Глава 1

Апрельский дождь весело барабанил по крышам; струи воды били из пастей горгулий, стекали в канавы и разливались по и без того уже скользким камням мостовой. Безобидные, мелкие по виду лужицы на деле оказывались глубокими рытвинами, в которых вязли колеса экипажей, окатывая зазевавшихся прохожих мутной водой, запрудившей Керзон-стрит.

Леди Сара Уинфорд не отходила от окна, охваченная томительным ознобом. Бакстер принес новости о возвращении Холта, и теперь она с минуты на минуту ожидала прибытия внука. Естественное нетерпение боролось с возрастающим раздражением, по мере того как шли минуты, и равнодушные часы на каминной полке били раз за разом. Два часа, а его все нет!

Проволочки неизменно злили леди Уинфорд.

Наконец на усыпанной гравием дорожке показался всадник. Несмотря на дождь, он, очевидно, не думал торопиться. Спокойно спешился, бросил поводья груму. Непокрытая голова Холта влажно поблескивала, мокрые волосы прилипли ко лбу.

Леди Уинфорд отпустила складки тяжелой бархатной шторы, повернулась и медленно направилась к креслу у камина. Выложенный мрамором очаг почти ничего не отражал, зато пламя бросало яркие золотисто-алые отблески на медную подставку для дров; веселые зайчики плясали на толстом ковре. Леди Уинфорд грациозно опустилась в кресло и заученным движением расправила муслиновые юбки с узором из веточек, так, что они легли у ног живописной волной.

Годы обошлись с ней милостиво, и портрет в галерее третьего этажа свидетельствовал о былой красоте, следы которой еще проглядывали в гордой осанке, точеных чертах худого лица и плавных движениях.

Она ничем не проявляла снедающей ее жажды поскорее увидеть внука. Разве что постукивание шелковой туфельки по ковру выдавало обуревавшие ее чувства. Холт скоро будет здесь. Он всегда навещал ее по приезде, и леди Уинфорд часто гадала, что им движет: любовь или долг?

Слабая улыбка чуть изогнула ее аристократические губы.

Ах, иногда он так напоминает отца. Роберт передал единственному сыну свой взрывной темперамент, хотя нужно сказать, что Холт в отличие от отца умеет держать себя в руках и не теряет головы. Вспыльчивость, стремление обрушить гнев на голову всякого, кто окажется в опасной близости, постоянные приступы бесплодного гнева стали причиной сначала падения, а потом и ранней смерти Роберта.

Леди Сара вздохнула, но тихий звук затерялся в стуке дождевых капель по подоконнику. Сквозняк, прокравшийся в комнату, выстудил ее ноги. Она подвинулась к огню, любуясь игрой света на серебряной вышивке туфелек. Как пришло в голову вышивальщице изобразить такую дурацкую сцену?! Подумать только: собаки гонят зайца — и все это на женских туфлях! Но удобная обувь в ее годы — едва ли не самое главное!

Прогоревшее полено затрещало, рассыпая сноп искр.

От дерева куда меньше сажи, чем от угля… Возможно, и тепла куда меньше, зато пахнет приятно, навевая давно забытые воспоминания…

В коридоре послышались шаги, и леди Сара поспешно выпрямилась, снова расправила юбки, поспешно схватила книгу с инкрустированного слоновой костью столика и сделала вид, что углубилась в чтение.

Не успели заглохнуть отзвуки легкого стука, как дверь широко распахнулась.

— Твои манеры оставляют желать лучшего, Холт, — безмятежно заметила она, перевернув страницу. — Обычно, перед тем как войти, просят разрешения.

Дверь громко захлопнулась.

— Какие формальности! Неужели вы все-таки скучали по мне, бабушка? — с легкой издевкой осведомился Холт.

Чересчур весело. Нашел повод позабавиться!

Леди Уинфорд поджала губы и уставилась в книгу, не видя текста и напряженно прислушиваясь.

Стук сапог стал удаляться. Брошенный украдкой взгляд прояснил обстановку. Холт просто отошел к сверкающему лаком поставцу из вишневого дерева, открыл хрустальный графин и плеснул в бокал немного бренди.

И только потом повернулся: образец небрежной элегантности, высокий, красивый, темноволосый, в костюме для верховой езды. Ему действительно шли туго обтягивающие лосины и высокие ботфорты. О, как он напоминал ей Роберта, особенно когда смотрел вот так, с полуулыбкой на губах, прикрыв синие глаза длинными ресницами. Высокомерие недаром считалось фамильной чертой, унаследованной от дедов и отцов, но ярче всего проявлялось в Холте, Роберте Холте Брекстоне, девятом графе Деверелле, или, как прозвали его приятели, Девиле[1], хотя, разумеется, никто, кроме Бакстера, не осмелился бы упомянуть столь абсурдную кличку в присутствии леди Уинфорд.

— Какой была война на этот раз? — поинтересовалась она, осознав, что молчание длится неприлично долго, и перевернула еще одну страницу в пику открытому безразличию внука.

—  — Долгой и кровавой. Бесплодной. Опасной. А как вам Сократ?

— Кто? — нахмурилась леди Сара.

— Сократ.

Он с кривой усмешкой показал на томик, который она сжимала в руках.

— Труды Сократа нелегко понять, когда держишь книгу вверх ногами, бабушка. Разве никто не позаботился вам объяснить?

— Прикуси язык, Холт! — беззлобно приказала она.

Книга полетела на столик, а леди Сара, уже не скрываясь, принялась разглядывать Холта.

— Выглядишь так, словно тебя вываляли в грязи.

— На редкость точное описание моего состояния, как физического, так и морального. — Он шутовски отсалютовал ей бокалом и лукаво предположил:

— Подозреваю, что вы сделаете все, чтобы для меня этот день стал светлее.

— Вполне возможно, — чуть раздраженно обронила она: первый признак того, что и ее терпение не безгранично. — Вот-вот должны приехать гости.

— Полагаю, опять твои сельские священники? Боже, спаси нас от благожелательных лицемеров!

— Придержи свой богохульный язык, Холт! Преподобный Смайт оказался довольно приятным человеком.

— Ходячий ужас! Так это он возвращается? — Нет, хотя тебе его наставления не помешали бы.

— Весьма сомнительное заявление. Это он и его крысоподобная женушка виноваты в твоем увлечении реформой[2]. Жизнь казалась куда проще и спокойнее, до того как ты всей душой отдалась правому делу. Теперь же меня на каждом шагу осаждают подозрительные личности и ханжи-викарии.

— Как зло и несправедливо, Холт! Преподобный Смайт придал моей жизни новый смысл. — Леди Сара помедлила, пытаясь отыскать наиболее простое объяснение, но не подобрала нужных слов и осторожно добавила:

— Двадцать лет назад моей лучшей подругой была некая леди Силвередж. Ты, разумеется, не помнишь ее, но…

— Так это она решила немного у нас погостить?

— Нет, Холт, она умерла. Дай мне договорить.

Леди Сара с легким недоумением наблюдала за метаниями внука. Секунды не посидит спокойно — неустанно вышагивает от поставца к окну и обратно, хищной, грациозной походкой вышедшего на охоту льва. Очевидно, ему стоит большого труда держать себя в руках! Но от этого ее решимость только окрепла.

— Дочь леди Силвередж сделала неверный выбор, сбежав с жителем колоний, за что ее, естественно, прокляли и лишили наследства. Я хорошо помню ее: милая молодая дама, хотя немного упряма и чересчур независима. Она отправилась в колонии[3] со своим женихом, капитаном Кортлендом.

— Как ни занимателен ваш рассказ, бабушка, вынужден признаться, что у меня дела…

— Я пытаюсь объяснить тебе нечто важное, Холт.

Имей хоть немного такта дослушать меня до конца, пусть ты и дал понять, что тебе не интересна моя старческая болтовня.

Холт молча приблизился к бабке. Та подняла глаза, уязвленная его очевидным стремлением противоречить каждому ее слову. И это когда она наконец собралась с мужеством рассказать о своем приглашении. Ах, иногда с ним просто сладу нет! Под неизменной светской учтивостью кроется стальная воля. Прозрачное напоминание о том, что он больше не ребенок, а взрослый мужчина, по праву занимающий место в палате лордов.

Синие глаза взирали на нее с ледяным спокойствием, но уголки жестких губ раздраженно кривились., — Значит, вы пригласили эту влюбленную парочку пожить здесь?

— Ты прямо истекаешь ядом, Холт. Не пойму, в чем причина. Бедная Анна навсегда лишилась родного дома.

Амелия… то есть леди Силвередж была вне себя от горя, но не смогла ничего поделать. Лорд Силвередж так и не изменил своего решения. Нет, я не приглашала капитана Кортленда и его жену.

— Исключительно благоразумное решение. Так кто же все-таки наши гости?

— Их дети. О, не стоит так мрачнеть! Ты почернел как туча! Но пойми, я крестная мать Анны и много лет с ней переписывалась. Чудесная девушка. Как жаль, что своеволие довело ее…

— Но при чем тут ее дети? — со зловещим спокойствием перебил Холт.

Леди Сара только сейчас заметила тонкую красную, похожую на царапину линию, пересекавшую его левую щеку от брови до подбородка. На скуле темнел синяк.

— Твое лицо… что ты наделал, Холт?

Но внук небрежно отмахнулся и пожал плечами:

— Пустяки. Но почему эти самые отпрыски должны жить здесь?

— Анна с мужем мертвы. Не буду описывать подробности трагедии. Мастер Данбар, адвокат из Норфолка, прислал мне письмо от Анны, в котором она просила меня в случае ее смерти позаботиться о детях. Как крестная мать дорогой девочки, я сочла своим долгом исполнить волю усопшей…

— И все из неверно понятого чувства долга? Впрочем, как обычно.

— Холт, пойми, у несчастных малышей никого нет.

Пусть в этом доме снова зазвенят детские голоса. Я уже стосковалась по ним и, прежде чем ты предложишь оставить их в Америке или отдать лорду Силвереджу, скажу заранее, что он умер, а дети остались без гроша. Последнее, правда, не важно: я обещала Анне, что, если что-то случится, я сделаю все, чтобы ее крошки ни в чем не нуждались. И не отступлюсь от своего слова.

Наступила такая тишина, что тиканье часов из золоченой бронзы казалось неестественно громким.

— Уверен, что скоро вы пожалеете о своем милосердии, — предрек наконец Холт. — Я не слишком симпатизирую всем тем священникам и старым девам, коих вы собираете под этой крышей, и не выношу мерзких мопсов, которые вечно хватают меня за ноги, но последняя ошибка будет роковой. Подумайте, прежде чем сделать столь неосторожный шаг.

— Уже подумала. И отдала все распоряжения. Через месяц они будут здесь. Что же касается мопсов… ты вечно их дразнишь. Бедняжки не виноваты.

Холт тяжело вздохнул. Выходки бабушки переполнили чашу его терпения. Но всякие упреки и увещания бесплодны. Она все равно настоит на своем.

— Я предпочел бы терпеть укусы, чем визгливых, надоедливых ребятишек. Как ни отвратительны мопсы, дети еще хуже. Вспомните, сколько всего им потребуется!

— Бакстер заказал все, что им необходимо, а я позабочусь об их образовании. В наши дни без этого не обойтись, если хочешь зарабатывать приличные деньги. Поверенный, например, как Бондюран. Или банкир… да, именно! А девочка… уверена, что она вырастет красавицей. Кровь всегда скажется, знаешь ли, и кроме того, Анна Силвередж была из очень родовитой семьи. В свое время мы без труда найдем ее дочери мужа. Она еще совсем маленькая, то ли семь, то ли восемь лет.

Как это похоже на нее: во всем находить хорошие стороны и вечно подбирать очередное несчастненькое создание!

Леди Уинфорд опустила голову, с преувеличенным вниманием рассматривая носки туфель. Когда-то темные волосы теперь были пронизаны серебром, признаком преклонных лет, хотя Холту всегда казалось, что у нее нет возраста.

— Бабушка, я отдам распоряжение поверенному устроить этих детей. И хотя я склоняюсь перед вашим неизменным милосердием, вряд ли им стоит здесь оставаться.

Леди Сара резко вскинула голову: в обычно добрых глазах сверкали упрямые искры. Очевидно, она не собиралась сдаваться. Распознав все признаки надвигающегося мятежа, Холт без всякого сожаления поспешил их подавить:

— Дальнейший спор бесполезен. У меня много дел, так что я вряд ли вернусь рано. Буду в клубе.

Губы леди Уинфорд сжались в тонкую линию. Коротко кивнув на прощание, она отвернулась.

Холт вышел из гостиной, и Хитон, словно по волшебству, немедленно появился в конце длинного коридора, лощеный и одновременно подобострастный, как подобает эконому графа.

— Изволите приехать к ужину, милорд?

— Нет. Передайте Бойлу, что я уезжаю и он свободен на всю ночь.

Хитон почтительно наклонил голову и двинулся к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Холт на мгновение замер, так и не отняв руки от дверной ручки. Бабка вечно все усложняет своими благородными порывами. Когда-нибудь это плохо кончится, если, разумеется, он своей властью не ограничит ее стремление к щедрым жестам. Как раз в тот момент, когда отношения между Британией и Америкой достаточно напряженны, появление сироток из колоний в доме английского графа может быть неверно истолковано. Что скажут в парламенте?!

Необходимо добавить еще одно распоряжение к уже сделанным до того, как он встретится с лордом Уикемом в парке. Во всем повинна его проклятая глупость. Для разгневанного мужа-рогоносца вполне естественно вызвать на дуэль соперника. Достаточно уже и того, что дуэли перед ужином — весьма дурной тон. Закон косо смотрит на убийство оскорбленного мужа.

Если Холту повезет, Уикем уцелеет, если же нет… все это не страшнее схватки с французами на залитом кровью поле битвы. Наполеон захватил Рим, Мадрид и Барселону и намеревается завоевать весь мир. Британские войска высаживаются в Португалии, политики спорят о ерунде, а тем временем тысячи солдат гибнут в боях. Какая непростительная глупость!

Пока он торчит в Лондоне, его люди готовятся к сражению с Наполеоном. Если бы не идиотские проволочки палаты лордов, Холт был бы с ними, вместо того чтобы сгорать от тоски и нетерпения, пока пересматривают его патент.

Похоже, недаром он подозревает, что за решением военного министерства проверить его деятельность стоит все тот же лорд Уикем, подогреваемый желанием отомстить сопернику за совращение жены, хотя, видит Бог, он всего лишь взял то, что с такой охотой предлагала леди Мария.

Но все постепенно забылось бы, сошло на нет, если бы не идиотский замысел Марии столкнуть их лбами, что и подвигло Уикема на столь же идиотскую дуэль. Невозможно поверить, что, как бы ни велико было искушение, Уикем по доброй воле предпочел отметить за сомнительную честь жены, оказавшейся настолько неосмотрительной, чтобы публично излить гнев на бросившего ее любовника.

Крайне дурной тон, иначе не скажешь.

Он без всякого сожаления и мельком вспомнил Марию. Нужно признать, любовница она ненасытная, в любовных судорогах самозабвенно полосовала его спину острыми ногтями, словно ставила на нем клеймо своего обладания. Он не жалел о постыдном конце сомнительной связи, но брезгливо морщился при мысли о том, что она решила устроить прилюдный спектакль.

Холт спустился на первый этаж, в свой кабинет, комнату, отделанную панелями, в самой глубине дома, его убежище и пристанище в те дни, когда он жил здесь с бабушкой. Никому, даже горничным, не позволялось входить сюда без разрешения. Хитон, доверенный слуга, сам вытирал здесь пыль и убирал.

Никакой позолоты, изящных резных стульчиков. Простая массивная мебель, без всяких украшений и завитушек. Чисто мужская обстановка. Единственной уступкой модному стилю был письменный стол красного дерева с блестящей барочной столешницей. Тяжелые медные ручки с крепкими замками поблескивали на многочисленных ящичках.

Всего несколько минут ушло на то, чтобы написать необходимые письма и инструкции своему поверенному: обычная предосторожность человека, привыкшего не доверять судьбе. Этому по крайней мере научила его война.

Жизнь можно отнять за секунду: сабельный удар, взрыв ядра — и люди, вопя и стеная, уходят в вечность. Нет, не стоит расслабляться.

Выйдя из кабинета, он еще немного задержался, положил запечатанные письма на серебряный поднос, с тем чтобы дворецкий их отправил, и взлетел по ступенькам в свои покои в восточном крыле дома. Не дай Бог снова столкнуться с бабкой: не хватает еще, чтобы она узнала о дуэли и разволновалась. Если все пойдет как обычно, он вернется утром, свежевыбритый и отдохнувший, а главное, живой, пусть и честь, и Уикем несколько пострадают.

Поздние тени протянулись под величественными дубами, поползли по лондонской дороге: мрачные свидетели в неясной мгле. Дождь прекратился, оставив вместо себя туман, липкой сыростью проникавший под одежду, действовавший на нервы.

— Уикем — глупец, — объявил Дэвид Карлтон, виконт Стэнфилл, секундант Холта. — Весь Лондон знает, что вы еще в жизни не промахнулись.

— Наверное, надеялся, что я выберу шпагу, — сухо заметил Холт, чем заслужил нерешительную улыбку виконта.

— Он не так себя повел. Ему следовало бы оскорбить вас так жестоко, чтобы получить вызов на дуэль. Тогда, по кодексу чести, Уикем получил бы право выбора оружия и условий.

— Вряд ли это имеет для него какое-то значение. Лучше дайте-ка мне пистолет. Ваши руки так дрожат, что того и гляди всадите в меня пулю.

Стэнфилл неохотно подчинился и, немного поколебавшись, пробормотал:

— Право, уж и не знаю, что делать: восхищаться вашей беспечностью или проклинать ее? Уикем намерен прикончить вас. И дело вовсе не в оскорбленной чести: половина Лондона переспала с Марией Уикем и беззастенчиво этим хвасталась. — Озабоченно сведя рыжеватые брови, он покачал головой и добавил:

— Нет, вызов был брошен на людях, намеренно громко, слишком демонстративно для простого оскорбления или дела чести.

— И это теперь уже не важно.

Холт спокойно, без малейшего волнения зарядил пистолет и отдал посреднику для осмотра. Тот признал все правила соблюденными, раздал оружие противникам и подошел к Уикему, чтобы дать тому последнюю возможность отказаться от вызова. Уикем бесстрастно взирал в пустоту.

Лицо казалось неестественно бледным под россыпью веснушек, усеявших рыжими пятнами острые скулы и переносицу. Его секунданту, достопочтенному мистеру Далтону, пришлось задать вопрос дважды, прежде чем Уикем обернулся и непонимающе уставился на него глазами, мутными от некой внутренней борьбы.

— Нет.

— А вы, милорд Деверелл? Не угодно ли принести свои извинения или отказаться продолжать дуэль?

Холт, встретившись со взглядом посредника, сухо усмехнулся:

— Я хочу лишь одного: поскорее покончить с этим.

Меня ждут к ужину в клубе.

Секунданты и посредник отошли на край поля, где уже стоял врач. В воздухе разливалась вечерняя свежесть, пряный запах молодой листвы щекотал ноздри. Холт поднял руку так, что дуло пистолета смотрело в небо, и стал ожидать, пока посредник отсчитает условленное расстояние.

Стрелялись с двадцати шагов, так что стрелок с холодной головой и твердой рукой непременно поразит цель.

— Восемнадцать, девятнадцать… — монотонно звучал голос посредника, и прежде чем тот успел назвать последнюю цифру, лорд Уикем молниеносно обернулся в вихре белых кружевных манжет. Холт успел заметить резкое движение и короткую оранжевую вспышку, ощутил сильный удар в левый бок, пославший его на колени. Он выбросил руку, чтобы сохранить равновесие, хотя жгучая боль уже обволакивала его черным облаком. Воздух сильными толчками выходил из легких. Он не помнил, как оказался на ногах, медленно прицелился, несмотря на то что перед глазами все плыло, и сосредоточился на Уикеме, одинокой фигуре в белой сорочке и черных панталонах, тонкой свечке среди моря расплывающейся зелени.

Шум донимал его со всех сторон, пронзительный звон церковных колоколов, чей-то настойчивый властный голос, приказывающий сесть на траву.

— Я хирург, лорд Брекстон. Позвольте осмотреть вашу рану.

— Нет.

Он стряхнул назойливую руку, оттолкнул встревоженного Стэнфилла, игнорируя все протесты.

— Черт возьми. Дев, моя обязанность, как секунданта, не дать тебе драться с раной в боку!

Он на секунду перевел взгляд на Стэнфилла, заметил обеспокоенное лицо последнего и покачал головой — жест, едва не стоивший ему потери сознания.

— Нет. За мной еще выстрел.

Хаос немедленно унялся, сменившись мертвенным спокойствием. Странная пустота разливалась внутри — пустота, вытеснившая связные мысли, кружившая голову. Слова Стэнфилла едва пробивались сквозь быстро сгущавшийся туман. Мольба… просьбы… все это подождет.

На какой-то миг туман рассеялся. Теперь он отчетливо увидел Дэвида, без удивления отметил его вымазанные чем-то красным пальцы и понял, что истекает кровью.

Откуда-то издалека прозвучал его собственный голос, поразительно спокойный и бесстрастный:

— Я еще могу держаться на ногах. Отойдите. Игра пока не кончена.

Дождавшись, пока врач и Дэвид отодвинутся, Холт слегка повернулся, презрев горячую пульсацию в боку, и снова поднял руку. Уикем беспомощно смотрел в лицо смерти. Пистолет не дрогнул в руках раненого. Ни единым движением — ни трепетом ресниц, ни судорогой губ — не выдал Холт боли, уже подступающей к горлу, всепоглощающей, мучительной, как живое существо, ненасытный зверь, терзающий его с неустанной жестокостью.

Молчание становилось удушливым, туман все более вероломным, хитрым, всепроникающим, глушившим каждый звук, и Холт слышал лишь биение своего сердца и прерывистое дыхание. Большой палец медленно отводил курок, и щелчок в наступившей тишине прозвучал грохотом взрыва.

Губы Уикема беззвучно шевелились, глаза наполнялись отчаянием. Сумеречный свет мягко сиял на пистолетном металле: неяркий, но смертельный блеск.

Холт выжидал. Страх становился все более ощутимым; ядовитая змея, высунувшая свою треугольную головку со смертоносным жалом, неторопливо пробуждалась, гипнотизируя жертву, пока Уикема не начало трясти. Бесполезный пистолет выпал из внезапно ослабевших пальцев и с глухим стуком свалился на траву. Только один выстрел.

Таково правило. И Уикем уже им воспользовался.

— Но я еще не… неудачный выбор, милорд Уикем.

До Холта донесся слабый всхлип, и он неожиданно понял, что Уикем все-таки не выдержал. Наконец-то! Он и без того опозорил себя, выпалив до окончания счета, — теперь же до конца дней будет носить клеймо жалкого труса, рыдавшего под дулом пистолета. Куда лучшая участь, чем он заслуживал.

Неутомимые тени подползли ближе, отсекая боковое зрение, прерывая последние связи с окружающим миром.

Сознание постепенно уплывало, и Холт, ведомый безошибочным инстинктом, спустил курок. Отдача пошатнула его.

Даже этого довольно слабого удара оказалось достаточно, чтобы он снова опустился на колени и выронил пистолет.

Вокруг взорвалась какофония звуков, слившихся в неразборчивое жужжание и свистящий гул.

Откуда-то в пылающий мозг проникло смутное сожаление о том, что он не успел попрощаться с бабушкой. Она достойна лучшего обращения со стороны внука.

Теперь тени жадно поглощали его, серое наливалось чернотой, завладевая им, несмотря на ослабевающее сопротивление. Последним, что донеслось до Холта, был голос Стэнфилла, зовущий его по имени, и тут же гигантские океанские волны, с шумом набегавшие на песок, принесли ему желанное забытье.

Глава 2

Прибрежная Виргиния. 1808 год

Резкие, бодрящие ветры дули с Атлантики, принося ароматы соли и свежей воды, скопившейся в устье реки Джеймс; хрупкие пальцы водорослей лежали зеленоватым тонким кружевом на желтом песке и чуть шевелились под вездесущим бризом. Вдоль линии берега шагали сучковатые ладанные сосны, вели хороводы амбровые деревья и шелестели густыми кронами дубы. Топкие болотистые участки по всей дельте реки превращали изрытые неровные берега в цепи небольших прудов, в которых так и кишела водяная живность, а голубоватые пики пондетерии украшали обмелевшие притоки.