3

С какой именно стреляли дистанции, облокотившийся спиной о столетний бук Воронцов, разобрать не успел. Голова его резко дернулась вперед; длинные музыкальные пальцы, только что державшие у рта тлевшую сигарету, разжались; рука, упав, безжизненно повисла. Из отверстия в шее побежала вниз под камуфляжку темная струйка крови. Сашка медленно оседал к земле с дымившимся окурком в тонких и бледных губах…

Вскорости после выстрела к огромному буку вернулся Станислав. Он мимолетно глянул на забрызганный кровью ствол дерева, нашел в нем пулевое отверстие, прищурился и, оценив примерное направление, откуда она была выпущена, еле заметно кивнул. Потом склонился над товарищем.

— Циркач, ты живой? Циркач!? — потрогал он его за плечо.

Не ответив, Александр уронил голову набок. Только теперь Торбин увидел рану на его шее. Он вынул из его губ дотлевавшую сигарету, сделал глубокую затяжку и пульнул окурок в кусты.

Каждый судорожный выдох Александра сопровождался жутким клокотанием — по-видимому, кровь через поврежденную трахею попадала в легкие. Пуля вошла рядом с кадыком, а вышла сзади, выдрав приличный кусок плоти, по пути задев к тому же и шейные позвонки. В устремленных к командиру глазах угадывались немое удивление и неимоверная боль.

Опустившись на землю, Гроссмейстер потрогал его руку — она была пока теплой, но, похоже, ничего не чувствовала и никак не реагировала на прикосновение. Пульс становился вялым и нестабильным, дыхание давалось с трудом. Все эти явственные признаки заставили Гроссмейстера побледнеть. Шансов у Воронца не оставалось — он медленно умирал…

Капитан продолжал смотреть на Сашку. Тело непоседливого друга, бывшее всегда необычайно подвижным — словно на шарнирах, теперь неестественно смиренно и обездвижено покоилось рядом, прислонившись к толстому стволу дерева, и только нервная судорога мелко подергивала край нижней губы… Стас провел ладонью по левому рукаву его камуфляжки — пальцы уперлись в накладной карман, где спецназовцы обычно носили индивидуальные перевязочные пакеты. Пальцы сами собой нащупали рядом с двумя бинтовыми валиками шприц. Нет, этот шприц был не из того набора, что хранился у каждого бойца в ранце. Некоторые офицеры «Шторма» перед спецоперациями запасались шприцами с ядом для себя — их применение гарантировало мгновенную смерть, когда не оставалось патронов или уверенности, что умрешь сразу от последнего выстрела. Никто не знал, пригодился ли яд кому-нибудь и когда-нибудь — об этом могли рассказать лишь те, кто не вернулся с заданий.

Он неспешно достал из кармана Циркача продолговатый пластиковый контейнер, и некоторое время наблюдал, как его прозрачная смертоносная начинка, колеблется в такт каждому удару сердца…

Внезапно он почувствовал на себе пристальный взгляд Александра. Во взгляде, кроме удивления и боли, читался вопрос: «Чего ж ты медлишь, дружище?..»

Хорошо зная своего товарища, Станислав отвернулся и, покусывая губы, представил, что бы тот сказал, имей сейчас возможность говорить…

«— Ты же догадываешься, как мне больно… — вдруг отчетливо прозвучал где-то в глубинах сознания его голос, — ты же знаешь, что это конец и по-другому не будет. Помоги мне! Не переживай и не вини себя… И я бы на твоем месте поступил так же. Не веришь? Легко… Честное слово — легко!»

Медленно повернув голову к другу, он снова посмотрел ему в глаза… «Смерть всегда остается смертью… — стучала в висках уже собственная мысль, — но одно дело умереть рядом с тем, кого знал, с кем все делил поровну… Или лежать в луже своей крови, ожидая, что вот-вот придут и добьют полузвери-полудикари…»

Более не раздумывая, Торбин снял со шприца герметичный колпачок, ввел иглу в предплечье Воронцова и надавил на поршень. Потом, держа его за руку, с изумлением наблюдал, как быстро меняется выражение Сашкиных темных глаз под длинными пушистыми ресницами. Исчезли все вопросы, ушло страданье, отступила боль… Вместо них появились покой и бесконечное умиротворение. В какой-то миг Стасу показалось, будто ладонь Циркача слегка сжала его пальцы, а на лице промелькнула улыбка.

Он пощупал пульс — сердце друга больше не билось…

Похоронить его Гросс решил позже — после долгожданной встречи с эмиром Шахабовым. Слишком уж долгой и тяжкой оказалась дорога к нему, совсем близким представлялось скорое свидание…

Не прошло и пятнадцати минут, как он устроился под поваленным, трухлявым стволом — установил на сошки пулемет, проверил, полон ли его магазин, рядом аккуратно положил снайперскую винтовку. С помощью десятикратного бинокля изучил бивак эмира, расположенный метрах в двухстах — в живописной низине около быстрой горной речушки. Мерное журчание ее мерцающего серебром потока, разбиваемого россыпью небольших гладких валунов, иногда — с дуновениями легкого ветерка, доносилось даже до него.

Выбирая место для наблюдения, он заметил невдалеке последний дозорный пост. Трое чеченцев, уповая на хитро расставленные ловушки, чувствовали себя в безопасности — один о чем-то приглушенно рассказывал другому, третий же и вовсе дремал. Однако сейчас — в минуты стремительно приближающейся развязки, Гроссмейстер рисковать не желал и, отсрочив на время расправу с горе-часовыми, незаметно пробрался к упавшему дереву…

Собственно, весь лагерь заместителя Командующего вооруженными силами Ичкерии состоял из огромной, явно импортного производства, черно-зеленой палатки и четырех брезентовых жилищ попроще. Возле «шатра» горел костер, рядом сидел молодой охранник и, время от времени, лениво подбрасывал в огонь нарубленные сучья. Тем, кому не хватило места под матерчатыми крышами, спали вповалку где попало. У дальних деревьев, что обступали лагерь с запада, спецназовец насчитал два десятка привязанных лошадей. Все говорило о безмятежном спокойствии боевиков. Сколько-нибудь заметного движения средь бандитского бивака не происходило, господина Шахабова пока видно не было, и Стас мог позволить себе небольшую роскошь — несколько минут посидеть в полном бездействии.

Он вынул из пачки сигарету и осторожно — в кулаке, прикурил ее. Но, не успел спецназовец сделать и трех затяжек, как этот относительный покой был прерван — из кустов, обильно произрастающих на противоположном берегу ручья, неожиданно вынырнул бородатый человек в новенькой форме защитного цвета и высокой папахе на голове. Ступая по торчащим из-под воды камням, тот перешел бурный поток и уверенной походкой направился прямиком к шатру.

Торбин поспешно затушил сигарету и попытался отрегулировать резкость оптики, но механизм линз, как назло, стал давать сбои. Поменяв бинокль на снайперскую винтовку, он сопоставил увиденное лицо с тем зрительным образом, что надежно отпечатался в памяти.

Несомненно, это был он…

— А вот и клиент… — шептал Станислав, легонько поглаживая подушечкой пальца спусковой крючок. — Ошибки быть не может — Медведь собственной персоной. Ну, здравствуйте, Беслан Магомедович. Давненько хотел с вами свидеться, давненько…

Немного привстав, капитан поудобней устроил к плечу приклад СВД и, подогнав тонкие черточки перекрестья к груди идущего к палатке мужчины, твердо нащупал указательным пальцем упругий спусковой крючок. Внизу — под трухлявым деревом стоял наготове пулемет, и офицер гнал прочь надоедливую мысль: «Не я первый добрался сюда, не я последний не вернусь отсюда…» В эти мгновения все шло как нельзя лучше — он даже временно позабыл о той высочайшей цене, уплаченной за возможность лицезреть личность Шахабова сквозь прицел. Сейчас Гроссмейстер старательно думал только об одном…

Сопровождая цель, и уже плавно надавливая на курок, он мысленно выбирал место, куда эмир упадет, получив первую пулю. Этот расчет ему требовался для того, чтобы беспрепятственно произвести второй — контрольный выстрел в уже мертвого Медведя. Все складывалось замечательно — заместитель Командующего пересекал открытую и ровную поляну. Торбин слегка задержал дыхание и одновременно почувствовал пальцем последнее упругое усилие пружины — винтовка вот-вот должна была содрогнуться в его руках…

И в этот важнейшее для себя мгновение, он вдруг услышал где-то позади отрывистый двойной свист. Первый звук был немного длиннее второго и на полтона ниже…

Моментально подступивший к горлу ком едва не заставил закашляться… Ошибка или совпадение исключались — данный условный сигнал использовался только бойцами «Шторма».

«Не может быть!.. — пронеслось в сознании, — кроме сержанта Серова и искалеченного Тургенева все мои люди погибли. Этого просто не может быть!!»

Не опуская винтовку, капитан спецназа резко обернулся…

Не успев толком залечить рану на правом плече — след от Сашкиного ножа, и даже ни разу не увидев после дуэли Лизу, Торбин снова загремел в составе команды из двадцати пяти человек в очередной вояж на Кавказ. Приехав же из командировки, как водилось, поселился на две недели в санатории Минюста для реабилитации и общей поправки здоровья. А, вернувшись в гарнизон и, подумывая о новом свидании с девушкой, вдруг почувствовал, что прошло слишком много времени…

Нет, отчуждения к ней он не испытывал. Его по-прежнему манила ее завораживающая красота и обаяние, но, в то же время, казалось, будто, случилось между ними нечто непонятное — разобщающее и перечеркивающее всю приязнь, что еще четыре месяца назад так будоражила рассудок обоих.

Наличествовала и другая причина неуверенности, присущей большинству военнослужащих, с головой окунувшихся в адское пекло войны…

Пока в Чечне грохотали взрывы и мелькали светящиеся трассы пуль, жизнь в маленьком гарнизоне шла своим чередом: вырастали новые дома; появлялись другие офицеры, прибывавшие в «Шторм» на смену погибшим; люди влюблялись, создавали семьи, обзаводились потомством. Сложнейшие спецоперации становились для Стаса все обыденнее и привычнее, а каждое приезд в мирный Петербург, как ни странно, настораживал и пугал. Там — на северном склоне Большого Кавказа все выглядело просто и понятно. Здесь же — в муравейнике житейских проблем происходили баталии совсем иного рода — за должности и звания, за престижные квартиры, за чужих жен…

Итак, что-то останавливало его от порыва бросить все, побежать, встретить, обнять Елизавету. Останавливало до тех пор, пока как-то вечером в дверь его квартиры не раздался звонок… На пороге стояла соседка — дородная и вездесущая тетя Даша, работавшая поваром в отрядной столовой.

— Здравствуй, Станислав, — расплылась она в улыбке, — с приездом! Я и не слыхала, как ты появился — благо в столовке сегодня утром увидала. Ну, слава богу — жив, здоров! Слава богу!..

— Добрый вечер, тетя Даша. Спасибо… Зайдете? У меня чайник закипел.

— Да нет, чего там!.. — махнула она рукой и стала рыться в кармане необъятной шерстяной кофты. Выудив какой-то сверточек, протянула молодому человеку: — тут письма из почтового ящика. Он у тебя не запирается, ну я и решила не искушать местное хулиганье — вынимала каждый раз, как появлялось новое. А то ведь сам знаешь — иль подожгут, иль просто стащат. Паразиты…

Поблагодарив сердобольную женщину и закрыв дверь, Торбин развернул газетный лист — внутри аккуратной стопочкой покоилось четыре десятка писем от Лизы. Ровно по десять в каждый месяц разлуки… Почему на конвертах значился его гарнизонный адрес, а не адрес полевой почты лагеря под Ханкалой, пока оставалось загадкой. Он разложил послания по датам отправки и, ощутив забытое волнение, вскрыл самое первое…

Купив следующим утром чудесную алую розу и отчего-то не решившись подняться в квартиру девушки, капитан поджидал ее, сидя на лавочке у второго подъезда пятиэтажного дома. Он едва узнал Лизу в строгом, сером костюме — выйдя из дверей, та простучала высокими каблуками по короткой лесенке и торопливо шла, никого не замечая вокруг. Взгляд ее, не задерживаясь, скользнул по Станиславу и устремился куда-то в сторону. Сосредоточенно думая о своем, она проследовала мимо и стала удаляться по только что выметенной молодыми солдатами асфальтовой дорожке… Но, через миг, словно наткнувшись на невидимую, непреодолимую стену, Елизавета резко остановилась и медленно, еще не осознав мимолетно увиденного — обернулась. Широко раскрытыми, изумленными глазами, она долго смотрела на него, затем, бессильно опустив руки, вернулась и уронила голову на его грудь. С замершим от волнения сердцем тот вдохнул знакомый запах темных волос и прижался к ним губами. Забыв обо всем, они стояли молча, не обращая внимания на проходивших мимо и улыбавшихся, глядя на них, обитателей просыпавшегося дома.

— Получил мои письма? — тихо спросила она.

— Нет… — почему-то соврал он.

— Ты так неожиданно уехал… У меня появилось ужасное предчувствие, что мы больше никогда не увидимся. Я страшно испугалась и стала писать тебе. Чеченского адреса спрашивать у отца не стала и отправляла письма сюда. Странно, почему же они не дошли?..

Вдруг она подняла голову и с еще большим удивлением прошептала:

— В моих посланиях я умоляла тебя вернуться живым и найти меня сразу же… Так значит, ты пришел сам, не прочитав их?!

Он пожал плечами и продолжил милое вранье:

— Случайно увидел знакомый дом… Дай, думаю, подожду — все равно ведь, не могу жить без нее…

— Ты великий лгун!..

— Быть может, попытаешься исправить этот недостаток? Это тебе… — он преподнес ей розу.

— Попробую… Спасибо, — несмело ответила Лиза, принимая цветок.

— Ты в консерваторию? Я провожу тебя до метро, — предложил он, — а вечером…

— Нет! — схватив его за руку, испуганно, но, вместе с тем, твердо воскликнула девушка.

Чуть отстранившись, Торбин вопросительно заглянул в ее полные решимости глаза.

— Никакой консерватории сегодня не будет! — заявила она, увлекая его к двери подъезда, — и завтра тоже… Пойдем!..

Так и держа молодого человека за руку, она довела его до третьего этажа и распахнула дверь квартиры.

— Ты знаешь, отец уехал по делам в Москву и все еще не вернулся… — начала она, приблизившись к Станиславу.

Но он не дал договорить, осыпая ее лицо поцелуями. Прижимаясь к нему содрогающимся телом все сильнее, Лиза с наслаждением ощущала накатывающую волну новых для нее чувств. Потеряв представление о времени, она пребывала у подножья вершины еще не знакомой страсти…

Влюбленные продолжали стоять на лестничной клетке, обнимая друг друга. Страстное, сиюминутное желание, чуть отступило и затаилось, готовое вспыхнуть в любое мгновение с новой силой.

— Пообещай, что больше никогда не исчезнешь так надолго, — нежно гладя рукой его волосы, каким-то странным, еле слышным голосом попросила она.

— Не более чем на три месяца…

Проведя долгожданного гостя в просторный зал, хозяйка спросила:

— Хочешь кофе?

— С тобой — с удовольствием…

— Подожди, я быстро! — включив музыкальный центр, Елизавета упорхнула на кухню, откуда вскоре послышался звук работающей кофемолки.

Через несколько минут та вновь появилась в зале, неся поднос с серебряным сервизом: кофейником, сахарницей, молочником и двумя чашечками.

Стоя возле старинного пианино с резными крышками и подсвечниками, капитан с нежностью и наслаждением смотрел на девушку. Осенью, когда они познакомились, дочь Юрия Леонидовича Щербинина приходила на свидания в джинсах. Потом была зима и долгая разлука… Теперь же, средней длины, с небольшими боковыми разрезами юбка делового костюма, не могла скрыть ее красивых ровных ног. Незаметно улыбнувшись своим мыслям, он взял миниатюрную чашечку и, сделав маленький глоток, сел на диван, возле Елизаветы.

Заметив, как он рассматривает предмет работы восточного мастера, она объяснила:

— Этот сервиз отцу подарили сослуживцы в Таджикистане. Он очень им дорожит…

Потом, вдруг нахмурив лобик, Лиза строго спросила:

— Скажи, ты ведь не сегодня приехал?

— Не сегодня… Но я звонил тебе, — импровизируя, сочинял на лету Торбин, — твой автоответчик каждый раз нахально заявлял, что ты выходишь замуж. Наверное, врал бессовестно…

— Это он у тебя научился, — смеясь, ответила она.

Поставив чашку на столик, он, с совершенно серьезным выражением лица, признался:

— Знаешь, я ведь на самом деле хотел тебе позвонить, чтобы узнать…

— О чем? — наивно поверила юная студентка консерватории.

— Никак не могу вспомнить… — изобразил Станислав страдание и потирал виски, точно предельно напрягает память. — Говорил ли я, что люблю тебя?

Распознав очередной подвох и, едва сдерживая улыбку, она грозно посмотрела на кавалера.

— Нет, не буду мучиться, и терзать мозги — проще повторить заново, — на этом Торбин перестал шутить. Все остальное было сказано негромким голосом и безо всякой иронии: — мы действительно уже признавались друг другу в любви. Скажи, остаются ли в силе твои чувства ко мне?

— Да… — не раздумывая, ответила она.

— В таком случае, я хотел бы предложить тебе стать моей женой.

Обычно молчаливый, сегодня он хотел сказать многое, но не успел… Девушка, с волнением слушавшая эти фразы и все сильнее сжимавшая его руку, вдруг порывисто встала и решительно вышла из зала…

Минут через десять вынужденного одиночества, Торбин, уже невольно гадал: не обидел ли случайно поспешным предложением? Но все опасения моментально исчезли, когда она, бесшумно ступая босиком, вернулась с мокрыми волосами и в одной лишь, наспех наброшенной, застегнутой на среднюю пуговичку, блузке.

Его сознание, опьяненное красотой и дерзкой решимостью Лизы, едва не помутилось. Прелюдия завершалась столь же стремительно, сколь быстро и началась. Вручив большое полотенце, она повела его по длинному коридору.

— Здесь душ, а за этой дверью — моя комната, — показала пальчиком девушка и смущенно, потупив взгляд, добавила: — только, прошу тебя — не долго…

Молодой человек, двадцатью минутами ранее моливший во дворе судьбу о встрече с ней, подставлял лицо под ледяную струю воды и тщетно пытался хоть немного успокоиться. Вскоре, обмотав вокруг талии полотенце, он впервые вошел в ее комнату.

У стены, недалеко от двери, располагался письменный стол с висевшими над ним книжными полками. В углу распластался, аккуратно застеленный новым атласным бельем, приземистый, широкий диван. В проеме распахнутой двери на лоджию, слегка отодвинув занавеску и глядя в ясное, голубое небо — будто разговаривая с Богом, стояла Елизавета. Услышав шаги, она обернулась и, обвив руками его шею, прошептала:

— Отныне ты мой пленник. Пока папа не вернется из командировки, ты будешь жить здесь — в этой комнате, со мной…

— Слушаюсь… — так же шепотом, ответил Стас, — а потом?..

— Потом мы ему обо всем скажем. Но он мужчина строгих правил, поэтому сколько-то придется встречаться у тебя — тайком…

— Тайком!? И сколько же?

— Наверное, пока не сдам сессию — раньше он оформить наши отношения не позволит. Хотя… Отец всегда отзывался о тебе очень хорошо, а как-то раз обмолвился: вот бы, говорит, зять был таким же, как Торбин! Представляешь, какое совпаденье!? Я тогда виду не подала, но оказалась на седьмом небе!..

— Представляю… — чуть озадаченно проговорил он, различая все обворожительные изгибы ее тела, обозначившиеся под тонким и соблазнительным, почти прозрачным шёлком. Медленно расстегивая среднюю пуговичку, Станислав подвел итог услышанному: — но, дабы избежать праведного командирского гнева, придется обустроить конспиративную явку.

— Обустрой, пожалуйста… И побыстрее… — отвечала Лиза, прикрывая ресницами счастливые глаза.

Победив в итоге неподатливую застежку, он припал к губам юной девушки в упоительном, долгом поцелуе. В ответ она сбросила с его бедер полотенце и, нетерпеливо вздымая обнаженной грудью, волнительно ожидала скорой близости с любимым человеком. Не проронив ни слова и освободившись от уже неуместной сдержанности, они с наслаждением отдались во власть неистовой, сумасшедшей страсти…

Ничего более важного, чем их безграничная любовь, для Елизаветы и Станислава в тот короткий миг, вырванный из тревожной и бушующей вокруг жизни, не существовало. Не было по их убеждению на свете обстоятельств, способных омрачить того необъятного счастья…

Мановением одной руки повелев основной группе «рассредоточиться», «усилить внимание» и «вести скрытное наблюдение», Щербинин неторопливо приближался к неподвижно сидящему человеку, привалившемуся спиной к стволу исполинского бука. Сомов осторожно ступал за ним и, не дойдя до мертвого спецназовца шагов двадцать, узнал его…

— Это ж капитан Воронцов… Циркач!..

— Вижу — не слепой!.. — раздраженно ответил полковник, подавая знак трем бойцам.

Те проследовали мимо, покосившись на убитого офицера, и растворились в лесу для скрытного наблюдения за округой. Полковник с майором внимательно обследовали еще теплый труп капитана. Юрий Леонидович распрямился и с мрачным, потемневшим лицом долго молчал, явно затягивая со своими выводами. Тогда слово взял Константин Николаевич…

— Отличный прицельный выстрел. Думаю из снайперской винтовки. Не исключена вероятность использования СВД Шипилло.

— Возможно… — вздохнув, наконец, обмолвился комбриг. — Хотя, объективности ради, следует напомнить: следы, оставляемые на теле пулями СВД, куда более ужасны. А тут скорее стреляли из охотничьего малокалиберного карабина типа «Барс» или «Соболь».

— А как вы относитесь к этому? — майор указал на валявшийся рядом с Александром пустой шприц.

— Не знаю… — выдавил тот. — Что в нем было?

— Яд. Все тот же яд моментального действия, каким умертвили в начале операции рядового Тоцкого, — молниеносно произвел анализ оперативник.

— Могло случиться так, что Циркач, заполучил пулю чеченского снайпера. Был смертельно ранен… А Гросс только облегчил его страдания… — неуверенно предположил командир «Шторма».

— Или добил, немного промахнувшись до этого сам, — закончил подчиненный гипотезой, которую сам шеф питерского спецназа оглашать боялся или упорно не желал.

Каких бы версий они ни изобретали, о чем бы ни говорили, но в мыслях обоих давно и настойчиво свербел один безусловный факт: затесавшийся в ряды первой группы оборотень, бесспорно, обладает некой индульгенцией на неприкосновенность, обещанную чеченской стороной. Скорее всего, полевые командиры в обмен на подробную информацию об операции «Вердикт» сулили ему не только гарантию жизни, но вдобавок и крупное денежное вознаграждение.

Так что самыми реальными шансами остаться целым и невредимым, располагал только изменник.

Прекрасно осознавая это, Сомов скинул с плеч тяжелый ранец, присел на корточки, извлек на свет божий все ту же аппаратуру спутниковой связи и, глянув на докуривавшего вторую подряд сигарету Щербинина, деловито проинформировал:

— Первую часть нашего задания мы выполнили — личность предателя установлена. Сами доложите о результатах или доверите мне?

Махнув рукой, тот отвернулся, зло сплюнул и, глотнув дыма последний раз, подозвал двоих закончивших перекур бойцов.

— Похороните капитана Воронцова. И… устройте могилу понезаметнее. Чужие здесь края — не наши, как бы не разорили ублюдки…

Пока воины занимались погребением, а комбриг нервно дымил очередной сигаретой и уже вытягивал из пачки следующую, майор составил донесение, зашифровал его и, связавшись с отделом «Л», неторопливо и разборчиво продиктовал «смертельный приговор» Станиславу Торбину.

Седьмое донесение стало венцом их многодневного изнуряющего расследования.

А по прошествии четверти часа они без труда отыскали по следам место, откуда вел слежку за лагерем эмира и сам Гроссмейстер…

4

Офицер спецназа резко обернулся — метрах в двадцати пяти несколько вооруженных людей в камуфлированной форме, маскируясь за стволами деревьев, медленно приближались к нему. Своими повадками и видом на сепаратистов они не походили, однако, само их появление стало для него полной неожиданностью.