Воскресший для мщения

      Не хотелось, конечно, и колоться. Слишком уж серьезным человеком был тот, кто послал его на это дело, кто заплатил взятку за то, что его направили именно в эту колонию, где сидел Алексей. Но выбора не было. Побарахтавшись немного, Нырок выдавил из себя через силу:
      - Паленый.
      Сказанное им услышал не один Кондратьев. Рядом с Алексеем стоял так же бесшумно вошедший в туалет Меченый.
      - Знаю Паленого, авторитет из Питера, - прохрипел Меченый. Алексей обернулся от неожиданности, Нырок было дернулся его раз, но железные пальцы продолжали давить ему горло.
      - Что делать? - спросил совета Меченого Кондратьев.
      - Жить хочешь? - вместо ответа спросил Меченый.
      Алексей как-то неопределенно пожал плечами, а потом все же утвердительно кивнул головой.
      - Мочи его, - шепнул Меченый. - Он тебя в покое не оставит, останется жить - ты труп.
      Слова эти услышал Нырок и сделал ещё одну попытку вырваться из тисков. Он дергался и руками и ногами, хватаясь за свою жизнь.
      - Мочи, - повторил Меченый. - Сейчас вертухай придет. Тогда тебе крышка...
      И Алексей сделал то, чего сам от себя не ожидал. Он резким движением всадил заточку под сердце Нырка. Тот ещё раз дернулся и затих. Удар получился абсолютно верным, второго не потребовалось. Пригодились рукопашные схватки в Афганистане, когда Алексей так же яростно боролся за свою жизнь...
      - Клево получилось, - похвалил удар Меченый. - Надо отпечатки пальцев стереть...
      Алексей взял платок и стал тщательно стирать с заточки, торчащей в теле Нырка отпечатки своих пальцев.
      - Хватит, - прохрипел Меченый. - Порядок. Пошли спать... Завтра побазарим, утро вечера мудренее...
      Они вышли из туалета и огляделись по сторонам. На сей раз удача была на стороне Алексея. Никто ничего не видел...
      Сердце бешено колотилось у него, когда он ворочался на своих верхних нарах. Снизу он слышал клокочущий кашель Меченого. В таких условиях он никогда не лишал жизни человека, и тем не менее, совесть не мучила его. Не было ему и страшно. А сердце колотилось от ощущения гордости за самого себя. Он не дал себя победить. Он узнал, кто его заказал, хоть это имя и ничего ему не говорило. Но зацепка уже была. А это значило, что он узнает имена тех, кто стоит за Паленым, обязательно узнает...
      И вскоре он заснул. А во сне он видел мальчика, маленького голубоглазенького мальчика, бежавшего к нему по зеленой травке и кричавшего: "Папа! Папа приехал!" И с удивлением Алексей понял, что мальчик этот не Митенька... Это кто-то другой... И похож этот мальчик не только на него, но и на кого-то другого...
      ... Но поспать ему долго не удалось. Проснулся он от шума в бараке.
      - Встать! - слышались голоса вертухаев.
      "Нашли Нырка", - понял Кондратьев. - "Интересно, что будет на сей раз - повезет мне теперь или будет новый срок, уже за убийство? Если повезет, значит для меня наступила полоса везения".
      О том, что Меченый может выдать его, ему даже и в голову не пришло, до того он верил этому тощему, татуированному человеку, проведшему более половины жизни за решеткой.
      Заключенных вывели из барака и построили лицом к стене с заложенными за затылок руками. Начался тщательный шмон помещения и личный досмотр.
      Стоять в таком положении пришлось долго. Ведь обыскать надо было каждые нары, каждого человека.
      Было холодно и темно, лаяли собаки, матерились взбудораженные охранники, хриплым голосом ругался на них начальник лагеря полковник Кавун.
      Затекли ноги и руки, но переменить положение никто команды не давал. Пошли обыскивать зэков... Меченого, стоявшего через несколько человек от Алексея, обыскали особенно тщательно. Дошла очередь и до Алексея. Грубые руки обшмонали его сверху донизу... Пошли дальше...
      Наконец Кавун дал команду кругом. Зэки повернулись.
      - В сортире найден труп Василия Ныркова, прибывшего к нам три дня назад, - сообщил зэкам Кавун. - Он убит заточкой в сердце. Вопрос один кто что-нибудь видел? Будьте спокойны, убийца будет найден и получит по заслугам. Как и сообщники и те, кто укрывает убийцу. Статьи за недонесение и укрывательство действуют не только на воле, но и здесь...
      Шелест удивления пронесся по шеренге замерзших от долгого стояния на ноябрьском холоде зэков. Но никто ничего сообщить Кавуну не мог...
      Затем в зону приехал следователь областной прокуратуры. Начались долгие допросы. Вызывали всех, долго беседовали с каждым, но никто ничего не сказал. Никто ничего не видел...
      - Не боись, - шепнул Алексею на лесоповале Меченый. - Никто ничего не скажет, тут законы блюдутся, не то, что на воле... Хотя и Хорек, и Бердяшка видели, как ты вставал с нар и направлялся в сортир...
      - Да? - вздрогнул Алексей.
      - А как же? - усмехнулся Меченый. - Хорошо еще, что только двое, ты думаешь, тут все мертвым сном спят по ночам? В зоне сны чуткие, любой шорох может последним в жизни оказаться. Человека так легко жизни лишить, спящего взять под красный галстук и все... Было бы умение, а его тут хватает... А Хорек меня давно знает, когда я вставал, я чуял, что он не спит, я ему знак подал, чтобы пасть свою заткнул и никогда не открывал... А Бердяшка будет молчать, у него статья хреновая - за изнасилование сидит, боится, что опустят... Слово вякнет - я ему это дело организую... Нет, будет молчать. А больше никто, вроде бы, не видел... И пусть нас почаще вдвоем видят, уважают меня, я вор в законе, из старых, звание это заслужил... Так что, не бойся ничего. Бояться надо одного человека - Паленого. Но я ему уже маляву послал. Паленый - мой старый кореш, мы с ним ещё в шестьдесят восьмом году в Новочеркасске банк брали.
      - Удачно? - непроизвольно вырвалось у Алексея.
      - Ага, - равнодушно произнес Меченый. - Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили... Вспомнить приятно...
      - А дальше?
      - Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты... А через две недели и нас кирных обчистили как липку... Без гроша остались... Пашка, Паленый, то есть, узнал, кто это сделал, нашел его через полгода и кишки ему наружу выпустил... Пятерик получил тогда Паленый - шакал-то выжил на его счастье... А все одно, пришили его потом в зоне... Так что мы с Паленым старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клевую хату купил, большими делами заправляет, семью завел, - совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. - Один я остался чист, как стекло - ни семьи, ни хаты, ни пахоты... Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушенкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен...
      - А что, у тебя и детей нет? - поинтересовался Алексей. - За почти шестьдесят лет никого так и не произвел на свет?
      Меченый отвел в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.
      - Почему не произвел? - хрипло произнес он и закурил "беломорину". Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по старому, в Горьком один паренек. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.
      - И фамилию твою носит? - удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.
      - Мать дала ему мою фамилию, - усмехнулся Меченый. - Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у неё фамилия никудышная - не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь... Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так - Вячеслав Степанович Дзюбин, - с гордостью произнес он. - А? Звучит?
      - И чем он занимается в жизни? - спросил Алексей. Меченый внимательно поглядел на него.
      - Наследную профессию не взял, потомственным вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала... Она-то померла недавно. От рака.
      - Ты что, и не видел его никогда?
      - Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно, Я-то то здесь, то там, адрес: не дом, и не улица, мой адрес - Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, когда в шестьдесят четвертом году на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клевую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались гудеть, и гляжу - свара, она кричит, чуваки ржут, толкают её друг к другу, как мяч... Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже перышко из кармана не вытащил... А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было... В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались... И не попадались долго... Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел... Ох, как жил, от червонцев прикуривал, - глаза Меченого загорелись огнем приятных воспоминаний.
      - А Зинку я не навещал, - продолжал он. - А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била её смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущебе на первом этаже, а все же не барак... А потом оба её родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось...
      - А как узнал, что она умерла?
      - Сын сообщил. Я пошел на почтамт, гляжу - почерк на письме незнакомый... Так-то вот... Ладно, хватит об этом. Ты спросил, я ответил... А Паленый скоро маляву от меня получит. Я знаю его - ты ему не нужен, кто-то из корешей его об услуге попросил. А вот кто - думаю, он мне сообщит... Не откажет старому кенту...
      - Слушай, Меченый, - произнес Алексей, глядя в сторону. - А что ты решил мне помогать? Я ведь не из вашей братии. А Нырок этот, наоборот, из нее...
      - Дело не в этом, - спокойно ответил Меченый. - Ты мужик, настоящий мужик, честный, прямой. Идешь вперед, как паровоз, и все... Жалко мне тебя, братан, хитрости в тебе ни на грамм. Какой из тебя бизнесмен, когда в этом деле главное - честным не быть, деньги больше людей любить? Да и люди добрые про тебя говорили. Алешка Красильников вскоре после суда над тобой в Матроску попал и мне все про тебя и порассказал. Мы с ним раньше знакомы, у него уже вторая судимость. А Алешка из ваших, из афганцев, срочную там отбывал. Какому-то жулику рожу начистил, и попал за решетку. Братан его старший оттуда вытащил. А знаешь, кто его братан?
      - Знаю, слышал на суде. Авторитет Черный.
      - Вот именно, Черный, - подтвердил Меченый. - Ты полагаешь, твое спокойствие здесь только из-за твоих боевых заслуг дается? Черный - человек влиятельный, крупный человек... Сейчас он в Лондоне, от цугундера там ховается... Его даже по телевизору передавали, нашел его какой-то корреспондент... А когда Алешка служил в Афганистане, командиром взвода у него был знаешь кто?
      - Сергей? - догадался Алексей.
      - Вы вообще-то переписываетесь с ним, или нет? - поразился Меченый. Только на догадках одних и живешь. Он сам, похоже тебя за придурка держит, друг твой. Про Красильникова ты узнал только на суде, про то, что Фролов был у него командиром десантного батальона, ты не знаешь. Алешка демобилизовался ещё до того, как ты туда попал. А когда на вас наехали в феврале девяносто второго года, Сергей к нему и обратился. А тебе ни слова не сказал. Тем Петр Петрович и воспользовался. Знаешь, какое у твоего адвоката погоняло в нашем мире?
      - Нет.
      - Опять "нет"..., - тяжело, со свистом, вздохнул Меченый. - Ох, и простак же ты... Пиранья его погоняло. Он человека до костей обглодать может... И если бы захотел, он бы тебя и на червонец упрятал, а то и под сто вторую подвел, за зверское убийство нескольких человек - Большого, например, или Дмитриева. Они все могут, что хотят... Только не нужно им это было, вот Грибанов гребаный тебе семерик и впаял, не больше и не меньше. А они тебя к другой мере приговорили - к высшей. А палачом назначили Нырка, так-то вот, тебе, седому мужику, все разжуй и в рот положи...
      - А кто "ОНИ", - снова задал нелепый вопрос Алексей.
      Меченый даже сплюнул от досады.
      - А ну тебя! - вытаращил он глаза и сжал кулаки, все в набухших жилах и живописных татуировках. - Сказал же, маляву послал Паленому, ответит узнаем... Все. Пошли. Вертухай на работу зовет. Я-то не пойду туда, вызвался, чтобы с тобой без свидетелей в лесочке перебазарить. Мое дело воровское - лежать вверх брюхом. Может, в карцер отправят, - равнодушно зевнул он.
      ... Следователь из областной прокуратуры так ничего и не добился, и дело об убийстве Нырка повисло...
      А Меченый и Алексей стали напряженно ждать малявы от Паленого.
      3.
      ... До начала нового, 1996 года оставалось чуть более часа. Но настроение у Евгения Петровича Шервуда было далеко не праздничное. Пришедшие буквально одна за другой две малявы привели его в состояние бешенства и лютой злобы. Первую гонец привез к нему на дачу часов в девять. Он вскрыл конверт без адреса и прочитал жесткие чеканные слова, адресованные ему из Европы.
      "Оставь Кондратьева в покое, предупреждаю в последний раз. Григорий."
      Вот и все, что написал ему Черный. Но этого было вполне достаточно.
      Тут надо заметить, что Григорий Красильников вовсе не был так уж озабочен судьбой какого-то там отставного офицера Кондратьева. Более того, ему на его судьбу было глубоко наплевать. Но отказать в просьбе любимому брату Алексею, на которого семья уже получила из Афганистана похоронку, но который оказался тяжело ранен и вернулся домой, он не мог. В свое время Григорий, старший брат в семье, потерял всех своих близких и находил их по одному... Самый младший брат успел к тому времени погибнуть в детском приемнике, замученный жестокостью извергов-воспитателей. И своих выживших двух братьев и сестру Черный берег как зеницу ока, стараясь выполнять все их прихоти. А потому и принял участие в судьбе Кондратьева.
      Фактом являлось то, что малява с недвусмысленным содержанием была получена Гнедым, фактом являлось то, что Черный в далекой Англии был прекрасно осведомлен о неудачном покушении Нырка на Кондратьева и фактом являлось то, что Гнедой панически боялся Черного, человека жестокого и мстительного.
      Не успел он переварить первую маляву, как ему доставили вторую. Из Санкт-Петербурга от Паленого. Вор в законе Павел Федорович Кривенко по кличке Паленый старался придерживаться старых воровских законов, хотя завел семью, купил квартиру и занимался бизнесом. И именно к нему обратился Живоглот с просьбой убрать Кондратьева, так как знал, что Паленый имеет такую возможность послать в зону нужного человека для устранения неугодного. Живоглот сумел обрисовать Кондратьева, как провокатора, убийцу ни в чем не повинного вора Мойдодыра и доказать ему необходимость устранения Кондратьева. Разумеется, за это Паленому была отвалена щедрая сумма.
      Как раз в это время был арестован Нырок. А подготавливал ограбление Нордмана именно Паленый. Он очень рассчитывал на удачу, но Нырок и подстраховывающие его, провалили дело с треском. И Паленый решил поручить устранение Кондратьева именно Нырку. За ограбление Нордмана Нырок должен был получить пятьдесят процентов от общей суммы, так, по крайней мере, ему было сказано. Только Паленый знал истинную цену драгоценностей ювелира и нашел на них заранее богатых покупателей. Но поскольку в данном случае Паленому просто ничего не надо было делать, он решил и впрямь заплатить киллеру пятьдесят процентов от той суммы, которую ему предложил Живоглот. А предложил он сумму в тридцать тысяч долларов. Именно так оценил жизнь Кондратьева Гнедой.
      "Живой там ещё этот капитан?" - задал как-то Ферзь вопрос Гнедому. Так, между прочим, на какой-то презентации или на рауте. Тот поежился в своем шикарном смокинге, не понимая, зачем это нужно Ферзю. После ограбления склада Ферзь получил от Гнедого сто тысяч долларов вообще непонятно за что, причем, не в общак, а в личное пользование. И что-то ещё ему было надо, почему-то Гнедой должен был этим злополучным капитаном заниматься... "Я не интересовался, Андрей Валентинович", - ответил Гнедой. - "А ты поинтересуйся, между прочим", - сквозь зубы процедил Ферзь. - "Я не хочу, чтобы мне и моим тюменским друзьям на горло наступали. Не привык к этому, ты привык, чтобы на тебя помои выливали, а я вот нет..." Затем к ним подошла какая-то дама в вечернем платье, и Ферзь обворожительно улыбнулся своей великолепной металлокерамикой. А Гнедой понял, что надо выполнять, раз сказано. Второй раз Ферзь повторять не будет, подошлет к нему своих головорезов или подложит под его автомобиль взрывное устройство. Его же телохранители, подкупленные людьми Ферзя, и подложат. И все - ни виллы, ни девочек, ни бассейна, ни его богатого духовного мира... Надо выполнять...
      Живоглот поехал в Питер к Паленому. И взял с собой Михаила Лычкина.
      Оба явились в шикарную квартиру Паленого на Васильевском острове. Пятидесятипятилетний Паленый жил с молодой женой и двумя детьми, двенадцати и десяти лет.
      Паленый угостил их чаем с всевозможными сладостями, а потом выслушал их.
      "Надо, значит, сделаем...", - улыбнулся он. - "Братва просит, значит, надо... И деньги лишние тоже не помешают... И человечек нужный есть. Землю носом будет рыть и за бабки и за, так сказать, восстановление престижа. В нуле он, братки, в полном нуле. Давайте задаток. Половину сюда давайте, и я берусь за дело..."
      Он хорошо заплатил, кому нужно за то, чтобы Нырка отправили в ту колонию, где сидел Алексей. Но не успел узнать о плачевном результате операции, как получил маляву от старого кореша Меченого.
      Поразмыслив некоторое время, оценив ситуацию, сопоставив возможности авторитета Черного, хоть и находящегося в розыске и отморозка Гнедого, он отправил маляву Гнедому, в которой он отказывался от заказа в силу того, что посланцы Гнедого Живоглот и Мишель ввели его в заблуждение. Деньги он готов вернуть в любое удобное время и в любом назначенном месте.
      Вот это послание и пришло к Гнедому за два часа до наступления Нового, 1996 года.
      "Да что же этот мерзкий Кондратьев, и в огне не горит, и в воде не тонет, и столько из-за него неприятностей...", - думал Гнедой, расхаживая по огромному каминному залу взад-вперед... Он хотел шикарно отпраздновать Новый Год, были приглашены весьма любопытные гости, среди которых в обязательном порядке были и Михаил с Ларисой. Очень ему нравился этот тройственный союз. Пресыщенный женщинами Гнедой уже не знал, что бы ему изобрести погаже и поомерзительней. На эту ночь он наметил групповой секс. Ларису они с Михаилом должны были трахать одновременно, а при этом действе должны были присутствовать приглашенные на праздник проститутки. Уже были продуманы наряды, он долго думал, под какую музыку будет происходит акция, а то, что обязательно под громкую музыку, он точно решил. Готов был маскарадный костюм и для него самого - кроваво-красный дед-морозовский халат до пят, под которым был костюм Адама. Лариса же должна быть Снегуркой, а Михаил - Новым Годом. Нижнее белье должно было быть заранее снято. Дед Мороз, Снегурочка и Новый Год должны были плясать тарантеллу в середине хоровода из полуголых блядей, а затем устроить игрища на ковре. Все это должно было сниматься на видеокамеру, а затем, утром под шампанское просматриваться всеми участниками спектакля... Его не волновало то, что терпению Михаила или Ларисы может прийти конец, они были так щедро вознаграждены за свои постыдные роли, что он был уверен в своей безнаказанности и на этот раз. Хотя они оба, естественно, не были поставлены в известность о новых планах хозяина. Похабное действо должно было стать для них новогодним сюрпризом.
      Грандиозное представление готовилось, с музыкой, живописными деталями. И на тебе - такие неприятные известия под самый праздник...
      Жуткая досада овладела Гнедым. К тому же, к досаде примешалось недоумение - он толком не знал, что ему делать дальше. Ссориться с Черным было чревато, ссориться с Ферзем тоже. К счастью, Ферзь в настоящее время укатил встречать Новый Год куда-то в теплые моря, а до того тоже месяца два мотался по заграницам и вообще был не в курсе неудачного покушения на Кондратьева.
      "Вообще, я что ли, виноват в том, что поганый Нырок оказался ни на что не годен?", - пытался утешить себя Гнедой. - "И этот старый мудак Паленый отказался от заказа тоже по моей вине? Что мне, самому лезть в зону, чтобы пришить этого ваньку-встаньку?" И тем не менее перед глазами стояла ослепительная улыбка Ферзя, и предновогоднее настроение сходило на нет...
      Гнедой уселся в кресло и задумался...
      Придумать он, однако, ничего не смог. Положение было крайне неприятное и двусмысленное. И давно ему не приходилось быть в таком положении. Он кичился своей хитростью и изворотливостью, гордился тем, что он, прирожденный трус и подлец, получивший при первой ходке в зону погоняло Гнида, потом аккуратно переделанное им в Гнедой, стал авторитетом, руководителем довольно крупой преступной группировки. Сел он в двадцатидвухлетнем возрасте по позорной сто семнадцатой статье за изнасилование. Быть бы ему петухом, если бы тогда за него не вступился в зоне тот самый Ферзь, угадавший в молодом трусливом и угодливом зэке те черты, которые могли бы пригодиться ему в будущем. И пригодились - время Гнедого пришло, из жалкого насильника он превратился в уважаемого в своих кругах человека. Он сумел создать себе легенду - пригодился курс обучения в театральном институте, откуда он был отчислен за развратное поведение. Он окружил себя завесой таинственности, люди, подчиненные ему, были уверены, что за его спиной два убийства, хотя он не смог бы прирезать и курицу. Один раз, правда, случай помог ему. Он попал за решетку за убийство, которого он вообще не совершал. Поначалу бившийся на Петровке об стену головой от отчаяния, Женя Шервуд, вдруг призадумался и понял, что ему пригодится эта крутая статья. Он признался в несовершенном им убийстве и был осужден на восемь лет. Тем временем уже через полгода адвокаты, нанятые Ферзем, без труда доказали, что Шервуд убийства не совершал, что полностью соответствовало действительности, и он вышел на свободу. Сам же он, подмигивая дружкам, намекал, что убил того мужика он, просто жить надо уметь и влиятельных друзей иметь. Так появилась первая легенда... Затем, лет через пять, Гнедой пошел ва-банк, желая укрепить свой авторитет. Он взял на себя убийство директора автобазы, которое совершил его кореш Фикса. Игра удалась на славу. Гнедой был оправдан и выпущен из-под стражи в зале суда, и в это же время Фикса, вина которого была доказана, был зарезан нанятыми Гнедым людьми. Так появилась вторая легенда о кровавом жестоком убийце, мастере уходить от наказания... К мнению Гнедого стали прислушиваться... В девяностом году Ферзь поручил ему крупное дело, контроль над многочисленными торговыми точками западного района Москвы. Они поделили сферы влияния с другим протеже Ферзя, полной противоположностью Гнедого, Расцветаевым по кличке Славка-Цвет. Цвет был прирожденный бандит, убивать и грабить было для него удовольствием. Мрачный, угрюмый, не умеющий связать двух слов без отборного мата, проведший полжизни за решеткой, с украшающим лицо страшным шрамом, он вызывал у Гнедого одновременное чувство страха и ненависти. Он постоянно пытался скомпрометировать его перед паханом. А в девяносто втором году он, разумеется, с согласия чем-то разгневанного на непокорного Цвета Ферзя, не погнушался доносом на него в прокуратуру, в котором он сообщал, где Цвет хранит оружие и наркотики и где его можно взять тепленького. Цвет догадывался, кто заложил его. Осужденный на два года за хранение оружия, он готовил расправу над предателем, но в зоне в потасовке убил человека и получил за это новый срок. Месть была отложена...
      О трусости и подлости Гнедого не знали только его подчиненные. Они боялись его как огня. А уж с ними он умел обращаться, тут его изощренная жестокость не знала предела. Этот постоянный глум над окружающими его людьми стал неотъемлемой частью его жизни. Над ним, хилым избалованным ребенком и подростком немало издевались в школе и во дворе, теперь пришла его пора издеваться. Начитанный, нахватанный, имевший знакомых в творческих кругах Шервуд, знал, что, как и где сказать, чтобы произвести впечатление на окружающих. Где нужно показать себя настоящим аристократом, а где подчеркнуть, что рядом сидящий для него что-то вроде собаки, которой и вовсе стесняться не нужно. Можно раздеться догола, издать любой непристойный звук, сказать, все что угодно, оскорбить находящегося рядом любым возможным способом, чтобы он понял свою незначительность и ничтожество перед таким человеком, как он...
      А вот авторитеты прекрасно знали цену Гнедому. Тот же Черный понимал, что это очень слабое звено в группировке Ферзя, и через него вполне можно делать свои дела, можно надавить, припугнуть, можно и подкупить жадного и практичного Гнедого. Так же получилось в случае с злополучным капитаном Кондратьевым. Гнедой теперь был уже не рад, что связался с ним. А уж если связался, надо было сразу дать отпор Черному. А вот на такое он никак не был способен. Один спокойный уверенный басок Черного вызывал у него трепет, этот человек был способен на все, и Гнедой прекрасно знал, что против него он полное ничтожество.
      - А пошли они все к матери, к той самой известной всем матери! - вдруг громогласно провозгласил Гнедой, встряхнул головой и стал расхаживать взад-вперед по залу. "Кто они все вообще такие?" - подумал он, сделав добрый глоток любимого виски "Джонни Уолкер" - блэк лейбл и попытавшись с презрением подумать о всех этих авторитетах. Для Ферзя он, слава Богу, тоже кое-что сделал, никак не меньше, чем звероподобный Славка-Цвет, так что, ничего он ему не сделает, поворчит, и все... Гнедой не такой человек, он порой Ферзю такие неожиданные сюрпризики и подарочки преподносит, вроде тех ста штук баксов в девяносто втором году. Так, ни за что, ради уважения, чтобы поднять настроение... А Черный просто мужик, злой отвратительный мужик. Смелый, конечно, слов нет, но мало ли кто смелый. Он не человек, он животное, хищник, кровавый хищник... Но его надо бояться, как вырвавшегося из клетки тигра или леопарда. И каждый дорожащий своей жизнью забоится. Ничего не боится только набитый дурак. И нечего его дразнить, надо оставить этого придурочного капитана в покое. На кой хрен он ему сдался? Или нет, пускай им Лычкин занимается. Он все равно его в покое не оставит, до такой степени ненавидит, и он, и Лариса... А в крайнем случае он и перед Ферзем не ударит лицом в грязь, а Черному выложит Лычкина, как на тарелочке... Отлично, отлично, а ещё говорят, что алкоголь притупляет мозг... Нет, наоборот, благородные напитки просветляют мозги благородных людей...
      - Эй! - хлопнул он в ладоши, и в комнату заглянуло румяное лицо горничной. - Как там гуси-поросята поживают?
      - Все готово, Евгений Петрович, просим к столу! - залепетала горничная.
      Не успела она это произнести, как Гнедому сообщили, что приехали гости.
      ... Компания получилась более, чем оригинальная. Четыре полуголые шлюхи, Михаил с Ларисой и он сам. Михаил был в красной рубашке, на груди которой серебряными цифрами было написано 1996, Лариса - в серебристом, до пят платье Снегурочки. Сам Гнедой вышел к гостям в халате Деда Мороза, с седой бородой и в остроконечной шапке. За ним телохранители несли мешок с подарками. Гнедой стал вытаскивать из мешка флаконы французских духов, которыми одаривал каждую даму, снабжая презент долгим засосом в губы. Особенно долгим был поцелуй Ларисе. Он уже несколько месяцев сожительствовал с ней, при этом сохраняя серьезный деловой вид в отношениях с Михаилом. Сегодня же он решил дать себе воли. Он подарил Лычкину бутафорскую саблю в красивых ножнах, которую порекомендовал тут же надеть на себя, подвесив к поясу. Такую же саблю прицепил и на свой пояс...
      Затем началось застолье. Пить он заставлял всех помногу, лишь сам только пригубливал после каждого тоста...
      Пробили куранты. Наступил Новый Год.
      Гнедой погнал всех во двор, где они устроили фейерверк с петардами, хлопушками, бенгальскими огнями и шампанским.
      А после этого он отвел душу. В нескольких комнатах шла настоящая вакханалия. Трахались все на глазах друг у друга, телохранители совокуплялись с приглашенными проститутками, одну из них имел он сам, а потом, чем-то крайне недовольный и раздраженный, жестоко избил её на глазах у всех и выгнал из дома. Он пинками провожал её до двери, сопровождая экзекуцию отвратительной бранью.
      - Ни машины, ничего не получишь, шалава! Не умеешь общаться с людьми искусства, так получи! Валяй отсюда по морозцу! Пешком попрешься до Москвы, тебе мало не покажется!
      - За что? - отчаянно рыдала проститутка. - Что я сделала?
      - Ничего не сделала, вот именно - ничего не сделала, - закричал Гнедой, схватил флакон с французскими духами, который сам же ей подарил и стал вытрясать его содержимое ей на голову. - А надо делать, тебя для чего сюда пригласили? Чтобы ты делала все, что надо для полноценного отдыха серьезных людей. А ты... привыкла общаться со всяким быдлом... Пошла вон, скажи спасибо, что без шубы тебя не отправляю, надо было бы в твоем платьице, да по морозцу! Добрый я слишком, все этим и пользуются... Пошла вон! Эх, собачек, что ли, на тебя спустить, чтобы они порвали тебя? хитренько улыбнулся Гнедой.
      - Не надо! - завопила проститутка, бросаясь перед ним на колени, вспомнив мигрирующих по его участку злобных ротвейлеров и стаффордширов.
      - Не надо, - проворчал Гнедой. - Ладно уж, пользуйтесь добротой старого дяди Жени. Эй, вы, проводите шалаву до ворот... А все же надо было бы спустить для острастки...