Свет фыркнул — идея показалась ему полной чепухой — и принялся одеваться.

И тут его осенило.

О Свароже, подумал он, глядя в зеркало, ведь я совсем забыл о принципе зеркальности. Хорош чародей!.. Ну-ка, ну-ка… По принципу противодействия получится заклинание, снимающее действие моего заклинания. А по принципу зеркальности?.. Ну-ка, ну-ка… Если применить принцип противодействия к заклятию на невидимость, то сделавшееся невидимым снова станет доступно глазу. А если применить принцип зеркальности, то сделается видимым изначально невидимое. К примеру, можно увидеть человека за каменной стеной. За деревянной, правда, все равно не увидим, ибо деревянная стена — порождение живой природы, но за каменной можно. Другое дело, что для обеспечения работы такого заклинания потребуется много волшебных сил и потому оно слишком дорого — гораздо дешевле использовать Зрение, — но в принципе такое заклинание работоспособно. Погодите-ка, погодите, чародей…

Он похолодел от предчувствия удачи. Мысли разбежались, и потребовалось некоторое волевое усилие, чтобы вернуть мозгу работоспособность.

Если применить к открытому мной заклинанию принцип противодействия, мы получаем заклинание, возвращающее корню его первоначальную работоспособность. Которая, кстати, и так вернется, когда иссякнет действие моего заклинания… Назовем его, к примеру, антиперуновым… А если применить принцип зеркальности, то мы получаем заклинание, делающее твердым корень импотента. Назовем такое заклинание перуновым… А в результате я сам сумею проверить Веру, способна ли она быть второй матерью Ясной!

И тут его попросту затрясло, потому что мысль его скакнула на следующую ступеньку логики.

— О Свароже! — воскликнул он вслух. — Но ведь тогда любой волшебник, овладевший таким заклинанием, получает возможность жить с женой.

Он чуть не подпрыгнул от гордости за себя. Ибо тут пахло настоящей революцией. Ибо становилось возможным такое, что аж дух захватывало. Конечно, семени из такого корня женский колодец не получит и дети от волшебников рождаться все равно не станут, но ведь при наличии доброй воли с обеих сторон можно воспитывать и приемного ребенка. Главное, исчезает причина, доселе делающая невозможными браки с волшебниками, — сексуальная неудовлетворенность женщин. Ух вы!..

Он даже испытал чувство, отдаленно похожее на незнакомую волшебникам веселость. Ведь получалось, что он может сделать открытие, способное навсегда оставить его имя в истории человеческой цивилизации. А уж на лицензии заработает — ого-го! Нет, нужно немедленно произвести теоретические выкладки.

Он быстро оделся и побежал в кабинет. По дороге крикнул Берендею, что завтрак откладывается на неопределенное время — у него появилась срочная работа.

— Какая работа?! — удивился Берендей. — Сегодня же вторница. Вы же собирались в Перынь!

Свет застыл как вкопанный. О боги! Неужели он мог забыть об этом! Женщины вытеснили из его памяти реальные государственные заботы… Невероятно! Как такое могло случиться!

Он даже фыркнул от возмущения самим собой. Впрочем, если разобраться, дело совсем не в женщинах, а исключительно в его озабоченности собственной судьбой. Последняя мысль показалась ему сугубо логичной и потому успокоила.

— В Перынь! — Он кивнул Берендею. — Никаких срочных работ. Только в Перынь!

Едва проснувшись, Забава поняла: с нею снова что-то случилось. Отбросив в сторону одеяло, она энергичным движением вскочила с кровати. И замерла.

Тошнота исчезла. А вместе с тошнотой исчезла и беспросветная тоска, мучившая ее в последние два дня. Наверное, бесы отпустили ее душу.

Ей вдруг вспомнилось, как мама учила ее, помыв посуду, обязательно переворачивать ее вверх дном. «Иначе в тарелки беси насерут!» Воспоминание было совсем не похоже на позавчерашние. Забава беспричинно расхохоталась и, напевая, принялась одеваться.

Она пела все утро. Домашние посматривали на нее с удивлением, а тетя Стася даже сказала:

— Ну, наша Забавушка, кажись, наконец проснулась.

— А я и не спала, — возразила Забава. — Просто настроения не было.

Ольга посмотрела на нее с ехидцей — мол, знаем мы ваши настроения! — но даже этот взгляд не мог сегодня задеть Забаву. Жизнь прекрасна — эту банальную фразу Забава мысленно произносила раз за разом. «Жизнь прекрасна!» Словно молитва, обращенная к богам, дабы они смотрели на Забаву добрыми глазами…

Боги смотрели на нее так до самого завтрака.

За завтраком все изменилось. Едва увидев чародея, Забава впала в ступор. Правда, она сумела не уронить поднос, который держала в руках, и потому ее состояния никто не заметил. Кроме Веры. Но та лишь понимающе кивнула головой. Наверное, когда излечиваешься от любви, так все и должно происходить.

Впрочем, сегодня излечение происходило несколько по-другому. Тошнота так и не вернулась. Просто Забава как бы смотрела на себя со стороны. Бывает иногда подобное во сне — вы живете сразу за двоих. Но если один из вас двоих действительно живет — ходит, разговаривает, любит, — то другой лишь наблюдает за первым. И для чего производится такое наблюдение, вам не становится понятным, даже когда вы проснетесь. Может, тот, другой, и есть глаза богов?..

Так, словно во сне, и ходила Забава по дому. Сходство со сном усиливалось еще тем, что на Забаву навалилось равнодушие. Ее не трогали ни ехидные взгляды Ольги, ни вздохи тети Стаси, ни грозно сдвинутые брови дяди Берендея. Но самым главным было то, что сегодня ее не трогало и присутствие рядом чародея. Этот-то факт и заставил ее наконец поверить, что она сумеет-таки забыть этого несчастного, своего хозяина.

Паломная седмица сама собой давала Свету мощное прикрытие при прощупывании опекуна министерства безопасности Буни Лаптя. Нет ничего проще, чем организовать подобное прощупывание во время устраиваемого в каждую Паломную седмицу грандиозного служения Семарглу. Это вам не ежеседмичный ритуал в храме покровителя колдунов, это гигантское по количеству присутствующих действо в основном капище Перыни — Святилище. И в этот день в служении обязательно участвуют все волшебники столицы — от Кудесника до самого распоследнего отрока.

По традиции действо проводится во вторницу Паломной седмицы, что лишний раз подчеркивает особое положение Семаргла в Пантеоне — ведь в первый день воздают хвалу Дажьбогу и Мокоши, Перуну же и Додоле — только во середу, после Семаргла. Впрочем, это скорее подчеркивает социальное положение волшебников в словенском обществе. А Перун, хоть он и зачал Додоле Рюрика, покровителем Рюриковичей не считается — княжеский род находится под началом Дажьбога и Мокоши. Теологи объясняют это несоответствие религиозной реформой Ярослава Мудрого. Ведь до реформы верховным богом новгородских словен считался именно Перун — не зря же и Перынь тогда называлась (да и посейчас называется) Перынью. Но Ярослав в интересах государства его верховенство отменил. А история лишь подтвердила его мудрость. Воинство играет очень большую роль в жизни любого государства — это общеизвестно. Но не менее известно и другое — любому государству, в котором воинство начинает играть основную и главную роль, жизнь исторически уготована очень короткая. Тому примером хотя бы монгольская орда во времена ее жутких завоевательных походов: захватчики разбили почти все азиатские и восточноевропейские народы, но закрепиться сумели лишь там, где смогли наладить нормальную жизнь, — в Хорезмии.

Так что место Перуна в седмице — третье. Впрочем, ему-то грех обижаться? В арьергарде тоже немало богов. В четверницу — бог солнца Хорс и супруга его, богиня тепла Купала. В пятницу — бог весеннего плодородия Ярило и жена его, богиня живой природы Кострома. В шестерницу — владыка подземного царства Велес и половина его, богиня смерти Марена. А уж созидателю всего мира Сварогу и вовсе стоило бы с зависти удавиться — его славят аж в седмицу, самым последним по счету. Если бы Сварога интересовала эта очередность, он бы давно уже ввергнул мир в его первоначальное состояние. Но Сварог — не Перун!..

Однако Семарглова вторая очередь была для Света несомненной удачей. Еще лучше было бы пощупать Буню Лаптя в первицу, но в этот день волшебники в служении не участвовали. С другой стороны, если бы Семарглу воздавали хвалу в последнюю очередь, Свет мог бы измаяться в нетерпении. Хотя Вера с Забавой вряд ли дали бы ему умереть со скуки!..

Все богослужения Паломной седмицы начинались ровно в полдень. Однако, чтобы вовремя добраться к Перыни, надо было выезжать в десять.

Завтрак проходил не как обычно. Света осенило возбуждение, и он в полную силу молол языком. Даже полусонная Забава удивилась. Впрочем, Свет уже через пять минут не помнил, о чем только что рассказывал: мысли его были в Перыни. Вера, наоборот, молчала, хотя ей, наверное, тоже хотелось поговорить. Во всяком случае, так казалось Свету. Причина ее молчания выяснилась в конце завтрака: Вера попросила, чтобы чародей взял ее с собой в Перынь.

— Так вот почему вы отмалчивались весь завтрак! — воскликнул Свет.

— Да, — сказала Вера. — Мне не хотелось, чтобы у вас испортилось от моей болтовни настроение.

Свет посмотрел на Забаву — тут наверняка не обошлось без ее участия. Во всяком случае, Свет бы не удивился, если бы выяснилось, что именно Забава рассказала гостье о сегодняшних планах хозяина — она, как и все домашние, прекрасно знала, чему вынужден посвящать чародей каждую вторницу Паломной седмицы, — и что именно Забава посоветовала гостье помолчать за сегодняшним завтраком. Но выяснять Свет ничего не стал. Он лишь сказал себе, что служанка неплохо изучила повадки хозяина — не хуже, чем Станислава привычки своего Берендея, — и согласился удовлетворить просьбу гостьи.

И тут выяснилось, что ехать гостье не в чем. Волшебники обязаны были приезжать на служение в официальных одеяниях — голубых балахонах с белым воротничком. Гости могли быть одеты во что угодно, но одетые во что угодно не допускались туда, куда допускались волшебники. А потому Вере пришлось бы наблюдать за службой отдельно от Света, и ей потребовалось бы давать сопровождающего. Само по себе это для чародея проблемой не было, но Свету вдруг захотелось, чтобы Вера находилась во время служения с ним рядом: все-таки за нею нужен глаз да глаз. И потому он сказал:

— Я думаю одеяние волшебника хорошо тем, что в принципе может подойти к любой фигуре.

Вера распахнула удивленные глаза:

— Вы предлагаете мне свою одежду?

— Да, — сказал Свет. — И только при этом условии я могу взять вас с собой.

Он видел, что у Веры наготове язвительная реплика, но знал, что его ушам услышать эту реплику не придется. Так оно и получилось: гостье слишком хотелось попасть в Перынь, чтобы она стала давать волю языку.

Оставалась, правда, еще Забава — уж она-то должна была протестовать против подобного развития событий. Хотя бы по привычке… Но Забава молчала. Без лишних слов пошла с хозяином в гардеробную, без лишних слов взяла у него голубой балахон, без лишних слов понесла одеяние в гостевую. А Свет подумал о том, что его гостья, кажись, права: отношение к нему Забавы явно изменилось. Было, правда, и другое объяснение — все перемены в Забаве связаны с тем влиянием, которое на нее имеет гостья. Тут ему пришла еще одна мысль — о том, что гостья имеет какое-то влияние не только на служанку, но и на хозяина… Впрочем, эта мысль показалась ему настолько нелепой, что он тут же отбросил ее. Не могло подобное быть правдой, ни в каком случае. Разве что гостья была богиней…

В балахоне гостья и в самом деле выглядела богиней — эта крамольная мысль явилась в голову чародею, едва он увидел затянутую в голубое тоненькую фигурку, — но он эту мысль в качестве крамольной не воспринял. А вот то, что Забава перепоясала балахон на Вериной талии взятым неведомо откуда таким же голубым пояском, было настоящим безобразием, и не заметить этого чародей не мог.

— Мы идем на богослужение, — сказал он, — а не на выставку одежды.

Он увидел, как вспыхнули карие глаза Веры, и удовлетворенно скривился, когда она тем не менее промолчала. И нескольких дней не прошло, как он обрел над ней хоть какую-то власть!.. Синие глаза Забавы тоже вспыхнули, но над ней-то власть у него была уже давно. Во всяком случае, ему так казалось.

— О Свароже! — воскликнула Забава. — Если бы мне сказали, что вы брат с сестрой, я бы совсем не удивилась.

Свет посмотрел в висящее на стене гостиной большое зеркало. Двое в голубом и в самом деле представляли собой любопытную пару: если и не брат с сестрой, то муж с женой — точно. После этого вывода самым логичным поступком было бы предложить гостье опереться на его десницу, а поелику Свет никогда отсутствием логики не страдал, то именно этот поступок он и совершил.

Проснулся Репня, как ни странно, в приличном расположении духа, и опосля вчерашнего это было диво-дивное.

Похмелья-то не было, но сие как раз удивляло менее всего — ничего дешевого они с Вадимом вечор не пили. А вот ежели принять во внимание встречу на Торговой набережной…

Нет, не должно у него быть сейчас такое настроение, никак не должно. Тут до него дошло, что не надо на работу, а вспомнив — почему, он тут же дошел и до причины сегодняшнего настроения.

Ведь сегодня же второй день Паломной седмицы. Время воздавать хвалу Семарглу. Впрочем, на это Репня был настроен менее всего. Уж лучше воздавать хвалу Велесу с Мареной!..

Нет, главное было не в том, чтобы воздать хвалу одинокому богу-женоненавистнику, главное было в том, что единственный раз в году Репня мог законным порядком при этом действе поприсутствовать. Неподалеку от самого Кудесника, почти рядом с состоявшимися волшебниками в голубых одеяниях. И пусть потом его снова будет мучить обида на судьбу, плевать! Главное, что он почувствует себя сопричастным к великому Братству, и эта сопричастность не будет сопровождаться завистью — слишком привычным чувством, когда он оказывается вынужденным сноситься с членами великого Братства по отдельности. Нет, не зря говорят, на миру и смерть красна, ох не зря!..

И счастье от предвкушения этой сопричастности не могло быть омрачено даже прежней недосягаемостью Светозаровой сучки.

Но чтобы занять место поближе к волшебникам, надо было отправляться в Перынь загодя. Поэтому Репня быстренько встал, умылся, оделся и позавтракал. Не прошло и двадцати минут, как он уже сбегал вниз по лестнице.

А здесь его ждала старая стерва. В общем-то, опасаться встречи с нею у Репни причин не имелось. За квартиру он платит вовремя, и неподобающих посетителей у него не бывает, но… Но не зря говорят ратники: «Держись подальше от начальства, поближе к кухне»! Конечно, квартирная хозяйка — то еще начальство, но, с ее точки зрения, постояльцы не должны жить бесконтрольно. Ишь стоит, старая вешалка, лыбится!

— Здравы будьте, сударь! — Старая вешалка продолжала улыбаться. — А вас вчера искали.

Репня чуть по ступенькам не покатился.

— Кто? — Догадка родила в сердце сладкую ноющую боль. — Кто искал? Женщина?

У старой мымры вытянулось лицо.

— Почему женщина? Мужчина. Видный такой, солидный. При Серебряном Кольце на персте. — Она закатила глаза. — Обходи-и-ительный…

Заплатил вам, наверное, подумал Репня. Иначе от вас летошнего снега не добьешься.

И тут его словно варом обдало от новой догадки. На этот раз сладкой боли не было, сердце просто заколотилось, будто в него загнали шприц с адреналином.

— И что вы ему молвили?

— А что я ему могла молвить? — Старая сука вновь закатила к небу невинные зенки. — Молвила, вас нет.

— Передать ничего не просил?

— Нет. Скривился весь… Наверное, вы были ему очень нужны.

Вот уж ввек не поверю, чтобы я был ему нужен, подумал Репня. И сказал с весельем в голосе:

— А мы с ним встретились. Ввечеру… Спасибо за беспокойство.

Блудливая улыбочка тут же стерлась с физиономии старой мымры — она-то рассчитывала уязвить постояльца, озаботить. По ее мнению, вчерашний гость не мог принести Репне ничего, окромя забот. Однако заботами на лице постояльца не пахло, и потому старая стерва, прохрюкав что-то неразборчивое, уплыла в свою конуру. А Репня, насвистывая, бросился ловить извозчика.

Все-таки он потребовался проклятому кастрату. Наверное, тот решил еще раз опробовать метод, предложенный ему в пятницу Репней. Что касается Репни, то он был готов на это в любое время и за любую плату. Даже если оную плату возьмут с него самого…

Похоже, сегодня был счастливый день — извозчика поймать удалось уже через четверть часа.

— Торговая сторона, — сказал Репня. И вдруг вспомнил, что ныне за день.

Светозар Сморода-то наверняка тоже в Перынь собирается.

— Впрочем, нет, — поправился Репня. — Перынь.

Карету пришлось оставить далеко от Перыни, и не было ничего удивительного, что они добрались до Святилища только без четверти двенадцать. Задерживать женщину в голубом одеянии волшебницы, опирающуюся на десницу чародея Смороды, никому из стражников и в голову не могло прийти, и главной сложностью для Веры было не потерять в толпе эту крепкую руку. С чем она блестяще и справилась.

А толпа вокруг Перыни была совершенно жуткой. Да и на площади перед Святилищем оказалась не маленькой — все-таки волшебников в столице жило достаточное количество, чтобы заполнить эту небольшую площадь.

Здороваться в день богослужения было не принято, и потому Свет лишь встречался со знакомыми взглядом. Здесь была уже добрая половина палаты чародеев, здесь был Кудесник Великокняжеской Колдовской Дружины Остромир со своим секретарем Всеславом Волком. Был тут и опекун министерства безопасности от палаты чародеев Буня Лапоть. Как и другие, встретился с чародеем Смородой глазами, подмигнул, бросив взор на Веру. Мол, чем токмо ни приходится заниматься…

Свет покивал и отвернулся: ему совсем не требовалось привлекать к себе особенное внимание Буни. Ведь в нынешней ситуации, при таком наплыве волшебников с их активными аурами Буне будет непросто разобраться, кто из этой толпы его прощупывает. А вдруг Кудесник!..

Но терять Буню из виду Свет не стал. Остановился неподалеку, саженях в пяти, зацепился Зрением за Бунину ауру — пока пассивно, чтобы Буня не забеспокоился.

Вера по-прежнему опиралась на Светову десницу, крутила головой, и на лице ее было написано такое восхищение, что Свету захотелось улыбнуться. У него даже мышцы одеревенели от желания, какого не появлялось уже лет тридцать, — взять и улыбнуться. Вот только окружающие отнеслись бы к подобным проявлениям мимики соответственно. И так на Веру оглядываются! К счастью, среди волшебников не принято задавать лишние вопросы… Впрочем, что касается улыбок, тут ему ничего не грозит — рожденный без ног способен обогнать разве что дождевого червя, а волшебник с тридцатилетним стажем способен улыбнуться настоящей улыбкой разве что в мечтах. У него даже необходимые для этого мышцы давно атрофировались. Не то что у Веры…

Кудесник тоже увидел Света и его гостью, удовлетворенно кивнул, но тут же отвернулся: часы Сварожьей башни принялись бить двенадцать. С последним их ударом на ступеньках Святилища появился сам Верховный Волхв Боян IV со своей многочисленной свитой, и обрушившуюся на площадь тишину пронзил знакомый каждому словену тенор.

Богослужение началось.

А Свет перевел Зрение в режим активного прощупывания. И хотя он прекрасно понимал, что ничего особенного ему узнать не удастся, игра стоила свеч — Буня Лапоть почувствует чужой Талант и, буде он и в самом деле убил Барсука, чужой Талант должен вызвать у него тревогу. А от тревоги недалеко и до оплошного поступка. Хотя сама по себе тревога еще ни о чем не говорит — у опекуна министерства безопасности много поводов для тревоги. То же убийство ведущего электронщика княжества, к примеру… Но других подступов к Буне Свет пока не видел.

Тревогу в Буне он почувствовал сразу. Она проявилась даже в моторных реакциях — Буня вдруг закрутил головой, озираясь по сторонам, так, что на него с удивлением начали оборачиваться окружающие. Впрочем, продолжалось это недолго. Буня понял, что столь активное проявление своих чувств ни к чему хорошему не приведет и замер, впился взглядом в Верховного Волхва. Да и окружающие пользовались сейчас обычным зрением.

А Свет попытался проникнуть вглубь Буниных чувств. Под тревогой он ощутил страх, но сам по себе страх тоже ни о чем еще не говорил. Разве лишь о том, что чародей Лапоть кого-то боялся. Но страх был силен и вполне мог привести Буню к оплошному поступку. Свет полез глубже, однако под страхом началась уже такая мешанина эмоций, что в ней не мог разобраться даже Талант чародея Смороды: Свет мгновенно вспотел.

Вера взглянула на него с удивлением, недовольно сморщила нос. Таланту чародея Смороды требовался небольшой отдых, и Свет выключил Зрение.

Верховный Волхв торжественным тенором возносил хвалу Семарглу, ему вторил разноголосый хор низших волхвов. Звучало все это красиво, но Свет слышал хвалебную молитву уже не раз и не два, и ему ничего не стоило пропускать ее мимо ушей. Вместо хвалебной молитвы его гораздо больше волновала возможность собственной неудачи. Тревога тревогой, страх страхом, но…

Вот если бы можно было проникнуть в Бунину память! Увы, на такое в одиночку не способен ни один чародей княжества. Даже память обычного человека, если вокруг нее создан защитный барьер, в такой ситуации недоступна для любого волшебника. Есть, правда, методы, связанные с гипнозом, но гипноз — как и всякое насилие — представляет собой Ночное волшебство и потому нормальному волшебнику не рекомендуется. Себе дороже… Воспользовавшийся Ночным волшебством хотя бы один раз обречен — ощущение безграничной силы захватывает душу, как пьянство. В результате неизбежно наступит моральный распад личности, а там и Контрольная комиссия на горизонте. Без Ночного же волшебства получишь такую же чушь, как с лечением Вериной амнезии.

Верховный Волхв продолжал привычные песнопения. Вера оглянулась назад, странно посмотрела на Света, но ему было сейчас не до нее. Он отдышался и вновь включил Зрение. Насквозь прошел через Бунину тревогу и страх. Пока не нахлынула усталость, сделал попытку проникнуть глубже. Оболочка Буниной памяти была самой настоящей крепостной стеной — сродни Кремлевской. Не хватало лишь таблички «Оставь надежду». Но собственное бессилие было понятно и без таблички.

И тут что-то произошло. Улетели в неведомую даль голоса Бояна IV и всей его волхвоватской камарильи. Зато взамен из неведомой дали явились мощь и сила. Не прошло и секунды, как Свет почувствовал, что неприступная крепостная стена трещит, рушится и рассыпается на отдельные кирпичики. Словно ее сложили из кубиков детской азбуки…

Свет обнаруживает себя стоящим на перекрестке двух улиц. Место ему знакомо — тут пересекаются Медведевская и улица Берегинь. Помнится, здесь даже карете Кудесника пришлось остановиться, когда они возвращались из Института нетрадиционных наук.

Свет стоит на кромке тротуара, зная, что его никто не видит. Даже расположившийся в самом в центре перекрестка стражник-регулировщик со своими флажками: ведь он не волшебник, и заклятье на невидимость ему не по зубам.

А вот и карета Барсука подъезжает к перекрестку. Подъезжает, останавливается: кучер ждет от регулировщика разрешающего сигнала. Света он не видит.

Свет подходит к дверце кареты, открывает ее. Академик сидит на сиденье, глубоко задумавшись. Заклятье на невидимость отводит ему глаза. А через мгновение в сердце задумавшегося вонзается принадлежащий Свету Ритуальный Нож.

Свет осторожно выбирается из кареты. Кучер, дождавшись взмаха флажка, понукает лошадей, и экипаж увозит через перекресток труп академика.

А Свет отправляется по улицам города к незнакомому дому, не спеша открывает двери. Сени пусты. Свет подходит к висящему на стене зеркалу, снимает с себя невидимость и смотрит, нет ли на камзоле крови Барсука.

Крови нет. Но видит он в зеркале не себя, а опекуна министерства безопасности Буню Лаптя…

Вновь ворвался в уши Света певучий тенор Верховного Волхва. Улетели в неведомую даль мощь и сила. Вновь встала неприступной стеной оболочка памяти Лаптя, и можно было подумать, что все это Свету лишь почудилось.

— Да взлелеем в сердце своем Семаргла! Да убьем в себе Додолу! — отозвался вокруг хор голосов.

Свет пришел в себя. Богослужение кончилось, исчез за порогом Святилища Боян IV, начали расходиться люди в голубом.

— А зачем убивать Додолу? — спросила Вера.

— Это традиционное окончание молитвы волшебников, — сказал Свет. — Объяснять долго… Впрочем, дорога у нас нескорая, я вполне успею рассказать…

И вдруг замолк. Оглянулся.

Сзади стоял низенький Буня Лапоть. Голубой балахон выглядел на нем бесформенным мешком, лысина блестела от пота, как зеркало. На лице его явственно отражался страх и ненависть.

Но смотрел Буня вовсе не на Света, он смотрел прямо в спину Световой гостье.

По возвращению из Перыни сели за праздничный стол.

Касьян постарался: стол ломился от закусок, а в воздухе витали такие ароматы, что любой гурман сошел бы с ума от нетерпения.

Сегодня был единственный из трехсот шестидесяти пяти дней, когда в доме накрывался общий стол, за которым устраивались и хозяин, и гости, и слуги. Свет любил этот день — общий стол напоминал ему трапезы в школе волшебников — но сейчас было не до праздников и воспоминаний. Во-первых, ему не давал покоя взгляд, брошенный на Веру Буней Лаптем. А во-вторых, после того, как он отдал должное государственным заботам, настала пора заняться своим многообещающим заклинанием.

Поэтому он впопыхах произнес обязательный хозяйский тост, без которого никогда не начиналось празднество, выпил с полкубка медовухи, быстренько перекусил и, извинившись перед честной компанией, умчался наверх. Впрочем, честная компания не обиделась — чародей есть чародей, у них праздников даже в праздник не бывает.

Ворвавшись в кабинет, Свет достал из стола лист бумаги, на котором красовалась выраженная в символах высшей математической магии формула прямого заклинания. Обложился справочниками и через полчаса сумел произвести необходимые преобразования. После этого перевел математические символы в язык жестов, атрибутов и акустических формул. Так, требуется, Серебряное Кольцо и Волшебная Палочка, а звуковое отображение достаточно элементарно. И кстати не обеспечивается частотными характеристиками большинства женских голосов. Кроме чрезвычайно редкого среди волшебниц контральто.

Свет потянулся, встал и прошелся по кабинету.

А почему бы теперь не попробовать выведенное заклинание на практике? Страшновато, правда, но ведь рано или поздно все равно придется: вновь открытые заклинания волшебники сначала опробуют на своей шкуре. Так было всегда… Ну и не будем тянуть!

Свет протер мягкой тряпочкой Серебряное Кольцо на указательном персте десницы, достал из баула янтарную Волшебную Палочку, произвел необходимые пассы шуйцей, нарисовал Волшебной Палочкой магический знак и сотворил акустическую формулу.

Ничего не произошло.

Свет поморщился, проверил технологию сотворения заклинания. Ага, вот в этом месте акустической формулы должно быть не «ля» малой октавы, а «соль бемоль». А здесь не «ре», а «ми».

Попробуем еще раз!

Он сотворил новое заклинание. И тут же почувствовал, как потеплел его корень. Словно под горячим душем… А потом возникло и вовсе незнакомое ощущение. Корень зашевелился, отвердел и уперся в левую штанину.

Сосредоточиться на своих собственных заботах Свету так и не удалось. Буня Лапоть связался с ним, когда он еще не пришел в себя от незнакомого чувства радости, родившегося после успеха с первичной проверкой перунова заклинания.

— Здравы будьте, брат! Мне бы хотелось поговорить с вами. И чем быстрее — тем лучше!

— Здравы будьте, брат! — Свет быстренько успокоил себя: вид радующегося чародея мог шокировать кого угодно. — Я к вашим услугам. О чем пойдет речь?

— Речь пойдет о вашей гостье. — Буня поморщился, словно ему было неприятно это слово. — Мне бы не хотелось вести разговор по волшебному зеркалу.

Свет понимающе кивнул:

— В таком случае я жду вас у себя в любое удобное для вас время.

Буня скосил глаза в сторону, по-видимому, бросив взгляд на часы:

— Я смогу быть у вас через сорок минут. — Физиономия Буни растворилась в серой дымке волшебного зеркала.

А Свет даже в ладоши захлопал: похоже, опекун министерства безопасности почувствовал появление в своей личной жизни того, с чем он боролся в интересах страны. И опасность эта показалась ему достаточно серьезной, чтобы сразу взять быка за рога. А Вера — лишь повод явиться в дом чародея Смороды. Значит, наступает решающий момент.

Свет тут же связался с Буривоем Смирным. К счастью, сыскник оказался в родимом служебном кабинете за родимым служебным столом.

— Здравы будьте, чародей!

— И вам того же, брат Буривой! Только что опекун Лапоть напросился на визит ко мне в дом!

Глаза у сыскника широко раскрылись.

— Вы полагаете, что…

— Полагаю! И будет лучше, если вы без лишних расспросов, немедленно отправитесь ко мне. Лапоть обещал быть через сорок минут.

Смирный скосил глаза в бок — почти, как пару минут назад Буня. Точно, часы у них на столах располагались одинаково, в левом дальнем углу.

— Я выезжаю немедленно. Воспользуюсь дежурной лошадью! Верхом я доберусь быстрее, чем Лапоть.

Волшебное зеркало посерело.

А Свет спустился вниз и, оторвав Берендея от праздничного стола, предупредил его, чтобы он лично встретил сыскника Смирного и немедленно — немедленно! — проводил к хозяину. И чтобы Петр немедленно — немедленно! — спрятал лошадь сыскника в конюшне. Всем последующим гостям, кто бы они ни были, о нахождении сыскника в доме не говорить ни слова. Честную компанию из трапезной не выпускать. Под личную ответственность эконома…

Берендей был практически трезв — наверное, чутье подсказало ему, что он скоро потребуется хозяину, — и тут же отправился исполнять задание. А Свет поднялся в кабинет, проверил лежащий в сейфе пистолет и переложил его в ящик стола.

Буривоя Смирного Берендей ввел в кабинет через двадцать пять минут.