Я не могу, как многие известные писатели, замалчивать все то, что неприятно вспомнить. Дневники предназначены только для меня и моих детей – никто больше не станет их читать, поэтому необходимо быть честной до конца. Мне давно стало ясно – ни в коем случае не нужно пытаться скрыть правду. Поэтому я так подробно и откровенно пишу о том, что произошло, хотя, видит Бог, иногда очень не хочется вспоминать некоторые вещи, в их числе то утро в Сокорро, когда я проснулась с невыносимой головной болью, грозившей вот-вот взорвать виски.
      Сначала я даже не смогла вспомнить, где нахожусь и как попала в эту комнату, – глаза почти ослепли от боли, внутренности скручивало тошнотой. Должно быть, я закричала, потому что кто-то, мгновенно оказавшийся рядом, подставил тазик и поддерживал за плечи, пока меня рвало. Незнакомый голос уговаривал по-французски:
      – Бедная малышка! Ну-ну, не смущайтесь, все женщины через это проходят. Скоро легче станет.
      Я откинулась на подушки, ослабев до того, что не было сил даже пошевелиться. Незнакомка осторожно обтирала мне лицо холодной водой.
      – Вам лучше?
      Не знаю, почему мне показалось, что я еще в Лондоне, в спальне Кардон-Хаус.
      – Мартина? – еле слышно прошептала я, но в ответ послышался веселый смех:
      – Нет-нет. Вы принимаете меня за кого-то другого, дорогая! Меня зовут Моника, и мы еще не знакомы, но я столько слышала о вас.
      Я заставила себя открыть глаза и увидела сочувственно улыбающееся лицо. Даже в полубессознательном состоянии я заметила, что женщина очень привлекательна: пикантное личико, обрамленное массой рыжевато-каштановых волос, резко контрастирующих с белой кожей. Все в Монике Кингмен, как я обнаружила позже, притягивало взгляды, очаровывало. Некоторые даже считали ее слишком вызывающей. Во всяком случае, здесь, в безвкусно обставленном гостиничном номере, она казалась явно не на своем месте.
      Видя, что я приподнимаюсь, она протестующе замахала руками:
      – Нет-нет, лежите! Я пришлю сейчас вашего мужа, и, когда почувствуете себя лучше, познакомимся поближе, хорошо?
      Она убежала, и почти немедленно у постели появился Марк с озабоченным лицом.
      – Ровена! Мне и в голову не пришло… бедная девочка! Как ты, должно быть, страдаешь! Может, вызвать доктора?
      Я снова попыталась сесть. Марк осторожно, но решительно положил на плечо руку. Нахмурившись, я пробормотала:
      – Что со мной случилось? Кажется, я слишком много выпила. Никогда еще не было так плохо… Марк, что это было? Не могу вспомнить…
      Но нет, теперь память возвращалась ко мне. Отрывочные образы. Марк раздевает меня, ласкает… голова кружится, и все вокруг танцует и кажется нереальным…
      – Боюсь, виновато не слишком хорошее шампанское, да и я должен был помнить о твоем состоянии. – Неожиданно Марк засмеялся веселым мальчишеским смехом. – Кажется, ты была ужасно пьяна, любовь моя. Как жаль, что ты не можешь вспомнить… зато я могу, каждую мелочь. – Наклонившись ближе, он прошептал: – Никогда не встречал такой самозабвенно страстной, раскованной женщины! Дорогая, ты воплощение всего, что я ожидал найти в жене!
      Возможно ли это? Почему я все забыла? Только легкая боль между бедрами напоминала о том, что я теперь по-настоящему принадлежу Марку. Я сказала себе, что все со временем вспомнится, но была непривычно молчалива всю дорогу до ранчо Кингменов, расположенного в тридцати – сорока милях от Сокорро. Но мое молчание отнесли за счет нездоровья. Все были так добры, и время от времени Марк ободряюще сжимал мою руку. Он казался таким спокойным, уверенным в себе! Я наблюдала за Марком, прислушивалась к его голосу и удивлялась, как могла считать этого человека всего-навсего лакеем Тодда Шеннона.
      Мы ехали в экипаже Кингменов, удобной коляске, изготовленной на заказ. Джон Кингмен оказался привлекательным, рано поседевшим человеком лет сорока пяти. Моника была лет на десять моложе мужа, но отношения между ними, даже на взгляд посторонних, были дружескими и нежными.
      Позже, перед ужином, когда зажгли лампы, мы долго слушали игру Моники на рояле, выписанном Джоном из Европы специально для жены. По сей день, когда я слушаю Шопена, перед глазами встает Моника с рассыпавшимися по плечам волосами, отливающими красным золотом в свете лампы.
      В тот вечер на ней было черное платье, совсем простое, но подчеркивающее перламутровую белизну кожи. Моника была прекрасна и играла как ангел. Неудивительно, что муж так ею гордился.
      Дом оказался большим и снаружи каким-то неухоженным, выстроенным, как мне объяснили, в техасском стиле. Но обстановка была удобной и красивой, а отведенная нам комната для гостей – просторной и уютной.
      Моника начала было извиняться за скромное жилище, но я заверила ее, что чувствую себя прекрасно.
      Она улыбнулась, показав острые белые зубы.
      – Надеюсь на это! Потому что уже предложила Марку остаться у нас подольше. Какой смысл ехать за тридевять земель, в Бостон, в вашем состоянии, только чтобы потом сразу же отправляться в обратный путь? Почему бы вам не провести медовый месяц здесь? Я бы не очень доверяла месье Шеннону – беспринципный, жестокий человек. Думаю, он не захочет расставаться с половиной ранчо!
      Я чувствовала, что и Моника из тех, кто всегда говорит то, что думает. Она знала о моей беременности и о том, что мы с Марком поженились совсем недавно, и все же не осуждала меня, а только сочувствовала.
      Становилось все очевиднее, что друзья Марка знали обо мне больше, чем я о них. Я поняла это в вечер приезда, когда мы поужинали, а улыбающаяся служанка начала убирать посуду.
      Джон Кингмен, до сих пор почти все время молчавший, откинулся в кресле, затягиваясь сигарой. Моника поставила перед ним стакан с виски. Остальные пили превосходный коньяк, который, как оказалось, был доставлен из Европы.
      – Это Марк привез, – объяснила Моника. – Целых два бочонка. Как мило с его стороны! Я ничего не хотела больше из Парижа – только хороший коньяк. И Марк сдержал обещание, как всегда, не правда ли, дорогой?
      – Не знала, что ты был в Париже, – прошептала я, удивленно глядя на Марка. – Мы часто говорили о Европе, но ни разу…
      – Неужели? Хитрец! Конечно, он был в Париже, года два назад, а когда вернулся, ни о ком, кроме вас, не мог говорить. Я ведь говорила, Марк всегда держит слово. Он тогда сказал, что видел женщину, которая когда-нибудь станет его женой. Так и вышло.
      Не успела я раскрыть рот, как Марк схватил меня за руку. Лицо его неестественно раскраснелось.
      – Я хотел признаться вчера, дорогая, но боюсь, ты заставила меня обо всем забыть.
      Тихий, вкрадчивый голос смутил меня и рассердил.
      – И ты говорил о честности?!
      – Вот именно, только взаимной! Сегодня поведаем друг другу наши секреты, хорошо?
      Моника постаралась выйти из неловкого положения.
      – Посмотри на них, Джон! Настоящие любовники! Будем деликатны и позволим им удалиться!
      С трудом сохраняя самообладание, я вежливо пожелала хозяевам спокойной ночи.
      Слишком часто меня обманывали, и подумать только, именно Марк, человек, которому я так доверяла, за которого вышла замуж, оказался лгуном!
      – Как ты мог? – взорвалась я, как только за нами закрылась дверь. – Все эти месяцы притворялся, что был моим другом, просил быть откровенной!
      – Ровена! – Марк схватил меня за плечи, притянул к себе. – Не в твоем характере бросать обвинения, не выслушав человека. Помню, как ты защищала Люка Корда, почти до конца, и это после того, как он предал тебя!
      Я отшатнулась, словно от пощечины.
      – Сколько раз еще ты будешь бросать мне это в лицо, чтобы скрыть собственное вероломство?!
      – Пока не докажу, что Корд не стоит того, чтобы жалеть о нем! Пока ты не вырвешь его из сердца, не сотрешь из памяти! Неужели не понимаешь: все, что я делал и делаю, – только для тебя, Ровена?! – Не давая мне возможности ответить, он горячо продолжал: – Да, я встречал тебя в Париже. В театре, с матерью и отчимом. И в других местах. Я старался раздобыть приглашения на все балы и вечеринки, куда ты должна была приехать. И видел твои снимки в газетах, великолепный портрет, который сейчас находится в Венеции, в частной коллекции князя д’Орсини. Я слышал, как тебя называли мраморной богиней, и знал, даже тогда, что за оболочкой из холодного мрамора скрыта настоящая женщина, теплая, страстная и живая.
      Я пыталась вырваться, но он сжимал мои плечи все сильнее.
      – Ты ничего не объяснил! Почему обманывал, почему притворялся…
      – Сначала я не узнал тебя в этом уродливом платье и очках! Неужели не помнишь? Потом… ты хотела остаться одна. А когда мы немного подружились, боялся все испортить: вдруг ты посчитаешь меня похожим на одного из тех мужчин, которых презирала. Поэтому я ждал. Как думаешь, зачем я так долго оставался на ранчо? Выжидал, Ровена, и наконец ты назвала меня своим другом. Я начал надеяться, но старался не спешить, был очень осторожен, потому что знал, как ты разочарована и несчастна, как, несмотря на холодность и спокойствие, боишься меня.
      – Это просто смешно!
      – Нет… вовсе нет. Признайся, ты не доверяла мужчинам! И потом… О Господи! Не можешь представить, что я ощутил, когда дядя прямо сказал, что хочет тебя и намерен получить любой ценой! Он предупредил, что ты его собственность, и мне стало казаться, будто это правда. Ты ссорилась с ним, отказывалась подчиниться, клялась, что не выйдешь за него, и все же… я любил тебя и не мог видеть, как ты задыхаешься и краснеешь после свидания с Тоддом наедине! Я знал, он целует тебя, понимал по торжествующему блеску глаз и пытался предупредить…
      – Да, – глухо согласилась я. – Да, знаю. Точно так же, как пытался предостеречь насчет Люкаса. Но это еще не объясняет…
      – Подожди, сейчас все станет ясным, – кивнул Марк. – Давай сядем, Ровена. Нет, не бойся, я только обниму тебя… пока. Но ты должна выслушать.
      В объяснениях Марка все казалось слишком простым.
      Он видел меня в Париже, влюбился с первого взгляда, безуспешно пытался познакомиться, посещал мои любимые театры и картинные галереи, но я даже не замечала его.
      – И как ты могла? Мы принадлежали к разным кругам общества: леди Ровена Дэнджерфилд и я, всего-навсего какой-то американец. Я не смог даже приблизиться к тебе!
      Именно Марк, узнав, кто я такая, известил отца о смерти дедушки и о том, что я теперь живу в Лондоне, с матерью и отчимом.
      – Так это ты? И все из-за возможности приезда в Америку, почти равной нулю?!
      – Я бы пошел на все! И конечно, из-за твоего отца. Видела бы, как он обрадовался! Часами говорил о тебе, Ровена!
      – Но почему ты не рассказал об этом сразу? Как только я согласилась выйти за тебя замуж…
      – По той же причине, что мы сидим здесь и разговариваем, вместо того чтобы лежать в объятиях друг друга. Я хотел подождать, пока не буду уверен в тебе, пока не завоюю твою любовь. И прошлой ночью…
      Я не хотела, не могла думать о той ночи, при одном воспоминании меня наполняло чувство отвращения к себе. Как могла я так вести себя, отдаваться столь самозабвенно, не сознавая, что делаю?! Неужели я действительно развратная, низкая дрянь?!
      Но Марк не дал мне времени на раскаяние и, неожиданно снова обретя уверенность в себе, настоял на том, чтобы закончить разговор завтра.
      – Хотела бы знать, сколько еще тайн ты от меня скрываешь, – устало пробормотала я, но он только улыбнулся:
      – Никаких секретов. Только сюрпризы. И приятные, надеюсь. А у тебя, любовь моя?
      – Очевидно, ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе, – резко ответила я. – А что касается остального, возможно, обнаружишь это завтра.
      Истина заключалась в том, что я больше не понимала, как обращаться с Марком и чего от него ожидать.
      Конечно, я почувствовала облегчение, что он оказался достаточно терпеливым… или слишком умным и не стал допрашивать меня сегодня, только помог раздеться и предупредил, что пойдет выкурить сигару и обсудить кое-какие дела с Джоном Кингменом.
      Если он и возвратился, то уже после того, как я заснула. Всю ночь меня преследовали странные сны – кошмары, заставлявшие беспокойно метаться. Одеяло сползло на пол, простыня сбилась. Один только сон отпечатался в памяти: я лежу в объятиях Люкаса, и он любит меня…
      Почти весь день я провела наедине с Моникой. Марк вместе с мистером Кингменом уехал рано утром. На Монике была тонкая блузка из бледно-оранжевого шелка, под которой ничего не было: отчетливо выделялись упругие груди с бледно-розовыми сосками. Рядом с этой красавицей я чувствовала себя бледным ничтожеством. Как мужчины могут обращать на меня внимание, когда рядом Моника?!
      – Чувствуете себя получше сегодня? – Чуть скошенные зеленые глаза с любопытством оглядели меня. – Ну вот, темные пятна под глазами исчезли. Теперь вы больше похожи на ту, которую описывал Марк. Не обижайтесь только. Джон всегда сердится и говорит, что у меня язык слишком длинный, но я отвечаю: «Ты знаешь, на ком женился. Если не желаешь принимать меня такой, какая я есть, ну что ж, уйду!» И знаете что?.. Этого он не хочет. Я ему нужна Я… как это говорится… очень сообразительная. Вы тоже умны… если верить Марку.
      Все утро Моника болтала и сплетничала, признаваясь, что ей здесь очень одиноко. Но мне она показалась самостоятельной, привыкшей всегда добиваться всего, чего хочет. Вообще ее отношения с мужем были весьма своеобразными – время от времени оба отправлялись в Новый Орлеан, Сан-Антонио или даже в Сан-Франциско, но всегда порознь. По словам Моники, в идеальном браке нет места ревности.
      – Разве бывает такая вещь, как идеальный брак? – не удержалась я.
      – Подождите! Вам еще многому нужно учиться, – посоветовала Моника.
      И, тут же вскочив, предложила отправиться на прогулку верхом.
      Я впервые заметила, что на ранчо никто особенно не занимался делами. Слуги были все мексиканцами, кроме повара, старого француза, приехавшего с Моникой из Нового Орлеана.
      Но мужчины, болтавшиеся около дома, напоминали скорее наемников, чем ковбоев, и, казалось, не имели определенных обязанностей. Кроме того, меня поразила уединенность дома. Он находился почти в горах – слева и справа поднимался густой лес.
      Мы направились по узенькой извилистой тропинке вниз. Моника весело сказала:
      – Видите, почему у нас так редко бывают гости? Сюда почти невозможно добраться, очень тяжелая дорога. Помните, как вам было плохо вчера?
      Да, вчера я была слишком больна, чтобы помнить подробности, но сегодня голова была ясной, и я невольно замечала слишком много сбивающих с толку вещей.
      Неожиданно мы оказались на поляне, которую охраняли вооруженные до зубов люди, опустившие карабины только тогда, когда узнали Монику. Слишком много скота сбилось в одном месте, и на всех животных незнакомые клейма, хотя именно в этот момент ставились новые. Моника остановилась, с деловым видом ответила на несколько вопросов, и мы отправились дальше через рощицу и ручей на другую полянку.
      – Тут у нас еще одна хижина, – небрежно заметила Моника. – Здесь живут иногда наши люди, но в основном… некоторые из друзей, которым нужно безопасное убежище на несколько недель. – Наверное, у меня был очень удивленный вид, потому что она рассмеялась. – Вижу, Марк вам не все рассказал. Может, предпочитает, чтобы я это сделала. По-моему, он вас побаивается, ну не глупо ли?!
      Я согласно кивнула, ощущая, как ледяной холод ползет по коже. Наконец я поняла все. Марк должен подтвердить мои подозрения, когда вернется.

      Неужели это тот человек, которого я привыкла называть «бедняжка Марк», а иногда «дорогой Марк»? Я начала замечать в нем определенное сходство с Тоддом – тот же рост, цвет волос, а теперь и такой же высокомерный, самоуверенный вид. Разница только в том, что Марк был гораздо умнее Тодда и с холодной логикой обдумывал каждый шаг, а Тодд в таких случаях начинал рвать и метать.
      Наконец я получила разумное объяснение на терзавшие меня загадки.
      – Почему нужно было притворяться? – спросила я Марка, и тот ответил кривой усмешкой.
      – Разве у меня был выбор? Ты же знаешь дядю Тодда. Властный человек – это еще самый мягкий эпитет для него. Я был жалким адвокатишкой в его глазах. В конце концов, чего достиг мой отец? Всего-навсего судейской должности перед смертью. Тодд Шеннон – грубый, неграмотный, неотесанный ирландский драчун – имел все: землю, деньги, положение, власть. Да, ты права, я должен был играть роль его лакея, благодарного за то, что получу когда-нибудь наследство, ведь других родственников мужского пола Тодд не имел. Пришлось пожертвовать карьерой, друзьями, привычными удобствами. Все для того, чтобы приехать сюда и быть у него на побегушках. Выполнять приказы. «Да, дядя Тодд!» «Нет, дядя Тодд!» Делай как велено, Марк, даже если это означает отказ от любимой женщины. Пока не было иного выхода, Ровена, я делал, что велели, и учился. Точно как ты.
      – Как я?
      Мы были в спальне, и Марк с неожиданной жестокостью, заставшей врасплох, схватил меня за плечи так, что пальцы, словно когти, впились в кожу, оставляя отметины.
      – Да! Думаешь, я не знаю, кем ты была для сэра Эдгара Кардона?! Я был в Париже, помнишь? Он там вел себя не так осмотрительно! Мне сказали, что ты его любовница! На окраине Парижа есть очень дорогой дом для избранных – помнишь его? Вы пришли туда как-то ночью. Я узнал тебя, несмотря на густую вуаль. Я был там и видел все, что видела ты, и влюбился еще сильнее. Ты меня заворожила, понимаешь? Женщина, которая может скрывать свои чувства, кажется словно высеченной из мрамора, гордая, умная, расчетливая! Знаешь, почему я так восхищался тобой? Почему хотел? Ты и я, Ровена! У нас будет все. Помнишь, ты сказала, что мы своими руками создадим будущее! Выстроим свою империю!
      – А Тодд?
      Я сама удивилась деловитости собственного тона.
      – Ты его не любишь, – засмеялся Марк, привлекая меня к себе. – И думаю, сейчас у тебя столько же причин ненавидеть его, сколько у меня. Слишком долго он шел по трупам, чтобы добиться своего, слишком многих людей сломал. Пора его остановить.
      – Марк, я не могу поверить. Ты так изменился! Да знаю ли я тебя?
      – Узнаешь. И будешь помогать точно так же, как Моника помогает Джону.
      – Джон Кингмен не просто ранчеро, так ведь?
      Я почувствовала, как руки Марка скользнули по моему телу.
      – Вижу, ты поняла. Моника рассказала? Джона изгнали из Техаса. Он дрался на стороне южан, а когда вернулся, узнал, что его поместье конфисковали якобы за неуплату налогов. Подлые мародеры! Такие вещи часто случались в то время. Можно ли винить Джона за то, что он ожесточился?
      – Поэтому он стал изгоем? Бандитом?
      – Можно сказать, да. Пока не встретил Монику. Именно она мозг всего предприятия. Уединенное ранчо. Место, где могут скрываться беглецы.
      – Куда можно приводить и заново клеймить украденный скот, а потом продавать в других местах, где никто не задаст лишних вопросов. Все ясно. Но при чем тут мы, Марк? Какое отношение это имеет к нам?
      – Ты сказала «мы».
      Марк внимательно вгляделся в меня, я ответила ему спокойным немигающим взглядом.
      – Я вышла за тебя. И думаю, что имею право знать, во что мы втянуты.
      Я говорила настолько бесстрастно, что Марк ничего не смог понять, как ни пытался. Помню, как холодно, отстраненно думала, что очень легко быть практичной – ненавистное слово! – когда не затронуты чувства.
      – Конечно, ты имеешь право и все узнаешь. Ровена, моя любимая, я знал, что ты поймешь!
      Я вытерпела сокрушающие объятия Марка и не протестовала, когда он дрожащими пальцами стал расстегивать пуговицы моего платья.
      – Должна признаться, – сказала я только, – что меня не так легко зажечь. Я твоя жена и должна выполнять все твои желания. Но я не шлюха и не собираюсь изображать притворную страсть, понятно, Марк?
      Глаза его лихорадочно блестели в полутьме комнаты.
      – А Корд, чье имя ты выкрикнула прошлой ночью, когда я ласкал твое тело? Ему удавалось возбудить тебя?
      Поняв, что нужно быть очень осторожной, я, слегка сузив глаза, взглянула в лицо Марка:
      – Ревнуешь?
      – Отвечай!..
      – Ну что ж, – тщательно подбирая слова, отчеканила я, – в самом начале да. Я не думала, что мы выживем в этот ураган, и очень боялась. Поэтому так легко было забыться. Потом… ты знаешь, что случилось. Думаю, он посчитал меня слишком холодной.
      – Но ведь ты хочешь его… видишь во сне. Я должен знать правду, Ровена!
      Лицо Марка раскраснелось, он непривычно грубо сорвал с меня сорочку.
      Впервые с начала разговора я позволила себе отбросить напускную холодность.
      – Да! Почему бы не хотеть? Ни одна женщина не любит, когда ее отвергают. Если бы роли переменились, думаю, я оттолкнула бы его. Если ты желаешь испытать, что такое настоящая страсть, Марк, тебе придется привыкнуть к мысли, что иногда меня интересуют другие мужчины.
      Увидев выражение его глаз, я заставила себя расхохотаться.
      – О Боже! Как будет смеяться Моника, когда узнает, что ты способен на смехотворную ревность! Она рассказала, как снисходительно относится Джон к подобным вещам и как она еще больше любит его за это. Неужели буржуазная мораль испортит наш брак?
      Я использовала единственно действенное оружие против Марка, потому что знала, как гордится он своим логическим, рациональным умом, но все же, очевидно, подобное заявление вряд ли ему понравилось.
      – Ты… ожидаешь, что я позволю своей жене иметь любовников?
      – Конечно, я не собираюсь это афишировать. И ожидаю того же самого от тебя. В самом деле, Марк, ты хочешь от меня понимания, а теперь, когда я согласилась с твоей философией, почему-то расстроился. В конце концов, мы партнеры или нет?! Если желаешь иметь покорную серенькую жену, не стоило выбирать такую, как я, особенно потому, что ты меня хорошо знал.
      – Ты так изменилась, Ровена. Не похожа на несчастную, запутавшуюся девушку, обратившуюся ко мне за утешением.
      – Я была слишком потрясена, когда поняла, что беременна! Но у меня было время подумать, привыкнуть и вновь стать той женщиной, которую ты любил. Или только притворялся?
      – Не говори так, Ровена! Ты знаешь, я всегда восхищался силой твоего характера!
      – Значит, принимаешь меня такой, какая есть?
      Он жадно оглядывал мое тело, протягивая руки.
      – На любых условиях, дорогая… пока в нашей спальне ты принадлежишь мне. И пока помнишь, что ты – моя жена, только моя!
      Сейчас для ненависти к себе не оставалось времени. Ненависти… отвращения… омерзения. Думаю, любая женщина поймет, что я имею в виду. С того момента как Марк, обняв меня, подтащил к зеркалу, я старалась не думать о том, что происходит с моим телом, отсекала мысли, душила чувства и почти хотела снова забыться, выпив несколько бокалов шампанского. Для таких людей, как мой муж, существовало одно определение – извращенец.
      Я слышала его шепот:
      – Когда мы построим дом, в нашей спальне повсюду будут зеркала, даже на потолке, чтобы в них отражалось твое совершенное тело. Шелковые простыни на постели. Лампы с розовыми абажурами. Ты узнаешь… я научу тебя отдаваться чистому наслаждению чувственности.
      Но вместо этого я научилась лицемерить. Ласки Марка не возбуждали меня, но я привыкла покорно сносить их. Очевидно, удовлетворенный моей податливостью, Марк стал более доверчивым и не стеснялся раскрывать свои планы на будущее, «наши» планы, как он считал.
      – Мы должны поехать в Европу. А что касается Бостона – какая карьера там меня ожидает? Еще один адвокат из многих? Судейское кресло под старость? О нет, Ровена, наше будущее здесь – акры и акры земли под застройку, которые можно купить за бесценок. «ШД» – только начало, наш фундамент, ядро, вокруг которого можно создать огромную империю. Думаешь, дальновидные люди этого не поняли?.. Старый мир становится слишком тесен, и даже аристократы отрываются от своих корней, чтобы строить новый. Мы будем могущественными королями; пора таким людям, как мой дядя, умеющим говорить только языком оружия и кулаков, посторониться.
      – И как ты намереваешься заставить их сделать это? Тоже насильно? – не удержалась я. – Ты часто говорил об уважении к закону, и чем оправдаешь подобное поведение?
      – Дорогая, ты не так поняла, поверь, все, что мы предпримем, будет в рамках закона. Никакого насилия, наоборот: на этой территории воцарятся порядок и справедливость.
      – Я полагаю, станешь первым сенатором?
      – А ты – супругой сенатора, любимая. Верь мне, Ровена.
      Неожиданно я припомнила слова Монтойа о честолюбии, власти и деньгах. И возможности подкупить неподкупных, если человек достаточно богат. Деньги!
      Марк намеревался осуществить свои мечты с помощью моих денег. И что хуже всего, это, возможно, ему удастся.
      Я была слишком умна, чтобы выказать свое отношение ко всему сказанному, а вечером, за ужином, не веря ушам слушала, как остальные наперебой делились своими мыслями. Джон и Моника тоже были участниками этого заговора, похожего на план ведения военных действий: избавиться от «грабителей землевладельцев» вроде Тодда Шеннона, организовать добровольческие дружины для поддержания порядка на территории.
      Я подняла брови, но Моника весело отмахнулась:
      – Знаю, о чем вы думаете! Но к тому времени мы станем респектабельными законопослушными гражданами.
      – А до того?
      Марк явно был доволен, поскольку я так заинтересовалась тем, что он называл мирной революцией, хотя для достижения целей должны были использоваться самые нечестные методы.
      – Необходимы наемники-профессионалы, – объяснила Моника, – которые не будут открыто нарушать закон.
      – Бандитская армия?
      – Под твердым руководством, конечно. Многие землевладельцы уже имеют такие. Подобные профессионалы не будут убивать без цели или в приступе ярости. Нам нужны дисциплинированные люди, те, которые задумываются о будущем.
      – Каждый человек мечтает о доме, о безопасности, – пояснил Джон Кингмен. – Постоянно рисковать жизнью очень тяжело, и люди устают.
      – Неужели непонятно, Ровена? – вмешалась Моника. – Для них это шанс начать новую жизнь, честную и порядочную.
      – Ну, какие у тебя возражения? – шутливо спросил Марк.
      – Вспомнила китайскую пословицу о человеке, пытавшемся объездить тигра, – медленно протянула я. – Дай таким людям оружие и разрешение убивать, думаете, они остановятся, или сможете и дальше ими управлять?
      – Кто говорит про убийства? – небрежно пожала плечами Моника. – Разве что при крайней необходимости, а кроме того, каждому достанется его доля – к чему ссориться, как собаки из-за кости.
      Проходили дни, и я без слов поняла, что в Бостон мы не поедем. Еще одна уловка Марка. Он с самого начала намеревался приехать сюда, но хотел, чтобы Тодд считал, будто мы медленно продвигаемся к Бостону. Умница Марк! Подумать только, что когда-то я считала его мальчиком на побегушках, слабовольным добродушным молодым человеком, ничем особенно не выделявшимся! Нет-нет, больше никогда не буду недооценивать ни Марка, ни его бесконечное терпение. И что самое странное, я верила: он действительно любит меня, помешался на этой любви, как и на мечтах о власти. Дело было не только в моем богатстве – он действительно хотел меня и желал, чтобы я стала его союзницей. Но все же приходилось быть очень осторожной. Временами я почти боялась Марка, хотя старалась не дать ему этого понять. Я была его женой, подчинялась всем извращенным прихотям, но душой была где-то далеко и, как предупреждала Марка, отказывалась изображать страсть, хотя чувствовала временами, что моя холодность возбуждает его больше, чем сэра Эдгара.
      – Моя прекрасная статуя, – шептал он, – когда-нибудь я возвращу тебя к жизни.
      Но пока он, казалось, был удовлетворен тем, что каждую ночь я оказывалась в его власти, позволяла делать с собой все, что угодно. Несмотря на отрешенность и безразличие, я смогла заметить, что меня держат здесь словно в тюрьме, никогда не оставляют одну, и если Марк с Джоном уезжали, Моника, как хорошая хозяйка, всегда была рада составить мне компанию. Спокойствие и решимость начали изменять мне, с каждым днем я нервничала все больше. Таково было состояние дел, когда однажды Моника объявила о прибытии гостей.

      У меня вошло в привычку, следуя примеру Моники, отдыхать после обеда. Это давало возможность хоть немного побыть одной, потому что Марк, если был дома, в это время обычно сидел на заднем крыльце, занятый бесконечными деловыми разговорами с Джоном. Но в тот день он, неожиданно войдя в комнату, разбудил меня.
      – Почему ты в сорочке? Только я могу увидеть тебя здесь. Позволь снять ее с тебя, дорогая!