда, мистер Осгуд. В этом году мы неплохо заработаем на свиньях.

Он усмехнулся и подмигнул ей.

На дороге стало спокойнее, последние дома остались позади. Несколько миль они проехали трусцой по наезженной дороге, а потом свернули на проселочную. Лучше добираться до Уилдсхея окольными путями, избегая прочих путешественников и застав, где взимается дорожная пошлина.

Копыта чалой разбрызгивали грязь после вчерашней бури. Небо сверкало, омытое прядями серебристо-серых облаков. Свежая листва топорщилась на все еще мокрых живых изгородях. Энн Марш подняла руку, чтобы поправить шляпку, а потом, слегка пожав плечами, сняла ее. Несколько прядей, упав, заструились по щекам.

— Какая вы смелая женщина, мисс Марш! — сказал Джек, уже не меняя голос. — В такой прохладный день вы поедете без шляпки?

Энн посмотрела на него. Она казалась спокойной, безмятежной, даже веселой. Ему это нравилось.

— Я ничего не вижу из-под полей, — сказала она. — И сидит эта шляпа не слишком удачно. И все равно нас никто не увидит. Мы ведь оставили опасность позади, не так ли?

— Полагаю, что наши заклятые друзья будут следить за мистером Девораном и мисс Рен, находящимися на яхте. Поэтому вы, разумеется, спокойно можете снять шляпу. Вы можете даже поговорить со мной, если хотите.

— О свиньях? Джек расхохотался:

— К дьяволу свиней! Нет, расскажите лучше о себе.

Ему нужно узнать побольше о ней самой и особенно о ее нареченном, Артуре Тренте, человеке, у которого теперь находился Клык Дракона. При этом и сам Джек был искренне заинтригован. Он не сомневался, что она невинна, однако явно ошибся, решив, что Энн повязана условностями по рукам и ногам.

— Как вы обычно проводите время? — спросил он. Глядя прямо перед собой, она сложила руки на коленях.

Носик у нее был удивительно изящным, спускаясь длинной линией от бровей.

— Конечно, ничем особенно интересным. Иногда я переписываю проповеди для отца. Понимаете, почерк у меня аккуратнее, чем у него. Или помогаю матушке. Мы шьем, читаем или пишем письма, иногда я помогаю матери по дому или в саду — все, что понадобится.

— А вы часто выходите из дома?

— Я гуляю с сестрами, иногда одна, если погода хорошая. — Ее ловкие пальцы погладили края шляпки. Смотреть на них было мучительно-приятно. — То есть с Эмили и Марианной, которые еще живут дома. Памела вышла замуж и уехала в Йоркшир.

— А братья?

— Дан и Уилл в море, Том учится на фармацевта. Эндрю пока еще терроризирует учителей. — Она посмотрела на него, ее лоб сморщила маленькая складочка, серо-голубые глаза открыты и искренни. — Хотя мы не придерживаемся тридцати девяти статей англиканской церкви, мы очень обыкновенная семья, милорд.

Не думает ли она, что он станет возражать?

— Вы не старшая?

— Почти, после Памелы и Дана.

— Вы счастливы предстоящим замужеством, мисс Марш?

Ведь вам, как вашим сестрам, придется расстаться с родными, как только вы обвенчаетесь.

Ее пальцы сразу замерли.

— О нет! Артур покупает для нас дом в Хоторн-Аксбери. Он хочет жить рядом с Лаймом, чтобы иметь возможность изучать там окаменелости. Я буду видеться с родственниками каждый день, почти ничего и не изменится.

Они поднимались на невысокий холм, и Джек пустил чалую шагом. Имя Артура Трента Энн произнесла легко, но совершенно без всякой страсти, как если бы она говорила всего лишь еще об одном своем брате. Этот человек получил ее руку — но даже в малой степени не взволновал ее кровь.

— И вы этого хотите?

— Да, разумеется, — сказала она.

— В своем воображении вы рисуете картину замечательного домашнего довольства.

Энн посмотрела на него и улыбнулась:

— Мой дом — дом очень счастливый, лорд Джонатан. Хотя, без сомнения, вам он показался бы совершенно немодным и простым.

— Возможно, — сказал он, — расскажите побольше о мистере Тренте.

— Ну, с Артуром очень легко. Мы часто гуляем по берегу моря и пляжам, ищем окаменелости. Хотя он держится немного строго, его общество очень приятное и спокойное. Мне это нравится.

— Как вы познакомились?

— Нас познакомили в молитвенном доме наши общие знакомые. Я думаю, Артур решил, что должен выказать учтивость, поэтому мы немного прошлись вместе. И разговаривать с ним мне было совершенно нетрудно. Потом мы, отец и я, снова встретили его в лавке окаменелостей мисс Эннинг, ради которой Артур и приехал в Лайм.

— Вы тоже интересуетесь геологией?

— Я собираю окаменелости с самого детства. Конечно, я всего лишь любитель, и коллекция у меня маленькая. Артур же бывает в Суссексе, в Оксфордшире и в Лондоне — везде, где можно узнать о новых достижениях в этой науке.

— Значит, вас связывают общие интересы, спокойная встреча умов?

— Да, можно так сказать.

Джек легко представил себе, как она склоняется над столом, на котором разложены камни, жених стоит рядом — и она чувствует больше страсти к окаменелостям, чем к этому человеку.

Он спрятал улыбку.

— Тогда я предсказываю вам спокойное и небогатое событиями будущее.

— Артур — человек истинной искренности и чести, — сказала она немного сдержанно. — Разве добрый нрав и спокойное товарищество не самые важные атрибуты брака?

— Возможно, — сухо сказал Джек. — Хотя я прибавил бы разделенную страсть — к чему-то большему, не только к натурфилософии.

— Но существует все больше и больше доказательств, что Земля очень стара, гораздо старше, чем все думают. — Глаза ее сверкнули, словно внезапно в них зажегся яркий синий свет. — Мы знаем теперь, что эти огромные ящеры — животные, которых трудно себе представить, — жили до Потопа. Ваша окаменелость, должно быть, принадлежит одному из них, и я думаю, что это совершенно новый вид. Что-то такое, чего никогда еще не встречалось. И замечательное доказательство того, как живые существа изменяются с течением времени!

— Значит, вы не верите, что Бог сотворил окаменелости только для того, чтобы украсить скалы?

— Мы, диссентеры, верим в рациональное исследование и фактические доказательства, милорд. — Она казалась одновременно уязвимой и безумно притягательной. Его пульс ускорился, словно ее волнение согрело в ему кровь. — Правда о Сотворении лежит в скалах, если мы изучим их с открытым умом. Я уверена, что вы понимаете, о чем я говорю. Вы ведь странствовали по свету в поисках окаменелостей?

— Нет. — Джек направил чалую по каменистой тропе, где дорога взбиралась на вершину холма. — Я связался с окаменелостями совершенно случайно.

Последовало короткое молчание. Он посмотрел на нее. Вид у нее был совершенно растерянный. — Тогда что же вы искали?

— Я ничего не искал. Я просто путешествовал.

— Не понимаю, как можно этим заниматься, — сказала она, — если не ради поисков чего-то стоящего.

Они спустились в очередную долину, чалая вздернула голову и пустилась трусцой. Джек твердой рукой вернул ее к шагу. Поля, деревья, калитки — все блестело под тонким слоем влаги.

— Возможно, я жаждал приключений, опыта, искал новых впечатлений.

— И нашли?

— Да, — сказал он.

Листья и веточки, сорванные недавней бурей, усыпали дорогу. Копыта зашлепали через брод, разлившаяся после дождя речка бежала вся в тонких завихрениях тумана. Чалая потрусила вверх по другой стороне холма, дорога убегала между двумя рядами живой изгороди и деревьев к серому горизонту. Красно-белые коровы сбились кучкой на краю луга у речки, грязь доходила им до колен. Дальше в долине лениво дымила россыпь коттеджных труб.

— Я бы предпочла остаться в Хоторн-Аксбери. — Энн посмотрела на сырые луга. — Не могу себе представить, каково это — жить среди незнакомых людей. Вы, вероятно, очень рады, что вернулись наконец домой?

— В общем, рад. — Это был самый простой ответ. Он никогда не смог бы объяснить, что чувствует на самом деле — возможно, даже самому себе.

— Вы долго были в отъезде?

— Много лет.

— Ну что ж, вы явно нашли приключение, искали вы его или нет. — Энн усмехнулась, кончик ее носа немного загнулся. Это было так занятно, что ему захотелось его потрогать. — И привезли его с собой в Англию.

— Вовсе нет, — сказал Джек. — Приключение приехало сюда само, я просто следовал за ним.

— Так же просто и я попала в него? — Она небрежно отвела со лба прядь волос. — Но в этом изначально виновата я сама. Я настолько пренебрегла приличиями, что пошла по Хай-стрит к дому тетки одна. И вот вам пожалуйста — я путешествую в коляске с незнакомым человеком без сопровождающих.

— И без шляпы.

— Да, и должна признаться, что мне нравится это ощущение! Теперь я все могу видеть. — Она посмотрела на него, глаза у нее блестели, влажные волосы завивались на висках. — Здесь красиво, не так ли? Вам, должно быть, приятно снова быть в Англии?

Острый ум, страсть к науке. И при этом такое наивное, ограниченное видение мира! Джек ничего не ответил, удивляясь, почему ему захотелось сказать ей правду, хотя он и знал, что она ничего не поймет. Молчание затянулось, и она словно бы немного сникла, как будто пожалела, что так свободно разговаривала с чужим человеком.

— Прошу прощения, милорд. Я не хотела быть любопытной.

— Вовсе нет! — возразил он. — Я просто не знаю, что сказать, вот и все.

— Правду. Хотя бы просто потому, что это не мое дело! Он рассмеялся вопреки собственному желанию.

— Правду? Ну, это самое опасное предложение из всех, какие я слышал. Вы говорили серьезно?

Она отвернулась.

— Тогда остается пустой светский разговор, да? Я всегда терпеть этого не могла. Понимаете, мне всегда неуютно в обществе малознакомых людей.

— А со мной вам хотелось бы поговорить как-то иначе?

— Как правило, я не очень свободно разговариваю с людьми и никогда — с мужчинами. Но сложившаяся ситуация так необычна и продлится недолго! Вряд ли потом у нас будет возможность поговорить наедине, и я никогда больше не встречу такого человека, как вы. Человека, который столько путешествовал и знает то, что вы, должно быть, знаете.

«Я никогда больше не встречу такого человека, как вы». Это ведь верно и для него? Очень скоро он снова уедет на Восток. Свою юность он провел среди высшей английской знати либо в злачных местах с другими молодыми людьми в обществе блудниц и боксеров-профессионалов. Энн Марш представляет сразу два класса людей, которых он никогда не знал и вряд ли узнал бы: респектабельный английский средний класс и добродетельных диссентеров, которые благодаря их честности и рациональному отношению к жизни преуспевают в банковском деле, коммерции, а также в науке.

— Прекрасно, — сказал он. — Хотя на этом пути могут встретиться и драконы, давайте рискнем. Прошло очень много времени с тех пор, как я разговаривал — по-настоящему разговаривал — с леди. Давайте забудем то, что осталось от наших светских манер, и будем откровенны. Согласны?

— Да, почему бы и нет? — Энн посмотрела на него с обезоруживающей откровенностью. — Почему людям нельзя всегда говорить то, что они думают, или объяснять, что они на самом деле имеют в виду?

— Можем попытаться это выяснить, — сухо заметил он. — Вы спросили, что я чувствую, вернувшись в Англию. Этот пейзаж, такой окультуренный, красивый и плодородный — когда-то и я знал только это.

— А теперь?

— Теперь я и рад, и не рад снова видеть его.

— Это из-за тех мест, в которых вы побывали? Они кажутся вам более притягательными?

— Притягательными? — Джек рассмеялся. — Огромные пространства на земном шаре заняты только горами и пустынями, мисс Марш, изрезаны бурными реками или покрыты вечными снегами. Немногие территории по своей природе благоволят человеку, хотя мы находимся почти везде, борясь за свое существование.

— Но Англия — это родина.

— Англия мне рада не больше, чем был бы рад Такла-Макан.

— Такла-Макан?

Что бы он ей ни рассказал, она никогда не поймет. С таким же успехом он мог бы плести небылицы о Синдбаде Мореходе, а значит, с таким же успехом может рассказать ей истории, которые точно так же не будут иметь никаких последствий: правду о том, что было.

— Такла Макан — это беспредельное пространство пустыни, песчаные дюны. Дюны ползучего удушающего желтого песка, который в конце концов уступает место пустыне из скал, песка и щебня. Эта пустыня отделяет Китай от всего, что лежит к западу от него. Никто не ходит в глубь дюн, даже туземцы. На сотни миль там нет воды. Воздух так сух, что небо бесконечно прозрачно и высоко, но при этом кажется, протяни руку — и ты схватишь его. Ночью, если забросить сеть, можно поймать миллионы звезд.

— Я просто не могу себе этого представить, — сказала Энн.

— Такого и нельзя себе представить. Эта необъятность, пустота вне наших представлений.

— Зачем же вы направились в такое место?

Джек улыбнулся. Она, конечно, никогда не сможет понять, что сколько бы он ни описывал скалы и небеса, сколько бы ни рисовал ей картины одиночества и необъятности, это все равно ничего не объяснит. Взгляд ее ограничен провинциальным опытом. Скажи он ей, что летал на Луну, его рассказ имел бы для нее столько же смысла. Но при этом Джек почувствовал странное желание заставить ее понять цель своих исканий, пусть это и кажется невозможным. Поскольку терять особенно нечего, совершенно сознательно решил он, пусть так и будет.

— Если хотите — из-за романтической причуды, — сказал он. — Веками люди торговали ценными вещами между Турецкой Азией и Китаем, хотя на пути лежат огромные пространства пустоты. Древний Шелковый путь проходит по краю Такла-Макан. Другой дороги с Запада на Восток нет, кроме этих едва заметных троп. Мне хотелось пройти по ним, как Марко Поло. Мне хотелось пройти по тем местам, где существование человека на нашей планете проявляется только в медленной и тяжелой поступи верблюдов, связанных одной веревкой, точно бусины на нити небытия.

— Верблюдов?

— Верблюдов и иногда ослов, их упряжь украшена кисточками из разноцветного шелка. Для лошадей такое путешествие слишком трудно, разве только для выносливых маленьких китайских лошадок. Караваны текут тонкой струйкой лишь по руслам древних троп. Никто не может сойти с дороги, не поплатившись за это своей жизнью.

— Но вы все же пошли в пустыню?

— Мне хотелось сойти с дороги.

— Зачем?

— Поохотиться на драконов, — сказал он.

— И там вы находили окаменелости, — отозвалась она через мгновение. — Этот необыкновенный зуб. Почему он так важен? Вы можете мне рассказать?

Конечно, ока немедленно вернулась к этому миру, к конкретному — отступила от той реальности, о которой он толкует, — просто потому, что не способна ее видеть. Он не станет возражать. Именно этого он и ожидал, и это дает ему возможность чувствовать себя свободным.

— Вы ведь не думаете, что все окаменелости важны? — насмешливо сказал он. — Ваш мистер Трент, конечно же, не согласился бы с таким утверждением.

— Артур считает, что солнце встает и садится на древних костях, но он не пошел бы ради них на убийство.

— Не будьте так уверены, — сказал Джек. — А теперь тише! Кто-то приближается.

Энн снова напялила на голову шляпу. Какой-то человек ехал навстречу верхом, ведя за собой связанных друг за другом груженых пони. Он дотронулся до своей шапки, проезжая мимо них, но большего внимания на них не обратил.

Фермер Осгуд сосал свою трубку. Он кивнул в ответ, потом стегнул кнутом, и чалая потрусила вперед.

Энн взглянула на его руки, державшие поводья. Сердце екнуло. Бронзово-загорелые, красивые руки. Он натер их землей, но формы их не изменились. Четко вылепленные, с сильными сухожилиями и твердым, жестким рубцом на ребре каждой ладони. Интересно, откуда у него это? Свидетельства мужской силы, но это не мозоли, которые приобретаются черной работой, ведь он как-никак джентльмен.

Робко, из-под прикрытия шляпы, Энн взглянула на его лицо. Несмотря на весь маскарад, профиль у него был четкий и холодный. Ничто не могло скрыть этой пронзительной красоты костяка, чувственного изгиба ноздрей и губ.

Красивый. Очень красивый! Это простая деревенская одежда и мука на волосах виноваты в том, что она почувствовала себя в безопасности. Она разговорилась со странной легкомысленной свободой, потому что он, кажется, ничего не имел против, потому что она никогда больше не увидится с ним наедине, но лорд Джонатан путешествовал по невообразимым пустыням, чтобы охотиться на драконов.

Энн не понимала, что он имел в виду, но его слова отозвались в ее голове, расшевелив какой-то странный, полузабытый трепет. В детстве она, уютно устроившись на коленях у няни, испытывала трепет, когда слушала причудливые сказки: об удивительных путешествиях в страны чудес, страны фей, великанов, изумительных животных; о глупых испытаниях, которые кончались сокровищем, победой и рукой принцессы. Только после встречи с Артуром она попыталась сосредоточиться полностью на рациональном, как оно и полагается, конечно же, если следовать истинным заповедям своей веры.

Дикий Лорд Джек, сказал он; Джек, самый младший из братьев, который кочевал из сказки в сказку в поисках счастья и всегда побеждал.

Так что теперь она наконец-то узнала, кто он: не архангел, не разбойник, даже не просто герцогский сын, хотя это и само по себе фантастично. Он — герой.

Энн мысленно улыбнулась абсурдности своих мыслей. Он герой как святой Георгий[2]! И он кажется таким чистым и далеким. Она никогда еще не думала о мужчине, что он красив, но только смотреть на него — все равно что пить из холодного, темного родника, хотя она даже не подозревала, что ей хочется пить. А слушать его! Она не понимает, о чем он говорит, но готова слушать его голос — он пробуждает в ней скрытое, почти забытое чувство восторга.

«Ты для моих мыслей что пища для жизни»…

— Я что-то не так сделал или не то сказал? — Лорд Джонатан усмехнулся.

Кровь бросилась ей в лицо.

— Я никогда не видела таких людей, как вы, — сказала она. — Вы… завораживаете. Вы заставляете меня думать о тиграх.

— О тиграх?

— Очень неприлично иметь такие фантазии, я знаю, и еще неприличнее говорить о них вслух — хотя разве в этом есть что-то дурное? — Лицо у нее пылало, но Энн упорно продолжала: — Я думаю, что вы говорили мне правду, насколько вы на это способны. А теперь я выскажу вам свои истинные мысли, рискуя оказаться перед вами глупой. Но почему бы и не высказать? Если человек попадает в такое необычное положение, почему бы не воспользоваться его преимуществами?

— Мы договорились, что вы можете забыть об осторожности, мисс Марш. Однако разве вы когда-нибудь видели тигров?

— Нет, но мне кажется, что они очень страшные и красивые…

Джек остановил коляску. Над холмами сгущались низкие облака. Стояло полное безветрие, полный покой, словно весь мир окутала сырость.

Он окинул взглядом ее лицо, потом остановился на глазах. Энн смотрела на него в упор, преодолевая смущение, зная, что может утонуть в этих глубинах. Сердце у нее под корсетом гулко билось, жар распространился, как солнечный свет, по ее бедрам, животу и грудям. Приятный жар, от которого закружилась голова, наполняя ее странным восторгом.

— Тигр всегда охотится в джунглях в одиночку. Он бросается на свою жертву сзади, без предупреждения. Тигр никогда не играет по правилам, — заметил Джек. — Вы хотите сказать, что со мной все-таки не чувствуете себя в безопасности?

— Нет, милорд. — Сердце у нее стучало, как барабан. — Совершенно наоборот. Я чувствую себя с вами в полной безопасности. Иначе как бы я призналась в таких фантазиях? Просто вы так не похожи…

— Не похож?

Веселость в его голосе навела ее на мысль, что он снова шутит, хотя его коричнево-золотистый взгляд был непроницаем, полон теней джунглей.

— Прекрасно, я скажу вам. — Энн закрыла глаза, и голова у нее закружилась еще сильнее. — Ваше лицо красиво, как скульптура. Ваши губы заставляют меня думать о патоке. Ваши руки выточены, как навершия спинок скамей в деревенской церкви, странные, прелестные и сильные. Я, разумеется, никогда не стала бы действовать, руководствуясь столь безумными наблюдениями, но мне интересно, каково было бы прикоснуться к вам.

Удила звякнули. Джек увидел, что чалая пытается схватить зубами лютики. Энн стиснула руки. Господи, зачем же она высказала вслух такие непристойные мысли? Но ведь он не может не понять, что она имеет в виду?

— Я не плод вашего воображения, мисс Марш, — сказал он наконец. — Я состою из плоти и крови, совершенно реальных. Вы — по вашему собственному описанию — одна, без сопровождающих, на безлюдной дороге с хищным животным из диких неизведанных краев. — Он снова посмотрел на нее, глаза у него потемнели, хотя он и улыбался. — Большинство мужчин восприняли бы то, что вы сказали, как прямое поощрение к вольностям. И вы все равно заявляете, что чувствуете себя в безопасности?

Жар пылал, как подожженная бумага, прокладывая головокружительную тропинку прямиком к ее сердцу.

— Мне кажется, что мы договорились делиться нашими истинными мыслями…

— Да. — Джек улыбнулся. — Опрометчивая авантюра, не так ли?

— Не забывайте, что я обручена, милорд. Вы должны понимать, что я не имела в виду ничего непристойного. Это всего лишь ощущение. Мое уважение к Артуру защищает меня от любого другого мужчины, особенно когда он просто шутит со мной.

— Нет, не защищает, — сказал он. — И мужчина не шутит. Мужчины никогда не шутят с этим.

Он хлестнул кнутом, и коляска покатилась. Энн глубоко втянула воздух, пытаясь успокоить растревоженную кровь.

— Значит, в конце концов я показала свою глупость.

— Ах, мисс Марш, это вовсе не глупость, уверяю вас. Я вполне могу оказаться порождением джунглей, но вы правы: вы без всяких опасений можете говорить мне все, что вам угодно. Хотя — понимаете вы это или нет — вы имеете в виду что-то совсем другое. Вы бы сказали такое другому мужчине?

— Нет, никогда! Но я не думаю, что вы такой же, как другие.

— Вы правы, — подтвердил он.

Энн уставилась на свои ботинки, оцепенев от огорчения. Он решил, что она наивная и смешная. Он решил, что она хотела чего-то непристойного, хотя это совершенно не так. Но разве можно проводить время с героем волшебной сказки и не попытаться выразить эту неясную, тревожащую жажду?

— Вы говорите, что отрицаете общепринятый взгляд на творение, — продолжал он. — Вы очень озабочены моральными выводами, которые следуют из этого? В конце концов, если мы всего лишь продукты природы, физические потребности тела не имеют ничего общего с грехом.

— Я не знаю, — сказала Энн. — Я не думала об этом, я многого не знаю о теле.

— Так я и предполагал. — Джек направил чалую в объезд рытвины. — А мистер Трент когда-нибудь целовал вас?

Коляска накренилась, и Энн схватилась за поручень.

— Я не должна отвечать на это!

— Да, не должны. И без того очевидно, что не целовал. Он что, вообще никогда не прикасался к вам?

— Он джентльмен. — Сердце билось у нее в горле. — Он не сделает ничего неподобающего!

Дорога спускалась в очередную долину, раскисший проселок петлял и кружил между высоких живых изгородей. Толстые низкие облака сгустились и заслонили солнце, призрачная холодная дымка сомкнулась вокруг коляски.

— Да, разумеется, он не сделает, — спокойно продолжил лорд Джонатан. — Вы только разговариваете об окаменелостях и камнях, о возрасте Земли. Больше вас ничто не связывает, да?

— Вы считаете, что он не прав, относясь ко мне с уважением?

— Если я не ошибаюсь, он будет относиться к вам с почтительным уважением вплоть до вашей брачной ночи и скорее всего до конца вашей жизни после нее. Артур когда-нибудь вызывал у вас желание прикоснуться к нему?

Наверное, от лица ее поднимался пар. Энн рванула ленты шляпки, отчаянно смяв их пальцами.

— Как вы смеете задавать такие вопросы?

— Доставим себе удовольствие откровенным разговором — это ваше предложение. — Дорога наполнилась отзвуками бегущей воды. Лорд Джонатан осторожно притормозил чалую, поскольку склон стал круче. Он выглядел на удивление спокойным. — Вы обручены и выйдете замуж. При этом мистер Трент обращается с вами отчужденно и учтиво-уважительно и был бы неприятно поражен, если бы узнал, чего вы жаждете втайне.

Энн обиженно закусила губу. Тревожный жар все никак не отпускал ее тело.

— Не нужно флиртовать с тигром, мисс Марш, если вы не имеете в виду ничего серьезного, — спокойно добавил лорд Джонатан.

— Я не флиртую, — возразила она. — Я решила, что могу доверить вам свои глупые, мимолетные фантазии, а вы ответили мне оскорблением.

Капельки воды падают с его шляпы. Поводья темно блестят в его гибких пальцах.

. — Правда не бывает глупой, если она находится в правильных руках. Вы можете доверять мне, мисс Марш. Я не хотел вас оскорбить. Я просто ответил честно на то, что прочел на вашем лице, а это самый высокий комплимент, который я могу вам высказать. Или вы предпочитаете снова заняться светской болтовней? Или беседовать о свиньях?

— Нет, — ответила Энн, — но я не могу понять, почему вы так настойчиво меня смущаете.

— Вам и не нужно понимать, однако благодарю вас за то, что вы избавили меня от свиней. Ведь если бы пришлось дальше развивать эту тему, фермер Осгуд мало-помалу выказал бы свое полное невежество в хозяйственных делах.

Она коротко рассмеялась вопреки собственной воле, хотя сердце у нее трепетало, сильно и часто, и горячие мурашки бегали по спине вверх-вниз.

— Так-то лучше, — заметил Джек. — А теперь предположите — вместо того чтобы прятаться в разъяренную добродетель, — что вы решили воспользоваться этой возможностью и удовлетворить свое природное любопытство. Мы окутаны туманом и странностью нашего положения. Я не собираюсь превратно «понимать вас либо нечестно воспользоваться вашими откровениями. Мы можем разговаривать, как два человека, о вещах, которые действительно нас волнуют, не обращая внимания на то, прилично это или нет. Выбор за вами. Спрашивайте меня обо всем, что хотите. Я не возражаю. Мне, пожалуй, это даже нравится.

— Я не могу.

— Бросьте. Сказать мужчине, что хотели бы прикоснуться к нему, а потом отрицать, что вы флиртуете, означает, что вы либо глупы, либо воистину совершенно невинны. Я знаю, что вы не глупы, мисс Марш, значит, вы невинны. Я благополучно доставлю вас к моей матушке. Я готов защищать вашу блистающую добродетель ценой своей жизни. Но тем не менее вам незачем ждать вашей брачной ночи в мучительном неведении, коль скоро у вас появилась такая простая возможность отчасти избавиться от него.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — проговорила Энн. Коляска остановилась. Джек протянул руку, чтобы снять с нее шляпку и отбросить в сторону.

— Посмотрите на меня!

Глаза у него были спокойные, вид отчужденный, нетребовательный, не предлагающий ничего, кроме прохладного, отстраненного понимания. Но все же у нее между ногами возник тяжелый густой жар, горячий и порочный.

— Не стыдитесь того, что вы чувствуете, дорогая моя девочка, — сказал он. — Это от вас не зависит. Вы — наедине с посторонним человеком, мужчиной. Поскольку вы разрешили себе некоторую не принятую в обществе вольность, вы немного забыли о самоконтроле, и ваше тело узнало что-то такое, чего вы не понимаете. В этом нет ничего похожего на вашу обычную повседневную жизнь. Так самоутверждается природа.

— Природа?

— Вы любите вашего Артура Трента. Я уверен, что он любит вас. Это не защитит вас от того, что я вижу в ваших глазах.

Она вздернула подбородок и сердито посмотрела на него:

— Что же?

Темная тень очертила его лицо, подчеркнув чувственные губы.

— Желание. Желание мужского тела, чертовски подпорченного жестким английским пониманием греха и страхом. Что за шепот вы услышали, мисс Марш? Шепот оскорбительный, смущающий и даже мучительный?

— Стойте, — сказала Энн. — Я не достаточно смела для этого.

— Нет, достаточно. Черт бы побрал английские приличия! Или я должен позволить вам лечь в вашу брачную постель в глубочайшем неведении, лечь с каким-то исполненным благих намерений идиотом, который понятия не имеет, что он будет делать? Вы оба будете в ужасе.

— С Артуром я могу ничего не бояться.

— Но все же вы представления не имеете, что собой представляет его тело, да? И что повлечет за собой ваша брачная ночь? Ваша мать говорила что-то смутно-поэтическое о покорности и супружеском долге. Ваша замужняя сестра живет в Йоркшире и ни за что не станет писать вам о таких неприличных вещах. Ваши маленькие сестры танцуют дни напролет, пребывая в таком же блаженном неведении, а ваши отец и братья хранят стоическое молчание. Все это в конечном счете может привести к полному крушению надежд на счастливое будущее.

Она отвела глаза, стиснув пальцы. Ведь это правда, да? Истинная правда! Почему Артур никогда не пытался поцеловать ее? Каким чудом сможет она встретить свою брачную ночь без страха?

— Все мужчины ждут от своих новобрачных чистоты, — сказала она. — Разве вы не хотите, чтобы ваша жена была непорочна?

— Я не хочу никакой жены. Я намерен вернуться в Азию, как только смогу.

Энн крепко зажмурилась и выпалила:

— Но вы ведь очень опытны? Вы все об этом знаете?

— Да, — сказал он.

— Вы подумаете, что я порочна.

— Вы не можете шокировать или оскорбить меня. Я не буду рассматривать ваши вопросы как непристойное приглашение. Я сочту за честь помочь вам всеми способами, какими смогу.

— О, — сказала Энн, проводя рукой по волосам. — Я, похоже, сошла с ума!

— Почему же? Если мистер Трент придерживается типично английского отношения к этому делу, вы пожизненно обречены на поспешное неумелое обращение, в то время как сам он будет страдать и неистовствовать в муках и молчании. В конце концов он удовлетворит свои истинные потребности с любовницей или в тайных встречах с проститутками даже до того, как осквернит свою невинную жену. А она будет таять и увядать, так и не поняв почему, и попытается найти утешение в детях. Это очень трагично.

— Ничего подобного не будет.

— Нет, будет, потому что вы — женщина, от природы наделенная большой страстностью. Вы не сможете не задаваться вопросом, что может внезапно потребовать от вас ваш молодой муж, не так ли? Прижмется ли своим раскрытым ртом к вашему? Посягнут ли его руки на ваше обнаженное тело? Пожелает ли он, чтобы вы к нему прикасались? И что будет потом?

То был момент решения. Она должна прийти в ярость. Она и пришла в ярость, но ее не покидала уверенность, что в руках героя она действительно находится в полной безопасности. Лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж никогда не сделает ей ничего плохого. Он все поймет правильно. И теперь он предоставляет ей единственную возможность разрешить все мучившие ее вопросы.

— Все в порядке, мисс Марш, — сказал он. — Продолжайте! Смелее!

— То, что я недавно говорила, правда, — прошептала она. — Хотя мне и страшно, я хочу знать. Я не это имела в виду, сказав, что мне хочется прикоснуться к вам, но если бы я считала, что могу сделать это безопасно и без последствий — если бы я считала, что это просто некий урок вроде изучения камней, или то, что следует сказать кухарке, когда баранина жесткая…

— Это и есть урок.

— Но я не могу!

— Нет, можете.

Энн заглянула ему в глаза. Сердцу ее полегчало от сдержанной отстраненности его улыбки.

— Матушка рассказала мне очень немного. Нам позволено читать и спрашивать обо всем — только не об этом. Я действительно хочу знать, как устроен мужчина! Это сродни научному эксперименту.

— И вас это пугает, да? Она кивнула.

— Тогда я сочту за честь помочь вам узнать все, что необходимо. Вы можете сделать это без вреда и смущения и без всякой неверности вашему нареченному, но, наверное, немного попозже. Я отказываюсь раздеваться даже для вас, моя дорогая мисс Энн Марш, прямо здесь, среди холодны.» нагорий Дорсета, особенно управляя коляской.

Сначала Энн хихикнула, потом расхохоталась в голос.

— Это безумие! — воскликнула она наконец.

— Вовсе нет, вы просто достаточно честны, чтобы признаться в естественных человеческих чувствах. Давайте споем.

Она от удивления резко выпрямилась.

— Что?

Джек стегнул чалую, и они затрусили вниз к воде. Шум стал громче. Где-то внизу, укрытая туманом, как толстой хлопчатобумажной тканью, быстро и мощно по направлению к морю бежала река.

Лорд Джонатан расправил плечи и запел:

Любовник с милою своей,

Хей, нонни-нонни, хой,

Гуляют в зелени полей

Весеннею порой,

Чудесной звонкою порой

Под птичий звон — дин-дон, дин-дон, -

Весною всяк влюблен.

Все верно. Все правильно! Энн, у которой голова кружилась от облегчения, пела, вертя своей снятой шляпкой в такт с мелодией.

— Весеннею порой, чудесной звонкою порой…

Темные деревья нависали по обеим сторонам дороги, толстые стволы увиты туманом. Вода грохотала под каменной аркой горбатого моста. Коляска отважно катилась вперед. Не прекращая песни, лорд Джонатан сжал ее руку.

Энн увидела его глаза, и голос ее дрогнул.

— Что такое?

— Продолжайте петь! — Он усмехнулся ей с нечестивой радостью архангела. — Под птичий звон — дин-дон, дин-дон…

Она снова запела, по коже у нее бежали мурашки, как муравьи.

— Сегодня все твое — живи! — хей, нонни-нонни, хой…

— Славная девочка! — Он говорил шепотом, мягко и тепло, пока она пела. — Я ошибся, яхты оказалось недостаточно. Когда я остановлю коляску, спрыгивайте и прижмитесь спиной к ближайшему дереву, а потом не двигайтесь, пока я не скажу.

Сердце у нее подпрыгнуло. Поперек въезда на мост что-то лежало. Ветка? Поваленное дерево? Грохот воды перекрывал все остальные звуки.

Джек снова подхватил мелодию:

— Хей, нонни-нонни, хой, все лучшее найдешь в любви…

Внезапно чалая стала. Черная тень отделилась от ветки высоко над ними, точно огромный падающий лист. Темные фигуры толпой двинулись из тумана на коляску. Что-то мелькнуло улица, Энн вскрикнула.

— Ближайшее дерево! — прошипел лорд Джонатан.

Она нагнулась и спрыгнула на землю, под ногами хлюпнула грязь. Ближайшее дерево! Туман клубился. Влажные пряди обвивали ее руки и юбки. Ноги казались тяжелыми, как ведра с углем. Но она побежала к огромному дубу, который возвышался возле дороги. Прижавшись спиной к толстой коре, она уставилась в туман, а на проселочной дороге воцарился хаос.

Черные тени столпились вокруг лорда Джонатана, как обезьяны, хватая его за руки и за ноги. Сверкнула сталь. У него есть пистолеты. Почему он не пускает их в ход? Но его уже нет! Изящное размытое движение, и как-то ему удалось исчезнуть, а нож разрезал пустой воздух, и его куртка упала на землю без него.

Нападающие рассыпались, а лорд Джонатан в белесой дымке бил ногами, приплясывая и вращаясь в центре. Призрачный вихрь, распространяющий увечья. Но вот человек в тюрбане бросился ему за спину, его коричневое лицо застыло в усмешке, обе руки поднялись. Лорд Джонатан присел — белая рубашка простерлась над его спиной, образовав резкий красивый изгиб — словно он, балансируя на проволоке, свернулся в пружину. Синий тюрбан оказался прижатым к его плечу, усмешка превратилась в гримасу, и человек распростерся на земле.

Нападавшие рассеялись, потом перегруппировались и снова бросились в атаку. Никто не произносил ни слова. Слышались неясные хрюканья и удары, а у нее в ушах гремел шум речного потока.

Энн никогда в жизни ничего подобного не видела — такого искусства борьбы. Его руки резали, его пальцы были остры, как лезвия. Резкий поворот. Шаг. Удар. Мелькнувший изгиб руки, плеча и бедра, ясный и чистый, как бросок тигра. Красивый смертоносный танец. Люди падали в грязь, а из тумана с пронзительными криками появлялись новые.

Коляска откатилась назад и перевернулась в канаву. Чалая, внезапно освободившись, ускакала по дороге.

Какой-то человек повернулся, лицо у него словно расщеплено на две части белым оскалом зубов, в одной руке нож, в другой кусок цепи. Он бросает один конец своему товарищу, и они вместе мчатся к лорду Джонатану. А его уже нет! Они остановились, настороженные, как кошки, и тут гибкое белое лезвие, вынырнув из тумана, сражает их обоих.

Но все же он не сможет одолеть целую банду безжалостных головорезов, вооруженных ножами и цепями. Как бы ни было совершенно его боевое мастерство, эти люди могут убить его, и тогда они доберутся до нее.

Прижавшись к дереву, Энн молча бессвязно молилась. Ей хотелось спрятаться. Ей хотелось найти оружие, что угодно — сломанную ветку, палку, камень, — но ее ноги оказались в капкане густой жижи и мягкой травы, а он приказал ей не двигаться до тех пор, пока сам не придет за ней.

Разум у нее словно застыл, окаменев от ужаса. Мысли мчались врассыпную, как кролики.

Она обещана Артуру — дорогому, привлекательному Артуру, который покупает для нее дом в ее родной деревне. Она сошла с ума, она расстроена и напугана. И все же она будет стоять здесь, пока Дикий Лорд Джек не придет за ней, потому что он так велел. Так же как она доверилась ему в тот безумный момент отчетливого желания, которое он прекрасно понял и не осудил, не осудил…

О Боже! О Боже! Энн не понимала, что она чувствует, ведь она любит другого! Но эта слепая вера в лорда Джонатана заставила ее броситься в водоворот сильных чувств. Если бы она не была уверена, что такое невозможно, то решила бы, что влюбляется.

С внезапностью опустившегося театрального занавеса настала тишина, хотя вода по-прежнему грохотала. Туман окутал ее влажными перьями.

Энн напрягалась, пытаясь услышать шаги, шепот. О Боже! Ничего!

Она поднесла руки к голове и съежилась, сползая на корточки в мокрую траву. «Не двигайтесь, пока я вам не скажу!.. Я сочту за честь помочь вам узнать то, что вам нужно знать… Не стыдитесь того, что вы чувствуете, моя дорогая девочка… моя дорогая девочка… моя дорогая девочка…»

— Моя дорогая девочка, — раздался его голос прямо у нее над ухом. — Все в порядке, дайте мне руку и пойдемте.

Глава 5

Энн вцепилась в его руку и скользнула с ним в туман. Его хватка была теплой и уверенной. Они мчались через заросли ивняка и по прибрежной мокрой траве. Воды реки стремительно опережали их. Деревья нависали и исчезали, ветки хлестали ее по волосам, колючки рвали юбки. Легкие у нее пылали так, словно сейчас разорвутся, но его крепкая хватка заряжала ее храбростью, словно сила перетекала из его крови прямо в ее кровь.

Джек уводил ее вдоль реки прочь от опасности. Ей ничего не грозит, пока он держит ее за руку, пока его сильные пальцы охватывают ее ладонь.

Коровы — красно-белые тени — тяжело ступают в тумане, копыта чмокают по пропитанному водой лугу. Цапля выскочила из камышей и бросилась через реку, ища спасения.

Он сокрушил врагов — это так же неоспоримо, как то, что Давид убил Голиафа. «Вы всегда в безопасности, пока я рядом, вооружен я или нет». Вот Энн и бежит рядом с ним, летит, как птица, а голова у нее сладко кружится от необычайного ощущения свободы.

Она протиснулась следом за ним через разрыв в живой изгороди. Его спина и руки сильны, пальцы красивы, он остановился под навесом боярышника и повернулся к ней.

— Устали?

Сырой воздух жег ей горло, пока она пыталась отдышаться.

— Я не могу… Я не привыкла бегать. Я не поспеваю за вами.

Он привлек ее ближе, положив руку ей на предплечье, и вгляделся в ее лицо.

— Бояться вам нечего.

— Я не боюсь — пока я с вами!

Что-то изменилось почти незаметно в его глазах, но он улыбнулся.

— Вам нужно научиться дышать, — сказал он.

— Я дышу!

Джек высвободил одну руку и положил распластанную ладонь на основание ее шеи, его пальцы приятно холодили ее кожу. Ее дыхание трепещет под его рукой — так, словно груз задохнувшихся мыслей и чувств перекрыл поток воздуха. Его взгляд сосредоточен, он, поддразнивая, улыбается ей.

— Вы боретесь за каждый глоток воздуха, мисс Марш, и пыхтите, как такса. — Он погладил ее под подбородком. — Ваше дыхание все находится здесь, у вас в горле. — Он просунул пальцы ей в волосы, словно чтобы поддержать ее голову на своей ладони. — Расслабьтесь, закройте глаза и сделайте глубокий вздох.

Энн закрыла глаза. Каждый нерв дрожал от осознания его близости, его запаха, силы, которая, как молния, с треском вылетала из его пальцев.

— Пусть воздух течет, — говорил он. — Глубоко. Глубоко. Задержите дыхание так легко, как если бы вы удерживали мыльный пузырь. Потом освободите его так же осторожно, как если бы раскрыли руки. Один такой выдох снимет всю вашу усталость.

Кровь струится по жилам, горячая и густая, от этого кружится голова. Чувства пылают от прохладного, приятного прикосновения его пальцев. Мыльный пузырек. Она кажется самой себе такой хрупкой, бесплотной. Если он отведет свои пальцы, она упадет. Но ее дыхание все еще не успокоилось, быстрое и мелкое, душит ее.

— Я не могу, — сказала она, открывая глаза, зардевшись от смущения. — Моя шнуровка…

Его глаза затуманились, и он рассмеялся:

— А, ну конечно! Ваш проклятый корсет!

Энн пребывала в нерешительности, голова у нее все еще кружилась, и он прижал ее голову к своей груди.

Его сердце билось с шумом, медленно и сильно, под ее щекой. Его голос шептал ей на ухо, его дыхание не ускорялось.

— Скорлупа английских приличий мешает вам дышать. Не волнуйтесь. Теперь мы можем двигаться пристойнее. Мы почти пришли.

Твердые мускулы под тонкой тканью его рубашки согревали ее, пока ее сердце не стало биться легче и дыхание не замедлилось, словно пытаясь соответствовать мечтательному ритму его дыхания.

— Где мы находимся?

Джек осторожно отстранил ее, придерживая за оба локтя.

— Мы почти у цели, или выдумаете, что мы бежим наугад вдоль берега реки?

Она огляделась, ничего не увидев, кроме тумана.

— Вы знаете это место?

— Вся земля по ту сторону этой беспокойной реки принадлежит Уилдсхею. В десяти милях за этими лесами стоит дом моего отца, где через несколько часов вы сможете выпить чаю в благопристойной скуке золотого салона. Нужно только перебраться через реку.

Лорд Джонатан снова взял Энн за руку и повел через очередные заросли ивняка. Они вышли на небольшую лужайку. Темное здание возвышалось на их дороге — дом паромщика, явно давно пустующий, тропа, ведущая к нему, заросла травой и молодыми деревцами. Маленькая пристань выдавалась в реку, дерево ее с годами наполовину сгнило и покрылось илом.

— Здесь нет лодки, — сказала Энн, скрывая разочарование. — Да и откуда ей взяться в таком заброшенном месте?

— Тогда, может быть, пустимся вплавь, как утки? — Уголки его рта чуть изогнулись. — Тсс! Сейчас у нас появится общество.

Он увлек ее в очередной ивняк. Высокие зеленые стволы, листья, выступающие, как стрелы, загораживают обзор. Река гремит. Его ноздри трепещут, как у оленя, почуявшего охотников, но он улыбнулся ей и подмигнул.

— Лошадь, — шепнул он ей на ухо, — везущая несчастливый груз.

Энн припала к нему, как лоза, он обнял ее за талию, и она подумала, что сейчас не побоится даже встречи с демонами. Стук копыт приближался. Между изгибающимися стволами она заметила блеск кожаной шляпы. Дыхание у нее замерло, кожаная шляпа повернулась, открыв худое лицо, сужающееся к подбородку.

Человек окинул взглядом берег. У него были светлые глаза, цвет их на фоне загорелой кожи казался странным, как у голубоглазой собаки. Лошадь снова двинулась, и человек исчез из виду. Энн прислушалась к шороху и чавканью копыт по раскисшей земле. Рука, лежавшая у нее на талии, была сильной, надежной, но все же мелкая жаркая дрожь пробежала вниз к животу, словно она все-таки боялась.

— Теперь мы спасены, — сказал лорд Джонатан. Энн тяжело вдохнула сырой воздух.

— Кто это был?

— Человек, который хотел бы найти меня. Однако пока что я не готов встретиться с ним.

— Он не вернется?

— Ему придется наблюдать за бродом и стеречь дороги там, ниже по реке.

Лорд Джонатан отошел, чтобы посмотреть на быстрое течение. Дождь блестел на его темных волосах и сильных плечах, обрисовывая его силуэт на фоне деревьев на другом берегу. Он стоял, как статуя, погрузившись в размышления.

— Значит, мы здесь в ловушке? — спросила наконец Энн.

Он оглянулся. На мгновение ей показалось, что она увидела полное равнодушие в его взгляде, прежде чем он улыбнулся. Конечно, она для него не важна. Как, в конце концов, не важен для нее и он. Скоро она вернется домой в Хоторн-Аксбери, где выйдет замуж за Артура. Но здесь, рядом с этой быстро мчащейся рекой, наедине с этим человеком, эта мысль, как ни странно, угнетала, особенно когда на его лице появлялась необузданная радость.

— Напротив, лодка спрятана примерно в сотне ярдов дальше по берегу справа от нас.

— Откуда вы знаете?

— С помощью наблюдений и дедукции, мисс Марш, методами науки. Склоненный тростник, полоска потревоженной земли, очертания пейзажа и знание человеческой природы. — Он протянул руку. — Пошли!

Лодка была привязана к стволу ивы, скрытому среди осоки и высокой травы в бочаге у берега. Энн сжала его пальцы, шлепая за ним, и он помог ей вскарабкаться в лодку. В считанные мгновения Джек освободил весла и направил лодку на середину реки. Энн припала к скользкому сиденью и смотрела, как шевелится ткань рубашки на его груди. Ее меняющиеся очертания наполнили ее томлением.

Лодку швыряло. Вода бурлила и закручивалась среди зарослей тростника. Течением несло бревна и всякий мусор. Энн думала только о красоте торса сидевшего на веслах мужчины.

Джек пустил лодку по течению. Единственное, что угрожало им сейчас, — это плывущий мусор, остатки бури. В остальном же река могла нести их вниз по течению благополучно, как в детской колыбели, туда, где вспухшие воды вольются в залив у Смайлз-Боттома.

Он тихонько шевелил веслами.

— Дом у переправы, — сказала Энн, — и та заросшая тропа, они заброшены много лет назад?

Ее хрупкое тело тонуло в изобилии ткани, подол синего платья отяжелел от грязи, прилипал к лодыжкам. Прическа превратилась в бесформенное гнездо из непокорных локонов.

Он смотрел на нее и вспоминал, как дрожал ее пульс под его пальцами, когда он держал ее за руку. Ее кожа пахла свежестью. Она была смелая и живая. Но она не могла дышать из-за своего корсета. Даже воздух, необходимый для жизни, ограничен, нормирован, словно за свободным вдохом должно непременно последовать распутство.

Джек ощутил что-то похожее на возмущение, но дал этому чувству уплыть вместе с речной водой.

— Когда моя мать предложила построить новую дорогу и новый мост, — сказал он, — переправа стала не нужна. Двадцать лет назад плюс-минус пара зим и лет.

— Но кто-то держит эту лодку?

— Браконьеры, мальчишки, вечно неудачливые моряки, которые всегда болтаются рядом с любой рекой.

— Вот как! — Ресницы у нее были длинные и на удивление темные, они веером легли на щеки, когда она посмотрела вниз, на воду, плескавшуюся у ее ног. — Но не те, с кем мы уже встречались?

— А вы предпочли бы тех, с кем вы уже встречались, мисс Марш?

— Я не умею плавать. — Она посмотрела на него и улыбнулась с нескрываемой бравадой. — Полагаю, эта лодка создана для ясных дней и спокойной воды. И очень давно, а к тому же ее почти не чинили с тех пор.

Джек откинулся на веслах, выгребая против течения. Она необыкновенная!

— Лодка вполне сносная. Даже при сильных разливах английские реки — довольно смирные создания.

— В отличие от тех бешеных потоков, которые вы пересекали в малоизученных частях света?

Он наклонился, удерживая лодку в нужном положении.

— Конечно, нам не грозят пороги или бездонные водопады. Для наших целей эта лодка вполне пригодна. — Он кивнул в сторону кожаного ведра, которое перекатывалось по днищу. — Но было бы неплохо, если бы вы понемногу вычерпывали воду.

Она покраснела, но взяла ведро и принялась задело.

— Однако вы видели пороги и пропасти по всей Азии. И покорили их все!

— Вы говорите об Александре Македонском, мисс Марш, а не о Диком Лорде Джеке. Я ничего не покорял. Мы просто позволим этому потоку унести нас от наших буйных друзей на некоторое расстояние, вот и все.

Ее голова поднялась и опустилась — она нагнулась с ведром, потом вылила его содержимое за борт.

— Вы ожидали эту засаду у моста?

— Ожидал? Нет. Возможно, предчувствовал.

— Но вы же узнали, когда нападающие оказались близко, да?

— Всегда следите за лошадиными ушами, мисс Марш. Чувства у лошади острее, чем у нас.

— Чалая что-то услышала? Как раз перед тем, как мы начали петь?

Джек усмехнулся и поправил лодку, когда она накренилась.

— Как вы один смогли одолеть всех этих людей? — Энн на мгновение перестала вычерпывать. — Я никогда в жизни не видела ничего подобного.

Она была растрепанной и мокрой, дышала слишком часто, ее волосы превратились в страшное месиво прядей мышиного цвета. Хотя она и утверждала, что предана науке, яркая, полная воображения душа сверкала в ее синих глазах.

Джек заставил себя сосредоточиться на ее вопросе.

— А вы прежде видели драки?

— Нет, хотя мои братья иногда занимаются боксом. Их спорт всегда кажется мне очень честным и грубым, весьма чреватым возможностью повредить костяшки пальцев, но вы…

— Я не боксировал, — сказал он.

— Да, казалось, будто вы танцуете.

— Я не танцевал, мисс Марш, как и наши противники. Ее лицо порозовело, как выгнутые лепестки шиповника, и в этот момент напомнило Джеку восход солнца.

— При этом в ваших глазах было такое… спокойное ликование. Я не знаю, как это описать. — Она снова наклонилась, зачерпывая воду. — Им нужна окаменелость, конечно, и они не знают, у нас ли она. Если бы вы не… — Голос ее замер, потом она выпрямилась и посмотрела на него. — Они убили бы нас?

— Нет, пока не добились бы ответов на кое-какие вопросы. — Он оттолкнулся от угрожающего бревна. Лодка закружилась и черпнула воды, потом снова выскочила на середину реки. — Их наниматель хочет знать, где находится окаменелость, и поскольку нанятые им люди почти не говорят по-английски, я думаю, они скорее хотели схватить нас, чем убить.

— О! — сказала она. — Понятно. Тот, кто нанял их, хотел всего лишь допросить нас. Это он подъехал к дому у переправы?

Джек ударил веслами, направив нос лодки поперек волны.

— Он предпочитает не марать руки. Некоторое время она молча вычерпывала воду.

— Значит, вы не пустили в ход пистолеты, потому что предполагали, что им приказано не причинять нам вреда. — Она, наморщив лоб, подняла голову. — Вы решили, что не спортивно стрелять в людей, которые не собираются вас убивать?

Он с трудом удержался от смеха.

— Я не пустил в ход пистолеты, потому что в каждом стволе есть только один заряд. Недостаточно, чтобы надолго сдержать этот сброд.

— О! — снова сказала она.

Ему понравилось, как ее губы складываются, произнося этот слог — словно целуют воздух. Ему нравились ее маленькие нежные запястья и изящные пальцы. Ему нравилась ее замечательная храбрость. Он думал, что она ударится в истерику, а она бежала вместе с ним, не колеблясь села в лодку, а теперь доблестно вычерпывает воду.

У нее даже хватило смелости доверить ему свои наивные, душераздирающие признания: «Я понятия не имею, как устроен мужчина».

Ее жених, ее семья, все общество — все сговорились держать ее в неведении. Господи, как это по-английски! Она отправится в свою брачную постель, точно овечка на убой. Благородный, богобоязненный Артур Трент, наверное, лишит ее девственности в муках сомнений и, делая это, будет презирать себя и приведет в ужас свою молодую жену. Черт бы их всех побрал!

Но это не его проблема.

«Я сочту за честь помочь вам, чем могу». Он говорил это серьезно, готов подписаться под каждым словом. Но при этом он со вздохом сожаления отбросил свою жажду предложить ей образование больше наделе, чем на словах.

В Уилдсхей они прибудут еще засветло. Пусть его мать возьмет все в свои руки. И тогда лорду Джонатану Деворану Сент-Джорджу больше не придется заботиться об Энн. Решение это достаточно разумно, однако противоречит всем его желаниям.

Долина расширилась, и течение замедлилось. Смайлз-Боттом. Река залила луга и плескалась у подножия леса. Теперь стало слышно, как барабанит дождь, ударяясь о воду и его спину. Джек направил лодку к левому берегу.

— Здесь есть тропа, — сказал он. — Наверх, через деревья. Видите?

Ее шея сверкнула из-под мокрых волос, как жемчуг, когда она посмотрела поверх его плеча и кивнула.

— Когда река не разливается, здесь есть брод. Эта тропа ведет к коттеджу, в котором живет один из егерей моего отца. Мистер Кеньон постоит на страже с мушкетом, пока его жена облачит вас в пристойные одежды. Теперь вы в безопасности.

— Наши преследователи не пойдут за нами следом?

— Они могут пойти по нашим следам, но другой лодки им не найти. И они не узнают, где мы оставили нашу. Я думаю, они найдут обломки ниже по течению. Потом я одолжу у Кеньона лошадь, чтобы проехать десять миль до Уилдсхея, взять там карету и вооруженных слуг. Ваше приключение закончилось, мисс Марш.

— Да.

Увидев ее поникшие плечи Джек ощутил странную горечь и неожиданное чувство вины.

— Что случилось?

Она отвернулась, потом снова посмотрела на него. Ее ресницы слиплись. Словно сознавая собственную уязвимость, она тут же отвела глаза, но он знал, что она смаргивает вместе с дождем слезы.

— Ах, ничего, — сказала она. — Мне не очень-то привычно так безоглядно верить постороннему человеку. Это несколько выбивает из колеи.

— Вы жалеете, что наше путешествие завершилось?

— Думаю, что вы ради собственной цели совершенно сознательно старались вызывать во мне слепое восхищение. И, как вы и ожидали, добились этого хотя бы отчасти. — Она провела по лицу тыльной стороной руки. — Наверное, я чем-то похожа на кролика перед змеей. К счастью, я уверена, что этот недуг скоро пройдет — чашка крепкого чая, и я снова стану рассудительной мисс Энн Марш.

Проклятие! Ему понадобилось очаровать ее, чтобы она слушалась, но большее в его планы не входило. И все же она, сама того не желая, нарушила его планы — он был беспечен и потакал себе, наслаждаясь ее обществом без оглядки. Она же, со своей невинной храбростью, не отвергла этого и не впала в ярость.

И вот он поймал ее, точно блестящую рыбку в сеть. Протяни он руку, и она упадет в его объятия в приступе смятенного желания и безропотно принесет в жертву свою девственность.

Желание вспыхнуло, жаркое и нетерпеливое. Черт бы его побрал! Пикантно было бы обучить эту хорошенькую невинность. Замечательно было бы посвятить в тайны тайн ее длинные ноги, гибкую спину и белую шею. Его пальцы ныли от желания расшнуровать защитный корсет, освободить ее целомудренные груди для своих губ и рук. Ему страшно хотелось преподать ей науку наслаждения. Это очень легко сделать.

И словно его пальцы уже скользили по нагой женской плоти, возбуждение разгоралось, сильное, требовательное и властное. Наслаждение!

Она совершенно не понимает, что жаждет того же. Она даже не знает, что это значит.

Она — англичанка, обручена и выйдет замуж.

Лодка повернулась, царапнув по корням, когда Джек рывком направил нос к берегу. Он выпрыгнул на землю, подтащил лодку и протянул руку, чтобы помочь Энн. Она вложила пальцы в его руку и стала рядом с ним. Пустая лодка медленно повернулась в завихрении потока, который унесет ее вниз.

— Совместное приключение часто приводит к образованию временных уз, — сказал он. — Я тоже их чувствую, но они исчезнут, когда я доставлю вас в лоно своей семьи. Мои сестры угостят вас россказнями о моих менее достойных деяниях. Мой старший брат сразу же затмит меня своими достоинствами, и я окажусь колоссом на глиняных ногах. Вы тут же забудете обо всем, когда увидите, кто я на самом деле.

Энн опустила пальцы, словно он обжег ее, переступила через корни дерева на тропинке, потом немного постояла не двигаясь, глядя на деревья, и капли дождя падали ей на волосы.

— И кто же вы? — спросила она.

— Обыкновенный человек. — Дождь усилился, и Джек зябко поежился, плечам его стало холодно.

Она обеими руками подобрала юбки.

— Нет, я думаю, что вы именно тот, каким я вас вижу, и я права, восхищаясь вами. Вы необыкновенный. Другой. Не похожий ни на кого из моих знакомых. Я не вижу ничего дурного в честности, как мы и договорились, и некоторое наивное обожание героя только естественно в наших обстоятельствах, разве не так? Не пытайтесь опровергнуть мои чувства.

— Я не герой, мисс Марш.

Энн поморщилась, словно от боли.

— Нет, герой! Но это не имеет значения. В конце концов, благополучно влюблена в своего жениха.

Она пошла прочь по тропинке, а он смотрел ей вслед. Тропа была усыпана сорванными листьями и веточками. Высокое дерево, упавшее на соседние, скрипело ветвями. Вывернутые корни скрутились, оставив зияющий шрам в земле. Ее сердце горело от горького понимания, что она и лорд Джонатан никогда не будут равными, что они вращаются — и всегда будут вращаться — в разных мирах. Он со своим титулом, опытом и природной силой принадлежит к более высокому классу, чем она.

Ее не страшила мысль о том, что она на самом деле влюбляется. Ее страшило неодолимое влечение к нему.

«Даже при сильных разливах английские реки — довольно смирные создания… Мне не нужна жена. Я собираюсь вернуться в Азию».

Разве может она влюбиться в лорда Джонатана? Она любит Артура. Она собирается за него замуж. Артур сделает ее счастливой, даст ей будущее, о котором она всегда мечтала. Но теперь Энн рискнула бросить взгляд на что-то совершенно другое и увидела, что оно блестит, как золото.

Мисс Энн Марш никогда не забудет этот день, пока жива. Для Дикого Лорда Джека этот день ничего не значит.

Он странствовал по пустыням, где небо наклоняется, чтобы поцеловать землю, пережил невообразимые приключения в местах столь экзотических, что она и представить себе их не может. Он вернется туда, как только позволят обстоятельства. Она — англичанка, провинциалка, заурядная особа. Как только он вернет себе свою драгоценную окаменелость, он даже не вспомнит ее имени.

Дождь припустил сильнее. Тропа раскисла и была скользкая от листьев. Она споткнулась о корень, чуть не упала и остановилась, не в силах преодолеть сердитые слезы. Дура! Почему не прожить этот день таким, каков он есть, и больше ни о чем не думать?

— Бегите!

Энн резко повернулась. Лорд Джонатан бежал от реки, глаза его были устремлены на что-то у нее над головой.

— Бегите! — крикнул он. — Быстро!

Резкий звук разнесся по лесу. Энн рванулась с места, сделала шаг и снова поскользнулась, держа свои юбки обеими руками.

Звук был такой, точно разрывалась земля. Лорд Джонатан налетел на нее. Одним взмахом руки он сшиб ее с тропинки. Она скользнула, запуталась ногами в подоле платья и упала рядом с основанием крепкого бука. На то место, где она только что стояла, обрушилась, прорвав другие ветви, сломанная верхушка поваленного дерева.

Лорд Джонатан успел отскочить в сторону, но спутанные ветки настигали его. В вихре обломков он упал под ударом покатился. Но хлещущие сучья краем задели его, и обломок дерева сильно ударил в висок.

Энн с трудом поднялась на ноги. Лес теснился вокруг, густой и тихий, только с листьев здесь и там стекали капли. Ничто не движется, кроме дождевой воды, собравшейся в ручейки, которые сбегают по раскисшей почве к реке. Лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж лежит на тропинке лицом вниз. Он одолел банду убийц в бешеном танце единоборства, а потом был сражен деревом.

Дождь шумит. Энн отвела одну из веток и опустилась на колени рядом с ним. Коченея от страха, она отбросила листья и веточки, глядя на его побелевшее лицо. Кровь и грязь размазаны у него над ухом.

— Господи, — сказал он севшим голосом. — Черт бы побрал эту бурю!

Энн чуть не потеряла сознание от облегчения.

— Вы живы!

Он поднял голову, но уронил лицо на руки, его локти наполовину были погружены в грязь.

— Так мне кажется, мисс Марш.

— У вас кровь! Я сделаю вам повязку.

— Это пустяки, дайте мне одну минуту.

Джек повернулся и сел. Дождь молотил по его плечам, рубашка прилипла к спине, он обхватил свою голову, упершись руками в колени. Энн подобрала юбку платья и попыталась оторвать полоску от нижней юбки, от разумной, практичной нижней юбки.

— Не сходить ли мне за помощью? Не знаю, что будет лучше! Вряд ли стоит оставлять вас.

— Нет, стойте! Это небезопасно. — Он протянул руку и схватился за ее запястье. — Я смогу идти, если вы мне поможете.» Я не совсем…

Тяжело опираясь на ее руку, он встал, потом немного постоял, раскачиваясь. Энн обхватила его за пояс обеими руками. Он совсем замерз в мокрой рубашке.

— Вы теряете много крови, — сказала она.

— От дождя всегда так кажется, будто кровь идет сильнее, чем на самом деле. — Он обхватил ее за плечи одной рукой. — Давайте вместе ковылять через лес к коттеджу. Все в порядке. У миссис Кеньон найдутся бинты. Мистер Кеньон позаботится о вас и позовет на помощь.

— Это я виновата, — сказала она. — Если бы я побежала быстрее…

— Никто не виноват; когда я крикнул, у вас был такой вид, будто вы ждете, что орды Чингисхана сейчас вырвутся из леса. Я выразился недостаточно ясно… Проклятие!

— Прислонитесь вот к этому дереву, — сказала Энн. — Вас тошнит? Это ничего, я не возражаю.

Он улыбнулся и покачал головой, но она припала к нему, а он дрожал всем телом. Напряженная сосредоточенность сгладила его черты, словно он сконцентрировался только на дыхании. Что-то в этом ужаснуло ее, словно он уже был потерян для мира.

— Мне на мгновение показалось, что вы собрались свести счеты с жизнью, — с вымученной веселостью сказала Энн.

Губы у него насмешливо скривились.

— Вот как?

— Это не важно, — сказала она.

— Теперь я в полном порядке. — Джек посмотрел на нее, все еще улыбаясь, и провел кончиками пальцев по ее лицу. — Мы почти пришли.

Она помогала ему, приняв на свои плечи его немалый вес. Деревья поредели. На склоне разлилось пятно ярко-синих колокольчиков. Тропа бежала вниз к небольшой лужайке, где уютно поместился каменный коттедж. Шаг за шагом они шли под ливнем, увязая по лодыжки, мимо навеса над колодцем под прикрытие крыльца.

Энн постучала молотком и крикнула. Дождь с соломенной крыши лил как из ведра на две яблони у входа. Дверь никто не открывал.

— Никого нет, — сказала она. — Может быть, они где-то прячут ключ?

Лорд Джонатан присел на корточки, откинул назад голову и закрыл глаза.

— Может быть, я не знаю.

Энн снова вышла под ливень и принялась переворачивать один камень за другим везде, где это казалось уместным: маленький каменный бордюр вдоль дорожки, осыпавшийся кусок садовой ограды.

В конюшне было полутемно и пыльно. Хотя навоз лежал на полу одного стойла и свежее сено наполняло кормушку, лошадей там не было. На стене — никаких поводьев или упряжи на крюках. Но все же это убежище лучше, чем крыльцо. Энн опустила голову и пробежала сквозь ливень. И увидела: ключ висел на гвозде под треснувшей доской как ответ на мольбу.

Она схватила холодный металл и зашлепала обратно к коттеджу. Лорд Джонатан согнулся, положив голову на руки, и явно уснул. Ее руки дрожали от холода, от тревоги, когда она вставила ключ в скважину. Дверь отворилась, и глазам явилась простая гостиная и приветливое мерцание углей в очаге.

— Хорошо проделано, — сказал он. — Настойчивость — это недооцененная добродетель. Там есть лошадь?

Энн покачала головой. Она наклонилась, чтобы помочь ему встать.

— Там лежит свежий навоз и остались следы. Повозку вывезли сегодня рано утром, как мне кажется. Может быть, Кеньоны уехал в город?

Его глаза блестели от скрытого удовольствия, словно он подсчитал возможности и обрадовался тому, как выпали кости. Она протянула пальцы. Его взгляд скрестился с ее взглядом. Одной рукой он схватил ее руку, а другой обхватил Энн за шею. Его гибкие пальцы запутались в ее волосах. Радость распространилась от глаз к губам. В ее крови жар запрыгал, как блуждающий огонек.

— Значит, сегодня базарный день, — сказал он. — Итак, я состязаюсь с судьбой и проигрываю.

Энн посмотрела ему в глаза, а он притянул к себе ее лицо и поцеловал холодными губами в губы.

Ее рот мягко покорился, поддаваясь сладкому прохладному нажатию. Она приросла к месту, словно ее парализовало. Ее тело растаяло, когда его губы прижались к ней. Он просунул кончик языка ей в рот. Пряди пламени помчались, заставляя ее сердце биться в новом бешеном ритме; Греховное, сбивающее с толку ощущение.

После дразнящего легкого удара языка Джек убрал ладонь с ее шеи. Энн прижала свободную руку к губам. Она чувствовала себя очарованной и развращенной одновременно. Ей хотелось, чтобы он снова целовал ее. Только одно прикосновение, одно мгновение холодных губ к губам, и ей хочется отдать ему весь мир?

— В знак благодарности, — сказал он, сжимая ее пальцы. — А теперь давайте войдем в дом и обсушимся.

С сосредоточенной решимостью он встал, и она помогла ему переступить через порог.

Запах леса и дождя, холодный и свежий, исходит от ее кожи. Ее рука крепко обвивает его за талию. Ее хрупкие, решительные плечи прогнулись под его рукой.

Все завертелось, кружащееся и легкое, как одуванчик. В голове у него стучало. Он почти ничего не видел.

— Сюда, — сказала она. — Садитесь сюда.

Джек распростерся на деревянном диванчике и откинул голову на его спинку. Он смутно видел только ее лицо, удивленное, потрясенное, горящее румянцем после того, как он поцеловал ее. Такой осторожный, дразнящий, маленький поцелуй! Ее губы стали мягкими — бесхитростная покорность. Ее невинный рот приоткрыт — естественный, неумелый призыв. Пронзительно притягательно — притягательнее, чем он мог себе представить!

Ему хочется повторить. Он громко рассмеялся над собственным безумием.

— С вами все в порядке? — Нимб разноцветных огней пылает над ее волосами, словно она прошла сквозь радугу.

— Да. Да. Я безумен, мисс Марш, а вы ангел.

— Наверное, мне нужно позаботиться об огне. — Голос Энн звучал напряженно и неловко.

Ее ботинки хлюпали, когда она выходила из комнаты. Вскоре она вернулась и принялась возиться у очага. Пламя раскинулось звездными искрами.

Она выпрямилась и посмотрела на него, окутанная сине-золотым сиянием, как Мадонна.

— Могу ли я воспользоваться и другими вещами? Скажем, сухой одеждой?

— Одеждой, едой, питьем, всем, чем нужно. Этот коттедж принадлежит моему отцу.

Огонь разгорелся, и Джек потянулся к теплу. Дождь барабанил по стеклу, пламя потрескивало. Верблюды шагают ровно, шаг, шаг, шаг, кисточки покачиваются в такт. Выжженные камни простираются до горизонта. В холодной темноте шелковой палатки ему улыбается женщина. Открывается ему. Экзотический мускусный запах исходит от ее рук и податливых бедер, медлит в расщелинах ее тела…

— Вы проснулись?

Джек попытался сосредоточиться. Шерстяное одеяло укутывает его грудь и плечи, хотя рубашка прилипла к спине. Мадонна в золотистом ореоле стоит над ним, немного нахмурившись, но мокрого синего платья на ней уже нет. Ее новое платье — из белого муслина, простого покроя. Девственница.

— Вы переоделись, — сказал он. — И причесались.

Она опустила глаза, нервными пальцами перебирая юбку. Волосы лежат, влажные, прямые и блестящие, поверх темной шали с узором пейсли[3], которую она набросила на плечи.

— Должно быть, у миссис Кеньон почти такой же размер одежды, что и у меня. Ее вещи очень мне подошли, даже ботинки. Надеюсь, она не станет возражать.

— Она не станет возражать.

— Я и для вас нашла кое-какую одежду. — Она указала на груду вещей, лежащих на деревянном кресле у очага. — Вы простудитесь, если не снимете с себя мокрое. — Под облаком просыхающих волос ее лицо казалось затуманенным, хотя щеки цвели, точно дикие розы. — Если вы не можете сами, я вам помогу. Я могу хотя бы снять с вас сапоги. И я могу промыть рану у вас на виске. Я принесла теплой воды. — Она кивнула в сторону столика.

— Вы все еще хотите сделать мне повязку из вашей нижней юбки?

Розовые розы стали малиновыми.

— Я нашла чистую ткань, моя нижняя юбки вся в грязи. Джек откинулся назад и прикрыл глаза.

— Промывайте, если вам так хочется. Делайте что хотите. Я не буду вам мешать.

Ее пальцы робко прикоснулись, когда Энн стала промывать ему висок. Вода жгла, как змеиный укус, и оставила новую мокрую дорожку на его волосах. Он решил, что это к лучшему.

— Ну вот, — сказала она. — Кроме небольшого синяка, теперь это выглядит не так уж плохо. Я даже не уверена, нужно ли, в конце концов, вас перевязывать.

Джек открыл один глаз. Она поставила тазик и нагнулась, чтобы стянуть с него сапоги.

— Нет, — сказал он. — Может быть, голова у меня все еще немного и кружится, однако я могу одеться сам.

— Тогда я пойду на кухню. Я бы приготовила чаю, но чайница заперта. Дверь туда, где, как мне кажется, находится буфетная, тоже заперта, а вода из помпы грязновата, не пригодна для питья. Колодец, вероятно, переполнился. Но я нашла вон там домашнее сливовое вино. — Она указала на буфет в углу. — Хотите выпить? Оно очень хорошее. Я не знаю, что еще можно делать, кроме как ждать, пока Кеньоны не вернутся домой.

Он постарался, чтобы его голос звучал спокойно — героический подвиг, поскольку его охватила язвительная радость:

— Увы, мисс Марш, они не вернутся. Она наморщила лоб.

— Не вернутся?

— Они, должно быть, уехали сегодня утром в Блэкдаун-Эббас. Благодаря злому своеволию судьбы река задержала их на той стороне брода, а мы украли единственную на несколько миль лодку. Представляю себе, как Кеньоны сейчас уютно сидят в «Ройял-Оук» на рыночной площади, намереваясь провести там пару дней.

— Значит, сюда вообще никто не придет? — Она села. — Нам придется остаться здесь на ночь?

— Если только вы не пожелаете, чтобы я прошел десять миль до Уилдсхея сейчас. Я пройду, если хотите. По эту сторону разлива нам больше не от кого ждать помощи.

Он мог — хотя это и потребовало бы величайших усилий воли — добраться до Уилдсхея, если бы захотел. Но он не мог оставить ее одну. И он не потащит ее в бурю и тьму, чтобы она служила ему, полуслепому, поводырем. Он уже ступил на новую тропу, что разворачивалась перед ним, как Шелковый путь.

— «Посему не заботься о завтрашнем дне, — добавил он почти про себя. — Ибо завтрашний день позаботится сам обо всем. Довлеет дневи злоба его».

— Здесь такая беда, а вы смеете в шутку цитировать святого Матфея?

— В шутку? Я, мисс Марш, возможно, и язычник, но я не всуе применяю эти святые слова. Я живу по ним.

— Нет, не живете, — сухо сказала она. — Вы все время думаете о завтрашнем дне, как и я. Таковы люди.

Он рассмеялся, хотя ему было больно.

— Значит, меня поправили.

— Когда вы оправитесь настолько, что сможете хотя бы стоять самостоятельно? — Она посмотрела на дождь, непрестанно бьющий по освинцованным окнам, потом прикусила губу, словно решившись на что-то.

— Вы не можете пойти одна, — сказал Джек. — Вы не знаете дороги.

— Да. — Она сглотнула, потом лучезарно улыбнулась. — И кроме того, я не умею плавать.

Джек откинулся назад, восхищенный ее смелым юмором, и провел рукой по своим, предавшим его, глазам.

— Так что там за вино, мисс Марш? Однажды меня так же мучила жажда, если мне не изменяет память, когда оказалось, что долгожданный колодец пересох, а до следующего был еще целый день пути…

Она повернулась и двинулась, покачиваясь, словно лодка, спокойно плывущая по неровному каменному полу. Белое платье сверкнуло. Две бутылки и два стакана, один уже использованный, стояли на столе у очага.

Заставив руку не дрожать, Джек ухватил свой стакан. Вкус сливы сладко прошел по горлу и проник в грудь обжигающим жаром. Он чуть не поперхнулся. Это не вино — это бренди деревенской варки, медовый вкус которого скрывает чрезвычайную крепость напитка.

— Вы это пили? — спросил он. — И много?

— Два стакана. — Она налила себе еще, немного пролив на стол. — Мне хотелось пить. Оно хорошее, правда?

— Хорошее, только совершенно неподходящее для молодых леди.

Она хихикнула, отчего кончик ее носа очаровательно шевельнулся.

— Это сливовица, — сказала она. — Моя матушка делает такое же вино, и мы все его пьем. А еще я нашла хлеб и сыр на кухне. Я приготовлю поджаренный сыр, хотя это не очень-то изысканный обед для сына герцога, не так ли? Джек откинул одеяло, от его сапог поднимался пар.

— Все пошло не так, как я думал, — сказал он. — Мы отданы на произвол судьбы, мисс Марш.

Она проглотила еще бренди, словно то был лимонад.

— Только потому , что этого захотел лес. Как вы думаете, у деревьев есть свои планы?

— У древних лесов, как вот эти? Со времен норманнского завоевания они размышляют о том, как бы им выжить, хотя маловероятно, что их как-то особенно заботят столь ничтожные создания, как мы.

— А напрасно, — сказала она, — у нас есть топоры.

Он не мог не рассмеяться, хотя от этого из глаз у него посыпались искры. Она удивительная, она сама не знает, какая она замечательная. Ее храбрость и остроумие для него как вода в пустыне.

— Жарка сыра даст вам возможность пристойно пребывать на кухне, пока я вожусь со своим мокрым бельем и проклятой обувью.

Она медлила, держа в руке полупустую бутылку и свой стакан. Ее волосы греховно струились, блестя поверх шали. Ее тело дрожало, как лилия на весеннем ветерке, но вот она повернулась и исчезла, после чего он встал и снял рубашку. Жар от огня омыл его холодную кожу. Он запустил руки в мокрые волосы и уставился на огонь. Это у Дикого-то Лорда Джека темнеет в глазах и кружится голова!

Рана на виске горела, другая болезненная шишка вздулась на затылке. Пожав плечами, он начал расстегивать брюки. Потом вспомнил: он так и не снял эти чертовы сапоги. Он наклонился, чтобы стянуть их.

Тихий шелест послышался у двери. Джек оглянулся. Мадонна сияла там, как призрак, хотя лицо ее горело, как угли.

— Я думала… Я полагаю, что вам не стоит переодеваться, раз это так трудно, — сказала она. — Я могу принести вам ночную рубашку или еще одно одеяло, если хотите. Я ничего не имею против. Может быть, когда мы поедим, будет лучше, если вы просто ляжете в постель?

Джек мрачно усмехнулся. Он смотрел на нее, наслаждаясь золотистым блеском ее волос. Все его существо жаждало этого света, он готов был променять самоуверенность своего одиночества на чистое сияние именно этой англичанки.

— При теперешних обстоятельствах не так-то просто лечь в постель, — сказал он.

Глава 6

Энн понимала, что ей нужно выйти, но все же продолжала стоять в дверях. От бренди у нее слегка мутилось в голове, но лорда Джонатана она видела вполне отчетливо. Его темные волосы завивались, коричневая кожа сверкала, как полированная. Энн зачарованно смотрела на него, борясь с любопытством, страхом и смятением.

— Хотя, — добавил он почти про себя, — это звучит, как обещание рая для человека, давно и неотступно идущего путем наслаждения порока.

Ее руки стиснули бутылку с вином. Кухня манила своей безопасностью.

— Я не могу удалиться в постель, когда в доме молодая леди.

— Вы заботитесь о моей репутации? Когда мы здесь в ловушке на всю ночь? Я уже погибла. Мне, может быть, даже придется отказаться от…

— Нет, не придется. Что бы здесь ни произошло, влияние моей матери в обществе гарантирует, что ваше имя останется незапятнанным. Тем не менее здесь только одна кровать, не так ли?

Из двух комнат, которые Энн обследовала наверху, одна была маленькой мастерской со столами, инструментами и полосками кожи. Другая — крошечной спальней с одной кроватью и двумя комодами.

Она кивнула:

— Со стеганым одеялом.

— Тогда пусть кровать, стеганое одеяло и все прочее будет вашим, мисс Марш. Я останусь здесь, внизу.

— Какова бы ни была власть герцогини, — сказала она, — слишком поздно притворяться, что ничего не произошло.

Он бросил на нее изучающий взгляд.

— Конечно, произошло и происходит. Тем не менее вы можете поступать, как вам угодно, не боясь последствий.

— Я не понимаю, что я чувствую, — прошептала Энн. Он протянул руку за сухой рубашкой, и тени красиво скользнули по его спине. Потом Джек повернулся к ней. Его темный взгляд казался успокоительно серьезным, как если бы ее взбудораженные чувства были единственным, что имело для него значение.

— Все в порядке, это вам не повредит. Вы только начинаете входить во вкус, почувствовав пьянящий азарт свободы — свободы от цензуры общества, от всякого притворства вашей прежней жизни, — но ничего не произойдет между нами, если только вы сами этого не захотите.

— Я не знаю, — комната поплыла у нее перед глазами, — я не знаю, чего я хочу.

Джек наклонил голову и улыбнулся:

— Возможно, вы не отдаете себе отчета в этом, но ваше тело знает. Впрочем, вовсе не по этой причине — несмотря на наш недавний разговор в двуколке — мы не разделим ложе сегодня ночью. В любом случае ваша добродетель будет в безопасности. Ведь вы устали и немного захмелели и более расстроены, чем понимаете сами. Вам нужно поесть и лечь спать — и не со мной.

Энн повернулась и, спотыкаясь, пошла на кухню. Стены темно блестят, за окнами дождь льет как из ведра. Хотя угли и сгребли в кучу сегодня утром, они прогорели. Спальня — крошечная комнатка под крышей, потолок понижается к единственному маленькому окошку. Ей не хочется ложиться в постель там, наверху, одной — голова кружится, и неведомое желание переполняет ее. Только гостиная, теплая и зовущая, манит, а все из-за человека, сказавшего, что он будет спать там, — сына герцога, который словно читает тайны ее сердца и предлагает ей взглянуть на чудо.

Легкая боль грозила превратиться в мучение.

Так вот что происходит, когда игнорируешь приличия! Она утратила осторожность и позабыла о благоразумии — и вот что из этого получилось. Не явная угроза добродетели и репутации, но неизбежная утрата удовлетворенности как следствие того, что она мельком увидела нечто новое — мучительное осознание того, что она свое спокойствие принесла в жертву, лишившись его навсегда.

— Милорд, — сказала она громко, обращаясь к пустой кухне. — Вы даже не подозреваете, что я уже на грани отчаяния. Никогда больше я не буду прежней только потому, что мне пришлось остаться наедине с охотником на драконов.

Энн закусила губу. Чего она, собственно, боится? Это ведь только эпизод, мечта, что-то вроде полета на ковре-самолете. Она может делать все, что хочет, и без последствий. Он обещал.

Энн налила себе еще стакан сливового вина, такого же сладкого и сильно действующего, как его поцелуй. Его поцелуй! Энн коснулась кончиками пальцев своих губ.

Все плохое и темное заслонили воспоминания. Бег по берегу реки, мокрые ботинки, мокрое платье, грязь, налипшая на ее нижнюю юбку; тревога за раненого лорда Джонатана; страх перед бандой иноземных убийц, бродящих по английской глуши, — все это ничего не значит, потому что он поцеловал ее, и все лишения показались пустяками, так это было томительно прекрасно.

Не приходилось сомневаться, что семья герцога никогда не допустит, чтобы хотя бы намек на скандал коснулся их сына. О ее обязательствах перед Артуром вопрос не стоял, равно, конечно, как и вопрос о ее добродетели. Она могла делать что угодно, а завтра герцогиня махнет своей волшебной палочкой, и все опять станет как тому положено быть.

Вино разлило свой пьянящий жар, холодный очаг мерцает, тени в нем колышутся. Воистину очень смешная комната — эта кухня, полная замков. Задняя дверь, чайница, кладовка — они запираются от мышей? Или хозяева хотели забаррикадироваться от решительных дочерей Хоторн-Аксбери?

Энн хихикнула и взяла тарелки и еду с буфета у очага.

Хлеб был грубый, смесь пшеницы и ржи, но сыр издавал острый и восхитительный запах. Энн отщипнула маленький кусочек, потом нашла доску для нарезки хлеба и нож. Она положила на тарелку несколько кусочков чеддера и хлеба, потом огляделась в поисках вилки для поджаривания.

Она может делать все, что угодно, и никто об этом никогда не узнает. Она может есть поджаренный сыр руками, пить это славное сладкое вино, у которого такой приятный вкус. Она может танцевать, как ангел, или петь, как лягушка, и никто никогда не узнает, не осудит, не напомнит, кроме охотника на драконов — а ему до нее нет дела!

Энн вернулась в гостиную. Джек, высокий и стройный, стоял у камина. На виске у него расплывался багровый синяк, но высохшие волосы завивались над раной, скрывая ее. Вид у него был великолепный — и совсем не больной!

Энн остановилась и усмехнулась ему. Оказывается, нет ничего страшного! Сердце у нее гулко стучало, но ей было легко.

— Эта рубашка вам мала, а брюки коротки, — заметила она.

— Это ужасно, — скривился Джек. — Вы ничего не сказали о моих носках, но ведь это вы их выбрали!

Энн оглядела желтые полоски на его мускулистых икрах.

— У вас замечательные ноги. — Она вспыхнула. — Ах, просто не верится, что я могла такое сказать…

Джек взял у нее из рук тарелку.

— Прошу вас, не забирайте свои слова обратно! Леди никогда еще не делали мне подобных комплиментов. Боже, вам лучше поесть!

Он нанизал хлеб и сыр на вилку и опустился на колени перед камином.

Энн рухнула в кресло. Казалось, что ее мысли живут своей собственной жизнью, окрашенные головокружительной силой противоречивых чувств. Не было, разумеется, никакой связи между ее откровенным языком и ее волей. Ее взгляд блуждал с распутным удовольствием по его рукам.

— Вам не следует этим заниматься.

— Я не хочу нести вас наверх. — Он поднял глаза. — Вы пьяны, мисс Марш.

— Но я чудесно себя чувствую! — Энн наклонилась вперед, сложила руки на коленях и сжала пальцы, иначе она протянет руку, чтобы потрогать его. Будет ли он возражать? Теперь, когда дождь смыл с его волос муку, они казались очень мягкими, густыми и темными. — Я великолепно себя чувствую с тех пор, как вы меня поцеловали.

Джек повернул гренок, чтобы с сыра не капало в огонь.

— А! — сказал он. — Я вас поцеловал, вот как?

Это, казалось, превратилось для него в предмет очень серьезных размышлений, а ее рот в это время изнывал от желания освежить воспоминания.

— Зачем вы это сделали? Вы знаете, что я обручена и выхожу замуж, поэтому явно не собираетесь за мной ухаживать.

— Тогда зачем вспоминать об этом?

— Мне кажется, вам хотелось показать, что мы можем сделать что-то глупое, не чувствуя за собой вины.

— Можно, я скажу вам правду?

— Да! Конечно.

— Тогда вы должны знать, что мои мотивы были не столь благородны, — сказал он, — то была всего лишь мгновенная причуда.

— А, понятно! Я знаю, что это не имеет ко мне никакого отношения.

— Напротив, это имеет к вам самое непосредственное отношение.

— Только потому, что мы принадлежим к разным мирам, вы с тех пор больше не вспоминали об этом? Потому что это произошло всего лишь из-за странного положения, в котором мы находимся? Превосходный, таинственный урок и воспоминание, которое можно лелеять… ах, я болтаю глупости, да?

— Как веселый ручеек! — Джек улыбнулся и положил на тарелку гренок с сыром. — А теперь, моя дорогая девочка, успокойтесь и съешьте вот это.

Энн придвинулась на краешке кресла. Жареный сыр! Мягкий, хрустящий и острый. Она прикрыла глаза от наслаждения. Как хорошо, просто замечательно! И облизала губы.

— Очаровательно, — сухо сказал Джек. — Хотя, пожалуй, не совсем безвредно?

Она посмотрела на него, веки у нее отяжелели, ей захотелось спать.

— Что не совсем безвредно?

Вернувшись на диванчик, Джек занялся своим гренком.

— Ваша беспомощность перед сливовым бренди и сыром, — сказал он.

Джек откусил кусочек, подогретый сыр расплылся на его пальцах. Не отводя от нее глаз, он начисто облизал их.

— Но это не сливы и сыр, — сказала Энн, тяжело дыша. — Это вы.

— На самом деле — нет. — Его сильная шея, его рот были прекрасны. — Вы пустились в путешествие, пугающее и пьянящее, и, хотя вам страшно, не хотите его заканчивать. Теперь вы собираетесь забыть о приличиях и скромности и нарушить все правила…

— Почему бы и нет? — прервала его Энн. — В любом случае я обречена на неудовлетворенность.

— С чего вы взяли? Ничто не омрачит момент нашего расставания.

Энн постаралась на дрогнуть перед дерзким миром, который он открывал перед ней.

— Но это мой единственный шанс узнать что-то новое о мужчинах и о… о том, что значит быть замужем. А вы обещали! Вы сказали — попозже, когда мы покинем холодные нагорья Дорсета, когда вы не будете править двуколкой.

Легкая улыбка пробежала по его губам, когда он снова посмотрел на огонь.

— Да, я обещал.

— Вы говорили несерьезно? — спросила Энн. — Вы больше этого не хотите?

— Мои собственные желания к делу не относятся. — Джек снова посмотрел на нее. — Хотя, наверное, в Англии больше не найдется человека, который мог бы сказать такое вполне серьезно.

— Я думала, что это будет неверностью по отношению к Артуру, но ведь это не так? Теперь, когда вы поцеловали меня, это только поможет.

— Ничто из того, что могло бы произойти между нами, не означает неверности вашему нареченному. В сердце своем вы полагаете, что я всего лишь сон, не так ли?

Может быть, ей действительно приснилось все это: окаменелость, человек, влезший к ней в окно, безумное путешествие, этот коттедж? Но если так, почему она чувствует себя так необычно? Словно бежит босиком, как дитя, по огромной открытой лужайке, где странный золотистый горизонт сверкает за толстыми стволами неведомых деревьев…

— Я думаю, что вы герой, — сказала Энн, — как персонаж в сказке.

Джек провел рукой по своим волосам и рассмеялся.

— Я не герой, хотя, признаюсь, меня и в самом деле почти не существует.

Комната двигалась неторопливо, изменяясь по краям.

— Не уверена, что понимаю, — сказала она. — Как это вы не существуете?

— Таков способ выживания человека в пустыне. Задача в том, чтобы привести себя в такое состояние, чтобы ветер дул как бы сквозь тебя, словно тебя нет вовсе. Но если делать это слишком часто, то начнешь исчезать на самом деле.

Энн закрыла глаза, пытаясь представить себе подобный ветер и то место, но увидела только Дорсет, аккуратный и ухоженный, — впрочем, пока она вглядывалась в этот пейзаж, картина золотой Англии превратилась в хаос.

— Нечто подобное произошло, когда вы дрались с бандитами? — спросила она. — Казалось, вы отдались какой-то силе… Не могу объяснить.

— Ах, проницательная мисс Марш! — На этот раз в его смехе звучали горечь и раздражение, которых она не поняла. — Невозможно защититься от нападающих, которые обучались на Востоке, если сам ты не прошел такого же обучения, а пройти его невозможно до тех пор, пока ты не утратишь себя. — Он протянул руку и поворошил кочергой в очаге. — Так что я — всего лишь плод вашего воображения. Вы можете поступать со мной, как вам заблагорассудится.

Энн огляделась. Комната должна была выглядеть вполне обыденно — просто обставленная гостиная в доме егеря, но что-то сдвинулось в ее восприятии, когда Энн попыталась сосредоточиться. Неужели эти стены сделаны из имбирных пряников, а дверь — из сахара? Энн снова крепко зажмурилась, прислушиваясь, не раздастся ли спокойный внутренний голос, побуждение высшей силы, но на этот раз голос не был спокойным и тихим. Он пел: «Сегодня все твое — живи! — хей, нонни-нонни, хой…»

Иной голос проник в ее мысли:

— Чего вы ждете от меня, мисс Марш? Вы хотите узнать о мужчинах, узнать достаточно, чтобы не испытывать страха?

— Я совершенно несведуща в таких вещах. И думаю, что все, что вы раньше говорили мне, правда. — Его упорный взгляд придавал ей храбрости. — Больше мне не у кого попросить. Вы должны быть опытны в таких вещах, — собравшись с духом, начала Энн.

— В подготовке английских девиц к брачному ложу? Нет, в этом я не силен.

Она стиснула пальцы.

— Но вы должны знать…

— Да, я знаю.

— Но разве это не то, что вы могли бы мне показать? Потому что это все о телах, да? — Она опустила голову, лицо у нее горело. — Мне не стоило заговаривать об этом, прошу прощения.

— Если я чему-то и научился в Такла-Макан, мисс Марш, так это вот чему: когда нет пути назад, нужно идти вперед. Теперь уже поздно отступать, не так ли? Вы совершенно ничего не теряете, мы просто разговариваем. Как могут слова причинить вам вред?

Энн покачала головой, в крови у нее боролись жар и смирение.

— Расскажите мне сначала о том, что вы знаете, — осторожно сказал он, голос у него был ровный, успокаивающий. — Что, по вашему представлению, должно произойти, когда вы впервые пустите мужа к себе в постель? Смелее! Ничего страшного.

— Я не знаю, но думаю, что это довольно непристойно… и очень неловко и стыдно. И что тело у него очень странное. Иначе почему никто об этом не говорит?

— Вы его любите?

Энн посмотрела на него. — Ода!

— Тогда то, что вы делаете вместе, — прекрасно — это соль жизни. Мужчины и женщины, любящие друг друга, испытывают страсть.

— Об этом вы уже говорили раньше, но я не знаю, что вы имеете в виду. — Белый муслин успокаивал ее беспокойные пальцы.

— Как вы себя чувствуете сейчас? Вы могли бы это описать?

— Мне жарко, и голова кружится, и сердце бьется слишком часто. И я чувствую поток… я не знаю… это, как если бы меня с вами связывала невидимая нить и как будто воздух между нами может воспламениться. Вы тоже это чувствуете? Ваша кровь тоже горит?

— Да, да. Однако я могу чувствовать, наслаждаться этим, но не поддаваться наваждению, покуда не пожелаю.

— Наслаждаться? Это действительно кажется волнующим и удивительным, но пугает меня. Я не хочу себя терять.

Он соскользнул с диванчика и взял ее за руки.

— Тсс! Вы можете говорить и чувствовать все, что хотите. Сами по себе ощущения никому не причиняли вреда. Распрямите пальцы и положите их на мои ладони. Глубоко вздохните через нос и выдохните через рот. Потом еще раз, медленно, с легкостью.

Она начала дышать, как он велел, пока ее руки не расслабились в его руках. Беспокойство рассеялось, кровь немного остыла, отчаянное желание ослабло, и, наконец, Энн ощутила себя легкой и открытой.

— Ну вот, так-то лучше, — сказал Джек. — Мы говорим всего лишь о том, как люди любят. Все начинается с прикосновений. Вы никогда не изучали собственное тело? Что вы знаете о самой себе?

Энн снова стало жарко, но при этом она чувствовала себя в безопасности — пока он вот так держал ее за руки.

— Ничего, — сказала она.

— Как ничего не знаете и о мужском теле. Мы можем это исправить, не причинив вам вреда — ни вам, ни обету, который вы дали Артуру, — но сначала я должен увериться в том, что вы понимаете, о чем просите, а выпивший человек, к сожалению, принимать решения не может.

— Вы сказали, что я могу спрашивать о чем захочу.

— Ах, но хотели бы вы того же, если бы были трезвы?

— Да, конечно.

— In vino veritas[4]?

— Вы не считаете это высказывание справедливым?

— По собственному опыту знаю, истину редко встретишь на дне стакана. Но обещаю, что если вы, проснувшись поутру, не передумаете, то можете просить меня о чем хотите.

Она посмотрела на темный дверной проем, ведущий к лестнице.

— Могу я попросить кое о чем уже теперь? Вы не подниметесь наверх вместе со мной? Там есть окно…

Джек пригляделся к ней повнимательнее. Перед ним сидела симпатичная английская девушка, которую раскрепостило вино и которую он втянул в опасное приключение.

Джек знал, чего хочет. Он давно мечтал, чтобы она обняла ногами его за талию, чтобы ее смелые руки обхватили его плечи, чтобы его плоть погрузилась в нее, чтобы ее лицо пылало от страсти, волнения и наслаждения.

Но он не собирался форсировать события, не теперь, когда сливовое бренди затуманило ее разум. Вот почему он сознательно охладил огонь, который начал разгораться между ними. Его желание было осознанным. Ее же желание было всего лишь смутным томлением девственницы. Она вовсе не испытывает желания именно к нему, хотя ей и представляется, что это так.

— Наши враги не смогут сюда прийти, — сказал он. — Река быстро заливает луга. Все ее притоки тоже вышли из берегов и превратили дороги в болота, а поля — в озера. Мы благополучно плывем на острове, мисс Марш, а дождь все не прекращается.

Энн неуверенно поднялась на ноги.

— Здесь внизу нет кровати, — она слегка покачнулась, — а вы ранены, поэтому должны спать на кровати.

Комната завертелась у нее перед глазами, но Джек успел подхватить Энн.

— Мне часто приходится обходиться вовсе без нее.

— Но в тех краях вы были всего лишь гостем, — она склонилась вперед в его руках, — теперь вы дома, в Англии.

— Куда бы я ни поехал, — прошептал Джек ей на ухо, — я всего лишь гость в своей собственной жизни.

Она склонила голову ему на плечо, и Джек понес ее наверх по узкой лестнице. То была вынужденная мера. Точно так же он добрался бы до Уилдсхея бегом и, где нужно, вплавь, если бы полагал, что это необходимо.

В спальне было холодно и темно. Джек усадил Энн на кровать и зажег свечи. Она свернулась, как котенок, и закрыла глаза. Он снял с нее ботинки и накинул на нее стеганое одеяло, потом сел рядом. Он оставил ее одежду — глупый корсет со шнуровкой и нижние юбки — нетронутой, но взял обеими руками маленькую ножку. Он начал тереть пятку, постепенно поднимаясь вверх.

— Ах, — вздохнула Энн. — Как приятно!

Он потер другую ногу, успокаивая ее душевное страдание. Он научит ее всему, чего она захочет. Но сейчас ей нужно уснуть, она не в таком состоянии, чтобы рисковать. Вскоре ее дыхание выровнялось, и Джек натянул одеяло ей на ноги.

От свечей янтарные отблески мелькали в ее волосах. Он откинул их ей со лба. Шелковистые волосы неопределенного коричневого цвета текли сквозь его пальцы, как вода. Таких никогда не встретишь в Азии.

Какое странное создание — невинное и очаровательное! И ей не дано — если не считать этой единственной короткой встречи — сыграть в его жизни какую-либо роль. Почему же он желает ее с такой силой, хотя привык к обществу женщин, способных довести мужчину до экстаза своими утонченными экзотическими ласками?..

Дождь упорно бил по соломенной кровле и плотной пеленой струился по оконным стеклам. Джек встал, прошел по комнате и наклонил голову, чтобы выглянуть в расплывчатую тьму. Он однажды уже получил такой же удар по голове, это было под перевалом Кхибер. Жизнь ему спас тюрбан, но несколько дней он был беспомощен, полуслеп, голова у него кружилась, и жизнь его была в руках его местного проводника.

На этот раз все прошло легче. Он оглянулся на кровать, где крепко спала Энн. Пусть думает, что он герой, святой Георгий, убивавший драконов, но если бы на них напали прямо сейчас, ему бы очень повезло, если бы он мог хоть как-то защитить ее. Какой уж тут рыцарь в сверкающих доспехах!

Но она верит ему, а это уже что-то для человека, который не доверяет самому себе.

Свеча отекла. Джек загасил ее кончиками пальцев, после чего вытянулся на кровати рядом с Энн. Несколько минут спустя он стянул с себя плохо сидящие брюки и причудливые носки. Одетый в одну рубашку и льняное белье, скрестив руки на груди — точно каменное надгробие в церкви, насмешливо подумал он, — Джек позволил своему сознанию уснуть.

Ее разбудило полное отсутствие звуков. Растерявшись на мгновение, Энн устремила взгляд на незнакомое окно под склоном низкого потолка.

Но тишина не была полной. Кто-то ровно дышал рядом, и этот ритмичный, успокаивающий звук едва нарушал ночную тишину. Она — в коттедже егеря, в спальне под крышей, рядом с лордом Джонатаном Девораном Сент-Джорджем, охотником на драконов. Он спит на кровати рядом с ней. На нем лишь белье, рубашка — и больше ничего.

Луна бросает тени на его лицо — темные ресницы, точеный вырез ноздрей, чувственный рот — словно он вырезан из мрамора. Сердце Энн забилось быстрее. Ей захотелось коснуться его губ кончиками пальцев, обрисовать глубокие изгибы, исследовать легкие морщинки, оставленные смехом в уголках рта.

По телу девушки пробежала жаркая волна.

Она набросила на него одеяло и спустила ноги на пол. Словно во сне Энн прошлепала к окну. Луна блестела на большом блюде из оникса. Умей она плавать, нырнула бы, как зимородок, в эту гладкую тьму.

— Что вы видите?

Девушка повернулась. Лорд Джонатан лежал на кровати, опершись на согнутую в локте руку, и смотрел на нее.

— Лужайка превратилась в озеро, — сказала она. — Дождь кончился.

Джек снова опустил голову на подушку.

— Как вы себя чувствуете?

Энн подошла к кровати и остановилась, чтобы распутать волосы.

— Очень хорошо, пожалуй, необычайно хорошо. Как будто я спала в раю!

— Может, так оно и было.

— Хотя боюсь, что вела я себя очень нескромно.

— Если вы так думаете, мы можем забыть все сказанное и вернуться к нашему сладкому невинному сну.

Она села на кровать и разгладила край одеяла. Призрак в тени, он казался совершенным, таким же далеким, как ангел или церковное изваяние.

— Я думала, что попала в волшебную сказку, — сказала она. — Я вела себя совсем как дура?

— Нет, вовсе нет.

— Вы помните, что я наговорила?

— Если вы хотите, чтобы я помнил.

— Надеюсь, вы не думаете, что я говорила серьезно? Глаза у него были золотисто-темные, точно у крадущегося хищника.

— Напротив, я считаю, вы говорили совершенно серьезно. Разве нет?

— Неужели ничего нельзя изменить?

— Пожалуй, нет, но это не имеет значения. Энн посмотрела на него:

— Но я не могу оставить все как есть. Когда нет пути назад, нужно идти вперед — вы сами так утверждали.

— Обычно это лучше, чем бессильное сожаление. — Джек закрыл глаза. — Выбор за вами — если вы этого хотите, то я в вашем распоряжении.

Значит, он не собирается ей помогать, ей придется сделать выбор самостоятельно.

— Вы сказали, что от этого не будет никакого вреда. Джек поднял руку. Лунный свет скользнул по мозолям на ребре ладони.

— Никакого вреда вам это не причинит, — сказал он. — Обещаю.

— Тогда я действительно хочу прикоснуться к вам. — Энн прикусила губу. — Я хочу знать, как вы устроены.

— Как мужчина, — сказал он, — как всякий мужчина. Корсет сжимал ее ребра, как тиски, мешая дышать. Энн встала. Белое платье липло к горячим ногам, китовый ус впивался в груди. Его лицо оставалось бесстрастным.

— Если я не сделаю этого сейчас, то всю оставшуюся жизнь буду обвинять себя в трусости.

— Вы собираетесь сделать что-то, что всегда казалось вам невозможным, греховным и неправильным. Только вы можете решить, чего вы хотите и к каким голосам прислушиваться.

Она закрыла глаза, ища подсказки. Почему провидение предоставило ей такую странную возможность? Она не казалась греховной или неправильной. Она была пьянящей, удивительной и чарующей…

— Возможно, змей уговаривает вас вкусить от яблока познания, — добавил Джек. — А наказанием станет изгнание из рая?

— Нет, — сказала она, — потому что сейчас я нахожусь не в раю. Может быть, я уже вкусила от яблока и обречена на неудовлетворенность, пока не проглочу его. Всю жизнь меня поощряли исследовать природу, чтобы открыть истину. Почему это должно быть чем-то иным?

Он мягко улыбнулся:

— Тогда поступайте, как вам хочется, мисс Марш.

— Вы не будете возражать?

Джек откинул голову назад и рассмеялся, и его темные волосы рассыпались на подушке.

— Видит Бог, не буду! Думаю, мне это понравится.

Энн положила ладонь на его ладонь. Его рука с длинными пальцами поддерживала, успокаивала и облегчала тяжесть ее руки, но нарочито скромное прикосновение ощущалось как позорно интимное. Ее кровь забурлила, и жар опалил лицо и шею. Джек на мгновение ласково сомкнул пальцы вокруг ее пальцев, пока волна паники не прошла.

— Не пытайтесь разобраться в своих чувствах. — Он снова открыл ладонь. — Наслаждайтесь ими. Вы можете почувствовать то, чего никогда еще не чувствовали, но вы не можете сделать ничего дурного.

Энн судорожно кивнула. Она коснулась его запястья, потом кончики ее пальцев скользнули по нежной коже и выступающим венам у основания ладони. Его пульс сильно бился рядом с ее пульсом, точно сошлись две половинки одной тайны.

— Ваша рука так отличается от моей, — прошептала она. — Каждая косточка и сухожилие гораздо крупнее и сильнее, но приятны на ощупь. — Ее блуждающие пальцы толкнули вверх рукава его рубашки. — У вас на руках волоски как проволока!

— Да, — согласился Джек. Ее лицо вспыхнуло.

— Такие же, как… у вас на груди…

— Урок номер один, — сказал он с легкой усмешкой.

— У всех мужчин такие волоски?

— У большинства.

— Их так же много, как и у вас?

— У многих мужчин их гораздо больше.

— Вот как? — сказала Энн. — Я никогда еще не видела мужчин без галстука.

Он лежал совершенно неподвижно, и она провела рукой по его предплечью: нежное и живое сразу же над внутренней стороной запястья, а потом с железными мышцами под грубыми волосками — поразительный контраст!

— Вам нравится? — спросила она. — Я вас не раздражаю?

— Не важно, что мне нравится. Не это является нашей целью.

— Но вдруг вам неприятно?

— Нет, если это уменьшает ваши страхи, мисс Марш.

Энн опустила раскрытую ладонь Джека на кровать и провела пальцами по его предплечью: крепкая плоть под тканью рубашки. Удивительные очертания мускулов. Выпуклость, которую она не могла обхватить одной рукой. Крепкое мужское тело, ранее скрытое слоями одежды либо только частично видимое, когда мужчины снимают куртки, чтобы боксировать или фехтовать. Никогда не виданное, никогда не испытанное — вот так!

Румянец жег щеки, когда ее ищущие пальцы двинулись через его плечо и ключицу, гладя каждую впадинку и выступ, пока не добрались до чувствительной кожи в основании шеи: небольшая вмятинка, такая же нежная и гладкая, как и у нее. Она трепетала, как птица.

— Ах! — Ей стало жарко, и она пришла в восторг. — Здесь вы такой же беззащитный, как и я!

— Я беззащитен там же, где и вы.

— Но вы настолько мощнее… — Она погладила его по плечу. — Вам так нравится?

Он открыл глаза и улыбнулся:

— Мне нравится, что вы находите в этом удовольствие.

— Но я делаю это неправильно? Как нужно прикасаться к мужчине, чтобы ему действительно нравилось?

— Вы все делаете правильно, но не бойтесь, я не рассыплюсь. Мужчинам нравится в женщинах настойчивость.

— Да, — согласилась она, — вы очень крепкий.

Джек рассмеялся, хотя ее замечание не казалось каким-то особенно смешным. Энн усмехнулась. Тонкая дымка безумия окутывала ее, жаркая и прекрасная, гораздо более пьянящая, чем вино.

Ей этого хотелось больше чего-либо. Жажда познания уничтожала осторожность. Наверное, она порочна и распутна, но Энн опьянела от потребности исследовать все.

Там, где нет пути назад, нужно идти вперед!

Она присела на корточки.

— Можно я… можно мы снимем с вас рубашку?

— Как пожелаете, — сказал Джек.

— Я видела вашу спину в гостиной. Я была… загипнотизирована. Все мужчины так красивы?

На мгновение он нахмурился.

— Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Я рад, что вы так думаете, но… — Джек осекся и громко рассмеялся.

— Потому что вы выносили такое суждение только о женщинах?

— Постоянно, мисс Марш, — сказал он с какой-то насмешливой серьезностью. — И не нахожу в вас недостатков.

Жаркое удовольствие зажгло ее лицо, загорелись уши. Энн опустила лицо и покачала головой:

— Нет, не нужно! Не заставляйте меня думать о себе.

— Хорошо! — Он подмигнул. — Я рад позволить вам думать обо мне.

Джек стащил рубашку через голову, а потом лег на спину, сложив руки по швам.

Энн уронила руки и раскрыла рот от изумления.

— О! — сказала она. — Боже мой!

Жесткие связки мускулов, впалый живот, сильные плечи. Необычайная сила тлела под бронзовой кожей.

— Как видите, — сказал он, — у меня волосы не только на голове.

Темный пух на его груди закручивался вокруг плоских сосков, потом сбегал вниз до пояса, отмечая еще одну впадину из сплетенных мускулов.

— Можно мне потрогать?

— Делайте что хотите, — сказал он. — Я скажу, когда для вас будет разумнее остановиться.

— Разумнее, лорд Джонатан? Он усмехнулся:

— Мы перейдем этот мост, когда доберемся до него. Пока же я лежу здесь, полуголый, на кровати, разрешая ваше неприличное исследование. Мне кажется, вам лучше называть меня Джеком, а?

— Если вы так полагаете…

— Полагаю.

— Хорошо… Джек. И раз уж на то пошло, в этих обстоятельствах я с удовольствием даю вам разрешение называть меня Энн.

— Нет, мисс Марш, — сказал он. — Наша фамильярность односторонняя.

Энн колебалась, ее внимание было приковано к плавным движениям мускулов под его кожей. Она прикасалась к нему и смотрела на него. Она ничуть не боялась, даже не была этим встревожена. Его тело было безупречным, волнующим и красивым. Этого ведь достаточно, да?

— Вы закончили? — осторожно поинтересовался он.

Энн положила ладонь ему на грудь, и сердце у нее дрогнуло. Темный пух оказался мягче, чем она предполагала, приятно и странно волнующим. Она закрыла глаза, чтобы запомнить это мгновение. Потом медленно-медленно провела тонкую линию вниз по середине его тела и обвела пальцем его живот.

— Нет, — сказала она, собравшись с духом, — я намерена продолжать.

Глава 7

Робкие ласки дразнили. Джек чувствовал себя покоренным, изумленным, очарованным и удивительно беззащитным.

Он привык все в своей жизни держать под контролем. Судьба же смеялась ему в лицо и давала совсем иные уроки. И требовались мучительные усилия воли, чтобы лежать пассивно и позволять ей шарить по своему телу.

Ему хотелось коснуться ее. Но он лежал смирно, глядя на ее лицо, пока она занималась своими исследованиями.

Увлекшись, Энн нечаянно пощекотала его. Острый чувственный импульс рикошетом ударил ему в пах. Он погасил его, даже когда его соски загрубели от ее прикосновения. Легкая, интимная ласка — может ли она коснуться и сердца тоже?

Джек закрыл глаза, чтобы рассудок свободно плыл в темноте, где пустота сохранит его в безопасности. Образы и воспоминания одолевали его, он знал, что его самообладание абсолютно. Он лежит в пещере в высоких Каракорумах, молясь на укрытые снегом проходы, где его ждет смерть. Он потерялся, унесен горячим сухим ветром в огромные дюны желтого песка, его язык скован, его разум молчит. Идут верблюды, покачиваются кисточки. Женщина улыбается ему из своего шатра… Энн проложила тропу вокруг его живота, от ласковых кончиков ее пальцев заходится сердце.

Джек открыл глаза. Энн дрожала, отрывисто дыша.

— О, — сказала она. — Вы так…

— Все в порядке. Вздохните глубже, вы можете остановиться, как только пожелаете.

— Нет, — сказала Энн, — не сейчас!

Она положила ладонь ему на бедро и погладила мышцы до самого колена, потом скользнула к голой коже его лодыжки.

— Здесь волос больше, — сухо заметил он.

Энн подавила смешок, очаровательный, глупый и невинный, и ее руки задрожали.

Джек откинулся назад и вновь покорился пустоте… Если бы на нем не было тюрбана, удар убил бы его. Благодаря за жизнь, он поцеловал холодный пол пещеры. Пройдет совсем немного времени, и он пожелает поменять эту жизнь на забвение — до тех пор, пока его не окружат мускус и шелк и нетерпеливый, горячий порыв не ворвется в его душу, поставив на колени — на этот раз перед лицом всепоглощающего желания.

В темноте мерцают огни, отвлекая его. Ее стройные бедра под пальцами, как атлас. Ее прикосновение сводит с ума, она поработила его, учит и доводит до экстаза. Его любовница, его госпожа, с черными глазами и еще более черными волосами, с аккуратным маленьким телом, горячим и полным желания. Джек согласился бы умереть, чтобы доставить ей наслаждение. Но умерла она, чтобы доставить наслаждение ему…

Одним долгим приятным движением ладонь Энн вернулась на его бедро.

Джек приподнял веки ровно на столько, чтобы посмотреть из-под ресниц, и ощутил порыв радости, словно его спасли от пытки. Мисс Энн Марш! Что-то сжалось у него в сердце при виде отчаянной храбрости, начертанной на ее лице. Он был странно тронут, словно страдал от боли, не имея духа сдержать слезы.

Но при странно нереальной путанице чувств, в которых Джек и сам не мог разобраться, желание пламенело и трепетало, издеваясь над его самообладанием. Он решительно пресек нараставшее возбуждение.

Энн колебалась, ее пальцы медлили. Мучительно покраснев, она положила ладонь ему на чресла. Время, похоже, замедлило свой бег, Джеку казалось, что его вытягивают на дыбе. Только ее дрожащая рука могла положить конец его мукам, освободив сжатое, как пружина, наслаждение. Поверх ткани Энн провела пальцами от основания его естества до вершины.

— О Боже!

Никогда еще Джек не переживал такого чувственного удара.

— Я хочу видеть, — прошептала она.

Кулаки его сжались сами собой. Джек разжал их и расслабил кисти, ища суровую, узкую тропу, на которой он мог бы искоренить страстную жажду и удалит себя от реальности своего желания. Путь открылся перед ним, такой же определенный и такой же предательский, как перевал Каракорум.

— Пожалуйста, — сказал он, — если хотите.

Она просунула пальцы под пояс и расстегнула пуговицы, слегка задев ногтями его бок.

Энн дышала, как бурный горный поток. Он же, устремившись к абсолютной темноте, бросился туда, и дыхание его упорядочилось, как движения рук сильного пловца. Очищенное желание погрузилось в сонные глубины. Как бы ни реагировало его тело, он за ним надзирал.

Кончики ее пальцев очертили впадину рядом с его тазовой костью, прошлись по тонкому пушку на его животе. Она стянула белье вниз на бедра.

— У вас здесь тоже волосы, — прошептала Энн. — Везде на ногах и вокруг вашего… — Голос ее мучительно дрогнул.

— Мужчины устроены иначе, чем женщины, — заметил Джек.

— Да, — согласилась она. — Это так странно.

Поборов робость, она протянула пальцы и коснулась его обнаженной плоти. Самоконтроль не устоял под натиском ощущений. Может, он был не в своем в уме, соглашаясь на это? Необходимо отступить, прежде чем Энн непреднамеренно побудит его к близости. Кровь под ее ищущими пальцами забурлила с обжигающей настойчивостью.

Энн резко отдернула руку.

— О, — сказала она. — Что с вами происходит?

— Я возбужден вашим прикосновением, — ответил он. — Больше, чем хотелось бы. Все в порядке, вам ничего не грозит. Я не буду действовать по его указке.

— Это не больно?

— Нет, это замечательно.

Энн встретилась с ним глазами и неожиданно улыбнулась. Даже при лунном свете было видно, что она порозовела от шеи до мочек ушей. Энн подалась вперед и погладила одним пальцем вокруг чувствительного края, на что его естество ответило сильнейшей эрекцией.

— О, — сказала она, отдергивая руку, словно обжегшись, — какой он горячий!

Джек тяжело сглотнул.

— Большинство мужчин сказали бы, что он живет своей собственной жизнью…

— Вы говорите о такой замечательной части самого себя в третьем лице?

— У всех мужчин есть для него уменьшительные имена, — сказал Джек. — Как если бы он принадлежал кому-то еще, кому-то, за кого они не отвечают.

— Что за имена? Он подмигнул.

— Имена, которые дают мальчикам, и другие слова, которые леди не следует знать.

— Но вам хорошо, когда он вот так увеличивается?

— А что вы чувствуете, когда трогаете меня?

С сосредоточенным видом Энн обхватила его ствол ладонью, от чего Джек едва не задохнулся.

— Такой гладкий и бархатистый, точно горячий атлас поверх стали.

— Это не то, что я имел в виду… — Восторг вибрировал в его крови. Он схватил ее за запястье.

— Хватит!

Он вернулся в реальность. Он обнажен и возбужден до крайности, а она девственница. Энн отпрянула.

— Я сделала вам больно?

— Нет, вы доставили мне огромное удовольствие, но, надо полагать, вы уже узнали достаточно?

— Да. — Она храбро встретила его взгляд. — Я совершенно не боюсь вашего тела. Вы красивы. Ваш… он мне нравится.

Джек застонал, опустил голову и рассмеялся.

— Вот и отлично, — сказал он. — Я хотел, чтобы вы больше не испытывали страха перед ним, чтобы он вам понравился, чтобы вы радушно приняли его, но только не мой…

Энн отвернулась.

— Итак, теперь я знаю, как устроен мужчина, и это придает определенный смысл кое-чему из того, на что намекала моя матушка. Благодарю вас, Джек, это действительно замечательно. Вам нравится, когда вас трогают там?

— Очень. Хотя я умею неплохо владеть собой, я достаточно восприимчив к желаниям плоти, мисс Марш.

Ее беззащитная шея красиво изогнулась, когда она повернула голову.

— Равно как и я.

— Тогда вы узнали нечто, имеющее большую ценность, — осторожно сказал Джек.

— Но я не знаю, чем это заканчивается. Я в ярости, в огне — это меня пугает!

Джек опустил ноги на пол и обвязал снятую рубашку вокруг пояса. Волна головокружения едва не сбила его с ног. Он прислонился плечом к стене, его насмешливая радость превратилась в скрытое веселье. Ему почти до отчаяния хотелось покончить со всем этим, но он слишком плохо видел, чтобы самостоятельно спуститься вниз по лестнице.

— Не бойтесь, я могу показать вам то, что вы хотите знать. Я могу сделать это, не причинив вам вреда. Только, думаю, мне не следует этого делать.

— Почему же? — Энн соскользнула с кровати и стала лицом к нему. — Почему вы не предупредили меня, что я буду чувствовать себя вот так?

Джек напрасно пытался совладать с головокружением.

— Я же сказал, что вы можете испытать такие чувства, каких раньше не испытывали.

— Вы, может быть, и сказали, но я не понимала, что это значит. Я горю так, словно у меня лихорадка, и… это мучительно. Всюду, но особенно здесь. — Она прижала ладонь к сердцу, потом неопределенно махнула рукой ниже талии. — Но само ощущение при этом чудесно и требовательно!

Темная пещера, где он впервые выпал из реальности, ждала. Чернота спасительно сомкнулась вокруг него. Возбуждение исчезло, существование исчезло, пока он совершенно не успокоился, и вращение прекратилось.

— Это естественно, — сказал он.

— Но я не могу дышать!

Пещера. Сочится тонкая струйка воды, камни твердо упираются в голову, плечи и бедро. Разжечь огонь нельзя — опасно, а здесь холодно, холодно. Так холодно, что человеку невозможно выжить, если он перестанет быть реальным. Ему необходимо сохранять легкость и изумление, потому что радость — единственное, что ему осталось.

Джек открыл глаза и улыбнулся:

— Это все — ваш нелепый корсет!

— Он ощущается как доспехи, — сказала Энн.

— От него у вас болит сердце.

— От корсета?

— Ваше смущение причиняет боль вашему сердцу, этого вы не понимаете.

— Я не боюсь вашего тела, — сказала она, — но я боюсь этих чувств. Я не знаю, что они означают, что с ними делать.

— Они не могут причинить вам вреда, они естественный ответ вашего тела.

— Тогда вы и этому меня научите?

— Это невозможно сделать, не перейдя границу того, что дозволяет скромность, мисс Марш. Вы готовы рискнуть?

— Да, после того, что я… после того, что вы разрешили мне сделать… после всего, что произошло, я не стану прятаться за скромность. Вам доставит какое-нибудь удовольствие обучить меня?

— Это доставит мне величайшее наслаждение.

— Но вы полагаете, что с моей стороны это неверность?

— Дело вовсе не в вашей верности, ваших обещаниях и вашей скромности. Знание само по себе не допускает ни добродетели, ни греха.

Энн отвернулась, обхватив себя руками.

— Значит, вы мне покажете?

Мерцающие огни исчезли. Джек начал возвращаться к своим чувствам и не нашел ничего, кроме умеренного ноющего желания доставить ей удовольствие.

— Да, если хотите. Когда мы вернемся в цивилизацию, это покажется не более чем сном.

— Это уже кажется сном.

Словно плывя сквозь лунный свет, Джек подошел к ней сзади и положил обе руки ей на плечи. Его пальцы прошлись по ее шее и погладили ее горло. Она задрожала под его прикосновением, кожа у нее горела. Ее запах ударил ему в ноздри: дым, дождь, лаванда и мускус. Джек наклонился и поцеловал ее в шею, словно он был просителем. Затрудненное дыхание трепетало в ее теле.

— Ваши волосы — золотистый туман, — сказал он. — Ваша спина изящная и нежная, как у газели. Зачем вы носите одежду, которая причиняет вам боль?

— Не знаю, — ее грудь приподнялась и опала, — того требуют приличия.

— Чтобы вы могли дышать свободно, — сказал он, — я должен освободить вас от всех этих безумных оков.

Энн задрожала и сказала, опустив голову:

— Пожалуйста.

Он расстегнул застежку на ее платье, и оно скользнуло на пол. Этот звук отозвался в его памяти — звук шелка, спадающего под его ищущими руками.

Он положил обе руки на ее талию, поверх ребристых пластинок китового уса. Жесткий атлас был порочно зовущим. Корсет был не просто одеждой приличной женщины. Женственный, гладкий и отороченный кружевом, он тоже служил топливом для трута эротики, нечестивым соблазном для бесхитростного животного — мужчины.

Джек улыбнулся:

— Можно, я сниму этот панцирь?

Она кивнула, под корсетом у нее была только тонкая сорочка.

Джек начал расшнуровывать корсет. Озарение вспыхнуло, когда его костяшки коснулись ее ягодиц — теплых и женственных под батистом. Ухватившись пальцами, он выдернул шнур из отверстий, и открылась сладкая впадина ее спины и мягкая плоть на талии. Затем последовали упругая арка ребер, поднимающаяся и опускающаяся в прерывистом ритме, и изящный изгиб между лопатками.

Она опустила голову и задрожала.

Ярость раскаленного желания бушевала в его чреслах. Мужской экстаз. Наслаждайся!

Джек обнял ее, чтобы развязать маленькие бантики там, где лямки на плечах держат корсет спереди. Он кончиками пальцев коснулся долины между ее грудями. Бантики развязались. Энн испустила вздох, короткий, как стрела, выпущенная излука. Корсет распахнулся, распался треснувшей раковиной. Он подхватил его, не дав упасть. Ее соски под сорочкой уперлись ему в ладони.

Теперь он был предельно напряжен и охвачен желанием.

Ночной воздух бросился в ее легкие, такой же возбуждающий, как сливовое бренди. Прохладный лунный свет струился по коже, словно она купалась в Млечном Пути. Но при этом Энн вся горела. Никто еще не видел ее без корсета, даже мать, с тех пор как она вышла из детского возраста.

Энн знала, что ей должно быть стыдно. Ей и было стыдно, очень стыдно. Позволить мужчине, постороннему человеку, снять с себя эту раковину из атласа и китового уса, снять это тяжкое бремя с ее сердца. Но разве сон может быть хорошим или дурным? Разве может все, что происходит здесь, быть настолько реальным, чтобы иметь значение?

Он герой, ее герой.

Джек стоял позади нее, не шевелясь, держа обеими руками раскрытый корсет. Ее груди горели от острого обещания, ей хотелось большего. Энн стояла в чулках и сорочке, уставясь на свои ноги, с гулко бьющимся сердцем.

Комната дышала тишиной, луна тоже затаила дыхание. Наконец Джек выдернул оставшуюся шнуровку. Когда он снова выдохнул, ее корсет упал на пол.

Освободившись от принуждения, ее сорочка ласкала кожу, как тысяча волшебных пальцев, тело покрылось гусиной кожей. Энн закрыла глаза, горячая кровь обжигает лицо.

Она видела его, прикасалась к нему. Он позволил ее глазам и рукам насладиться чудом его тела, даже в самых сокровенных, беззащитных местах. Он очень красив, совершенен. Но снять с себя сорочку и позволить ему увидеть себя обнаженной, как она видела его! Сладкий, порочный стыд сделал ее слабой и беспомощной.

Но ее отвага питалась только его присутствием и надежностью, которую она в этом присутствии ощущала. Энн прикусила губу и скрестила руки на ноющих грудях.

— Вы хотите снять с меня сорочку?

— Вы прекраснее, чем вода в пустыне, — голос его звучал хрипло, — но можете оставить свою красивую сорочку.

Он поправил ее волосы, его прикосновения были как легкая ласка. Внутри у нее все ныло, и ей казалось, что у нее вот-вот подогнутся колени.

А он, отводя спутанные пряди ее волос, дотрагивался легкими беглыми прикосновениями к ее шее, ушам. Теперь она дышала так же часто, как бился ее пульс.

— Как приятно, — сказала она. — Восхитительно. Он положил руки ей на пояс.

— Ну вот, теперь вы можете дышать, мисс Марш.

Он начал гладить ее, тереть и массировать. Его руки прошлись вверх по ее грудям, к ключицам. Он осторожно обхватил ее шею, чуть повернув ее голову так, чтобы она легла во впадину его плеча.

— Улыбнитесь, — сказал он, — кончик вашего носа немного опускается, когда вы улыбаетесь. Мне это нравится.

Энн чувствовала себя беспомощной, ошеломленной. Джек подхватил ее и опустил на кровать. Лунный свет скользнул по его лицу, бездонным затененным глазам, прелестной улыбке, потом задрожал, как оплывающая свеча, когда надвинувшиеся облака погрузили их обоих в темноту.

Матрас просел под его тяжестью, и ее охватило ожидание чего-то таинственного. Энн прижалась к нему, и его сердцебиение слилось с ее. Она наслаждалась восхитительной мужской наготой.

Джек легко провел пальцами по ее батистовой сорочке, словно для того, чтобы насладиться изгибом ее талии, а потом положил руку на развилку между ее бедрами.

— Это место — суть вашего наслаждения, — сказал он. — Хранимое в теплой темноте, глубоко внутри. Здесь причина всей вашей горячки, тяжести и сильного желания. Когда вы узнаете, где это кончается, вы никогда больше не будете бояться собственного тела. И вы не будете больше по-настоящему невинны. Вы этого хотите?

— Да, — сказала она. — Я не хочу торопливого неумелого обращения. Я хочу понять…

— Тогда продолжайте дышать и отпустите свои ощущения. Что бы вы ни почувствовали, ничто не причинит вам вреда. Инстинктивные реакции тела удивительны, естественны и прекрасны.

— Да, — сказала она, — я вам верю.

Джек немного помолчал, потом она ощутила его дыхание у себя на щеке, теплое и мягкое.

— Тогда успокойтесь, мисс Марш, и пусть все идет своим чередом.

Странное чувство покорности охватило ее. Наивная, бесхитростная мисс Марш доверилась обещаниям голого мужчины в состоянии возбуждения!

Тело Джека пульсировало от нетерпеливого жара, но он провел долгие годы, совершенствуя свою выдержку. Главное, что он верит в себя. Он не забудет, кто она такая, — этого требует то немногое, что еще осталось от его потрепанного чувства чести.

Он откинул волосы с ее лба и провел пальцами по ее подбородку. Потом опустил голову и поцеловал ее в шею.

— О! — Этот звук, дрожащий и доверчивый, пронзил его сердце как стрела.

Он губами проложил дорожку к ее уху, вдыхая жар нежного женственного тела.

— О, — снова выдохнула Энн.

— Тише, не нужно разговаривать, только дышите. Это всего лишь мимолетные ощущения, наслаждайтесь ими.

Он провел ладонью по ее обнаженной руке, задержавшись на мгновение на внутренней стороне локтя. Ласкающие движения он сопровождал губами, целуя сладкую мягкую плоть в эротической маленькой арке, где прямо под кожей бился пульс. В то же время его ищущие руки наполнились чудом ее форм, двигаясь вверх по ее женственному животу, где кожа под сорочкой горела как огонь.

Джек поцеловал ее в уголок рта. Она, не глядя, повернула голову, ища мягкими губами и горячим влажным языком его рот. Он встретил ее открытые губы своими.

Когда их языки соприкоснулись, Джек провел кончиками пальцев по одной маленькой груди. Энн лежала, всхлипывая от наслаждения, беспомощно позволяя ему продолжать исследование. Она чувствовала его возбуждение на своем голом бедре, а в это время его губы шептали о преклонении перед телом.

Джек старался сдерживаться, это все — только для нее. Но при этом его руки блуждали, упиваясь ее плотью. Сначала одна грудь с ее твердо затвердевшим маленьким соском, потом другая. Он погладил по рубашке там, где она скрывала ее сокровенные завитки. Ее тело запылало. Ответное пламя обожгло его чресла. Страстное желание угрожало поколебать его сдержанность.

Она корчилась под ним и тянулась к нему с потрясающим милосердием.

«Давай! Найди пустую темноту в пещере! Давай, Джек!»

Но ее ладони скользнули с его плеч, чтобы погладить его ягодицы, зажигая его рассудок саморазрушительным вожделением. Она робко ласкала его ствол. Сила наслаждения ослепила Джека, словно внезапно распахнулись двери восторга. Яркое, властное, сладкое требование невыразимого блаженства! Его сердце изнывало от изумления.

Джек боролся, как утопающий борется с водой, — побежденный безграничной мощью океана, стремясь с душераздирающей беспомощностью к воздуху — и вместо этого погружаясь в безумие.

Глава 8

Энн трепетала под его ищущими руками. Его губы зажигали в ней чудесные, неизведанные ощущения. Искры разлетались по всем запретным, неведомым тайникам ее тела. Его пальцы снова вернулись к ее соскам, обводя их кругами, пощипывая, и наслаждение было таким сильным, что она закричала.

Потом его ладонь снова погладила ее бедро вверх к сосредоточию женственности.

«Только ощущения. Мимолетные и временные. Они не могут причинить вам вреда… Наслаждайтесь ими!»

Ощущения сокрушали, растянутые, они переплелись, схваченные одной сетью вожделения. Она смутно сознавала, что ее рубашка сбилась на талии, что ее самое сокровенное место обнажено и выставлено напоказ.

Но он так хорош! Спина крепкая, горячая. Язык изощренно ласкает, рот требует и сокрушает. Его шелковый горячий ствол трется о нежные завитки между ее ног, зажигая необычайное пламя, которое требует большего. Горячий экстаз все нарастал и нарастал, и наконец Энн поняла, чего она хочет.

— Да, — сказала она. — Да!

И раздвинула ноги, и приподняла бедра.

— Да, — снова сказала она. — Все! Пожалуйста, ну пожалуйста, не останавливайтесь! Я хочу знать все.

На долю секунды она почувствовала, что он колеблется, а потом Джек глубоко вошел в ее тело.

Он сразу же погрузился в блаженство. Ее руки стиснули его плечи, и она закричала. Прочь пещера, прочь годы сурового самоконтроля и горького смирения — свет овладел им. Да! Он пробил дорогу домой — словно слепой, словно обезумевший от любви, со смолкшим разумом, одним безупречным, необыкновенным скользящим движением. Энн резко выдохнула ему в ухо и теперь лежала под ним, дрожа. Потом, вибрируя, как скрипка, она начала двигать бедрами, чтобы ответить на его ласку. Неопытная, свободная и обжигающая своей силой. Да!

Его разум улетел, оставив тело в плену священного чувственного удовольствия.

Джек был ошеломлен, словно в душе у него разбилось что-то хрупкое и ценное. И все еще не выходя из нее, он поцеловал Энн в губы. И ощутил соленый след. В трансе он откинул волосы с ее лба и коснулся языком ее щеки. И ощутил влагу. Слезы! Храбро сдерживаемые, но теперь медленно текущие по ее лицу. Звезды моргнули и исчезли, не оставив ему ничего, кроме черноты, окрашенной лавандой и слезами.

И только тогда Джек осознал, что они наделали.

В полном молчании Джек освободил ее. Он натянул ее бесполезную сорочку обратно на колени, сказать было нечего. Ему было так стыдно, что он усомнился в целостности своего рассудка. «Безопасность странника находится в нем самом. Если он забудет об этом, результатом будут слезы и сетования». Но какие бы горькие упреки ни бурлили в его уме, было уже слишком поздно.

Поэтому он обнял ее, предлагая то единственное утешение, которое еще оставалось, и ее слезы увлажнили его горячую кожу.

— Мне очень жаль, — сказал он.

Энн уткнулась лицом ему в плечо, выплакалась, а потом уснула.

Солнечный свет втекал в комнату. Энн ощутила его сквозь закрытые веки и на мгновение удивилась, почему она так напугана. Птицы щебечут и заливаются — безумная музыка, но никаких человеческих звуков. Еще не открыв глаза, она поняла, что Джек ушел и что сказочное золото уже превратилось в пыль.

Глазам больно, во рту кисло. Таинственное место между ногами ноет от тупого нового ощущения. Она села, стеганое одеяло сбилось. Спальня зияет пустотой, в ней нет признаков жизни, кроме пылинок, пляшущих в столбе солнечного света. При воспоминании о неописуемой сладости голова у нее закружилась.

Она согрешила. Она с радостью пошла на это. Она погибла.

Ее корсет и платье миссис Кеньон лежали на стуле. Над кувшином, стоявшим на умывальном столике, поднимался пар. Энн рывком спустилась с кровати и зашлепала к нему: горячая вода для умывания, новый кусок мыла и полотенца и чистая холодная вода в тазу. Значит, он ушел недавно. Он, наверное, внизу.

Она оглянулась на кровать, и в голове у нее застучало. На простыне виднелось пятнышко. Пользуясь холодной водой, …Энн постаралась уничтожить оскорбительную грязь. Время для ее месячных еще не пришло. Пятно крови означает нечто совершенно иное.

Оно означает, что ей причинили боль, взяли насильно, хотя в тот момент это не ощущалось как боль. Отнюдь нет!

Энн опустилась на стул и закрыла лицо руками.

Ему жаль! Он сожалел об этом. Разумеется.

Раньше она не знала, что происходит между мужчиной и женщиной в супружеской постели. Теперь знает.

Конечно, существует разница между знанием и действием. Наивная, глупая, безрассудная, она поверила лорду Джонатану — Дикому Лорду Джеку! — и была предана.

Вода остывала. Энн заставила себя снова подойти к умывальному столику. Она стянула с себя измятую сорочку и хорошенько оттерлась, потом снова оделась, расчесала и уложила волосы. Обычная молодая девушка с длинным носом смотрела на нее из зеркала. Внешне она совсем не изменилась, если не считать морщинок между бровями. Энн разгладила их двумя пальцами.

Ждет ли он внизу или нет, она должна смело посмотреть в лицо дню — и всей своей жизни. Она больше не девственница. Она нарушила все свои обещания Артуру, разрушила все ожидания своих родителей, восхищение своих сестер. Страдание билось в ней, как темная птица у нее в голове. Она подверглась насилию, но как и все блудницы — приняла это.

Из кухни послышался треск, потом звук расколотого дерева и скрежет металла. Энн замерла. Она должна подумать! Но думать было не о чем. Противоречивые чувства мешали ей взять себя в руки. Шум прекратился. Она заставила себя подойти к окну. Утреннее солнце мирно сияло над залитым водой миром. Кажется, ничто не изменилось. Тишина нарушалась только легким отзвуком шагов и звяканьем посуды на кухне.

Она закрыла глаза и призвала внутренний голос. «Пройди через это, Энни!»

Темная птица отчаянно билась, но, сделав три глубоких вдоха — стремясь к спокойствию и самообладанию, как научил ее Джек, — мисс Энн Марш из Хоторн-Аксбери отвернулась от окна и зашагала вниз по лестнице.

Наверное, это был самый отважный поступок в ее жизни.

Дверь в кладовку раскрыта, сорванная с петель. Кувшин с молоком стоит на кухонном столе, обернутый мокрой салфеткой. Рядом с кувшином на тарелке несколько кусков хлеба. В очаге весело горит огонь, над ним кипит котелок. У двери, ведущей наружу, лежит топор с длинным топорищем.

Джек стоит рядом, скрестив руки на груди.

Он потрясающе хорош — падший ангел, все еще окутанный желанием. Волосы мрачно спутались над лбом героя сказки. В глазах все еще таится обаяние тигров, сильных, гибких, бродящих в темноте. Взгляд кажется отчужденным, серьезным, без какого-либо намека на насмешку, хотя что-то такое, чего она не может осознать, таится в уголках его губ. Что-то такое, отчего сердце у нее дрогнуло, и вся ее отвага исчезла.

— Воду для умывания я собрал дождевую, — сказал он. — Но в ведре в кладовке была питьевая вода. Коробочка с чаем также предлагает свои сокровища. Я открыл ее ножом.

Энн села у стола и почувствовала, что краска бросилась ей в лицо — не от смущения, но от холодного негодования. Чего она ожидала? Извинений? Утешений? Какого-то понимания того, что они наделали?

— Вы произвели все эти разрушения топором?

— Кажется, разрушения стали моими привычными действиями.

— Прошу вас, — сказала она, — оставьте меня в покое. Вероятно, он вздрогнул, во всяком случае, отвернулся.

— Пожалуйста, выпейте чаю и позавтракайте, мисс Марш. Вам это поможет.

Он поднял топор, его шаги раздались в коридоре. Петли скрипнули, но дверь не захлопнулась.

Энн уставилась на стол. При мысли о еде ее затошнило, но чаю ей хотелось. Горячего, крепкого, отрезвляющего. Чего-нибудь такого, что вместо отчаяния поддержит ее.

Джек вышел в сад. Даже это жалкое английское солнце слишком ярко для него. Он прислонился к стенке крыльца и, прищурившись, оглядел затопленную лужайку.

Обвинять некого, кроме самого себя. Но мысль о том, что он сделал, казалась ему невероятной — словно он всего лишь наблюдал со стороны, как кто-то другой, кто-то надежный и сильный, неожиданно распался на составные части, словно похоть разорвала его в клочья. Извинения нелепы. Объяснения — тем более. Все это не имело значения. Исправить ничего нельзя, поэтому они в ловушке.

Джек пошел к конюшне, чтобы вернуть на место топор. Он разрушил невинность английской девушки, взял ее девственность. Что за дьявол овладел им?

Услышав плеск, Джек снова вышел на солнце. Вот и первый вестник внешнего мира, он уже явился — медленно проходит через лужу, отрезавшую коттедж от леса. Всадник, тянущий лодку и ведущий вторую оседланную лошадь в поводу, а вода лошадям по колено.

Джек стоял совершенно неподвижно, позволив человеку приблизиться, чтобы дать реальности и самому себе обрести четкие очертания.

— Доброе утро! — Ги подъехал к садовой ограде. — Я прибыл, чтобы сыграть роль странствующего рыцаря. Или ты собирался выбраться отсюда самостоятельно?

— Из этого белого пятна на карте? Увы, отсюда выхода нет. Здесь тоже водятся драконы. — Джек коснулся рукой лба, черно-синей кожи под упавшими волосами. — Вот… решил помериться силами с деревом.

— А не с твоими мерзкими дружками?

— С ними я тоже поспорил, но там обстоятельства сложились в мою пользу, и урон по большей части был причинен противной стороне. Ты нашел на лужайке коляску фермера Осгуда?

Ги спрыгнул с лошади и привязал поводья к воротам.

— И клячу, жующую траву в полумиле отсюда. Ты не прибыл в Уилдсхей, и Райдер решил, что ты скорее всего нашел убежище здесь.

Джек посмотрел на вторую лошадь и пустое седло.

— А сам он не поехал?

— Твоя мать решила, что так будет лучше.

— Чтобы как можно меньше свидетелей стали очевидцами того, что мы с мисс Марш провели ночь наедине — даже мой родной брат? Не подумал ли Райдер, что я сбежал обратно в Кабул?

— И бросил мисс Марш? Едва ли!

Джек подошел к лошадям и погладил их темные носы. Стоя в тени, Энн смотрела из дверей. Внешний мир прибыл, и ей предстоит встретиться с ним. Не рука об руку с ее героем, а одной. Но сначала нужно немного собраться с духом.

Лошади вздохнули, словно Джек был колдуном. Она понятия не имела, о чем он думает. Он стоял, окутанный спокойным солнечным светом, лицо у него было отчужденное.

— Мисс Рейчел Рен, — сказал Джек, — кухонная служанка. Ты с ней переспал?

— Ты что, шутишь? — Вид у Ги был искренне удивленный. — Нет, все шло по твоему плану, точно, как часы. Мы с удовольствием плавали по заливу, потом вернулись в своем облике, к удивлению твоих врагов.

— Удивления было явно недостаточно, — сказал Джек. — Они напали на нас у моста Уйти. Вероятно, такая же ловушка ждала нас везде на подступах к Уилдсхею. К счастью, удивление, которое вы произвели, оказалось достаточным, чтобы ограничить и их количество, и качество бойцов. Спасибо тебе за это!

— Рад был помочь. Если бы за вами погнались тотчас же, то мы скорее всего сейчас не разговаривали бы.

Обе лошади опустили головы под ласкающими ладонями Джека. Воспоминание обожгло сердце Энн. Она тоже, как бессловесная скотина, была очарована этим необыкновенным прикосновением. Даже теперь — даже после того, что он сделал, — она оставалась его пленницей.

— А мисс Рен? — спросил Джек.

— Я заплатил ей маленькое состояние, как мы и договорились, и она уехала.

— Но не обратно на кухню?

— Она села в ближайший дилижанс на Лондон.

— Ах, — сказал Джек, — по крайней мере для одного из нас все закончилось замечательно.

Энн била нервная дрожь. Ей пришлось опереться о косяк двери, и в этот момент Ги Деворан поднял голову и увидел ее. На мгновение ей показалось, что ее пригвоздили к месту. Он, конечно, сразу же поймет, что произошло, и проникнется к ней презрением, но Ги галантно поклонился.

— Вы спасены. И я вижу, что мисс Марш выглядит ничуть не хуже вчерашнего. — И, подойдя к Энн, Ги еще раз поклонился. — Ваш слуга, сударыня.

— Как видите, мисс Марш, — сказал Джек, хотя глаза его были мрачнее грозовых туч, — мы спасены.

Верхом на гнедом Джек тянул по затопленным лугам лодку, в которой сидела Энн, Ги ехал рядом. Мужчины тихо разговаривали. Энн вцепилась в деревянный борт и старалась думать. Она всегда любила определенную независимость, даже когда жила дома с родителями. Она решала, куда ей пойти, как распорядиться своим временем, какие камни стоят того, чтобы добавить их к ее собранию окаменелостей. Теперь она беспомощно тащилась за тем, кто овладел ею, на буксире, потому что иной возможности у нее просто не было. И все по вине собственного любопытства.

Она знала, что Джек не любит ее. Она ему абсолютно не интересна. Он совершил ошибку, в которой теперь явно раскаивается. Ошибку, которую нельзя исправить, каким бы могуществом ни обладала его семья. Не предложат ли они ей денег? Не попытаются ли заставить Артура все равно жениться на ней? О Боже, Артур! Единственная невинная жертва во всем этом, он будет сокрушен, когда узнает, почему ей пришлось разорвать помолвку.

А как она сможет это объяснить? Что в мгновение безумия она сделала нечто такое, что было противно всему, чему она хранила верность, всему, чему ее учили?

Тревога и стыд переполняли ее. Она сама призвала это — хотя, пожалуй, не совсем понимала, что призывает. Ей хотелось поехать домой и умолять отца простить ее, а вместо этого ее везли в Уилдсхей, на встречу с семейством герцога.

В конце долины они выбрались на более высокое место. Там их ждала карета. Кучер, грум и четверо верховых, сопровождавших экипаж, были вооружены до зубов.

— Ги — лучший из заговорщиков, — сказал Джек, помогая ей перейти из лодки в карету. — Он привел сюда целую армию. Еще час, мисс Марш, и вы будете в безопасности на попечении моей матушки.

Она встретилась с его мрачным взглядом. Несмотря ни на что, сердце у нее тревожно сжалось.

— Предполагается, что это меня успокоит?

— Моя мать более надежна, чем я, судя по всему.

— Разве наши с вами проблемы — вопрос надежности?

— Да, в большей степени. — Раскаяние в его глазах грозило разорвать ей сердце. — Я обещал — и не сдержал своего обещания.

Лицо Энн вспыхнуло от его самоуничижения.

— То столь же моя вина, сколь и ваша.

— Это тема для обсуждения, — сказал он.

— Если вы отрицаете, что я стала равным участником в случившемся, тогда говорить больше не о чем.

Он отвел глаза и посмотрел на лес, и солнце блеснуло на его темных волосах. Жесткие морщины отметили углы рта.

— Напротив, здесь говорить нужно обо всем. Но вы еще в шоке, как, наверное, и я. Вам лучше побыть без моего общества.

Он снова взлетел в седло. Кучер хлестнул лошадей. Ги и Джек ехали верхом впереди, возглавляя процессию.

Энн откинулась на подушки. За одну ночь блаженного волнения она разрушила все свое будущее — и будущее Артура! Никакого времени не хватит, чтобы осознать то, что она наделала. Энн страшилась будущего.

Карета катилась по дорогам под ритмичный перестук лошадиных копыт. Лес кончился. Поля пшеницы и ячменя чередовались с огороженными пастбищами. Вооруженные люди, сопровождавшие карету, приблизились к ней вплотную.

Энн попыталась думать спокойно, но в голове у нее кружились слова из песни к пьесе Шекспира «Много шума из ничего»:

Не лейте, леди, лишних слез -

Всегда мужчины лгут:

В любви клянутся не всерьез -

То там они, то тут.

Уходят? Пусть!

Забудьте грусть

И пойте веселей:

Хей, нонни-нонни, хей!

Карету качнуло. Энн выглянула из окна. Дорога бежала некоторое время вдоль высокой каменной стены, из-за которой выглядывали зеленые верхушки деревьев, но вот карета сделала крутой поворот и остановилась. Кованые ворота преградили им путь. Столбы ворот были увенчаны драконами, каждый корчащийся зверь был пригвожден каменным копьем в вечной смертельной агонии. Аллея за воротами исчезала в парке. Седеющий человек уже бежал из домика привратника. Лицо его озарилось волнением.

— Лорд Джонатан! — Слезы стояли в глазах привратника. — Добро пожаловать домой, милорд! Добро пожаловать! Говорят, вы странствовали по всему благословенному миру!

Джек наклонился, сидя в седле, и пожал пылко протянутую руку привратника. Пока они разговаривали, Ги Деворан подъехал к окну кареты. Энн с трудом перевела взгляд с Джека на его кузена.

— Ваш слуга, мисс Марш, — сказал Ги. — К сожалению, мы должны проститься. У меня есть собственные неотложные дела в других местах, и, кроме того, я должен выполнить еще одно небольшое поручение моего сумасшедшего кузена.

Привратник побежал отворять ворота. Джек подъехал к Ги. Они пожали друг другу руки.

Энн заставила себя улыбнуться и протянула руку в окно кареты.

— Я тоже должна поблагодарить вас за вашу помощь, мистер Деворан, — сказала она. — С Богом!

Ги пустил лошадь легким галопом по дороге. Джек сидел на своей лошади в полном молчании и смотрел вслед, пока кобыла его кузена не исчезла за поворотом. Лошади в упряжке били копытами, сопровождающие ждали.

Наконец Джек дал знак. Карета рванула вперед. Олень за деревьями бросился в сторону, когда колеса заскрежетали по ровному гравию. Сельская усадьба герцогов Блэкдаунов появилась через двадцать минут. Замок Уилдсхей был островом, маленьким городком из башен, все они помещались за массивными стенами с бойницами, поднимавшимися прямо из глубин озера.

Герб Блэкдаунов развевался на ветру. Современные окна, разбросанные по высоким башням, смягчали их вид. Средневековая крепость оказалась домом Джека. Семь-восемь сотен лет — личное убежище, бастион власти и привилегий — и тюрьма. Неприступная, защищенная рвом с водой — проникнуть туда можно лишь по единственному арочному мосту.

Лошади процокали по мосту под каменной аркой, где все еще грозно скалились зубцы подъемной решетки. Миновав двор, карета проехала под еще одними арочными воротами, где в древности для устрашения были установлены две массивные дубовые створки. Одетый в ливрею лакей опустил лесенку кареты, сопровождающие исчезли. Джек спрыгнул с лошади, отдал поводья груму и подошел к Энн.

— Не бойтесь, — сказал он. — Здесь вы будете в безопасности, и все, что можно исправить, будет исправлено.

Энн сложила руки и глубоко вздохнула.

— Вы, должно быть, понимаете, милорд, что я несколько обеспокоена тем, как отнесется ваша семья к моему приезду. Я совершенно не знаю правил, по которым живут герцоги, кроме одного правила, которое мы уже нарушили.

— Правило, которое я — а не вы — уже нарушил, является единственным правилом, приложимым ко всем классам, — сказал он. — Существуют два сорта людей, которые игнорируют всех остальных, — преступники и герцогские семьи. Порой они объединяют в себе и то, и это.

Тяжелая дубовая дверь отворилась. В дверях появилась женщина, по обеим сторонам от нее стояли еще два лакея в париках. Женщина шагнула вперед, протянув обе руки.

— Я пришла, чтобы самой приветствовать вас в Уилдсхее, мисс Марш, — сказала она.

Мать Джека двигалась, как бойкая девушка, маленькая, стройная и энергичная. Ее волосы оттенка бледного золота и пшеницы мерцающей массой, зачесанной наверх, обрамляли лицо почти без морщин. Но белой коже и легким белокурым волосам противоречили глаза цвета зеленой листвы — языческий идол мог бы смотреть с такой потрясающей изумрудной ясностью.

Энн присела в глубоком реверансе.

— Ваша светлость!

Не обращая внимания на сына, герцогиня взяла Энн за обе руки и ласково поставила на ноги.

— Дорогая, вы, конечно, прошли через тяжкое испытание, — сказала она. — Теперь все позади. Пойдемте!

И герцогиня повела ее в дом. Энн оглянулась. Джек стоял не шевелясь и смотрел им вслед. И герцогиня, словно ощутив его взгляд, сверливший ей спину, остановилась и повернулась, все еще держа Энн за руку.

— Ваш брат и сестры собрались в синем салоне, лорд Джонатан, — сказала она. — Им так не терпится увидеть вас, что я велела Райдерборну собрать их там. Как только мисс Марш проводят в комнату, непременно попросите вашего брата отворить дверь, и они возьмут вас в осаду.

— А герцог? — спросил Джек. — Ги сказал, что он болел. Герцогиня вздрогнула.

— Блэкдаун приказал отнести его в кабинет в башне Фортуны. Он ждет вас там. Вам решать, какую дверь вы желаете открыть первой.

— Вашу, — сказал Джек, улыбаясь, хотя гроза сгустилась над его темноволосой головой.

Но герцогиня уже отвернулась и повела Энн наверх.

Лакеи стояли бесстрастно, стены замка молча размышляли. Поколебавшись, Джек дал силе всего этого омыть его, как бушующему прибою, пока наконец волна не схлынула, оставив его. Ради Бога, матушка!

Сосредоточившись, он пошел в высокий большой зал. Старинное оружие и доспехи висели на каждой стене. Вокруг огромного камина каменные драконы вечно испускали последний вздох под пятой неодолимого святого Георгия. Джек остановился взглянуть на них. Как чудовища они по-своему были красивы — языки свешивались из пасти, глаза навыкате, но точеные копья, которые их пронзили, были слишком убедительны.

Он глубоко вздохнул. А чего он ожидал от герцогини? Раскрытых объятий? Материнских слез? Перед посторонним человеком, девушкой, с которой он недавно переспал?

Его мать никогда не выставляла свои переживания напоказ. Даже в ее зеленых глазах богини невозможно было заметить отражения терзаний ее души. Но Джек знал, чем она дышит. Вернулся ее младший сын, он жив и здоров. Она не хочет, чтобы он опять уехал. И что бы Джек ни натворил, она будет защищать его, как тигрица своего детеныша. Но для начала она без колебаний слегка отшлепает его.

Бросив последний взгляд на девиз Сент-Джорджей — камень выветрился настолько, что он стал почти неразличим, Джек быстро прошел через арочную дверь и дальше через бесконечные залы и гостиные. Потолки были высокие, стены блестели позолотой, лепкой и произведениями искусства. Он взбежал наверх по одной изогнутой лестнице, потом по другой.

, Последняя узкая витая лестница была вырезана в древней сердцевине замка. Двери здесь почернели от времени и были усыпаны медными головками гвоздей. Джек сильно постучал костяшками пальцев по дубовой доске почти в два дюйма толщиной.

— Войдите!

Дверь тяжко вздохнула на петлях. Круглая комната, в которую она вела, занимала весь этаж башни Фортуны. Потоки солнечного света проникали сквозь узкие окна и освещали книжные полки, столы и портреты, ковер в зелено-красно-коричневых тонах, медные лампы и неподвижную фигуру единственного человека, находившегося здесь.

Отец Джека сидел, закутанный в купальный халат, плед был подоткнут ему под колени, в деревянном кресле с прямой спинкой, которое, возможно, принадлежало когда-то Шарлеманю. Значит, отец тоже намерен запугать его! И почему эта комната? Потому что она символизирует последний оплот силы для стареющего человека?

— Итак, — сказал герцог, — блудный сын вернулся.

Его светлость герцог Блэкдаун был на несколько лет старше своей жены. Волосы с серебряными прядями окаймляли тонкий костяк лица, который он передал своему сыну. Умудренные жизнью, прожитой во власти, глубоко посаженные глаза повидали многое и в целом, очевидно, нашли, жизнь несовершенной.

— Ваша светлость. — Поклонившись, Джек выпрямился и встретил желчный взгляд отца.

Он с трудом оправился от потрясения. Герцог, без сомнения, серьезно болел, и силы еще не вернулись к нему. Такой слабости Джек еще никогда видел в своем отце, но и такого явного проявления чувств ему видеть не приходилось. Что-то шевельнулось в его сердце, словно он только что невольно проник в какое-то запретное, скрываемое от других место и ненароком стал свидетелем беззащитности, состоящей целиком из боли.

Джек подошел к отцу и опустился на колени у его ног, склонив голову, избегая темного взгляда, ожидая, пока герцог не совладает с собой.

— Мальчик мой! — сказал наконец Блэкдаун. — Сядь! Сядь, Бога ради!

Джек опустился в кресло, столб солнечного света упал между ними. Может быть, он просто вообразил это, или, может быть, влажный след на щеке старика был телесной немощью, а не чувством? Как бы то ни было, момент слабости прошел. Теперь глаза у отца были сухими.

— Черт побери, Джонатан! После стольких лет вы могли бы выказать мне уважение — принять ванну и переодеться, прежде чем являться ко мне.

— Значит, я должен просить прощения за свой неподобающий вид, ваша светлость. Матушка ясно дала понять, что ей он тоже не понравился.

— Ха! Герцогиня! Не стала разговаривать с вами, да? — И герцог рассмеялся. — Она гневается на вас! Почему это вы мешкали, вернувшись в Англию? Что это за вздор, который рассказал нам Ги о каком-то сокровище и разбойниках?

— Случайное и несчастное последствие моих странствий, ваша светлость.

— Да, да. За вами всегда следовали неприятности, как стая ворон. Мы достаточно наслышаны о ваших приключениях. Странные истории, но до меня дошло и то, что вы, между прочим, неплохо поработали и на благо империи.

Джек внимательно вгляделся в отца.

— Только из самых достоверных источников, я надеюсь?

— Намек здесь, намек там, и только на самом высоком уровне. Не будем больше говорить об этом. Теперь вы дома. Конечно, девушке чертовски не повезло. О ней заботятся?

— Она с матушкой. Мисс Марш — дочь почтенного священника из деревни неподалеку от Лайм-Реджиса.

— И вполне несгибаемый образчик в этом роде, конечно. Не важно. Когда Ги сказал нам, что происходит и почему вы не приехали сюда вчера, как намеревались, герцогиня предприняла необходимые шаги, чтобы спасти репутацию девушки. Слуги и ваши сестры считают, что эта молодая особа провела прошлую ночь в гостях у вашей тетки Матильды.

Джек вздернул брови, хотя и не слишком удивился.

— Графиня Кроуз согласилась на такой обман?

— Конечно! Пожалуй, это безнравственно, но по крайней мере теперь можно сказать, что девушка не оставалась с вами наедине. Чего вы хотите? Чтобы все узнали, что вы провели ночь вместе…

Герцог закашлялся. Джек схватил стакан и налил воды, потом попытался дать отцу носовой платок.

— Ради Бога, не суетитесь! Позвоните, чтобы пришел Харди. Он поухаживает за мной. Ступайте вниз к вашим сестрам и Райдерборну. Но сначала оденьтесь, как подобает английскому джентльмену, черт бы побрал…

Новый приступ кашля сотряс широкие плечи. Джек позвонил в медный колокольчик, и в комнату скользнул личный слуга герцога. Харди насыпал в воду какой-то белый порошок. Герцог взял поданный стакан, закрыл глаза и проглотил.

Джек поклонился и вышел, подавляя огорчение — и не только по поводу явной слабости герцога. Сведения о его деяниях добрались до родных берегов, опередив его. Остается один вопрос: какие именно сведения?

— Вот ваша спальня, мисс Марш, — сказала герцогиня. — Ваша горничная, Роберте, поможет вам устроиться.

Роберте сделала реверанс и стала ждать, стоя в своем черном платье, белом переднике и чепце, словно предмет обстановки. Энн улыбнулась ей, потом огляделась. Стены окрашены в бледно-голубой и кремовый цвета, с фестонами из белых алебастровых листьев и цветов. Три высоких окна в ряд с подъемными рамами обрамляли яркое небо.

Эта комната в два раза больше парадной гостиной в доме ее отца в Хоторн-Аксбери. Вышитый полог над кроватью, рог изобилия из переплетенных синих с серебром цветов, изыскан. Бесценное собрание картин, ваз и мебели украшает комнату. Изящный вкус, который можно проявить только тогда, когда не встает вопрос о деньгах.

— Это не совсем то, к чему вы привыкли, мисс Марш? Энн поняла, что глазеет по сторонам, как ребенок, и вспыхнула:

— Да, ваша светлость.

Губы герцогини скривились, изобразив несколько насмешливую терпимость.

— Хотя ваше положение в этом доме достаточно неопределенно, я не вижу оснований помещать вас в комнату для прислуги.

— Дома у меня была общая комната с моими двумя сестрами. Я не хотела сказать…

Но герцогиня уже отвернулась.

— Вы приготовили ванну, Роберте?

Горничная была крепкой — с каштановыми волосами и почтительной складкой на подбородке.

— Да, ваша светлость, сейчас наверх принесут горячую воду.

— Велите также принести чаю.

Роберте присела в реверансе снова и вышла через маленькую дверь, отделанную под панели.

Герцогиня подошла к окну и устремила взгляд наружу. Комната погрузилась в полную тишину, если не считать громкого тиканья золотых часов на каминной полке.

Энн ждала, не зная, что сказать.

— Мистер Деворан рассказал нам вчера вечером необыкновенную историю, — заговорила наконец герцогиня. Голос у нее был чарующий, почти завораживающий. — Якобы мой сын заставил вас покинуть дом вашей тетки, скорее всего не дав вам подумать, заявив, что вам грозит опасность со стороны банды головорезов с Востока. Это правда?

. — Да, ваша светлость. Герцогиня повернулась, шурша юбками.

— При этом мистер Деворан говорит, что вы порядочная девушка из хорошей семьи.

Энн показалось, что сердце у нее застряло в горле.

— Мой отец священник. Мыдиссентеры…

— Понимаю, — перебила герцогиня, — поэтому я сказала всем, что вы провели вчерашнюю ночь у сестры герцога. Она живет менее чем в пяти милях отсюда. Я говорю о Матильде, графине Кроуз. Это ее портрет.

И герцогиня указала на портрет, висевший на стене рядом с дверью. Энн обернулась, чтобы взглянуть на него.

Молодая дама, одетая в драпированное платье по моде начала века, изящно расположилась на мраморной скамье. Плющ вьется по колоннам призрачного греческого храма позади нее. Венок из листьев в форме сердечек обвивает ее волосы, на коленях тоже рассыпаны листки плюща. Это был вполне классический портрет, хотя темные глаза смотрели на Энн так, словно Матильда, леди Кроуз, вот-вот рассмеется.

— Плющ — символ верности, — продолжала герцогиня. — Милые сантименты того времени. Это было написано больше полувека назад, конечно, до того, как моя золовка вышла замуж и овдовела. Теперь волосы у нее немного серебрятся, как и у меня. Но ее положение в обществе неоспоримо.

Хотя в голосе герцогини был намек на юмор, Энн все более погружалась в неприятное осознание того, что здесь ей не место, словно она вторглась в чужую жизнь.

— Кроме мистера Деворана, только герцог, я и лорд Райдерборн знают правду, — продолжала герцогиня. — Челядь и остальные члены семьи верят в то, что им сказали: вы приехали в Кроуз с наступлением темноты, слишком поздно, чтобы что-то увидеть, что и объяснит, почему вы не можете описать дом. Ваши вещи потерялись во время бури. Вам нужно помнить, что леди Кроуз накормила вас, что трапеза состояла по большей части из овощей. Матильда — оригиналка. Вы можете придумать почти все, что вам угодно, о том, как вы были у нее, кроме одного — она не ест мяса и не позволяет делать это другим в ее доме. Вы поняли?

— Да, ваша светлость.

— Я хочу защитить моего беспечного сына, так же как и вашу репутацию. Что же касается другого, той опасности, от которой, по словам Ги Деворана, мы должны вас охранять…

Воображаемый ветерок подул посильнее, потому что ленты зашевелились и затрепетали. Энн стояла молча.

— Очень немногое здесь представляет собой то, чем кажется, мисс Марш, кроме мрачной реальности камня. Средневековые стены Уилдсхея все еще прячутся под всеми этими панелями и лепкой. Ваша особа и ваша репутация равно в безопасности в наших руках.

Энн сглотнула.

— Вы очень добры, ваша светлость.

— Вздор! Всю жизнь я только тем и занимаюсь, что создаю видимость правильности. Остается только объяснить всем, зачем вообще мой сын привез вас в Уилдсхей. Это будет несколько затруднительно.

Герцогиня окинула ее взглядом. Оценивает ли она мятое, в пятнах от воды платье? Нечесаные волосы? Или — достойна ли странная гостья всех этих забот? Она, конечно же, не может разглядеть темные бездны отчаяния в сердце Энн…

И Энн встретила этот зеленый взгляд со спокойным достоинством.

— Я не принадлежу к людям, которых ваша светлость обычно с радостью принимает в Уилдсхее. Я прекрасно это понимаю.

Герцогиня рассмеялась:

— Тем не менее ваша безопасность будет обеспечена, пока вы остаетесь здесь, хотя я не хочу, чтобы в моем доме поселялся страх. Вы скажете, что леди Кроуз обдумывает вашу кандидатуру на должность платной компаньонки и что я согласилась на то, чтобы вы оставались в Уилдсхее, пока она примет решение. Мой сын сопровождал вас в поездке просто из учтивости, поскольку ваш экипаж сломался. На это время одна из моих дочерей одолжит вам одежду. Кажется, вы с леди Элизабет примерно одного телосложения.

— Я могу послать за одеждой домой, — сказала Энн. — Мне не хотелось бы доставлять неудобства леди Элизабет.

— У моей дочери найдется все, что вам нужно. — Герцогиня открыла вторую дверь, окрашенную белой краской. — Здесь вы найдете маленькую гостиную с книгами, вышиванием, клавесином. Роберте будет приносить вам еду. — Она вернулась, оставив дверь открытой. — А теперь я оставлю вас, мисс Марш, чтобы вы могли принять ванну.

К удивлению Энн, мать Джека протянула руку и провела костяшками пальцев по ее щеке. И в этот краткий миг в зеленых, как листва, глазах была только мудрость и терпимость.

— Вы храброе дитя! Вы выказали замечательную щедрость духа по отношению к моему своенравному сыну. Он владеет талантом убеждения, не так ли?

Не зная, что сказать, Энн присела в реверансе. Герцогиня, шурша шелками, вышла. Энн глубоко вздохнула и подошла к окну. Мгновение она колебалась, потом подняла раму. Свежий ветерок долетал от далекого горизонта.

Все, что можно исправить, будет исправлено. Увы, в этот список невозможно внести ее девственность.

Она отвергнута, для этих людей она пустое место, и в конце концов ее отправят домой, словно ничего не произошло. Она должна притворяться, будто провела ночь у графини, которая хочет нанять платную компаньонку. Не с Джеком — охотником на драконов, который сжег ее заживо своей красотой и страстью.

«Я выдумала историю…»

Без сомнения, выдумку герцогская семья примет с радостью, и Джек вместе с ней. Но Энн не может предложить эту же выдумку Артуру или отцу с матерью. Она погибла. Все надежды и планы Артура на их совместную жизнь в Хоторн-Аксбери рухнули, как и надежды ее родителей и планы относительно нее. Она не привезет домой ничего, кроме горького разочарования, и разобьет сердца всем, кого любит, а лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж весело сбежит невредимый в то будущее, к которому так стремится.

Все улажено. Вероятно, она никогда больше не увидит Джека. Может быть, ей даже этого не хочется.

Спальня выходила на леса, поля, череду дальних холмов и далекую береговую линию, где море неустанно бьется о южный берег Англии.

Энн показалось, что она может простоять так целую вечность.

Все по ту сторону стекла — и по эту тоже — принадлежит герцогу и герцогине Блэкдаун.

Глава 9

Джек пошел в свои личные апартаменты, занимавшие три этажа в башне Досент. То не был укорененный ствол замка, как башня Фортуны, а просто небольшая башенка, пристроенная во времена Карла Первого, чтобы разместить библиотеку, приобретенную тогдашним графом Блэкдауном. С тех пор собрание книг Уилдсхея изрядно расширилось, так что башня была заброшена. В свой шестнадцатый день рождения Джек занял пустые комнаты. Готические арки и грубый камень очень нравились ему в то время. Нравились они ему и теперь, но по другой причине.

В одном углу его кабинета Райдер сложил его ящики. Только чемодан с одеждой перенесли в его спальню. Вечерний фрак, рубашка, брюки были выложены для него там, уже вычищенные и отглаженные.

Джек разделся и грудой бросил костюм фермера Осгуда. Пусть его унесут. Отказавшись от помощи слуги, он побрился и вымылся с ног до головы холодной водой, потом надел чистое белье и натянул через голову чистую рубашку. Мгновение он смотрел на себя в зеркало. Синяки у него на лице походили на тень птичьего крыла.

Одетый так, как хотел того отец — как английский джентльмен, — Джек легко сбежал вниз по лестнице в свой кабинет. Ничто не изменилось здесь с тех пор, как он уехал в Индию. Полки по-прежнему от пола до потолка заставлены книгами и записными книжками. Несколько медных инструментов, телескоп, секстант спокойно стоят на своих местах. Хлыст для верховой езды, пара сапог, пара пистолетов, оставленные, чтобы их почистить, аккуратно убраны, но вся башня была тщательно сохранена — как образ молодого человека, когда-то жившего в ней. Даже горшок с плющом, который он выкопал в лесу, будучи мальчиком, и ежедневно поливал.

Наверное, это плохо, что странник, вернувшийся с Востока, стал не тем сыном или братом, которого любила его семья. Но поскольку он их любит, он будет скрывать это от них как можно дольше — по крайней мере еще часа два-три, — а потом, конечно, ему придется разрушить все их иллюзии.

Где-то в этой огромной груде камня герцогиня поместила Энн Марш, как поместила бы маргаритку в цветочную композицию: где это будет уместно, где ее не будет видно. Хотя, без сомнения, маргаритка чувствует себя отвратительно неуместно среди более утонченных цветов герцогства!

Напугана ли Энн? Успела ли его матушка обратить ее в лед или в трепещущую, ни в чем не уверенную массу?

Джек прекрасно понимал, что может заметить его мать. Отец уже намекнул, как ее светлость намерена справиться с этим: аккуратно связать все концы, так чтобы видимая обществу ткань осталась ровной. Хотя герцогине все-таки придется заручаться поддержкой тети Матильды!

Чемоданы блеснули из угла. Джек откинул крышку сундука. Отрезы шелка, кирпичи чая, курьезные предметы, вырезанные из нефрита или слоновой кости. Подарки, которые, как он надеялся, понравятся его семье.

Понравится ли Энн что-нибудь из этого? Он пробежал пальцами по складкам богатого синего шелка с крошечными цветочками, шитыми серебряной нитью: ткань, которую он представлял себе воплощенной в платье для Элизабет. Или вот этот — бледный, мягкий, как шепот, нефритово-зеленый с крошечными золотистыми птичками? Или этот — чистый, почти прозрачный, белый на белом, где призрачные драконы изрыгает свое сжигающее снег дыхание перед похожими на ветку листьями призрачных деревьев?

Как выглядела бы Энн, если ее одеть в какую-нибудь самую необычную ткань на свете? В шелк, скользящий по ее гибкому телу, по белой коже, когда она идет? Понравился бы ей такой подарок или смутил бы?

Джек скривился. Мужчина может дарить одежду сестрам или любовнице. Нельзя делать такие интимные подарки молодой девушке, которую почти не знаешь. А что, если вышеупомянутая девушка — та, которую погубил этот мужчина? И все же нет — или хотя бы до тех пор, пока она не согласится на единственно возможное решение. Он приподнял отрезы шелка и стал искать глубже.

Для отца резная деревянная табличка, выкопанная в Такла-Макан, несущая письмена на каком-то неизвестном древнем языке. Для Райдера — превосходно выточенный конь из нефрита. Для матери — улыбающийся Будда из слоновой кости. Джек уставился на это маленькое изображение — суровость и покой лица. Решила бы Энн, что это языческое чудовище? Какое ему дело? Он отложил Будду в сторону, чтобы подумать еще. Для своей матери он уже привез самого себя.

С несколькими свертками в руках Джек снова прошел по замку. Какая-то служанка замерла по стойке смирно, держа сбоку щетку или швабру и уставившись в пространство, пока он шел мимо. Хорошей прислуге полагается быть невидимой, когда мимо проходит член семьи. В Хоторн-Аксбери порядки не такие, наверное. В маленьких домах прислуга обычно становится в каком-то смысле членом семьи.

Джек остановился под последней аркой у входа в синий салон. Изображение святого Георгия в полных доспехах заполняло стену в прихожей. Белый конь стал на дыбы над роскошным зеленым драконом с выкатившимися красными глазами.

Подрастая, Джек принимал это на веру: во всем замке пахнет силой, и всегда пахло. Почти каждая комната имеет какой-либо мотив, чтобы напомнить смотрящему о владельцах. Как будто все, на что ты смотришь, украшено твоим именем. Даже если ты смотришь в сторону, эта родословная кричит тебе в уши всю жизнь.

Когда это нужды всех Энн Марш всего света были чем-то большим, чем помеха для таких, как герцоги Блэкдауны?

Джек прошел оставшиеся несколько ярдов. Он кивнул лакею, который стоял, вытянувшись, перед дверями, окрашенными белой краской. Слуга постучал, и дверь распахнулась. На мгновение взгляд Райдера встретился со взглядом Джека — с некоторой настороженной неуверенностью, — а потом он улыбнулся и отошел в сторону. Милый букет шелковых платьев, пахнущих, как цветник, хоти и вопящий, как баньши[5], — сестры Джека бросились поздороваться с ним.

Роберте принесла горячие рулеты с маслом и сыром, свежие фрукты и разные сладкие и вкусные печенья. Как и комната — как и весь замок, — то было проявлением хорошего вкуса с полным пренебрежением к затратам. Оно говорило ясно — с намерением или без оного — о невообразимых привилегиях.

— Будут ли еще приказания, мисс?

— Нет, благодарю вас. Только, может быть… могу я получить писчую бумагу и перья?

— Вон там есть письменный столик. — Служанка кивнула на маленький секретер у стены. — Там найдется все, что вам нужно. Если пожелаете послать письмо, отдайте его мне, и герцог франкирует его.

— Мне нужно написать отцу и матушке, — сказала Энн, — чтобы они знали, что со мной все в порядке.

На мгновение ее охватил прилив тоски по дому, такой острой, что она чуть не упала в обморок. Конечно, написать о том, что произошло, она не может! Придется подождать и рассказать отцу один на один. И Артуру!

Энн смотрела на красиво сервированную тарелку с едой. Если бы можно было отогнуть все назад, как кожуру персика. Если бы только она могла начать эту неделю заново.

Она села за письменный столик, закрыла глаза и поискала покоя, но ее сердце было полно отчаяния, которое равно могло быть ненавистью или любовью.

Джек наклонился, и брат подал ему огонь зажечь сигару. Они сидели в личном кабинете Райдера. В распоряжении Райдера было целое крыло, много лет назад он выбрал несколько комнат подальше от галереи Уитчерч, полностью перестроенных во времена правления Георга Второго. Каменные стены изначального замка как будто вовсе не наложили заметного отпечатка на их элегантную простоту.

Надвигавшаяся ночь сблизила братьев, как прядки дыма, которые спиралью закручивались над их головами. Они были очень похожи. Пожалуй, волосы у Райдера были чуть светлее, больше похожие на шкуру прекрасной чистокровной гнедой, и, конечно, у него были необыкновенные зеленые глаза герцогини, — глаза, в которых ничего невозможно было прочесть, если он хотел — вот как теперь — скрыть свои чувства, хотя, подумал Джек, нерешительность все еще таится в них. Ему докучало, что они не могут просто быть братьями без всех этих скрытых чувств, но теперь Райдер встретил взгляд Джека с легкой улыбкой.

— Прости за недавнее избиение, — сказал он. — Девочек вряд ли можно было удержать…

— Я хотел их видеть, это само собой разумеется, но матушка дирижировала каждым тактом моего возвращения домой, не так ли? — Джек вытянул ноги. — Небольшое наказание для каждого?

Райдер поднял брови:

— Ты, как мне кажется, остался в живых. Не думаешь ли ты, что тебе следовало провести этот день, когда ты наконец вернулся домой, со всеми нами?

— День, старательно выстроенный так, чтобы никто из нас не мог обменяться ничем, кроме светского разговора? С момента моего приезда вплоть до официального семейного обеда…

— Нам пришлось ограничить наш разговор тем, что годится для ушей даже самых молодых членов семьи. Но девочкам страшно хотелось тебя видеть.

— Мне почти больно, что их так взволновало мое возвращение, — сказал Джек.

— Больно? Почему? Твои подарки прекрасны.

Джек бросил взгляд на маленького нефритового коня, гарцующего на камине Райдера.

— Да, легкий триумф. Но пожалуй, немного утомительно, когда на тебя смотрят, как на героя. Однако дело не в этом. Приближаются другие события, что матушке прекрасно известно. Для начала я очень рад тому, что могу провести какое-то время с тобой наедине.

Райдер смотрел, как кольца дыма плывут к потолку.

— А не с матушкой?

— Это, как мне представляется, произойдет позже — когда я меньше всего этого жду. Мне доставила очень большое удовольствие короткая беседа наедине с герцогом сегодня утром. Я не осознавал, как он был болен.

— Ты ничего не смог бы поделать. Я знал, что ты приедешь домой как можно скорее.

Джек выпустил кольца, чтобы они пересекли кольца Райдера, хотя на душе у него было тоскливо.

— Но недостаточно скоро…

— Конечно, нет — для матушки. Она хочет, чтобы ты на этот раз навсегда остался дома. Что же до отца, сегодня он впервые за несколько дней не оделся, чтобы сойти вниз к обеду.

— Сегодня утром его светлость встретил меня в купальном халате, — сухо сказал Джек.

Райдер рассмеялся.

— Он был очень болен, Джек, но врач говорит, что, если мы сможем не подвергать напряжению его сердце примерно в течение недели, он доживет до девяноста лет. Я не спешу войти в права наследства.

— Ты уже управляешь Уилдсхеем?

— По существу. Он чертовски упрям, но я делаю что могу.

— Я тебе не завидую, — сказал Джек. — Надеюсь, ты не в обиде, что у меня гораздо больше свободы, чем у тебя?

Райдер стряхнул пепел в огонь и погасил сигару.

— Я чертовски обижен, но я не завидую тебе, дурак несчастный! Я помню день, когда ты родился.

Джек чуть не поперхнулся дымом.

— Пощади! — весело сказал он. — Мысль о том, что матушке пришлось склониться, хотя бы на мгновение, перед требованиями природы, а не по своей воле, вгоняет меня в дрожь.

— А почему ты думаешь, что герцогиня не решила, когда в точности должен появиться каждый ее ребенок?

— Боже! Никто из нас не посмел бы причинить неудобство ее светлости, да?

Райдер поймал взгляд Джека, и оба рассмеялись. Если бы не было внешнего мира и прошлого у каждого из них, пожалуй, они могли бы сидеть вот так, по-дружески, у огня, вечно попивая бренди и пуская кольца дыма в полном согласии.

— Ты по-прежнему ее любимчик. И нет, этому я тоже не завидую, — сказал Райдер. — Ты решил явиться в этот жалкий мир, когда она подрезала розы, насколько я помню. Матушка рассыпала душистые лепестки на мою непонимающую головенку и сказала, что она идет в дом, чтобы принести мне брата, но что до утра я не смогу с ним играть.

— Ты, наверное, был сильно разочарован, когда увидел меня?

— Еще бы. Ты напоминал безволосого щенка без носа, а как ты вопил!

— Но она установила, что это брат? Откуда она знала, что я мужчина?

— Она хотела еще мальчика, и, конечно, матушка всегда была уверена, что получит то, чего хочет. — Райдер зажег свечу от огня, ресницы скрывали его глаза. — Ты мог бы начать, предложив ее светлости извинения, Джек.

— Этого будет недостаточно. — Джек взял свечу у брата и встал, чтобы зажечь свечи на камине. — Даже если бы приполз, рыдая, к ней на грудь…

— Этого было бы достаточно, — сказал Райдер, откидываясь назад. — Только вот она терпеть не может вульгарных чувств.

— А мы все разве нет? — Джек отошел к темному окну.

— Но какого черта ты напоминаешь мне о моем беспомощном младенчестве? Провалиться мне на этом месте, если мы когда-нибудь раньше говорили о чем-то подобном.

— Может быть, чтобы напомнить тебе о кровных узах, которые связывают тебя с этой семьей, — сказал Райдер.

— Или, возможно, чтобы напомнить мне, как сильно я огорчил герцогиню, когда уехал? И как еще больше я оскорбил ее своим возвращением? Сегодня утром отец сказал мне о маленькой выдумке матушки. Не говоря обо всем остальном, то, что я привез сюда мисс Марш при столь вызывающих обстоятельствах, поставило герцогиню в зависимость от тети Матильды, которая будет злорадствовать на этот счет до Страшного Суда.

— Чего матушка терпеть не может, но это, кажется, наилучший план. К счастью, девочки заглотили приманку, леску и грузило, и то же сделает общество. — Райдер резко встал. Джек, повернувшись, посмотрел на него. — Ходят слухи о том, что ты…

— Да, могу себе представить.

Райдер провел рукой по волосам и снова опустился в кресло.

— Эта молодая девушка была вынуждена провести с тобой ночь наедине. Матушка пытается спасти ее репутацию…

— И она ни за что не позволит, чтобы кого-то из Сент-Джорджей тревожили какие-то неудобства, не так ли?

— Не стоит относиться к этому так легкомысленно, Джек! — Райдер наклонился вперед и устремил взгляд в огонь. — Кто поверит, что невинная девушка останется невредимой в таких обстоятельствах?

— Я бы поверил, — сказал Джек.

— Поверил бы? — Райдер поднял потемневшие глаза. — Ну а общество посмотрит на это иначе. Половина Дорсета и весь Лондон уже верят в кое-какие довольно неприятные рассказы о твоих эротических похождениях на Востоке.

— Так вот для чего предприняты все эти отвлекающие маневры! — сказал Джек. — К несчастью, неприятности еще только начинаются.

— Что ты имеешь в виду?

Конечно, объяснить это будет трудно. Он знал, что брат никогда не поймет этого, но все же нужно попытаться. Из любви, если не из чего-то иного.

— Выдумка матушки — героическая попытка, — сказал Джек. — Но на сей раз, даже если я смиренно приползу на коленях, этого будет недостаточно.

Райдер уставился на него.

— Герцогиня хочет, чтобы ты остался, Джек. Она хочет твоей любви.

— Моей любви? Она принадлежит ей! Что же до остального, ты не знаешь, что я сделал.

По лицу его брата пробежала судорога, словно Райдер медленно превращался в лед.

— Тогда расскажи.

— Я не могу избавить тебя от этого, Райдер, — сказал Джек. — Ты описал хорошенького младенца, который хнычет в пеленках , — не знаю, чтобы обезоружить меня или, может быть, себя. Может быть, просто чтобы напомнить нам обоим о более благополучном, невинном времени. Ты забыл упомянуть о том, что этого младенца подменили эльфы.

— Тигренком?

— Возможно. Эту кошку явно нельзя засунуть обратно в мешок.

— Есть две разновидности кошек, — сказал Райдер с застывшим лицом. — «Кошка с девятью хвостами и котяра со скотного двора»…

— О нет, — тихо отозвался Джек. — Кошка, объединяющая обе разновидности — с выпущенными когтями, стремящаяся к наказанию. Видишь ли, эти слухи, которые ты слышал, без сомнения, содержат долю истины. Если ты ждешь от меня немедленного отрицания всего и вся, я не могу его дать. Надеюсь, ты поймешь, что я отдаю тебе должное, рассказывая об этом первому.

— О чем?

Джек вернулся и сел в свое кресло.

— О том, что твои надежды, хотя ты все же опасался этого, напрасны. Я не просто скомпрометировал эту молодую леди, я бесстыдно воспользовался ситуацией.

Мгновение Райдер сидел в полном молчании, потом стремительно вскочил. Он отошел, громко стуча каблуками по деревянному полу.

— Я не хочу этому верить! Господи, ведь Ги сказал, что она дочь священника!

— Это так. Больше того, она была девственницей и обручена с каким-то богобоязненным диссентером…

Его брат резко обернулся.

— Ты бессовестный мерзавец!

— Да, — согласился Джек.

Кожа Райдера под легким английским загаром смертельно побледнела.

— Я не знаю, что сказать. Должен ли я сбить с ног собственного брата из-за молодой женщины, которую даже в глаза не видел?

Джек встал, смиренно опустив руки.

— Если хочешь. Пожалуй, мне даже самому хочется, чтобы ты это сделал.

— Ты, конечно, хорошо научился манипулировать людьми. — Райдер отступил. — Но я не дам тебе удовлетворения, прибив тебя до смерти, даже если ты этого заслуживаешь.

— Нет, я сам должен себя наказать. Уверяю тебя, я не стану умерять самобичевание. Однако что бы я теперь ни чувствовал по этому поводу, я не могу изменить то, что совершил.

— Боже, — сказал Райдер. — Что же теперь делать? Джек сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

— Ты пытаешься спрятаться от правды.

— Спрятаться? — бросил Райдер.

— Зачем же еще будить воспоминания о кровных узах, более глубоких, чем любовь? Не в первый раз ты боишься того, кем я мог стать, не так ли?

Теперь Райдер полностью овладел собой.

— Если и так, я хотел бы, чтобы мои страхи не оправдались. Мать знает?

— Не думаешь ли ты, что герцогиня сразу же заподозрила это, как только увидела, что я приехал с мисс Марш?

— Так вот почему она сошла вниз одна, чтобы поздороваться с тобой? Она хотела знать в точности, с чем она имеет дело.

С чем? Не это заставило ее отвернуться от меня, не поздоровавшись со мной после стольких лет разлуки. Нет, она хотела знать, с кем она имеет дело, и один-единственный взгляд подтвердил, что оправдались ее худшие опасения. Я больше не тот ребенок, который ходил за тобой по пятам по Уилдсхею. И я не тот человек, который уехал в Индию, оставив рыдающих сестер и мать, окаменевшую от горя. Ей нет никакого дела до мисс Энн Марш и до моего поведения. Ее заботит только то, что она не может больше управлять мной или хотя бы читать мои мысли…

— Она никогда этого не могла! Но может быть, если бы ей больше повезло, эта проклятая трагедия никогда бы не произошла.

Джек повернулся и медленно заходил по комнате, глядя на картины. Ему было так плохо, будто он сам себя ударил, но ради Райдера он должен сдерживаться. У него есть только один выход — говорить правду…

— Я не хочу шокировать твою чувствительность, Райдер, но я уверен, что потеря девственности не такая уж трагедия для женщины.

— Ради Бога! Ты разрушил жизнь этой девушки и перечеркнул все свое будущее.

— Очень может быть, — ответил Джек. — Однако, хотя это мудрое суждение серьезно огорчает меня, это не есть собственно трагедия. Если судно гибнет во время шторма или если глупый человек получает власть над нацией — вот это трагедии. Если бы мир не был таким безумным, женщины с радостью расставались бы со своей девственностью и никогда не сожалели об этом.

— У меня такое ощущение, будто я беседую с совершенно незнакомым человеком, — сказал Райдер. — Ты действительно сильно переменился!

— Я пытался предупредить тебя об этом как можно осторожнее. Опасения матушки справедливы. Я вышел за пределы ее досягаемости и стал чужим. Я не могу жить по вашим правилам либо потихоньку снова подладиться к условностям, связывающим воедино английское общество.

— Но это все еще Англия! Погубить девственность порядочной девушки — это не может пройти бесследно даже для сына герцога.

— Конечно. Верь мне или нет, но это не входило в мои намерения. Но почему порядочная девушка должна выходить замуж в неведении и страхе — и часто по причинам, которые не имеют ничего общего с любовью или желанием, — в то время как все те девушки, которым порядочность не по карману, должны торговать своим телом за цену, которую им предложат?

— Я совершенно тебя не понимаю, — сказал Райдер. — Ты не сожалеешь ни о чем?

— Я не могу избавить тебя от огорчений, вызванных этим спором. Среди прочего я сожалею и об этом.

Райдер устало опустился в свое кресло.

— Она — какая-то твоя давняя связь? Ты в нее влюблен? Джек закрыл глаза и сглотнул. Он не любит Энн. Он любит своего брата. И обоим он причиняет только страдания.

— Я только что познакомился с ней.

— Тогда это было неконтролируемое вожделение? Что? Я в полной растерянности, Джек. Ги говорит, что эта девушка — маленькая скромная мышка, что по виду она не может держать свечку для служанки в трактире…

— Это верно.

— Тогда что же случилось, черт побери?

— Она вложила руку в мою руку и перелезла через изгородь. Она сказала, что считает, что истина познается опытным путем. Она была одета в нелепое платье, которое велико ей на несколько размеров. Она была напугана и задыхалась. Ее бледная кожа сияла, и когда она подняла на меня глаза, ее храбрый дух сверкал в ее глазах. Эта храбрость лишила меня сил. Когда она посмотрела на меня вот так, это задело что-то в моем сердце… Ударившись головой о дерево, я выпил ужасно крепкое сливовое бренди. Я был наполовину слеп… Я испорчен насквозь, Райдер. Я проклят. Может быть, в своем безумии я чуть было не решил, что влюблен…

— О чем ты говоришь? — изумился Райдер.

— Там была только одна кровать. Мы легли вместе. Я обещал — как Сент-Джордж и джентльмен — не компрометировать ее добродетель. Я верил, что настолько владею собой, что сдержу слово. Я ошибся.

Его брат снова рванулся из кресла.

— Ты лег с ней в постель? А чем это может кончиться, ты подумал?

— Я не прошу прощения, но я могу попробовать что-то объяснить, если ты этого хочешь. Были причины, почему я не был вполне самим собой…

— Не вполне самим собой? Тогда кем же ты был? Человеком, о котором ходит столько слухов? — Рука Райдера рубанула вниз, словно он отсекал себя от собственных слов. — Распутником, который познал все грехи, которые предлагает Восток, посещал все бордели, занимался вещами, которые невообразимо скандальны и сенсационны?

— Ты веришь всему этому?

— Нет! И уверяю тебя, что ничего подобного никогда не говорилось специально, чтобы я это слышал, потому что в противном случае говоривший на следующее же утро дал бы мне сатисфакцию. А теперь я не знаю, чему верить. Я не знаю даже, считаешь ли ты себя по-прежнему джентльменом.

Объяснить было невозможно. Наверное, и не стоило пытаться. Джек постарался говорить спокойно, чтобы рассудок прорвался сквозь огорчение брата. Он подошел и сел напротив Райдера.

— Слово «бордель» вызывает представление о деградации и о чем-то дешевом и отталкивающем, не так ли? — сказал Джек, встретившись взглядом с Райдером и выдержав этот взгляд. Зрачки у брата были как кончики булавок, вставленных в ярко-зеленые драгоценные камни, как у кошки, ослепленной солнцем. — И что такое «грех»? Самобичевание и садизм? Мальчики? Что-то из этого есть на Востоке, но по большей части все это ты найдешь здесь, в Лондоне. Ты не часто бываешь в этом мире, потому что ты, конечно, содержишь любовницу: чистую, покладистую женщину, которая, пожалуй, даже немного любит тебя.

— В данный момент мы говорим не о моих предпочтениях, — сказал Райдер, — а о твоих. Итак, что ты исследовал, Джек?

— Не грех, если этот термин имеет какое-то реальное значение. Не мальчиков, хотя там это возможно. Даже не бордели, как они тебе представляются. Но да, я исследовал чувственную мудрость Востока при каждой возможности и изучал обычаи, которые даже я не стал бы — или не мог бы — практиковать.

— И присылал рукописи, которые непременно должны были потрясти Лондон?

— Да. В основном переводы древних текстов из Индии и Китая. Предполагалось, что моя связь с этими переводами будет храниться в тайне. У меня не было никакого желания приводить в смятение моих родных. Но наверное, подобные вещи невозможно утаить.

Райдер откинулся назад и закрыл глаза.

— Но все же я допускаю, что ты практиковал по крайней мере некоторые из этих эротических искусств…

— Безусловно. Я узнал такое, что ты и представить себе не можешь.

— Я попытаюсь!

Полено с шумом упало в огонь. Ливень искр осветил лицо Райдера — сильные, красивые линии костяка и плоти, теперь скованные негодованием противостояния — чему? Отчаянию? Разочарованию? Отвращению? Или всему этому разом?

— Я могу достичь оргазма без эякуляции, — прямо сказал Джек. — Несколько раз в день или в час, если я того захочу. Если я пожелаю, я могу прекратить свое возбуждение и восстановить его, снова и снова, не выходя из тела любовницы…

— Оргазм без эякуляции?

— Китайцы считают, что мужчина теряет жизненную сущность при каждом любовном акте, пока не научится не тратить себя. Они провели тысячу лет, совершенствуя такие методы…

— А потом ты провел пять минут с английской девственницей, забыв о них!

В голосе его звенел металл. Райдер вскочил, наткнулся на стол, подсвечник упал на пол. Глаза братьев встретились.

— Мне наплевать на твою половую силу или привычки, Джек. Для меня важно только то, что мой брат совершенно потерял честь.

— Да, — сказал Джек, поднимаясь. — Я поступил недопустимо. Но как ты думаешь, что я сделаю теперь? Ты хотел бы, чтобы я просто бросил Энн Марш? Если я не стану возражать, матушкин план сработает. К несчастью, я буду возражать. Я — забыл о своих умениях и не принял предосторожности. Может быть ребенок. Поэтому, несмотря ни на какое сопротивление, которое может оказать матушка, или ты, или отец, я женюсь на ней, если она это позволит.

Его брат отшвырнул ногой подсвечник и пошел к двери.

— Только через мой труп, если она не забеременела, — сказал он.

Дверь с грохотом закрылась за Райдером. Джек снова опустился в свое кресло и попытался совладать с содроганиями, пробегавшими по спине. Он плохо справился с задачей. Ему нужна была поддержка брата. Без нее Энн будет подхвачена противоположными течениями, когда в его семье разразится буря. Хотя Джек понимал, что это тщетная надежда, он считал себя обязанным хотя бы попытаться добиться реального сочувствия Райдера.

Сколько он помнил, его дом был полем битвы между двумя личностями с сильной волей. Теперь это хрупкое, неустойчивое равновесие власти между его отцом и матерью было на грани уничтожения. Теперь, как всегда, ему и Райдеру придется стать по разные стороны.

— Почему, черт побери, мы пытаемся изменить тех, кого любим? — спросил он у пустой комнаты.

Он уехал в Индию, хотя его брат и мать старались не допустить этого. Он вернулся домой и оправдал все их худшие опасения.

Он уехал в Индию с благословения отца, хотя герцогу в глубине души было безразлично, жив его младший сын или умер. Он вернулся домой и обманул ту малую веру, которую его отец показал, позволив ему уехать.

Но все эти семейные раздоры бледнели по сравнению с хаосом, который возник бы, если бы ему не предоставили свободу.

Джек вернулся по молчаливому замку к себе. В каждом коридоре находился по крайней мере один дюжий лакей. Ги хорошо сделал свое дело, и герцог, и Райдер серьезно отнеслись к тревоге Джека. Хотя насколько они поверили ему? Но пусть его враги наверняка знают, где он теперь, и Энн с ним, они никогда не смогут проникнуть за крепкие стены Уилдсхея.

Утешаясь этим, Джек взбежал вверх по лестнице и открыл дверь в свою гостиную.

Женщина поднялась из кресла, стоявшего перед камином, и повернулась к нему.

— Мне не нужны ни извинения, ни объяснения, — сказала она спокойно. — Я хочу только знать, что вы намерены делать дальше.

В голове у Джека зашипело, как будто его придавили утюгом, но он поклонился и улыбнулся матери с проказливым видом.

— Я не уверен, что это зависит от меня, — сказал он. — Но разве не слишком поздний час даже для герцогини для того, чтобы спускать шкуру с человека?

Пламя свечи отбрасывает красно-золотистые отблески на ее светлые волосы.

— Все эти годы я ждала, когда вернется домой мой сын. Неужели меня ждет разочарование?

Джек вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Он был больше чем на голову выше матери. Ее взгляд упирался ему в грудь, словно она смотрела сквозь него куда-то вдаль.

— Зачем задавать мне вопрос, на который нет ответа? — сказал он. — Мисс Энн Марш в безопасности?

Герцогиня села.

— От вас? Да, пока что.

— Она вам, конечно, не сказала.

— Этого и не требовалось. Она как открытый лист. Глаза у нее были такие, словно она перенесла посещение ангела. Вы не только лишили девственности этого ребенка, вы хорошо над этим потрудились, не так ли?

Джек подошел к ней, не в состоянии полностью справиться со своим огорчением.

— Если вы, ваша светлость, намерены держаться нарочито оскорбительно, я не уверен, что мы многого добьемся этим разговором. Можно мне сесть? Верьте или нет, но я смертельно устал. Хотя, возможно, я и заслужил попасть под ваш прекрасный нож для свежевания, всем нам будет только хуже, если я не пойму, что к чему.

— Вам следовало понимать, что к чему, вчера ночью, прежде чем вы погубили эту девушку и опозорили свою семью. Видит Бог, я надеялась, что это не так, пока не увидела ваши и ее глаза и не поняла, что вы отбросили все, чему я пыталась вас научить.

— Вы всегда могли читать меня, как книгу, — сказал Джек. — Я приму наказание, которое вы сочтете соответствующим. Вы можете отречься от меня, лишить меня наследства, выгнать меня — как хотите. Но вы не выгоните мисс Энн Марш сразу же…

— Что позволяет вам думать, что вы можете чего-то требовать от меня, Джонатан?

— Я ничего от вас не требую, но если вы думаете, что ради семейной гордости сможете замять то, что я сделал, вам придется победить меня. Я не уступлю без борьбы.

Ленты затрепетали, когда герцогиня Блэкдаун встала — изящная, четкая. Шурша шелками, она направилась к выходу. Джек поспешил открыть перед ней дверь.

— Завтра утром в десять часов вы явитесь в башню Фортуны ко мне и герцогу. Тогда мы решим, что можно сделать. — Страдание зимним льдом сковало ее лицо. — Полагаю, Райдер уже знает?

Джек взглянул на когда-то привычные стены башни Досент и кивнул.

— У него был такой вид, будто он собирается застрелить меня на рассвете.

— Не он один, — сказала герцогиня.

— Ваша светлость, вы не можете презирать меня больше, чем я сам себя презираю.

— Этого я и боюсь — отчасти. — Изумрудные глаза наконец-то встретились с его глазами. — Что в действительности произошло на другом конце света, Джонатан? Не могли бы вы мне рассказать?

Джек покачал головой. Ответить ей невозможно, каковы бы ни были последствия.

Мгновение герцогиня колебалась, а потом пошла по коридору. Джек прислушивался, пока стук ее туфель не стих. Когда воцарилась тишина и он прислонился головой к дверному косяку, ему показалось, что нож медленно поворачивается у него в животе. Зеленые глаза богини тоже затуманились, но только от материнских слез.

Повеление явилось вместе с завтраком. Энн проснулась от солнечного света и от того, что Роберте поставила поднос рядом с кроватью. Ей снились сны — сны о рае, который ищет слепая женщина. Несмотря на ясное утро, она вздрогнула.

— Герцогиня желает, чтобы вы встретились с ней в башне Фортуны, мисс, в десять минут десятого. Опаздывать не полагается. Я принесла горячей воды, а вот здесь платья леди Элизабет. Как ужасно, что вы лишились всех своих вещей! Какая буря!

— Да, — сказала Энн, стараясь проснуться. — Я должна послать записку и поблагодарить леди Элизабет.

Роберте провела рукой по элегантному платью из муслина с узором в виде веточек.

— Молодые леди все уехали, мисс. Они уселись в карету, веселые, как птички, и поехали навестить леди Кроуз.

Значит, Уилдсхей отпустил на волю всех невинных?

Ну что ж, нет смысла лежать в кровати и сетовать на то, что она сделала. Она может встретиться с кем угодно, кроме, пожалуй, Джека.

Глава 10

Башня Фортуны пустила свои древние корни в сердце острова, на котором стоял Уилдсхей. Надев платье, которое воистину было соблазном мирского тщеславия, Энн пошла за лакеем, которого послали проводить ее. Ей полагалось волноваться, но она настолько измучилась, что, казалось, вообще ничего не способна чувствовать.

Лакей постучал, а потом открыл тяжелую дубовую дверь.

Аккуратная, четкая, излучающая самоуверенность мать Джека смотрела в окно. Когда лакей закрыл дверь за Энн, герцогиня повернула лицо к посетительнице.

— Притворяться нет нужды, — сказала она. — Я знаю, что сделал мой сын.

Жизнь словно взорвалась, молоты ударили в груди Энн, вызывая с каждым ударом осознание того, насколько она беспомощна в этом доме. Ни Артур, ни отец«е могли спасти ее, если бы Блэкдауны употребили свою власть, чтобы погубить простолюдинку, которая привела их семейство в такое смятение.

Герцогиня смотрела пристально, словно оценивая свою незваную гостью. Энн с достоинством ждала.

— Итак, мисс Марш, вы погибли, — сказала герцогиня. — И вы только сейчас начали осознавать, что это может означать. Вчера я надеялась, что мои страхи по поводу моего сына ошибочны. Теперь я знаю наверняка, что это не так. Мы все должны иметь дело с последствиями.

— Это моя вина! — выпалила Энн, словно за нее говорил к то-то другой. — Я начала это… я попросила его…

— Возможно, но лорд Джонатан знал, что это значит, а вы — нет. — Герцогиня шагнула вперед, легко постукивая туфельками. — Вина полностью на моем сыне.

— Осмелюсь заметить, ваша светлость, что если бы я вела себя приличнее, лорд Джонатан не… — Энн замолчала и глубоко втянула воздух. — Он действительно не хотел.

— Не хотел? Мой сын? — Герцогиня остановилась перед Энн. — Ах вы бедное, обманутое дитя!

— Наверное, я действительно не знала, что это значит, но если бы я не настаивала, не случилось бы ничего неприличного. Он не… ему было больно. Он хотел быть щедрым. Если кто-то и должен быть наказан, то лишь я одна. Вы не должны заставлять его страдать за мою ошибку.

Энн попробовала сосредоточить взгляд на гобелене, где кавалькада рыцарей в доспехах ехала через заколдованный лес, но они колыхались, как морская пена.

— Вы смелая молодая женщина, — наконец сказала герцогиня. — Я не привыкла, чтобы мне указывали, что я должна делать.

— Прошу прощения, ваша светлость, но я считаю, что должна сказать вам правду.

— Не всегда легко узнавать правду. Значит, вы считаете, что вы его поощряли?

— Да.

Глаза богини заглянули в ее глаза с некоторым сочувствием.

— Конечно, вас воспитывали иначе? Энн покачала головой.

— Мне хотелось узнать… я не могу объяснить. Это какое-то безумие. Шел дождь.

— Шел дождь? — Герцогиня выгнула изящную бровь. — А теперь вы очень боитесь того, как мы решим поступить? Идите и сядьте вот сюда. Не годится, чтобы вы упали в обморок.

Мать Джека подвела ее к двум креслам, стоявшим между двумя книжными шкафами. Она указала на одно из них, и Энн села. Неужели у нее кружится голова? Или все это про — сто слишком нереально?

— Платье моей дочери сидит на вас прекрасно, — сказала герцогиня. — Этот красивый муслин напомнит всем, что вы невинная сторона, а это может смягчить неминуемые страсти остальных членов семьи. — Она улыбнулась, хотя в мелких морщинках вокруг ее зеленых глаз было что-то похожее на большое горе. — Через несколько минут к нам присоединятся герцог и двое моих сыновей. Никто не собирается наказывать вас, но Райдерборн может немного забыться. Мой младший сын, конечно, устоит перед испытанием огнем.

— А я нет? — спросила Энн. — Я заслужила.

— Это дело взглядов. Не вы мишень, в которую мы метим, но мы не пощадим вашей чувствительности. Даже лорд Джонатан должен возмутиться из-за того, с чем вы заставили его столкнуться. Это может быть неприятно — если хотите, можете уйти.

— Если ваша светлость позволит, я предпочитаю остаться. Герцогиня отошла на несколько шагов.

— Прекрасно, — сказала она. — На кон поставлено ваше будущее, хотя не сомневайтесь — вас не выбросят в мир без поддержки. Однако та жизнь, которую вы планировали до вчерашней ночи, теперь изменилась. Вы сознаете, что одним из последствий поведения моего сына может быть беременность?

Предательский румянец пополз по шее Энн. Она кивнула и подумала, почему бы ей не убежать сейчас, пока есть возможность, но дверь уже открывалась.

В комнату вошел мужчина с лицом сокола. Герцог шел, опираясь на трость, но он также опирался о руку высокого молодого человека, который не мог быть никем иным, как только его старшим сыном. Энн встала и присела в глубоком реверансе. Взгляд лорда Райдерборна оценил ее с ног до головы, а потом он коротко кивнул в знак приветствия. Герцог не обратил на нее внимания.

Она была невидима, как прислуга.

Брат Джека помог отцу усесться в резное деревянное кресло с высокой спиной, а потом стал у камина, сложив руки за спиной. Герцогиня, шурша шелками, села у противоположной стороны камина. Сосланная в свою заводь у стены, неуместная, как незажженная свеча, Энн села.

Все молча ждали.

Когда часы на камине начали бить, дверь снова отворилась.

Чтобы войти в комнату, Джеку пришлось нагнуть голову, . потом он остановился на мгновение, обрамленный дверным проемом. Выглядел он безупречно: накрахмаленный белый батист, темный фрак, волосы аккуратно подстрижены. Падший ангел, нарядившийся джентльменом.

Его взгляд сразу устремился на Энн, но темные глаза выдавали странную пустоту, как у человека, столкнувшегося с привидением.

Кровь отхлынула у нее от лица.

Он напугал ее в доме тетки. Он выглядел устрашающе в фаэтоне своего кузена. Он заставил ее смеяться своими шутками в фермерской двуколке. Он сокрушил убийц, которые выскочили из тумана. Он стал страстным любовником на одну безумную ночь. И вот он снова совершенно незнакомый человек.

Зачем она осталась? Теперь вряд ли можно будет уйти, не произведя еще большего смятения. Одна ночь. Ошибка. Джек не думал, что будут последствия. Теперь он стоял перед гневом своей семьи и крахом своих мечтаний.

Энн опустила глаза. Что бы ни думала и ни сказала герцогиня, случившееся на самом деле не было его виной. Он должен сожалеть об этой опрометчивой сделке с невообразимой горечью. И словно она стала невидимой также и для него, Джек вышел на середину комнаты и поклонился.

— Я здесь, — заявил он, — и готов к наказанию.

— Герцогиня и я не хотим терять время на упреки, Джонатан, — сказал герцог.

— Хотя они и прозвучат, без сомнения, в какой-то момент в течение беседы, — ответил Джек.

— По вашей вине погублена добропорядочная молодая леди. Вы не можете не придать этому значения.

Джек дернулся, будто его ударили.

— Не придать этому значения! Никто в этой комнате не сознает больше, чем я, значения нанесенного мной оскорбления. Но я не допущу, чтобы мисс Марш унижали или заставляли страдать под перекрестным допросом. Чья была идея, чтобы она присутствовала ПРИ разговоре? Матушки?

— Джонатан, мисс Марш здесь по собственному желанию, — ответила герцогиня. — Вы не полагаете, что ее интересует решение?

Утреннее солнце пробилось внезапно в окно. Столб света омыл волосы и плечи Джека. Отвратительные синяки все еще виднелись на его виске и щеке, но его профиль сиял чисто и ясно на фоне темной каменной стене позади него.

— Она боится, — сказал он. — Она пытается победить свой страх.

Райдер наконец отвернулся от камина.

— Если бы ты хоть немного заботился о ее чувствах, ты бы не овладел ею.

— Но я это сделал. — В голосе Джека звучала зловещая мягкость. — Что налагает на меня определенные обязательства перед ней, ты не находишь?

— Это на всех нас налагает обязательства, — заметила герцогиня. — Сент-Джорджи не губят добропорядочных дочерей священников никаких церквей, не обеспечив последствия.

— Обычным ответом было бы немедленное венчание, — сказал Джек.

— Вы не обычный соблазнитель, — возразил герцог. Герцогиня была очень бледна, ее глаза не отрывались от сына.

— И все же вы это предлагаете?

— Брак? — Джек стоял, свободно скрестив руки за спиной, с головой, слегка наклоненной, когда он встретил взгляд матери. — Есть и другие моменты, не в последнюю очередь ее собственные пожелания, но я, разумеется, сообщаю вам, что я готов.

Герцог поджал губы, сложил ладони на верхушке своей трости, а потом оперся подбородком о руки.

— Вот как? — удивилась герцогиня. — Однако пока нет никакой надобности, чтобы вы предлагали себя в жертву. Если окажется, что мисс Марш не ждет ребенка, мы можем вернуть ее родителям с соответствующей компенсацией.

— Компенсацией, изъятой из моего личного состояния, конечно, — сказал Джек с иронией. — Не очень суровое наказание для меня. Полагаю, я вряд ли это замечу.

— Вы это заметите, — пообещала герцогиня.

Если неосязаемые струны связывали мать с сыном, то они были натянуты до предела. Почти зримое напряжение излучало вихри, Энн затошнило от страха.

— Так что она станет обладательницей недурного приданого. Увы, я считаю, что мисс Марш окажется слишком честной, чтобы скрыть правду от своего жениха или от отца.

— Если ее родители не примут ее обратно или если при данных обстоятельствах она не пожелает выйти замуж за своего жениха, мы можем найти для нее подходящее место. Финансировать это будете также вы. Как бы то ни было, ее будущее обеспечено, и больше вы ее не будете терзать.

— Изложено лаконично, ваша светлость, — сказал Джек. — А что, если будет ребенок?

— Тогда мы с сожалением будем настаивать на венчании. Герцог и я согласны на это, однако не обязательно с вами. Мы считаем, что если мы предложим ее жениху достаточную приманку, он все же согласится жениться на ней.

— Вы, очевидно, не принимаете в расчет любовь, которую мистер Трент может питать к своей нареченной. — Голос Джека был гневным. — Он, возможно, захочет жениться, несмотря на нас, а не из-за нас. Но если его привязанность недостаточна или если оба они окажутся щепетильными, мы можем использовать нашу власть и богатство, чтобы обеспечить их связь? Бедному человеку нужно обладать немалой гордостью, чтобы пойти наперекор герцогу и герцогине Блэкдаун. Мисс Марш, конечно, сразу же сдастся, если мы пригрозим погубить либо ее семью, либо ее жениха.

Райдерборн слушал, наклонив голову. Теперь он резко повернулся к брату.

— Ради Бога, Джек, никто не говорит о том, чтобы погубить ее семью.

— Да, но это подразумевается, не так ли? — сказал Джек, взглянув на него. — Матушка пытается быть вежливой, но можно не сомневаться — под бархатом скрывается сталь. Если мистер Трент не захочет растить чужого ребенка, как еще мы сможем заставить его это сделать? И если угроз и приманок все же окажется недостаточно, мы, без сомнения, найдем подходящего человека, который возьмет мисс Марш в обмен на обещание хранить все в тайне и большую часть моего состояния.

Глаза Райдера сверкнули.

— Ты собираешься настоять на том, что подходящая альтернатива — тебе самому жениться на ней?

— Я считаю, что это обычный выход из положения, когда джентльмен — даже герцогский сын — соблазняет девственницу, если только мисс Марш не решит иначе по собственной воле.

Трость отца с силой ударила в пол.

— Не может быть вопроса о том, чтобы вы оставались в Англии.

— Требует ли это дальнейших объяснений? — спросила герцогиня.

Герцог искоса взглянул на жену.

— Вы произвели на свет бродягу, сударыня. Отпустите его!

— Я все равно вернусь на Восток, как только смогу, — сказал Джек. — Но это путешествие может быть отложено ради свадьбы.

Герцог снова стукнул палкой.

— Ради Бога, сэр, вспомните, кто вы!

Поза Джека могла принадлежать танцору или убийце.

— Как я могу забыть, ваша светлость?

— Тогда вы признаете, что существует определенный диссонанс в мысли о том, что кто-то из моих сыновей будет заарканен для жизни с мисс Энн Марш из Хоторн-Аксбери!

Райдер вышел на середину комнаты.

— А как насчет последствия такого нечестивого союза для леди?

— Я не причиню ей вреда, — сказал Джек. — Я не совсем чудовище. Если ты помнишь, меня воспитывали как английского джентльмена.

— Ты уже причинил ей вред, — бросил Райдер. — Не мог не расстегивать штаны.

Кровь Энн то вскипала, то леденела, но теперь она вспыхнула, обжигая шею и лицо. Ей хотелось сглотнуть, но язык словно заполнил весь рот.

— Это не есть истинная причина вреда, — спокойно сказал Джек.

— Что ты хочешь сказать, черт побери? — Пальцы Райдера сжались в кулаки. — В глубине души ты ведь даже не считаешь, что поступил бесчестно?

Твердый взгляд Джека не дрогнул.

— Сейчас не время и не место обсуждать мою философию, Райдер.

Герцогиня разгладила рукой юбку.

— Но все тесно связано с ней, Джонатан. Пожалуйста, ответьте вашему брату.

— Хорошо. Я поступил неправильно, поставив мисс Марш в такое положение. Я поступил неправильно, причинив страдания ее жениху, человеку, которого я никогда не видел. Я поступил неправильно, неверно оценив свои желания. Однако я не согласен, что леди не должна ни в коем случае знать об эротической стороне жизни только потому, что она обвенчана с дурацким английским джентльменом.

Райдер отошел к окну. Он уперся руками в открытые ставни и наклонился, глядя из окна.

— Ты хочешь, чтобы мужчины вели себе как животные? Были добычей своих инстинктов?

— Вовсе нет. Я хочу, чтобы мы были честны относительно наших желаний. Я хочу, чтобы мы принимали страсть, а не демонизировали ее. Не знание выгнало нас из Рая, выгнал страх.

Герцог смотрел так, словно его младший сын вырос с двумя головами.

— Вы добавляете к вашим грехам богохульство, сэр?

— Я не хотел никого оскорблять, — мягко возразил Джек. — Но отрицайте естественные потребности человеческого тела во имя добродетели, допустите торжество полового пуританства — и результатом будет только лицемерие, проституция и человеческое страдание, как доказывает хотя бы одно посещение Лондона.

— Мой сын, очевидно, презирает английскую культуру. — Герцогиня встала. — Но ведь Восток не предлагает ничего лучшего, не так ли, Джонатан? Только бесконечный бег от себя, но в сердцевине лежит бесчестье, точно червоточина. Ты гонишься за пустотой. Награду, которую ты ищешь, может найти только человек с чистым сердцем.

— У вас двое сыновей, матушка, — сказал Джек. — Но вы правы, как всегда. Кто еще может заглянуть одним взглядом в каждый скрытый угол моей души и найти ее неполноценной?

Герцогиня остановилась перед ним и посмотрела ему в глаза.

— Я вырастила вас не для того, чтобы вы причиняли страдания каждой женщине, которая любит вас.

Солнце мерцало на матери и сыне, словно они были одни в комнате. Погруженный в тень герцог сидел неподвижно у огня, лицо у него окаменело. Райдер смотрел в окно пустым взглядом. Энн сжала руки на коленях, сознавая, что она ничего не понимает в подводных течениях этого страстного личного разговора.

— Потому что я уехал в Индию против вашей воли? — тихо спросил Джек. — Потому что вы не могли руководить мной и по-прежнему не можете?

— Я не настолько глупа, но мне невыносимо потерять вас.

— Значит, вас не радует, что мои обязательства перед мисс Марш дают вам возможность заставить меня остаться в Англии?

Герцогиня положила руку на рукав Джека, словно стремясь удержать его.

— Это всегда было желанием моего сердца, но теперь я готова отказаться от него.

Джек устремил взгляд на нее пальцы.

— Вы были правы, негодуя на мой отъезд из Уилдсхея несколько лет тому назад. Я поехал в Азию без какой-либо особой цели, просто очередной бесполезный отпрыск английской знати захотел увидеть мир. Но оказавшись там, я обнаружил, что в конце концов обрел нежданный дар, позволяющий следовать к некоей цели.

— Цели многосторонней, насколько я понимаю, — сказала герцогиня. — Эта цель вела вас через пустыни и горы. Но тот сын, которого я любила и хотела удержать при себе, умер, не так ли, где-то на этих высоких перевалах?

Джек стоял без движения, слегка наклонив голову. — Да.

— И так вы стали человеком, который посвятил себя откровенной погоне за чувственными наслаждениями, перемежая их дикими и смертельно опасными приключениями? Мой сын теперь ревностный поборник эротических искусств, который презирает всякие цивилизованные ограничения?

— Эротическое искусство и ограничения не являются взаимоисключающими, ваша светлость. Напротив.

— И все же вы без колебаний решили потакать своим самым основным потребностям, оставшись на одну ночь наедине с невинной девушкой, которая доверилась вам?

— Для этого у меня нет оправданий. Герцогиня опустила руку и отвернулась.

— Я думала, что, может быть, рассказы, которые я слышала, несправедливы. Я надеялась, что мой Джек вернется ко мне, старше и мудрее, возможно, но не изменившимся в глубине души. Но станете вы отрицать, что были добровольным учеником у самых бесстыдных куртизанок и наложниц? Что вы вступали в связь с каждой похотливой, экзотической женщиной от Греции до Азии, которая предлагала вам свои развратные объятия?

— Я не жду, что вы поймете, ваша светлость, но все было не так.

— Я не желаю знать, как оно было, — сказала герцогиня. — Я читала ваши письма все эти годы со все нарастающим страхом за вас. Мне нет дела до ваших эротических пристрастий, но неужели выдумали, что сможете скрыть от родной матери свою сущность? Вы будете отрицать, что Англия никогда больше не удовлетворит вас?

— Существуют иные причины, почему я должен вернуться в Азию.

— Из-за которых Уилдсхей патрулируется и охраняется от незваных гостей, пока мы разговариваем? — Райдер подошел к нему. — Какая неприятность действительно последовала за вами на родину?

На мгновение Джек встретился взглядом с отцом. Герцог покачал головой.

— Неприятность последовала за мной, когда я уехал, — сухо улыбаясь, сказал Джек. — Ты ведь не думаешь, что это я привез ее с собой?

— Каковы бы ни были твои цели, я думаю, что жалкая английская сексуальность и девственная английская невеста ничуть тебя не интересуют, — сказал Райдер. — Я думаю, что ты стал развращенным.

— Развращенным? Ни ты, ни матушка не понимаете, о чем вы говорите.

— Но факты нельзя игнорировать, — настаивала герцогиня. — А я готова отказаться от своих мечтаний. Они каким-то образом разбивались, одна за другой, с того дня, когда ты родился. В погоне за упадком ты растратил свои природные силы. Ты разрушил честь позором, не оставив в сердцевине ничего, кроме этой хрупкой, умной гордыни. Англии и этой молодой женщине будет лучше без тебя.

Испытание огнем. Под темным загаром и синяками пепел мерцал в тугих завитках его ноздрей, в глубоких, как печаль, линиях, врезавшихся по сторонам рта.

— Я не могу объяснить, — сказал ей Джек наконец. — Но я признаю свою вину перед мисс Марш. Я готов принять наказание. Единственное, чего я не стану делать, — это умолять.

Герцогиня села, расправив юбки.

— Вы полагаете, что я добиваюсь от вас именно этого, Джонатан?

— Я думаю, что это только малая часть того, чего вы хотите от меня. Все это давно превратилось в игру, не так ли?

Райдер подошел с другого конца комнаты.

— Игру?!

Джек посмотрел на брата.

— Конечно. Ее светлость хочет, чтобы я спрятал мой позор в ее юбках и молил о материнском прощении — не за то, что я сделал, но потому, что я не стал тем, кем она хотела меня видеть.

— Значит, ты не сожалеешь?

— Я преисполнен сожалений больше, чем могу выразить, но только потому, что причинил вред мисс Марш. Но ведь речь не об этом? Как бы тщательно она ни исследовала мою душу, ничто из того, что говорит матушка, не может заставить меня остаться в Англии. Понимая это, герцог и герцогиня уже пришли к единственному возможному решению, хотя по очень разным причинам.

Энн стиснула руки так, что костяшки побелели. Они что, забыли о ней? Даже Джек?

— Какому решению? — Голос Райдера был колким, как лед.

— Конечно, брак.

Райдер повернул лицо к отцу.

— Ваша светлость, конечно же, не может разрешить подобный брак!

Как вскакивает тигр, лежавший в засаде, Джек шагнул вперед, и солнце скользнуло по его спине.

— Ради Бога, Райдер, пойми причины! Какие бы слухи ни распространяла тетя Матильда, правда непременно обнаружится. Даже если я дам целое состояние мисс Марш в приданое, она все равно останется отвергнутой любовницей пресловутого лорда Джонатана Деворана Сент-Джорджа. Если Трент не женится на ней, что с ней станется? Она не может вернуться домой, ведь у нее есть незамужние сестры. Позволит ли ее отец, чтобы ее позор погубил и их будущее тоже? Или она должна начать жить самостоятельно, как падшая женщина, отрезанная от друзей и родных, став добычей каждого честного, нравственного англичанина, который считает, что любая подобная женщина годится для забавы?

— Ты думаешь, что брак с соблазнителем будет лучше?

— Времена изменились, сэр, — бросил герцог. — В наши дни мы удерживаем наше положение, только пока сохраняем уважение к средним классам, а их мораль строже, чем у нас. Если девочка не выйдет за этого Трента, она выйдет за Джонатана.

— Значит, вы больше не думаете, что для чести нашей семьи будет гибельно, если один из Сент-Джорджей будет «заарканен» дочерью диссентера? — язвительно спросил Джек. — Конечно, я всего лишь младший сын, но ваша светлость немного высокомерны в решениях насчет мисс Марш. Разве она не может иметь собственное мнение?

— Черт побери, неужели никто в этой комнате не понимает, что эта молодая женщина будет также обречена на жизнь с моим братом? — Лицо Райдера страдальчески исказилось. — Мысль о всякой невинности, попадающей в его власть, ужасает меня так же, как ужасает и матушку. Я не могу безучастно позволять моему брату и дальше развращать невинную англичанку.

— Она не будет в его власти, и она не будет его, чтобы он развратил ее, — сказала герцогиня. — Ваш брат даст мисс Марш только защиту своего имени. Будучи нашей невесткой, она сможет пользоваться богатством и его плодами и жить без скандала, будет ребенок или нет. Джек же немедленно покинет Англию. Он никогда больше ее не увидит.

— Я намереваюсь вернуться в Азию, — сказал Джек. — И не намерен умирать здесь.

Слезы замутили изумрудные глаза.

— Значит, это наше общее наказание.

— Значит, вы ходите с козырей. — Лицо у Джека стало как каменное. — Признаюсь, я ожидал большей тонкости и проницательности.

Герцогиня плачет! Он заставил свою мать плакать! Энн встала, ухватившись за край книжного шкафа. Мгновение комната кружилась, а потом гнев унес прочь это головокружение, и все стало четким и ясным.

— Нет! — крикнула она. — Нет! Я не согласна! Прекратите! Вы можете погубить меня, и вы можете погубить мою семью, но вы не можете заставить меня выйти за кого-либо замуж против моей воли.

Джек сразу же направился к двери, словно для того, чтобы дать ей как можно больше места, но остальные повернулись и потрясенно уставились на нее.

— Как вы смеете обсуждать мое будущее, словно я — часть обстановки? — с яростью продолжала Энн. — Ни один из вас ничего не знает об истинной природе любви. Что бы я ни сделала, что бы вы ни собирались сделать, мой отец никогда не бросит и не прогонит меня — и Артур тоже!

Джек положил руку на засов.

— Энн! Не нужно! Мне следовало настоять, чтобы вы ушли раньше. Прошу вас, пойдемте!

Ее сердце переполняла горечь.

— Оставьте меня в покое! Возвращайтесь в Азию ко всем этим экзотическим женщинам либо оставайтесь в Англии и женитесь на леди, которая не смутит вашу семью неподходящими связями! Мне все равно!

— Вы не можете смутить никого из Сент-Джорджей, — сказал Джек. — Мы не знаем, что такое стыд.

Он распахнул дверь, потом вернулся и стал рядом с герцогиней. Он наклонился и что-то прошептал матери на ухо. Ее зеленые глаза потемнели.

— Мы совершили ошибку, — сказала Энн, дыхание у нее прерывалось, — но она настолько же моя, насколько ваша. Возможно, человек с таким скромным происхождением не может до конца понять всех тонкостей знати, но мы понимаем честность. Я не просто жертва и сама создам свое будущее, одна, если потребуется.

— Вы предпочтете бедность и позор замужеству с моим братом? — спросил Райдерборн. — Так я и думал!

— Благодарю вас за вашу заботу, милорд. Но в бедности нет позора, как нет его и в ошибках честного сердца. Поэтому мне бы очень хотелось, чтобы вы и ваша семья признали, что я — независимый человек с собственным разумом и душой.

Энн кинулась к открытой двери и вылетела из комнаты.

Она бежала, ничего не видя, пока не добралась до лестницы. Она помчалась наверх, подобрав юбки обеими руками, шагая через две ступеньки. Драконы извивались и ревели на столбах винтовой лестницы. Еще одна лестница вела наверх. Лакеи и случайные служанки видели, как она бежала, лишь один молодой человек в белом парике отошел от других и последовал за ней.

— Что вы делаете? — спросила она, поворачиваясь.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он, слегка покраснев. — Приказание герцога, ради вашей безопасности.

— А, — сказала Энн, — верно. Я ведь узница, да? Во всяком случае, идите впереди, потому что я совершенно запуталась.

Джек закрыл за ней дверь и прислонился головой к филенке.

— Ну, — сказала его мать, — у утенка растут крылья. Я подозревала, что она на это способна!

— Растут крылья? — спросил Джек. — Хотелось бы мне, чтобы мои были такими же яркими, потому что крылья мисс Марш заставили бы устыдиться зимородка.

Герцогиня подняла глаза.

— Интересно, что вы знаете о стыде, Джонатан?

— Ничего, что я впитал бы с вашим молоком, ваша светлость. В то время как я сосредоточился на том, чтобы играть в вашу славную игру в разногласия, Энн оказалась невольной жертвой, в конце концов. Я прощу вам все колючки, которые вы хотите всадить в мое тело, но я не прощу вам того, что вы подвергли ее этому, и я не могу простить себя за то, что не предотвратил это. Герцогиня встала.

— Эта рана для нее несерьезна, и это было необходимо.

— Запугивать ее? Поселить страх и смятение в ее сердце?

— Было необходимо, чтобы она поняла, насколько невозможно для нее совместное будущее с вами, прежде чем она влюбится в вас еще сильнее.

На мгновение сердце у Джека замерло, словно он неожиданно и тяжело упал с взбрыкнувшей лошади.

— А, — сказал он, — значит, колючку вогнали поглубже, и я должен закружиться, забарахтаться и, задыхаясь, просить о милосердии, о помощи?

— Ничто из того, что я могу сделать, не причинит ей такого вреда, какой уже причинили вы. Хотя это, вероятно, все же можно исправить. Если она позволит себе принять этого мистера Трента, он будет пользоваться покровительством герцога и герцогини. Они будут богаты. Ее сердце уцелеет, но не мое. Знать, что вы вели себя так бесчестно, что вы отвергли меня и все, чему я вас учила… Будь я проклята, если я позволю вам покинуть меня снова, не покарав!

— О, я готов платить, ваша светлость! Однако только моя мать в состоянии ввести такой налог, который может до самого дна вычерпать мою платежеспособность.

Джек поклонился, распахнул дверь и побежал за Энн.

Она стояла на зубчатой стене, где часть защитной стены соединялась с массивом башни Фортуны, и смотрела на далекий берег. Позади нее смущенно мялся лакей, без сомнения, стараясь соблюсти хрупкое равновесие между охранением и покушением на уединение гостьи.

Энн всячески старалась на замечать его. Облака плыли, бросая на зеленые окрестности то свет, то тень. Где-то там находится Хоторн-Аксбери: ее отец и мать, братья и сестры. Люди, которые любят ее. Люди, которые простят ее и спасут ее от этого, захочет ли Артур жениться на ней или нет.

Она не могла думать об Артуре. Если она пыталась вообразить его лицо или что-то из их разговоров, каждый приятный момент терялся в тумане самообвинений и вины. Никогда в жизни никому она не причинила такого зла. Артур ни в чем не виноват. Он любит ее.

Она погубила все.

Шаги послышались на каменных ступенях, легкая поступь приближалась.

— Славный Грейем, — сказал голос Джека, — вы можете вернуться к вашим обязанностям.

Энн вцепилась в каменный зубец обеими руками. Тяжелые ботинки лакея застучали вниз по лестнице.

— Вы будете со мной разговаривать? — спросил Джек. Легкий ветерок шевелил прядки волос вокруг его лица и цеплялся за ее муслиновую юбку. Даже одежда на ней чужая. Самозванка, в доме герцога, и она… она даже не знала таких слов. Она согрешила с сыном герцога.

Энн провела рукой по глазам и по-прежнему стояла к нему спиной. Но сознавала его присутствие.

— Я поступил неправильно, не предотвратив этого, — сказал Джек. — Я представляю себе, что вы должны чувствовать.

— Сильно сомневаюсь в этом, — отозвалась она.

— Вы преисполнены негодования — на себя, на меня. Вы думаете, что было бы лучше, если бы вы никогда не видели меня, если бы древо познания не уронило свой горчайший плод вам в руки. Еще есть горе и вина, а к тому же маленький темный страх — а вдруг вам не хватит храбрости и в конце концов моя семья одолеет вас.

Энн обернулась. Он стоит и смотрит на нее, дверь за его спиной закрыта, зубчатая стена отбрасывает тени к его ногам. Солнечный свет проходит резко по его лицу, кожа у него темно-смуглая, загорелая, его глаза — лесные тени и грех.

— Откуда вы знаете?

— Наверное, я тоже испытываю многие из этих неприятных чувств. Никто из нас не может переделать то, что случилось. — Он подошел к ней, ветер трепал его волосы. — Мне нужно знать, что вы намерены делать.

— Моя жизнь была счастливой, пока я не встретила вас. Ничто теперь не может исправить ее, если только Артур не увезет меня.

Губы его слегка сжались, он отвел глаза.

— Значит, спорить больше нет нужды? Если мистер Трент не придет вам на помощь, вы можете получить мое имя и состояние, не получая меня.

— Правда ли то, что сказала герцогиня, что вы посвятили себя… экзотическим чувственным наслаждениям?

— Да, до некоторой степени. Но не бойтесь, как только все будет улажено, я удалюсь из вашей жизни так быстро, как только смогу.

— Так о чем же все это было сейчас в башне Фортуны? Я не понимаю. Что это за семья? Вы что, все ненавидите друг друга?

— Возможно, мы, Сент-Джорджи, ценим ум больше доброты. Это не значит, что мы не любим друг друга. Это значит, что мы хорошо умеем причинять друг другу боль.

— Даже ваша матушка хочет сделать вам больно?

— Я обманул ее ожидания. Она не может этого вынести. Энн оглянулась на него, припав к грубой каменной стене.

— Я тоже обманула ожидания отца и матери. Папа будет сокрушен, но он не захочет меня наказать. Как и Артур. Любовь и доброта — две стороны одной монеты, не так ли? Как можно их разделить?

— Если бы человеческие страсти, обычно действующие во имя любви, не включали в себя гораздо большего, чем доброта, мисс Марш, мы бы с вами не оказались в нашем теперешнем затруднительном положении.

Она замолчала, вглядываясь в его глаза. Страсть пылала на его скулах, расплавляя ее решимость. Ее сердце билось тяжело, разрываемое смятением до самой сердцевины. Краткий безумный миг она надеялась, что он прижмет ее каменному парапету и поцелует, даже возьмет силой. Ей хотелось, чтобы он был побежден желанием, хотелось, чтобы он снова погрузился вместе с ней в то блаженное безумие. Нелепая, унизительная слабость. Она ее презирала.

— Я не хочу больше иметь с вами ничего общего, — сказала она. — И мне кажется, что вы видеть меня не можете.

— Кто это предположил? Герцогиня? Моя мать умна. Она не непогрешима. Хотя вряд ли имеет значение, конечно, каковы мои чувства.

— Каковы бы они ни были, — бросила она, — они достаточно поверхностны.

Джек отвел глаза.

— Не так-то просто для семьи герцога любить просто, не задумываясь. Наш ранг создает трудности, мы никак не можем избежать их.

— Даже друг с другом?

— Особенно друг с другом. — Он снова посмотрел на нее со своей резкой, иронической прозорливостью. — Давайте попробуем: немного сухой беспристрастности, и вы, может быть, поймете. — И, не дожидаясь, не глядя, идет ли она за ним, Джек двинулся по стене к полукруглой двери. Он распахнул дверь — там оказалась витая лестница. — Эта лестница приведет нас на крышу башни Фортуны.

— Для чего?

— Либо ваш праведный гнев, ваше природное любопытство, либо ваше чувство юмора поддержат вас, если только вы не боитесь высоты?

«Я не боюсь — до тех пор, пока я с вами!» Из какого-то глубокого, таинственного места Энн явилось некое язвительное веселье, хотя ярость все еще окрашивала ее чувства, как уксус, вылитый в вино.

— Нет, — сказала она, — я так не думаю. Однажды я поднялась на верх церковной башни в Хоторн-Аксбери.

— Тогда ничего, Уилдсхей ничуть не ближе к небу, чем официальная церковь.

Она прикусила губу, не зная, пытается она подавить смех или слезы, и пошла за ним.

Они вышли на самую высокую из башен. Нагромождение крыш расплескалось во все стороны, словно ребенок ударил топором по торту. Только каминные трубы и флагшток с развевающимся на нем штандартом пронзали огромную чашу неба. Открытая местность простиралась под ними.

— Вся земля, которую вы можете видеть, принадлежит Уилдсхею, — сказал Джек. — Вся эта ответственность: фермы, деревни, лавки, рынки — жизни сотен, если не тысяч людей. Вот что означает власть. Это и свод законов; это и проявление величия; это и нравственное руководство. Моим предкам это показалось бы странной мыслью, но определенный декорум — вот чего современный мир требует от герцогов. Райдер должен был быть воспитан так, чтобы он мог в один прекрасный день взять бразды правления всем этим в свои руки. Он должен мотивироваться сочувствием и справедливостью, но без сантиментов и страсти. Мой отец получил такое же воспитание.

— Без страсти? А что же еще было проявлено только что в башне Фортуны?

— Игра.

— Сердцами, как игровыми фигурами?

— Возможно. Моя семья сердится не только потому, что я их разочаровал, но потому, что они считают, что я оказался вне пределов их досягаемости. Возможно, мне слишком многое позволяли. Тогда как Райдер всегда знал, чем он должен стать, меня воспитывали только ради того, чтобы я был под рукой на случай, если понадоблюсь, чтобы занять его место. Иначе я просто бесполезен. В результате я пользовался значительной свободой.

— Что превратило вас во врага родного брата?

— Врага? — Джек отошел, и волосы его бешено взметнулись. — Райдер расстроен только потому, что он очень любит, и эта любовь заставляет его бояться меня. Когда мы были мальчиками, мы носились вместе, как варвары.

— Вы пытаетесь убедить меня, что когда-то вы были «как все люди»?

— Нет, конечно, я никогда не был как все, даже в детстве. Может быть, поэтому мне так нравится ваше общество. — Он отворил маленькую дверцу. — Боже, удивительно, что это все еще здесь!

Мускулы на его спине напряглись, когда он вытащил большое деревянное корыто из какого-то помещения вроде кладовки. Энн смотрела на него. Сердце у нее билось, как барабан. «Мне так нравится ваше общество»?

— Как я могу доверять всему тому, что вы говорите? — упрямо спросила она.

Если у вас хватит духа, я это докажу! — Джек подтащил корыто к основанию трубы и ударил по нему кулаком. Крыши уходили в разные стороны в головокружительном беспорядке. — Мы с Райдером проделывали это тысячу раз — летали на нашем деревянном драконе по шиферу до крыши большого зала. — Он уравновесил корыто, сел на него, потом развел руки, обняв пространство перед собой. — Прошу садиться! Если только вы не боитесь…

— Я не боюсь ничего, что вы можете сделать.

— Тогда доверьтесь мне!

С каким-то слепым вызовом она подошла к нему и села на корыто. Он удобно удерживал ее перед собой сильными бедрами с обеих сторон.

— А теперь, сударыня, держитесь! Полет дракона!

Корыто полетело по плоской крыше с грохотом тысячи галопирующих лошадей. У края с желобом их деревянная колесница подпрыгнула, поднявшись в воздух, словно у нее выросли кожаные крылья. Энн вскрикнула и обеими руками вцепилась в Джека. Завывая, как баньши, он привлек ее к себе, а сам откинулся назад, чтобы уравновесить их полет.

Они опустились с грохотом на вторую шиферную плоскость. Ее спина прижалась к его животу и груди. Его сильные бедра обхватили ее ноги. Мышцы его рук туго пружинили под ее руками, а его мужское радостное возбуждение звучало у нее в ушах. Ее кровь отозвалась, ее тело растаяло. Легкомыслие и беспечность вновь пели в ней. У нее захватило дух.

Корыто соскочило со второй крыши, продержав их еще одну долю секунды в свободном полете, а потом опустилось на каменную террасу, окруженную стеной с зубцами, и остановилось.

Платье задралось от ветра до колен, показав чулки и ботинки, мелькнули завязанные подвязки. Вспыхнув, Энн потянула юбки вниз и, шатаясь, встала.

— Боже мой! — Она снова села, потому что колени у нее подгибались. Ее тело превратилось в ручейки горячей меди. — Кажется, я доверила вам мою жизнь!

Мгновение Джек стоял, как прикованный к месту — что-то открытое и уязвимое было в его глазах, — потом наклонился и предложил ей руку. Энн ухватилась за его пальцы и встала. Вся ее ярость исчезла в ярком сиянии его веселья. Одно мгновение они стояли лицом друг к другу. Смех оставил глубокие морщины по обеим сторонам его рта. Она поняла с головокружительной уверенностью, что ему хочется ее поцеловать.

Если бы она заколебалась, если бы выказала хотя бы легчайшую склонность к согласию, он вновь прижался бы губами к ее губам, и она бы окончательно растаяла. Картины замелькали, как фейерверк, — этот мужчина обнаженный, его тело соединено с ее телом, это блаженство, которому суждено превратиться в горькие сожаления. Женитьба на ней означала бы для лорда Джонатана Сент-Джорджа наказание. Он все равно оставил бы ее.

Тем не менее Энн знала, что она все еще хочет этого. Хочет его. Как смешно так сердиться на человека просто потому, что он дал ей именно то, о чем она просила! Она высвободилась и отошла к краю террасы. Далеко внизу зиял двор замка. В центре его на дереве пенились цветы.

Щебечущий крик раздался над ее головой. Ветерок обрел силу, погоняя тучи и неровный полет ласточек по небу. Джек повернулся и проследил за ними взглядом, словно стремления его души были заключены в этом непрестанном полете. Письмена ее будущего не были частью его плана. Почему это причиняет такую боль, когда она уже решила, что жизнь ее потечет куда лучше, если его не будет рядом?

— Почему вы не хотите остаться здесь? — спросила она. — Вы родились во всем этом богатстве, власти и свободе. У вас, должно быть, было все, чего хотело ваше сердце.

— Не совсем. — Птицы взвились вверх со стремительной грацией.

— А чего же вы хотите на самом деле? Улететь, как ласточки? Куда они улетают каждую зиму?

— В Африку, Азию — кто знает? Все это белые пятна на карте.

Джек присел на корточки и прислонился к каменной стене.

— Хотите действительно узнать, чего мне хотелось всю жизнь?

— Путешествий? Наслаждений?

— Мне бы хотелось иметь вашу уверенность, мисс Марш. Энн искренне удивилась:

— Но я ни в чем не уверена.

— Вы уверены в вашем отце и матери. Вы даже считаете, что знаете, кто вы. Вы уверены в вашем нравственном кодексе, даже если уклонились от него. К несчастью, как я сказал недавно, для герцогов это сложнее.

Она положила руки на каменные перила, шероховатые и сырые под ее руками.

— Любить ребенка? Дать маленькому ребенку безопасность и уверенность?

— Конечно, этого хочет всякий ребенок — отца и мать, которые любили бы его или ее безоговорочно, не рассуждая и не обвиняя.

— У меня это было, — сказала Энн. — И сейчас есть. Разве вас никогда так не любили? Даже когда вы были маленьким?

— Может быть, взамен этого мне была дана жажда свободы.

— Но ваша мать не думала, что вы воспользуетесь ею?

Горсточка ласточек опустилась вниз и уселась в ряд на соседней крыше. Их вилкообразные хвосты отсвечивали на солнце сине-черным.

— Моя мать считает, что я злоупотребил ее доверием. Так оно и есть.

Ее лицо вспыхнуло.

— Овладев мной?

— Да, но она больше озабочена тем, что я принял убеждения, которые сделали это возможным. Вот чего она не может простить.

— Убеждения? — спросила она. — Убеждения относительно… любви?

Джек встал и подошел к ней так близко, что можно было его коснуться, и его двигающаяся тень спугнула птиц. Кровь побежала по ее жилам быстрее, словно прилив.

— Вот именно, — сказал он, — шокирующие иноземные убеждения. И если верить герцогине, такие, какие непременно разобьют сердце любой невинной английской леди. Герцогиня верно поняла, что по сути своей я — чужак. Вы любите меня, мисс Марш?

Энн покачала головой и отвернулась, оглушенная грохотом в ушах.

Он не хочет ее, он возвращается в Азию. Он хочет, чтобы она вышла замуж за Артура. Но глубже всего этого горя — неистовство, бешеный гнев на саму себя, что она оказалась такой глупой, что не сумела совладать со своим сердцем.

Конечно, она влюблена в него — такого блестящего и талантливого. Влюблена, как глупая юная девушка, и испытывает настоящую боль и головокружение и восторг от этих чувств. Но это не может быть настоящей любовью, той любовью, на которой можно строить брак и семейную жизнь, той любовью, которая была у ее родителей. Как будто она страдает от сновидения. Страдание настоящее, а сновидение — нет, и мисс Энн Марш, конечно же, разумна настолько, чтобы понимать разницу?

— Как могу я любить вас, — спросила она, — больше, чем вы — меня? Я люблю Артура.

— Да, — сказал он, — но если он вам откажет, мы с вами обвенчаемся.

— Это имело бы последствия для вас, даже если мы не станем жить вместе. Почему вы должны приносить в жертву все ваше будущее из-за одной ошибки? Только потому, что вы сделали однажды неправильный выбор, вам никогда больше не будет позволено выбирать свободно?

Солнце и тени менялись на его непокорных волосах. Ласточки взлетели и кружили над крышами Уилдсхея. Со своей гибкой, сильной грацией — настороженной грацией тигра, следящего за своей жертвой, — он снова отвернулся, глядя на них.

— Мы оба находимся в таком положении, не так ли? Я сожалею. Это было очень далеко от моих намерений.

— И моих, — сказала она.

К ее удивлению, он повернулся к ней и поднял ее пальцы. Его губы прижались к оборотной стороне ее костяшек, сначала одной руки, потом другой. Хотя дрожь желания прошла по ее телу, она покачала головой и отодвинулась.

— Я вам не нужен, не так ли? — спросил он.

— Нет, — солгала она. — Мне нужно, чтобы мне вернули мою жизнь, как если бы мы никогда не встречались.

Глава 11

Чуткий к каждому звуку, исходящему от нее, Джек закрыл глаза и слушал, как затихает стук ее башмачков. В его сердце отдавался отзвук огорчения в каждом ее вдохе, каждый трепетный шелест ее платья. Дверь заскрипела на петлях. Ее шаги уходили вниз по лестнице. Она убегала от него. Боль жгла где-то в глубине, какой он не мог себе представить.

«Мне нужно, чтобы мне вернули мою жизнь, как если бы мы никогда не встречались».

Он оперся локтями о балюстраду и уронил голову на скрещенные руки. Именно этого, конечно же, хотел и он: вернуть обратно свою жизнь. Вместо этого он — чужой по сути своей — оказался в долгу, которого никогда не сможет выплатить.

Погубить девственность добропорядочной девушки — это не может пройти бесследно даже для сына герцога…

Какой дьявол овладел им? Он все еще страстно хочет ее — какая-то бешеная прихоть, настойчивое стремление снова предаться этой невинной страсти. Предаться страсти так же полно, как если бы она вложила ему в руки свою душу.

Это — именно это — заставляет его презирать себя.

«Значит, это было неконтролируемое вожделение? Или — что? Я в полной растерянности…»

Неконтролируемое вожделение? Господи, он, верно, с ума сошел! Джек откинул голову назад. Облака мчатся. Дробящийся солнечный свет разбросан по небу и танцует вместе с ныряющим полетом ласточек.

Она стояла на стене, и ветер играл с ее волосами. Изящное платье из муслина дразнило его, обрисовывая ее тело. Она обернулась, взглянула на него, лицо ее запылало, а глаза вспыхнули от страдания, отверженности, достоинства и уязвимости.

Он испытал такой сильный взрыв плотского желания, что едва смог с ним совладать.

«Ты проклятый бессовестный мерзавец!»

Но ведь она решилась прокатиться по крыше на этом деревянном корыте. Она позволила бы даже поцеловать себя.

Почему он желает эту дочь английского диссентера с такой жгучей неистовой жаждой? Даже когда он принудил себя к некоему приятному отчуждению, даже когда он заставил себя коснуться ее без заметного жара, словно успокаивая ее — или себя? — ему страшно хотелось отбросить всяческую осторожность и снова погрузиться в ее тело.

Зачем он вообще пошел ее искать? Что могли изменить его извинения или попытки объясниться? Хотел ли он испытать себя? Если так, то он проиграл. Он доказал только, что все еще вскипает, как сатир, от ее белых ножек в благоразумных чулках, от ее хорошеньких подвязок, завязанных на прелестных коленках.

Даже если в сердце своем она не предлагает ему ничего, кроме простой щедрости, он жаждет этого всеми фибрами своего существа.

Но если то, что она предлагает, всего лишь невинность, как же ему не ненавидеть себя за то, что хочет этого? Он не зеленый юнец. Он знает реальность взрослой страсти. Ему не нужны привязанности и сложности, ему не нужна английская невеста.

Но Джек понимал, как понимала и герцогиня, несмотря на ее великолепное представление в башне Фортуны, Артур Трент ни за что не женится на Энн, потому что она не сумеет его обмануть. С ее упрямой честностью она будет чувствовать себя обязанной сказать своему жениху правду. Она будет считать, что обманом вовлечет его в брак, если не скажет всей правды.

Так что Джек обязан дать ей то, что может. Он должен хотя бы помочь ей представить себе новое будущее, которое обещает какое-то счастье, когда ей придется столкнуться с одиночеством. Ибо какой англичанин сознательно поведет к алтарю женщину, отвергнутую другим мужчиной?

Ничего не видя, Энн летела вниз по лестнице и вдоль по коридору. Несколько ступеней привели ее на другой этаж, где она сразу же заблудилась. Она стояла в большой комнате с высоким потолком и множеством дверей, в комнате, которую она еще не видела. Она повернулась. Две лестницы. Энн даже не была уверена, какая из них привела ее сюда. Она прошла по начищенному полу и наугад открыла какую-то дверь.

Из высоких окон в узкую, длинную комнату, уставленную почти полностью полками с книгами, падали солнечные лучи. В середине стояли витрины со стеклянным верхом. Любопытствуя, она подошла к одному из них.

— Коллекция, — сказал за спиной у нее Джек, — Диковинок. Среди прочего здесь есть и окаменелости. Энн круто повернулась, прижав ладони к витрине за спиной.

— Понятно.

— Вы пока что наша гостья, — сказал он, — поэтому я решил, что мне, пожалуй, следует пойти за вами на тот случай, если вы потеряете дорогу.

— Я потеряла, — сказала Энн, — и до сих пор не нашла. Он подошел, взглянул на витрину, к которой она прислонилась.

— Тогда я рад, что вы обнаружили эту комнату. Мне следовало подумать о ней раньше. Вы можете заниматься здесь в свободное время, если хотите. У нас, Сент-Джорджей, была привычка без всякой необходимости убивать драконов на протяжении столетий, а потом тащить домой кости.

Значит, он стремится к бесстрастности, даже к дружбе? Энн сглотнула и попыталась соответствовать его легкому тону, отступив в область, которая казалась безопасной.

— Драконов?

— Первый Сент-Джордж заявил, что он убил ужасного змея, чтобы спасти прекрасную деву от похотливых лап зверя. А вот в Китае драконы выдыхают скорее тучи, чем огонь. Они приносят дающий жизнь дождь, а не разрушение. Китайцы считают, что драконы — создания удачи.

— И вы согласны со взглядами китайцев?

— Я точно знаю, что мы не должны жить в страхе перед тем, что символизируют драконы. Китайцы с такой силой верят в их положительные свойства, что измельчают кости драконов, используя их как лекарство.

— Но ни одна из этих костей никогда не принадлежала дракону. Это были реальные огромные ящерицы, тяжело бродившие по исчезнувшему миру.

— Без сомнения, ваш прозаический подход более приемлем. Вот та дверь, — он указал пальцем, — приведет вас обратно в коридор, который ведет в вашу комнату. А пока посмотрите! Вам это понравится.

Энн смотрела на выставку маленьких морских окаменелостей. Она не чувствует себя в безопасности. Она чувствует себя взбудораженной, полной трепета. Почему Джек решил, что должен предложить эти дружеские отношения? Не проще было бы вообще больше никогда не разговаривать?

— Но они все безымянные, — сказала она. — Сколько времени они здесь пролежали?

— Десятилетия? Столетия? Понятия не имею.

Со своей смертоносной, удивительной грацией он прошел вдоль витрин. Энн попыталась сосредоточиться на выставке. Странная смесь — камни, памятники материальной культуры, окаменелости — все, выкопанное из земли или найденное на ней, ничто толком не описано, и для любого ученого — дом сокровищ.

— Окаменелости, может быть, самые важные вещи, которые когда-либо находил человек, — сказала она. — Но они вот здесь, томятся в герцогской библиотеке, без этикеток, не изученные учеными, и им даны нелепые описания. Хотелось бы мне открыть музей и изучить их как следует.

— Тогда будьте уверены — если в конце концов вам придется выйти за меня замуж, вы сможете открыть ваш музей. Конечно, это шокирует общество и официальную церковь, но женщина из семьи Сент-Джорджей может делать, что ей заблагорассудится. — Джек остановился у последнего шкафа. — Но если ваш подход — подход ученого, почему вы все еще боретесь с идеей, что вы и я согрешили против души?

Энн глубоко вздохнула. Значит, он не даст ей никакой безопасности, это просто не в его натуре.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду.

Джек сосредоточенно рассматривал коллекцию.

— Если мы от рождения не бываем ни злыми, ни добрыми, если мы действительно только продукты природы, значит, нам остается одно — чудовищно суровое представление о свободной воле, не так ли?

— Да, — сказала она. — Мы действительно должны совершать выбор, равно как и иметь дело с последствиями. Я очень стараюсь так и поступить, милорд. — Она подошла к нему и взглянула на огромную окаменелость, которую он рассматривал. — Это конец берцовой кости, остатки действительно огромного животного, мегалозавра, вероятно. Артур мог бы сказать.

— Да, но это животное получило свое название в 1763 году, как обозначено вот здесь. — Искреннее веселье прозвучало в его голосе, когда он оглянулся на нее. — То же название было опубликовано в одной научной работе в 1768 году неким французом. Хотя я, как ни странно, почему-то сомневаюсь, что мистер Трент согласен с этим определением.

Его глубокий юмор и интеллект отчасти были причиной того, что она пасует перед ним. Она решилась не дать себя покорить.

— Его одобрение не имеет значения. По правилам научной номенклатуры первое придуманное латинское название прилагается к таким образцам навсегда. Но мне казалось, что вы ничего не знаете об окаменелостях?

— Я и не знаю. Просто мы с Райдером подумали, что это название — большая шутка, и прочли кое-что о его истории Этот француз полагал, что его окаменелость — часть усилий природы усовершенствовать человека, поэтому он назвал е по ее сходству с определенной частью мужского тела — по край ней мере таковой она могла быть у великана, — что вызвало нас, мальчишек, истерику. Наверное, для нас будет лучше, если эта штука останется в сокрытии здесь, в Уилдсхее, и мы больше не будем говорить о ней.

Вопреки ее воле она таяла, и ей казалось, это ощущение мешает ей дышать.

Джек с чувственным ртом выглядел слишком желанным.

— Почему?

Он подмигнул с озорной серьезностью.

— Вот это название: «Scrotum humanum» — «камни мужчины». Стоит ли все виды именовать столь неловко?

Она была шокирована лишь на мгновение, и тут же волна очищающего смеха охватила ее, пузырясь, как домашний сидр. Еще мгновение — и оба громко смеялись.

Первым опомнился Джек. Он сказал, все еще усмехаясь:

— Ах, как мне нравится, когда вы смеетесь! Я знал, что вы никогда не впадете в ханжеское возмущение. Сможет ли ваш жених разделить эту шутку?

— Увы, Артур никогда не решил бы, что это смешно. — Она подавила боль при мысли об этом. — Но он никогда ведь этого не увидит?

Джек пошел к дверям, потом оглянулся с горько-сладкой улыбкой. Или это показалось, но явное желание промелькнуло под веселостью темно-лесных глаз. Пульс у нее забился тяжело, как подспудный поток, бегущий под поверхностью воды.

— Вчера Ги отправился в Лондон за мистером Трентом, — сказал Джек. — Они приедут сюда завтра, окруженные небольшим конным отрядом. Он, ваш жених, привезет Клык Дракона и, конечно, не будет осведомлен о том, что мы с вами сделали. Говорить ему или нет — это ваше дело.

Энн ждала в маленькой гостиной рядом с синим салоном. Она уселась в кресло у огня и сложила руки на коленях. Сердце у нее тяжело билось. Джек больше не разговаривал с ней после того, как накануне оставил ее наедине с окаменелостями. Она позволила ему снова очаровать себя, да? Она даже рискнула на приключение с корытом — он бросился с ней вниз в грохочущий полет, все время держа ее в объятиях, беспомощную и кричащую.

Почему она позволила ему это сделать? Если бы он попытался поцеловать ее, она его не остановила бы. Она была бы этому рада! Эта мысль наполнила ее стыдом.

Остаток дня она провела в своей комнате, куда еду ей приносила Роберте. Все ее общество состояло из серо-белого котенка, который появился в окне, осторожно балансируя на каменном выступе и жалобно мяукая.

Энн спасла крошечное создание, заманив его внутрь кусочком ветчины, а потом забыла обо всех своих неприятностях, когда котенок обнаружил, что ему необходимо поймать бахрому на краю коврика. Но Роберте унесла котенка.

— Вовсе не нужно, мисс, чтобы вас беспокоила бездомная кошка из конюшни, — сказала она без злобы. — Этому малышу необходимо быть со своей мамашей и остальными.

Конечно, всем нужно быть со своими. И совершенно ясно, что в Уилдсхее мисс Энн Марш — чужая в чужой стране. И есть ли на самом деле надежда, что Артур спасет ее от всего этого?

Дверь отворилась. Энн встала, стиснув руки на взволнованной груди.

— Мисс Марш, — сказал Артур, направляясь к ней. — Энн! Моя дорогая!

Он выглядел как обычно. Стройный, аккуратный и красивый в простом темном сюртуке и брюках, лицо открытое и простодушное. Он остановился на почтительном расстоянии и поклонился. Энн слегка присела, потом они уселись в кресла.

Знакомый, безопасный Артур! Он кажется таким понятным, сияет своими синими глазами, устремленными на ее лицо. Она знает его как доброго человека и приятного товарища, хотя его вера более строга, чем ее. Она думала раньше, что на него приятно смотреть. Он тоже молод, и путешествия в поисках окаменелостей сделали его крепким, здоровым и сильным. Раньше она никогда не осознавала этой мужской силы. Теперь оценила с трепетом, но не с желанием.

— Хорошо ли ты себя чувствуешь, мисс Марш? Ты бледна. Может быть, позвать кого-нибудь?

— Нет, — сказала Энн, с трудом сглотнув. — Я вполне хорошо себя чувствую, благодарю вас.

— Как я понял, ты претерпела некоторые неудобства, — сказал Артур. — Мистер Ги Деворан поведал мне, как ты бежала из дома тетки с лордом Джонатаном Сент-Джорджем. — Он немного подался вперед, сидя в кресле, глаза его были полны заботы. — Не захворала ли ты? Пожалуйста, позволь, я позвоню, чтобы принесли чаю.

К своему величайшему огорчению, Энн расплакалась. Она нашарила носовой платок и принялась энергично вытирать глаза. Ее жених был, конечно, слишком корректен, чтобы схватить в объятия любую плачущую женщину, утешать ее и целовать. Он только прикусил губу и опустил глаза, ему было явно не по себе.

— Может быть, позвать служанку помочь тебе?

Она справилась со слезами, сложила носовой платок и попыталась улыбнуться.

— Чай ничего не уладит, сэр. Разве мистер Деворан не рассказал вам, почему он привез вас сюда из Лондона?

— Из-за этого чудовищного зуба, конечно. Твое письмо просто ошеломило меня. — Он встал и отошел, словно ему хотелось держаться подальше от столь явного проявления женского страдания. — Это совершенно уникальная находка — Хотя мы не успели поговорить о ней при моем поспешном отъезде в Лондон, ты ведь поняла, насколько она уникальная, какой важной она может оказаться?

— Да, я поняла, вот почему я отдала ее вам.

Хотя она и понимала, какой Артур сильный и мужественный, он все же казался странно нереальным, расхаживая вот так, ударяя одной руку по воздуху.

— Представь себе существо, которое обладало таким клыком! Явно плотоядное! Если бы можно было найти достаточное количество частей его скелета — если бы только можно было увидеть череп! — это, без сомнения, произвело бы революцию в нашем понимании. Хотелось бы мне видеть работу, представленную прямо в Геологическое общество. Тогда кто смог бы отрицать, что гигантские, обитавшие на земле ящеры не ходили по земле до Потопа?

— Мистер Трент, — сказала Энн, — есть еще кое-что, сэр, о чем вам необходимо знать.

— Еще окаменелость? Лорд Джонатан ничего не сказал об этом.

Носовой платочек, смятый в комок в ладони правой руки. Энн уставилась на него.

— Вы видели его светлость?

— Да! Что за необычайно интересный человек! Он держался с очень тонким снисхождением, должен сказать, приветствуя меня в Уилдсхее. Он даже извинился, что обстоятельства вынудили его…

Она подняла глаза.

— Какие обстоятельства?

— Ну как же, конечно, клык! Я привез его с собой и отдал лорду Джонатану, как меня просили. Я правильно поступил?

Комок в горле все еще мешал, и Энн кивнула:

— Да, клык принадлежит ему. И я понимаю, что такая вещь должна иметь большое значение для нашей науки. Но не думаю, что лорд Джонатан действительно очень ею интересуется.

— Как же он может не интересоваться? Нет сомнений, что У него блестящий ум и отточенное восприятие. Он выказал истинный интерес к моим идеям. Полагаю, он не уклонился бы оттого, чтобы стать покровителем, если его попросить, …ибо у меня никогда еще не было такой внимательной аудитории. Ему хотелось знать все о том, что было открыто в Британии за последние годы, какие новейшие теории…

Не так же ли Джек слушал болтовню тети Сейли о ее покойном муже? Или не так же ли он заставил обычную Энн Марш почувствовать себя настолько свободно, что она начала болтать о своей семье и своих увлечениях? Уделил ли он Артуру столь же полное внимание, заставив ее жениха думать, что его светлость тоже является страстным геологом?

— У него иные побуждения, иные интересы, — сказала она.

— Лорд Джонатан на самом деле не интересуется окаменелостями?

— Не совсем так. Не так, как мы. — Синие и красные цвета на ковре — затейливые узоры из переплетенных растений, листьев и цветов из какой-то далекой, экзотической страны. — Но это не единственная причина, по которой вас попросили приехать сюда. Окаменелость мог бы привезти и мистер Деворан. Есть и личные причины.

Артур вернулся к своему креслу и сел.

— Личные причины?

Только трусиха продолжала бы рассматривать ковер. Энн подняла голову и встретила его взгляд, серьезный и невинный.

— Вас пригласили, чтобы я могла освободить вас от нашей помолвки, сэр, если вы того пожелаете.

Часы тикают в напряженном молчании. Артур сидит, как скала, уставясь на нее.

— Я не понимаю, — сказал он наконец. — Почему бы мне хотеть этого? Я уже говорил со своим отцом о женитьбе…

— Мне очень-очень жаль, Артур.

Его красивое лицо побелело, как штукатурка, руки, лежащие на коленях, сжались в кулаки.

— Если такова твоя воля, ты, разумеется, свободна без лишних проволочек. — Он вскочил на ноги и снова отошел. — Но могу ли я узнать причину? Мне казалось, мы подходим друг другу. Не оскорбил ли я тебя каким-либо образом?

— Нет, конечно, нет! Но я не такая, какой вы меня считаете…

Он остановился у окна, спиной к ней, стройный, прямой, корректный.

— Ты не такая?

Энн глубоко втянула воздух и ощутила странное спокойствие. «Я должен освободить вас от всех этих безумных оков». Она встала. Теперь, когда отступать уже было поздно, она чувствовала, что напряжение почти спало с нее, что она воистину стала новым человеком и могла без страха смотреть на бедственное будущее.

— Мое путешествие сюда, сэр, заняло два дня, а не один. Герцогиня готова рассказать вам, что я останавливалась у ее родственницы, некоей леди Кроуз, прежде чем отправиться в Уилдсхей на следующее утро. Этому все поверят, если мы сообща согласимся на такой обман. Но я не могу лгать вам, Артур, и при этом выйти за вас замуж.

Он заговорил, не глядя на нее, склонив голову:

— Я не понимаю, почему это имеет значение? Эта леди Кроуз, конечно же, вполне добропорядочна? Так ты провела ночь у нее?

— Нет, — сказала она. — Лорд Джонатан и я провели эту ночь вдвоем наедине. Я уже не та барышня, на которой вы намеревались жениться, сэр.

Артур резко повернулся.

— Энн!

Она встретила его взгляд не дрогнув, хотя ее сердце истекало кровью, когда она увидела явную боль в синих глазах.

— Я больше не девушка, Артур. Мне очень жаль.

Его кулак ударил и соприкоснулся с книжным шкафом.

— Его светлость обесчестил тебя? Я не могу в это поверить!

— Я понимаю, что вам больно, и я не знаю, как этого избежать, но я не достойна стать вашей женой и должна освободить вас от всех дальнейших обязательств.

— Лорд Джонатан овладел тобой?

— Да, но вам этого не понять. Я пошла на это вполне охотно. Более чем охотно. Это была моя идея. Поэтому мне остается только освободить вас от нашей помолвки.

Краска медленно возвращалась на его лицо.

— Я совершенно не в состоянии это понять. У меня такое ощущение, словно ты — незнакомый мне человек. Или как будто я схожу с ума. Неужели я совершенно не знал тебя?

— Вероятно, нет, — сказала Энн.

Он подошел к ней с искаженным лицом.

— Он сын герцога и при этом не может вести себя как джентльмен даже одну ночь? Он позорно воспользовался тем, что молодая девушка оказалась в его власти? Мне безразлично, какие у него связи и что у него за родственники, я обязан вызвать его.

Энн схватила его за рукав.

— Нет, прошу вас! Это будет против всех ваших принципов! Он убьет вас!

Впервые с того времени, как он начал за ней ухаживать, Артур сжал ее пальцы. Не от страсти, а от горя. Она смотрела на его тонкое лицо. Глаза полны слез. Артур Трент был хороший человек. Он предложил ей респектабельность и собственный дом. У них были общие интересы и идеи. Он казался ей почти так же дорог, как брат…

Брат? Разве это может быть основой брака?

Если бы она любила его, разве она не стала бы умолять его о прощении, не бросилась бы в его объятия, не сделала бы все, чтобы удержать его? Она посмотрела на его руки, сжимавшие ее пальцы. Его прикосновение казалось пустым, даже несколько неудобным.

— Он женится на тебе? — спросил он. Она высвободила пальцы и села.

— Герцог и герцогиня потребуют от него этого, чтобы не видеть его общественного позора.

Артур ударил кулаком о кулак.

— Мерзавец!

— Герцогиня на самом деле не хочет, чтобы ее сын женился на мне. Меня обязали передать вам, что она даст вам состояние, если вы все же сделаете это за него.

— Значит, они оскорбили бы меня деньгами и отпустили бы сына безнаказанным?

— Мне так жаль, Артур! Я этого не стою!

Он устремил на нее взгляд, синие глаза потемнели.

— Не хочешь ли ты, чтобы я по меньшей мере отомстил за твою поруганную честь — и за мою?

— Вы не должны вызывать его, сэр. Я видела, как Джек одолел нескольких разбойников, которые напали на нас…

— Джек! Ты зовешь его по имени?

— Разве важно, как я его зову? Он странствовал по всему свету. Он превратил свое тело в смертоносное оружие. Его ум я не могу себе представить, но вы были правы, сказав, что он блестящ… и совершенно беспощаден, полагаю. Вы не можете с ним драться, сэр. Обещайте, что вы этого не сделаете!

— Они заставят его жениться на тебе? Такой человек погубит тебя! Если бы дело было только в том, что он тебя обесчестил… Господи, помоги мне! Но ты этого хотела?

— Да, — сказала она. — Если бы нет, этого не случилось бы.

Артур положил оба кулака на каминную полку. Плечи у него дрожали.

— Это хуже, чем то, что он лишил тебя девственности, не так ли? Ты любишь его.

— Нет, — сказала она.

— Да. — Он обернулся и посмотрел на нее покрасневшими глазами. — Я вижу это по твоему лицу. Ты никогда не испытывала таких чувств ко мне.

— Вы были мне по душе, — сказала Энн. — Я уважала вас. Разве это не важнее?

— Ты знаешь, что я все равно женился бы на тебе, хотя ты обесчещена, и швырнул бы деньги герцогини ей в лицо. Если бы тобой овладели против твоей воли — и ты, несмотря на это, по-прежнему хотела бы стать моей женой, — я бы проклял того, кто это сделал, и мы обвенчались бы, как намеревались. Но это не так, верно?

— Не знаю, — сказала Энн. — Я знаю только то, что это все изменило меня. Сможете ли вы когда-нибудь простить?

— Простить тебя? Вся вина лежит только на нем. Я это вижу. Этот человек — беспринципный развратник. Он не только украл у нас наши надежды, он развратил твой ум, чистоту твоего разума. Даже если бы он надругался над тобой, ты предпочла бы стать блудницей, любовницей этого человека, чем вести достойную добропорядочную жизнь, каковой мы намеревались жить?

— Я не могу объяснить, — сказала она. — Я никогда не хотела причинить вам страдания. Если бы я могла переделать то, что сделала, если бы мы могли вернуться…

Но пути назад нет. Выхода нет, не так ли, кроме как тебе выйти за него, но я не потерплю, чтобы это произошло без… без того, чтобы я сначала потребовал сатисфакции! Где он? — И Артур направился к полукруглой двери, вид у него был решительный. Энн побежала за ним.

— Артур! Остановитесь! Не делайте этого! Насилием ничего не уладить. Ваша вера проповедует разумность и осторожность…

Дверная ручка затрещала под его рукой, когда он распахнул дверь.

— Она также проповедует честь и справедливость.

— Но он убьет вас!

В его глазах стоял туман.

— Тогда я возьму этого мерзавца с собой в ад!

— Вы желаете покарать меня, сэр?

Сердце у Энн замерло, а потом бешено забилось. Лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж, точная копия своего отца, ждал их в прихожей. Он поклонился с бесстрастным видом. Хотя он как бы не обращал на нее внимания, головокружительное желание тут же охватило ее тело.

«Он развратил твой ум, чистоту твоего разума».

— Именно это я и сделал бы на вашем месте, — добавил Джек.

Артур был очень бледен.

— Значит, ты знал — несмотря на все планы твоей семьи, — знал, что она расскажет мне правду о твоем вероломстве?

— Я не знал этого, сэр, — сказал Джек. — Выбор сделала сама мисс Марш. Однако я подозревал, что она именно так и поступит. Хотя на ее месте я, наверное, этого не сделал бы.

Сжав губы, Артур бросился вперед и ударил его по лицу.

Глаза Джека на мгновение закрылись, но он не сделал ни одного движения, чтобы защитить себя или ответить. Он только отступил — отпечаток ладони другого человека багровел на его щеке.

— Если вы пройдете со мной в мой кабинет, сэр, мы сможем обсудить, что можно сделать.

— В твой кабинет? Что можно сделать! Я требую сатисфакции. Назовите вашего секунданта!

— В таком случае, если вы пойдете за мной, мистер Трент, — ответил Джек с ледяной вежливостью, — вы получите сатисфакцию немедленно.

— Немедленно?

— Именно так, сэр. Я в вашем распоряжении.

— Тогда приготовься, я изобью тебя до смерти!

Джек повернулся и вышел. Артур стиснул кулаки и двинулся следом.

Энн поняла, что она вот-вот упадет в обморок, словно вся ее храбрость улетела вслед за мужчинами. На мгновение она бессильно привалилась к стене, потом упала на стул в прихожей. Большой гобелен висел у нее перед глазами — святой Георгий, пронзающий сердце дракона.

Если они будут драться, Артур умрет, и Джек совершит хладнокровное убийство. Результат очевиден. Но если Джек откажется драться, ее жених — бывший жених — почувствует себя обесчещенным, опозоренным и униженным, а он этого не заслужил.

Она послужила причиной этого несчастья, она всему виной.

— Должна ли я предположить, что вы сказали мистеру Тренту правду о вашем позорном падении? — спросил женский голос.

Герцогиня стояла в дверном проеме.

Энн поднялась и сделала реверанс, потом стала против матери Джека — спина прямая, подбородок вздернут, хотя и понимала, что покрасневшие глаза выдают ее.

— Я не могла поступить иначе, ваша светлость. Я не могу выйти замуж за того, кого обманула.

— Вот именно. Значит, мой сын и ваш жених — вопреки его религиозным убеждениям, полагаю, — решили уладить свою разъяренную гордость как мужчины, полностью проигнорировав вашу деликатную женскую чувствительность.

Несмотря на боль, застрявшую в горле, Энн почувствовала, что дух ее несколько воспрянул.

— Да, ваша светлость. Герцогиня рассмеялась:

— Мой сын, мисс Марш, не причинит вреда мистеру Тренту. Лорд Джонатан, может быть, утратил большую часть нравственных норм. Я потеряла его. Но не падайте духом — хотя мой сын и стал соблазнителем, он не убийца.

Энн ничего не сказала, а герцогиня шагнула вперед — каждое ее движение было изящно и отточено.

— Ваш жених не настаивал на том, чтобы жениться на вас, несмотря на то, что произошло?

— Нет. Мистер Трент страдает, разъярен и оскорблен, но…

— Но вы не думаете, что сердце у него разбито. До этого момента вы этого не понимали, не так ли?

Энн внимательно смотрела на герцогиню. Гордости Артура и его чувству социальной чести был нанесен урон, но не его сердцу. Значит, он никогда не любил ее по-настоящему? Значит, она никогда не любила его?

— Нет, ваша светлость, — сказала она, пытаясь найти другую правду, ту, которая была странно-мучительной. — Хотя я по-прежнему считаю, что мы могли бы вполне счастливо пожениться. Мистер Трент — достойный джентльмен.

— Без сомнения. И такой, который оскорбился при первом же упоминании о деньгах. Такие честные сыновья часто бывают у простых дворян. — Герцогиня устремила взгляд на гобелен — лицо спокойно, как тихая вода, хотя глаза сверкают. — Если бы вы были обручены с сыном какого-нибудь графа либо отпрыском маркиза, любой из этих молодых лордов уцепился бы за возможность жениться на вас, все равно, запятнаны вы или нет, если свадьба избавила бы его от карточных долгов. Он решил бы добиться такого брачного контракта, который помог бы ему промотать остаток своего нового состояния как можно быстрее.

— Не знаю, — сказала Энн. — Я никогда не была знакома с сыновьями знати…

— Кроме моего, — сказала герцогиня. — И вы не можете их понимать. Вы не можете понимать никого из нас. Вы считаете, что я — жестокая мать, мисс Марш? Жизнь не всегда бывает для нас прямой, моя дорогая, но я позабочусь о вас, что бы ни сделали Джонатан или мистер Трент.

— Вы очень добры, ваша светлость.

Герцогиня провела пальцем по голове вытканного дракона. Ткань зашевелилась, словно тварь ожила под дрожащим копьем.

— Мой сын пытается бороться со мной. — Герцогиня снова повернулась к Энн. — Хотя в настоящий момент он, без сомнения, борется с мистером Трентом. Полагаю, они пошли в сад роз.

— В сад роз?

— Мы посадили розы на открытом месте внутри защитной стены у основания башни Уайтчерч. Там есть отличный участок, покрытый дерном. Джонатан жаждет, чтобы кто-то причинил ему достаточно боли за его непослушание с тех пор, как вернулся домой. Я сделала все, что могла, чтобы удовлетворить это желание. Но может быть, вам стоит пойти за ними?

Энн задумчиво присела в реверансе. Герцогиня грациозно направилась к двери в синий салон.

— Сад роз найти легко, — сказала она, — любой лакей укажет вам.

Этот сад явно был когда-то частью внешнего двора замка, теперь окультуренный фигурно подстриженными тисами и симметричными грядками с розами. Большая часть кустов были в бутонах либо еще только раскрывали листья, но там и тут, возле теплых камней, поймавших солнце, уже открывался цветок. Густые живые изгороди и местами выступы зданий разбивали сад на несколько отдельных участков.

Голоса и тупое шарканье слышались из-под одного кольца подстриженных тисов. Энн пустилась бегом, спряталась под аркой и замерла на месте. В одной рубашке с открытым воротом и брюках Джек стоял перед ее женихом на круглом куске дерна. Таким же образом раздетый Артур изготовился к драке, тяжело дыша, сжав кулаки.

Позади мужчин большой фонтан разбрызгивал воду, разбрасывая маленькие радуги, словно стайки разноцветных рыбок. Вода ниспадала в круглый каменный бассейн. Вдоль живой изгороди кругом стояли скамьи. Мирное убежище, превратившееся теперь в боксерский ринг.

— Я бы предпочел встретиться с тобой завтра на рассвете. С пистолетами, — сказал Артур.

— Вы когда-нибудь имели дело с пистолетами, мистер Трент? — спросил Джек.

— Нет, но поскольку ты не можешь вести себя как джентльмен, очевидно, джентльменское оружие не для тебя, несмотря на твою благородную кровь!

— Утром, мистер Трент, будет холодно, — отозвался Джек. — Я справедливо заслужил вашу ярость. Дайте ей разрядиться на моем теле, пока ваша кровь и день все еще пылают.

— Тебе мало досталось, значит, получишь еще, ибо ты того желаешь. Но я тебя предупреждаю — справедливость на моей стороне.

— Я это уже заметил, сэр.

Джек держался со странной, спокойной грацией, но и Артур не выглядел хилым. Он пожал плечами, словно для того, чтобы расслабить плечи, и бросился на Джека, молотя воздух. Это не была, вероятно, совершенно неравная борьба, если не считать того, что Джек где-то научился биться, как призрак ангела мести. Но сейчас он не воспользовался своим искусством. Он казался таким отчужденным, как если бы ходил в изящном танце в бальном зале, немного скучающим, даже слегка довольным.

Артур уклонился от удара и ударил сам с пылкой решимостью. С тем же холодным безразличием Джек отбил удар, но Артур нагнулся и нанес сильный удар ему в живот. Джек согнулся, Артур немедленно обрушил еще один удар, потом еще, с безжалостной силой попав Джеку в лицо.

Джек отступил к фонтану. Он улыбнулся, хотя из маленькой ранки на губе сочилась кровь.

Артур наступал и снова нанес удар, его кулак опустился с отвратительной силой на висок противника. Энн обеими руками подхватила юбки и бросилась к ним.

— Стойте! — крикнула она. — Артур! Стойте! Стойте сию же минуту!

Его синие глаза блестели торжеством, красный синяк горел на щеке, Артур оглянулся через плечо и покачал головой:

— Уходите! Я намерен стереть эту ухмылку с его лица раз и навсегда!

Когда Артур снова повернулся к нему, кулак Джека опустился с безошибочной точностью ему на плечо. Артур скривился, но два раза крепко ударил костяшками пальцев сбоку по голове Джека, а другой кулак снова пришел в соприкосновение с животом его врага.

— Вы что, не видите? — закричала Энн. — Он не отвечает вам. Лорд Джонатан уже ранен. Вы нападаете на раненого!

Артур отпрыгнул назад.

— Не думаешь ли ты, что его раны хотя бы отчасти подобны тем, что он нанес мне?

— Я уже принес свои извинения, сэр. Хотя я не могу ничего исправить, но, вероятно, теперь нам стоило бы подумать о неприятностях леди?

Энн бросилась между ними и схватила Джека за рукав.

— Вы с ним не деретесь, — сказала она. — Вы даже не защищаете лицо. Здесь кровь.

— Все в порядке, — шепнул он, осторожно беря ее за предплечья. — Пусть он сделает свое дело! Вам не следует смотреть на это.

— Уходи, Энн! — крикнул Артур. — Здесь не место для леди. Или ты утратила всякое чувство приличия?

— Видите? — сказал Джек. — Если вы не уйдете сейчас же, один из нас непременно собьет вас с ног по ошибке.

— Но вы могли предотвратить все это, — не унималась она. — Я видела, как вы дрались на лужайке, помните? Вы могли бы кончить это теперь же, если бы захотели.

— На этот раз я принял другое решение.

— Прекрасно, но если вы непременно хотите вести себя как варвары, вам придется делать это при зрителях. — И, выпрямив спину, сжав в руке носовой платок, Энн направилась к фонтану.

— Она любит тебя. — Голос Артура дрожал от напряжения. — Неужели ты этого не видишь? Неужели не достаточно, что ты играл с девичьей добродетелью? Неужели тебе необходимо разрушить также и ее сердце?

— Ее сердце?

— Да, ее сердце! Чистое, невинное сердце молодой девушки. Но тебе хотелось только осквернить ее, будь то на брачном ложе или вне оного. Неужели ты не мог найти еще кого-то для своих низменных потребностей?

Глаза у Джека потемнели, словно ночь настала в лесу. Он опустил кулаки.

— Стало быть, вы не против того, чтобы мисс Марш стала леди Деворан Сент-Джордж, при условии, что я буду осквернять ее лишь раз в году, а других женщин брать как шлюх?

Артур размахнулся и ударил изо всех сил. Ткань разорвалась. Костяшки встретились с телом с отвратительной силой. Артур отпрянул, дрожа от потрясения, произведенного его ударом, а Джек рухнул на колени, прижимая обе руки к животу.

— Хватит! — крикнула Энн. — Вы не знаете, о чем говорите, Артур. Он хочет, чтобы вы причинили ему боль. Он вас подстрекает.

Хотя его противник уже был на коленях, Артур не обратил на нее внимания и снова ударил. Улыбаясь, как святой Франциск, смотрящий на белок, Джек упал на траву — дыхание учащенное и неглубокое, глаза закрыты. Задыхаясь и кривясь, дрожа с головы до ног, Артур устремил на него взгляд.

— Он не пожелал драться на настоящей дуэли. Он сказал… он сказал, что ему придется жениться на тебе, он хочет владеть всем твоим телом. Он ясно дал понять, с какой целью! — Артур встретился с ней глазами. — Если бы это зависело от меня, мы встретились бы на лугу завтра с пистолетами, и я убил бы его.

— Но это зависело от вас. — Энн вытерла жаркие, яростные слезы — слезы возмущения, страха и гнева. — Как будто ударом кулака можно что-то уладить или изменить то, что уже сделано!

Артур вытер лицо рукавом и смотрел на нее так, словно они впервые встретились.

— Но я сделал это ради тебя!

— Вы сделали это не ради меня. Вы считаете себя человеком богобоязненным, но вы ничем не отличаетесь от любого моего брата, который считает, что кулачная драка — это забавно. Вы все страшно любите кровь и физическое напряжение. Даже вы, сэр!

Артур отвел глаза.

— Ну хорошо, я сделал это ради себя, и теперь с этим покончено. Его светлость не так уж сильно ранен. Я не стал бы надолго превращать в калеку того, за кого ты собираешься за муж, мисс Марш, как бы он того ни заслуживал.

Бросив еще один взгляд назад, Артур схватил свой сюртук и жилет со скамьи, куда он их бросил, и пошел, спотыкаясь, из сада.

Джек перевернулся и растянулся на траве на спине. Он откинул волосы со лба, потом потрогал губы сбоку кончиком пальца. Узкий след крови окрашивал уголок верхней губы. Синяки уже расцвели на его лице. Он слегка задыхался, но когда открыл глаза и встретился с ней взглядом, она поняла, что он сдерживает не ярость и не боль, а какое-то ужасное изумление.

— Вы одержимый! — сказала она, ухватившись обеими руками за каменный край бассейна у себя за спиной. — Вы сумасшедший! Зачем вы позволили ему это сделать? Если бы вы захотели, вы могли бы вывести его из строя, не причинив ему вреда, и сами не получили бы ни царапины. Это ведь правда, так?

— Увы, я с радостью попался в собственную ловушку. Пожалуйста, не говорите об этом мистеру Тренту!

— Почему вы позволили ему ранить себя?

Джек нащупал то место у себя на виске, где его ушибло деревом и куда Артур нанес еще один удар, и вздрогнул.

— Разве моя матушка вам не сказала?

— Она сказала, что вы желаете наказания.

Он сел, волосы озорно спутались над его разбитым лицом, рубашка висела, разорванная по шву у воротника.

— А вы не думаете, что я должен миру маленькую толику справедливости за то, что я сделал?

— Справедливости?

— Я должен был позволить ему это сделать, Энн, и я должен был наносить ему ответные удары ровно настолько, чтобы он не понял, что я позволяю ему победить. Но он причинил мне гораздо меньше вреда, чем я причинил ему.

В груди у нее образовался какой-то тяжкий сгусток.

— Возможно, но у вас не было власти действительно причинить ему боль, поскольку я уже сделала это.

Джек положил локоть на согнутое колено, руки расслаблены.

— Он отказался жениться на вас, даже при том, что моя мать манила его состоянием?

Она отвела глаза.

— Как он мог чувствовать или поступить иначе? Вы ведь сын герцога.

— Какая разница?

Никакой! И все же она есть для людей вроде Артура. Конечно, есть. Его будущее обязательно попадет в руки людей вроде вас, но он воспринял предложение вашей матери как оскорбление, чем оно и было.

— Она не хотела его оскорбить, — сказал Джек, — только испытать. Как испытывала меня в башне Фортуны.

Энн снова посмотрела на него, не чувствуя ничего, кроме презрения.

— Но как опасно для человека, вроде Артура, рискнуть оскорбить герцогиню!

— Мистер Трент — смелый человек и человек определенной честности. Он отбросил шанс приобрести влияние и богатство. Я уважаю его за это. Но как только он узнал, что сделали мы с вами, он обрадовался, что свободен от помолвки, да?

— У него не было выбора.

Тени появились в его глазах, словно тигр потянулся и направился в лес.

— Потому что он так ценит чистоту? Если бы я любил женщину, я не отказался бы от нее с такой легкостью.

— Я не заслуживаю такого человека, как он, — сказала Энн. — Честного, прямого, тактичного.

— Не заслуживаете? Господи! Как будто кто-то из нас получает то, что заслуживает!

— Но вы же считали, что заслужили быть побитым? — Она оттолкнулась от каменного края и заходила взад-вперед перед Джеком. — Итак, вы позволили втянуть себя в это вульгарное мужское представление и ничего не достигли.

Джек встал и подошел к фонтану. Сквозь прореху в рубашке мелькало крепкое золотистое тело. Ничего не говоря, он наклонился и стянул через голову рваную рубашку, а потом подставил тело в синяках и лицо под радугу холодной воды.

Энн уставилась на его спину — на ее силу, достоинство и порочную красоту. Она сужалась вниз от сильных плеч к стройной упругой пояснице. Что-то шевельнулось в ее сердце, то томительное, мучительное ощущение, которое привело к взрыву жаркого смятения.

«Если бы я любил женщину…»

Ей захотелось свернуться, как нераскрывшийся бутон розы, чтобы защитить себя. Ей хотелось открыться, как расцветший цветок, чтобы ею насладилось солнце. Безумие ее чувств наполнило ее яростью. Она повернулась к нему спиной.

Джек выпрямился, потряс головой, как мокрая собака, и вытерся рубашкой.

— Не станете же вы тоже утверждать, что сделали это ради меня? — спросила она.

— Ради вас? — Он усмехнулся, хотя его губа явно причинила ему боль. — Нет, это все сделано ради мистера Трента. Теперь он будет чувствовать себя гораздо лучше. Его достоинство восстановлено, и его будущее снова в его руках. Он может даже решить взять деньги моей матери и жениться на вас, в конце концов.

В сердце ее всколыхнулась боль, Энн подняла руку и изо всех сил размахнулась. Ей хотелось ударить его. На мгновение ей даже показалось, что он это позволит, но Джек перехватил ее кулак.

— Нет, — сказал он, — я был не прав. Не хочу, чтобы и вы тоже!

И он притянул ее к своей груди и обхватил обеими руками так, что ее голова нашла спокойное место в изгибе его плеча. Сердитые слезы покатились по ее лицу. Но Джек держал ее, как держал бы что-то бесконечно хрупкое и ценное.

Значит, он и своим телом тоже умеет лгать — так же радостно, так же невинно, как ангел!

— Простите меня, простите. Вы этого не заслуживаете. Я был скотиной, когда хотел, чтобы вы тоже покарали меня. Но я не могу этого исправить, хотя и пытаюсь. Что вы хотите, чтобы я сделал, Энн?

— Ничего! — сказала она. — Оставьте меня в покое! Я была безумна, решив, что могу что-то получить от вас, кроме горя.

— Тише, — сказал он. — Не нужно! Не нужно! Все это было не более чем уязвленная гордость — моя и его. Если ваш мистер Трент любит вас, вы по-прежнему будете ему желанны, несмотря на меня и мое проклятое семейство.

Энн отодвинулась и воспользовалась платком, чтобы вытереть глаза.

— Вы ничего не понимаете, лорд Джонатан! Выйти за Артура теперь совершенно невозможно.

— Почему невозможно?

— Потому что я не люблю его и никогда не любила… и он не любит меня и никогда не любил… и теперь мы оба это знаем.

Джек прислонился к краю фонтана. Лицо в пятнах, быстро меняющих цвет. Блестящая кожа на выпуклых мускулах вся в синяках, как будто его топтали лошади. Ему больно. Эта мысль наполнила ее неистовым страданием. Но Джек казался слишком крепким, слишком жилистым, чтобы потерпеть по-настоящему сильный ущерб.

Почему он попытался заставить и ее тоже ударить его?

— А, — сказал он, — тогда это нельзя исправить.

Она попыталась хоть как-то отдалиться, отделиться, отстраниться.

— Но он все равно хороший человек и искренне страдает.

— Я сделаю что могу, чтобы у него все уладилось, — сказал Джек. — После того как он победил меня в рукопашной, он, возможно, даже позволит мне это сделать. Ему нужен покровитель — в его работе с окаменелостями? Он может получить поддержку короля. Он хочет попасть в лондонское общество? Все двери будут открыты для мистера Трента. Несмотря на его религию, дорога будет ему выстелена розами, и каким бы делом он ни захотел заниматься в жизни, успех ему обеспечен.

— В таком случае для него счастлив тот день, — сказала Энн, — когда я попросила вас показать мне разницу между мужчиной и женщиной.

— Вы этого хотели, — мягко напомнил Джек. — Всего лишь один урок.

— Я не знаю, чего я хотела, но так случилось. И вам нет нужды жениться на мне. Я могу спокойно оставаться дома, или, может быть, я предпочту жить самостоятельно. Никто не узнает, почему я не вышла за Артура. На меня будут смотреть как на обманщицу, вот и все.

— Нет, уж лучше выходите за меня, — сказал он. — Хотя я не могу обещать вам ничего, кроме церемонии.

— О нет! — сказала она. — У вас опять идет кровь.

Она окунула свой носовой платок в ниспадающую воду и стала между его расставленных колен, чтобы прижать мокрую ткань к ранке на его губе.

Он закрыл глаза и позволил ей сделать это, но все его тело начало слегка дрожать, словно под кожей запылала лихорадка. Казалось, жар исходит от его кожи набегающими волнами. Энн стояла неподвижно. Он пылал — огонь разгорался в нем, как лесной пожар, — и она тоже была готова вспыхнуть, точно молодое деревцо на тропинке ада. Рука ее опустилась, носовой платок упал на траву.

— Вы больны, — сказала она. — Вам нужно вернуться в дом.

Он открыл глаза, зрачки были увеличены, словно под воздействием наркотика, но он улыбнулся.

— Я не болен, мисс Марш. Разве вы еще не узнали симптомы?

— О! — Она бросила взгляд на его брюки. — О!

Слезы щиплют ей веки. Еще можно уйти. Она не так заинтересована или не так увлечена, как и он. Она должна уйти сейчас, оставить его, оставить сад роз, пока не поздно. Но она осталась.

— Если вы не уйдете сейчас же, — сказал он, — я вас поцелую.

— Я не могу, не могу уйти. — Глядя на его лицо в синяках, она стянула с себя шаль, чтобы набросить ему на плечи. — Вам больно.

Он положил руки на ее стан, затянутый в корсет, чтобы удержать ее на расстоянии вытянутой руки.

— Прошу вас, Энн, не нужно!

Она смотрела на его губы — на маленькую ранку, которая, наверное, причиняла ему боль всякий раз, когда он говорил.

— Я знаю, что вы меня не хотите, — сказала она. — Я знаю, что это ошибка.

— Я должен вернуться в Азию. Вы должны остаться здесь, в Англии. Наши жизни пойдут по разным дорогам в разное будущее. Я не могу поцеловать вас сейчас и отвечать за последствия.

— Мне теперь все равно. Какая разница, если я уже падшая женщина? Но вам не будет больно, если вы меня поцелуете?

— Не настолько, чтобы это имело значение.

Фонтан у них за спиной висел бесконечной завесой холодной воды. Сердце у Энн иссохло от томления. Шаль выскользнула из ее пальцев и упала на траву. Ее руки легли на его голые плечи. Она наклонилась вперед, пылая так, словно солнце обнимало ее.

Она робко прижалась к нему губами, стараясь не прикоснуться к ранке в углу рта.

Лорд Джонатан ответил на ее поцелуй, но без всякой робости.

Глава 12

Он притянул ее к себе, и неистовство вскипело в ее крови. Мысли улетучились. Требовательное и настойчивое желание поглотило ее целиком.

Тело горело под его руками. Его губы пылали, влажные и сладкие. За это можно отдать все, все — за это чудо, наслаждение и восторг. Казалось, она тает под каким-то неведомым солнцем и превращается в другое существо.

Наконец Джек отпустил ее и посмотрел в глаза страстным опьяненным взглядом. Веки у нее отяжелели, словно и она тоже вдохнула какие-то опьяняющие пары.

— Не только поцелуй, — сказал он. — Я не могу этого обещать. Господи, да я просто сошел с ума! Что я делаю! Прошу вас, Энн! Идите в дом!

Но она ответила ему губами и языком и отпустила его только тогда, когда в меде его поцелуя ощутила привкус крови.

— Ах! — Она потрогала кончиком пальца уголок его рта. — Я сделала вам больно.

Он опустил голову на изгиб ее плеча и рассмеялся:

— Нет, вы не можете причинить мне боль. В этом состоянии ничто не может причинить мне боль. А вот я могу сделать вам больно.

Что-то навело Энн на мысль, что он более уязвим, чем сам это признает, уязвим перед желанием, любовью и страданием. Уязвим перед ней? От этого вопроса вся ее защита дала трещину, поглотив все негодование и здравые мысли.

Она погладила его по волосам, играя с влажными прядями. Провела раскрытой ладонью по горячему мускулистому телу — Прижалась губами к его шее, ощутив вкус мужчины и холодной воды. Его запах, чистый и прохладный, как падающий фонтан, наполнил ее ноздри.

— Ущерб нанесен давно, — сказала она. — Я знаю, что для вас это ничего не значит, но одним разом больше — какая разница?

Застонав, он усадил ее на себя верхом. Одна ее туфля упала на траву, потом другая. Ступни уперлись в край фонтана, ощутив мокрый камень. Она закрыла глаза и целовала его не отрываясь. Потом его губы нашли край ее ворота, и она изогнулась, а он поцеловал выпуклость ее грудей и лощину между ними. Она чувствовала его возбуждение, и ее обожгло воспоминание о том, как она прикасалась к этому обнаженному жару, открывая тайны мужчины. Страстное требование — соблазн, соблазн — властный и страшный.

Страшный? Она отбросила этот шепот страха в порыве слепой храбрости. Никаких страхов! Ей хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Поддерживая ее одной рукой, другой он провел там, где ее платье и нижняя юбка задрались и открыли подвязки и верхний край чулок. Его пальцы ласкали ее колено, потом пробежали по бедру, отодвигая ткань и кружево, а потом с озорством обхватили ягодицу.

Энн задохнулась и открыла глаза.

Вода лилась из фонтана каскадом. Радуги рассыпались и прыгали, как макрель, в ниспадающую воду. Джек откинулся назад, удерживая ее на себе. Солнце ласкало его лицо в синяках. Его веки были опущены, что лишало ее возможности видеть тигриные лесные угодья, но вид у него был восторженный.

Она это сделала? Она дала ему это блаженное забытье?

Холодная вода струилась за его спиной и плечами, время от времени плеща на его голую кожу. Джек казался полностью погруженным в медленное объятие ее тела. Он провел рукой по ее бедру и животу, потом его костяшки погладили сокровенное место между ее ног, и стыд и жаркое волнение смешались в одно — обжигающий пожар.

Энн обмякла в его поддерживающей руке. Она сдалась на волю этого экстаза полностью. Прикосновение его пальца к этому таинственному месту наполнило ее восторженным безумием.

— Да, — сказала она, — да.

Он слегка приподнял ее. Энн уперлась ногой в фонтан и прижалась к его плечам. Он чувствовала, что он возится с пуговицами, чтобы откинуть мешающую ткань. Она ощутила на своей голой коже обжигающий твердый жар. Она знала, что это значит. Она уже прикасалась к нему, уже была в страхе от его странности — первый урок греха. Теперь он опять пробивался в ее сокровенное место, горячий и шелковистый.

— Да, — сказала она. — О да, милорд… ми… о Джек! И медленно-медленно он опустил ее.

«Вот! О да! Вот! Вот так! Мой любимый падший ангел!» Медленно, медленно он вошел в нее, и она ощутила, что его тело крепко прижалось к ее. Неизмеримое наслаждение, неизмеримый грех.

— Ах, — сказала она. — Ах, Джек!

Он обхватил ее голову обеими руками и снова поцеловал. Его разбитые губы не просили о милосердии и не давали его. Потом прервал поцелуй и положил руки ей на талию. Он откинул назад голову и закрыл глаза, покачивая своими и ее бедрами и помогая ей найти ритм. Она сосредоточилась на своих ощущениях.

При каждом ударе в ней расцветал восторг. Она греховна, греховна и порочна и за пределами искупления. Но жар, стыд и блаженство смешались в одно огромное наслаждение.

«Наслаждение? Ах, какое бледное слово! Но да! Дай мне наслаждение! И прошу вас, милорд, вы позволите мне дать вам такое же?»

Он наполнил ее. Слабое, как растоптанные лепестки, ее тело покачивалось вместе с его, юбки скомканы вокруг талии и ниспадают вниз, на его руки. Накрепко запертая в его объятии, Энн сосредоточилась на нарастающей силе, исходившей от их соединения, пока наконец и это самозабвение не рассыпалось — и ее подхватили ужасающие, прекрасные волны экстаза…

Энн обмякла на его груди.

— Боже мой!

Энн подняла веки, отяжелевшие от волшебства. Волосы Джека темно сияли на фоне падающей воды, пряди спутались, дьявольски окрашенные красным и золотым — словно он мерцает в ореоле собственного пламени. Глаза у него еще закрыты, но лицо ясное, светлое и возвышенное — словно нет разбитого виска, синяков на челюсти и ранки в уголке рта. Сердце у нее чуть не разорвалось от любви к нему.

Энн прижалась щекой к его плечу. Ее голые ноги все еще обхватывали его талию, чулки отсырели. Кожа щиколоток и ступней розовеет сквозь ткань. Одна подвязка расстегнулась. Волосы наполовину распущены.

Она ему не нужна. В его жизни нет места для дочери диссентера, даже если он на ней женится. Он занимается с ней любовью только потому, что ему больно и в данный момент он беззащитен. Она это понимает. Ведь Джек и не притворяется, что есть что-то другое.

— Боже мой!

Она мечтательно повернула голову в сторону звука, слишком четкого, чтобы пропустить его мимо ушей на этот раз, крик большого горя, потрясения и ярости.

Спина Джек напряглась едва уловимо под ее ладонями, и жестокий жар бросился ей в лицо. И он открыл глаза и проследил за направлением ее взгляда. Унижение побежало по ее жилам. Двое мужчин стояли в дальнем конце дорожки между розами, не веря своим глазам.

Стыд слился с ужасным унижением. Их увидели! В таком положении! Энн хотелось умереть или исчезнуть, словно она никогда и не рождалась. Слезы настоящей горечи потекли, обжигая, ее покрасневшие щеки.

Но Джек не давал ей шевелиться. Он все еще был в ней. Она посмотрела на его лицо, на бешеный изгиб рта, на синяки, темно пятнавшие его кожу. Его мысли нельзя было прочесть. Что-то вроде раздражения? Что-то вроде таинственного иронического изумления? Что-то вроде ужаса?

Дикая дрожь пробежала по ее телу.

— Тише, тише, — сказал он, гладя ее по спине. — Все в порядке, они ушли.

— Ах! — От горя ее голос звучал сдавленно. — Что я наделала!

Он быстро поцеловал ее.

— Мы занимались любовью. Мы занимаемся любовью. Все в порядке. Я женюсь на вас. Женатые люди этим и занимаются.

— Но это были ваш брат и мистер Деворан! А мы… мы не в доме!

— Ги поймет. — Он ласково отвел с ее лицо спутанные пряди волос. Голос у него был теплый и веселый, успокаивающий. — Хотя ради фамильной чести Райдер, наверное, в свою очередь попытается убить меня.

— Но вы не этого хотели!

— Хотел? Чтобы мой брат и кузен нашли меня в саду роз, совокупляющимся с молодой добропорядочной леди? Чтобы увидели, как порочно я обращаюсь с гостьей моей матери на краю фонтана моей бабки?

— Это не смешно!

Джек еще раз поцеловал ее и медленно снял с себя.

— Нет, смешно, хотя в данный момент и не кажется забавным. Зато наши внуки, возможно, оценят это по достоинству.

— Но вы же не… Вы все еще…

Джек поставил ее на ноги и оправил ее юбки. Потом повернулся и, наклонившись, зачерпнул рукой воды. Он плеснул водой себе в лицо и на тело, а потом оглянулся и подмигнул ей.

— Холодная вода, сударыня, вот рекомендуемое средство при большинстве мужских проблем, — с официальным видом объявил он. — Холодная вода и порка творят чудеса, охлаждая нашу взбудораженную кровь.

— Вы не испытали удовольствия, — сказала она.

Джек привел в порядок одежду, потом снова повернулся к ней, застегнутый и аккуратный, хотя все еще обнаженный выше пояса. На губах усмешка, хотя ей показалось, что в глазах отражается ужасная пустота, что-то близкое к отчаянию. Энн отвернулась, не желая видеть этого, не желая признавать то, что это может означать.

— Уверяю вас, я испытал настоящее наслаждение. Достаточное, чтобы заслужить епитимью — несколько власяниц я закажу немедленно.

— Ваш брат тоже будет вас бить? И вы позволите ему?

Поддерживая ее одной рукой за талию, он подвел ее к каменной скамье под тисом.

— Нет, наказание Райдера будет гораздо изощреннее. Энн села и устремила взгляд на сад.

— Что он сделает?

— Не знаю.

Фонтан струился, ливень бесконечно повторялся, вечно возвращаясь в широкий каменный водоем. Энн сдвинула ноги и разгладила на коленях юбку. Она знала, что похожа сейчас на аккуратную школьную учительницу, которую внезапно и неожиданно протащили через живую изгородь. Так и есть — глупая деревенская девушка поощрила герцогского сына к непристойным вольностям и должна расплачиваться до конца дней своих.

— С вами все в порядке? — спросил Джек.

— Да-да, конечно. — Энн закусила губу. — Это я во всем виновата. Я, наверное, сошла с ума.

— Нет. Напротив, — сказал он. — Вы нормальный человек, один из самых нормальных, каких я только встречал. Ради Бога, не забывайте, кто вы и что мы сделали.

Она сглотнула слезы унижения, которые грозили вот-вот обжечь ей щеки.

— Вы должны пойти и отыскать вашего брата. Идите, прошу вас! Мне лучше побыть одной.

— Позвольте мне хотя бы проводить вас в вашу комнату. Я не могу оставить вас здесь.

— Нет, можете! Почему бы и нет?

Если он не уйдет сейчас же, она открыто разразится слезами и упреками, и ее унижение станет полным. И словно поняв это, он повернулся к ней спиной.

— Тогда позвольте мне послать к вам матушку. Герцогиня, возможно, даже сумеет найти объяснение тому, что только что произошло.

— Да, — сказала она. — Идите! Все в порядке.

Джек отошел немного, чтобы взять свой жилет и фрак, и поднял с земли мокрую рубашку.

— Я немедленно напишу вашему отцу, — сказал он. Она подняла голову.

— Моему отцу?

Джек надел фрак.

— Мы должны обвенчаться по особому разрешению. Хотя я не думаю, что он не даст своего благословения, вы можете объяснить мистеру Маршу столь необычную поспешность так, как вам будет угодно.

— Нет, — сказала она, вытирая лицо платком. — В какие бы игры ни играла ваша семья, я всегда говорила отцу правду и сделаю так и на этот раз.

Джек наклонился, чтобы поднять ее шаль, упавшую в траву из ее бессильных пальцев.

— А какова правда, Энн?

— А такова, что я обманом заставила вас жениться на мне, — сказала она. — Против вашей воли и против моего здравого смысла. Я не собиралась этого делать. Вы не любите меня, и я вам не нужна.

Джек подошел и накинул ей на плечи шаль.

— Что касается того, нужны вы или нет, — сухо сказал он, — кажется, край этого фонтана может это опровергнуть.

Энн закуталась в шаль, потому что его руки только что трогали ее мягкую ткань, потому что он догадался подать ее ей. Ей не холодно. Она подхватила лихорадку, безумие, и кровь все еще жжет жилы. Она влюбилась в человека, у которого она с каждым днем будет вызывать все большее возмущение, но общество заставит их пожениться.

Она смотрела, как он уходит. Оставшись одна, Энн поставила ноги на каменную скамью, обхватила руками колени и проиграла битву с потоком слез.

Герцогиня стояла у чугунных ворот, ведущих в сад, глядя на неразвернувшиеся лепестки ранней желтой розы. Когда Джек подошел к ней, роза уронила свои золотистые лепестки, один задругам, под ее внезапно дернувшимися пальцами.

— Итак, вы не смогли удержаться от очередного блуда, — сказала она, — даже на один час?

Джек поклонился, хотя его избитое тело пожаловалось, так же тупо оно протестовало, когда он начал заниматься любовью. Артур Трент наградил его не одним впечатляющим ударом.

— Очевидно, не смог. Полагаю, вы только что встретили Райдера или Ги. Конечно, я немедленно женюсь на ней.

— Не этого я хотела бы. Ради нее, как и ради вас.

— Потому что вы считаете, что я испорчу ее, даже если уеду тотчас же? Я не знаю, я никогда не собирался причинять ей вред.

Герцогиня открыла руку, смятые желтые лепестки один за другим посыпались на траву.

— Тогда вам следует лучше разбираться в своих желаниях. Что же до Райдера, я думаю, вы разбили ему сердце.

— Он, конечно, не сказал, чему оказался свидетелем?

— Нет, этого и не требовалось. Одного взгляда на его лицо было достаточно, как и того, в какой форме он отказался встретиться со мной. Он ушел, не сказав ни слова. Так что это было? Соитие на траве?

Он закрыл глаза.

— Нет, на краю бабушкиного фонтана.

— Ги пришлось силой оттащить вашего брата. Но по крайней мере мне удалось заставить вашего кузена рассказать мне все. В противном случае вы не стояли бы теперь передо мной.

— Я сожалею, — сказал Джек.

— Сожалеете о чем? Что позволили мистеру Тренту немного наказать вас перед тем, как вновь подтвердили свою мужскую состоятельность на его нареченной?

— Думайте, как вам угодно, матушка. — Джек посмотрел ей в лицо и понял, что разъярен только на себя самого. — Я не могу объяснить этого, но уверяю вас, что я унижен этим последним событием именно так, как вам, возможно, хочется.

Тревожный взгляд матери обшарил его лицо.

— Вы ведь даже не позволили ему как следует избить вас, не так ли? И я уверена, что вы не сдерживали себя в насилии над женщиной, которое последовало.

Но он сдерживал! Он пытался сдержаться. Почему он не сделал этого раньше, тверже?

— Вы бы предпочли, чтобы я позволил ему причинить мне неисправимый ущерб?

— Почему бы и нет? — сказала герцогиня. — Ведь именно это вы причинили ему, мисс Марш, всем нам.

— Я готов принять наказание, ваша светлость, все до последней капли. Но может быть, позже? Прошу вас, пойдите сейчас к Энн. Я оставил ее на скамье у фонтана. Хорошо. — Герцогиня отвела взгляд. — В конце концов, она скоро станет членом нашей семьи.

— Я не собирался вот так возвращаться домой, — сказал Джек. — Я ни в коем случае не хотел вас обидеть.

Она оглянулась на него — зеленые глаза помягчели от слез.

— Как и я вас! Но вы ранены сильнее, чем думаете, Джонатан, и глубже, чем я могу вообразить. Как была ранена мисс Марш, узнав, что ее жених так легко от нее откажется.

— Она его не любит, — сказал Джек.

— Возможно, и нет. И будучи оба ранены, вы утешились в объятиях друг друга. Это можно понять, но это не основа для супружества.

— А что может быть основой?

Она провела пальцами по другой розе, нежному бутону лимонного и нежного оранжевого цвета, еще твердому, едва открывшемуся.

— Либо блестящие достижения на поприще общественной жизни, — сказала она. — Либо, без них, настоящая любовь. Выбирайте то или это.

— Настоящая любовь? — Джек подавил порывистое желание прикоснуться к ней, предложить — или получить? — какое-то осязаемое утешение. Предложить и быть отвергнутым? И сказал: — Вот уж совсем неожиданное признание со стороны герцогини Блэкдаун, не правда ли?

— Видит Бог, — бросила герцогиня, — для моего сына нет других приемлемых причин, чтобы жениться на незначительной женщине!

И она пошла прочь, а Джек смотрел ей вслед.

Настоящая любовь? Он даже не понимает, что это значит. Он понимал телесное желание. Он знал, хотя и не совсем понимал, глубокую, от зачатия, любовь, которую чувствовал к своей семье. Он знал в жизни восхищение женщинами и желание. Он испытывал мучительную нежность, несмотря ни на что, к Энн. Настоящая любовь? Эти слова звучали нелепо, фантастично. Он повернулся, чтобы уйти, и наткнулся на кулак брата, направленный мощно и прямо ему в челюсть.

В отличие от ударов Артура Трента, которые он — с таким усердным старанием — частично отражал, удар Райдера впервые в жизни застал его врасплох, совершенно незащищенным. В какую-то долю секунды в ответ на происходящее сработали рефлексы — он не успел совладать с ними. Его ум открылся в пустоту, он уклонился, сильно ударил ребром ладони и ногой.

Райдер упал, как срубленное дерево.

— Мое дорогое дитя, — произнес женский голос. — Возьмите мой, он сухой.

Мать Джека стояла и смотрела на нее, протягивая носовой платок.

Энн опустила ноги на землю и пригладила ладонями свои растрепанные волосы. Она знала, какой у нее вид. Стыд затопил ее, жаркий и безжалостный. Но упрямая гордость заставила выпрямиться. Она встретила взгляд старшей женщины с некоторым вызовом, хотя то, что ее лицо залито слезами, казалось еще большим унижением.

Герцогиня села и утерла лицо Энн ловкими осторожными прикосновениями своего носового платка.

— Успокойтесь! Все в порядке.

— Нет, ваша светлость, — сказала Энн. — Это не так. Из-за меня ваши сыновья превращаются во врагов.

— У меня есть еще и дочери, и я рада принять еще одну в свою семью.

— Но я не понимаю, как я могла быть такой…

— Распущенной? — сухо спросила герцогиня. — Упущение, в котором мы воспитываем наших дочерей. Мы предупреждаем их, как противостоять непристойным мужским желаниям, но никогда не учим, что делать со своими собственными. Теперь вам, конечно, придется выйти за Джонатана. Что же до моих сыновей, то они любят друг друга. Несмотря на то, чему на этом месте оказался свидетелем Райдер, вы не станете между ними. На самом деле им даже полезно выяснить отношения.

Энн прикусила губу и отвела взгляд.

— Лорд Джонатан не любит меня. Я не хотела… Должен быть способ освободить его от этого!

— Он не знает, что любит и чего хочет. Почему вы Думаете, что вы его связали?

— Не я его связала, — возразила Энн, — его связывает честь.

— Весьма рада слышать, что вы полагаете, что у него еще осталось немного чести. Хотя меня несколько успокоило то, что он не сбежал, как ему было предложено в башне Фортуны. А теперь успокойтесь! Плотская страсть — прерогатива не только мужчин. Вы ничего не уладите, терзая себя из-за того, чего нельзя изменить. Джонатану не повредит жениться, хотя в настоящий момент, я думаю, ему все равно, жить или умереть.

— Он может лишить себя жизни? — с ужасом спросила Энн.

— Нет, уверена, что нет, но мне порой кажется, что он утратил волю к настоящей заботе о нашем существовании. Так что вы не причинили моему сыну никакого вреда, хотя он причинил немалый.

— Значит, вы не хотите, чтобы я плакала ни о ком из Сент-Джорджей? — спросила Энн. — Простите, ваша светлость, я не желаю причинять вам неудобства, но кажется, я еще немного помучаю себя…

— Дорогая! А для чего же еще существуют матери?

И не сказав больше ни слова, герцогиня обняла Энн. Энн так удивилась, что опустила голову на плечо герцогини, а потом закрыла глаза от вновь потекших слез: горе от негодования или от стыда? Она не знала, но чувствовала себя такой усталой, что могла бы проспать сто лет.

Мать Джека начала тихонько напевать. Это странно умиротворяло. Мелодия была успокаивающей, как колыбельная.

Не лейте, леди, лишних слез -

Всегда мужчины лгут:

В любви клянутся не всерьез

То там они, то тут.

Уходят? Пусть!

Забудьте грусть

И пойте веселей:

Хей, нонни-нонни, хей!

— Господи, Джек! В кого же ты превратился? — воскликнул Райдер.

— Не в того, кого тебе стоило бы пытаться ударить в челюсть, когда он меньше всего этого ожидает, — сказал Джек.

Сожалею о случившемся, но очень рад, что ты пришел в себя.

— Как я здесь оказался? — Райдер лежал, распростершись на кушетке в своей спальне в крыле Уайтчерч.

Джек снова опустил полотенце в ледяную воду, которую велел принести из кухни. Он выжал полотенце и приложил его к синяку, расцветавшему на челюсти брата.

— Я тебя принес. Ты весишь целую тонну. Нет, две тонны. Райдер осторожно обвел языком губы.

— Все зубы целы, но я чувствую себя так, будто меня лягнула лошадь.

— Если бы я не понял вовремя, что это ты, мне пришлось бы заказывать тебе фоб, а не волноваться, не выбил ли я тебе зубы.

— Зачем ты капаешь ледяной водой мне на шею?

— Пытаюсь спасти то, что осталось от твоего дыхательного горла. Или, если хочешь, можешь считать мой холодный компресс изощренной восточной пыткой.

Райдер оттолкнулся от резной спинки кушетки. Он прижал руку к горлу и сглотнул, потом неуверенно усмехнулся. Джек уже снял с него галстук и расстегнул рубашку.

— Если ты велишь принести горячего бренди и меду, смогу ли я это проглотить?

Джек вручил ему холодное полотенце — пусть сам прикладывает к своей челюсти.

— Уже несут; полагаю, у тебя всего лишь ушиб. Райдер подавился кашлем.

— В таком случае мы оба хороши! Ты видел себя в зеркале?

— А ведь неплохо, а? — Джек пошел посмотреться в зеркале над камином. — Мистер Трент был умеренно основателен. И я очень рад, что ты решил, будто можешь добавить что-то еще к его побоям.

— Не очень-то честно было с моей стороны пытаться ударить тебя без предупреждения…

Джек обернулся и посмотрел на брата.

— Если ты извиняешься за это, я тебя убью. Ты был потрясен тем, что увидел в саду роз. Потом ты, вероятно, встретился с матушкой, которая, конечно, прочла на твоем лице, что именно произошло.

— Да, — сказал Райдер, тень затуманила его зеленые глаза.

— Если бы я оказался на твоем месте, я бы сделал то же самое. Точнее, я сначала сходил бы за кнутом.

— Нет, ты этого не сделал бы. Пусть твоя мораль в сексуальной сфере, как у уличной кошки, но никто с твоими боевыми умениями никогда не ударит беззащитного человека, если только не собирается его убить. Я не верю все же, что ты хладнокровный убийца или что ты склонен к братоубийству.

— Все же? Значит, ты поверил бы в это, будь у тебя больше доказательств?

— Господи, Джек! — Райдер попытался повернуть голову и поморщился от боли. — Во что мне верить, по-твоему? Ты исчез из Англии на годы. В твоих письмах нет ничего, кроме забавных анекдотов о путешествии по Персии или Индии. Твои сестры начали выдумывать фантастические истории о твоих , подвигах, истории, более подходящие для сказок «Тысячи и одной ночи». А любая легенда обрастает подробностями сама собой.

Джек отошел, чтобы выглянуть в окно. Ясный весенний вечер озарял маленький двор — еще один странный уголок, образованный бесконечными постройками и перестройками Уилдсхея за многие столетия.

— Тем временем ты слышишь нечто совершенно иное, — сказал он. — Другие рассказы циркулируют в лондонских клубах. Твой брат — извращенец: Дикий Лорд Джек, для которого ни одно чувственное приключение не кажется слишком низменным, ни один грех слишком непомерным. Он потерян для чести и пристойности. Возможно, отзвуки этого даже проникли в мои письма. Ты не хочешь верить этому, но в глубине души боишься, что это правда… и матушка тоже.

Райдер лег на спину и закрыл глаза.

— Я не верил, пока ты не обесчестил невинную англичанку…

— Только для того, чтобы снова овладеть ею в саду роз? — Джек отвернулся от окна и подошел к брату. — Да, именно это я и сделал. К чему ходить вокруг да около?

Брат ничего не сказал. Джек взял полотенце, обмакнул в ледяную воду, отжал и опять положил на шею Райдеру.

— Я не могу объяснить своего отношения к мисс Марш, — спокойно сказал он. — Я и сам этого не понимаю. Объективно я вижу, что она не грандиозная красавица, не воплощение соблазна. Это что-то вроде безумия, словно она одна обладает властью обнажать меня до мозга костей…

— Ты ее не любишь?

— Нет, — сказал Джек. — Как можно? Но я женюсь на ней, даже несмотря на то что мне сразу же придется уехать из Англии.

— Почему? — спросил Райдер, схватив сильными пальцами Джека за запястье. — Зачем тебе обязательно возвращаться в Азию? Ты должен сказать мне правду, Джек. Отцу, конечно, известны истинные причины?

Джек смотрел на руку Райдера. Он с легкостью мог бы вырваться. Но он расслабился и согласился на этот контакт, хотя ему было больно.

— Да. И еще герцог знает, что моя работа будет бесполезна, если любая из причин станет известна.

Райдер отпустил руку Джека и сглотнул.

— Ты считаешь, мне нельзя доверять?

— Я бы доверил тебе свою жизнь. Брат посмотрел Джеку в лицо.

— Наверное, мы можем сказать, что я только что доверил тебе свою. Ты — точно проклятая смертоносная машина, да? Как ты научился так драться?

— Потихоньку, полегоньку. На Востоке существует несколько видов боевых искусств. Этот поначалу был развит монахами. У них были тысячелетия, чтобы усовершенствовать тренировку и тела, и разума.

— Не христианские монахи, полагаю? Джек усмехнулся:

— Существуют куда более древние религии, чем христианство, Райдер. Этим монахам иногда приходится странствовать по землям, кишащим разбойниками. Они нашли способ обороны без оружия. Эта практика к тому же является духовным упражнением.

— А эти святые люди убивают?

— Нет, почти никогда. Я узнал об этом не сразу.

— Если это помогло тебе остаться в живых, я рад. Твоя работа, говоришь?.. Ты можешь мне рассказать о ней?

Джек сам не понимал, почему ему так не хочется вдаваться в подробности. Он полностью доверяет честности своего брата — это так. Ничто из того, что он скажет Рай — деру, никогда не выйдет за пределы этой комнаты. Но все же у него такое ощущение, будто бы он должен содрать с себя мясо и обнажить скелет — хотя добавлять себе лишней боли сейчас, конечно же, неразумно.

— Рассказывать особенно нечего, — ответил он. — Ты знаешь, что Россия и Британия ведут тайную войну без оружия за влияние в Центральной Азии? Россия хочет подчинить себе племена, угрожающие ее границам, а Британия не может позволить России завладеть перевалами, которые можно использовать для вторжения в Индию.

— Неужели это так?

Джек беспокойно заходил по комнате.

— Для нас это единственная по-настоящему серьезная опасность, что орды воинов — с помощью России или без — хлынут с севера, чтобы сокрушить жемчужину нашей империи. Но мы почти ничего не знаем о вероятных путях нападения. Все эти спорные, хотя и заманчивые, земли лежат большим белым пятном на карте.

— Другой край известного мира, — сказал Райдер. — Там есть драконы?

— Речь идет о высочайших в мире горах, а за ними о пустынях, которые вселяют в душу ужас. За каждый дюйм, хотя бы немного пригодный для жизни, борются воинственные племена, и все они не слишком дружелюбно смотрят на незваных чужаков, особенно на англичан.

— Но Индия отчаянно пытается добраться до этих земель и властвовать над ними?

— Если не мы, то это сделает Россия. Но для начала нам нужны карты. Мы должны знать, как выглядят эти земли и как легко современная армия может пройти по ним.

— Александр Великий преодолел все это, — сказал Райдер.

— Вот именно.

— И как же ты оказался замешанным в такое? Послышался осторожный стук. Джек подошел к дверям и принял поднос у лакея. Потом вернулся и приготовил для брата успокаивающее питье: мед и свежий лимонный сок, размешанные в горячей воде, плюс приличная доза бренди. Потом добавил еще один ингредиент, неизвестный Райдеру.

— Я болтался по Греции, потом бродил по Алеппо и Багдаду. За это время я немного выучился разным языкам и, кроме того, обнаружил, что обладаю даром менять внешность — полезное свойство, если хочешь свободно странствовать по Востоку. Тем временем я прочел Марко Поло, и у меня появилось увлечение — изучение непонятных древнегреческих текстов везде, где я находил их.

— Какое отношение имеет Марко Поло к классическим грекам?

— Все они путешествовали по Шелковому пути, — сказал Джек. — Некто Аристей проделал всю дорогу от Афин до границ Китая примерно двадцать пять столетий тому назад. От его записок уцелели только фрагменты, но другие сообщения подтверждают его рассказы. Он отправился искать грифонов.

— Грифонов?! Помилуй, Джек!

— Но об этих грифонах говорилось, что они устраивают свои логовища в огромных полях золота, как драконы гнездятся на сокровищах. Были также сообщения о драконах в Индии: их черепа покрыты драгоценными камнями. Мы можем отмахнуться от всего этого как от мифов, но древние скифы создавали массивные орнаменты из чистого золота с изображениями грифонов и татуировали свою кожу изображениями этих существ. Когда эти рассказы достигли ушей греков, Аристей решил сам отправиться и увидеть.

— Ты хочешь сказать, что… — пробормотал Райдер, внезапно севшим голосом, — что ты прошел по его следам и нашел золото?

— Нет. — Джек взял пустой стакан из ослабевших пальцев брата. — Я нашел кости.

Джек тихонько вышел из спальни. Теперь Райдер спал в глубоком забытье от питья с опиумом. Проснется он, наверное, без боли и — если ледяные компрессы сделали свое дело — без явных опухолей.

«Я чуть не убил брата! Немного ближе к яремной вене… Если бы я вовремя не спохватился!»

Он закрыл дверь спальни, ощущая боль, как ожог в сердце, потом задержался на мгновение в кабинете Райдера. Что-то сломанное лежало в камине. Джек подошел и наклонился поднять осколки. Он перевернул их в руке — изгиб зеленой гривы, точно зеленая пена на волне, изящные сильные копыта…

Тихий звук заставил его поднять голову. Энн стояла в тени книжных полок с побелевшим лицом.

— Матушка послала вас навестить Райдера, — сказал Джек. — Вы были здесь все это время. Вы слышали все, о чем мы говорили.

Глава 13

— Я не хотела, — говорила Энн, — меня провел сюда лакей…

— Ничего страшного. — Глаза Джека казались очень темными. Лицо было непроницаемо.

— Ну это вряд ли. Но когда я услышала ваш разговор, я побоялась помешать… Нет, с моей стороны это совершенно бесчестно не уйти сразу же, даже если бы я и помешала тому, что происходит.

Он, к ее удивлению, улыбнулся.

— Моя дорогая мисс Марш, для вас и для меня немного поздновато говорить о чести.

Несмотря на все то, что она перечувствовала за эти часы, Энн прикусила губу, чтобы не усмехнуться, как дурочка.

— Да, — согласилась она, — наверное, это так.

Джек подошел к двери в коридор и открыл ее перед Энн.

— Мне представляется, что вы начинаете подозревать, что сбор любых сведений о моей семье, какие только вам доступны, становится вопросом выживания, что почти всегда более важно, чем честь, что бы там ни говорили школяры.

— Как вам угодно, — сказала Энн, шагая впереди. — Единственное, что я знаю, что я чувствовала себя пригвожденным к месту кроликом в ловушке, и каждое движение, которое я делала, могло бы помешать вам так разговаривать с братом.

— Как — так?

Она опустила глаза.

— С любовью, как мне кажется.

— Вы ожидали не этого?

— Даже после того, что вы показали мне на крыше, я думала, что вы с ним на ножах. Но герцогиня не посылала меня сюда, я пришла сама.

— Потому что вы решили, что поможете делу, объяснив Райдеру, что произошло у фонтана?

— Я хотела залечить то, что, как мне казалось, станет брешью между вами. Теперь я поняла, как была самонадеянна.

— Нет вы были щедры, — сказал он. — И я не думаю, мисс Марш, что вы по природе своей кролик, и никогда так не думал. Я — потрясенный поклонник вашей храбрости.

Она остановилась в дверях и посмотрела на него:

— Я не понимаю.

— С тех пор как мы встретились, вы выказали необычайную храбрость. — Он весело подмигнул ей. — Выйдете за меня — и вы действительно выкажете смелость.

— Я была рада, что вы с лордом Райдерборном могли говорить так спокойно. Я опасалась…

— Что мы убьем друг друга?

Энн прошла мимо него в коридор, избегая его взгляда. Она не могла ничего поделать с вспышкой возбуждения своего тела, когда он стоял так близко. Его запах прекрасен — дикий мужской запах чистого неба, доносящий порочные обещания из таинственных, неведомых земель. Однако Энн устыдилась своего поведения у фонтана.

— Да, — кивнула она. — Я думала, что нечто подобное может произойти.

— Райдер огорчен и смущен, конечно. Наделе он встревожен почти до смерти, но он не испытывает ко мне ненависти. Он мой брат.

— Тогда, возможно, вам следовало бы объяснить ему что-то из вашей жизни еще раньше, — сказала Энн. — Соперничество России и Британии — вот что так важно для вас, да?

— Игра между великими державами — вот что действительно важно. Но не приписывайте моим побуждениям слишком много благородства. Прежде всего меня влекли приключения и жажда странствий.

Потому что вы прочли те древние рассказы и пустились в странствия за пределами известного мира, чтобы охотиться на драконов? — Пылинки медленно танцевали в луче солнечного света, пересекавшего коридор. Голова у нее кружилась — ей следует бежать прочь, иначе она снова очертя голову ринется в его объятия. — Я уверена, что карты и политика имеют значение, но ваша окаменелость изменит взгляд человечества на его место в мироздании.

Джек обогнал ее, чтобы открыть дверь, ведущую во двор. Стены устремлялись ввысь, в свет.

— В этот раз — нет, — сказал он. — Эта окаменелость исчезнет.

Энн смотрела на его профиль. Никогда она не станет нечувствительной к тому впечатлению, которое он на нее производит! Никогда! Она прислонилась к стене, радуясь этой холодной опоре.

— Исчезнет? Как она может исчезнуть?

— Вижу, мне придется кое-что еще объяснить о нашем опасном драконе. Пойдемте, посидите рядом со мной на солнышке.

Она кивнула и пошла вперед. Несмотря на его небрежную улыбку, несмотря на беспечный вид, с каким он открыл перед ней дверь, что-то в его лице наполнило ее ужасом.

— Кто-то убивал людей либо пытался убить с тех пор, как вы вернулись в Англию. Теперь мы заперты здесь, в этой крепости. Это ведь не только ради того, чтобы защитить меня? Это чтобы защитить также и вас. Ваша жизнь в опасности?

— А вас беспокоит моя жалкая жизнь? — спросил он. — Ах, мисс Марш, у вас великодушное сердце.

В середине маленького дворика возвышалась скульптура, заросшая мхом среди беспорядочно разбросанных папоротников, — разумеется, дракон. Темные тени начертали тайные письмена петельчатым почерком под каждой резной чешуйкой. Энн села на каменный блок, выступавший в основании контрфорса. Опершись рукой о голову дракона, Джек смотрел на него, словно мог одолжить его крылья, чтобы взлететь прямо к небу.

— Я попытаюсь рассказать вам больше и все по порядку, — начал он. — Думаю, что обязан сделать хотя бы это. С чего мне начать, что вы хотели бы услышать?

— Как вам удалось странствовать там? Если все те земли столь враждебны к иностранцам?

— Я стал торговцем лошадьми, святым человеком, что вполне соответствовало моим целям. Сказочное золото древних скифов было одной из них, но странствия обладают свойством становиться самоцелью. Я видел такое, чего не видел ни один европеец в течение веков, возможно, со времен Александра.

— Что же это?

— Священные статуи высотой в сотни футов, высеченные в скалах. Пустыни, где башни из выеденных ветром камней громоздятся, как чудовища, охраняющие кладбища их собратьев. Брошенные города, затерянные в песках. — Он сложил руки и, повернувшись, прислонился к дракону. — Наконец, в пустыне я оказался в таком месте, где огромные кости устилали землю, как мостовая. Наверное, то не были на самом деле грифоны, но огромные с клювообразными мордами существа, которые, надо полагать, жили там в древности наравне с еще более крупными животными. Есть скелеты, сохранившиеся целиком. Полные семьи и их гнезда.

— Гнезда?!

— Каменные яйца лежали в гнездах на земле, как яйца огромных птиц.

Сердце у Энн громко забилось.

— Вы делали записки, зарисовки?

Беспокойство не покидало его, словно он вот-вот расправит собственные крылья.

— Это делал другой человек. Я был болен, почти при смерти. Если бы меня не отвезли обратно в Индию, мои кости добавились бы к когтям этих огромных ящериц. То было нелегкое путешествие. Кроме всего прочего, меня преследовали призраки.

Энн молча смотрела на него, похолодев от мыслей об угрожавшей ему опасности.

Джек посмотрел на нее и улыбнулся:

— Марко Поло пишет, что пустыня Такла-Макан населена злыми духами. Они крадут души у путешественников, преследуя их музыкой и барабанами или клацающими звуками битвы.

— Вы это слышали?

Я пытался уверить себя, что это всего лишь явление природы, вызванное ветром или моей лихорадкой и слабостью. Но признаюсь, бывали мгновения, когда я верил в демонов. И все же мой спутник благополучно протащил меня через все это и через покрытые снегом горные перевалы, где тропы усеяны костями путешественников. Окаменелые зубы, рисунки, записные книжки — доказательства всего, о чем я вам рассказываю, — все принадлежало ему.

— А сами вы никаких записей не вели?

— Многие из них были потеряны задолго до того, как я встретил его. О том, что мне удалось сохранить, он позаботился. На обратном пути он записал еще все, что мог вспомнить. Однако все эти бумаги попали в руки фанатика по имени Урия Торнтон. Все, что я делал с тех пор, имело одну цель — найти их.

— Это вопрос жизни и смерти?

Джек колебался всего лишь одно мгновение.

— Это единственное, зачем я живу. Эти записки содержат жизненно важные сведения, которые страшно нужны Британии, чтобы создать карту всей той земли к северу от Индии.

— Но этот зуб свидетельствует о совершенно новом существе, — настойчиво сказала Энн. — О животном, которое жило задолго до Потопа. Это может оказаться самой значительной окаменелостью из всех, когда-либо найденных. И еще существуют рисунки и записки? Даже рисунки их гнезд? Если вы не понимаете, насколько это важно, то должны понять!

Что-то шевельнулось в дверях. Лакей с бесстрастным видом выглянул во двор — белый парик, как призрак в тени.

— Милорд, — сказал лакей, — некий мистер Марш из Хоторн-Аксбери здесь. Его провели в гостиную в апартаментах мисс Марш и подали чай.

Энн вскочила. Она бросилась в свои комнаты, оставив Джека рядом с драконом.

Джек смотрел ей вслед, а потом устремил взгляд на круг яркого неба далеко вверху. Он знал женщин в Лондоне, в Греции, в Алеппо — профессионалок. Он знал прикосновения индийской куртизанки, мягкие, обещающие неведомое и затуманенные дымом гашиша. Он знал медленную муку темных ночей в пустыне, когда ты отдан на милость каждого эротического желания любовницы, когда даже пыл мужчины может стать жестоким господином, если он это позволит.

Но что-то в нем жаждало этого прохладного, уравновешенного английского взгляда — даже если она не может на самом деле ухватить смысл его задачи — и этой удивительной интенсивности страсти, которая раскрывалась, как только он прикасался к ней. Безумие этой жажды ужасало его больше, чем все, что он знал, даже угрозы, что его ослепят и заживо сдерут кожу. В глубине души это лишало его контроля надо всем, а не только над самим собой.

Джек даже признался ей — в полной уверенности в ее честности — в своей истинной цели. Доверяет ли он ей больше, чем своей семье? Больше, чем самому себе? Или попросту полагает это не опасным, ведь их жизни вскоре разойдутся и никогда больше не соприкоснутся?

Он сядет на корабль, отправляющийся в Азию, и оставит ей свое имя и свое состояние. С ее английским здравым смыслом она вскоре перестанет испытывать к нему какие-либо чувства, кроме памяти о мимолетном опьянении. Она будет благодарна за ореол респектабельности, который станет результатом их свадьбы. Потом она его забудет. Как только Энн займет прочное положение в обществе, влияния его семьи будет достаточно, чтобы разорвать их союз — аннулирует брак или добьется развода, не важно. Тогда она будет свободна и сможет снова выйти замуж.

Так оно и получится, что раны от их встречи оставят на нем более глубокие шрамы, чем на ней. Энн просто узнала, что тело предлагает свои собственные удовольствия и что бесстрастный человек вроде Артура Трента никогда не сделал бы ее счастливой. Каковым бы ни было осуждение общества или его семьи, или даже ее укоризненный взгляд, он не станет сожалеть об этом.

Он сожалеет только о том, что был настолько глуп, что вернулся домой, и был настолько безумен, что снова предавался любви в саду роз. Это служит лишним доказательством — лишним, ибо ему и без того уже известно, что, несмотря на все годы суровых тренировок, в глубине души он все еще не обрел освобождения. Ирония заключается в том, что для разоблачения не потребовалось ни угроз, ни пыток. Может быть, это случилось только потому, что время наконец-то нагнало его? Или потому что Уилдсхей с поразительным упорством пытается доказать, что он на сам деле еще остается кем-то.

Как бы то ни было, если он не уедет как можно скорее, он просто развернется, как встряхнутый рулон шелка.

Слава Богу, что он поклялся вернуться в Азию. Слава Богу, что ее отец уже здесь. Мистер Марш, должно быть, выехал до того, как пришло письмо от Джека. Значит, любовь ее семьи взяла и прямым путем добралась до Уилдсхея, туда, где любовь не могут понять из-за ее сложности.

— Ну и суета здесь, Энни!

Энн смотрела на отца. Увидев его родное лицо, она на мгновение почувствовала надежду на то, что все еще можно изменить и ее жизнь вскоре вернется в прежнее русло.

Мистер Марш похлопал по полам своего старого мятого сюртука и бросил взгляд на забрызганные грязью чулки — словно и сам испытывал смущение. Прядки седеющих волос прилипли к голове там, где были прижаты шляпой. Бакенбарды по краям взъерошены.

— Просто суета сует, — повторил он.

Энн сложила руки на коленях, ее охватило какое-то странное спокойствие, при котором любое будущее казалось одинаково возможным.

— Да, папа, — сказала она. — Ничего подобного не ожидал никто из нас, когда я выехала из Хоторн-Аксбери с мистером Трентом.

Отец опустился на стул напротив нее и провел рукой по своим волосам, после чего они еще больше стали топорщиться во все стороны.

— Когда твоя тетка Сейли приехала с вестью о том, что произошло, я решил, что мне лучше сразу же отправиться за моей девочкой. Старая Бесси не очень-то обрадовалась, когда ее вытащили из стойла с такой поспешностью, но едва мы пустились в путь, как она приободрилась.

— Все это произошло слишком неожиданно, — сказала Энн, — как тогда, когда упал потолок у нас в столовой, …но герцог послал за вами карету.

Мистер Марш поджал губы.

— И очень большую карету! Но дороги все еще местами залиты водой, Энни. И завалены деревьями. Верхом я смог проехать старыми путями по гребню, избежав всего этого. И вот я здесь. Я виделся с герцогиней.

— Значит, вы знаете, что произошло?

— Да. Хотя еще не смог до конца разобраться в этом. Но именно ее милость все мне рассказала. Очень деликатно, должен отметить. Наверное, так оно и полагается герцогине?

Голос его был ласковым, хотя и огорченным. При этом его подлинное потрясение было прикрыто смирением и добрым юмором. Не случалось еще столь ужасного несчастья в доме, чтобы семейство Маршей не встретило его какой-нибудь храброй шуткой. Дрожь прошла по ее спине. Ей хотелось, чтобы отец рассердился на нее, чтобы он заставил ее расплачиваться за ее грехи, как заставила Джека его семья.

— Значит, вы знаете, что я опозорила себя, и вы, и мама больше не можете быть допущены в приличное общество.

— Позор, да. — Он вздохнул и посмотрел на нее. — Но ты не первое невинное дитя, которое погубил безжалостный молодой человек.

— Прошу вас, папа, не говорите так! Все, что случилось, — моя вина.

Он скривился.

— Может быть, так, а может быть, и нет. Как бы то ни было, ты не можешь выйти замуж за Артура Трента. Ты все еще хочешь этого?

— Нет! Я… я думала, что хочу, но нет. Наш брак был бы ошибкой. Хотя Артуру очень больно и он сейчас разъярен, но в сердце своем, мне кажется, он считает, что благополучно спасся.

— Благополучно спасся от брака с моей дочерью? Если мистер Трент настолько лишен здравого смысла, что посмел помыслить такое, я самолично собью его с ног за оскорбление! — Его вынужденная улыбка грозила разбить ей сердце. — Но что я должен думать об этом малом из семьи Блэкдаунов, который причинил тебе столько горя? Об этом лорде Джонатане Деворане Сент-Джордже? Хорошая добыча — герцогский сын, если бы мы не были теми, кто мы есть, наряду со всеми прочими неудобными обстоятельствами!

Энн сглотнула. Ее отец здесь, он на стороне дочери, но не может спасти ее.

— Значит, вы думаете, что я должна выйти за него?

— Он не принадлежит к нашей вере и нашему классу, и, несмотря на его положение в свете, он оказался не совсем джентльменом. Но если он хочет правильно поступить с моей девочкой, а герцогиня утверждает, что это так, то это единственное верное решение, Энни.

— Значит, я не могу вернуться домой и жить, как жила прежде?

— Не знаю. — Его мудрый внимательный взгляд остановился на ней. — Разве ты по-прежнему та же девочка?

Энн смотрела на него в смятении. Неужели изменились все — или только она? Даже ее любимый отец превратился в незнакомца. Возможно, в конце концов кары не миновать. Ласковой, любящей кары, но такой, которая все же вынудит ее посмотреть в лицо реальности — того, что она сделала.

— Я не знаю! Разве это имеет значение?

— Только это и имеет значение.

— Он меня не любит, папа.

— Возможно, и нет, в данный момент. Но если у его милости есть хотя бы капелька здравого смысла, он со временем тебя полюбит. Любой мужчина, достойный так называться, полюбил бы.

— Вы говорите так только потому, что вы мой отец. Лорд Джонатан намерен уехать в Азию немедленно после свадьбы. Никакого настоящего брака не будет.

Мистер Марш вскочил на ноги и подошел к окну. Плечи казались поникшими и хрупкими, словно он вдруг состарился.

— Но, судя по рассказам Эдит и твоей тетки, этот герцогский сын — довольно примечательный молодой человек. Какая-то романтическая фигура, как я слышал, совершенно невероятная и от того еще более неотразимая. Полагаю, это так и есть, иначе этого несчастья никогда бы не случилось?

Энн закрыла глаза.

— Да, это правда. Но герцогиня готова покрыть все, что произошло так что никто ничего не узнает.

— Он будет знать, Энни. Ты будешь знать. Честность — это девиз нашей веры. Думаю, ты прекрасно понимаешь, что это значит — прожить всю жизнь во лжи.

— Мне всегда только хотелось брака в согласии и покое, как у вас с матушкой.

— Тогда мне жаль, что ты не подумала об этом до того, как принять ухаживания этого человека. — Его сапоги тяжело простучали обратно по комнате. — И я принимаю твои возражения, что, возможно, вина на тебе, Энни, хотя, видит Бог, эту пилюлю тяжело проглотить.

Энн заставила себя встать и посмотреть на него.

— Мне очень жаль, папа.

Его лицо напряглось, будто он старался побороть какое-то непривычное чувство.

— И мне тоже, Энни. И мне тоже! Но что сделано, того не воротишь. Увы, моя девочка, я думаю, что тебе ничего не остается, кроме как выйти замуж за этого человека.

Кто-то постучал. Мистер Марш подошел к двери и широко распахнул ее. Энн тут же снова опустилась на стул, ее сердце стучало, как молот. Джек поклонился и протянул руку. Ее отец на мгновение заглянул в глаза с лесными тенями, потом принял протянутую руку и пожал ее.

— Лорд Джонатан, полагаю? Вы хотите просить руки моей дочери, милорд? К сожалению, я считаю, что сначала должен отвезти ее домой.

— Я не могу разрешить этого, сэр.

— Не можете?! — Мистер Марш сел. — Вы не можете этого разрешить?! Я ее отец!

— Мистер Марш, для нее все еще очень опасно покидать Уилдсхей. — И словно идя по следам своего собеседника, Джек подошел к окну и выглянул. — Мы с радостью простерли бы наше гостеприимство и на вас тоже на все время, какое вы пожелаете пробыть здесь.

— Опасное гостеприимство, милорд, если я верно понял. Джек круто обернулся.

— Не для вас, сэр.

— Значит, вы не отрицаете, что вы опасны для моей Энни?

Смертельный покой словно окружил Джека, как будто он стоял в центре шторма.

— Это ей решать, сэр, не мне.

— У меня есть обязанности перед моей общиной и семьей, лорд Джонатан. Я не могу остаться дольше чем на одну ночь. И я не знаю, могу ли я дать вам свое благословение.

— Я не жду от вас благословения, сэр. Но вы не откажете в согласии на брак?

— Полагаю, ни у кого из нас нет иного выбора в этом деле. Вы украли невинность моего ребенка. Может быть, вы устроите, чтобы я мог поговорить с герцогом о брачном контракте?

— Вы можете говорить непосредственно со мной, сэр. Мои дела принадлежат мне, и я готов быть очень щедрым. Не обсудить ли нам это вечером после обеда?

Мистер Марш встал, полный и седеющий, но исполненный спокойного достоинства.

— Очень хорошо, милорд. После обеда.

Темные глаза Джека встретились с глазами Энн. Синяки на его подбородке превратились в многоцветный лоскутный покров. Он выглядел экзотическим и диким, как какой-нибудь татуированный дикарь.

— Между прочим, мисс Марш, мистер Трент возвращается в Лондон с моим кузеном. Я подумал, что вам, возможно, захочется поговорить с ним перед тем, как он уедет. Скажем, в моем кабинете в башне Досент через десять минут? — Он пошел к двери, потом поклонился отцу Энн: — Пожалуйста, сэр, приходите тоже, если вы желаете поговорить с мистером Трентом…

— Или если мне захочется защитить свою дочь от вашей опасной близости?

Джек поднял брови, словно удивился такой прямолинейности — а может быть, потому, что оценил ее.

— Другие опасности ближе, сэр.

— Так я и понял. Значит, вы намерены объяснить мне подробнее, почему жизнь моей маленькой девочки находится в опасности и кто ей угрожает. Моя сестра сказала, что это как-то связано с окаменелым зубом.

— Да, сэр. — Свет из проема полукруглой двери отбросил тени на темную кожу Джека. — Мы не единственные люди, мистер Марш, которые задавались вопросом, не являются ли такие предметы просто работой дьявола.

Отец Энн задумчиво смотрел, как его будущий зять удаляется по коридору.

— Ну, дорогая моя, — сказал он наконец, — это весьма примечательный молодой человек!

Когда Энн подошла к башне Досент, ее рука лежала на согнутом локте отца.

Лакей отворил дверь. Джек с Артуром разговаривают, стоя у камина. Разговор кажется совершенно дружеским. Когда они вошли, Артур оглянулся, а потом, подошел и пожал руку отцу Энн. Мужчины обменялись приветствиями, за которыми последовало весьма конфузливое признание их изменившихся отношений. Потом Артур повернулся к Энн. Джек на некоторое время вывел ее отца из комнаты.

Энн осталась наедине со своим бывшим женихом. На подбородке у него был огромный синяк, под глазом тоже чернело, но он казался счастливым, даже веселым.

— Совершенно необыкновенный случай, мисс Марш, — сказал Артур. — Этот огромный зуб на самом деле оказался диковинкой.

— Но я думала, что это находка огромной важности, сэр.

— Нет, нет. Без солидного описания она не имеет смысла для науки. Я полагал, что его светлость нашел его сам и может объяснить все обстоятельства. Но лорд Джонатан сказал, что это скорее всего подделка, вырезанная с большим мастерством местным умельцем. Так что, в конце концов, это всего лишь память о путешествиях его светлости.

Энн посмотрела на вернувшегося Джека. Он поймал ее взгляд и подмигнул, едва заметная улыбка появилась на его разбитых губах. Она несколько растерялась, но, может быть, эта ложь была только во благо Артуру?

— В таком случае я разочарована, — сказала она.

— Разумеется, и я тоже Но в результате замечательного совпадения того, что эта диковина попала в твои руки, а потом в мои, я приобрел покровительство герцога. Его светлость сам отвел меня к герцогу. Его светлость был рад содействовать и не считает мои религиозные убеждения препятствием.

— Вам не пришлось объяснять, чем вы занимаетесь?

— Лорд Джонатан сделал это, и весьма красноречиво. — Артур отвел глаза и на мгновение прикусил губу. — Полагаю, мое первоначальное мнение о нем было правильным. Я, конечно, не обвиняю тебя за то, что случилось, хотя мне жаль, что оказалось, что ты и я не подходим друг другу. Надеюсь, мы можем остаться друзьями?

— Конечно, — подтвердила она.

— Значит, мы расстаемся без каких-либо тяжелых чувств, — сказал он. — Я рад.

Остальные мужчины вскоре присоединились к ним. Произнесли прощальные слова. Джек проводил Артура Трента из комнаты, оставив Энн наедине с ее отцом.

Энн села, голова у нее кружилась. Вероятно, она никогда больше не увидит Артура, разве что среди гостей на каком-либо светском или научном собрании. Если бы она не нашла окаменелость в своей корзинке, она вышла бы за него замуж. Казалось, что в тот день на Хай-стрит перед домом ее тетки Сейли ее жизнь раскололась надвое. Даже не заметив огромности раскола, она слепо пошла по наиболее гибельному пути и не обнаружила вовремя, что слишком поздно поворачивать назад.

— Обошлось без разбитых сердец, Энни, — сказал мистер Марш, когда дверь закрылась. — Артур Трент довольно славный малый, дорогая. Но все же ты ничего не потеряла, разорвав с ним помолвку, а может быть, и приобрела весь мир.

Она подняла глаза на отца.

— Приобрела весь мир?

— Я не знаю, — сказал он, — не знаю. Наш Господь иногда скрывает от нас свои намерения, Энни, такими способами, понять которые мы до конца не способны. Ты согрешила, дорогая, это так. Ты это знаешь. Поступки влекут за собой последствия, за грехи нужно платить. Но, хорошенько поразмыслив, я решил, что я могу доверить будущее своей дочери лорду Джонатану, в конце концов, несмотря на все его обаяние и пороки.

— Пороки?

— О да! Я так думаю. Нет, я в этом уверен. Но хорошая женщина может стать спасением для порочного человека, если только он не ожесточился в сердце своем.

Энн закрыла глаза, чтобы не заплакать.

— Нет, — сказала она наконец, — вы не так поняли. Он не порочный человек.

— Потому что ты думаешь, что он порочный ангел? — сказал мистер Марш.

Что-то щелкнуло, Джек — за спиной у него закрытая дверь.

— Мы входим в эндшпиль, — сказал он. — Прошу прощения, что не доверился вам раньше, мистер Марш. Вы, конечно, имеете право знать, что происходит.

— Что, милорд? Эндшпиль? — Мистер Марш опустился на стул. — Что вы имеете в виду?

— Что прежде я не мог сдвинуть дело с мертвой точки. — Джек подошел к застекленному шкафчику и налил вина отцу Энн. — Но только что я получил письмо от моего врага — его ответ на одно из моих писем. Как только наше общее дело будет закончено, вы сможете отвезти вашу дочь домой без всяких опасений.

Мистер Марш взял бокал. Джек отошел к книжному шкафу. Казалось, через него протекает беспокойная энергия, как будто он способен испускать молнии.

— Как уже знает ваша дочь, я много путешествовал по Центральной Азии, окаменелостями я не очень интересовался. Однако в одной из самых отдаленных пустынь мира я встретил человека, чьей страстью были кости. Он обнаружил остатки огромного древнего животного и смог унести только один зуб, пройдя через одну из самых опасных территорий в мире. У меня слов не хватит, чтобы описать этот подвиг.

— И этот окаменевший зуб был нежданным подарком от убитого матроса моей дочери?

— Да, сэр, — сказал Джек. — Человека, который нашел его, зовут Тоби Торнтон. Он стал моим другом.

— Торнтон? — спросила Энн. — Но мне казалось, что ваш враг тоже некий мистер Торнтон?

— Мистер Урия Торнтон — кузен Тоби.

— Мне бы хотелось подышать свежим воздухом, — сказал мистер Марш. — Мы не могли бы посидеть где-то вне дома?

Энн вскочила и подошла к отцу. Джек распахнул дверь и провел их в очередной маленький скрытый дворик. Стены покрыты мягким мхом, но единственное вишневое дерево в полном цвету усыпало лепестками плиты.

Джек помог мистеру Маршу сесть на скамью под деревом.

— Итак, окаменелость действительно подлинная, — сказала Энн. — Почему вы солгали Артуру?

Джек повернулся, грозовые облака собрались в его глазах.

— Полагаю, что за один день вполне достаточно один раз разбить ему сердце.

— Разбить сердце? — спросила Энн. — Как правда могла разбить ему сердце?

— Дело в том, что как только мистер Трент привез окаменелость сюда, в Уилдсхей, я послал Урии сообщение, что он может приехать за ней.

— Приехать за ней? — переспросила Энн. — Но я думала, что важно не дать ему заполучить ее?

— Нет, — сказал Джек. — Я отдам Клык Дракона своему врагу.

Энн изумленно помолчала.

— Что он с ним сделает?

Джек задумчиво смотрел на каскады цветов, некоторые лепестки уже побурели по краям.

— Уничтожит его.

— Но как же вы можете? — Она вдруг стала сама щепетильность и честность, хотя и ощущала неловкость, словно присутствие отца уничтожило все остальные чувства, и в то же время непривычное негодование поднялось вверх по спине — насмешка над самой собой. — Как вы можете? Вы сказали, что существуют зарисовки и записки. Существует достоверная окаменелость, которую можно подержать в руке. Доказательство существования плотоядного животного, большего, чем все, что было когда-либо обнаружено. Все эти доказательства следует отвезти в Лондон, предъявить Королевскому обществу. Артур может это сделать, если вы не хотите.

— Вот именно, — сказал Джек. — И поэтому мне пришлось солгать ему. Теперь, когда мистер Трент верит, что Клык Дракона всего лишь поделка, он может забыть о ней и следовать к своему будущему с непреодолимой храбростью.

— Должен ли я доверить свою дочь человеку, который намеренно говорит неправду?

— Да, сэр, хотя вы, диссентеры, так высоко цените правдивые речи, результатом чего является то, что вы самые надежные в Англии банкиры, ученые и фармацевты. — Джек легко прикоснулся рукой к ветке. Лепестки затрепетали. — Однако я вовлечен не просто в коммерческое дело или дело личной чести.

— Но как же насчет святости дружбы? — сказала Энн. — Как насчет вашего друга Тоби Торнтона, который отправился в такую даль, чтобы принести окаменелость? Разве он так же не страдал в этих ужасных пустынях? Разве его усилия ничего не стоят?

— Он рисковал жизнью, чтобы найти эту окаменелость. Под конец она его убила.

— Она его убила! — Слезы потрясения обожгли ей глаза и горло. — Вам, конечно, это не безразлично?

Грозовая туча трещала вокруг него, словно он обладает властью затмить солнце.

— Долгое время только это и имело значение.

— Но теперь он мертв, и вы даже не станете спасать его труд, чтобы почтить его память?

— Почтить память? — От его взгляда неслышный гром вкатился прямо ей в сердце. — Конечно, я почитаю ее. Тоби спас мою жалкую жизнь ценой своей собственной.

Ее ноги скользнули в водовороте лепестков. Словно порыв бури ударил — Энн отступила, хотя подбородок поднят и она все еще смотрит на него.

— Прошу прощения, но если вы позволите уничтожить его работу, что же это за уважение к его памяти? Разве вы не понимаете, что окаменелость вашего друга важнее всего остального? Больше всего ему необходима была уверенность, что его открытия переживут его.

— Да, — сказал Джек. — Я это знаю. Тоби жил только ради истины и знаний. Он был диссентер, как и вы.

— Милорд! — проговорил новый голос. — Меня просили передать это лично вам.

Энн оглянулась и увидела лакея. Он протягивал маленький серебряный поднос. Джек взял лежащую на нем визитную карточку, перевернул ее и прочел нацарапанное на обороте. Его ноздри затрепетали.

— Когда это принесли?

— Эта особа ждет на мосту, милорд. Его и его спутников попросили подождать там, пока мы не получим ваших указаний.

Джек положил карточку на поднос.

— Грейем, я пригласил этого джентльмена в Уилдсхей. Вы позволите ему войти в замок. Вы также примете всех, кого он привел с собой, какими бы странными эти люди вам ни показались. Я приду к ним через пять минут. Несколько наших людей можно для начала снять с их постов, чтобы они проследили, как бы кто из наших визитеров не проник глубже в Уилдсхей. — Он посмотрел на свет, льющийся во дворик, потом улыбнулся лакею. — В конце концов, нам вовсе не нужно, чтобы пропала какая-либо из фамильных безделушек.

— Безделушек, милорд? — переспросил Грейем потрясенным голосом. — Очень хорошо, милорд.

— И еще вы отнесете эту записку герцогу и герцогине. Джек наклонился и что-то прошептал на ухо лакею, и тот склонил голову и ушел.

— Это и есть эндшпиль? — спросил мистер Марш с серьезной озабоченностью.

— Теперь все опасности, угрожающие вашей дочери, очень скоро кончатся, — сказал Джек. — Мой враг пришел просить, а не требовать, хотя сам он этого может еще и не знать. Если вы хотите присутствовать на нашей встрече, сэр, вы будете в полной безопасности.

— Благодарю вас, милорд. Однако предпочитаю остаться здесь, под этим благотворным вишневым деревом. Ведь сейчас, как я только что узнал, ваш приемный покой будет окружен вооруженными людьми?

Джек улыбнулся, словно солнце прорвалось сквозь облака.

— В них не будет необходимости, но это так.

— В таком случае, я полагаю, вместо меня там может присутствовать Энн, если она того пожелает. — С мрачной решимостью мистер Марш уселся на скамью и закрыл глаза. Серебряные пряди волос замерцали на фоне темного ствола. — В конце концов, это ее приключение, а не мое.

Толпа оборванцев ждала, многие были босы: смуглокожие люди в тюрбанах или с просмоленными косами поверх грубой матросской одежды. Потолок холла возвышался над их головами. Опорные балки исчезали в темноте. Оружие украшало стены: мечи, аркебузы, кинжалы, пики — полный арсенал старинного оружия.

Взгляды посетителей перелетали с камина — где чудовищные драконы были пронзены каменными копьями — к изображению святого Георгия на белом коне, которое висело на противоположной стене. Взволнованность, враждебное напряжение — они сбились в кучу, как волки.

С высокомерием, приличествующим его древнему благородному роду, Джек вышел вперед. Его каблуки звенели по каменным плитам пола. Все глаза устремились на него, словно эти темные взгляды могли сбить его с ног.

Энн медлила в дверях, думая о том, кто из этих людей проник в ее спальню в доме тети Сейли и кто убил того моряка на Хай-стрит. Ей казалось, что ее окунули в ледяную воду, и дрожь пробрала ее до глубины души, но, сложив руки, она послала быструю мысль отцу. Его молитва словно прилетела прямо ей в сердце: «Ты должна пройти через это, Энни!»

Несколько крепких слуг Уилдсхея ждали в коридоре позади нее, с мрачными лицами и открыто вооруженные, но они никак не смогут вмешаться вовремя, если на Джека нападут — слишком близко он подошел к противнику.

Футах в десяти от моряков Джек остановился и поклонился. Группа разом вздохнула. Что-то еще теперь читалось на коричневых лицах: что-то похожее на неподатливый, но глубоко сидящий благоговейный страх. Несколько голов повернулись, чтобы взглянуть на пронзенных драконов на камине.

Энн заставила себя сделать шаг вперед и сесть на стул у двери.

Озаренный сдерживаемой силой, Джек ждал, как тигр, оказавшийся перед волчьей стаей. Несколько матросов заговорили на языке, которого она никогда не слышала раньше. Джек слушал. Когда голоса начали превращаться в какофонию, он ответил на том же языке. Немедленно воцарилось молчание.

Человек в синем тюрбане отделился от остальных и вышел вперед. У него с Джеком состоялся быстрый разговор тихими шипящими голосами. Наконец человек резко махнул рукой. Толпа матросов разделилась, словно рассеченная мечом.

— Мистер Урия Торнтон, — сказал Джек. — Вы хотите поговорить со мной?

Безупречно одетый англичанин оказался в центре толпы матросов. Он поклонился и вышел вперед, оставив позади свой оборванный эскорт. Вид у него был невеселый.

То был всадник, которого Энн заметила у парома, человек с прищуренным взглядом голубоглазой собаки.

Глава 14

Урия Торнтон остановился на расстоянии удара ножом от Джека и устремил взгляд на его лицо.

— Что вы им сказали? — спросил Торнтон. — Вы думаете, тайные разговоры с моими слугами помогут вам?

Джек улыбнулся:

— Слугами? Я не уверен, что эти люди именно так смотрят на ваши отношения, сэр.

— Если я дам им знак, они покажут, что такое верность.

Все еще улыбаясь, Джек смахнул несуществующую пылинку с плеча более низкорослого собеседника. Торнтон напрягся, но ничего не сказал.

— К несчастью, их верность не принадлежит ни одному из нас. Она принадлежит твари, которую они считают священной. Неужели вы еще не огляделись? Эта комната — оплот драконьих знаний. Это также славная выставка оружия. На вашего друга это произвело впечатление. Честно говоря, он охвачен благоговейным страхом.

— Присутствие целой армии ничего не изменило бы — сказал Торнтон.

— Ах, но мы с вашим другом обменялись любезностями на одном из тех языков, которые знаем он и я, а вы — нет. Однако если сами вы поговорите с ним на одном из тех языков, который оба вы понимаете, я смогу понять каждое ваше слово. Это дает мне определенные преимущества, как вам кажется?

— Вы обменялись любезностями?

— Насчет драконов, — сказал Джек. — Окаменелость Тоби вернулась домой.

Торнтон подался вперед, как собака, почуявшая игру.

— Значит, она у вас?

— Да, она у меня. Мы оба охотились за ней по всему свету, но Клык Дракона наконец-то попал в мои руки, а не в ваши.

Пот блестел над его синими глазами, как кружевная бахрома.

— Клык мой.

— Если вы не получите его, они вас убьют, не так ли? — спокойно спросил Джек. — Когда вы сказали им, что он святыня, когда вы наплели россказней о его таинственной силе, вы думали только о том, чтобы заполучить этот приз и погубить работу вашего кузена. Так, чтобы его открытия исчезли бесследно. Так, чтобы он исчез бесследно.

— То была работа дьявола, — сказал Торнтон. — Мой кузен хотел подорвать священную правду Бога, Его слово, как показано в Священном Писании.

— Увы! — сказал Джек. — Дьявол давно уже распространил свою работу над земным шаром. Кости других огромных рептилий уже найдены в Англии.

Торнтон отступил, спина напряглась.

— В Англии?!

— Пока мы с вами, сэр, воевали из-за азиатских находок вашего кузена, англичане у себя дома тоже занимались раскопками. Наука недавно открыла и дала имена нескольким новым существам: игуанодон, мегалозавр…

— Все они дьяволы! — прошипел Торнтон.

— Твари или ученые? Такие окаменелости будут и дальше выкапывать из земли, пока доказательство не станет явным. Вы запоздали, сэр. Ваши верования никуда не годятся.

— Моя вера бесспорна, — сказал Торнтон, стиснув руки. — Без ошибок.

— Скроете вы работы вашего кузена или нет, кости все равно будут там, и их найдут будущие искатели.

— Значит, вы не отдадите окаменелость? Вы опубликуете все эти глупости, чтобы привести невежественных глупцов к проклятию?

— Если я так поступлю, это обернется для вас несчастьем. Если вы не получите окаменелость обратно, кто-нибудь из этого сброда скользнет ночью вам за спину с проволокой. Вы им обещали. Вашим единственным желанием, когда вы заручались их помощью, было вернуть Клык Дракона и уничтожить его, но ваши россказни начали жить собственной жизнью. Нанятые вами убийцы стали вашими хозяевами.

— Значит, вы не отдадите ее мне?

— Напротив, я попросил вас приехать сюда именно для этого.

— Но вы хотите что-то взамен. Что?

— Записные книжки вашего кузена.

— Я сжег их.

— Вот беда, — сказал Джек. — В таком случае я надеюсь, что вы пребываете в мире с вашим Богом, потому что очень скоро встретитесь с ним. Всего хорошего, сэр.

— Вы не можете уйти, не обещав мне по крайней мере окаменелость!

Джек улыбнулся, словно отмахиваясь от собеседника.

— Разумеется, могу. Я могу сказать вашим друзьям, что вы никогда не собирались искать для них Клык Дракона, что их ввели в заблуждение, обманули и притащили с другого края света в эту холодную сырую страну напрасно. Не думаю, что они отнесутся к этому с пониманием.

— Они убьют меня, — сказал Торнтон.

— Без вас, сэр, мир может стать чище.

Человек с собачьими глазами схватил Джека за рукав.

— У меня несколько штук — этих записных книжек, но я уже уничтожил описания и зарисовки поля с костями…

Джек стряхнул его руку.

— Значит, вам следовало бы не так усердствовать, сэр. — Он отошел к камину, роняя слова через плечо: — Посмотрим, …однако, может ли спасти вашу жалкую шею то, что вы сохранили.

Человек в синем тюрбане, который не сводил взгляда с резных драконов, повернулся. Его стойка обещала действие. Джек остановился и заговорил с ним. Человек зашипел в ответ на том же неведомом языке. Последовал быстрый разговор, потом матрос низко поклонился, прикоснулся ко лбу обеими руками, после чего обратился к другим морякам. Кое-кто упал на колени и прижался лбом к полу.

— Что вы делаете? — спросил Торнтон.

— Возвращаю вам ваши жалкие долгие дни жизни.

Джек потянул за ленту звонка. Вошел лакей — Грейем, который вызвал их из усыпанного лепестками дворика. Он был по-прежнему бледен.

— Изволили звонить, милорд?

— Этих людей нужно проводить обратно через мост и позволить им свободно уйти. Сам мистер Торнтон вернется позже. Его нужно провести в мой кабинет в башню Досент. Я приму его наедине. Не нужно нам мешать.

— Очень хорошо, милорд.

Джек кивнул человеку в синем тюрбане, который дал знак остальным. Они двинулись из комнаты вслед за Грейемом. Урия Торнтон смотрел, как они уходят, — взгляд бледен, как зимняя луна.

— Мы с вами встретимся сегодня вечером в девять часов, чтобы произвести обмен, — сказал Джек. — Вы принесете мне записные книжки вашего кузена, а потом, возможно, получите окаменелость.

Собачьи глаза бросили на Джека взгляд, исполненный настоящей ненависти, и Торнтон отвернулся. Урия Торнтон, стуча каблуками, вышел из комнаты следом за своими наемными убийцами.

Энн встала. Каждый мускул был напряжен, как тугие струны скрипки. Джек обернулся — какое-то странное, мрачное спокойствие в глазах.

— С вами все в порядке? — спросил он. — Вы не испугались?

— Нет. Да. Я ничего не понимаю, — сказала она, — кроме того, что вы отдадите нашу окаменелость, чтобы спасти жизнь вашему врагу.

Гибкий, явно расслабившийся Джек провел пальцем по бьющему хвосту резного каменного дракона.

— Единственную вещь, которая, вероятно, важнее, чем знание? — Он улыбнулся. — Если я могу еще спасти чью-то жизнь — даже такую бесполезную, как жизнь Урии Торнтона, — и получить при этом другие важные сведения, почему бы и нет?

Она отвела глаза, чтобы скрыть отчаянный вопль своих нервов. «Думаю, что ему так или иначе все равно, жить или умереть…»

— Но что, если сделка — ваша жизнь в обмен на его? Этот человек уже пытался причинить вам вред, но вы собираетесь снова с ним встретиться?

— Да.

Совладав со вспышкой паники, Энн взмахом руки обвела комнату, словно посетители все еще стояли здесь в своем странном великолепии.

— Почему вы хотели, чтобы я присутствовала при всем этом?

— Не знаю. Может быть, какая-то моя часть хотела бы, чтобы вы поняли. Может быть, я почувствовал, как только что почувствовал ваш отец, что вы имеете право присутствовать при окончании вашего приключения.

— Но это еще не окончание, — сказала она. — Это только начало. — Она попыталась улыбнуться, осветить мрачные тени, которые таились в его глазах. — Я полагаю, мы все еще обязаны пожениться, милорд.

— И вы считаете, что женитьба для меня опаснее, чем встреча с безумцем и его приспешниками?

— О, я знаю, что это так.

— Уверен, что вы говорите серьезно, мисс Марш. Не одарите ли вы меня толикой этой прямой честности диссентеров и не скажете ли почему?

Ее глаза отчетливо видели кровоподтеки и тени. Ее сердце видело только красоту и приятные изгибы мужских губ. Сердце тяжело забилось.

— Благодарю вас, милорд, но я даже не знаю уже, кто я. Я в совершенной растерянности. Все, на что я полагалась в прошлом — спокойный разум, тихий свет в сердцевине моего существа, — побито, как пшеница в грозу.

— Ах! — Он протянул руку и обвел ее щеку кончиком пальца. — Да. И вам жаль.

Ласка была прохладной, твердой и прохладной, словно ее лицо вдруг охватил жар лихорадки под его строгим прикосновением. Огонь вспыхнул под ее корсетом, и пламя распространилось по всей ее крови.

Энн отодвинулась.

— Вы не должны. Именно это я и имела в виду. Это несправедливо.

Он опустил пальцы, точно ожегшись.

— Конечно, — сказал он.

Звук его шагов по плитам был похож на погребальный звон, когда он выходил из комнаты, его гроза следовала за ним, как альбатрос.

«Как трус, — думал Джек. — Я хочу ее и не могу устоять перед ней. И вот бегу, как трус!»

Ему страшно хотелось схватиться с кем-нибудь на шпагах или на кулаках или сесть на быстрого коня. Но вместо этого Джек пробежал по лабиринту Уилдсхея к зубчатому ограждению на верху стены. Он оказался над входом в замок, где арочный мост простирался ветвью над рекой Уильд.

Ветер в волосах, и ласточки вьются над головой, а он смотрит, как его враг отъезжает верхом на гнедом с римским профилем морды. Матросы бегут следом за Торнтоном стаей, как гончие. Одинокий лакей сидит на каменной стене, обрамляющей мост, и смотрит им вслед.

Джек уперся лбом в кулаки, лежащие на зубце. Энн Марш!

Она великолепна. Она не сует нос в чужие дела. В ее вопросах никогда не услышишь обычного любопытства или глупости. С этой ее чистой, честной прямотой она просто погружается в самую суть проблемы.

Почему он позволил ей наблюдать за его встречей с Торнтоном? Хотелось ли ему ее молчаливого присутствия при каждой акте этой нелепой драмы? И какой он ждал от нее реакции, если вообще ждал?

Он собирается жениться на ней. Он не будет больше никогда ласкать ее. Он лишил ее невинности в момент безумия, а потом, как лунатик, повторил это преступление в саду роз.

Эти три факта совмещают в себе всю ироническую нелепость его существования.

Он не хочет ее присутствия в своей жизни или в своем будущем. Но он жаждет ее стройного тела и ее невинной, страстной отдачи, жаждет всеми фибрами своего существа.

Сумерки бросали на ковер мягкие тени. Ее отец беседует где-то с герцогиней. Потом они с Джеком обсудят брачный контракт, чтобы решить будущее Энн. Каковы бы ни были результаты этого разговора, она будет обвенчана до того, как ее молодой муж уедет в Азию. Наверное, она никогда больше его не увидит.

Энн закрыла глаза, ища покоя. И ей показалось, что она находится в Лайм-Реджисе. Над головой кричат чайки. Ветер теребит плащ и прижимает юбки к ногам. Прибой грохочет, как если бы она стояла на краю Кобба — на древнем каменном молу, который выдается из берега, — а нетерпеливый океан раскачивает лодки.

Это место не изменилось с тех пор, как она его помнит, — скользкие, усыпанные окаменелостями скалы, твердые под ногой. Лодки, чайки, прибой — все осталось неизменным. Только она стала другой.

Да. И вам жаль?

Почему бы и нет? Что она приобрела от этого приключения? Это глубоко засевшее беспокойство? Эту позорную жажду мужских прикосновений?

«Если я чему-то и научился в Такла-Макан, мисс Марш, так это вот чему: если нет пути назад, нужно идти вперед. Уже слишком поздно отступать, не так ли? Вы совершенно ничего не теряете».

Или он не понимает? Она потеряла все: самоуважение, предсказуемое будущее, доверие отца, даже обещание заняться изучением этой окаменелости. Унижена до мозга костей.

Что-то коснулось ее руки. Энн открыла глаза. Рядом с ее локтем сидел серо-белый котенок и смотрел на нее — взгляд ярко-желтый, упорный.

— Ну, киска. — Энн, протянула руки к котенку. — Я захандрила, как дурочка. Что ты скажешь на это?

Котенок замурлыкал, бодая ее головой, потом прыгнул ей на колени.

Она почесала ему шейку.

— Ты живешь только этим мгновением, да? — спросила она. — Не беспокоишься о будущем?

Котенок уселся на ее юбках, и золотые глаза превратились в маленькие щелки в знак согласия.

— Понимаешь, — сказала она, — я могу идти только вперед, киска. Я не могу отступить, даже если бы хотела. Но полагаю, что имею право побарахтаться в этой маленькой жалости к себе. В конце концов, в любом случае я обречена на неудовлетворенность.

— Неужели? — раздался мужской голос. — Почему? Энн вздрогнула и резко обернулась, а котенок спрыгнул на пол.

— Джек!

Его стройная тень простиралась от открытой двери.

— Я стучал, но безуспешно, — объяснил он. — Я не хотел вас пугать. Хотите, чтобы я ушел?

Энн смущенно стояла у своего стула.

— Нет, — ответила она, сложив руки. — Нет. Входите, пожалуйста.

Джек закрыл за собой дверь и вошел в комнату, а потом присел на корточки и постучал пальцами по ковру. Подняв усы, котенок бросился на его руку.

— Вижу, вы нашли друга, — сказал Джек. Она снова села.

— Нет. Он нашел меня.

— Но вы друзья, или мне кажется? — Он сгреб котенка. — Этот малый достаточно подрос, чтобы уйти от матери. Как вы его назовете?

— Назову?

— Даже у кошки должно быть имя, — заметил Джек. — Мне кажется, что он очень похож на Цицерона.

— О нет! Думаю, он скорее походит на Горация.

— Тогда он будет Горацием, — сказал он, возвращая котенка Энн. — Ваш, если вы этого хотите.

Навострив ушки, Гораций начал бить по ее пальцам.

— Вы очень бесцеремонны с жизнями свободных существ, не так ли? — сказала она. — Неужели каждый ваш раб должен устраиваться по вашему желанию?

Легкая дрожь прошла по его спине. Все еще на корточках, руки расслабленно висят между его согнутых колен, Джек словно на миг застыл на месте.

— Нет, — возразил он. — Я не распоряжаюсь ничьей жизнью, Энн. Рабство не вызывает у меня симпатии. Конечно, кошки нам не принадлежат. Они выбирают нас, если нам повезет, и я думаю, что вас выбрали. Этот малыш прошел долгий путь от конюшен, чтобы найти вас.

Котенок чуть не соскользнул с коленей Энн. Она подхватила его и прижала пушистое существо к щеке. У нее какое-то странно мечтательное настроение, словно она побывала на Коббе и в лицо ей дул бриз.

— Я вовсе не уверена, что когда-либо полностью принадлежала себе, — проговорила она. — Я всегда принадлежала другим — родителям, братьям, сестрам, общности ожиданий, которые даны нам нашей верой…

Он поднял глаза и встретился с ней взглядом. От пустоты в его глазах ее охватило недоброе предчувствие.

— Не говорите так! Не говорите, что вы всегда принадлежали другим! Это вздор! Вы могли чувствовать долг, любовь. Вы могли чувствовать связанность общественными условностями. Вы никогда не были собственностью другого человека.

— Да, но буду, не так ли, когда выйду за вас замуж? Одним гибким движением Джек поднялся на ноги и отошел.

— Если бы я так думал, я никогда бы не согласился жениться на вас, что бы ни говорили в обществе.

— Жена должна слушаться мужа.

— В вашем мире, наверное. Не в моем. — Его голос опалял. — Когда я уеду за моря, вы будете совершенно независимы. Как жена герцогского сына вы будет владеть богатством и общественным положением. Вы сможете устраивать ваши дни, …как вам захочется. Хотите покровительствовать науке? Или, может быть, благотворительности? Стать благодетелем для молодых ученых вроде Артура Трента? Или вы предпочтете превратить весь дом в геологический музей?

Энн наклонилась и отпустила Горация гоняться по ковру за движущейся тенью Джека.

— Какой дом?

— У меня есть дом неподалеку от городка Уизимаут, — сказал Джек. — Он ваш.

— Уизимаут? Но ведь это…

— Да, чуть дальше по берегу, около Лайма. — Он обернулся и улыбнулся. — Так что, как видите, вы останетесь вблизи вашей семьи. Береговая линия там тоже полна окаменелостей. Найдите ваше личное счастье, Энн. Возьмите любовника…

— Нет!

— Вы говорите так уверенно.

— А вы не думаете, что я выучила свой урок? — спросила она. — Я не возьму любовника.

Он стал на одно колено, чтобы подразнить Горация уголком своего носового платка.

— Значит, вы намерены отрицать жизнь тела?

— Я не отрицаю этого, но жизнь духа важнее.

— Да, но без тела нет ни разума, ни духа, — сказал Джек. Энн встала. Котенок побежал, задрав хвост.

— Значит, вы отрицаете существование души?

— Ах, — сказал он, глядя на нее из-под ресниц. — Теперь я вас шокировал.

— Вы не ответили.

Он встал и подошел к ней.

— Я не знаю ответа, мисс Марш. Я пришел сказать вам, что утром мы обвенчаемся по специальному разрешению. Ваш отец согласился на брачный договор, а герцог и герцогиня одобрили все наши договоренности. Завтра вы сможете уехать домой.

— Домой? В Хоторн-Аксбери?

— В Уизикомб-Корт, мисс Марш, в один из самых красивых старых домов в Дорсете — там обнесенные стенами сады, деревья, на которых зреют плоды и цветы. Двести акров земли, включая утесы и холмы, и пара речек. Там есть даже потайная лощина, где моя тетка, которая оставила мне этот дом, когда-то посадила восемь тысяч луковиц весенних цветов. С тех пор они размножились. Вам не придется ехать одной. Я велел выслать за вами карету. Ваш отец поедет с вами, и остальные члены вашей семьи будут привезены из Хоторн-Аксбери. И даже я присоединюсь к вам позже, чтобы помочь вам приветствовать ваших доброжелателей, если пожелаете.

Котенок пробежал по ковру и вспрыгнул на юбку Энн. Она протянула руку, чтобы вытащить острые, как иголки, коготки из ткани, и посадила его к себе на колени.

— Вы, ваша светлость, сама душа предупредительности. Джек отошел к двери и поклонился.

— Что я, по-вашему, должен на это ответить? — осведомился он с язвительными нотками в голосе. — Сказать, что у меня вообще нет души?

Гораций свернулся клубочком на кровати — чуть пестрая тень на подушке. Энн погладила его мягкую шерстку. Урия Торнтон прибудет в башню Досент через несколько минут на встречу с Джеком. Это будет конец ее приключению с окаменелостью.

Ее порочный ангел женится на ней завтра утром. Это будет конец ее приключению с ним. Ей придется самой устраивать свою новую жизнь в доме, который называется Уизикомб-Корт, где нарциссов больше, чем звезд. Она ела, ходила по комнате, молилась, хотя ее молитвы были всего лишь бессвязными порождениями стыда, а все мысли окрашены смятением от страстного желания.

Но хандрить и тревожиться не стоит. Ее ждет будущее, отличное от всего, чего она ждала от жизни! Единственным ответом было обнять его со всей храбростью, которую она может собрать. Она по крайней мере будет иметь комочек серо-белого утешения и удовольствия — благородного котенка из Уилдс-хея — со всеми его герцогскими связями!

Энн рассмеялась своим мыслям и потянула за ленту звонка. Если она хочет оставить Горация у себя, ему понадобится пища и ящичек с песком.

На этот раз, когда Энн принялась искать то тихое место, ясный белый свет окутал ее в молчании. Спокойствие наполнило ее сердце, как бы для того, чтобы залечить боль там, где оно ЧУТЬ было не разбилось.

Кто-то постучал в дверь — без сомнения, в ответ на ее вызов. Котенок соскочил с кровати. С легкостью несомого ветром листочка Гораций на негнущихся ногах запрыгал за воображаемой мышкой, а потом исчез под комодом. Энн присела на корточки, чтобы достать своего нового любимца.

Стук повторился.

— Войдите! — крикнула она через плечо.

Гораций забрался в темный угол, вынудив Энн нагнуть голову почти до пола, чтобы увидеть его. Желтые глаза глянули на нее, а потом котенок бросился на ее постукивающие пальцы. Тяжелые шаги протопали по комнате. Энн приподняла голову и увидела крепкие ноги лакея.

— Я ждала Роберте, — сказала Энн. — Мне нужна еда для кошки и ящик с песком.

Путаясь в юбках, она попыталась встать. Лакей отступил. Она заметила тюрбан и сальную косицу, и два босоногих матроса бросились на нее. Наступая на юбки, она отступила к комоду. Блеснула проволока. Энн все еще стояла на коленях, и Гораций прыгнул ей на подол, когда удавка обвила ее шею.

Она застыла на месте, глядя на белое лицо лакея. Это был Грейем.

— Если вы тихонько пойдете с нами, мисс, — сказал он, — вам не причинят вреда.

Проволока стягивалась, причиняя боль. Энн не могла говорить или хотя бы кивнуть, так что выразила согласие движением руки. Сжатие чуть-чуть ослабло. Хотя ноги ее подкашивались, ей удалось встать. Она почувствовала, что Гораций когтит путь вверх к разрезу в ее юбке, и опустила его в карман, где он свернулся тихим шариком страха.

Энн не могла этого видеть, но она это знала, потому что ее сердце проделало то же самое.

Одна часть ее разума приняла это с невозмутимым спокойствием. Другая часть наполнилась возмущенной яростью. Куда более глубокий, чем мысль, первобытный ужас парализовал сердце. Не потому, что она думала, что матросы действительно хотят причинить ей вред. С какой бы это стати? Она не имеет отношения к их драме и никогда не имела.

Но враг Джека находится сейчас в башке Досент. Это его люди. Торнтон, должно быть, решил, что можно использовать ее против Джека. Он, конечно, не знает, что Джек совершенно безразличен к судьбе мисс Энн Марш из Хоторн-Аксбери и всегда был безразличен.

Джек откинулся и оглядел своего посетителя. Глаза Торнтона метались по кабинету, охватив книги, бумаги и маленького Будду на письменном столе. Его руки стискивали верх кожаного мешка. Он сидел рядом с камином и явно потел.

— У вас записные книжки, — сказал Джек. — У меня окаменелость. Видите, как все просто? Нам ни к чему терпеть общество друг друга.

— Надеюсь никогда больше вас не видеть. — Торнтон поставил кожаный мешок на стол, открыл его и высыпал оттуда горку маленьких записных книжек и свитков желтой бумаги.

Джек пролистал их, и сердце у него тяжело забилось — то были важные записи, ради которых они с Тоби стольким пожертвовали. Он не утруждал себя контролем над своим пульсом. Волнение громом отдавалось в жилах.

— Это все, что у меня есть, — сказал Торнтон. Бисеринки пота блестели на его лбу.

Джек наугад осмотрел кое-какие бумаги: быстрая запись, набор цифр, неразборчивая скоропись, которую он изобрел, чтобы делать быстрые заметки в темноте — или, если его увидят пишущим, это грозило его жизни. Еще более важными были начертанные Тоби рисунки, похожие на пути паука по шелку. Несколько таких большего размера рисунков, сложенных и развернутых, также приехали с другого конца света.

Не все, но достаточно. Достаточно, чтобы оправдать все эти безумные поиски, хотя большая часть записей показалась бы бессмысленной всем, кроме него. Облегчение потоком мчалось под его кожей. Он поднял глаза.

— Весьма удивлен, что вы не уничтожили всего этого до сих пор, — сказал Джек. — Особенно эти научные зарисовки, содержащие доказательство порочной работы дьявола…

— Вы называете это наукой. Я называю это богохульством.

— Но все же вы позволили мне получить эти нечестивые свидетельства, которые, как вы верите, могут только погрузить человечество в бездну греха, и все ради окаменелости и спасения собственной жизни?

— У меня веч эта дрянь была недолго, — сказал Торнтон. — Вы это знаете. Вы едва не добрались до нее первым.

Джек подошел к шкафу, где лежал окаменелый зуб.

— Да. Но если бы я веровал, как вы, я бы сжег все и проклял последствия.

Торнтону явно было неловко.

— Клык важнее. Бумаги без него ничего не значат.

— Вот здесь мы расходимся, сэр, что весьма удачно, поскольку в противном случае этот обмен не мог бы иметь место.

Тени глубоко залегли в комнате. Не зажигая лампы, Джек положил окаменелость на письменный стол — свидетельство вымерших чудовищ невообразимой свирепости — и подумал, что Энн не согласилась бы на это.

— Прошу вас, сэр, — Клык Дракона. Ваш пропуск в несколько лет жалкого существования.

Урия уставился на клык так, словно тот пригвоздил его к стулу, и отблески огня плясали на его влажном лице.

Кто-то постучал в дверь.

Бдительность мгновенно потребовала полной боевой готовности! Каждый мускул напрягся, он сунул окаменелость в карман. Урия ожидал этого!

— Если вы пошевелитесь, — сказал Джек, — я вас убью. Не думайте, что я не могу этого сделать, не важно, нахожусь ли я в пяти футах от вашей вонючей туши или в пятидесяти.

Торнтон оставался на своем стуле — глаза вытаращены.

— Может быть, просто горничная, — промямлил он.

— В этом чертовом доме нет такой прислуги, которая решилась бы помешать нам сейчас, и вы это знаете.

Готовый биться насмерть, если понадобится, Джек распахнул дверь. Серый тюрбан, сальная косица. Кто-то из лакеев… Грейем?

И Энн!

Гордая, прямая, храбрая, напуганная. В ее глазах отразилось его потрясение, хотя она высоко держала голову. Тонкий темный шов виднелся на шее — сокрушительная хватка удавки. Словно пушечное ядро угодило Джеку в живот. Энн!

Проволока натянулась. Удар пушечного ядра отозвался слабостью во всем теле. «Я допускал все, кроме предательства со стороны одного из обитателей Уилдсхея. Они используют Энн как заложницу».

Джек сделал глубокий вдох, чтобы успокоить сердце, потом улыбнулся Энн со всем спокойствием, на какое был способен. Она встретила его взгляд так, словно ее вера в него была абсолютной.

«Ты — мой герой, — сказали ее глаза. — Я знаю, ты умеешь убивать драконов и сокрушать легионы демонов, а значит, ты спасешь меня».

Он не мог, не мог спасти ее от мгновенного удушения этой проволокой. Похоже, он не выдержал наипервейшего испытания героя. Он не мог спасти деву.

Она попыталась улыбнуться ему в ответ, только слегка изогнув уголок рта. Значило ли это, что она тоже увидела обман в его взгляде и поняла, что его попытка успокоить ее пуста?

— Вы пришли за Клыком Дракона, — сказал он на одном А из тех языков, которые, как он был уверен, захвативший ее поймет. — Отпустите эту женщину, и вы можете получить его.

Человек вопросительно взглянул на Торнтона. Урия Торнтон махнул рукой.

— Вряд ли в вашем положении вы можете ставить условия, милорд. Не пытайтесь заключать независимые сделки с моими людьми.

С нарочитой бесстрастностью Джек повернулся и пошел к камину.

— Раз вы претендуете на имя англичанина, — сказал он, — вы прикажете вашему прислужнику ослабить натяжение проволоки. И позволите леди сесть, пока она не упала в обморок. Искать с вами соглашения, пока за моей спиной задыхается женщина, оскорбительно для моих благородных чувств.

Торнтон дал знак. Держа удавку по-прежнему на горле Энн, но не так туго, матрос толкнул ее в глубь комнаты. Человек с косицей вошел сразу же за ними. С лицом пустым, словно он увидел привидение, Грейем закрыл дверь и подал Энн стул. Она смогла сесть, хотя и оставалась в руках убийцы.

Джек посмотрел на Грейема. Он прожил в Уилдсхее большую часть своей жизни. Его предательство казалось не — постижимым.

— Грейем будет делать то, что я скажу, — заявил Торнтон. — Он уже впустил моих друзей в замок и отвел в комнату этой женщины. Поскольку он таким образом лишил себя всякого будущего у Сент-Джорджей, я считаю его теперь одним из своих.

— Я полагал, что вы можете попытаться принудить кого-то из прислуги, — заметил Джек, пожав плечами. — Но я не думал, что это у вас получится.

— Мы взяли его брата, — сообщил Торнтон.

— Он сказал, что они убьют Джеймса, милорд. — Грейем был сокрушен. — Говорил, что мой брат будет в безопасности, только если я помогу им.

— Понятно, — кивнул Джек. — Вас нельзя винить.

— Они сказали, что с леди не случится ничего плохого.

— Значит, они солгали.

— Но вы обещали, — напомнил Грейем, глядя на Торнтона. — Вы обещали. Если я впущу этих людей и помогу им привести леди сюда, вы сказали, что освободите Джеймса, и никому не будет никакого вреда.

— Никому не будет никакого вреда, если его светлость подчинится требованиям, — уточнил Торнтон. — Но все равно герцог никогда не возьмет вас обратно. Вы выбрали судьбу, вы — мой, сэр, хотели вы или нет.

Джек наблюдал за ними, сложив руки на груди.

— Вижу, что я в ловушке. Два заложника. Брат этого человека и эта леди. С помощью Грейема ваши люди сумели убрать сторожей, которых я поставил у ее комнаты. Но если бы он пришел за помощью ко мне, его брат был бы уже на свободе.

— Почему он должен вам доверять? Какие чувства может питать лакей к блудному сыну?

— Судя по всему, никаких, — ответил Джек. Грейем уставился в пространство.

— Положите окаменелость на стол, — велел Торнтон.

Джек подчинился, и клык клацнул о деревянную поверхность. Внимание матроса мгновенно приковалось к нему. Человек с косицей шагнул вперед, потом по знаку Торнтона сел на корточки у стены.

— Вот ваш Клык Дракона, — сказал Джек. — Но вам его и так обещали. Чего еще вы хотите?

Торнтон подался вперед, его глаза остекленели.

— Эти писания — все, что вас действительно волнует, не так ли? Что в них такого важного? Сентиментальный дневник ваших странствий с Тоби? Проклятая ложь, его россказни о костях?

— Что-то вроде этого.

— На самом деле мне наплевать, почему они так нужны вам, — сказал Торнтон. — Только вы так страстно рветесь к ним. Вы бы отдали жизнь, чтобы заполучить эти бумаги задолго до этого, да?

— Вам нужна моя жизнь? — спросил Джек. — Как мелодраматично!

— Мне нужно только видеть ваше лицо, когда вы будете уничтожать все, к чему так стремитесь. Все эти бумаги. Сожгите их!

— Собственными руками? Это, пожалуй, жестоко.

— Я хочу видеть, как вы это делает! Прямо здесь, в вашем камине. Я мог бы уничтожить их сам, как только нашел. Я хранил их только ради этого момента — чтобы увидеть, как вы сжигаете работу дьявола, вашу работу…

— И вашего кузена. Прекрасно. Снимите удавку с шеи леди, и я это сделаю.

— О нет! — Странный свет безумия сиял в глазах Торнтона. — Мы все знаем, как быстро вы умеете двигаться. Один неправильный шаг с вашей стороны — и она умрет. Проволока остается. Если вы мне подчинитесь, может быть, она и не задохнется.

— А несчастный Джеймс?

— Будет свободен. Если только этот лакей не вмешается сейчас. Сожгите их!

Джек начал с более крупных кусков, любовных зарисовок окаменелых скелетов, странных костей, торчащих из красной земли, черепов, взирающих пустыми глазницами на карающее небо. Итак, один из Сент-Джорджей возвращал ужасных тварей во мрак. В этом был некий черный юмор. Корчась и умирая, драконы в последний раз изрыгали пламя.

Ум его искал выхода, любого выхода из этого тупика, …находил. Потому что даже если он согласится на любое требование, даже если он уничтожит все бумаги до последнего клочка, ничто не помешает человеку в тюрбане Сломать шею Энн последним прощальным жестом.

И даже если он решится, пустив в ход все свои боевые умения, все равно он не успеет.

Грейем прислонился головой к стене и закрыл глаза, матрос в сером тюрбане смотрит на окаменелость, лежащую на столе, но внимание его не рассеялось. Этот человек если и расслабился, то совсем немного. Энн глубоко втянула воздух, потом еще, хотя на глазах у нее блестели слезы. Нет, все равно — один рывок, один поворот, и, прежде чем Джек окажется рядом с ней, шея ее будет сломана.

Значит, ему ничего не остается, кроме как попытаться выгадать немного времени, чтобы поселить в головах врагов как можно больше самоуспокоенности, и быть готовым воспользоваться любым отвлечением, любым преимуществом, даже самым незначительным.

— Вы думаете, — сказал он, обращаясь к Торнтону, — что утрата этих свидетельств изменит реальность? Или ваш Бог так мал, что не в состоянии сохранить правду о собственном творении?

— Молчать! — Глаза Торнтона заблестели, пламя горело в темных глубинах. — Все, что создала ваша наука, все, к чему она привела Тоби, не более чем богохульство!

— «Но спроси у зверей, и они научат тебя… — тихо процитировал Джек, а в огне скрутилась еще одна бумага. — Или поговори с землей, и она научит тебя… Кто не видит во всем этом, что рука Господа создала это?»

— Не смейте цитировать передо мной Священное Писание!

— Особенно «Книгу Иова»? В конце концов, этот рассказ полон сомнений…

— Вы не сумеете отвлечь меня, — сказал Торнтон. — Вам меня не провести. Я долго ждал этого. Я хочу видеть, как дрожит ваша рука.

С мрачной решимостью Джек вернулся к своей ближайшей задаче — уничтожению всего, что он с такими невероятными усилиями старался сохранить в самый суровый год своей жизни. Слова свиваются и чернеют. Цифры превращаются в пепел. Страницы с таким трудом сделанных заметок, писанных при лунном свете, торопливо набрасываемые при каждом удобном случае, завивались дымом и вылетали в трубу. Подсчеты Тоби и наблюдения, блестящая концентрация этого блестящего ума, — пламя все обращает в забвение.

А когда все будет кончено, когда Торнтон убедится, что ничего не осталось, что может остановить его и не дать убить Энн, прежде чем он со своими людьми возьмет окаменелость и исчезнет?

Джек держал над огнем бесценные записи Тоби, свернутые в трубочку, и рука у него дрожала.

Энн думала, что она достаточно напугана, когда матросы вывели ее из ее комнаты с проволокой на шее. Но теперь страх проник глубже, в черные глубины, о существовании которых она не подозревала. Джек спокойно стоял у камина, беря записные книжки и клочки бумаги и швыряя их в огонь. Красный отсвет озарял его лицо, словно он горел изнутри.

Конечно, конечно, у него есть какой-то план! Он не мог не предвидеть, что что-то подобное случится, что возможно предательство!

Но он уничтожает бумаги, одну за другой, и вот его рука дрогнула — эта прекрасная мужская рука с изящными пальцами, которые имели дело со смертью, а теперь дрожат так, будто ее ужас охватил и его тоже.

Если Джек боится, значит, надежды нет никакой.

Пачка бумаг выскользнула из его пальцев и упала на пол.

— Виноват, — сказал он. Он прислонился головой к каминной полке. — Вы должны дать мне минуту. Мне это не доставляет удовольствия, как вы можете себе представить.

— Можете не торопиться, милорд. Но чем меньше вы торопитесь, тем дольше этой молодой леди придется сидеть и смотреть, размышляя, сколько еще минут ей осталось пробыть в этом мире.

— Черт побери! — Джек резко повернулся — в голосе ярость. — Какое это имеет значение! Убейте ее! По вашей философии она, как невинный человек, окажется прямо на дороге в рай?

— Вы не убедите меня, что вам все равно, — сказал, улыбаясь, Торнтон. — Никакие уловки вам не помогут — поздно уже притворяться, что вам все равно, умрет ли она.

Джек нагнулся поднять бумаги и швырнул в огонь новую пачку. Лицо у него застыло, словно он испытывал муки, но он улыбнулся:

— Герцогиня никогда не простит мне, если я замусорю ковры трупами ее гостей.

— Но Энн Марш не гостья, не так ли? Вы и это неизвестно откуда взявшееся существо завтра вступаете в брак. Очаровательная мысль. Плохо, что обещание венчания означает для нее смертный приговор. Неужели вы не поняли, милорд, что моя месть вам только начинается?

Глава 15

Бумаги падали из рук Джека в алчное пламя, как листья с дерева.

Энн внимательно наблюдала за ним. Под очевидным страданием он казался нечеловечески настороженным. Неужели он чего-то ждет?

— Полагаю, об этом вам рассказал наш злополучный лакей Грейем, — сказал он. — А говорил ли он, что наше венчание просто дань общественным условностям? Однако для ваших целей это одно и то же. Мне хотелось бы защитить эту леди и несчастного Джеймса, дороги ли они мне лично или нет. Вам это, вероятно, несколько трудно понять…

— Да, — подтвердил Торнтон. — Вы и Тоби в этом схожи — мямлите сожаления о страданиях невинных. Невинных не существует, милорд. Ни я, ни эта женщина и, конечно, ни вы. Все мы грешники.

— Но может быть, некоторые грехи более тяжкие, чем другие.

Беря в руки новую бумагу, обреченную на сожжение, Джек бросил взгляд на Энн, а потом произнес фразу на языке, которого она не знала. Матрос с косицей вышел вперед и ответил. Державший ее в плену вмешался, и все трое торопливо заговорили.

— Что вы им говорите? — спросил Торнтон. — Вы не подкупите этих двоих!

Джек взглянул на него и рассмеялся — рассмеялся!

— Нет, — сказал он. — Но я могу попытаться. Торнтон вскочил на ноги.

— Я велю вас задушить!

Что-то ее щекочет. Энн скосила глаза вниз. Топорща усы, Гораций выглядывал из кармана. Проволока вокруг ее шеи теперь была довольно свободной, холодила кожу, потому что ее страж сосредоточился на Джеке.

— Ладно, — сказал Джек, — обещаю вести себя хорошо. Почему вы им не объяснили? Этих матросов беспокоит окаменелость, но они не понимают вашего поведения. Они хотят вернуться домой.

Котенок спрыгнул на пол. Джек мгновенно отвел глаза. Никто больше этого, кажется, не заметил.

Снова заговорил один из матросов. На этот раз Торнтон ответил. Матрос вопросительно посмотрел на Джека.

Гораций промчался по комнате и взлетел по занавеске на книжный шкаф. Не обращая внимания на сильно бьющееся сердце, Энн пыталась понять, что привлекло внимание котенка. С полки свисал край чего-то вроде маленького шелкового свитка с кисточкой.

— Вы дали им обещания, которые не сможете выполнить, — сказал Торнтон, поворачиваясь к Джеку. — Вы пообещали им…

Гораций подкрался к кисточке, а потом прыгнул. Острые коготки ухватились за ее конец. Под тяжестью котенка шелковый свиток развернулся до полу. Корчась, как дервиш, дракон свисал с полки. Вышитая красным, зеленым и золотым, тварь усмехалась, выпустив когти, на небесно-голубом фоне. Ткань шевелилась, как живая, изрыгающие дым челюсти издавали беззвучный смех, а невидимый котенок сражался с кисточкой.

Джек повернулся и закричал. Страж Энн упал на колени рядом с другим матросом, лбы прижались к полу. Урия Торнтон вскочил и тут же медленно осел на место. Дверь распахнулась.

Стоя в дверях, лорд Райдерборн держал в руках пистолет, нацеленный прямо в лоб Торнтону.

Энн сорвала с шеи обвисшую проволоку и забилась в угол, дрожа как одержимая. Но Джек по-прежнему стоял у камина, прижав обе руки за спиной к штукатурке.

— Спасибо, Райдер, — сказал он. — Я не мог позвать тебя раньше. Пожалуйста, проводи этих бродяг из Уилдсхея и проследи, чтобы брат Грейема вернулся невредимым.

— Мисс Марш? — спросил Райдер, взглянув на нее.

— Со мной все в порядке. — Энн спрятала проволоку за юбками. — Благодарю вас, лорд Райдерборн.

— Осторожно, — добавил Джек, сосредоточив взгляд на ней. — Чтобы никто в замке не встревожился.

— Особенно матушка?

Все еще не двигаясь, Джек заговорил с матросами на их родном языке. Человек в тюрбане поднял голову. Джек что-то добавил. Косясь на шелкового дракона, матрос встал на ноги и протянул руку к окаменелости. Райдер шагнул вперед.

— Нет, — сказал Джек. — Пусть берет. Я обещал ему небесную кару, если он не сделает то, о чем я просил. — Он вытянул руку по направлению к свитку. — И всю силу дракона для удачи, если сделает. Он размелет зуб и уничтожит его, но я дал ему слово — слово английского джентльмена, как ты понимаешь.

Матрос спрятал зуб в одежду. Райдер стоял в нерешительности.

— Прошу тебя, Райдер. — Джек почти умолял его. — Иди! Грейем поможет тебе.

Холодок коснулся сердца Энн. Ноздри у Джека трепетали, как у бегущего коня. Под сильным загаром его кожа казалась мертвенной. Он дрожал мелкой дрожью, словно его била лихорадка.

— Хорошо, — спокойно проговорил Райдер. — Теперь я обо всем позабочусь. Мисс Марш, вы уверены, что хотите остаться здесь?

— Да, — кивнула Энн. — Совершенно уверена. Матросы торопливо вышли. Райдер вывел из комнаты Торнтона и лакея.

— Еще одно, последнее. — Торнтон уже в дверях обернулся к Джеку, его собачьи глаза блестели торжеством. — Вы думаете, что он мертв. Это не так. Но он в аду, где ему и место.

Дверь с шумом закрылась.

Энн осталась одна с Джеком.

Ему казалось, что он упадет. Бледная мисс Энн Марш — леди, с которой он обвенчается утром, — смотрела на него серьезными голубыми глазами. Румянец медленно возвращался на ее лицо. Нужно подойти к ней. Нужно успокоить ее, объяснить. Но он был парализован.

— Они ушли, — сказала она.

— Да. — Только это он и смог проговорить.

— Вам нехорошо? Джек покачал головой.

Котенок бросил шелковый свиток с вышитым драконом и побежал по комнате. Несколько свитков Тоби все еще лежали на ковре. Гораций накинулся на них, разбросал, а потом вскочил на стул и принялся вылизывать лапку.

Энн прикусила губу. Слезы блестели в глазах. Она опустила голову, как котенок, пряча лицо.

— Из-за меня вы утратили записные книжки, — сказала она.

— Нет. — Джек с трудом оторвал пальцы от стены, один за другим. Исключительно силой воли сохраняя самообладание, в глубине он все еще дрожал. — Из-за вас я удержался от убийства!

— Но если бы меня здесь не было, вам не пришлось бы их сжигать, да? От этого вам так нехорошо?

Джек запустил обе руки в волосы.

— Да. У меня случился небольшой приступ, но причина его в другом.

— Приступ?

— По милости моих наименее благородных чувств меня пригвоздило к стене. Сожалею о том, что на миг утратил хорошие манеры.

Она села, лицо опустошено.

— Из-за того, что вы сожгли все те бумаги и все же отдали окаменелость? Я не понимаю, как могли вы это сделать. Я не понимаю, почему вы не предвидели того, что случилось, почему не попытались предотвратить это.

— Я никак не предполагал, что они доберутся до вас. Я ожидал более прямого нападения, направленного только на меня.

— Значит, вы ошиблись. И теперь все доказательства этого гиганта исчезли. Вас это не тревожит?

— Нет.

— И по вашей вине то, что могло стать самым важным открытием века, утрачено для науки. — Она плакала. — История никогда не простит вам! Цивилизация никогда не простит вам!

— Да, — сказал он.

Она опустилась на колени, чтобы собрать оставшиеся клочки бумаг с пола. Слезы лились дождем. Мисс Энн Марш явно не знала, как следует плакать красиво — изящно промокая лицо носовым платочком. Вместо этого она испускала короткие душераздирающие звуки отчаяния, нос у нее покраснел, веки заблестели.

— Мне нет прощения, но кости все еще лежат там, в Азии, — сказал он. — Пройдет десять лет, или пятьдесят, или сто, но в конце концов кто-то снова проникнет в эти пустынные земли.

— Вы не организуете экспедицию, чтобы найти их? — Она высморкалась.

— Нет.

— Почему же? — Веки у нее малинового цвета, щеки в пятнах, но он умилился при виде ее склоненной спины. Нежной белой шеи.

— Обстоятельства изменились. Никто с Запада не может там выжить. Ни мгновения. Даже изменив облик.

Она встала, чтобы взглянуть на него — во взгляде обвиняющее пламя.

— Значит, вы сделали что-то ужасное!

— Да, — сказал он. — Но все равно эта одна неудача не изменит истины, и, может быть, никакое общество не способно проглотить за раз столько сведений, все переворачивающих, с такой быстротой. А пока…

Что пока? Вы все еще не понимаете, насколько это важно, да? Для вас это всего лишь абстракция. Хотелось бы мне показать вам существа, которых выкопали из земли прямо здесь, в Англии. Хотелось бы мне, чтобы вы поняли. — Это вы не понимаете.

Энн подошла к письменному столу — в руках обрывки бумаг, щеки поблекли от слез.

— Как же я могу понять, если вы ничего не объясняете?

— Тогда поймите: что, если Урия сказал правду, и он на самом деле не умер?

— Кто?

— Тоби Торнтон! — Он подошел к ней и, схватив ее за руки, встряхнул ее. — Что, если он действительно жив! Живая плоть важнее, чем мертвые кости! Я хочу выбрать жизнь, Энн!

Не понимая, она смотрела на него — синева, набрякшая влагой, как утренняя стирка в понедельник. Ее губы раскрылись, дрожа. Сам не понимая, что им движет, Джек наклонился и поцеловал ее.

Она сопротивлялась лишь мгновение, потом ответила на его поцелуй мокрыми от слез губами. Ее муслиновое платье смялось под его руками. На спине корсет жесткий и неподатливый; шнуровка бежит по спине невысоким хребтом. Энн Марш, честная диссентерка, все еще не может отринуть строгих правил моды, хотя и обрела такую страстность, что не в силах отказать ему.

Он впился в ее губы, ища ее честности и доброты, ища чистоты ее невинной страсти. Вкус соли и женщины, соблазнительный, как грех. Его охватило неуправляемое вожделение, ему захотелось взять ее тут же, на столе, но он прервал поцелуй, прижался щекой к ее затылку, закрыл глаза и заставил себя расслабиться — мышца за мышцей.

— Бумаги, которые я сжег, — сказал он, — все эти свитки и клочки — это записи всех моих странствий и странствий Тоби. Без них я не могу создать карты, которые нужны Британии. Если русские шпионы доберутся до этой цели первыми, Индии грозит вторжение. Вот почему мне нужно было спасти окаменелость в первую очередь — не было ничего иного, настолько ценного для Урии, чтобы заставить его сохранить бумаги его кузена.

Она дрожала в его объятиях, нежная, сердитая и внимательная.

Вы не можете восстановить их по памяти?

— Для карт нужны точные измерения, цифры, направления. Во время многих из этих переходов я шел вслепую или был болен. Иногда мы передвигались по ночам. Гималаи — это лабиринт, и я слишком часто бывал незрячим странником. Записки Тоби возмещали все это. Теперь у меня нет ничего. И что хуже, теперь я не могу указать то место, где держат Тоби, пока не отправлюсь снова, переодевшись, туда, в живой ад гор и пустынь, и не отыщу, прочесывая лига за лигой, фут за футом, его темницу.

Она отодвинулась, чтобы вытереть слезы и высморкаться — губы розовые и истерзанные. Разгладила несколько из немногих оставшихся клочков бумаги, лежащих на столе; волосы блестят, пушистая мягкая масса.

— Вы, конечно, не предполагали, что придется их сжечь.

— Нет, я даже попросил Райдера дожидаться моего знака на тот случай, если мне понадобится его помощь. Ваше появление немного нарушило мои планы.

— И так вы потеряли все. Человечность заставила вас не спешить с местью, — сказала она. — Хорошо быть человечным.

— Что вы хотите сказать?

— Вы хотели убить их всех, да? Но не убили. — Она посмотрела на него и улыбнулась с внезапным сиянием. — Потому что их трупы могли обеспокоить герцогиню?

Потрясенный, он рассмеялся. Она, очевидно, не понимала. Она не могла постигнуть, что означает для него решение отправиться туда, на поиски Тоби. Ни на минуту не забывая, что, добравшись туда — если доберется, — он скорее всего лишь убедится, что Урия солгал и что Тоби все-таки нет в живых.

Но она столкнулась лицом к лицу со смертью, ее чуть не удавили, на ее глазах исчезла окаменелость, которую она ценила, как драгоценность, и все же она увидела правду. И вместо того чтобы ужаснуться ей, пытается шутить, чтобы шуткой, хотя бы отчасти, смягчить его страдания. Он почувствовал себя униженным, словно ему явилось чудо, а он не настолько чист, чтобы приблизиться к нему. И это помогло ему обрести здравый смысл.

— Я словно распался на составные части, — сказал он, отдышавшись. — Прошу прощения.

— Мне кажется… мне кажется, я чувствую то же самое, — отозвалась она, — как будто я вот-вот разойдусь по швам.

— Энн, мне хотелось бы…

Она подняла на него глаза, в которых выразилась вся ее душа.

— Чего?

Храбрость изменила ему.

— Того, чего хотелось бы вам, — сказал он. Он не мог выразить это словами — эту хрупкую потребность.

— Тогда я хочу, — ответила она на его невысказанную просьбу, — я хочу, чтобы вы снова обняли меня. Просто обняли. Может быть, тогда ни один из нас не распадется?

Два шага — и он обнял ее за талию. Его охватило страстное желание погрузиться в ее тепло и насмешливый здравый смысл.

— Тогда пойдемте со мной в постель, Энн, — пробормотал он ей в волосы. — Только чтобы угнездиться уютно рядышком. Только чтобы уснуть. Если я успокою вас, если это поможет вам прихватить швы, — все, что я могу дать вам простым телесным утешением, я сочту за честь предложить вам.

Энн положила голову ему на плечо, и ее глаза наполнились новыми слезами. Мозг ее все еще боролся с ужасом: ощущением проволоки на шее, жестокого фанатизма голубых глаз Урии Торнтона. Темница, в которой, должно быть, заточен Тоби Торнтона, наверное, страшное место. Она слышала отчаяние в голосе Джека. Она видела его лицо, когда он жег бумаги — из-за нее! — и поняла потом, что в нем что-то изменилось.

Он уедет. Теперь, когда у него появилось еще более неотложное дело, он уедет в Азию без промедления. Она не имеет отношения ко всем его интересам. У них нет ничего общего, ни окаменел остей, ни страсти к науке, ничего. Он отказался пожертвовать ею только из того же чувства ответственности, которое заставило его отказаться пожертвовать братом лакея — ни больше ни меньше.

Но она чувствовала его руки у себя на плечах, его ровное дыхание, гибкую силу, скрытую под его одеждой, и точно понимала, чего ей хочется. — Да — сказала она, — да, мне бы этого хотелось.

Гораций пошел за ними к лестнице, а Джек вел ее за руку. Потом остановился, взял котенка на руки и нес всю дорогу.

Его спальня маленькая и круглая, стены прорезаны узкими окнами. В одном углу Джек сделал гнездышко из сложенных рубашек для котенка, потом вытащил какое-то растение из горшка, чтобы сделать для него туалет. Холодный кофейник и кувшинчик со сливками стояли на столике. Мурлыча, как пчелиный рой, Гораций вылакал сливки, а потом свернулся клубочком и тут же уснул.

Энн постояла в смущении, сознавая, что лицо у нее в пятнах и щеки мокрые. Он знал женщин экзотических, красивых — от Греции до Азии, — занимающихся эзотерической практикой, которую она и представить себе не могла. Лучше и не пытаться соперничать. Лучше принять свою несостоятельность и сохранять достоинство.

— Это вам, чистая, — сказал он, вытаскивая из комода сложенную ночную рубашку из льна. — Я переоденусь в туалетной за этой дверью.

Теперь, приняв решение, она, раздеваясь, уже не испытывала ни стыда, ни негодования. Утром они поженятся. Ее отец этого хочет. Общество этого требует. Потом он уедет в Азию, где, вероятно, погибнет при обреченных на провал поисках своего друга. А если не погибнет, там его ждут все эти более красивые, более опытные женщины.

Освещенная единственной масляной лампой кровать — кровать Джека — манила. В его ночной рубашке, волочившейся по полу, Энн улеглась. Легла и увидела, что полог изнутри выткан звездами. Серебро и золото на темно-синем фоне.

Он оставит ее ради этих холодных пустынь. Вернется к самым высоким горам в мире, покрытым смертельным вечным снегом. Она будет молиться, чтобы он уцелел и вернулся благополучно в объятия тех иноземных женщин. Будучи в здравом уме, она не может желать иного. Однако она знает — ей хочется, чтобы он остался с ней навсегда.

. Джек вымылся с головы до пят, наказав свое тело яростью холодной воды. Его работа и работа Тоби — все погибло по причине его собственной несостоятельности. «Но он в аду, где ему и место!» Правда ли это? Стоит ли хотя бы надеяться на это, если Тоби — если он действительно жив — должен каждый день желать смерти? Какова бы ни была правда, одна только вероятность этого сжала его жизнь как тиски. Теперь его будущее ведет четко и прямо по единственной узкой тропе — к гибели.

Он вышел из туалетной. Кровать ждала. Он остановился и коротко взглянул на Энн. Длинные косы змеятся по подушке. Щека опирается на согнутую руку. Ее округлые плечи скрыты под складками его ночной рубашки. Она спит.

Неукротимость желания струилась в его крови, сжигала тело, затопляла с головой. Никогда еще он не испытывал подобного желания. Свет мерцает на ее тонкой коже, мерцает маленьким ореолом на висках и вдоль выгнутых бровей. Веки кажутся почти прозрачными, с синеватыми жилками, как на мраморе. Она хороша не в общепринятом смысле. В ней нет ни яркой экзотичности, ни явной красоты. Но его тело возбуждается ею, его кожа пылает, и ему кажется, что он весь светится от нежности.

Всякий раз, когда она улыбается и кончик ее носа немного загибается книзу, у него ноет сердце. Всякий раз, когда она опускает голову, ему хочется обнять ее, защитить, ласкать ее в чистом потоке страсти. Это странное английское создание как-то стало мило ему, милее жизни. Как может она по-прежнему доверять ему? Даже теперь. Даже после того, как он предал ее, она опять осталась — снова беззащитная, снова беспомощная — в его постели…

Джек выключил лампу и скользнул под одеяло. Вытканные звезды слабо мерцали, словно сохраняя отсвет лампы. Энн повернулась во сне, когда он обнял ее. Неотложность мужского желания плавила его кровь, он уложил ее голову в ямку своего плеча и задумался об истинном значении знания и невинности.

Что-то ущипнуло его за ухо, Джек тут же проснулся. Лунный свет слабо проникал в спальню, набрасывая паутину серости и теней. Энн лежала рядом с ним, свернувшись калачиком, тихо дыша. Он осторожно повернул голову. Мех коснулся его щеки, потом замурлыкал.

— О! — Это был вздох, вылетевший в ночь. Энн открыла глаза — огромные зрачки в темноте.

Маленькие коготки впились в плечо Джеку. Пара маленьких глаз сверкала, как зеркала.

Он дотянулся до трутницы и зажег лампу. На него смотрел не мигая Гораций, кошачьи зрачки сузились в щелки. Котенок свернулся вокруг воротника Энн, усы выгнуты, словно Гораций улыбался.

— У нас компания, — сказал Джек.

Энн осторожно села и вытащила коготки из его плеча. Обняв котенка, она оперлась о подушку.

— Гораций явно предпочитает нашу кровать своей.

— Я не виню. Всем нам нужно утешение и общество. Легкий румянец вспыхнул на ее щеках.

— Я думаю, в этом нет ничего дурного?

— Дурного? Нет. Утром мы венчаемся.

Она прижала котенка к шее и потерла его головой по своему подбородку. Джек откинулся на подушку и смотрел на тени, обрисовывающие ее щеку, на движение белых рук, гладящих мягкую шерстку. Его пульс забился горячим потоком наслаждения. Его естество воспрянуло и затвердело…

Джек закрыл глаза, чтобы не видеть звезды и сосредоточиться на рассеивании своего желания, чтобы оно растаяло в прохладной ночи.

— Вы считаете, что это греховно — находиться здесь со мной? — спросил он. — Даже после того, что было между нами?

— Вероятно. Вероятно, особенно… — Голос ее замер.

— Вы хотите вернуться в свою комнату? Я вас отведу, если хотите.

— Нет. Я этого не хочу.

— Тогда что же?

— Я знаю, что вы должны уехать в Азию. Я знаю, что наш брак будет ненастоящим. Но я хотела бы понять. Вы не могли бы объяснить мне побольше?

Он посмотрел на нее.

Она походила на Мадонну. Она была прекрасна.

— Насчет Тоби Торнтона. И окаменелости.

Вот оно — застарелая замкнутость, нежелание открываться в словах. Но она кажется такой безмятежной, словно лишь она одна может предложить ему единственное в своем роде спокойное, тихое понимание. Джек еще раз вздохнул и решил довериться ей. Или, быть может, самому себе.

— Если хотите, — сказал он. — Итак, о чем?

— Не знаю. Наверное, обо всем. Когда вы впервые отправились в Индию, вы были один?

— Я всегда один, даже если у меня есть общество.

Она сидела спокойно, держа на коленях котенка, а Гораций подогнул передние лапы и закрыл глаза. Мурлычет.

— Вы никогда ни с кем не могли сблизиться по-настоящему?

Он поднял глаза к золотым звездам.

— Даже когда ко мне относились как бы дружески, я не мог завести настоящих друзей. Я жил, изменив облик, я жил обманом. От этого зависела моя жизнь.

— До Тоби Торнтона? Чем он отличался? Он англичанин?

— Хотя его отец был английским торговцем в Кантоне, мать Тоби — китаянка. Это объясняет конец этой истории. Началом же стал просто рассказ некоего странника.

Она сидела молча, словно разрешая этим словам проникнуть глубоко в сердце.

— Тогда как же вы научились драться так, как вы умеете?

— Я пробрался через горы Каракорум и спустился в пустыню. Я был полумертв от болезни, от истощения. Но прежде чем я отправился в путь с тем последним караваном, я потерял — или, возможно, обрел — год, в течение которого я жил с человеком, видевшим меня насквозь, несмотря на мой маскарад, но он решил меня не выдавать. Однако он и не подружился со мной. Он сделал меня своим учеником.

Его пальцы гладили ушко котенка. Он ждал, что она задаст вопрос, на который он не мог ответить, потребует объяснений необъяснимому. Но она переваривала услышанное с осторожностью, словно понимала, что он и так отдает столько, сколько может.

— Но вы его оставили? — спросила она наконец.

— Он умер. Я принял новое обличье. Если бы меня разоблачили, меня убили бы на месте как иностранного шпиона.

— Куда вы направлялись? Как вы нашли поле окаменелостей?

Куда? Он никуда не направлялся! К тому времени он уже не был себе хозяином.

— Я направлялся к одной из затерянных горных областей где-то между Китаем и Россией. Легкий ветерок уже доносил запах влаги и зелени от подножия холмов, когда на наш караван напали разбойники.

— Вы отбились?

— Наших часовых перерезали без всякой пощады. В одиночку невозможно слишком долго противостоять отряду вооруженных всадников. Я сдерживал разбойников ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы заключить сделку прежде, чем меня прикончат, как остальных. Я спас наши жизни, пообещав бесконечные богатства их вожаку.

— Наши жизни? Вы спасли кого-то еще?

Он сделал глубокий вдох. Она снова попала с необычайной точностью в самую суть дела. Джек посмотрел на полог и ничего не сказал. Звезды блестели в ночах мускуса и шелка. Его кожа дрожала под гибкими женскими руками, татуированными хной. Темнота скрывала и сладость, и горечь его поражения. Ни о чем из этого рассказать было невозможно.

— Еще одного путешественника, — сказал он. — То был безумный мгновенный порыв. Но в ту ночь я рассказывал разбойникам сказки о древних скифах, об охраняемых грифонами хранилищах золота. И поэтому нас повезли в том направлении.

— Которое привело вас к костям драконов?

— Нет. Подозрения и убийства начались задолго до этого. Моя… мой спутник был убит. Я спасся, бежал в пустыню. Вот тогда я и нашел кости.

— И встретили Тоби Торнтона?

— На кладбище окаменелостей, где должен был бы остаться и мой скелет, не найди меня Тоби. Он выучился бегло говорить по-английски от своего отца и ощущал себя отчасти англичанином, но с виду был настоящим китайцем. Каким-то образом Тоби удалось провезти меня через окраины Китая и земли к северу от Индии. Одного меня убили бы сразу. Большую часть дороги я был совершенно беспомощен. И через все он пронес окаменелый зуб и свои записки.

— Как Урия заполучил бумаги?

Против воли в голосе его прозвучала боль.

— На отдаленном высокогорном перевале на нас с Тоби напали. Меня ограбили и бросили умирать. Тоби и наши вещи увезли, но его слуга тайком пошел следом. Этот человек поклялся мне, что позже Тоби был казнен. Слуга не сумел спасти наш багаж. Ему с трудом удалось спастись самому.

— Но почему же Урия говорит, что Тоби содержат в заключении? — Она покусала губу. — Может ли такое быть? Вы не думаете, что слуга мог солгать?

Джек усилием воли снял напряжение с мышц, потом открыл руки, чтобы обнять пустоту ночи.

— Нет. Я хорошо знал этого человека. Но может быть, он не видел смерти Тоби собственными глазами.

— Так что же случилось с вашими вещами?

— Череда злоключений. Окаменелость и бумаги не интересовали людей этого племени. Все исчезло. Слуга Тоби решил, что я тоже погиб, но он узнал, что родственник его господина находится в Индии. Он отправился к Урии и все ему рассказал. Этот человек не мог знать, что Урии только и нужно было, что уничтожить все труды Тоби.

— Тоби рассказал своему родственнику об окаменел остях? Зачем?

— Понятия не имею. Может быть, Урия стал фанатиком уже после их последней встречи в Кантоне несколькими годами раньше. Может быть, он обещал помочь Тоби в его работе, намереваясь уничтожить ее. Как бы то ни было, Урия узнал о пропавших доказательствах и узнал обо мне. Когда я вернулся живым, он отчаянно пытался опередить меня в поисках. Как вы понимаете, мы с ним не поладили.

Ночная рубашка, распахнутый воротник, обнаженная чистая линия шеи.

— Поэтому он распустил слухи, что пропавшая окаменелость — святыня, что это святой клык дракона?

— Да, и что нашедшего ждет большая награда. Такие истории — особенно если их распускает экстремист — обычно превращаются в Азии в сакральную истину. Вскоре выдумка Урии обернулась против него самого. Хотя он и нашел большую часть исчезнувших бумаг — нашел на каком-то базаре, — к тому времени он понял, что ему необходимо найти зуб, если он хочет остаться в живых. А я тем временем распустил другие слухи, чтобы заставить его сохранить бумаги, — будто я уже нашел окаменелость и хочу обменять ее на записные книжки. Она опустила голову, отвернулась. Сердце у нее тяжело билось.

— Разве это не поставило вашу жизнь в опасность? Он пожал плечами.

— Я жил и странствовал, оставаясь в тени.

— А почему этот матрос привез окаменелость в Англию?

— Потому что до него дошли слухи, и он решил, что здесь за нее дадут больше денег. Я тоже начал потихоньку предлагать награду за нее. Окаменелость к тому времени переходила из рук в руки несколько раз, иногда не без кровопролития. Эта охота грозила стать причиной раздора между племенами. Хаос и резня стали серьезной опасностью. Матрос не знал, кому довериться. Мне же было известно только одно — она находится на «Рискованном».

— Но Урия тоже это знал, поэтому послал своего убийцу? Это ужасно!

— Да, — сказал Джек.

— А теперь все пропало.

— Да, но Тоби, может быть, жив.

— И вы должны попытаться найти его. — Да.

Легкая судорога волной пробежала по ее белому горлу, прежде чем она посмотрела на него. Чего он ждет? Испуга? Упреков? Однако она оставалась серьезна, словно глубоко задумалась, но никакого суждения не вынесла.

Гораций спрыгнул на пол. Энн ничего не сказала, она сползла вниз и угнездилась под одеялом. Джек протянул руку, чтобы загасить лампу. Комната и кровать погрузились в темноту. Он не потянулся к ней, к ее теплоте и сочувствию. Он просто лежал и смотрел надвигающиеся тени. Гораций обходил края комнаты, его кошачьи глаза были распахнуты в темный мир.

Энн повернулась и обвила Джека руками, положив голову в углубление его плеча.

— Вы должны ехать, — сказала она. — Я понимаю. Но что, если вы не сможете его найти? Что, если вы погибнете, пытаясь сделать это?

— Тогда вы будете свободны, — сказал он.

Пейзаж Дорсета проплывал мимо как в тумане: точно так же прошли последние двенадцать часов — как в тумане. Энн уснула, объятая теплом рук Джека, потом проснулась в своей комнате, куда на рассвете прибыла герцогиня, чтобы приготовить ее к венчанию.

Значит, в конце концов Джек отнес ее обратно, спящую, — невесту, которая ему не нужна.

Позже в то утро Энн стояла рядом с лордом Джонатаном Девораном Сент-Джорджем и клялась любить, лелеять и слушаться его до конца дней своих, пока смерть не разлучит их. Если бы она выходила за Артура, все ее подруги и родня были бы приглашены на праздник в Хоторн-Аксбери. Но в Уилдс-хее не было ни подруг, ни родни, кроме отца, и венчание произошло в круглой комнате башни Фортуны. В той комнате, где она стала очевидицей того, как семья Джека старалась заставить его не жениться на ней — и в конце концов вынудила его к этому.

Неужели никто не понимает, что смерть очень скоро может разлучить их?

Джек уехал сразу же после церемонии.

Энн слышала, как он обратился к матери:

— Итак, ваша светлость, хотя я и обещал Энн, что появлюсь в Уизикомбе — только чтобы успокоить сплетни, — я тотчас же отправлюсь на корабль, идущий в Азию, как вы потребовали.

Герцогиня внимательно посмотрела на сына — зеленые глаза сухи.

— Даже тараном я не могу сломать стену, которую вы воздвигли, не так ли? Счастливого пути, Джонатан. Ваша жена находится в хороших руках.

Джек на мгновение отвел глаза, губы сжаты, потом склонился к руке матери и улыбнулся, заглянув ей в глаза.

— Да, как всегда находился и я… благодарю вас, ваша светлость.

— Моя дверь открыта, — сказала герцогиня, ее ленты затрепетали. — Давно уже открыта.

— Но теперь я уже не могу войти в нее, — проговорил Джек.

— Джек просил передать вам, леди Джонатан, что с Джеймсом все в порядке, — тихо сказал, обращаясь к Энн, Райдер, увидев, что его брат подошел проститься с отцом. — Урия Торнтон исчез бог знает куда. Грейем уволен из замка, но ему нашли место в одном из других имений герцога. Джек все мне рассказал. Вам следует знать, что мне очень хотелось солгать ему — сказать, что один из матросов показал мне доказательство, что Тоби Торнтон мертв. Может быть, тогда он остался бы в Англии.

— Но вы этого не сделали?

— Нет. Ради него и ради матери я бы это сделал. Но ради вас — нет.

— Да, — кивнула Энн. — Да, конечно, вы не могли солгать даже ради собственной пользы. Благодарю вас за то, что вы сказали, милорд.

— Вам будет лучше без него, — сказал Райдер.

Энн отвернулась, она не могла найти слов. Джек был хорош: стройный, сильный, необычайно привлекательный в своем свадебном костюме. Он еще раз сжал отцовскую руку, потом повернулся и вышел из комнаты.

— Черт бы его побрал! — воскликнул Райдер, ни к кому не обращаясь.

Итак, все кончено. Все скреплено и со всем покончено. Энн почти не заметила, как прошел свадебный завтрак, только видела глаза своего отца, когда он помог ей сесть в карету. Другая карета ехала сзади с вещами и слугами, в том числе с Роберте, которая везла в корзине Горация. Дома в Хоторн-Аксбери миссис Марш упакует все вещи Энн — одежду (хотя герцогиня обещала прислать портниху, чтобы обновить весь ее гардероб) и личные вещи, даже коллекцию окаменелостей. Для их перевозки герцог позже пришлет повозки и прислугу.

Энн с ее отцом не говорили ни о чем, кроме как о практических вещах, когда ехали по раскисшим аллеям, мимо кучек людей, пиливших деревья, упавшие во время бури, к дому Джека, Уизикомб-Корту. У нее будет больше денег на расходы, чем ей когда-либо могло представиться. Она подумала, что сможет финансировать школу, а также создать музей. Сейчас она приедет в Уизикомб и попадет в доброжелательную атмосферу своей семьи. Ее отец всем послал весточки, а герцог выслал экипажи.

Конечно, ей очень хочется повидаться с ними. Конечно, она будет этому очень рада.

Но присоединится ли к ним Джек сегодня позже, как обещал? Так это или не так, он немедленно отправится в ближайший порт, чтобы сесть на корабль, идущий в Индию.

Она вышла за него замуж. Вероятно, ей больше никогда не удастся поговорить с ним наедине. От этого Энн чувствовала себя несчастной.

«Уизикомб-Корт, мисс Марш, один из самых красивых старых домов в Дорсете — там обнесенные стенами сады, деревья, на которых зреют плоды, и цветы…» А также дом с изящными пропорциями и спокойные стены из сладкого, как мед, камня, и старые деревья, растущие на холмистом одеяле холмов. Все уже были там, собрались на солнечном крыльце, чтобы встретить новобрачную и ее отца, — ее мать, тетя Сейли и Эдит, ее сестры Эмили и Марианна и ее маленький брат Эндрю, который на этот раз притих, охваченный благоговением при виде внезапного поворота судьбы его сестры.

Смеясь и обмениваясь шутками с родными, Энн обняла их всех, и ее тоже обняли. Изображая хозяйку перед матерью, она наливала чай и следила, чтобы всем подали маленькие кексики. Но она играла роль новобрачной так, словно плыла сквозь сон. Она снова в безопасности с теми, кого любит.

Он сказал, что приедет. Он сказал, что ей не придется одной прибыть домой. Он не приехал. День угасал. Прохладные тени собрались в углах комнаты. Миссис Марш встала, чтобы собрать свой выводок, когда дверь распахнулась.

Все подняли головы. В комнату вошел Джек. Энн вдруг увидела свою семью его глазами: стадо скромно одетых диссентеров. Мать в темно-сером платье, которое никогда не было модным. Сестры, даже в своих лучших платьях казавшиеся заурядными и провинциальными, с просто причесанными волосами, обрамляющими пылающие неискушенные лица. Даже отец имел вид неряшливый, его сюртук помят, волосы прядями реют вокруг лица.

Энн вскочила, готовясь защищать всех своих овец против крадущегося тигра.

Но Джек обменялся рукопожатием с ее отцом и Эндрю, …поклонился ее матери и сестрам, с легкой шуткой поздоровался с тетей Сейли и Эдит, и вдруг оказалось, что все они опять сидят, смеясь, а горничная несет свежий чай. Гораций, который мурлыкал подле камина, подбежал, был взят на руки и обласкан.

Час спустя, когда экипажи уехали, Энн поняла, что каждый член ее семьи, от матери до Марианны, влюбился не хуже, чем она сама. Эндрю был совершенно околдован. Даже котенок ни разу не отвел своих круглых глаз от лорда Джонатана Деворана Сент-Джорджа, который словно имел дар — когда хотел этого — подружиться с кем угодно.

— Как вы это сделали? — спросила она, когда на подъездной аллее снова воцарилась тишина.

— Что сделал?

— Очаровали каждого? Вы им понравились!

— Надеюсь, — сказал Джек. — Они мне тоже понравились. Слезы — от возмущения, изнеможения, напряжения — обожгли ей глаза.

— Как вы можете так говорить? Я не хочу, чтобы вы снисходили к моим родным!

В его взгляде золоченая суровость языческого идола.

— Проклятие, Энн! Мне они понравились! Конечно, мне хотелось, чтобы они почувствовали, что им здесь рады, чтобы они чувствовали себя свободно, но зачем вам искать другие причины? Мне они понравились! Ваша матушка добрая и честная женщина. Ваша тетушка щедра и добродушна. Ваш маленький брат и сестры умные, забавные и очаровательные. А ваш отец…

— Что мой отец?

— Мистер Марш — замечательный человек. Жаркие слезы побежали по лицу молодой женщины.

— То же самое он сказал про вас Но если он вам так понравился, почему вы так запоздали?

Он взял ее под руку, чтобы проводить в дом.

— Прошу прощения, мое первое дело заняло больше времени, чем я думал.

Энн отняла руку и прошла в гостиную. Горничные уже убрали все, что осталось от чаепития.

— Чтобы договориться о билете?

— Да, но я также последовал за неким малым в синем тюрбане.

Энн без сил опустилась в кресло.

— За этим матросом? За тем, кто пытался нас убить?

Джек присел на корточки и покачал висящую на каминной полке скрученную бумажку — игрушку Горация. Котенок накинулся на нее и ударил лапкой.

— Я должен был узнать, не подстроил ли Урия мне ловушку.

— А он подстроил?

— Не знаю. Наверное, это не имеет значения. Я отплываю, как только найдется подходящее судно, идущее мимо.

— Идущее мимо?

— Я — сын герцога. Когда судно будет проходить мимо, капитан пришлет лодку с корабля, чтобы взять меня. Просто нужно послать сообщение кому надо.

— Вот как, — сказала она. — Влияние вашего отца, конечно. Он посмотрел на нее.

— Я не хочу навязываться, Энн. Если вы хотите, чтобы я ушел…

Она встала. Гораций побежал за ее подолом. Она наклонилась и взяла его на руки.

— Нет! Если вы должны остаться в Англии еще некоторое время, я уеду, и вы сможете жить в этом доме.

— Вы моя жена. Мой дом — ваш дом.

— Я могу уехать в Хоторн-Аксбери.

— Если вы это сделаете, люди начнут судить да рядить о нашем браке. Это лишь все усложнит для вас в будущем.

— А вы мой муж, — сказала она. — Мы обвенчались сегодня утром. Если вы опять уедете теперь, слуги начнут судачить. И тоже пойдут слухи, так что вам лучше остаться.

Он рывком поднялся на ноги и подошел к окну, а там остановился спиной к ней.

— Если вам угодно.

— Да, — сказала она, прижимая котенка к подбородку. — Да, мне это угодно.

Глава 16

Джек смотрел в окно невидящим взглядом. Она хочет, чтобы он остался?

«Я, Джонатан, беру тебя, Энн, в жены, чтобы обладать и сохранять право на обладание…

Нет, не обладать. Не сохранять. Только чтобы страстно желать».

Конечно, Энн права. Пока корабельная лодка не придет за ним, будет лучше для нее, если он не продемонстрирует, что презирает ее. Но может ли он положиться на себя, что, оставшись с ней под одной крышей, не потеряет себя полностью в этом серьезном синем взгляде?

— Я должен показать вам дом, — сказал он.

— Если вы не хотите, это сделает экономка.

Он повернулся и посмотрел на нее. Она выглядит спокойной, улыбается, глядя на котенка, как он мчится прочь, задрав хвост.

— Нет, — сказал он. — Я с удовольствием.

Кончик ее носа согнулся, когда ее улыбка обратилась теперь и на него. Улыбка приковала его внимание, тронула сердце.

— Тогда мне бы очень этого хотелось, — сказала она. Джек пошел впереди, стараясь сосредоточиться на доме, …отринуть безумие своих чувств. Он никогда не обращал особого внимания на Уизикомб-Корт. Он знал, что все это будет принадлежать ему. В детстве он провел здесь какое-то время. Почему он никогда не думал, что ему придется здесь жить? Теперь, когда день превращался в сырой вечер, комнаты приветствовали его, как теплый огонь приветствует странника, возвращающегося после бури. Лестницы поскрипывали, как шутки старых друзей. Двери открывались в спокойствие и шептали обещания согласия.

И пока они обследовали одну комнату за другой, его молодая жена начала светиться, как будто под кожей у нее разгоралось зарево.

— Здесь ваша спальня, — сказал он наконец.

Его любимая комната, она простиралась во всю ширину дома с юга на север, открывая обзор местности через три набора окон. Там была кровать с пологом на четырех столбиках. Два диванчика стояли по обеим сторонам камина, где весело горел огонь. Если не считать красоты полированного красного дерева, все в комнате было окрашено или обито тканью цвета слоновой кости или белого. Кроме этого — также неожиданно, как внезапно грянувшая песня, — необыкновенный ковер заполнял середину комнаты. Ковер оживляли роскошные восточные образы, окрашенные птичьим пением и запахом цветущих вьющихся растений. Словно огонь, ковер отбрасывал теплый свет на стены с лепкой. Энн стала в дверях.

— Мне казалось, вам это понравится, — заметил Джек, — хотя вы можете выбрать любую комнату, конечно.

Она подошла к кровати и потрогала белые занавеси.

— Я не знаю, что сказать. Где вы нашли время подумать о том, что может мне понравиться?

— Мне пришлось послать приказ открыть дом. Сообщить прислуге, какие кровати, какие камины…

Он ощутил странную неуверенность, словно ему действительно станет больно, если она отвергнет выбор, но она повернулась к нему, ее глаза блестели.

— Я думаю, что красота комнаты проистекает из ее простоты, — сказала она. — Но этот великолепный ковер заполняет пространство, как биение сердца.

— Он вам нравится? Она улыбнулась.

— В такой комнате можно танцевать, — проговорила она. — Мне она очень нравится. Очень. Благодарю вас, Джек.

Воспарив сердцем, он повернулся и распахнул дверь.

— Тогда я надеюсь, что подарки вам тоже понравятся!

— Подарки?

— Свадебные подарки. Внизу. Где нас, кроме всего прочего, ждет трапеза.

Она спустилась следом за ним в маленькую гостиную, обшитую дубовыми панелями, комнату, где он провел в детстве много спокойных и счастливых часов. Перед огнем был накрыт стол на двоих. Не официальное пространство столовой, просто интимный ужин для четы в их брачную ночь.

Высокий профессионализм английских слуг никогда не перестанет изумлять его.

Два сундука стояли у стены. Энн села в шезлонг, а Джек откинул крышку первого. Он сунул руку внутрь и вынул стопку книг и брошюр.

— Почти все, что было опубликовано об ископаемых ящерах, — сказал он. — Статьи о последних исследованиях. Книги по анатомии, геологии. Все, что, по моему мнению, может помочь вам в изучении окаменелостей.

Энн побледнела, потом покраснела, как роза.

— Вы подумали и об этом? Для меня?

Она подошла и стала на колени рядом с сундуком, а потом заглавие за заглавием сопровождала восклицаниями. Прижав к груди несколько больших томов, она вернулась к шезлонгу.

— Ах, как мне хотелось прочесть вот это — и это! Но как вы смогли собрать все это так быстро?

— Я приказал сделать это, как только мы приехали в Уилдсхей, — власть Блэкдаунов.

Она провела рукой по обложке иллюстрированного трактата и улыбнулась:

— Благодарю вас, Джек.

— Вы не хотите узнать, что во втором сундуке? Она рассмеялась:

— Лучше этих книг ничего не может быть!

— Для ума, — сказал он. — Но что насчет духа?

Он открыл вторую крышку и выбросил оттуда буйство цвета: синий шелк, на котором серебряной нитью были вышиты крошечные цветочки; бледный, мягкий, как шепот, нефрит с маленькими золотыми птичками; чистый, почти прозрачный с белым рисунком на белом фоне, где призрачные драконы изрыгают свое сжигающее снег дыхание под призрачными деревьями с листьями, похожими на пальмовые; потом красный, потом кремовый, потом желтый…

Им овладело что-то похожее на безумие. Он подошел к своей молодой жене и начал разворачивать один рулон цветного шелка за другим, как будто хотел отбросить ее простое платье и расшить его чувственностью.

— Вот, — сказал он, когда синий, золотой и зеленый каскад свесился с ее колен. — Герцогиня пришлет портниху, но я привез эти ткани для вас с другого конца света.

Ее пальцы блуждали по тонкой вышивке — тонкой, как паутина, и ее лицо вспыхнуло — прекрасное, безумно желанное.

— Не для меня, — возразила она. — Тогда вы обо мне еще не знали.

— Вздор! Это все для вас. Они предназначались вам, когда я их покупал. Просто тогда я этого еще не понимал. — Джек задрапировал ее плечи садом мелко вышитых цветов. — Этот синий как раз в цвет ваших глаз, когда вы сердитесь.

— Сержусь? Он рассмеялся: — Да!

Она провела пальцами по шелку, поднесла газ кремового цвета к лицу и провела им по щеке.

— Но сейчас я не сержусь.

— Значит, будете сердиться, — сказал Джек. — Я женился на вас, но обещал вас оставить. Вы рассердитесь.

Она встала. Шелка скользнули вниз и образовали водоем, окраской схожий с кушеткой позади нее.

— Почему я должна сердиться, если все, что произошло, началось по моей вине?

Он схватил ее обеими руками.

— Не надо быть такой кроткой, Энн!

— Сегодня день моей свадьбы, — сказала она, сжав его пальцы. — Я буду настолько кроткой, насколько мне хочется.

От ее волос исходит запах: невинность лаванды и розмарина, сладко запретные. Темный пульс забился в его чреслах, тяжелый, жаркий и отнюдь не невинный. Ему страшно хотелось поцеловать ее, но он балансировал на лезвии ножа между двумя желаниями. Он жаждет ее. Или он жаждет — чего? Свободы?

— Не хотите ли еще чего-нибудь в качестве свадебного подарка?

Она покачала головой:

— Нет. Ткани эти очень красивы. Книги еще лучше. Я вообще ничего не ждала.

Дверь отворилась, и Джек отошел от молодой женщины.

Энн оглянулась. Слуга в ливрее внес поднос. Джек подвел ее к столу. Слуги вносили череду изысканных, старательно приготовленных блюд. Она клевала все, ела ровно столько, чтобы он не заметил, что никакого аппетита у нее нет.

Она потеряла Джека. Он уедет в Азию и никогда не вернется. Конечно, она может начать новую одинокую жизнь в этом чудесном доме. Она не жалела о том, что потеряла Артура и даже Хоторн-Аксбери. Она — леди Джонатан Деворан Сент-Джордж. У нее будет столько возможностей. Но это будущее еще не началось по-настоящему, а настоящее было все еще очень живо.

Наконец со стола убрали скатерть, и слуги ушли. Свет пламени плясал на серебряном блюде оранжерейных фруктов, сверкал на гранях графина с бренди.

Энн перебирала горсть виноградин, раскладывая их по своей тарелке с золотым ободком. Джек мучительно красив, он рассказывает разные истории, пьет дорогое вино, развлекая ее, как будто она посторонняя. Его пальцы, ласкающие ножку бокала, красивы. Его улыбка прекрасна, порочна, как у падшего ангела.

Если протянуть руку через стол, можно прикоснуться к нему. Она опустила веки, словно отгораживаясь от солнца.

«Ты должна пройти через это, Энни! Хватай жизнь обеими руками! Даже если это означает, что, когда он уедет, твое сердце разобьется».

Она открыла глаза и стиснула руки, лежавшие на коленях. Его темные волосы падают на лоб. Он лукаво улыбнулся, и сердце у нее замерло.

— Я знаю, чего бы мне хотелось, — сказала она.

— В качестве свадебного подарка? Я подарю это вам, если это в моей власти.

— Вы обещаете?

— Да, и что же это?

Руки у нее задрожали, ладони слегка вспотели.

— Я хочу ребенка.

Джек застыл на месте, словно услышал поступь подкрадывающегося зверя. Почти пустой бокал выскользнул из его пальцев. Бренди ручейками разлилось по полированному столу.

— Я не имею на вас права как на жену. Я могу уехать в любой день. Вы, вероятно, никогда меня больше не увидите.

Она вздернула подбородок, стараясь справиться с паникой.

— Стало быть, вы оставите меня здесь одну? Я согласна. Вы отняли у меня жизнь, встряхнули ее и рас — плескали по этим новым руслам — я согласна. Но разве вам не кажется, что я имею право на утешение — на ребенка?

— Вы снова выйдете замуж, вы родите ребенка от другого.

— Нет, не выйду. Даже если вы погибнете, я больше не выйду замуж. Если вы не подарите мне ребенка сейчас, у меня никогда не будет детей, а это чересчур большая цена, которую мне придется заплатить, Джек.

Его пустой бокал подкатился к блюду с фруктами. Руки сжались так, что костяшки побелели.

— Я обещал себе, что не…

— Почему же? Мы ведь женаты.

— Да, — сказал он и внезапно опустил голову на руки. — Вы правы, я не могу лишить вас детей.

Сердце у нее гулко забилось. По коже пробежала волна жара.

— И еще мне хочется узнать побольше о том, чего я не знаю. Если только это вам не неприятно…

Он опустил руки и поднял голову. К ее удивлению, он улыбался.

— Дорогая моя девочка, ничто, связанное с вами, не может быть неприятно для меня. На самом деле вы очень даже приятны мне.

— Вот как?

— Если я и колебался, то лишь потому, что сказал себе, что для вас будет лучше воздержание. Я пытался вести себя благородно. Но, помоги мне Бог, Энн, я не чувствую в себе никакого благородства. Вы как-то сказали, что я герой. Черта с два я герой! Я обыкновенный мужчина, и я хочу вас с потрясающей душу силой. Разве вы этого не понимаете?

— Я не знаю, почему вы считаете, что сдержанность благороднее всего. Потому ли, что существуют порочные вещи, вещи, которых я не должна знать?

Он поднял брови:

— Порочные вещи?

— Которые мужчина и женщина делают вдвоем. — Энн начала декламировать по памяти. — «Можете ли вы отрицать, что были добровольным учеником у самых бесстыдных куртизанок и наложниц? Что вы вступали в связь с каждой похотливой, экзотической женщиной от Греции до Азии, которая предлагала вам свои развратные объятия?» Это из-за этого?

Он отвел глаза, губы его немного сжались.

— Господи! И веря всему этому, вы все же просите меня показать вам?

Энн подалась вперед, зная, что лицо у нее пылает, как свеча.

— Почему ваша матушка произнесла эти ужасные слова? Правда ли это, в конце концов?

Он снова посмотрел на нее.

— Не та правда, какую имела в виду моя мать. Мне всеми фибрами моего существа хотелось бы показать вам это, Энн. — Он покусал губу и закинул голову назад, преисполненный изумления. — Увы, я не знаю, что означают «развратные объятия».

— Но герцогиня что-то имела в виду, говоря это, — сказала Энн.

— Матушка играла. Она хотела, чтобы я признался в грехе, чтобы она могла простить меня и принять своего блудного сына обратно в объятия семьи. Я не поддержал игру. Разговор шел не о сексуальности, а о власти.

— О власти?

— Моей матери хотелось выяснить, может ли она по-прежнему руководить мной. Я показал ей, что это невозможно. И еще я попытался показать ей, что мы можем по-прежнему любить друг друга.

— Но Райдер согласился с ней, и Артур тоже.

— Со всей этой болтовней о чистоте? — И словно только Г что заметив его, Джек протянул руку к своему бокалу и поставил его как положено. Пальцы у него стали липкими. Все еще смеясь ей в глаза, он слизал следы вина. — Что, скажите, может быть нечистым у тела? Ни одна из древних восточных религий не учит такому вздору.

— Значит, вы действительно стали чужеземцем? Именно этого боится ваша матушка, да?

— Англию словно охватывает безумие. Всякий разводит эту новую философию стыда и неведения. Когда распутным двором правил принц-регент, ханжество не было в чести.

Это, конечно, была не та непристойная, веселая Англия времен Шекспира или остроумная, безнравственная Англия времен Георга Второго. Но лицемерному требованию чего-то называемого чистотой женщины теперь все мы должны подчиняться. Хотя английские вечерние платья обнажают больше женского тела перед мужскими взглядами, чем любая женщина Востока сочла бы приличным.

Энн посмотрела на свое платье — одно из платьев леди Элизабет, оголяющее плечи. Приглашение, чтобы он смотрел на нее с желанием?

— Вы хотите сказать, что все мы лицемеры?

— Бога ради, почему мы должны демонизировать любовные ласки? Что могут делать вдвоем любовники такого, что можно назвать развратным, разве только одна из сторон не может или не хочет искренне согласиться с этим?

Ей хочется ему верить.

— Тогда почему вы думаете, что было неправильным предаваться любви со мной в коттедже или позже, у фонтана?

— Потому что вы не знали, на что соглашаетесь.

— Но я не просила вас остановиться, даже когда начала понимать. Я не ребенок и не дура. Если вы согрешили тогда, я была равной участницей в этом. Откажите мне в этом, и мы окажемся в тупике.

— Нет, я не отказываю вам в этом, хотя не думаю, что кто-то из нас действительно думал о последствиях.

— Ну, я-то, разумеется, не думала, — сказала она, собравшись с духом и улыбаясь ему. — И все же это случилось, и теперь я хочу узнать больше.

Джек взял графин и снова налил ей вина.

— Что именно вы хотели бы узнать, леди Джонатан?

— Все, чему вас научили эти экзотические дамы. Если только вам не будет неприятно показать мне?

Он радостно засмеялся.

— Нет, — сказал он, — это меня не огорчит. — Он поднял свой бокал и проглотил бренди, и пламя заиграло на витой ножке. — Моя дорогая Энн, в данный момент мне очень хочется расстегнуть все эти глупые английские пуговицы и овладеть вами, устроив оргию развратного наслаждения. Мне — только желательно быть уверенным, что вы сказали все это серьезно. Я доверяю вам. Даже в таких вещах, которые ваш брат счел бы порочными.

— Ничего порочного нет, хотя есть практики, которые Райдеру показались бы непристойными.

— А вам — нет?

— Нет, если это просто способы найти наслаждение, а не обеспечить потомство.

— Стало быть, что бы ни делали любовники, это не может быть греховно?

— Нет, разве только вы решите, что вам что-то не нравится или вы предпочтете не экспериментировать.

— Вся наука стоит на экспериментах, — сказала Энн, призвав на помощь безумную браваду, — если мне что-то не понравится, я вам скажу.

Он поставил свой бокал и обвел пальцем его край.

— И все же мне кажется, что вы немного побаиваетесь.

— Ну и что? Даже если теперь я холодею от ужаса, чего здесь бояться?

— Только одного — я очень старался не усложнять наши отношения. Мой корабль в Индию может прибыть в любой день. Я дам вам это, если вы настаиваете, но большего я не могу предложить, Энн.

— Вы можете дать мне все это сейчас. С последствиями, если они будут иметь место, я справлюсь сама. Это мой свободный выбор.

— Я дам вам все, что смогу, в эти несколько оставшихся дней, пока мы вместе. Если вы скажете «хватит», я остановлюсь.

Она дрожала, охваченная таким ужасом, словно ей предстояло шагнуть с утеса.

— После этого я буду уже другой. Я изменюсь, да?

— Да. Вы станете другой. Все равно хотите рискнуть?

— Да, Джек. Хотя я понимаю, что вы хотели не этого, хотя я понимаю, что это ничего не уладит, в конце концов, но теперь я все же ваша жена. И вряд ли я попрошу вас прекратить.

Джек поднялся из-за стола. Кожу ее стало пощипывать от ожидания — она словно ожила для жаркой чувствительности. Она его любит. Она хочет его с ужасающей силой. И ей действительно необходимо иметь ребенка. Его ребенка. Дитя, которое придаст смысл и цель всей ее жизни, которую она проведет без лорда Джонатана Деворана Сент-Джорджа, укравшего ее душу. Дитя, которое разобьет ей сердце, когда вырастет и превратится в еще одного человека с независимым духом, который оставит ее.

— Ну что ж, прекрасно. — Его пальцы погладили ее шею сзади. — У меня больше не осталось аргументов. Давайте любить друг друга без всяких ограничений.

Она молча кивнула.

Джек снял с себя фрак, потом нагнулся и прошептал ей на ухо:

— Но сначала мы должны сделать заклинания на счастье.

— Заклинания?

— В Китае драконы разбрасывают огромные жемчужины счастья по небу. Мы обязательно должны пробудить дракона счастья. Я думаю, вот здесь, на внутренней стороне вашего локтя. — И Джек провел ладонью по рукаву ее платья.

Огонь согрел ткань его рубашки и озарил чудесные черты его лица. Энн смотрела, как он расстегивает ряд крошечных пуговок, идущих от запястья к локтю. Потом он закатал рукав, чтобы провести пальцем по ее коже. Его четко очерченные, красивые пальцы тепло блестели в мерцающем свете. Энн глубоко вздохнула и отдалась ощущениям.

Однако, несмотря на все то, во что она, как ей казалось, верит, она чувствовала себя порочной. Распутной, порочной и падшей.

Джек стал на колени позади нее, положил ее запястье себе на колено, потом окунул палец в бренди, разлитое по столу, и начертал ряд изящных символов на ее коже. Точно древние руны, выточенные из рубинов, таинственные знаки горели на ее белой коже.

— На счастье? — спросила она.

— На счастье. — Знаки шли один за другим от запястья до локтя. — Вот этот знак означает мудрость, а этот — милосердие. — Джек осторожно подул на знаки из бренди, по коже ее побежали мурашки. — Вот это изобилие, а вот здесь знак долгой жизни и счастья.

— Вот как? — сказала она. — Я буду носить их всегда?

— Да, хотя сейчас я их слижу.

И он провел кончиком языка по руне из бренди, означающей долгую жизнь. Какое это было наслаждение!

— Ах! — сказала она. — Боже мой! Золотисто-темный взгляд из-под густых темных ресниц пригвоздил ее к месту, словно она была овцой, обреченной на заклание, добровольно предлагающей себя божеству тигров.

— Так я разделяю счастье с вами и становлюсь мощным и плодовитым. Это гарантирует нам младенца.

Джек по-прежнему не сводил с нее глаз, а губы двинулись дальше, осторожно слизывая по одному символу из бренди за раз. Ее порочный ангел — довольный, пылкий, сосредоточенный только на ее наслаждении.

— Теперь милосердие, — сказал он, целуя ее выше, почти у сгиба локтя.

Волны дрожи пробегали и пробегали по ее телу, — казалось, что он целует ее везде, даже в самых запретных, невообразимых местах.

— А теперь мудрость!

Она таяла на своем стуле, как свеча, поставленная слишком близко к огню.

— Вот, — сказал он. — Теперь мы не можем сделать ничего неразумного, но, наверное, нам следует нарисовать для уверенности больше символов счастья.

— О да, — сказала Энн. — Да, прошу вас.

Все еще глядя на нее, он присел на корточки — глаза сверкали весельем и пониманием.

— Да, прошу вас? — повторил он усмехаясь. Она закрыла пылающее лицо руками.

— Мне это понравилось. Я не думаю, что это дурно.

— Тогда мы попробуем кое-что еще. Это вам может понравиться. — Он взял ее правую ступню и снял с нее туфельку. — Хм, самые лучшие шелковые чулки! Не годится пачкать их бренди. — Его рука скользнула вверх к самому бедру. — Здесь, — сказал он, поднимая ее юбку выше колена, — нужно обеспечить побольше счастья здесь.

Она и раньше бывала перед ним голой. Они слились у фонтана. Но позволить ему задрать на себе юбку за обеденным столом! Хотя подол платья и прикрывал самые сокровенные места, его ладонь гладила ее так, словно он ощущал бесконечный восторг от прикосновения к мускулам и мягкой плоти над подвязками.

— А если войдет кто-то из слуг? — Вопрос этот прозвучал чуть слышно от волнения.

— Если они войдут, то сразу же уйдут, но сюда никто не придет.

Лицо у нее пылало так, что могло бы поджечь лес. Он снова окунул палец в бренди.

— Ах, — сказала она. — Вы, конечно, не собираетесь ничего писать здесь?

Веселые морщинки обозначились в уголках его губ и глаз.

— Разумеется, собираюсь!

Энн вцепилась в стул обеими руками, а он начал чертить руны из бренди на внутренней стороне ее бедра.

— Двойственность Созидающих Небес, — сказал он. Потом сотворил еще набор черточек.

— Гора остается, когда пламя вздымается над ней, — странник, чей единственный отдых — внутри.

— Мне не придется странствовать, — сказала Энн сдавленным голосом. — Но вам — придется, мне нужно бы начертить это на вас.

— О, вы будете странствовать! — Безумное веселье послышалось в его голосе. — Я отвезу вас во всевозможные новые места.

Ее нога, лежавшая на его колене, задрожала.

— Сяо Чу — Смиряющая Власть Малого. «Мягкий ветер и созидающее небо, когда облака собираются. Мягкость должна смирять решительность». — И он начертил еще один знак наслаждения на ее горячей коже.

Энн не хотелось, чтобы он останавливался.

— Тхай — небо и земля соединяются в гармонии, создавая мир. А теперь, чтобы разделить это с вами…

Кончик его языка, слизывая следы бренди, коснулся Двойственности Созидающих Небес, и с губ ее сорвался вздох, похожий на благословение. Он поцеловал руну для Странника. Губы его задержались на Смиряющей Власти Малого, потом двинулись выше, слизнули Покой, и вот темные волосы уже рядом c краем ее юбки.

По всему телу Энн бежали мурашки. Она плавилась в его руках, как воск.

— Хотите большего? — спросил он.

Она кивнула, не в силах говорить. Его глаза — непроницаемая ночь. Он поднял ее на руки и понес на кушетку.

Кушетка пылала ярким шелком. Джек думал только о своем возбуждении — о желании этой английской молодой женщины, которая не знала ничего, кроме «да». Его жены!

Он посмотрел на ее пылающие щеки. Она легка как пушинка, ее голова лежит на его плече, ноги свесились. Она зарылась лицом в его воротник и вздохнула. Ужасная боль замкнулась вокруг его сердца, словно оно готово разбиться. Может быть, и он будет разбит, как нефритовый конь Райдера, но сначала он даст ей этот серьезный урок. Даже если ему придется употребить всю свою выучку, чтобы сохранить под контролем хрупкие границы своей души.

Он усадил ее на кушетку. Буйство шелка пылало чувственными цветами. Энн горела, как бумажный фонарик в тихую ночь. Его собственные чувства начали исчезать, словно их поглощали ощущения, толпящиеся в его голове. Огонь потрескивал, но шум становился все слабее, превращаясь в далекое эхо. Дым, вино и лаванда смешались в один запах, который рассеялся в небытии. Все его существо сосредоточилось в копье желания.

«Странник должен всегда угождать другим. Чужак в чужой стране, забывший, что он странник, обретет только слезы».

Он расшнуровал ее корсет. Медленно-медленно ее прекрасное белое тело появилось из своего панциря, и она осталась в одной лишь тонкой сорочке. Шелк льнул к ней. Белый дракон пылал огнем на ее голых руках. Золотые птицы трепетали под ее ногами, затянутыми в чулки.

— Второе бедро ревнует, — сказал он, — ему хотелось бы иметь собственные письмена.

— Да, — сказала она, закрывая глаза рукой. — Да, Джек.

Он подошел к столу, взял свой бокал, заглянул на мгновение в бронзовый напиток, словно он был огнем свечи, которая ищет свое горячее колеблющееся отражение. «Странник находит покой, только погрузившись в себя.

Если я колебался, то лишь потому, что сказал себе, что воздержание будет для вас лучше».

Неужели она не поняла, что он лгал? Он сдерживался не ради нее. Как могло то, что происходит между ними, причинить ей вред? Нет, он сдерживался из-за собственной трусливой слабости, потому что, если он станет ласкать ее со всем своим умением, страстью и знаниями, он не знает, что произойдет с ним самим.

Да, он хочет рискнуть, но только потому, что должен. Он даже рискнет дать ей ребенка, хотя это означает, что он никогда не увидит своего первенца — мысль, сводившая его с ума. Но он должен ей то, о чем она просит, и он охвачен вожделением, пылом и безумием. Она не оставила ему никакого выхода.

Он подошел к кушетке и улыбнулся:

— А теперь распределим вот эти.

И начал чертить китайские иероглифы на внутренней части ее левого бедра. При этом ему приходилось старательно удерживать себя на грани между самоконтролем и самопотерей. Кожа ее под его языком была горячей, сама она дрожала, как струна. Соски натянули ткань сорочки. Двойственность. Осторожность. Покой. Инь и ян, вечно кружащиеся в космическом танце.

Обеими руками Джек поднял ее юбки вверх и провел пальцем по мягкому пуху, скрывавшему ее сокровенное место. Улыбнулся — пылающее пламя мужского рвения, опустил голову, чтобы попробовать ее. Она напряглась на мгновение, а потом открылась его ищущему языку.

Он целовал ее, наслаждался, давая и получая бесконечное волнение. Она стонала, стискивала его волосы, сжимала руками шелк кушетки, корчилась. Затопленное напряженностью наслаждения, его тело отвечало в лад.

— О, — задыхалась она.

Его ум воспламенился. Самая суть его стремилась к ее наслаждению, пока наконец она не дернулась судорожно под его губами, закричав, точно женщина, раненная в самое сердце. Он тоже достиг высшей точки, не менее яркого экстаза в точке освобождения — теперь он мог этого достигать снова и снова, если ему того хотелось.

Энн медленно открыла глаза. Влага блестела на ее пылающих щеках. Ее зрачки были расширены, как отражения ночи.

— Ах, — сказала она, краснея, как шиповник. Она покусала губу и хихикнула. Забавное, расслабленное, блаженное хихиканье. — Это, конечно, очень порочно?

— Вы так думаете?

Розовый цвет шиповника превратился в красный цвет лихниса.

— Я это знаю. Неудивительно, что общество сговорилось удерживать леди от таких знаний.

— Неудивительно?

Кончик ее носа опустился. Она была хороша, настолько же желанна, насколько охвачена желанием, и, вероятно, опасна для странника, как сирены. Как Одиссей, он подумал, что может не вынести пронзительной красоты их песни. Хотя, конечно, она не поет, а только улыбается — улыбается, как кошка при виде сливок.

— Потому что после этого, — с серьезным видом сказала Энн, — какая женщина не захочет повторения?

— Значит, вы прощаете мне греховные привычки, леди Джонатан? Вы разрешите мне показать вам еще нечто более порочное?

Она свернулась на покрытой шелком кушетке и посмотрела на него из-под сонных век.

— Разве может быть еще больше?

— Преимущество быть женщиной в том, что всегда есть нечто большее.

— А для мужчин — нет?

Этого он не мог ей объяснить. Не потому что чувствовал стыдливость или сдержанность, но потому что не знал, как выразить это на том языке, который она могла бы понять. От жаркого наслаждения все в нем еще горело.

— Почему бы нам не выяснить это? — ответил он вопросом на вопрос.

— Да, — согласилась она, улыбаясь припухшими губами. — Да, прошу вас.

Глава 17

Вещь за вещью с поцелуями и ласками они сняли с себя одежду. Откинувшись на спинку кушетки, Энн смотрела, как Джек отшвырнул последний предмет. Отраженное пламя играло на его мышцах, задерживалось на четких очертаниях плеча и спины, на красивом изгибе ягодиц и бедра. Когда он повернулся, теплый свет ласково омыл его великолепный ствол.

Вся эта сила и красота будет принадлежать ей.

Джек вернулся к кушетке и наклонился, как будто хотел поцеловать. Но вместо этого поднял ее на руки, и Энн вскрикнула. А он сел и усадил ее к себе на колени.

— Мы уже занимались так любовью и раньше, — сказал он. — Безумно, в коттедже и у фонтана. Безумно, потому что мы не думали о том, чего хотим. Теперь все будет по-другому. Теперь я хочу показать вам, что любовные ласки могут быть наполнены смыслом. Не торопливым, не слепым стремлением к завершению, но полным всевозможных оттенков чувства. Согласны ли вы и на этот риск тоже?

Энн обняла мужа за плечи, наслаждаясь его мощью.

— А почему это рискованно?

— Потому что на каждой стадии вы будете совершать значительное преступление не только по отношению к наслаждению, но и к исповеданию плоти.

— Вы хотите сказать, что я не могу просто закрыть глаза, лечь на спину и выполнить свой долг перед Англией?

Он тоже улыбнулся:

— О, и это тоже! Разумеется.

Энн уже была готова принять его. Но он медлил и ласкал ее. Как-бы небрежно играя с каждым соском, он довел ее до почти удушающего восторга, но потом снова отпустил. Когда Энн показалось, что она, наверное, не выдержит большего наслаждения, когда она уже жаждала освобождения, он усадил ее на себя верхом.

Она почувствовала, как он проскользнул в нее. Волны восторга распространились по ее животу, как солнечный восход.

Ей хотелось двигаться. Конечно, она должна двигаться, трудиться ради большего наслаждения, но его сонный взгляд удерживал ее, словно просил подождать.

— Сидите спокойно, расслабьтесь и просто чувствуйте меня, — сказал он.

Энн опустила голову ему на плечо. — Я ощущаю, это прекрасно.

— Я ласкаю вас изнутри.

И она закрыла глаза, сидя неподвижно. Его руки лежали на ее талии. Чувствует ли она то, о чем он сказал?

— Я не знаю, не знаю.

— Не важно, дышите, как я показал вам тогда. Пусть ваша сосредоточенность проникнет глубже и глубже. Пусть ваши внутренние мышцы расслабятся. Просто чувствуйте меня.

Она дышала глубоко, легко и открыто. Она сидела совершенно неподвижно и сосредоточенно.

— Вы становитесь во мне еще больше, — прошептала она. — Мне кажется, вы как будто… целуете меня. Это прекрасно, Джек. Прекрасно!

Ее голова полна солнечного света, жаркого и желтого. Ее сокровенные места дрожат от ощущений таких острых, что на глаза навернулись слезы. Когда Энн сосредоточилась, то ощутила, что его спокойные ласки вызывают волны наслаждения, разливающегося по всему телу.

— А теперь посмотрим, можете ли вы следовать за мной вашими внутренними мускулами.

И ее тело словно поняло, что нужно делать, она сумела обхватить его, ритмично сжать и сотворить еще более глубокое наслаждение, когда оба они погрузились в сладострастный водоворот.

Он погрузил обе руки в ее волосы и поднял ее лицо так, чтобы смотреть ей прямо в глаза, в то время как они слились в этом молчаливом, полном тайных мелких содроганий блаженстве. Его улыбка стала надменной. Его глаза сверкали, хотя в глубинах отражались странные намеки на сочувствие. Тигр, преследуемый духом лесного божества, признающий эту власть и добровольно охваченный ею.

Ее веки отяжелели, словно она захмелела. Она превратилась в сплошной жаркий расплавленный тигель интимного наслаждения. Все ее существо сосредоточилось на необычайном соитии с именно этим человеком. Она ощущала все больше и больше, все до мельчайших подробностей. Энн все еще смотрела ему в глаза, погрузившись в этот темный взгляд, когда насыщение вырвалось за пределы точки возвращения. Его лицо исчезло, погрузившись в солнечный свет и мрак. В ушах у нее звенят ее же крики. Ее открытый рот ощущает влагу и соль — горько-сладкий восторг слез.

— Тише, тише, — сказал кто-то, поддерживая руками ее обмякшее тело. — Тише, любимая.

Его губы целуют ее щеки и веки, легко прикасаются к коже, ставшей вдруг чувствительной, как кончик языка. Она плывет по морю ощущений, понимая все разом — он все еще находится в ней: крепкие мускулы его бедер, шелк ласкает ее ноги, его руки давят на ее спину, ее груди упираются в его грудь, его запах наполняет ей ноздри. И еще Энн воспринимает треск огня, мелкие трещинки на панелях, темный сад за окном, деревья и травы, которые сбегают по своей собственной живой воле прямо к морю.

Наслаждение, одно бесконечное наслаждение.

Она прижалась к нему и заплакала всерьез.

— Тише, — сказал он. — Все хорошо. Все хорошо.

— О да, — сказала она, задыхаясь от плача, — более чем хорошо. Великолепно.

Он откинул влажные волосы с ее лба.

— Сама не знаю, почему я плачу! Понятия не имею… я все еще жду, когда мой рассудок вернется в мое тело.

Джек погладил ее, чтобы успокоить.

— У нас вся ночь впереди.

Вся ночь! А потом он уедет, если не этим утром, так на следующее. Он уедет и никогда не вернутся — разве только, быть может, в гробу…

И словно окунувшись в холодную воду, Энн поняла, в чем состоял риск. Пережить вдвоем нечто столь глубокое — это значит создать нерушимые узы. Джек вторгся не только в ее тело, но и в душу. И может быть — может быть, она сделала то же самое с ним?

Она слизнула соль, все еще оставшуюся в уголках рта, и поняла теперь, почему плакала. Она не знала, о чем просит, когда уговаривала его, когда просила показать ей, насколько порочными могут быть любовные ласки. Но Джек-то это знал. Он знал — и все-таки рискнул?

Энн посмотрела ему в глаза, решив не говорить ничего о своем открытии, решив не утяжелять его бремени. Теперь, когда они зашли так далеко, ей хотелось отдать ему все. Он — ее муж. Что бы они ни сделали, это не может быть дурно. И если они связаны, значит, связаны. Если он мог пойти на риск, значит, может и она. «Когда нет пути назад, нужно идти вперед…»

— Теперь моя очередь, — сказала она.

— Ваша очередь?

— Моя очередь доставить вам такое же наслаждение. Он рассмеялся:

— Вы уже доставили.

— Я хочу прикоснуться к вам. Он закрыл глаза.

— Господи! Вы прикасались ко мне.

— Нет, руками и губами. Я хочу доставить вам удовольствие.

— Я уже получил такое удовольствие, какого еще никогда не испытывал.

— Но ведь есть и большее, да?

— Большее есть всегда, — сказал он. — Теперь у нас, вероятно, будет ребенок?

То была медленная, томная ласка, закутанная в шелк. Джек давал, потом давал больше. Он хотел дать ей весь мир. Она сияла в блаженстве, его жена. Энн была бархатная, горячая и атласно гладкая, его жена. Она ни в чем не отказывала, дарила все, пока он вел ее в долгом танце восторга, пока наконец он не дал своему семени излиться в ее глубину. Дитя, которого он, вероятно, никогда не увидит.

Потом Энн уснула, закутанная в золотистых птиц и дыхание драконов. Джек оторвался от кушетки и, голый, подошел к огню. Горячий пепел зашевелился под кочергой. Он подкинул дров. Огонь сначала рассердился, а потом вспыхнул и согрел его обнаженную кожу.

Он опустил голову на руки и подавил надвигающийся ожог слез.

— Что такое?

Он поднял голову. Прикрываясь шелком, Энн спустила ноги на пол. Легкость и блаженство, которые он дал ей, разгладили ей лоб, умиротворили ее губы, но теперь она хмурилась.

— Джек! В чем дело?

Он криво улыбнулся. Сообщить, что он любит ее, а потом уехать — это невозможно. Поворачиваясь и направляясь к ней, он постарался излучать только спокойную уверенность.

— Ничего, — сказал он, — здесь становится холодно. Разрешите, я отнесу вас в постель.

И он пронес ее через спящий дом. Слуги давно уже легли. Коридоры темные и тихие — дом тайн. Но луна заливала изящную спальню, которую он выбрал для нее, и огонь все еще весело горел в камине.

Джек вынул из постели грелку и уложил Энн в тень белой кровати с пологом. Ее волосы разметались по подушке. Ее зрелый рот улыбнулся ему из темноты. Он понял с полной уверенностью, что она не оставила в его сердце места ни для какой другой женщины.

— Теперь вы уедете в Индию? — спросила она.

— Тише, — сказал он, — спите. Утром я еще буду здесь.

Энн выплывала из сна. Каждая ее пора была тепла, насыщена, удовлетворена. Ей хотелось смеяться. Утро проникало в комнату, принося рассветную прохладу, но в огонь только что подложили еще поленьев. Она села. Джека в комнате не было. Но ведь она и не ждала, что он будет здесь?

Она схватила халат и подошла к окну. Белый туман стелился по земле, с деревьев капала влага. Серо-зеленый пейзаж, где все покрыто пришедшей с моря сыростью. Несмотря на холод и сырость, Энн подняла раму и высунулась наружу, чтобы вдохнуть соленый воздух.

Какая-то тень мелькнула на плитах под окном.

Джек вышел на холод. Он остановился лицом к востоку. Отблески восходящего солнца окаймляли темные волосы. Голая спина блестела над просторными шароварами из белой хлопчатобумажной ткани. Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, потом начал двигаться. Медленный, размеренный танец, словно его тело вычерчивало тайные руны в тихом воздухе, почти как если бы он поклонялся занимавшемуся рассвету.

Но неспешно и неумолимо его движения становились все резче. Танец набирал темп. Удары и выпады смешались в неясное пятно. С искаженным лицом он подпрыгивал и бил ногами, снова и снова, словно сражался с невидимым демоном — пока несколько фигур не появились из тумана.

Энн устремила на них взгляд и чуть не вскрикнула. Но Джек остановился, руки его упали, словно совершенно расслабленные, и он повернулся к ним лицом. Два матроса. Все трое заговорили. Несколько обрывков, долетевших до нее, были произнесены на языке, ей неизвестном.

Внезапно ощутив слабость, Энн отвернулась от окна. Сердце у нее гулко забилось. Спотыкаясь, она подошла к креслу у огня и протянула руки к пламени. Эти люди пришли за ним.

Перед ее закрытыми веками проносился водоворот мыслей и образов. Тело Джека. Его глаза. Восторг, который они пережили вдвоем.

Что она наделала?

Она случайно попала в мир, которого не принимала. Она полюбила человека, который был так странен, так ужасен, так красив, что это было за пределами ее понимания. Она поймала в ловушку дракона и попыталась приручить его. Теперь дракон расправит свои огромные крылья, разнесет ее маленькую плетеную клетку в куски и улетит. Она никогда больше его не увидит. Но она провела ночь, выковывая цепи, которые вырвут у нее сердце, когда он уедет.

А что она сделала с ним?

Энн заставила себя подойти к умывальному столику. Нужно умыться, одеться и приготовиться проститься с ним. Он, пожалуй, захочет, чтобы она казалась храброй. Он, пожалуй, захочет думать, что сможет оставить ее здесь умиротворенной.

Вода в кувшине была еще чуть теплой. Она не стала звонить и просить принести свежей. Вдруг она ощутила на ноге струйку, пятнышко крови запятнало полотенце. Энн уставилась на него, а потом пошла к своему чемодану, чтобы достать все необходимое, думая при этом, что сердце у нее разорвется.

Она сидела в комнате для завтраков, когда он вошел.

— Энн? — тихо спросил Джек.

Он стоял в дверях, накинув странное одеяние.

— Вы получили вести с корабля, — сказала она. — Вы едете на Восток.

— Да.

Она опустила глаза на свои стиснутые руки.

— Хорошо. Я знаю, что вам не терпится.

— Не терпится?

— Да. — Она твердо решила не плакать. Но в горле у нее саднило, слезы обжигали, и внезапно ей не хватило сил держаться благородно, пусть даже вместо этого она покажется недалекой и ничтожной. — Вам, конечно, очень хочется вернуться ко всем этим экзотическим женщинам. Женщинам, которых не нужно ничему учить.

Он отвернулся, как будто она его ударила.

— Вы не понимаете, — сказал он.

— Если я не понимаю, так это потому, что вы не сказали мне всей правды. Дело не только в тайных происках России или в необходимости отыскать вашего друга. Женщины ждут вас по всей Азии, не так ли? Или… одна женщина.

— Какая женщина, Энн? О чем вы говорите?

Она обняла себя руками, словно для того, чтобы убаюкать свое горе.

— Почему вы окутали меня шелками вчера вечером? Почему на самом деле вы научили меня всему этому? Не пытались ли вы превратить меня в женщину, которую потеряли? В ту вашу спутницу в странствиях, о которой вы говорили, ту, чью жизнь вы спасли, когда на вас напали разбойники, но которую потом убили — это ведь была женщина, да? Она была вашей любовницей.

Она ждала, что он станет отрицать все, понимая, что этого не произойдет.

— Да, — подтвердил Джек.

— Это она научила вас этим порочным вещам?

— Да, многим.

— Она ведь была не англичанка?

— Разумеется, нет! Она была отчасти туркменка, отчасти татарка, отчасти, наверное, русская. Не знаю. Мы это не обсуждали.

— А о чем вы говорили?

— Ни о чем, мы почти не разговаривали. — Джек отошел в сторону. — Послушайте же, ведь это не имеет никакого значения. Я встретил ее. Мы стали любовниками. Она умерла. Некоторое время мы разделяли ложе и странствие, что не обязательно одно и то же, особенно когда имеешь дело с верблюдами.

— Очень жаль, — сказала Энн.

— Жаль? Почему?

— Что она умерла и разбила вам сердце. Он круто повернулся.

— Разбила мне сердце? Господи!

— Тогда чего вы стыдитесь? — спросила Энн. — Именно это увидела в ваших глазах ваша мать и не могла этого вынести, да? Стыд! Если не из-за всех этих экзотических женщин, тогда, наверное, из-за того, что вам не удалось спасти жизнь той, кого вы любили…

— Нет! Я не любил ее. Я не выбирал ее. Она купила меня на рынке.

Энн резко выпрямилась.

— Купила вас?

Глаза у него были решительные.

— Да, купила меня. Меня взяли в плен и продали в рабство, как животное. — Джек отвернулся и отошел. — Не очень-то соответствует тому яркому образу, который сложился обо мне в обществе?

Энн увидела, как необъятность океана нахлынула на него, волны пытаются схватить его. Он был рабом? Перед этим исчезла всякая ревность, всякое ощущение угрозы. Энн опустила голову.

Она открыла глаза, ее сердце разрывалось от нежности.

— Джек, я сожалею о том, что сейчас сказала. Я была не права. Я вас люблю. Вы для меня — свет и чудо.

— Вам не противно?

— Из-за того, с чем вы ничего не могли поделать? Разве это возможно? И это есть тот стыд, который так отравил вам возвращение домой?

— Быть может. Я думал, что этого никто не сможет понять. Падение. Не тела или духа — судьба послала мне довольно удачную хозяйку, — но души, полагаю.

— И все же вам очень хочется вернуться туда?

— Я должен вернуться только потому, что моя миссия в тех краях все еще не завершена. — Он нахмурился. — Но теперь я боюсь.

— Вы один из самых храбрых людей, каких только можно себе представить, — сказала она.

— Безрассудная храбрость — вещь куда более легкая, если не слишком ценишь свою жизнь. К сожалению, теперь я хочу жить. — Он посмотрел на нее со странным сочувственным юмором. — Это и был тот риск, на который я пошел, когда этой ночью мы ласкали друг друга.

Слезы заструились по ее лицу.

— Я вызвала у вас желание жить? Он кивнул.

— Но не думаете ли вы, будто я хочу провести остаток своей жизни с племенами, которые считают предательство разновидностью чести? Не думаете ли вы, что я стремлюсь к одиночеству пустынь и гор? Да, там великолепно. Пожалуй, это даже стоящее дело — или было бы стоящим, если бы я не потерпел такой жалкой неудачи со спасением рукописей Тоби. Но эти годы часть за частью лишали мое тело души. Вчера ночью вы твердо решили вернуть ее на место. Вряд ли я вынесу, если снова потеряю ее.

— Но я ничего вам не дала, — возразила Энн. — Я обычная, упрямая и невежественная в том, что касается этого мира.

— Вы обладаете храбростью дракона, — сказал он. — Вы дали мне свободу. Вы вернули мне себя. Я люблю вас больше жизни, но вы действительно лишили меня безумной бравады, Энн. Мне не видать вашей храбрости.

— Вся моя храбрость — это только та храбрость, которой вы одарили меня. Настоящая храбрость — это то, что сейчас вы показываете мне. Вернуться назад в Азию, хотя вы считаете, что вам есть что терять. Настоящая храбрость — это то, что заставляло вас жить, когда вы были там. И только настоящий героизм позволяет вам сказать мне сейчас, что вы меня любите.

— Да, видит Бог, я люблю вас! Я люблю вас, моя храбрая жена. Если бы существовал способ снять с себя бремя этого долга, я бы это сделал. Но если Тоби жив, то находится в невообразимо ужасных условиях. Я — единственный человек, который представляет себе, где его искать и как там передвигаться. Если я могу вызволить его, я должен это сделать!

— Да, — сказала она, — да, должны. Я это понимаю. Я бы осталась здесь ждать вашего возвращения, если бы это был единственный ответ на нашу дилемму.

— Я не жду этого. Наш брак — это брак по расчету. Я вообще ничего не жду от вас.

— Но вы должны ждать, потому что я буду любить вас вечно, Дикий Лорд Джек, всем сердцем, всей душой и всем телом. Неужели вы не поняли, что вы и этим рисковали минувшей ночью? Что вы накрепко привязали меня к себе? Так что теперь наша храбрость только друг в друге.

— И все же я должен вас оставить, — сказал он.

— Но я могу отправиться с вами — не до того места, где находится темница Тоби, конечно, но куда можно. Почему бы и нет?

Джек недоверчиво взглянул на нее:

— И вы готовы оставить Англию, оставить ваших родных, бросить свою работу с окаменелостями?

— Да, да! Это ведь не навсегда, но тем временем у нас будет несколько месяцев на корабле, а после этого по крайней мере какая-то поездка по суше. Может быть, если мы будем вместе, мы создадим нечто настолько сильное, что это будет поддерживать нас обоих.

Он задрожал, словно от мощного порыва ветра.

— Господи, вы не понимаете, как меня подмывает согласиться. И вы не понимаете, о чем просите, Энн.

— Я ведь никогда этого не понимала, да? Но всякий раз мне удавалось настоять на своем. Это правильно. Я это знаю, Джек. Держите меня при себе, пока я даю вам храбрость. Оставьте меня, когда я стану для вас обузой. Почему бы и нет?

— А если я не вернусь? Если вы останетесь одна в Индии?

— Тогда у меня останутся все эти месяцы и воспоминания, и о вас тоже.

— Мы, наверное, уже зачали ребенка.

Она покачала головой, исполненная благодарности, хотя только что это открытие не принесло ей ничего, кроме горя.

— Утром у меня начались месячные. Мы так и не зачали ребенка, но может быть, если мы вместе отправимся в Азию, у вас родится сын или дочь, которые унаследуют это поместье.

Он отошел, устремил взгляд в окно и некоторое время стоял так, ничего не говоря.

— Должно быть какое-то безопасное место, где вы могли бы меня оставить, — сказала она, — прежде чем вы измените внешность и отправитесь в горы!

— Да, конечно. Вы можете остаться с женами офицеров в любом городе, защищенном английскими войсками. Может быть, на корабле вы даже сможете преподать мне науку об окаменелостях.

— Значит, вы позволите мне поехать, Джек? Он повернулся, по лицу его текли слезы.

— У меня не хватает сил отказать вам. Вы даете мне все, к чему я стремился так жадно. Нужно уложить вещи и быть готовыми к утру.

То был безумный день. Энн швыряла вещи как попало на кровать, а несколько служанок укладывали их в чемоданы. Сундук с книгами, которые Джек ей подарил, можно было прямо погрузить на корабль. За одеждой можно будет послать. Продовольствие было заказано и погружено сразу же, благодаря влиянию имени Блэкдаунов.

А вот Горация пришлось оставить дома. Энн на прощание со слезами на глазах поцеловала котенка, потом рассмеялась, потому что он убежал, задрав хвостик, совершенно довольный тем, что станет любимцем на кухне. Уизикомб-Корт был раем для кошек, особенно той, которую ее светлость оставила на заботливое попечение экономки.

Ближе к вечеру в карете Джек отвез Энн в Хоторн-Аксбери проститься с родными. Мать Энн плакала, сестры припали к ней. Джек стоял в стороне, сложив руки за спиной. Мистер Марш подошел к нему, и они обменялись рукопожатием.

Когда они снова уселись в карету, отец крепко сжал Руку Энн. Она наклонилась поцеловать его.

— Я вернусь к вам, папа.

— Конечно, вернешься, — ответил он, седые пряди волос развевались вокруг его лица. — Но что бы ни случилось, Энни, ты должна пройти через это!

Смеясь сквозь слезы, она махала рукой, пока они не скрылись из виду.

— Еще не поздно передумать, — заметил Джек. Она оглянулась и покачала головой:

— Нет, если только вы не передумали.

— Я не так глуп. И потом, я с нетерпением жду уроков об окаменелостях. Постижение правды об истории Земли будет непередаваемым приключением.

— Более чем приключения в постели?

— Ах, но то ведь не просто приключения ума и тела, любимая. Это приключения души.

— Тогда «куда бы ты ни шел, я за тобой». Даже на край света, а уж в Индию — наверняка. Мне хочется увидеть огромные черепа, полные самоцветов, окаменелых драконов, скрытых у подножия Гималаев.

— О них я знаю только понаслышке, — усмехнулся он. — Я никогда не видел их своими глазами.

— Когда вы отправитесь за Тоби, возможно, мысль об этих глазных впадинах, полных горного хрусталя, этих каменных ноздрях, оправленных в алмазы, даст вам достаточно оснований вернуться ко мне живым.

Его улыбка говорила громче слов, хотя она знала, что всегда будет хранить их как сокровище.

— У меня нет иных оснований, кроме вас.

Они свернули на аллею, ведущую к Уизикомбу, и увидели, что во дворе ждет еще один экипаж. Прямой, чопорный герцог Блэкдаун только что вышел из него, за ним последовала герцогиня. Позади них с вороного жеребца соскочил лорд Райдерборн. Энн пригласила в дом свою грозную новую семью, не ощущая никакого трепета.

— Леди Джонатан, — тихо сказал Райдерборн, — вы просто сияете! Не потому ли, что завтра Джек отплывает?

— Разумеется, — твердо ответила Энн, — потому что я еду с ним…

— В Индию?! — спросила герцогиня. Джек повернулся к матери.

— Нам нужно быть вместе даже на краю земли. Вы можете простить мне это, ваша светлость?

Она подошла и положила руку ему на рукав.

— Мне нечего было прощать, мой дорогой сын, кроме одного: моих опасений, что вы утратили волю к жизни, что вы пытались отрицать любовь.

— Вы были не так уж не правы, — сказал Джек, кладя свою руку поверх ее руки. — Но вам больше не нужно за меня бояться. Энн постарается, чтобы я выдержал любое несчастье, которое может выпасть мне на пути. Пока же она собирается научить меня понимать возраст Земли и ужасных созданий, которые когда-то сотрясали ее. Возможно, мы сумеем постичь Божий замысел.

Зеленые глаза богини наполнились слезами.

— Вы не должны возмущать меня богохульством, Джонатан.

— Я не хотел, давайте пройдемся немного.

Они отошли, его темная голова склонилась к ее белокурой, герцогиня слушала сына либо задавала время от времени вопросы. В конце комнаты они остановились лицом друг к другу. Герцогиня еще что-то сказала. Джек наклонился и поцеловал мать в лоб. Когда они вернулись к остальным, лицо его матери было влажно.

— Стало быть, вы с моим сыном нашли новую цель, — с улыбкой обратилась герцогиня к Энн. — Вы отправитесь вместе охотиться на драконов. Благослови вас Бог, дитя мое! Мне кажется, вы начали исцелять его. Но все равно мой сын изменит вас больше, чем вы измените его.

— Надеюсь, — сказала Энн. — Джек открывает передо мной мир. Он дарит мне глубины и великолепие своего духа. Он никогда не сможет причинить мне вреда или испортить меня. Как можно? Мы ведь любим друг друга.

Герцогиня наклонилась и расцеловала Энн в обе щеки.

— Значит, вы — его спасение. И ваша любовь друг к другу будет хранить его жизнь, пока он не соблаговолит вернуться домой.

Времени на большее уже не оставалось. Корабль входил в Ла-Манш против ветра, карета герцога ждала.

Герцог и герцогиня простились со своим младшим сыном и его молодой женой.

Энн стояла рядом с Джеком и смотрела, как удаляется карета. Подошел Райдер. Грум держал его лошадь под уздцы.

— Теперь моя очередь, — сказал Райдер. — А у меня есть записка от Ги только для тебя — он постарается перехватить вас по дороге на корабль, чтобы самому проститься. Я не могу объяснить, — Райдер вынул записку, — что-то связанное с какой-то женщиной — некоей мисс Рейчел Рен. Есть еще и другие новости.

Джек бросил взгляд на записку, потом снова посмотрел на брата.

— Да, Урия Торнтон убит, — сказал тот. — Удавлен. Никто не знает, кто это сделал. Мне очень жаль, Джек.

— Что я не сам лишил его жизни? Мне не жаль! — Братья заключили друг друга в медвежьи объятия. — Спасибо, Райдер, за то, что ты остался самим собой. Не меняйся! И спасибо, что приехал проститься.

Лорд Райдерборн подошел к своей кобыле и взлетел в седло, потом наклонился и подмигнул.

— Я приехал только для того, чтобы просить тебя привезти мне еще одного нефритового коня, — сказал он. — С первым я обошелся небрежно. Больше я никогда не совершу подобной глупости.

Глава 18

Кавалькада вилась по пыльной дороге, потом начала спускаться к реке. Лошади, запряженные в экипаж, навострили уши. Прикрываясь шелковым зонтиком, миссис Дилтон-Смит сплетничала, иногда протягивала руку, чтобы похлопать Энн по руке. Энн улыбалась, кивала и ничего не слышала из того, что говорила ее спутница. За рекой вздымался к облакам горный хребет с покрытыми снегом вершинами — великие Гималаи.

Она — в Индии, где человек может подняться в небо по веревке и исчезнуть. В Индии, где кости драконов, инкрустированные драгоценными каменьями, ждут, когда их обнаружат.

Солдаты майора Дилтон-Смита шли позади экипажа дам. Офицеры и небольшой кавалерийский отряд ехали впереди, их лошади махали хвостами, отгоняя мух. Остальные солдаты энергично шагали вперед, потея под своим сверкающим снаряжением и тяжелой формой. В тылу колонны группа оборванных мусульманских торговцев и толпа местных слуг вела небольшой караван верблюдов.

Первые солдаты достигли берега реки. Экипаж с дамами остановился. Майор Дилтон-Смит тоже приказал остановиться, чтобы напоить лошадей.

— Не бойтесь, леди Джонатан, — сказала миссис Дилтон-Смит. — Жаль, что дела призвали лорда Джонатана на юг, но эта территория контролируется британскими войсками. Мы в безопасности здесь, как если бы были в Англии.

— Так я и поняла, — отозвалась Энн. — Я не боюсь.

— Хотя мне бы хотелось, чтобы майор не разрешал этим местным торговцам тащиться вместе с нашими слугами. Они, без сомнения, полагают, что наша военная слава благоприятно отразится на них, но это ведь грязные язычники. Вам не стоит связываться с ними.

— Мне кажется это мелочью, — возразила Энн, — я всего лишь предложила использовать мой компас, чтобы точнее определить направление на Мекку.

— Чтобы они могли по пять раз в день разбивать свои лбы о землю? Нам следует добиться, чтобы все эти люди стали христианами.

— В таком случае мы должны показать им немного христианского милосердия, — сказала Энн как можно серьезнее. — Как иначе можем мы продемонстрировать превосходство нашей веры?

Несколько часов спустя без всяких происшествий они добрались до цели — последний аванпост Ост-Индской компании, который был приспособлен для офицерских жен. Чай и печенье ждали дам. Энн отвели в просторную комнату — ее спальню на эту ночь и на несколько будущих месяцев. Еще ближе подойти к горам ей было не дано.

Давно наступила ночь, а она все лежала без сна, опершись головой на руку и глядя в окно. Миссис Дилтон-Смит и майор похрапывали в соседней комнате, перегородки были слишком тонкими. Где-то за окном стрекочут цикады, наполняя ночь звоном ожидания. Энн чувствовала, как это обещание отдается у нее в крови так же четко, как ее собственное спокойное дыхание.

Какая-то тень мелькнула в окне, на мгновение заслонив звезды.

Сердце у нее забилось.

Одеяния развевались, словно теплый ветер шевелил занавески. Крадучись, как вор, человек перелез через подоконник и подошел к кровати. Сердце у нее оглушительно билось.

Человек наклонился и прижал два пальца к шее Энн, как раз под подбородком.

— Ваш пульс несколько убыстрен, миледи, — прошептал он ей на ухо. — Пожалуйста, скажите, какие порочные мысли уже волнуют вас?

— Это вы меня волнуете, — прошептала Энн и поцеловала его в ладонь.

Джек начал снимать с себя одежды. Ткани упали к его ногам, и вот наконец он стоит совершенно обнаженный у ее кровати. Слабый свет звезд блестит на четко очерченных мышцах, словно отлитых из бронзы. Он уже готов для нее.

Энн села и стянула через голову ночную рубашку. Ее соски сморщились на ночном ветерке, словно им было холодно. Он провел по ним кончиками пальцев и со свистом втянул в себя воздух.

Хотя колени у нее дрожали, а кровь горела, Энн стала в кровати на колени и наклонилась, дыша ему в ухо.

— Тише, тише, любимая! Ты разбудишь майора. — Его руки скользнули вниз по ее телу, он привлек ее к себе. — Это он храпит?

— Я полагаю, что храп миссис Дилтон-Смит куда громче. Джек затрясся от беззвучного смеха.

— Что подумает жена майора, если бросится вам на помощь, решив, что вас хотят изнасиловать?

— И увидит, что человек, посягнувший на меня, — презренный мусульманский торговец?

— Грязный погонщик верблюдов…

— …который знает все порочные тайны Востока — мой любимый муж, Дикий Лорд Джек!

— Хватит разговоров, миледи, — хрипло сказал он. — Давайте-ка приступим к изнасилованию.

Джек оторвался от нее до рассвета, оставив Энн спящей, — ее губы изогнулись в довольной улыбке. Это в последний раз! Оба это знали и не говорили об этом. Этот план они придумали вместе на корабле — он притворится, будто оставляет ее на попечение майора Дилтон-Смита. Энн ничем себя не выдала, даже когда он присоединился к их партии, уже переодетый торговцем лошадьми. Она просто открывала ему свои объятия каждую ночь, когда он крадучись проникал в ее постель.

В одеяниях, развевающихся за спиной, Джек незаметно дошел до окраины городка, потом дальше, в огромную темноту индийской ночи. Вскоре он присоединится к остальным. Утром верблюды направятся на северо-восток, на территорию, которая для Энн была закрыта. Потом, когда караван пойдет своим путем без него, ему придется странствовать одному по белым пятнам на карте. Там он должен будет снова проникнуть в тайны, которые ни один европеец не смеет приоткрыть, кроме него, потому что он должен это сделать.

Джек повернулся и пошел обратно. Темные тени верблюдов вяло передвигались. Кто-то из торговцев хрюкнул во сне, но никто из них не сомневался ни в его личности, ни в преданности Аллаху. В конце концов, разве он не был тем, кто уговорил молодую английскую леди доставать каждый день компас и показывать им, в какой стороне находится Мекка? Но эта уловка принадлежала исключительно Энн — она давала им возможность поговорить, хотя и мимоходом, по пять раз на дню.

Джек завернулся в свою одежду и уснул, зная, что ему приснятся не экзотические женщины Азии, но его пылкая жена-англичанка, которая смела и решительна, как орел.

Через четыре дня он простился с караваном и пошел на север в сопровождении одного слуги. Впереди вздымались горы, смеясь над двумя крошечными фигурками, которые ехали верхом по предгорьям. Теперь он ел, спал, говорил, как преданный знаток Корана, а также и лошадей. Слуга понятия не имел, что его господин на самом деле сын английского герцога.

В ту ночь они расположились на ночлег под нависающей скалой. Джек завернулся в одеяло и думал об Энн. В Уизикомбе — когда он впервые осознал, как отчаянно ему хочется жить и как он ее любит, — он думал, что она лишила его храбрости, необходимой для этого дела. Теперь он знает, что вся его храбрость существует только благодаря ей.

Он полон воспоминаний — их взаимная страсть, ее юмор, ее научное рвение. Если он выйдет из этого последнего приключения живым, изучение Земли будет интересовать его не меньше, чем ее, до конца его дней.

Какое-то движение. Цокот копыт, смутное фырканье — приближение двух, а может быть, и трех конных в таком месте, где не бывает никого, кроме разбойников. Слуга зашипел в страхе.

Пистолет скользнул в руку Джека. Одним движением он отбросил одеяло и перекатился в тень у основания утеса, где можно прижаться спиной к твердому камню, а его противникам пришлось бы пересечь место, освещенное походным костром, чтобы добраться до него. У него было два заряда, к тому же у него было его тело и долгие упорные годы тренировок.

Больше того, у него была жена, ради которой он должен жить, к которой должен вернуться.

Никакого страха он не испытывал.

Джек ушел. Утром он ушел с караваном, оставив Энн скрывать свое горе и свою надежду.

«Я вернусь к тебе, любимая, — сказал он. — Ничто не может мне помешать».

Она устремила взгляд на огромные Гималаи, громоздящиеся на фоне неба — только кости путешественников там отмечают высокогорные, покрытые снегом тропы, — и послала ему поток мысленных молитв. Их британский аванпост казался таким хрупким — украшением, воткнутым в подол этих огромных, бессердечных пиков.

Тем не менее она не позволит себе жить в страхе. Если ее одолеет страх, Джек может почувствовать это и он ослабеет. Солдаты по всей империи оторваны от своих домов. Все эти жены, матери и сестры со спокойной храбростью ждут их возвращения, которого может никогда и не быть. Она, конечно, тоже справится.

Поэтому в тот день Энн отправилась в городок в открытом экипаже с миссис Дилтон-Смит, словно ничего не изменилось. Небольшой эскорт солдат прокладывал дорогу для английских леди через толчею вьючных животных и путешественников, но кучка людей в грязных белых одеждах, затеяв многоречивый спор, загородила дорогу.

— Дорогу! — Майорша замахала на них зонтиком. — Дорогу миссис Дилтон-Смит и леди Джонатан Сент-Джордж!

Энн сомневалась, что кто-то из торговцев в тюрбанах понимает по-английски, как бы громко на нем ни кричали. Все заняты своими делами. Верблюды и ослы смотрят на них с полным безразличием. Толпа смыкается вокруг них, как вода за кораблем. Экипаж остановился, стиснутый клубком животных и людей с бесстрастными лицами.

Об экипаж со стороны Энн ударились закрытые носилки. Занавески раздвинулись на миг, и показалось лицо мужчины, белое и круглое под копной чернильно-черных волос.

— Расступитесь! — рявкнула миссис Дилтон-Смит в полном отчаянии.

Носилки скрипнули. Один из солдат повернул свою лошадь, чтобы проложить дорогу, крича на толпу. Перед Энн снова мелькнули внимательные черные глаза человека в носилках, а потом занавески опять задернулись. Но когда карета с дамами двинулась дальше, из носилок высунулась рука и вложила что-то в руку Энн.

Сердце у нее билось так, словно она долго бежала. Действуя совершенно инстинктивно, она сжала обрывок бумаги и спрятала под юбками. На мгновение, несмотря на всю ее решимость, она ощутила холодное прикосновение страха. Незнакомец в носилках не был англичанином. Это был китаец.

Три человека — не два — материализовались из темноты и спешились. Лошади нервно двигались. Ночной воздух дышал полной тишиной, только слегка позвякивали удила. Легкий скрип и лязг сказали, что оружие обнажено. Джек взвел курок. Его слуга уже держал наготове длинный острый нож.

Джек прицелился — голова ясная и холодная. Разбойники не заинтересуются прелестями рукопашной драки. Если они бросятся туда, где он прячется, он уложит обоих на месте.

Но один из незваных гостей вышел вперед в свет костра. Это был всего лишь мальчик, чумазый и растрепанный, лицо призрачно белело под тюрбаном. Волосы встали у Джека на затылке, когда мальчик с безошибочным инстинктом уставился прямо на него — почти так, словно мог видеть сквозь темноту и проникнуть в душу другого, — и улыбнулся.

С сокрушительной силой Джек схватил слугу за запястье, заставив того выронить нож. Он быстро глянул на двух других всадников. Британские кавалерийские офицеры — Пеней и лорд Мертон, также одетые, как местные жители. Больше никого, никаких разбойников. У него просто гора с плеч свалилась.

— Пусть никогда не кончаются чудеса, — сухо сказал он, засунув свой пистолет обратно за пояс и выходя вперед. Сердце у него все еще бешено билось. — Британская армия занялась доставкой жен в дикие места!

У Пеней хватило благоразумия сконфузиться. Мертон дернул свой ус и усмехнулся.

— Ее светлость непременно захотела поехать, лорд Джонатан, — сказал он весело. — Боюсь, игра закончена!

Слуга-туземец не говорил по-английски. Он убрал нож и прислонился к скале.

— Эти сумасшедшие англичане привезли мне вести о моем брате, — сказал Джек на его родном языке. — Все в порядке, приготовь нам чаю.

Слуга занялся чаем, все еще бросая подозрительные взгляды на вновь прибывших.

Джек посмотрел на Энн и поманил ее к костру. Усадив ее рядом с собой, он присел на корточки и жестом предложил обоим офицерам сделать то же самое.

— Я спущу с вас шкуру, господа! — прошипел он. — Какого черта вы привезли сюда леди Джонатан?

— Это была моя идея, — сказала Энн.

— Вы милы мне, как чистая вода, — отозвался Джек. — Даже когда этот мерзкий тюрбан скрывает ваши волосы, а нос у вас запачкан грязью. Тем не менее я твердо намерен наказать того, кто позволил вам приехать сюда.

— Тогда накажите меня, — сказала она.

— Пожалуй, мы оставим вас на минутку, милорд, — сказал Пеней. Схватив Мертона за рукав, он отошел, словно затем, чтобы взглянуть на лошадей.

— Итак, что на вас нашло? — спросил Джек.

— Это было забавно. Хотя думаю, это было бы не так забавно, если бы мне в дороге пришлось встретиться с дурной компанией.

— Вы только что встретились с дурной компанией — если это какой-то безумный порыв, я убью вас собственными руками.

— Лучше не надо, — сказала она, — у меня есть новости о Тоби.

Он потерял дар речи.

— Тоби?!

Свет костра озарил ее лицо. Кончик носа у нее опустился, когда она попыталась скрыть улыбку.

— Сначала мы должны подняться в горы, если хотите, за драконами, но полагаю, что вам скорее хочется спуститься с гор. — Ее голос пресекся, она схватила его за руку и посмотрела прямо в глаза. — Я приехала не из прихоти, любимый. Тоби выжил. Он болел, с ним дурно обращались, но он выжил. Он слаб, но быстро поправляется.

Джек сглотнул, словно надежда принесла слишком сильное страдание.

— Вы видели Тоби?!

— Он передал мне записку на улице. Мне пришлось отправиться на встречу с ним. Тайком, конечно. Миссис Дилтон-Смит никогда не одобрила бы посещения китайца. Он собирается, когда к нему вернутся силы, переписать заново все ваши потерянные записи, но ему понадобится ваша помощь. — Ее пальцы сильнее сжали его руку, делясь горячим пульсом ее жизни. — Вам не придется возвращаться в горы, Джек. Игру с Россией могут продолжить разыгрывать другие.

Бурная радость затопила его. Он обхватил ее лицо обеими руками и поцеловал с мучительной тщательностью. Энн ответила на его поцелуй таким поцелуем, словно намеревалась поджечь вселенную. Слуга-туземец пролил чай в костер, послышалось шипение. Мертон и Пеней кашлянули и отвернулись.

Узел в сердцевине его существа развязался, и напряжение постепенно сошло на нет. Годы тренировок, теперь ненужных. Годы мучительной работы, которая вскоре будет восстановлена, а потом оставлена. Игру с Россией могут продолжить разыгрывать другие.

Наконец Джек отодвинулся и большим пальцем вытер слезы с ее грязных щек. Она надвинула тюрбан на место и рассмеялась. Господи, как он любит эту женщину! Его красивую, изобретательную, неустрашимую жену!

— Итак, теперь нам лучше вернуться обратно, — сказала она. — Вы, мой дорогой Джонатан, наверное, еще не поняли, что здесь небезопасно. Разве только вы все-таки желаете посмотреть на черепа, инкрустированные драгоценными камнями?

Он больше не мог бороться с радостью. Закинув голову, он оглушительно рассмеялся.

Быть может, это тигр исчезал, растворяясь в лесу.

— Увы, окаменелостям Индии придется подождать, любовь моя, — сказал он, успокоившись. — Сначала нужно начертить карты.

Энн была счастлива. Лорд и леди Джонатан Деворан Сент-Джордж сняли просторный дом у подножия гор, неподалеку от городка, где нельзя было увидеть ни единого британского солдата. Миссис Дилтон-Смит была потрясена. Несколько человек «странного вида», по мнению майорши, опекают лорда Джонатана, добровольно став его лихими телохранителями.

Эта леди была потрясена еще больше, узнав, что человек, некогда вызывавший восхищение, принадлежащий к цвету английской аристократии — сын герцога Блэкдауна, не меньше! — свободно общается и с индийцами, и с китайцами, и даже с людьми из каких-то безымянных племен с севера. Но чего еще можно от него ожидать, если он, отпрыск английской знати, женился на столь эксцентричной женщине? Которая к тому же гораздо ниже его по положению в обществе!

Миссис Дилтон-Смит и ее друзья предпочитали не посещать этот дом.

Энн была слишком очарована, чтобы это заметить. Сад переполнен цветущими экзотическими лианами и деревьями. Прохладные ароматные ветерки гуляют по их комнатам ночами, словно далекие снежные перевалы высоких гор улыбаются, благословляя их. Как и их индийские гости, она и Джек носят легкие одежды из хлопка и шелка. Дом славно пропитан запахами цветов и ароматами деревьев. Повар подает пищу, восхитительно приправленную специями.

И Джек — с ней, каждый день и каждую ночь, в мире со своим сердцем и в согласии с их любовью.

Тоби и его друзьям-странникам они предоставили ряд комнат. Несколько недель за ним тщательно ухаживали, он был все еще худ и слаб, но уже мог шевелить языком и стал рассказывать. Рассказывать историю его пленения и побега — нелегкое дело, да и слушать ее нелегко, но Энн села рядом, Джек взял ее за руку, и она внимала словам с открытым сердцем.

Когда рассказ закончился, Джек снова предложил привести к Тоби самых лучших английских врачей, каких можно найти.

— Мне не нужны ваши врачи-варвары! — сказал Тоби улыбаясь. — Я по-прежнему верю в китайскую традицию, особенно в любящие руки моей жены.

Энн подняла глаза и увидела — в дверях с робким видом стоит молодая женщина. Маленькая китайская леди с лицом, похожим на цветок анютиных глазок. Энн понятия не имела, как она появилась здесь, но, наверное, она все это время находилась в комнатах Тоби. Джек, очевидно, уже догадывался об этом или просто знал.

— Мой Цветок Покоя. — Тоби протянул к ней руку. — Хотя я спасся из своей темницы один, но не выжил бы после этого без нее.

Жена Тоби подошла к его кровати и села. Она была тихая, скромная и, судя по всему, не говорила по-английски.

— Она недавно овдовела, — сказал Тоби. — Ее хотели отослать обратно в Китай, но, к своему стыду, она встретила меня.

Цветок Покоя сидела, не поднимая головы, хотя ее лицо осветилось, как фонарь, ясной преданностью, когда она улыбнулась мужу.

Теперь настала очередь Тоби выслушать рассказ Джека о судьбе Клыка Дракона.

— Значит, безумие Урии погубило его в конце концов. — И Тоби откинулся на подушки, глядя в черные глаза жены. — Что же до нашего окаменелого зуба, теперь его измельчат и превратят в лекарство. Это не имеет значения. Я напишу рассказ о нашем драконе для развлечения женщин и детей.

— Вы не будете восстанавливать ваши научные записки и зарисовки? — спросила Энн осторожно.

Черные глаза Тоби встретились с ее глазами.

— Нет, ни за что! Нельзя, чтобы кто-то еще захотел отправиться в эти пустыни, полные смерти.

Энн на мгновение закрыла глаза. Конечно, она разочарована, но ее сердце теперь покоится на иных, более основательных ценностях.

— Тогда пусть драконы спят спокойно, — сказала она. — Их кости останутся там для будущих исследователей грядущих веков. Пока же будут другие окаменелости, другие находки, и у мира будет достаточно времени, чтобы стать вровень с великолепием этой новой правды о Сотворении.

— Итак, лучше займемся картами, — сказал Джек. — Простым перечислением дорог и селений.

Тоби усмехнулся с таким видом, словно в плеч его сняли некое бремя.

— Для этого я и приехал сюда, Джек. После чего остаток своей жизни я должен провести в Китае. Никто не может вечно принадлежать двум культурам. Я остаюсь христианином, скептиком и наполовину англичанином, но я также и китаец. Я сделал выбор: сердце мое в Китае. В других местах я всегда буду чувствовать себя лишь гостем.

Энн встретилась взглядом с Джеком. «Куда бы я ни поехал, — сказал он ей однажды, — я всего лишь гость в своей собственной жизни».

И словно прочтя ее мысли, он улыбнулся:

— Пока ты со мной, любимая, я в мире с самим собой.

Пока Тоби и Джек трудились над составлением карт, из Хоторн-Аксбери и Уилдсхея прибывали пачки писем. Каждую неделю Энн и Джек отвечали на них. Тем временем она помогала восстанавливать карты, которые Тоби диктовал по памяти.

Когда всем требовался перерыв, Тоби и Цветок Покоя проводили спокойные часы вместе в саду, а Энн с Джеком верхом отправлялись на небольшие экскурсии за окаменелостями. Горы Индии были для нее тайной, так как исследовать все геологические пласты она не могла. Тем не менее Энн делала записки об их структуре и залегании, и острый ум Джека служил немалым подспорьем в этом деле. Каждый вечер они с удовольствием спорили, смеялись и строили гипотезы о природе Земли и истории ужасных древних ящеров, а потом предавались ласкам.

— Я отчаялась, — сказала Энн однажды, когда они ехали по новой местности, — мы никогда не отыщем здесь ничего нового.

У них над головами вершина утеса утопала в хаосе роскошной растительности. Цветущие деревья нависали над травяными прогалинами у его подножия, образуя укрытую уединенную лощину.

Джек спрыгнул с лошади и спустил на землю Энн. Он томно улыбнулся, глядя ей в глаза, и сердце у нее подпрыгнуло, как лань, бегущая по лугу.

— С вами, госпожа моя жена, каждая ночь — открытие.

Она скорчила гримаску, хотя кровь у нее вспыхнула, и пошла посмотреть на стену утеса. Оттуда не выступало никаких костей. И ничего и не могло быть, кроме красоты растений и полета экзотических птиц — и герцогского сына, который женился на ней, а потом подарил ей весь мир.

— Увы, здесь тоже нет никаких инкрустированных драгоценностями черепов, — сказала она.

Джек прислонился к стволу и смотрел на нее.

— Твоя любовь — единственная драгоценность, которая меня интересует.

— Но вы украсили мою жизнь великолепием, лорд Джонатан Деворан Сент-Джордж, — тут же возразила она. — Даже звезды бледнеют в сравнении с этим.

— Перестаньте, перестаньте! — проговорил он со смехом. Потом подошел и обнял ее за талию. — Мне не хватает слов, …Энн. Вы — моя любовница и супруга моего сердца. Я обожаю в вас все.

— Если вы так потрясены этим обожанием, что потеряли дар речи, — сказала она с насмешливой серьезностью, — существует только один способ доказать это.

— Прямо здесь? — сухо спросил он. — Где нас может увидеть кто угодно?

— Никто нас не увидит, не посмеет.

Лошади стояли спокойно, привязанные к дереву, не обращая внимания на то, как Энн и Джек предаются любовным ласкам на его расстеленном сюртуке с изысканной неторопливой изобретательностью. Полное слияние тела и души. Языки, немые для слов, но красноречивые в каждой чувственной влажной ласке.

Потом она лежала на траве и смотрела на деревья. Джек дремал рядом, подложив руку под голову, длинный и гибкий. Птицы пели. Лошади лениво обмахивались хвостами. Легкий ветер нашептывал о рае.

«Пока ты со мной, любимая, я в мире с самим собой».

На другой день Джек вошел, размахивая только что полученной пачкой писем из Англии.

— Я ездил в город за почтой. Хотите — верьте, хотите — нет, но здесь есть письмо от вашего бывшего жениха.

Энн подняла глаза от последней карты, только что законченной Тоби и Джеком. На ней оставалось много дыр и белых пятен, но были также и очень важные для Британии сведения.

— От Артура?

Ее муж усмехнулся — он для нее милее, совершеннее, реальнее, дороже, чем любой сказочный герой. Его темные, как лес, глаза блестят от истинного волнения.

— Мистер Трент пишет, что только что в скалах Дорсета была найдена летающая рептилия, почти полный скелет. Летающая рептилия, Энн! Окаменелые остатки того же вида найдены в аналогичных геологических слоях в Баварии. Поедем посмотрим на них?

Сердце у нее замерло.

— Летающий ящер? С крыльями?

— С крыльями!

— Но как же наши поиски инкрустированных черепов в Индии?

Джек присел на краешек стола и скрестил ноги в сапогах. Его глаза внезапно стали серьезными, он начал неторопливо перебирать ее локон.

— Я кончил гоняться за химерами, Энн. Тоби и его жена собираются вернуться домой, прежде чем зима закроет горные перевалы. Через несколько дней они уйдут с последним караваном. Наша работа здесь в основном завершена. А наука, потрясающая мир, делается в Англии и Европе, и мы с вами оба страшно хотим повидаться со своими родными.

— Даже с грозной герцогиней? Джек наклонился и поцеловал ее.

— Особенно с грозной герцогиней.

Она улыбнулась ему, любви своей жизни.

— Тогда я надеюсь, что она будет рада приветствовать своего первого внука.

Молчание наполнило ее слух, словно неслышно запел хор ангелов. Джек сидел как пригвожденный к месту.

— Вы уверены? — спросил он наконец охрипшим голосом.

— Я убедилась в этом сегодня утром. Наш первый ребенок родится примерно через семь месяцев.

— Боже мой, Энн! — Голос его прервался. — Наш ребенок! Она усмехнулась:

— Не думали же вы в самом деле, что можно так самозабвенно предаваться ласкам без всяких последствий?

Джек принял ее в надежное кольцо своих рук, и она сидела теперь у него на коленях, положив голову ему на плечо.

— Тогда это начало очень большой семьи. — Он ткнулся носом ей в ухо. — Я думаю, что мы должны позволить нашему первенцу увидеть усыпанные окаменелостями скалы Дорсета…

— И летать на драконовом корыте вниз по крышам Уилдсхея!

— И быть испорченным всем скопом обожающих дедушек, бабушек, тетушек и дядюшек…

— И научиться быть настоящим английским джентльменом или леди?

О, не совсем английским! Наши дети станут гражданами мира!

— Энн обняла его за талию.

— Они наверняка станут философами, художниками и учеными. Как же может быть иначе при таких недостойных родителях?

— Но если мы уедем прямо сейчас, наш ребенок сможет родиться в Англии.

— Да, — сказала она, — да, Джек. Мне бы этого очень хотелось.

Со счастливой улыбкой Джек встал и заключил ее в объятия. Энн пискнула, притворно протестуя, потому что он подхватил ее на руки и понес в их личные комнаты. Он усадил ее у окна, откуда открывалась красота далеких Гималаев. Потом он положил обе руки ей на живот, где под ее сердцем росло дитя их любви.

Пряди облаков плыли, как флажки.

— По небу плывет, смеясь, дракон счастья, — сказал он. — Несомый ветром, который веет к небесам с края света.

Энн положила руки поверх его рук, поверх четкого биения новой жизни.

— Единственное желание моей жизни — это быть с тобой, — сказал он.

— Я люблю тебя, Дикий Лорд Джек, — отозвалась Энн. — Всегда любила и буду любить.

Джек наклонился и поцеловал ее.

— В таком случае мы едем домой, любовь моя! В Англию.

1

Протестантские секты, отделившиеся от англиканской церкви в XVI-XIX веках. — Здесь и далее примеч. пер.

2

По-английски святой Георгий произносится как Сент Джордж..

3

Особая ткань — по названию города в Ренфрушире, в Шотландии.

4

Истина — в вине (лат.).

5

Мифологическое существо шотландского и ирландского фольклора.