Распутница

      Триста бы еще продолжала выкрикивать оскорбления прямо в ничего не выражающее, каменное лицо Блейза. Но от напряжения и слез ее голос сел, поэтому слова звучали еле слышно. В полном отчаянии Триста замолчала, продолжая всхлипывать. Но тут Блейз, который во время ее гневной тирады застыл неподвижно, в почти угрожающем молчании, отодвинулся от нее и свесил ноги с кровати.
      Их одежда была в беспорядке разбросана по всей комнате. Триста молча смотрела, как Блейз берет свои панталоны и надевает их. Что ж, она сумела наконец избавиться от его ненавистного присутствия. Для этого понадобилось лишь сказать несколько фраз, содержащих горькую истину. Но почему он молчит? Сказал хотя бы что-нибудь, черт побери! После всего, что между ними произошло, он не имеет права просто так встать и уйти. Сначала оскорбил ее в самых гнусных выражениях, потом принялся с жестоким безразличием ее насиловать. А затем передумал и обольстил, вероятно, чтобы еще больше унизить. Унизить своими дьявольскими ласками, на которые Триста не могла не ответить, и заставить ее испытывать такие ощущения, которыми она никогда раньше не смела наслаждаться.
      – Полностью отдайся своим чувствам, милая! – шептал Блейз на ухо Тристе, и вскоре уже каждый ее нерв был натянут как струна и вибрировал, как будто тело Тристы было арфой. Инструментом, тщательно настроенным и готовым к игре, чтобы усладить его. – Вот так, моя распутная ведьма! А теперь вот так… Для меня ты как неоткрытый континент, ты – оргия наслаждения, воплощение всех моих фантазий. Господи! Ты почти заставила меня в это поверить… и поверить в те сказки, в которых ведьмы превращаются в прекрасных невинных принцесс… страстно желающих научиться тому, чего так жаждут…
      Слова! Тщательно подобранные слова, которые должны возбудить ее чувства. А она глядит в зеркало и видит, как сплетаются их тела, образуя все новые и новые фигуры; и отдается всему тому, что он делает с ней и заставляет ее делать для него. Так сатир завоевывал испуганную нимфу, которая добровольно приносила себя в жертву – так же, как она!
      Да, это ее вина. Ее слабость! А сейчас он собирается уйти, не сказав ни слова, как будто она и в самом деле какая-то дешевая проститутка, которой он заплатил за час работы. Но ведь он такой ее и считает? «Милая шлюха». Потаскуха. И он упорно цепляется за свое мнение, вместо того чтобы выслушать ее и попытаться что-нибудь понять. Ну и ладно, ее это не волнует! Он…
      И тут, уже начав застегивать рубашку, Блейз вдруг резко повернулся. Нахмурив брови, он несколько секунд молча смотрел на Тристу.
      – Я прошу прощения, Триста, – тихо сказал он, – пусть для тебя это даже не имеет значения. Конечно, ты права. Я не вправе осуждать ни тебя, ни кого-либо другого – особенно учитывая мои собственные слабости и пороки, черт возьми! И я признаю, что вел себя с тобой несправедливо и грубо. Ты удовлетворена или желаешь, чтобы я ползал перед тобой на коленях? Как любой ревнивый дурак, я воображал все самое худшее и думал только о том, как бы уколоть тебя побольнее, чтобы отомстить за свою дурацкую гордость. Господи! Гордость и честь – это ахиллесова пята любого мужчины. Лживая женщина начнет плакать, и… Ну да к черту все это – и тебя тоже, моя дорогая колдунья с серебристыми глазами, очарованию которой невозможно противостоять! – Голос Блейза под конец стал более резким, как будто он хотел доказать, что не подвержен той слабости, в которой сейчас признался.
      Не пытаясь скрыть смятыми простынями свою наготу, Триста приподнялась и села на кровати. Стараясь не отвести взгляда, она смотрела в эти глаза, которые слишком долго преследовали ее в кошмарах и фантазиях.
      – Ты сейчас сказал мне, что просишь прощения, Блейз, – со вздохом сказала Триста, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. – Я тоже прошу прощения. И мне очень жаль, потому что… потому что мы оба где-то и как-то утратили то, что было раньше! – Ее короткий смешок прозвучал так же напряженно, как и голос. – Но в конце концов нет нужды цепляться за прошлое, – отведя взгляд, добавила она и небрежно пожала плечами. – Теперь мы с тобой совершенно другие люди… по крайней мере я! Ты ведь именно так считаешь, дорогой Блейз?
      Он тогда чуть не оторвал половину пуговиц, торопясь избавиться от рубашки и взять Тристу так, как хотел, – прижимаясь обнаженным телом к обнаженному телу. Нужно было поступить с ней так, как он намеревался с самого начала! Но нет же – он по-глупому позволил завладеть собой определенным воспоминаниям и смутному чувству сожаления и в результате даже извинился! Сейчас она сидит и про себя смеется, не сомневаясь, что провела его своими трогательными речами и потоками слез. Слезами, льющимися из этих загадочных серебристых глаз, в которых отражается все, что захочет мужчина, – только не подлинные мысли их хозяйки и не ее подлинная натура.
      О Боже! Зачем только он тогда прикоснулся к ней? Ее доступное всем тело совратило его. Сегодня она даже ухитрилась превратить изнасилование в любовный акт, гневно подумал Блейз. Ему снова захотелось немедленно убить Тристу – задушить голыми руками, не давая больше возможности плакать и лгать.
      На несколько секунд воцарилась звенящая тишина. Только огромным усилием воли Блейз снова овладел собой. Скользнув взглядом по обнаженной груди Тристы, он пожал плечами.
      – Конечно, ты изменилась, дорогая! – равнодушно заметил Блейз. – Ты стала даже более лакомым кусочком, чем раньше. Должен признать, что твои последние учителя достойны похвалы. Пожалуй, ты почти заслуживаешь ту несуразно высокую цену, которую, вероятно, запрашиваешь!
      Блейз отвернулся и начал быстро собирать свои вещи.
      Таким образом он хочет показать, с болью и гневом подумала Триста, что его совершенно не волнует ее реакция на его слова. Наверное, он надеется, что Триста станет защищаться, ползать перед ним на коленях… Нет, никогда! Пусть думает о ней все, что хочет, и – Господи! – пусть он побыстрее уходит и больше не возвращается! Со временем Триста наверняка забудет его и то, что было между ними, забудет свои ощущения. Забудет его золотисто-зеленые глаза, напоминающие о высокой траве, которая растет на болоте. Сочной зеленой траве, отливающей золотом под лучами солнца. Она манит неосторожного путника, обещая ему безопасную прогулку… а потом становится уже слишком поздно, и топь засасывает очередную жертву, погружая ее в свою бездонную пучину и оставляя вечно лежать в мягком иле.
      Вода и пламя! Двести лет назад люди верили, что ведьму нужно обязательно сжечь или утопить, иначе она не умрет. Так что же убьет Тристу – та необъяснимая боль, которая, как огонь, опаляет ее сердце, или она утонет в море печали, соленом от ее слез? Слова… снова эти проклятые слова! Слова, которые они с убийственной точностью бросают друг в друга, как острые камни, стараясь побольнее ранить – или уничтожить. Зачем?
      Блейз со злостью заметил, что Триста внезапно стала молчалива и неподвижна, как каменное изваяние. На ее бесстрастном лице, в ее пустых глазах не отражалось никаких эмоций. Ничего не изменилось даже тогда, когда Блейз небрежно бросил ей две золотые монеты и вышел вон, с чувством хлопнув дверью, которая должна была разделить их раз и навсегда.

Книга третья
ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР

      Западный ветер, когда ты подуешь,
      Роняя на землю дождь?
      О, если б рядом со мной сегодня
      Была бы моя любовь!

Глава 32

       Странички из дневника
       1863–1865 годы
      Прошло уже много времени с тех пор, как я в последний раз доверяла бумаге свои чувства, свои беспорядочные мысли, все, что испытала и, надеюсь, из чего сделала выводы. А за последние полтора года произошло немало. Даже сейчас я не уверена, что вполне готова смотреть правде в глаза. Но если я не смогу хотя бы таким образом освободиться от постоянного напряжения, я определенно сойду с ума среди окровавленных тел и оторванных рук и ног, разбросанных где попало. А крики боли и отчаяния, которые, кажется, никогда не затихают, звучат в моих ушах даже сейчас.
      Господи! Что я здесь делаю? Почему я всегда считала, что быть врачом – значит только исцелять? Почему не задумывалась о том, что врачу часто приходится причинять боль – кромсать тела несчастных, зашивать огромные раны, из которых вываливаются внутренности. Как тяжело смотреть в глаза, которые умоляют о чуде, особенно в глаза тех, которым, как ты знаешь, уже ничем нельзя помочь! Ты лжешь им, стараясь как можно быстрее перейти к следующему пациенту, и снова лжешь, и стараешься не замечать хруста разрезаемой плоти и костей, стараешься не слышать мольбу о помощи, переходящую в стон…
      Хотя сейчас уже слишком поздно об этом говорить, но я сожалею о том, что тетя Чэрити все-таки нашла меня в Виргиния-Сити и мягко напомнила о таких вещах, как верность и долг. Меня сразу охватило чувство вины: слишком опасным было путешествие, которое она ради меня совершила, – особенно в эти неспокойные времена. И еще меня тогда, как и сейчас, терзали угрызения совести и сожаления по поводу своего безрассудного поведения.
      Она ведь в самом деле любит этого подонка, Блейза Давенанта! Когда тетя упоминала о нем, ее голос теплел, а лицо начинало светиться. Она даже нетерпеливо поинтересовалась, не оставил ли он ей какое-нибудь послание, как обещал. И как только можно быть таким отвратительным лицемером? Сколько раз, думала я (причем в душе себя за это ненавидя), Блейз занимался любовью с моей тетей, называя ее «милой»? Какие обещания он ей давал? Если бы я только могла предупредить Чэрити о его вероломстве, его лживости, о жестокости, таящейся за его легкомысленным видом, который Блейз так любит на себя напускать! Знает ли она о том, что он представляет собой на самом деле и на что способен? Или, может быть, он только со мной позволяет проявляться низменной стороне своей натуры: считает меня шлюхой и соответственно обращается? Даже сейчас, если Блейз не игнорирует вовсе моего присутствия или не поворачивается ко мне спиной, насмешливо улыбаясь, он начинает громко высказываться на тему о слабости и непостоянстве женского пола. Когда я в очередной раз слышу эти рассуждения, мне хочется вонзить в него нож или вызвать его на дуэль и прострелить ему сердце. Будь проклята злосчастная судьба, которая снова свела нас вместе, и санитарная комиссия в придачу! Только благодаря им я оказалась в этом раскаленном ущелье, где приходится заниматься мертвыми, умирающими и искалеченными остатками того, что еще недавно было людьми. И все это результат бессмысленных сражений, и для победы нужно положить еще несметное количество жизней.
      Как я обнаружила, книги по истории и вдохновенные поэмы отнюдь не дают представления о том, что происходит в действительности. Я совершенно уверена, что тетя Чэрити тоже этого не представляла, когда с помощью самого президента Линкольна добыла бумагу, благодаря которой я нахожусь здесь и которая не раз помогала мне чудом избегнуть смерти! Как первой женщине, получившей официальное признание в качестве квалифицированного хирурга и доктора медицины, санитарная комиссия вручила мне специальное удостоверение. Оно дает мне право быть прикомандированной к любой добровольческой части в качестве полноправного врача, а не просто сиделки. Ха-ха! Никто, конечно, не ожидал, что Калифорнийская колонна, к которой я все еще официально прикомандирована (и где, по всей вероятности, меня считают дезертиром), будет когда-нибудь участвовать в каких-либо боях с мятежниками. Предполагаю, я должна была просто служить вдохновляющим примером для других женщин или стать полезным украшением вроде традиционной дочери полка.
 
      Как я его ненавижу! Он – это, разумеется, Блейз. Как он только посмел вдруг вспомнить, что мы якобы женаты и под этим предлогом увезти меня, как какую-нибудь вещь? И мне наплевать, если он прочитает этот дневник! Так даже лучше – пусть успокоится, узнав, как я в действительности к нему отношусь. Пусть узнает, до какой степени он мне неприятен. Я едва выношу его присутствие, меня тошнит от его язвительных замечаний, которыми Блейз хочет разозлить меня только затем, чтобы продемонстрировать мне свое физическое превосходство и предъявить «права» на мое тело. О, как я ненавижу и презираю этого человека! Я могу только пожалеть тех несчастных женщин, которые позволили ввести себя в заблуждение этими обходительными манерами и гладкими речами!
      – Обещай женщине все, и ты всего от нее добьешься, не правда ли, любовь моя? – цинично заявил он мне не далее как вчера, улыбнувшись той странной кривой улыбкой, которой я уже научилась не доверять. – Но я уверен, что и ты, в свою очередь, поступаешь так же, – добавил он, стараясь уколоть меня побольнее. – Сколько ты обещаешь и сколько надеешься получить всего лишь за несколько искусных движений твоего тела! Я знавал турчанок, исполнявших «танец живота», они проделывали все это гораздо лучше и просили намного меньше!
      – Да неужели? – Я сумела заставить себя сохранить пренебрежительный тон. – Тогда зачем же тебе тратить столько времени на то, чтобы насиловать бесчувственный чурбан, – так, кажется, ты меня называл? Почему бы не заняться этим с турчанками, которые больше отвечают твоим требованиям, и не оставить в покое меня?
      Блейз неожиданно расхохотался – коротко, грубо – и оглядел меня с ног до головы так, будто я была рабыней, предназначенной для продажи. Я не смогла удержаться и покраснела, что заставило его снова рассмеяться.
      – Ну, не думаю, что ты действительно хочешь, чтобы я оставил тебя в покое, – сказал Блейз, проведя пальцем по моей щеке. – Вовсе нет. Я только лишний раз убеждаюсь в том, какая ты лгунишка!
      Черт побери! Почему я так бурно реагирую на любые его слова? Точно так же, когда он берет меня физически, ему удается против моей воли вызвать у меня те чувства, которые я считала навсегда похороненными глубоко в недрах моей души. И тогда я забываю о тете Чэрити и обо всех других женщинах, которых он использовал и использует точно так же, как использует меня… Господи, да, к своему стыду, я забываю обо всем, кроме того, что происходит между нами. Внутри как будто разгорается пламя, в котором сгорает все: и воля, и рассудок, и совесть…
      Отчего так происходит? Как это может быть? Почему временами я так сильно ненавижу его, а временами так же сильно люблю? Меня пугает это чувство, которое поднимается во мне из каких-то темных глубин, чтобы слиться с чем-то похожим в нем.
      Откуда во мне эта проклятая слабость, почему я физически желаю человека, который все время лгал, обманывал меня и даже – приходится это признать – играл мной? При этом Блейз нисколько не считается со мной как с личностью. Его не интересует, что я чувствую, хочу я чего-то или нет. Да! Его я ненавижу, а себя презираю! Презираю за то, что, несмотря на все доводы рассудка, позволила ему получить такую дьявольскую власть над своим телом. Правда, я все еще могу при случае сказать ему резкие слова, когда пытаюсь сопротивляться, чтобы не потерять остатков гордости. Но я не могу понять, насколько задевает его то, что я говорю, – какими бы злыми ни были мои слова. Иногда мне удается прогнать его, наговорив грубостей, но потом именно я часами ворочаюсь без сна, думая о том, к какой из женщин он ушел от меня. Пакита – это первая любовь Блейза, оказавшаяся настолько преданной ему, что вышла замуж за его лучшего друга! Однако мужчины, когда им это нужно, умеют для всего изобрести оправдания. К тому же какое мне до этого дело? Теперь, когда ее муж умер, Блейз может спокойно наслаждаться в объятиях своей душеньки, которая по обычаям апачей считается его женой – причем старшей женой!
      Лучше бы я дала ему умереть от заражения крови или от гангрены, чем терпеть такое унижение! Я, хирург и доктор медицины, ради того чтобы выжить, вынуждена играть роль его скво! Обманом и угрозами Блейз Давенант вынудил меня стать его законной женой, но сейчас, когда я очутилась в этой отдаленной горной крепости, среди апачей, оказалось, что я к тому же вторая его жена! И мне приходится сидеть и ждать, когда он соблаговолит воспользоваться моим телом для удовлетворения своих оставшихся нужд! Причем беспринципный негодяй бодро заявил мне, что, если я не буду с достаточной готовностью ему отдаваться, он всегда может продать или уступить меня своему другу Бегущему Волку. Тот уже предложил сделать меня своей старшей женой и готов закрыть глаза на то, что я не девственница!
 
      В последнее время я очень много волнуюсь. Я даже не знаю в точности, где мы находимся, да еще Блейз отсутствовал по меньшей мере две недели, оставив меня на попечение Пакиты. Так что я была не в состоянии аккуратно вести дневник и записывать в него в должной последовательности происходящие события – особенно те, которые привели меня сюда. Но когда я наконец собираюсь это сделать, то не знаю, с чего начать. Может быть, со злосчастной идеи тети Чэрити о том, чтобы я реализовала на практике свое медицинское образование? Все кончилось тем, что меня прикомандировали к Калифорнийской колонне генерала Карлтона, который, как и генерал Шеридан, «не любит юбок». А так как я уже знала, что юбки, очень громоздкие и неудобные даже в спокойной обстновке, в критические моменты становятся просто опасными, то снова надела бриджи – к своему большому облегчению.
      Думаю, что я так легко поддалась на уговоры тети Чэрити отчасти из-за моего чувства вины: я ведь действительно позволила себе покатиться по наклонной плоскости. Кроме того, я не хотела дожидаться возвращения Фернандо, не хотела, чтобы он снова обрел надо мной власть и превратил меня в запуганную марионетку. Наконец, я чувствовала себя неловко из-за того, что в последнее время Чарли Донелсон проявлял все большую заботу обо мне и о моем благосостоянии. Мне очень не хотелось принимать от него подарки и «небольшие сюрпризы», которые я стала получать почти постоянно.
      Так что в конце концов я решила: для всех будет лучше, если я уеду – да еще под таким замечательным предлогом! Думаю, что и моя мать, несмотря на все ее внешнее безразличие, почувствовала некоторое облегчение. Интересно, что бы она подумала, если бы узнала, в каком положении я нахожусь сейчас – и по какой причине? Вероятно, Лоретта (я никогда не смогу называть ее мамой) закурила бы очередную тонкую сигару, засмеялась бы своим хрипловатым смехом и сказала бы, что мне следует максимально использовать представившийся благоприятный случай и наслаждаться новизной ситуации.
      «А почему бы и нет? – Я так и вижу, как она пожимает плечами. – Ты ведь женщина, не так ли? Пока можешь, наслаждайся тем, что имеешь, и извлекай из этого пользу – если ты достаточно умна и чему-то научилась от жизни и тех мужчин, которых знала!»
      Сейчас мне хочется, чтобы я действительно побывала со столькими мужчинами, со сколькими я якобы переспала! Мне бы хотелось также научиться тому искусству, которым моя мать владеет, должно быть, с рождения, – искусству превращать в раба любого мужчину, улыбаясь и ровным счетом ничего не испытывая. Искусству использовать мужчину, дарить ему свое тело и при этом оставаться хладнокровной, как заводная кукла. Побывав в руках Фернандо, я думала, что научилась этому. Тогда почему же так произошло в тот жаркий день? Я только что сменилась с дежурства после двенадцати часов занятий так называемой «хирургией» – после того как я отпиливала руки и ноги, вставляла на место вывалившиеся кишки, зашивала липкими от крови пальцами зияющие раны, стараясь не обращать внимания на запахи и стоны… Почему он оказался там в тот момент, когда я была совершенно беззащитна? Он взял меня за руки, развернул и прижал к себе, разбудив во мне тайное и темное, поднявшееся из каких-то неведомых глубин… Есть много «почему», на которые у меня нет ответа, и есть несколько сомнительных «причин», с которыми нельзя согласиться.
      Черт побери! Не для того я оканчивала одно из лучших учебных заведений Европы, чтобы оказаться в роли индейской скво по другую сторону границы! Когда я перебираю цепочку событий, которые привели меня сюда – фактически на положение заключенной, – даже мне эта история кажется неправдоподобной.
      Конечно, не следовало обращать внимания на его лживые речи, произносимые им вначале, не говоря уже о тех галантных словах и обещаниях, которые он давал позже. И прежде всего не стоило забывать, что я его ненавижу. И нечего было проявлять дурацкую гуманность и возвращать этого мерзавца к жизни, вместо того чтобы оставить его истекать кровью или умирать от заражения крови, как он того заслуживает.
      Он воспользовался тогда моей усталостью, моей тщательно скрываемой слабостью. Даже тем потрясением, которое я испытала, когда меня схватили и резко развернули чьи-то руки, а потом я увидела его – человека, с которым я меньше всего ожидала встречи. Да, это было сильное потрясение. Должно быть, поэтому я и стояла в таком оцепенении, а он все целовал и целовал меня. Кожа горела от прикосновения его заросших щетиной щек, грубые пальцы сорвали с моей голову шапочку и распустили по плечам тяжелую, непослушную копну волос, которую я так старалась спрятать. «Да как он смеет!» – кричало мое сознание, а тело предательски прижималось к нему все крепче и крепче, с наслаждением ощущая, как его руки словно обволакивают меня. Его плоть напряглась, прижимаясь между моими бедрами, и безумие страсти на миг затмило рассудок, заставив забыть обо всем.
      От дикого всплеска чувств закружилась голова.
      – Какого черта вы пытаетесь прятать свою ведьминскую гриву? – прошептал мне на ухо Блейз. – Слава Богу, что на этот раз вы ее вообще не отстригли! Цирцея… Медуза! Вы заставили меня стать твердым, как камень, и беспечным, как кабан во время течки. Мне сейчас ужасно хочется овладеть вами прямо здесь – и пусть весь мир на это смотрит! Хотя мы не подходим друг другу ни в каких отношениях – кроме одного! Господи! – вполголоса проворчал он (или мне это показалось). – Если бы только я мог вас забыть!
      Но я вполне могла и ошибиться, тем более что в тот момент я была совершенно не способна здраво рассуждать, подавленная его настойчивостью и решимостью без промедления взять меня, хочу я этого или нет. И он вполне был способен так и поступить – естественно, не волнуясь о тех последствиях, с которыми мне, возможно, придется справляться самой.
      Именно эта мысль преследовала меня, когда я тащилась вслед за ним под любопытными взглядами солдат, которые, по-моему, до сих пор не были до конца убеждены, что «док» действительно женщина. Как обычно, со злостью думала я, Блейз появился в самое неудачное время, чтобы все разрушить, включая мое душевное спокойствие.
      – Что вы собираетесь делать? И как вообще сюда попали? – задыхаясь, спросила я, едва поспевая за ним. Крепко схватив мою руку, Блейз буквально тащил меня за собой. «Несмотря на все его претензии на джентльменство, он не лучше животного!» – спотыкаясь, гневно твердила я про себя.
      – Я ведь корреспондент газеты – разве вы не помните? Я рисую и делаю фотографии сражений. Стараюсь запечатлеть умирающих, искалеченных, все эти застывшие лица с широко раскрытыми глазами, в которых отражаются ужасы войны, так называемых уцелевших, вроде нас с вами. Я ответил на один из ваших вопросов? А что касается другого… Ну, я думаю, что тут все очень просто! Вы моя жена – и к тому же женщина, не так ли? Мне как раз срочно понадобилась женщина, а вы оказались здесь! Должен признать, что и жены иногда приносят пользу. Даже если они ночуют в одном помещении с четырьмя вполне половозрелыми молодыми людьми! – с угрозой добавил он.
      Я благодарна судьбе, что Блейз тогда не заметил почти ослепивших меня слез. Я все-таки сумела их сдержать, не дав им скатиться по щекам и опозорить меня окончательно. Наверное, я сознательно привела себя в состояние апатии, как будто вдохнула пары эфира или сделала себе инъекцию морфия. После ядовитых слов Блейза мне уже было все равно, где он возьмет меня, что вообще со мной сделает и что обо мне подумает.
      Или по крайней мере мне так казалось до поры до времени… О Боже, даже сейчас мое лицо горит от стыда и гнева, когда я вспоминаю, как именно он использовал меня – другого слова я не подберу! Совершенно не заботясь о моих чувствах и совершенно не принимая во внимание мое положение.
      – Если я не ошибаюсь, здесь среди кустов где-то есть маленькая полянка, – сказал Блейз и резко потянул меня за руку. Зацепившись за камень, я чуть не упала и протестующе вскрикнула от боли. – А, так вы тоже спешите? – не веря своим ушам, услышала я. – Ну что ж, к чему тогда дальше откладывать наше страстное воссоединение? Сначала снимите ваш китель – на нем вы будете лежать. А мне сейчас хотелось бы увидеть вас с обнаженной грудью и набухшими сосками. Надеюсь, они по-прежнему хороши?
      «Как это жестоко, как безжалостно! Почему он все время старается причинить мне боль, когда мне и без того больно?» – подумала я. Помню, что я издала какой-то невнятный звук, развернулась и попыталась бежать. Блейз тут же схватил меня, бросил на спину в колючие кусты и, удерживая одной рукой, другой принялся мучительно медленно расстегивать все до одной пуговицы. При этом он гнусно улыбался, видя мое замешательство, – отвратительное животное!
      – Ради Бога, Блейз! Здесь всюду расставлены часовые! – выдохнула я, когда он наклонил голову к моей обнаженной груди. Его губы, язык и даже зубы по очереди играли с каждой грудью до тех пор, пока я уже была не в силах переносить эту утонченную пытку. – Пожалуйста, Блейз, не надо! Вы должны остановиться… часовые… – Забыв о гордости, я буквально молила негодяя о пощаде. Ответом был лишь короткий саркастический смешок.
      Блейз приподнял голову, чтобы заглянуть мне в глаза:
      – Часовые? Ну пусть бедные ребята посмотрят, если хотят! Может быть, они чему-нибудь научатся или по крайней мере их фантазии станут более приятными!
      Он расстегнул последнюю пуговицу. Несмотря на все мои мольбы, я вновь почувствовала…
      Все было очень похоже на тот самый первый раз, когда я по своей глупости и невежеству разбудила спящего дракона и принесла себя в жертву его огненному дыханию.
      – Нет, Блейз, пожалуйста, не надо! – слышала я свой хнычущий голос, а мое тело уже выгибалось дугой – несмотря на его грубость, несмотря на то что за нами могли наблюдать… Проклятие!
      – Ты законченная лицемерка, Триста! Лживая ведьма с волосами, черными как ночь! Ты похожа на черную кошку – так же приносишь несчастье всем, кто встретится на твоем пути. Сначала трешься об ноги, а в следующее мгновение фыркаешь и вонзаешь когти! Вот сейчас ты говоришь «нет!», а я чувствую, что ты уже ко всему готова! К этому, и к этому, и вот к этому, моя милая послушная жена – моя нетерпеливая шлюха!
      Я не могла удержаться от стонов, вылетавших из моей груди при каждом его движении.
      Почему он так со мной обращается? И почему я ему это позволяю? Но одно дело думать, а другое – действовать. Даже тогда, когда я продолжала ненавидеть Блейза, мое тело было покорно ему во всем. Я была не в силах сопротивляться тем ощущениям, которые все нарастали и нарастали во мне. Я корчилась и кричала, и тут все внезапно закончилось мощной вспышкой, принесшей мгновенное облегчение…

* * *

      Почему я так хорошо помню все то, о чем предпочла бы забыть? Этот дневник должен служить мне утешением, а не напоминанием обо всех неприятных событиях, которые я хотела бы вычеркнуть из своей памяти.
      Да, кое о чем остается только сожалеть! После того что случилось между нами в тот жаркий и душный день, который незаметно для нас перешел в вечер, мне следовало оставаться одной. Если бы у меня сохранились хотя бы остатки разума, я никогда не согласилась бы пересечь вместе с Блейзом границу, чтобы навестить его близкого друга, страдающего и чахнущего от какой-то неизвестной болезни.
      Однако к тому времени все уже знали, что я не просто женщина, переодетая мужчиной, но еще и замужняя женщина. Думаю, мне простили мой маскарад только потому, что все считали, будто я сделала это от невыносимой тоски по своему мужу. Да что там – я сама слышала, как негодяя, лукаво ему подмигивая, поздравляли с тем, что у него такая любящая и преданная жена. Если бы они только знали всю правду о наших отношениях и о том, какие я в действительности испытываю чувства по отношению к учтивому, обходительному мистеру Давенанту…
      Я вспоминаю о тете Чэрити, которую так люблю и которой столь многим обязана. Почему именно Блейз Давенант стал ее курьером? Он встречался с ней, разговаривал… Даже сейчас я не могу не думать о том, что еще происходило между ними. У него же нет ни совести, ни чести! По-моему, у него вообще нет других мотивов поведения, кроме собственной выгоды!
      Наверное, нет смысла задавать себе эти вопросы или подробно останавливаться на всех моих глупостях и ошибках. Но когда Блейз с дьявольской улыбкой пригрозил, что объявит меня – меня! – шпионкой, женой офицера-южанина, которая в свое время являлась близкой помощницей одного из лидеров знаменитого общества «Рыцарей Золотого круга»… О да, он, конечно, знал, какие неприятности может мне причинить, учитывая все эти слухи о женщинах-шпионках вроде «Мятежной Розы» и Белль Бойд, которые смогли одурачить не только солдат-северян, но даже их командиров.
      Пусть лучше распространяются другие слухи – особенно после того как появились очевидцы произошедшего между нами. Между мужем и женой? Ну конечно, это можно понять и извинить, ведь у мужа есть свои права, а у жены свои обязанности! Как мне отвратительна и ненавистна сама мысль об этом!
      Если бы Блейз не стал мне мягко угрожать в своей отвратительной улыбчивой манере, я, вероятно, не оказалась бы здесь и не попала бы в ловушку. Мысли об этом меня смущают и пугают, потому что… Потому что, к моему крайнему стыду, я положительно не знаю, чего, собственно, хочу! То ли улететь прочь от того пламени, к которому меня тянет, то ли, как мотылек, беззаботно броситься в огонь?
      Мне ненавистно то, что я свободна и несвободна, ненавистно то, что я не знаю и не понимаю собственных чувств – не понимаю себя. Чего я должна бояться и что мне нужно? Моя голова раскалывается, я уже столько написала, а решение так и не найдено…