- Странно, - пожал плечами Борис. Он находился в состоянии какой-то прострации. Он вообще не представлял себе, что такое может быть на свете... После вчерашней прекрасной прогулки с Оксаной на лыжах они оказались в этом омерзительном зловонном болоте, населенном злобными страшными обитателями. И кто из троих был страшнее, от кого вероятнее всего было бы ждать беды, он бы затруднился ответить. И самым странным было то, что эта Ядвига знала его фамилию... Впрочем, он, как человек резонный, находил всему этому вполне реальное объяснение - она знала его покойного отца, и здесь - на проложенной в глухом лесу лыжне она совершенно случайно встретила его... А уж что там между ними в прошлом было, об этом он мог только догадываться, вряд ли что-нибудь хорошее... И он вспомнил, где видел её, неожиданно вспомнил ещё вчерашним вечером... Эта женщина была тогда, в девяносто третьем году, в аэропорту Внуково, она глядела на них с матерью своими большими зелеными глазами, словно хотела прожечь их...
      Он укорял себя за то, что он поведал этой Ядвиге о том, что мать Оксаны зажиточная предпринимательница Краснова, что дал ей её номер телефона... Но, с другой стороны, может быть, и правильно поступил, ведь это могло стать их единственным шансом на спасение. Если эти люди желали им зла, то они могли польститься на большой выкуп... А если не желали? Просто так странно вели себя? А после того, как он рассказал, им пришла в голову мысль о выкупе? Нет... Нет... Безусловно, что-то тут не так... И не так все просто... И он поступил совершенно правильно...
      Мысли роились в его голове, не давая возможности расслабиться и подумать обо всем как бы со стороны... Как уж тут думать объективно, когда он заперт тут, в холодном сарае, а Оксана... Она там, в этом страшном доме, ей ещё хуже, чем ему, его нежной наивной Ксюше... Что они там с ней могут сделать?
      Словно прочитав его мысли, Матвейка сказал:
      - Что она там с ней может сделать...
      - А? Что? - встрепенулся Борис.
      - Я говорю, Ядвига баба крутая... Мы с отчимом её ужас как опасаемся... Если ей кто-то не показался, она на многое способна...
      - Да?
      - А как же? Ты вот что, мил человек, помоги мне развязаться... А потом как-нибудь вдвоем попытаемся отсюда выбраться. А то потом поздно будет...
      - Да ты же бешеный, от тебя-то что можно ожидать? Видел я тебя вчера, какой ты...
      - Да это так, нашло что-то... Говорю же, припадкам подвержен. Больной я. А вообще-то, я вижу, вы ребята хорошие, порядочные... Я хочу вам помочь...
      - А за что она тебя сюда?
      - Как за что? Заступился за твою кралечку, когда она её по рукам и ногам связала и привязала к железной кровати... Вот и получил...
      - Да? - с чувством брезгливой жалости оглядел его Борис. "Может быть, и правда развязать его? Выбираться-то отсюда надо..."
      - Конечно! - почувствовав в нем какую-то слабинку, вдохновился Матвейка. - Ты не гляди, что я вчера тут творил... Это я так, сдуру, в припадке опять же, посиди тут в четырех стенах с такой бабой, поневоле озвереешь... А так я добрый, сам видишь, Богом обиженный, что с меня взять? А она... сущая ведьма... Глаз у неё дурной. Ну, что же ты?
      Борис внимательно поглядел на своего собеседника и отвернулся в сторону.
      - Ну? - горячился карлик.
      - Нет, не верю я тут никому, - тихо произнес Борис. - Сиди, как сидишь, так оно надежнее... Все равно она придет за мной, нечего ей тут меня держать, смысла нет...
      - Дурак, она же помешанная, бешеная..., - уже с лютой злобой в больших глазах пытался увещевать его Матвейка. - Она на все способна...
      - Так же, как и ты, - буркнул Борис и отвернулся к стене...
      ... Проходили часы, никто за ним не приходил. Четыре стены, холод, сырость и полная неизвестность... Борис стал испытывать чувство отчаяния...
      Матвейка мрачно молчал, вертелся на полу со связанными членами, потом засопел, как будто заснул...
      "Что с Оксаной? Что с ней?" - буравила мозг Бориса неотвязная мысль. Ему хотелось кричать, стонать, выть... Он не знал, что ему делать... И тут Матвейка подал голос.
      - Развязал бы, а? - тихо и жалобно произнес он в кромешной холодной тьме.
      И Борис в неком сомнамбулическом состоянии пошел на этот голос и окоченевшими от холода пальцами стал развязывать веревки на руках Матвейки...
      9.
      ...Глухой декабрьской ночью в окно домика на окраине подмосковного маленького поселка постучали.
      - Кого черт несет? - раздался из домика хриплый бас.
      - Свои... Открой, Федор, - ответил с улицы женский голос.
      - Кто свои? - недоумевал хозяин. - Нет у меня своих.
      - Это я, Ядвига...
      - Ядвига? Какого тебе рожна надо? Соскучилась, что ли? - хохотнул Федор.
      - Дело есть, открывай...
      Через пару минут дверь со скрипом открылась...
      ...Хозяином этого неказистого домика был некто Федор Закурдайло, личность темная, угрюмая. Его знали в окрестных деревнях, как пьяницу, драчуна и хулигана. Жил он один, пил горькую, подрабатывал различной халтурой, впрочем, делать умел все - и машину водить, и лес валить, и крыши крыть... А потому и не бедствовал... Но все деньги пропивал... Знали о нем, что он в свое время забил насмерть свою жену, а затем отсидел за это восемь лет... Впрочем, вышел оттуда как огурчик...
      Знала Закурдайло и Ядвига. Они частенько встречались на рынке, где он помогал торговцам грузить товар, а потом там же напивался в усмерть и устраивал кровавые побоища. И Ядвига решила обратиться к нему...
      В загашнике Ядвиги на всякий пожарный случай лежала тысяча долларов. И она решила предложить их Закурдайло за его услуги...
      Не откладывая дело в долгий ящик на последней электричке она приехала к нему домой. И ей повезло. Закурдайло оказался трезв.
      - Тысячу баксов хочешь? - спросила она напрямик продиравшего глаза мужика.
      - Ага... Хочу. Что надо?
      - Машина нужна, пристанище нужно...
      - Пристанище - вот, - показал здоровенной ручищей на свою заплеванную халупу Закурдайло. - А тачка...
      - Угнать надо...
      Он немного подумал.
      - Председательский УАЗик пойдет? Пойдет..., - ответил на свой вопрос сам. - Председатель с вечера в дупель валяется. А ключ у него в замке торчит. Я проходил мимо и поинтересовался. А и впрямь пригодилось, как в воду глядел. Куда ехать?
      - Сначала ко мне. Возьмем там груз, кое-что к тебе, кое-что в другое место...
      - Не дороговато ли платишь за такие услуги? - усмехнулся Закурдайло.
      - Это смотря какой груз, - усмехнулась и Ядвига.
      - Никак живой? - понял Закурдайло.
      - Догадлив ты, Федя...
      - А тогда дешевато.
      - Тогда пока. Извини, что разбудила...
      - Я согласен, - мгновенно отреагировал Закурдайло. - Тачка нужна прямо сейчас?
      - Немедленно.
      - Ща оденусь и пойдем.
      ... План Ядвиги был прост. Они с Закурдайло брали Оксану и Бориса. Бориса отпускали домой вести переговоры с Красновой о деньгах, Оксану же везли в дом Закурдайло. Борис должен будет привезти деньги в условленное место и передать их Закурдайло. А потом... Ядвига была готова на все. Опасный свидетель должен был исчезнуть. Отец и Матвейка? Пропади они пропадом, пусть живут, как хотят... А взамен денег Борис бы получил сведения о местонахождении Оксаны...
      В плане, разумеется, была масса изъянов, было много риска, но без риска такие дела никто не делает. Но зато были и плюсы - и прежде всего, внезапность действий. И главное - появление живого и здорового Бориса после того, как поступили сведения о его гибели. Раз остался в живых Борис, значит, будет жива и Оксана...
      Опасно было иметь дело и с Закурдайло, но он был именно тем человеком, жизнь которого, по мнению Ядвиги не представляла никакой ценности. Застрелить этого зверюгу, забившего в свое время насмерть свою жену, который, вне всяких сомнений, поспешит наложить свою волосатую лапу на полученные деньги, было благим делом. Главное, оказаться проворнее и круче его. И Ядвига была готова к этому... Она твердо решила в корне переменить свою окаянную жизнь.
      - Обманешь, урою, сама понимаешь, - криво улыбаясь, ласковым голосом предупредил Закурдайло, натягивая тулупчик на свое могучее тело.
      - Не боись, не обману, - ответила Ядвига. - Какой мне резон?
      - Резон обмануть всегда найдется. Только не советую. А там, сама соображай.
      Семимильными шагами в ботинках сорок седьмого размера с развязанными шнурками шагал Закурдайло по свежевыпавшему снегу. А за ним еле поспевала Ядвига.
      - Везет тебе, девка, - осклабился Закурдайло, показывая мощной ручищей на бесхозно стоящий УАЗик. - Председатель пьяный вдребадан. Если бы в гараж загнал, сложнее было бы... А тут прямо как на заказ... Карета подана... Ща, погоди только, береженого Бог бережет.
      Он поднял валявшийся около колеса машины комок грязного снега и замазал этой грязью оба её номера.
      - Так-то лучше, - хохотнул Закурдайло. - Совсем-то сорвать тоже опасно. А ну, постой-ка на стреме, прогрею двигатель...
      ...Уже через несколько минут Ядвига сидела в холодном салоне УАЗика рядом с весело улыбающимся Закурдайло.
      - Все туфта, деваха, мне много за делишки твои темные не дадут, я не в курсе твоих планов, а на пару годочков я и сам не против к хозяину наведаться. Устал... Надо жисть свою как-то разнообразить...
      - Не поедешь к хозяину, если все по уму сделаем. В Сочи поедешь, к морю, к солнышку...
      - На штуку баксов сильно-то не разгуляешься, - заметил Закурдайло. Прибавить бы надо...
      - Я предлагаю столько сколько у меня есть. Вешать лапшу не хочу...
      - Сама-то, небось, эту бодягу не из-за таких башлов затеяла. Знаю я тебя, ты лисица ещё та, все на морде твоей хитрой написано..., - говорил Закурдайло, умело ведя УАЗик по занесенной снегом проселочной дороге.
      Умение умением, но дорога была настолько занесена, что на одном повороте машину занесло, и она въехала в сугроб. И выехать из него у Закурдайло никак не получалось.
      - Погода больно никудышная, - оправдывался он, предпринимая отчаянные попытки вывести машину. Ядвига вылезла из машины, стала толкать, но не хватало сил.
      - Слабосильная ты, - заметил Закурдайло. - Чуть-чуть бы еще, и выскочили бы... Сама водить не умеешь? Сцепление сумеешь выжать, а я бы подтолкнул...
      - Водила когда-то в Дубоссарах. Попробую...
      Так и сделали. Ядвига села за руль, а Закурдайло стал толкать машину своими мощными ручищами. И, наконец, им удалось вывести машину из снежной каши... У Ядвиги появилась шальная мысль оставить Закурдайло здесь, а самой поехать за Оксаной и Борисом, слишком уж опасен был Закурдайло, и её постоянно мучили сомнения, не совершила ли она роковой ошибки, вообще связавшись с ним. Но, немного подумав, она отбросила эту мысль и притормозила.
      - А я было думал, умотаешь, - сказал Закурдайло, садясь за руль.
      - Дурак ты, Федор. По себе других судишь. Зачем это мне? Не только тачка, помощь твоя нужна, сказала же...
      ... И вот, в кромешной тьме, потеряв около часа времени, они подъехали-таки к домику Ядвиги. Ядвига заперла собаку в маленький сарайчик и впустила во двор Закурдайло.
      - Слушай сюда, Федор, - сказала Ядвига. - Вон там сарай. Там сидит один паренек. Крути его и тащи в машину. Там же Матвейка лежит связанный, братан мой, на него внимания не обращай. Держи вот фонарик. Сделаем это, скажу, что дальше делать.
      - Разберемся по ходу пьесы, - пробасил Закурдайло и, взяв фонарик, решительно направился к сараю.
      - Погоди-ка, сейчас открою...
      - А чо открывать, - презрительно фыркнул Закурдайло, светя фонариком на сарай. - Дверь-то нараспашку открыта. Видать, сквозанул твой заложник, нас не дождавшись...
      Ядвига закусила от досады губу, не произнесла ни слова. Лишь резко выхватила из руки Закурдайло фонарик и бросилась в открытую дверь.
      На полу сарая лежал без движения Борис, лежал на спине, раскинув в стороны руки. Ядвига подошла ближе и посветила ему на лицо. На лбу был огромный кровоподтек.
      - Во дела-то..., - произнес озадаченный Закурдайло. - Ну впутала ты меня, деваха, в какую-то уголовщину... Поеду-ка я отсюда подобру поздорову...
      - Перетрухал, мужичок? - презрительно произнесла Ядвига. - Так катись тогда, сволочь... А ещё крутого из себя строит... Сам черт ему не брат! Вали, вали, не заплачу...
      Сама же встала на колени перед Борисом и стала вслушиваться, дышит ли он.
      Закурдайло, стоя сзади, бормотал что-то, вытаскивая из кармана тулупа сигареты.
      - Да заткнись ты, зараза! Дай послушать... Жив! - вдруг крикнула она, неожиданно почувствовав огромный прилив радости. - Дышит, слышь, Федор, он дышит! Помоги. Взяли вдвоем и тащим его в машину... Да что ты стоишь как пень? Ну!
      - И куда мы его повезем? - хмыкнул Закурдайло.
      - Как куда? В районную больницу.
      - И что ты там скажешь, интересно было бы узнать? Я, правда, не знаю, как он сюда попал. Но полагаю, что дело тут очень даже нечистое... Подзалетим с тобой, девка, ох, подзалетим...
      - Тебе-то что? Я за тобой пришла, попросила поехать со мной, ты отвез раненого в больницу. За эту работу, которая стоит максимум полтыщи рублей, получишь, штуку баксов. Заодно, и перед председателем оправдаешься, что его УАЗик угнал, скажешь, срочное дело было для спасения человеческой жизни...
      - Чего мне перед ним оправдываться? Он бы и так мне ничего не сказал... Ну... а насчет дела... Если так, давай, поехали... Тебя только жалко, дура ты...
      - Дура не дура, я заказываю, я плачу. Бросай свою сигарету, бери его...
      - Мне что? Я дотащу...
      Из груди Бориса тем временем раздался слабый стон.
      - Давай, Феденька, давай, спасем парня, - говорила Ядвига. - А то помрет, грех на душу возьмем... - В этот момент она совершенно забыла о всех своих кровавых и корыстных планах, она думала только об одном - чтобы этот парень, так похожий на Андрея, остался жив.
      - Малахольная ты какая-то, дело серьезное затеяла, а сама... А кто это его, кстати, так? Братан твой, симпатяга, небось?
      - Небось, - мрачно ответила Ядвига. - Хватит болтать... Бери его подмышки и тащи...
      Закурдайло нагнулся над раненым, взял его подмышки и потащил из сарая. И уже подтаскивал к машине, как вдруг с крыльца темного дома послышался скрипучий голос.
      - Положи на снег...
      - А? - встрепенулся Закурдайло, оборачиваясь.
      ... От снега ночь была довольно светлой. И было очень хорошо видно, как на крыльце дома стоит с короткоствольным ружьем в руках карлик Матвейка. Дуло ружья было направлено прямо в лоб Закурдайло.
      - Не балуй, не балуй, парень хороший, - зашептал Закурдайло, остолбенев от неожиданности.
      - На снег! - закричал карлик. - Стреляю!
      Закурдайло медленно положил Бориса на снег и замер, ожидая дальнейшего развития событий.
      А события развивались так. Со сжатыми кулаками Ядвига медленно шла по направлению к дому, что-то шепча себе под нос.
      - Остановись! - скомандовал Матвейка. - Не пожалею!
      - Пожалеешь, паскуденыш, ох, как пожалеешь... Положи ружье, тварь. Убьешь, подохнете тут с папашей как крысы...
      - Не подохнем, - вдруг широко улыбнулся Матвейка. - У нас теперь другая хозяйка есть. Молодая, красивая, а тебя, ведьму, можно и в расход пустить...
      - Ты что, ее..., - с ужасом спросила Ядвига. - Ты... зараза...
      - Я её не трогал, - с гордостью произнес Матвейка. - Я её берегу. Пока. Я жениться на ней собираюсь. Нравится она мне, понимаешь? Мне пятьдесят первый год пошел, а что я в жизни видел? Я только один раз женщину имел... Двадцать лет назад, там в Дубоссарах одну шлюху вокзальную... А чем я хуже вас? Что от пьяной мамаши уродом родился?
      - Не в том дело, что уродом, - шептала Ядвига, глядя на дуло ружья, направленное на нее. - Ты придурочным ещё родился... Соображать не умеешь. Ее же будут искать. Ее же тут найдут...
      - Ну и что с того? Я ей ничего плохого не сделал...
      - А ему? - показала она на лежащего на снегу и тихо стонущего Бориса. - Ему ты, сволочь, тоже ничего плохого не сделал? Он живой пока, мы его в больницу хотим отвезти. Чтобы греха на нас не было. Да и тебе лучше, а то за мокруху сядешь...
      - А мне что, здесь лучше? Там хоть люди будут, поговорить будет с кем. Но пока не посадили, я хоть несколько денечков как человек поживу, блаженно улыбнулся он.
      - Да ты дурак, ты сумасшедший дурак... Что ты городишь, пустомеля? Ты на кого хвост поднимаешь? Я тебе скажу... Я вот что скажу, - оглянулась она было на насторожившегося Закурдайло. - Эта девушка дочь миллионерши. Я хотела за неё богатый выкуп потребовать. Даже больше скажу - уже потребовала, и она согласна... Очень богатый выкуп... Все бы зажили, как люди...
      При словах о миллионерше Закурдайло вздрогнул и бросил мимолетный хитренький взгляд на Ядвигу.
      - Зажили бы, - расхохотался Матвейка. - Ты бы все денежки прикарманила и умоталась бы от нас, убогих... Ты уж всех-то вокруг себя за дураков не держи. Не одна ты такая умная...
      Да, не так уж глуп этот инвалид... От того, что он обо всем догадался с такой легкостью, Ядвигу охватило чувство жуткой досады, граничащим с закипающей в груди бешенством.
      - Положи ружье, зараза..., - прошипела она и, презрев опасность, медленной, но уверенной поступью пошла прямо на Матвейку.
      - Остановись, остановись, - шипел он в свою очередь. Его указательный палец лежал на курке короткоствольного ружья.
      А Ядвига продолжала идти к крыльцу.
      - Эй, ты, обалдела, - решил вмешаться и Закурдайло, сообразив, что, если её убьют, ему придется срочно сматываться, и не получит он своего обещанного гонорара. - Брательник-то твой, видать, ухарь ещё тот... Поберегись, девка...
      - Плевать на него, гада, - шипела Ядвига, продвигаясь к крыльцу. Ненавижу его... Я его голыми руками возьму...
      - Остановись! - громко крикнул уже напуганный Матвейка.
      Этот громкий крик словно подхлестнул Ядвигу. Она резко дернулась с места и бросилась к крыльцу...
      ... В ночной тишине грянул оглушительный выстрел...
      10.
      - Какая теплая сегодня погода, - произнес Саша, сидя в машине Лозовича. - И не скажешь, что сейчас декабрь. Вот судя по запахам, словно март... Весной пахнет, Владимир Игоревич...
      - Какой там весной? - пробурчал Лозович, умело маневрируя по занесенным снегом сельским дорогам. - Жуткий кошмарный декабрь, со снегом и заносами... И так-то ехать невозможно, а эти ещё лихачат, выпендриваются... Зло берет только...
      - Я не совсем в том смысле, - возразил ему Саша. - Понимаете, у меня всегда весной на душе была какая-то тревога, пробуждались всякие воспоминания, мысли... Даже парадоксальные на первый взгляд... А сегодня у меня просто жуткая, невероятная тревога на душе. Как будто что-то давит, гнет к земле... То есть, с одной стороны, тяжело на душе, а с другой, наоборот, легко... Как будто я вижу свет в конце длинного темного тоннеля...
      - Вы если можно, поконкретнее, Саша. Вы вот сказали, что вам кажется, мол, Борис - это ваш сын. Но почему вам так кажется? Ведь я вам показал его фотографию, и у вас ничего в душе не шевельнулось. Хотя, ведь он действительно очень похож на вас... А вот от запахов, дуновения теплого ветра у вас в душе что-то происходит...
      - Я, наверное, не совсем нормальный человек, - безо всякой обиды, улыбаясь, произнес Саша. - Да, что-то мне эта фотография ни о чем не говорит... Я не чувствую человека на ней. Это неживой клочок бумаги... Это нечто абстрактное, Владимир Игоревич... Не узнаю я этого человека...
      - Так, Саша... Вот мы подъезжаем к этой самой станции Машкино, где я обнаружил эту самую газету... Вы не волнуйтесь, не напрягайтесь... Походим с вами по станции, погуляем, покурим... Вот и все. Вспомните, так вспомните, не вспомните, так и не надо. Я тогда другими методами буду действовать... Найдем эту вашу Ядвигу Козырь... Не поздно бы только было, тяжело вздохнул он. - Но от вас ничего не требуется... Дышите, вдыхайте запахи теплого западного ветра...
      Он припарковал машину около облезлого зданьица станции. Ветрено, грязно, серо... Идет мокрый снег... Однако, действительно тепло как-то по мартовски...
      Они зашли в здание станции, затем вышли на перрон. Саша шел в своей теплой зимней куртке "Аляска", с непокрытой седой головой, заложив руки за спину и о чем-то напряженно думал... Иногда он даже закрывал глаза, а потом резко открывал, чтобы не наткнуться на что-нибудь...
      Лозович шел за ним, отставая примерно на шаг, чтобы не мешать ему думать и вспоминать...
      Вдруг Саша остановился как вкопанный. Крепко зажмурил глаза, сжал кулаки...
      - Что с вами? - встревожился Лозович. - Вам плохо? Пойдемте тогда в машину... А то попадет мне тогда от вашей Веры, если вам тут из-за меня плохо станет?
      - Мне..., - пробормотал Саша. - Нет, нет, мне не плохо... Я нормально себя чувствую, мне просто страшно... Я не знаю, от чего, только очень страшно... Я боюсь всех людей, идущих навстречу, мне кажется, они желают мне зла... Почему у них такие злые, ожесточенные лица, почему они не радуются жизни, как я? Что с ними происходит?
      - Да нормальные у них лица, - сказал Лозович. - Обычные серые лица обитателей Подмосковья. Не злые, а усталые, озабоченные... Чему им радоваться? Сами вокруг поглядите, есть тут чему радоваться? Мрак один...
      - Да, да, да, - вдруг громко закричал Саша. - Мрак, мрак один... Темнота и мрак! И боль, жуткая боль... Меня ударили по голове, и мне было очень больно... А потом ещё били, били, постоянно били. За все - за то, что хочу есть, за то, что не так посмотрел, не то сказал... За то, что не знаю, как меня зовут, как моя фамилия... Все били, и бомжи, такие же, как я, и милиционеры, и обычные граждане... Я несколько лет так прожил, Владимир Игоревич... Из меня выбили все человеческое... Я постоянно хотел есть, мне было страшно холодно, я был всегда болен, у меня болели сердце, голова, живот, руки, ноги, происходили страшные рези в желудке от недоедания, от того, что я жрал всякую гниль... И постоянно били... Так я жил, пока меня не подобрала около своего дома Вера Петровна, святая женщина... - Он хлопал длинными ресницами, и из его небесно-голубых глаз по бледным щекам текли слезы. - Мне так с ней хорошо... Я наслаждаюсь каждой минутой общения с ней... А сегодня я убежал с вами из дома... Она заботится обо мне, она лечит меня, одевает меня...
      - Вы же сами выразили желание, - возразил было оторопевший от этого пронзительного излияния души Лозович.
      - Я сам, сам захотел помочь вам... Да, эту газету держала в руках злая женщина... От неё пахнет злом... Может быть, конечно, она и не злая, эта женщина, - вдруг поправил себя он, глядя в землю, - но сейчас она желает зла... Смерти желает... По крайней мере, желала в тот момент, когда держала в руках газету и тыкала в неё булавкой или иголкой..., - уточнил он, находясь в жутком нервном возбуждении.
      - Чьей смерти? - никак не мог войти в его образ мысли Лозович.
      - Смерти Бориса... А я не хочу, чтобы Борис умирал... Он молодой, он должен жить... Он мой сын... Сынок он мой, понимаете вы, Владимир Игоревич?!!
      На сей раз он закричал настолько громко, что прохожие стали оборачиваться на них. А с правой стороны перрона к ним направился долговязый дежурный милиционер.
      - Что тут происходит? - спросил он, хмуря жиденькие бровки.
      - Не беспокойтесь, сержант, - взял его за руку повыше локтя Лозович. - Производится следственный эксперимент. Я полковник в отставке Лозович, в настоящее время предприниматель, директор ресторана. Помогаю своему находящемуся в больнице другу, частному детективу Савельеву вести дело о похищении людей. Этот человек болен...
      - Документы ваши и его, - мрачно пробасил сержант.
      Лозович протянул ему свои документы. Тот ознакомился.
      - Теперь его...
      - Нет у него документов, - яростно зашептал Лозович. - Он больной человек, я провожу...
      - Пройдемте тогда со мной. Вы не сотрудник органов, у вас обычный российский паспорт, у него вообще ничего нет... А ну-ка, гражданин... сделал он шаг по направлению к Саше. И тут произошло то, чего Лозович никак не мог предполагать. При приближении милиционера Саша резко дернулся, словно ужаленный змеей и бросился бежать по перрону. Сержант припустился за ним. Лозович следом... Как раз в это время к перрону подошла электричка, следующая в сторону Москвы.
      - Стой! Стой! - кричал сержант, почти уже догоняя на своих здоровенных ногах несчастного Сашу.
      - Не надо!!! - кричал тот. - Не трогайте меня! Владимир Игоревич, помогите же...
      Сержант уже хватал за рукав куртки Сашу, как Лозович ловким приемом сбил долговязого сержанта с ног. Тот мгновенно вскочил и вытащил из кармана пистолет. В это же самое время Саша нырнул в уже закрывающиеся двери электрички, и они захлопнулись. А Лозович с разворота выбил ногой пистолет из рук сержанта и закричал изо всех сил:
      - Стоп-кран! Кто-нибудь, в электричке, рваните стоп-кран!
      Но его уже никто не слышал. Электричка умчалась вдаль.
      - Придурок, - процедил Лозович. - Придурок ты и дебил, будь ты проклят. - Он подобрал с земли пистолет и сунул его сержанту. - На, подавись, веди в отделение... Вылетишь с работы, я тебе это гарантирую...
      - Это мы ещё поглядим, - отвечал сержант. - Сам сядешь за нападение при исполнении... А я делал то, что мне положено...
      - Тебе положено старух с пучками зелени задерживать около станции и деньги с них вымогать, - рассвирепел Лозович. - А я точно сяду, и причем сяду за то, что тебя сейчас прикончу без всякого оружия... Попробуй только своей клешней до меня дотронуться... Забирай свою пушку и пошли... В МУР надо срочно звонить, мы с ними параллельно действуем, тут серьезное преступление совершено... А ты ходишь тут по перрону как маятник, вместо того, чтобы дело делать... А преступнику прикончить тебя дело совершенно плевое, это уж я тебе точно говорю. Подожди, дай-ка я позвоню со своего сотового, время нельзя тратить...
      Он сунул было руку в карман дубленки за телефоном, но сержант крикнул, направив на него пистолет:
      - Руки! Стрелять буду!
      Тем не менее, из чувства осторожности решил воздержаться от каких-либо более решительных действий. Этот пожилой седой человек с огромным шрамом через половину лица действительно вызывал уважение и опасение... Он, держа пистолет наперевес, повел Лозовича к зданию вокзала.
      "Что он может натворить в таком состоянии...", - с ужасом думал Лозович. - "Одних хотел спасти, и тех не нашел, и этого потерял..."
      Из здания станции позвонили в МУР майору Молодцову, сержант удостоверился в том, что Лозович приличный и уважаемый человек и помогает правоохранительным органам, и отпустил его, мрачным голосом пробормотав нечто среднее между извинением и угрозой.
      Владимир Игоревич, не зная, что ему делать, постоял в раздумье на перроне и вдруг увидел, что на его счастье почти сразу за предыдущей подходит следующая электричка. Он бросился к электричке и сел в первый вагон. А вдруг на какой-нибудь станции он обнаружит несчастного Сашу? Хотя он прекрасно понимал, что надежда на это крайне мала...
      ... А тем временем Саша трясся в предыдущей электричке в том же направлении... Состояние его было ужасно. Его трясло от страха, от тревоги, от ощущения опасности... Когда дежурный милиционер с бессмысленными круглыми глазами протянул к нему свою крепкую руку, ему стало так страшно, что он бросился бежать с жуткой скоростью. Неужели его опять будут бить? Сколько раз такие крепкие ребята с такими же оловянными глазами на вокзалах различных городов России били его, и кулаками, и ногами, и резиновыми дубинками... Он за год отвык от такого, и боялся повторения этого больше всего...
      ... Когда он оказался в электричке, до него с ужасом дошло, что он не знает ни адреса той женщины, у которой они остановились, ни её фамилии, только имя Наташа. Туда, на ничем не выдающуюся московскую окраину привезла его на такси ранним утром Вера, и до этого момента он не покидал пределов этой квартиры. Знал он только одно - фамилию имя и отчество Лозовича. Но как его найти? Опять же обратиться в милицию? Но милиции он боялся больше всего, у него не было документов... И он почувствовал жуткое чувство обреченности и отчаяния... Был ещё один шанс - слезть где-нибудь и ехать обратно на станцию Машкино, это название он помнил... Но ведь туда тоже было нельзя, из окна электрички он видел, что на перроне произошла какая-то заваруха, чуть ли не драка Лозовича с милиционером... Нет, туда нельзя, его бы там обязательно задержали...
      Но что же делать? Что делать? Неужели опять начинается эта страшная жизнь бомжа? Нет, он этого не выдержит, больше у него нет на это никаких сил...
      ... И все же он решил выйти. Вышел через две остановки... Стоял на перроне и думал... Потом немного посидел на кривой скамейке, закрыв глаза... Дул теплый западный ветер, начавшийся было снегопад потихоньку утихал. На перроне было почти безлюдно - станция была маленькая. Редкие прохожие не обращали на него никакого внимания, и это было ему приятно, он боялся взглядов... Прямо за станцией был густой лес... Он сидел и глядел на этот лес... Сколько он так просидел, трудно сказать... А потом неожиданно для самого себя встал и пошел по протоптанной в снегу тропинке... Тропинке в никуда...
      Снегопад в это время совсем уже утих... Он шел по тропинке и смотрел на огромные, покрытые снегом ели... Ему стало спокойно на душе... Какие-то неясные, покрытые пеленой времени воспоминания, словно навеваемые теплым совсем не декабрьским ветерком будоражили душу... В голове звучала старая песня, пришедшая откуда-то из далекого прошлого...
      Вот он подошел к месту, где тропинка расходилась в три разные стороны... Куда идти дальше? Как в сказке. Направо пойдешь - смерть найдешь, налево пойдешь - ещё что-нибудь найдешь... Но он долго не раздумывал. Он пошел прямо...