Начальник цеха впервые улыбнулся:
      - Не привлекут. Я следователю сказал, что сам тебя за водкой посылал. Иди, работай.
      2000 г.
      ЛЯГУШАТИНКА
      В константиновской избе, где когда-то родился и жил Есенин, душно. То ли от чрезмерно наполненной гостями, то ли от души натопленной печки. А скорее и от того и от другого. Кто-то декламировал стихи:
      Ах, сегодня так весело россам,
      Самогонного спирта река.
      Гармонист с провалившимся носом
      Им про Волгу поет и Чека.
      Краем глаза я заметил, как Женька осторожно просачивается к выходу. Уже нахлобучил шапку. "Вот гад, - подумал я, - никак без меня решил заложить!" В машине оставалась маленькая фляжка коньяка. И стал тоже протискиваться к выходу.
      - Ну по глотку? - вздохнув свежего морозного воздуха, желанно предложил я на высоком деревянном крылечке.
      Рядом с Женькой, облокотившись локтями на перила, стоял пожилой мужик с обгрызенной папироской.
      - А что пить-то? - удивленно поднял на меня глаза Женька.
      - Как что? Коньяк. В машине, в бардачке.
      - А кто тебе сказал, что он в машине?
      - А где ж? - задал я вопрос и по печальной физиономии Женьки и по спиртным парам, исходившим от него, догадался, что коньяк приказал долго жить.
      Совесть моего товарища грызла недолго. Он вдруг встрепенулся, тронул мужика за рукав телогрейки.
      - Бать, а бать! Где здесь можно купить коньяку или водочки?
      Местный щелчком швырнул сигарету в снег, повернулся к нам.
      - Где ж вы её, етыть, купите, водочки? Уже и магазин и палатки закрыты. У нас, в Константиново, рано закрывают.
      - Что ж, так все плохо? - поникшим голосом спросил Женька.
      - Ну, почему ж плохо? Здесь самогонку продают трех видов. Забористая самогонка. И не дорогая. Двадцать рублей пол-литра.
      - Где? - в один голос обратились мы к мужику.
      - Я в доле? - мужик оказался нахалом.
      Через минуту, гуськом следуя за местным, мы шли по протоптанной узкой дорожке в конец деревни. Остановились перед небольшим, срубленным в лапу, домом. Женька протянул сотку.
      - Бери три. Лишней не будет.
      - Каких? - Спросил мужик, - "Есенинку", "Змея Горыныча" или "лягушатинку"?
      Мы в недоумении переглянулись, удивленные странными названиями.
      - А какая лучше? - спросил я.
      - Етыть, у каждого свой вкус. Мне так по душе "лягушатинка". Но могу и "есенинку" и "Змея". Что прикажете?
      - Бери всех по одной. - Махнул рукой Женька, - Будем дегустировать.
      Через пять минут наш добродетель вышел из калитки, скрестив руки на груди. Таким способом он поддерживал хрупкий товар за пазухой.
      - Айда ко мне, - кивнул он головой в сторону есенинской избы. - У меня и помидорчики соленые и хлебушек найдется, и что самое важное, бабы дома нет. Вечерняя дойка.
      В темно-коричневых бутылках из-под пива цвет самопала было не различить. Но вот налили по первой "есенинки". Обыкновенный самогон. Правда, чистый, как слеза. И крепкий, зараза. Градусов шестьдесят. Но в глотку льется, как родниковая вода. Между первой и второй - чтобы муха не успеха пролететь. Стопки - по восемьдесят граммов, граненые. Раз, два и бутылке конец.
      Евсеич, так звали нашего нового знакомого, сплюнул помидорную кожуру, заулыбался:
      - Ну, что теперь? "Горыныча" или "лягушатинки"?
      - Что крепче? - спросил я.
      - Етыть! Конечно, "Горыныч". На змеях настоен.
      - Ты хочешь сказать, что "лягушатинка" - на лягушках? - с недоверием улыбнулся Женька.
      - А то как же! На самых настоящих рязанских лягушках!
      Он зубами вынул из горла пластмассовую пробку и разлил по стопкам. Пойло было зеленого цвета. Ничем от "Турхуна" не отличить.
      - Что на самом деле, на лягушках? - глядя на зеленую жидкость, скривился Женька.
      Я склонился над своей склянкой и понюхал - даже самогоном не пахла. А Евсеич, широко открыв рот, неторопливо влил самопал.
      - Как к себе домой пошла! Хороша!
      Мы последовали его примеру. И, правда, хороша.
      - Летом, мы как французы, ещё и лягушачьими лапками закусываем. Только сейчас, зимой, где их возьмешь?
      Женька, всасывая, помидор, что-то промычал в ответ. Я снова потянулся за початой бутылкой. Голова приятно кружилось, и даже казалось, что в ушах что-то квакало.
      Евсеич рассказывал о местных умельцах - самогоноварах. Оказывается для "лягушатинки" отлавливают только четыре вида местных лягушек. Непременно зеленого цвета. Именно они, при настое самогона дают напитку "турхуновский" оттенок.
      - А при приготовлении "Горыныча", неужели змеиный яд используют?
      - Зачем же яд? - удивился Евсеич, - Гадюку разве кто по незнанию в бутыль с самогоном опустит. Ужей отлавливают и в самогон. "Горыныч", сейчас попробуете, градусов восемьдесят будет. Двойного перегона. Ему и цена сорок рублей за бутылку.
      Он встрепенулся, полез в карман и положил перед Женькой смятую десятку.
      - Вот. Двадцать за "есенинку", тридцать за "лягушатинку" и сорок за "Змея". Десять - сдачи.
      "Горыныч" ошпарил полость рта. Мне показалось, что в нем было все девяносто. Чистый спирт!
      Женька передернулся, сложил руки на столе и опустил на них голову. Через минуту мирно посапывал. А мы с Евсеичем продолжали беспощадную борьбу со "Змеем Горынычем", приканчивая его мелкими дозами...
      2000 г.
      РОБИНЗОН
      Вадим штурманом на буксире работал. Он и предложил: фигли, такой праздник, в виде неожиданного аванса, отмечать в городских условиях? Можно махнуть на какой-нибудь аккуратненький островок, катер-то под рукой, и уж там дать волю чувствам. Глуши, родимую, за милую душу и ничего не бойся ни милиции тебе, ни начальства, ни жен, ни "хвостов" - желающих выпить на дармовщинку.
      Все с бурным одобрением поддержали призыв штурмана. На природу, на природу! Благо, до первого островка, Коврижки, полчаса ходу. По пути можно и "подогреться", а уж там, на острове, развести костерчик и сварганить что-нибудь. Например, крабов наловить. Прелесть, а не закусон!
      Полный вперед!
      Но на Коврижке уже отдыхала веселая компания. Судя по торпедному катеру, военные моряки. Конечно, можно было разместиться рядом, но Вадим глянул бинокль и объяснил, что у вояк, по всей видимости, водка уже заканчивалась. А пока ещё трезвым портовикам брататься с пьяными матросами не очень-то хотелось. Да и мало ли чего могло случиться?
      Направили буксир дальше - к острову с медицинским названием Желтуха. Это ещё час хода на крейсерской скорости. По курсу почти по бутылке на брата и произвели всос. Всем сразу весело стало. Только у одного Синюхина водка поперек горла пошла. Такого случая в своей биографии он и припомнить не мог. Чтоб она по доброй-то воле не лезла. А тут выпьет полстакана, а она, проклятая, обратно. Так во время всего перехода и бегал от рубки к борту. Рыб кормил. А когда пришвартовались, совсем плохо стало. Уж и с морской водой её размешивал, и с соевым соусом для укрепления желудка пробовал пить - ничего не помогает. Только выскочили на берег, Синюхин сразу в заросли полыни и пополз. Чтобы остальному народу праздник не портить. Туда, в кусты, где устроил себе больничную палату Синюхин, и наведывался Вадик-штурман со стаканом народного снадобья. Им, родимым, которым, можно от всего лечиться.
      Вроде полегчало. Из своего укрытия видел Синюхин, как на костре крабов варили, как пустые бутылки в разные стороны отлетали, как кто-то купался в ноябрьской воде. А потом уже ничего не видел. Совсем уж похорошело, и он уснул.
      Сколько спал, сказать сложно. Только открыл глаза и увидел, что по листьям багряных кленов солнечные лучики прыгают. Птички щебечут, где-то вдали прибой гальку перекатывает. Во рту, правда, пересохло, но эта беда поправима. Уж что-нибудь на буксире да осталось с двух ящиков то.
      Поднялся и бодрой походкой пошел к берегу. Только буксира не увидел. Головешки от потухшего костра чернели, многочисленная стеклотара искрилась, фуражка штурмана на суку березки висела, атмосфера ещё праздником пахла, а катера не было.
      У Синюхана от дурного предчувствия дрожь в коленках объявилась. Тлелась ещё надежда, что ребята решили вокруг острова кругаля дать, экскурсию устроить. Синюхин скорее заправского альпиниста на утес стал карабкаться. Быстро, быстро и вот уже на вершине скалы оказался. Но кругом только одно море и где-то вдали серые очертания материка, откуда они приехали.
      И понял Синюхин - не похмелиться ему в самое ближайшее время. Забыли его друзья. Особо не горевал, конечно, дойдут до порта, станут прощаться и хватятся: Синюхина-то на острове забыли. Сразу отрезвеют, подкупят ещё водочки и поспешат на выручку.
      Чтобы быстрее в ожидании спасителей скоротать время, Синюхин на берег спустился, где кострище размещалось, стал бутылки собирать, да сливать капельки в пластмассовый одноразовый стаканчик. Больше полстакана накапал. Ишь, как расточительствовали товарищи. Выпил, совсем ему хорошо стало. Правда, холодало, и время уже к осеннему вечеру клонилось. Буксир на горизонте все не появлялся, а на Синюхине лишь рубашка, да парусиновая курточка. Впервые пожалел, что курить бросил, а потому и спички за ненадобностью в кармане отсутствовали.
      Всю ночь, хлопая себя руками, словно петух крыльями, согревался Синюхин и бегал по берегу. Чем ближе к утру время продвигалось, тем он больше уверялся, что не заметили его отсутствия товарищи. Поди, теперь дрыхнут с женами в теплых кроватях.
      Когда расцвело, на горизонте пограничный катер появился, двигался из залива на вахтенную службу в открытое море. Да разве докричишься, если между погранцами и Синюхиным не меньше двух миль расстояния? Могли, конечно, в бинокль заметить, но откуда им знать, что человек бедствие терпит? Маши руками, ори, хоть голую задницу показывай, а подумают, что перебравший турист дразнится.
      К середине дня рыбацкий траулер к порту проскочил. Эти по сторонам в оптические приборы не смотрят, им бы улов успеть сдать на консервный завод.
      Снова ночь наступила. Синюхин в лощинку сухих листьев натаскал. Залез в самую кучу: да разве листья согреют? Пришлось периодически гимнастикой увлекаться. Подпрыгивая, одно точно знал Синюхин: после двух суток отсутствия жена, Надежда, спасительница, все-таки проявит беспокойство. Обзвонит друзей закадычных, спросит гневно, где с авансом третьи сутки шляется мой Синюхин? И тогда Вадим-штурман вспомнит, что докер Синюхин на острове в кустах остался.
      Почти весь третий день пребывания на острове, Синюхин на берегу камни отворачивал, мелких крабов-волосатиков ловил. Отрывал клешни и высасывал из них сырое мясо. Какая ж гадость, эти крабы!
      Надюха, стерва, видимо и не думала волноваться по поводу отсутствия мужа. Наверное, посчитала, что аванс уже пропит. Так чего ж тогда беспокоиться? И на работе, в порту, Синюхина не хватились. Скорее всего, считают, что докер в загул ударился. Такое уже случалось, и начальник участка всегда строго предупреждал Синюхина: чтобы в последний раз. Иначе уволим. Уволят, как же! А кто ж тогда за такую смешную зарплату работать будет!
      На четвертые сутки погранцы все-таки заметили подпрыгивающего на скале человека. Изменили курс, направились к острову. Синюхин кричать уже не мог, размазывал кулаками грязное лицо, бормотал: "Дорогие мои, спасители! Да пусть рука моя правая отсохнет, если когда-нибудь первый тост не в вашу честь подниму!"
      Офицеры улыбались, матросы хлопали плачущего Синюхина по плечам:
      - Ты как здесь оказался, мужик? А мы три дня подряд тебя наблюдали. Думали турист-робинзон. Ах, братишки по пьянке забыли! Ну, вы, ребята, славно погудели!
      Робинзона отвели на камбуз, накормили. Радист тайком от начальства преподнес полстакана технического спирта, сэкономленного на протирке радиодеталек. Синюхин выпил, тепло на душе стало. Правда, гнев на друзей не прошел. По приходу решил стразу идти в порт, чтобы набить морду Вадиму-штурману.
      Буксир стоял у причала. И Вадим был на мостике. Распахнул руки для объятий:
      - О, Синюхин, привет! Сколько лет, сколько зим! Ну, ты здорово после того дня загулял! - он крепко обнял товарища, - Слушай, Синюхин, а зачем ты мою фуражку скоммуниздил? Попросил бы, я бы тебе и так дал её поносить.
      "Врезать ему или не стоит? - думал Синюхин, - Ладно, пусть живет". Не специально же его на острове забыли.
      - Водка у тебя есть? - только и спросил Робинзон...
      СПЕЦНАЗ
      Артемчик из армии вернулся. Два года оттянул. И не в каких-нибудь войсках связи или инженерных, а в войсках специального назначения! Парашютики в петлицах, голубой берет, тельняшка. Грудь вся в значках. У него третий разряд по бегу, второй по прыжкам в длину, первый по метанию гранаты. Но это все - туфта, по сравнению с тем, что он приобрел навыки настоящего рукопашного боя. Каратэ, дзюдо, самбо, джиу-джитсу... Короче владел целым комплексом всяких хитрых приемчиков. Раз - и нет противника. Одно движение - и враг повержен. Подавлен. Убит. Можно закапывать.
      Вернулся Артемчик в родную деревню. На встречины вся молодежь собралась. Вынесли столы на улицу, и полилась рекой самогонка.
      Артемчик во главе стола. Рюмка за рюмкой. И хотя бы в одном глазу. Потому что русский десант никогда не пьянеет. Половина его школьных товарищей уже на травке разлеглась. А на вопросы самых стойких Артемчик отвечал обстоятельно.
      - А в деле приходилось участвовать?
      - Было... - уклончиво отвечает Артемчик, - Но лучше об этом не вспоминать.
      - А в рукопашную ходили?
      - Было...
      - И что прямо до смерти дрались?
      - До смерти, - Артемчик закуривает, щурится и выпускает кверху струйку дыма.
      - И ты убивал?
      - Вот этим самым! - показывает огромный кулачище демобилизованный воин, - Раз, ребром ладони, и враг на небесах!
      - Ребром ладони?
      - Ребром.
      - Блажь! Не верю!
      - Показать? - снисходительно улыбается Артемчик.
      Школьный товарищ, щуплый, но шустрый, маленького росточка, работающий комбайнером, тянется за бутылкой. Наливает по полстакана себе и Артему.
      - На мне не надо. Я ещё жить хочу. Но чтобы хрясь по шее, и человек дух испустил - не верю. Это только в кино показывают.
      - Дурак ты! Надо знать, куда бить. Да и сила, тренировки - дело не последнее.
      Артемчик, лихо опрокидывает самогон, утирает губы рукавом парадного мундира и встает из-за стола. Оглядывается по сторонам. Заметив поленницу около забора, вытаскивает почти из середины полено среднего размера. Чинно кладет меж двух табуреток, засучивает рукав.
      - Как думаешь, полено крепче позвоночника? - задорно спрашивает он у неверящего Фомы
      - Тогда, смотри сюда!
      Артем размахивает и резко опускает ребро ладони на полено, которое тут же разлетается на две половинки.
      - Мощно! - с восхищением произносит щуплый комбайнер. - Убедил!
      - Ну-ка, налей, - командует Артемчик и отряхивает ладони.
      Самые стойкие снова тянутся к стаканам.
      - Ну, а если, ты нарвешься на такого же, как и ты? - не унимается щуплый, - Он ведь тоже может тебя по шее. Раз - и все!
      Артемчик снова ехидно улыбается:
      - Во-первых, если успеет...
      - А если успеет?
      - Ну, а если успеет, то ничего не будет. Потому что моя голова плотно сидит на шее. Об неё даже кирпичи колоть можно.
      - Кирпичи? Ну, это ты загнул!
      - Налей! - приказывает Артем и снова закуривает.
      Звон стаканов.
      - А теперь ищи кирпич!
      - Тебе красный или силикатный?
      - Без разницы!
      - Одинарный или полуторный?
      - Любой!
      Щуплый зигзагами уходит искать кирпичи.
      - Я за два года службы тонну кирпичей на своей голове переколол! - не без гордости объясняет он товарищам. - Тонну! По несколько штук в день!
      - Это сколько же вы их всем батальоном перекололи? - спрашивает кто-то?
      - Много. Можно запросто небоскреб построить!
      Щуплый, еле передвигаясь, бросает перед столом четыре кирпича.
      Артем не спеша делает несколько затяжек и снимает мундир. Берет кирпич двумя руками. Глубокий вдох, выдох. Еще вдох... Раз, и опускает себе кирпич прямо на темечко. Две половинки! Берет второй. Раз - и ещё две половинки. Третий, четвертый... Четвертый почему-то не колется.
      - Налей! - командует в воздух Артемчик.
      Ему наливают полный стакан.
      - Артемчик! Я тебе сейчас других принесу.
      Но десантник снова принимается за четвертый кирпич. Раз! Два! Три!..
      Щуплый появляется вовремя с пятью кирпичами.
      - Вот специально самые сухие выбирал.
      Десантник хватает кирпич из новой партий. Хрясь об темечко - и две половинки. Хрясь другой - опять две половинки. Так и перещелкал все пять кирпичей как орехи. Через пару минут перед ним образовывается груда разбитого кирпича. А тот, четвертый, - не колется. Словно из дамасской стали вылит.
      - Налей! - зло бросает он щуплому комбайнеру. - Я их целую тонну в армии переколотил. И этот расшибу! Для нас, десантников, ничего невозможного быть не может. Лей, лей полный стакан!
      ...С третьей попытки, Артемчик потерял сознание. Хряснул кирпич о голову, закатил глаза и медленно осел на зеленую мураву. Пришлось на ферму за ветеринаром бежать. Но все равно: как порадовал публику!
      Спецназ одним словом!
      ЭКЗАМЕНТ ПО ИСТОРИИ
      То, что профессор Котомкин, преподаватель истории научного коммунизма, был неравнодушен к зеленому змию, знали все студенты. Впрочем, тут и знать нечего было: огромный фиолетовый нос Котомкина говорил о многом. Его и прозвали за глаза Фиолетом. Да и не раз студиозы видели, как профессор перед лекцией прикладывался к блестящей плоской фляжечке из нержавеющей стали. И тогда красноречию преподавателя не было предела. Он тебе и о борьбе с самогоноварением расскажет то, чего в учебниках не отыщешь. И о выпивохе Троцком вспомнит, и о том, какие спиртные напитки предпочитали советские вожди. Конечно, не отходил и от главной темы. Словом, лекции профессора Котомкина студенты посещали с охотой. Мало кто сачковал.
      Зато, когда наступала пора экзаменов, Фиолет и спрашивал строго. Не зря же тратился на водку и распинался перед аудиторией. И особо свирепствовал, когда ему приходил принимать зачеты с похмелья. Валил студенческий народ, как говорят, по-черному. Ему было, видите ли, мало было слышать, какой главный вопрос стоял на том или ином съезде партии, так он ещё просил уточнить в какой последовательности выступали ораторы. А уж даты всех партийных форумов требовал знать наизусть. Даже отличники выли от таких требований и получить четверку у Фиолета считалось большой удачей.
      Но со временем подметила молодежь одну особенность предэкзаменационную "коммуниста". Если он успевал перед экзаменом приложиться к фляжке, то и строгость его сбавлялась пропорционально выпитому. Чем большее окрашивался его нос в фиолетовую краску, тем лояльнее он был к экзаменуемым.
      И вот как-то филологи, кому предстояло сдавать экзамен, решили "умаслить" профессора. Купили три бутылки водки, залили в графинчик, который по всем правилам должен быть наполнен обыкновенной водой, и решили в случае надобности водрузить сосуд и стаканчик на профессорскую скатерть из зеленого бархата в аудитории, где и должен был приниматься экзамен.
      Котомкин в тот день был чернее тучи. Студенты сразу поняли: с дикого бодуна. Да и то, как он хрипло выкрикнул: "Первая группа заходи!", все сразу поняли: с таким настроением Фиолета ничего хорошего не жди. Одна надежда оставалась - на графинчик. Самый смелый студент, но самый заурядный знаток истории научного коммунизма, и вызвался установить поднос с графином на стол экзаменатора.
      Первая "семерка" гуськом (Фиолет всегда запускал по семь человек) вошла в аудиторию. Первый - "официант с подносом, остальные за ним. Поднос на скатерть перед профессором, все обступили разложенные на столе билеты. Фиолет с вожделением посмотрел на "воду", тут же взял графин и налил полный стакан.
      - Ну, что стоите как истуканы? Берите билеты! Быстрее, быстрее...
      И... жадно приложился к стакану.
      О, Боги Олимпа и все коммунистические вожди! Фиолет закашлялся, вытаращил глаза, водка струями брызнула через нос. Он с мольбой в глазах обвел всех присутствующих в комнате и кинулся к входной двери.
      - За деканом побежал! - обреченным голосом сказал самый посредственный студент, прекрасно понимая, что вся ответственность за спаивание преподавателя ляжет именно на него. - Что делать, мужики?
      Самый находчивый, он же отличник, тут же предложил вылить водку в раковину и заполнить графин водопроводной водой. Так и сделали. Только-только успели занять места за столами, как вошел Фиолет. Бодренький такой, со счастливой улыбочкой на лице, с полиэтиленовым пакетиком в руке.
      - Ну, что все взяли билеты? - спросил он, и, усаживаясь на свое место, лучезарно посмотрел на прозрачную жидкость в графине.
      Когда все принялись выкладывать свои знания на тетрадных листочках, профессор Котомкин с вожделением взял графин, налил ровно полстакана и зашелестел пакетиком. Аудитория наполнилась запахом котлетки из буфета. Фиолет отошел к окну, повернулся спиной к экзаменуемым, крякнул и приложился к стакану, держа котлетку наготове.
      О все коммунистические вожди, их оппоненты и Боги Олимпа! Так и не пригубленная котлета яростно полетала в мусорную корзину. Фиолет обернулся и гневно обвел взглядом всех сидящих. Но, не проронив ни слова, снова уселся за стол.
      В этот день мало было знать время и повестку дня коммунистических форумов. Фиолет злобствовал и даже спрашивал, в каких носках присутствовал на съезде тот или иной партийный лидер.
      Переэкзаменовка была назначена на другой день...
      "СЕРЖАНТ ПОДНИМЕТ КАК ЧЕЛОВЕКА..."
      В конце 1904 года в Туле был открыт первый прообраз медвытрезвителя. Правда, назывался он не иначе как "благотворительный приют для опьяневших", а впоследствии - амбулатория для алкоголиков. Чести считаться заведующим амбулатории был удостоен врач-невропатолог Константин Зажурило, который в 1938 году был репрессирован и расстрелян.
      За что? Тульские архивисты утверждают, что до революции в этом вытрезвителе побывал некий безвестный служащий, который после победы Октября стал "шишкой" и занимал в партогранах очень высокую должность. Он и припомнил Зажурило о своей обиде, а также о тех строгих порядках, которым он подвергся в этом учреждении.
      После революции молодое государство советов в вытрезвителях не нуждалась. Во-первых, почти до 1925 по стране гулял сухой закон. А во-вторых, моральный облик человека коммунистического будущего нисколько не отождествлялся с пьяной и разгульной жизнью. Впрочем, так продолжалось недолго. Партийный руководители во главе со Сталиным поняли, что выпуск и реализация водочной продукции составляют основную часть государственного дохода, а потому сухой закон канул в Лету и с 1931 года в стране вновь стали функционировать медицинские вытрезвители.
      Если историю создания первого медвытрезвителя "раскопать" было не так трудно, то кто первый из работников этих почетных учреждения стал взимать с клиентов мзду не в государственный, а в свой личный карман найти практически невозможно. Ясно только одно: сотни, тысячи, даже десятки тысяч хороших людей столкнулись с вымогательством в этих заведениях. Установлен же факт: в начале 80-х годов в советских вытрезвителях побывало 15 миллионов человек. Клиенты сталкивались не только с вымогательством.
      Есть и другой "убийственный" пример. В канун перестройки один знаменитый университетский профессор, ученый с мировым именем, попал в вытрезвитель, точнее, его туда сдал живоглот-таксист, с которым они не сошлись в цене за поездку. Работники медвытрезвителя потребовали непомерную взятку, но у профессора таких денег не оказалось. Он просил отсрочить "должок" хотя бы на неделю. Но строптивые работники спецмедслужбы ждать не стали. Подготовили документы и отослали по месту работы. Наутро профессор пришел домой, где родственники, естественно, не спали всю ночь. Поскольку раньше ничего подобного с главой семьи не случалось, он сказал, что взял выходной и едет на дачу. Там ученый муж наложил на себя руки, предпочтя петлю тем унижениям, которые ему предстояло пережить (партсобрание, заседание бюро, профком и т.д. и т.п.). Нынче даже трудно представить, сколько аналогичных убийств было совершено в бывшем СССР...
      Факт: попасть в медвытрезвитель можно не только упившись вусмерть и ненароком нарвавшись на стражей порядка, но и по несчастливому стечению обстоятельств. Ну, не повезло вам. Хотя Юрий Никулин рассказал как-то газетчикам такую забавную историю.
      Однажды ленинградский поэт Орлов получил большие деньги. Всю жизнь печатался в газетах, за что ему платили копейки, А тут вдруг решили выпустить сборник его произведений Принес рукопись в редакцию. Когда сдали её в набор, ему выплатили аванс. Получил около пяти тысяч рублей. По тем временам - сумма значительная. Было это сразу после войны. По этому случаю пошел с товарищами в ресторан. Напились там страшно. Как водится, потерял сознание. Очнулся в комнате с решетками. Лампочка тускло светит. А под ней - фигура дежурного милиционера. В сознании всплыл традиционный вопрос: за что? Начал вспоминать. Деньги! Схватился за карман. Все на месте. Кроме двухсот рублей, которые потратил в ресторане. Подошел дежурный офицер: "Ну как, пришел в себя?" - "Пришел, а что ж я натворил?" - "Да вспомни сам!"
      И поэт вспомнил. Когда он шел по улице из ресторана и уже терял в алкогольном дурмане сознание, он увидел вывеску отделения милиции. На ум пришла строчка стихов Маяковского "Моя милиция меня бережет". Из последних сил взобрался по лестнице в дежурку, сказал: "Ребята, сберегите меня..." И упал. Милиционеры положили его, мол, пусть проспится.
      Мораль были такова. Человека могли бы на улице ограбить. Пьяный он мог под трамвай попасть. Однако человек пришел милицию за помощью. И получил её.
      Правда, таких благодарностей в адрес работников медицинских вытрезвителей крайне мало.
      Вхождение Российского государства в рыночную экономику аукнулось и на вытрезвителях. За 90-е годы их число сократилось на четверть. Милиция же вообще перестала подбирать бомжей и безработных. Словом тех, у кого карманы были пусты. Многие из когорты "неимущих" так и оставались валяться на улицах, пока не проспятся или не замерзнут. Зато работники медвытрезвителей охотились и выхватывали из толпы прилично одетых людей, кто возвращался с работы или праздничного вечера "чуть навеселе". Спорить, что ты не пьян было бессмысленно. Оставалось только два варианта: или откупиться или вместе с милиционерами проехать в спецучреждение.
      А там...
      СЛУЧАЙ В ВЫТРЕЗВИТЕЛЕ
      По поводу выхода моей проблемной статьи мы в конце рабочего дня раздавили бутылку на троих и я побежал домой. Должна была позвонить моя зазноба. Время было в обрез, и мне стоило поторапливаться.
      Выскочив из троллейбуса я, словно горный козел, попрыгал вверх по ступенькам. Впереди шел милиционер, и я принял влево, чтобы обогнать блюстителя порядка. Но в эту же секунду, видимо почувствовав сзади горячее дыхание догоняющего человека, и блюститель порядка принял влево, дабы уступить дорогу. Произошла нестыковочка: я наступил милиционеру на ботинок, который соскочил с его ноги, и страж порядка, подвернув ногу, тут же опустился на четыре точки. Форменный ботинок полетел вниз по лестнице.
      Через пару секунд мы стояли друг перед другом. Я, справляясь с одышкой, он в драном носке без ботинка.
      - Ну извини, - только что и нашел сказать я.
      Сержант, словно гончая подергав ноздрями, уловил запах спиртного, исходивший от меня, громко скомандовал: "Стоять здесь". Затем спустился на несколько ступенек вниз, загнул драное место носка на выглядывавшие пальца, надел свой ботинок, не спеша завязал шнурки и в раскачку подошел ко мне:
      - Вы пьяны! - заявил он в утвердительной форме.
      - Ну что вы, нисколько. - ответил я и постарался оправдаться, - Выпили на работе с друзьями по сто пятьдесят. Так разве от такой дозы напьешься?
      Но сержант, видимо уязвленный тем, что мне "посчастливилось" увидеть то ли его драный носок, то ли интересное положение, который он принял споткнувшись на глазах у всего честного народа, остался непримирим.
      - Вы - пьяны, гражданин. Пройдемте.
      - Куда!? Я опаздываю! Да и мой дом - вон он!
      Милиционер, не желая терять времени и привлекать взгляды окружающих пешеходов, крепко взял меня за локоть:
      - Я сказал, пройдемте, гражданин.
      И повел в сторону вытрезвителя, на который мне часто приходилось смотреть из окна своей комнаты.
      Мы зашли в приемное отделение, где сидел дежурный офицер. С порога мой сопровождающий официально заявил:
      - Вот, привел клиента, который валялся на лестнице. Видимо, ноги совсем не держат.
      - Да не валялся я ни на какой лестнице, - постарался я прояснить ситуацию и у меня некстати вылетела следующая фраза. - Даже наоборот - это вашего сотрудника ноги не держат.
      - Видишь, до чего допился. Не он валялся, оказывается, а я.
      Дежурный офицер с ехидной усмешкой оглядел меня с ног до головы и голосом не терпящим возражений приказал:
      - Раздевайтесь.
      - С чего бы! Я что, пьяный в дугу?
      Дежурный не стал спорить и приказал моему проводнику:
      - Помоги ему раздеться.
      Получив неприятный тычок в бок, пришлось повиноваться. Я снял свитер и рубаху.
      - Документы есть? - спросил дежурный.
      Я достал удостоверение из нагрудного кармашка рубашки, положил на стол.
      - Господа, ну давайте по-хорошему. Мой дом в ста метрах от вашего заведения. К чему вам и мне лишние проблемы?
      - Тамбовский волк тебе товарищ, - ехидно сказал сержант.
      - Хорошо, я буду жаловаться вашему начальству. У меня есть свидетели.
      На звонок я уже безнадежно опоздал и совсем успокоился, подумав о том, что может получиться неплохой репортаж от клиента из вытрезвителя.
      В это время дежурный офицер открыл мое удостоверение.
      - Вы работаете в отделе информации в газете?
      - К счастью, - сказал я нахально. - Штаны тоже снимать?
      Но к моему изумлению дежурный отставил мой вопрос без внимания и поднял строгие глаза на сержанта.