– Спасибо, Бетси, но не нужно. В сущности, ты можешь забрать ее себе, если хочешь.
– Вот эту красоту? Но вы ведь не хотите ее отдавать! Она же новая!
– Полагаю, я могу сделать тебе подарок, если мне так хочется, Бетси. Набрось ее на себя, слышишь?
Несколько мгновений Бетси смотрела на нее, и ее глаза видели больше, чем Лайла хотела бы обнаружить. Затем она опустила глаза на шаль в своей руке и пощупала тяжелый белый шелк.
– Как скажете, мисс Лайла. – Бетси набросила изящную шаль поверх своего простого хлопкового платья и взглянула на шестидюймовую бахрому, затрепетавшую на ветру. – Как сказала бы моя мама, золотые зубы не для свиного рыла.
Это была распространенная на Барбадосе поговорка, означающая, что красивые вещи смотрятся не к месту на тех, кто к ним не привык.
– Мейда бы так не сказала, и ты это знаешь. Шаль смотрится на тебе чудесно. Бену лучше не зевать, когда ты вернешься. Уж на этот раз ты его точно охмуришь, – добавила Лайла с дразнящей полуулыбкой.
– С чего вы взяли, что он мне нужен? – фыркнула Бетси, тряхнув головой и улыбаясь.
Лайла улыбнулась в ответ:
– Ты бегаешь за Беном с пятнадцати лет. Ты влюблена в него, меня не обманешь.
Бетси внезапно помрачнела:
– Но уж вы-то точно не влюблены в мистера Кевина, мисс Лайла! Меня тоже не обманешь.
Лайла вернулась к созерцанию моря.
– Я больше не желаю говорить об этом! – сурово сказала она.
– Ха! – Хорошенькие губки Бетси сложились в нечто весьма напоминающее презрительную усмешку. – Вы просто не хотите слышать правду, вот и все. Вы всегда были такой, даже в детстве. Ноте, кто любит вас, скажут: мистер Кевин не для вас.
– Я собираюсь за него замуж, – решительно проговорила Лайла и, вздернув подбородок, дала понять, что разговор окончен. Бетси не обратила ни малейшего внимания на намек, как Лайле и следовало догадаться. После многолетней дружбы они всего лишь назывались госпожой и служанкой. Бетси была семьей, а семья может быть раздражающей, как заноза под седлом.
– Поступайте, как вам будет угодно, как вы всегда и делаете, но на вашем месте я бы подождала. Подходящий мужчина однажды встретится вам. Так всегда бывает.
– Кевин мне прекрасно подходит.
– Мистер Кевин подходит вашему батюшке и «Усладе сердца». Вам он не подходит. И в глубине души вы это знаете, мисс Лайла. Вы просто слишком упрямы, чтобы признаться в этом.
– Довольно, Бетси. Я больше не желаю это слушать! – Лайла бросила сердитый взгляд на служанку.
Бетси неумолимо продолжала:
– Вам даже не нравится, когда он вас целует! А что вы будете делать, когда придется ложиться с ним в постель после того, как вы поженитесь?
Щеки Лайлы вспыхнули.
– Ты шпионила! – обвиняюще воскликнула она, зная, что Бетси имеет в виду сцену, которая произошла между нею и Кевином прошлым вечером.
Он проводил ее до каюты после поздней прогулки по палубе. Когда она открыла дверь, чтобы войти, он удивил ее, шагнув вместе с ней в каюту и почти захлопнув дверь за собой. Бетси спала – Лайла так думала! – на верхней койке, но все равно было уже поздно, в каюте было темно и слишком уединенно, чтобы это выглядело вполне прилично. Она подняла на Кевина вопросительный взгляд: не в его правилах нарушать условности. Не говоря ни слова, он крепко прижал ее к себе и накрыл ее рот своим. Впечатление, которое создалось у нее от его поцелуя, было таким, будто он пытается съесть ее губы. Жадная влажность его языка, слюнявящего ей рот, вызвала у нее тошноту. Этот поцелуй не шел ни в какое сравнение с мягким огнем… нет, она не должна вспоминать об этом. Рассерженная, она оттолкнула Кевина. Он тут же извинился и поцеловал ей руку с нежным раскаянием, прежде чем удалиться, но все это происшествие оставило у нее ощущение неловкости. Неужели это то, что она может ожидать от него, когда они поженятся? Тогда уже будет не так-то легко оттолкнуть его…
– Я не спала, – поправила Бетси с достоинством. – Я видела, как он пытался поцеловать вас, и видела вашу реакцию – как будто вас вот-вот вырвет. Не такие чувства испытывают к мужчине, за которого собираются замуж, мисс Лайла.
– А ты-то что об этом знаешь? – горячо возразила Лайла, злясь, потому что слова Бетси так отвечали ее собственным сомнениям.
Бетси самодовольно усмехнулась:
– Я знаю достаточно. Я целый год водила дружбу с Джоном Генри, а потом был Норман и… ну, не важно. Что я хочу сказать, это что я никогда не испытывала ничего подобного, когда кто-то из них целовал меня. А если бы меня поцеловал Бен… Мисс Лайла, меня бы пришлось оттаскивать от него крюком! Вот что вы должны испытывать к мужчине, за которого собираетесь замуж.
– Леди не испытывают подобных эмоций, – сказала Лайла, впрочем, ощутив укол тревоги, когда снова вспомнила восторг других губ на своих губах… Она решительно отбросила запретную мысль прочь. Нельзя позволять той единственной ночи безумия окрашивать всю ее жизнь. Это была ночь вне реальности, не более материальная, чем сон. И ей лучше никогда не забывать об этом!
Бетси громко фыркнула:
– Как скажете, мисс Лайла. Но вы знаете, и я знаю, что вы только обманываете себя. Леди или служанки, все мы сделаны из одного теста. Все мы женщины.
Рабы, наконец закончив на сегодня свою разминку, потащились прочь, звеня цепями, когда направлялись к люку. Лайла отвела глаза, чтобы не смотреть на Джосса, теперь надежно пристегнутого в конце шеренги. Взгляд Бетси заострился.
– Вы хотите сказать, что не испытывали такого с ним? – тихо спросила Бетси, наблюдая за ней с понимающей проницательностью. – Вы забываете, мисс Лайла. Я знаю вас с раннего детства, и я видела, как счастливы и возбуждены вы были, переодеваясь во что-нибудь «бесподобное» для него. Вы никогда такой не были – ни до, ни после. Ладно, он тоже неподходящий для вас мужчина, но если вы чувствовали это к нему, то когда-нибудь почувствуете и к другому. Вы не удовольствуетесь мистером Кевином, хотя считаете его надежным и безопасным.
– Я больше не хочу это обсуждать!
– Ладно, прячьте голову в песок, если хотите, а я пошла заниматься делами!
Фыркнув, Бетси удалилась, оставив Лайлу в мрачных раздумьях. В глубине души она боялась, что в словах Бетси истины больше чем крупица. От самого мягкого поцелуя Кевина у нее не возникало ничего, кроме желания вытереть рот. А тот, которым он попытался поцеловать ее вчера вечером, вызвал волну отвращения, настолько сильную, что это сделало ее физически больной. Она не ребенок. Она прекрасно понимает, что подразумевается под физической стороной брака. Ей просто никогда прежде не приходило в голову примерить это знание на себя и Кевина. Сможет ли она позволять ему вот так целовать себя всю оставшуюся жизнь, не говоря уж о других интимностях, происходящих между супругами, точные подробности которых представлялись ей несколько смутно? Однако Лайла знала, что при этом имеется в виду – спать в одной постели и производить на свет детей. Сможет ли она вытерпеть его руки на своем обнаженном теле, и не раз или два, а ночь за ночью бог знает сколько лет? Лайлу даже передернуло от этой мысли. Но затем она перебрала в уме всех остальных мужчин, которые когда-либо просили ее руки, и осознала, что мысль об их прикосновениях ей тоже невыносима. Единственный мужчина, к которому она что-то испытывала, был…
Она закрыла глаза, прогоняя постыдное видение. Единственный мужчина, чье прикосновение было ей желанно, в данный момент скован цепями, как и все остальные рабы, которых Кевин купил для «Услады сердца».
На сердце у нее стало капельку легче от мысли, которая пришла ей в голову. Когда они благополучно доберутся до дома, она сможет поговорить с отцом о том, чтобы освободить Джосса. Если Кевин прав, с ним будут сплошные проблемы, как с теми африканцами, которых привозят прямо с их родины и заставляют работать на полях. Леонард Реми не желал иметь у себя таких рабов. Лишь пройдя несколько поколений рабства, они становятся послушными, а до этого – слишком непредсказуемы. Они часто пытаются сбежать и способны сеять смуту среди других своим стремлением к свободе.
Отца будет нетрудно убедить, думала она, если только ему не придет в голову, что она хочет освободить мужчину, потому что ее влечет к нему. Что, разумеется, совершенная нелепость. Она хочет освободить его, потому что он такой же человек, как и она сама. О том, что то же самое можно отнести и к Бетси, и ко всем остальным рабам, живущим и работающим на «Усладе сердца», она думать отказывалась. Этот человек не должен быть рабом. Как только он получит свободу, то сможет уехать с «Услады сердца» и с Барбадоса и ей больше никогда не придется его видеть.
Солнце уже почти скрылось за горизонтом, и здесь, на палубе, становилось все прохладнее. Платье у нее было с длинными рукавами, но тонкий муслин не защищал от свежего морского ветра. Возможно, ей не стоило так поспешно отвергать шаль Аманды, но она не могла ее носить после того, что ее двоюродная бабка сделала с Джоссом… Ну вот, он опять в ее мыслях. Неужели теперь все будет напоминать ей о нем?
Глава 10
– Вот ты где. А я уже начал беспокоиться. Я думал, что к этому времени ты уже ушла в свою каюту, но Бетси сказала, что не видела тебя с тех пор, как ты поднялась на палубу. И я никак не ожидал, что ты все еще стоишь здесь в темноте.
Кевин вышел на палубу как раз в тот момент, когда Лайла уже собралась идти вниз. Ветер тут же подхватил его волосы и разметал в разные стороны, делая его похожим на крепкого моряка с широким обветренным лицом. Несмотря на коренастость и отсутствие модной одежды, он был мужчиной привлекательным. Она тепло улыбнулась ему в мягком свете фонаря, который падал на них обоих из-за его спины.
– Я любовалась закатом, – сказала она, принимая предложенную им руку и позволяя помочь ей спуститься по лестнице. Пассажирские каюты находились прямо под главной палубой. Их было примерно с дюжину, и все они были заняты пассажирами, направляющимися на Барбадос. Некоторых из них Лайла знала. Ирен Гилтинан владела магазином одежды в Бриджтауне, у Джона Хаверли была небольшая ферма близ Рэггид-Пойнт, что неподалеку от «Услады сердца». Как и она сама, все они возвращались после пребывания в колониях. Другие, которых она не знала, плыли на Барбадос по различным причинам, которые ее мало интересовали. После путешествия она, возможно, больше никогда их не увидит. Крупные плантаторы, такие, как ее отец, жили в некотором роде в роскошной изоляции, открытые лишь для таких, как они сами, и тех, кто служил им.
– Я рад, что ты больше не сердишься на меня. – Они уже почти дошли до двери ее каюты. Лайла остановилась и повернулась, чтобы посмотреть на Кевина. Свет от привешенной к стене лампы освещал каждый уголок обшитого ореховыми панелями коридора, но центр, где они стояли, находился в глубокой тени. Узкий коридор был пуст и, за исключением поскрипывания корабля, безмолвен. Большего уединения, чем это, для них на борту корабля и быть не могло. – Я хочу еще раз извиниться за свое вчерашнее поведение. Боюсь, что твоя красота здорово ударила мне в голову. Я знаю, что напугал тебя, и обещаю, что больше такого не случится. Ну по крайней мере до тех пор, пока ты не будешь готова. – Последнее он добавил с быстрой, почти обезоруживающей улыбкой.
– Тебе незачем извиняться, Кевин. – Лайла сделала шажок к нему и положила ладонь ему на руку. Рука была твердой и мускулистой под превосходной шерстью сюртука, и она заставила себя удержаться от неизбежного сравнения. Это тот мужчина, который будет ее мужем, и он тот, кто должен заполнять ее мысли. Она твердо решила, что так и будет. – Я виновата не меньше твоего. Мне не следовало так реагировать. Просто поцелуи – нечто новое для меня.
Он ухмыльнулся, его карие глаза весело заблестели.
– Что ж, надеюсь, что это так, – сказал он и поднес ее руку к губам. – Мы не будем спешить, – пообещал он и поцеловал ее пальцы с милой галантностью, которая совершенно не сочеталась с его грубоватой внешностью. Лайла, как ни старалась, не почувствовала ни малейшего трепета. Ощущение определенно было приятнее, чем когда мистер Калверт лобызал ее ладонь; с другой стороны, оно не шло ни в какое сравнение с…
– Могу я поцеловать тебя, Лайла? Как следует? Я не стану, если ты скажешь «нет».
Он говорил так серьезно, упорно стараясь вернуть ее доброе расположение, что у нее не хватило духу отказать ему.
– Ладно. Можешь, – сказала она, закрыв глаза и приподняв лицо. Губы ее оставались строго сжатыми, как безмолвное напоминание, что он не должен слишком злоупотреблять этой привилегией. Она ждала.
Кевин наклонил голову и прижался губами к ее губам. Поцелуй был мягким и неотталкивающим. Лайла не отстранилась. Крепко зажмурившись, она сосредоточилась, заставляя чувство прийти – но оно не приходило. Его поцелуй значил не больше, чем поцелуй какого-нибудь родственника, который пользовался ее расположением и нежной любовью.
– Это было не так уж плохо, да? – спросил Кевин, когда поднял голову. Легкая улыбка тронула его губы. Лайла видела, что он ужасно доволен собой. Ему поцелуй доставил удовольствие, и осознание этого немного взбодрило ее. То, что он может довольствоваться такой малостью, говорило в пользу успешности их брака.
– Было очень мило, – сказала она ему, потрепав по руке, как если бы хвалила хорошего ребенка. Глядя на нее, он улыбнулся еще шире, и его ладони, которые легко лежали у нее на талии, скользнули вокруг, обнимая ее. К отчаянию Лайлы, он наклонил голову, чтобы повторить поцелуй, на этот раз более основательно. Она закрыла глаза, стиснула зубы и терпела. По крайней мере он не пожирал ее рот, как пытался сделать вчера вечером…
– О Господи Иисусе! Кто-нибудь, помогите! Милларду плохо! – Какая-то женщина выбежала из своей каюты через три двери дальше по коридору, ее бледное лицо было испуганным, седые волосы растрепаны.
– Что случилось, миссис Горман? Ваш муж заболел? – Лайла поймала женщину за руку, когда та уже собралась пробежать мимо них.
– Да-да, мне нужен доктор Фримен! Пустите меня, пожалуйста, я должна привести его!
– Кевин – мистер Толботт – приведет его, если хотите. Если вы тем временем желаете вернуться к своему мужу, я буду рада пойти с вами.
– Вы милая девушка. Я не раз говорила это Милларду.
Приняв этот комплимент за одобрение плана Лайлы, Кевин кивнул и поспешно ушел. Миссис Горман повернула назад, настолько возбужденная, что едва ли понимала, что делает. Лайла пошла следом, хотя не была уверена, что миссис Горман хотя бы сознает, что она идет сзади.
Судя по ужасу женщины, Лайла предположила, что ее муж в очень плохом состоянии, но она не ожидала увидеть ту жуткую картину, которая предстала ее глазам. Лужи неудержимой рвоты перетекли все доступные емкости и уже расплывались рядом с кроватью, на которой лежал похожий на скелет мистер Горман. Очевидно, он был болен уже в течение нескольких часов, прежде чем миссис Горман позвала на помощь. Его дочь – худая, как палка, старая дева – сидела на краю кровати, вытирая ему рот. Желудок Лайлы перевернулся, но обе женщины смотрели на нее с такой надеждой, что она не могла последовать своему первому побуждению – сбежать. Пытаясь сдерживать свое отвращение, Лайла осторожно шагнула к кровати, повыше приподняв юбки от пола.
– Мама, ты позвала доктора? Папе он срочно нужен. Слова мисс Горман были прерваны громким затрудненным дыханием мужчины на кровати. Когда его дочь наклонилась над ним, а миссис Горман подбежала к нему, мистер Горман резко сел в кровати, хватая ртом воздух. Потом рухнул обратно на подушки, как сдутый шар.
– Он умер?
– Нет, мама, смотри, он дышит. О, нам нужен доктор!
– Он идет, – успокаивающе пробормотала Лайла, в ужасе глядя на мистера Гормана. Если он еще не умер, то определенно близок к смерти. Он лежал без движения, в лице ни кровинки, истощенное тело покрылось испариной. Только приглядевшись повнимательнее, Лайла смогла различить слабое движение груди, подтверждающее, что он еще жив.
– Что тут такое? – спросил доктор Фримен, входя вместе с Кевином, но резко остановился, увидев представшее перед ним зрелище. Низкий и коренастый, он был лысым, с коротко постриженной седой бородкой. Очки сидели на кончике носа. Лайла отступила назад.
Доктор Фримен выпроводил ее из каюты, и Кевина вместе с ней. Кевин хмурился, когда они шли обратно по коридору в сторону каюты Лайлы.
– Как ты думаешь, что с ним? – спросила она.
– Не знаю, – ответил Кевин, судя по голосу, сильно обеспокоенный. Лайла резко вскинула на него глаза. Но не успела она задать свой следующий вопрос, как услышала звук открываемой двери у них за спиной. Оглянувшись, она увидела, что доктор Фримен вышел в коридор, качая головой. Позади него в дверях стояла миссис Горман, бледная и дрожащая. Он сказал ей что-то, покачал головой в ответ на вопрос, который Лайла не расслышала, и отвернулся, направляясь к ним. Один лишь взгляд на его лицо сказал Лайле, что случилось что-то очень серьезное.
Доктор Фримен подошел к ним и воззрился на Кевина поверх своих очков.
– Холера, – коротко сказал он. В его голосе прозвучал неизбывный страх.
Глава 11
Три дня спустя корабль был уже плавучей смертельной ловушкой. Холера распространялась среди пассажиров и членов экипажа с быстротой пожара. Почти треть из примерно семидесяти душ на борту были больны. Четверо, включая мистера Гормана, уже умерли. Здоровые разделились на два лагеря: те, кто боялся болезни, но чье христианское милосердие тем не менее заставляло их ухаживать за больными, и те, кто был в карантине и отказывался куда-либо выходить с той половины корабля, которая была отдана им. Однако, невзирая на карантин, болезнь продолжала распространяться, поражая свои жертвы, казалось, наугад, что бы они ни делали, чтобы избежать заражения.
Несмотря на контакты с больными, Лайла пока еще не заразилась. Вместе с Бетси она работала без устали, скоро перестав воспринимать жуткие зрелища и запахи, болезненные стоны больных и умирающих. Вонь от жуткого поноса, который был характерным признаком болезни, пропитала на корабле все до основания. К седьмому дню она уже почти перестала ее замечать.
По крайней мере она могла подниматься на палубу. Рабы, пораженные болезнью, как и остальные, оставались в трюме. Здоровые среди них ухаживали за больными, но условия в трюме были кошмарными. В конце концов, когда болезнь нанесла тяжелый урон, уцелевшие были выпущены из своего заточения, чтобы выполнять работу на корабле. Большинство рабов никогда раньше не бывали в море. Ими приходилось строго руководить, а поскольку половина команды была больна, а другая напугана, с компетентным руководством возникали проблемы.
Джосс являлся исключением. Будучи моряком всю свою взрослую жизнь, а позже капитаном своих кораблей, он был способен выполнять работу по крайней мере за треть членов экипажа. Лайла видела его повсюду: на такелаже, регулирующим паруса, на мачте с подзорной трубой, на шканцах читающим секстант, когда он помогал капитану Буну нанести на карту их местоположение и начертить курс к ближайшей суше, которая была их единственной надеждой на спасение. Он был освобожден от цепей по личной просьбе капитана к Кевину и казался неутомимым. Он никогда не заговаривал с Лайлой, хотя они время от времени проходили мимо друг друга, направляясь каждый по своим делам. В сущности, он как будто вообще не замечал ее, и Лайлу это вполне устраивало. Какая бы искра ни вспыхнула когда-то между ними, она была погашена обстоятельствами, и, по правде говоря, Лайла была настолько уставшей и напуганной, что не думать о нем было не так трудно, как могло бы быть в иных условиях.
Хотя корабль находился менее чем в трех неделях хода до Барбадоса, доктор Фримен убедил капитана изменить курс на ближайший порт. Гаити располагался к югу, и именно к Гаити и направлялся корабль. Но затем ветер почти совсем стих, и скорость замедлилась до двух узлов… Начинало казаться, что мало кому из них удастся достигнуть порта.
Кевин слег на девятый день. Лайла ухаживала за ним с неутомимой преданностью и заботой, которая объяснялась гораздо больше их длительным знакомством, чем любовью, которую ей следовало испытывать к своему жениху. К двенадцатому дню она дошла до того, что стала похожа на тень. Худая и изнуренная, она могла спать, только прислонившись к стене. Более двух третей из тех, кто заболел, умерли в течение трех дней. Кевин пережил кризис, и рвота и понос уменьшились. Когда наступил четвертый день, а Кевин был все еще с ними, слабый, но поправляющийся, Лайла и Бетси устало взглянули друг на друга, слишком утомленные, чтобы улыбнуться. Затем принялись ухаживать за еще одним больным.
Тела умерших хоронили в океане. Каждый вечер на закате поредевший контингент оставшихся в живых, которым не надо было ухаживать за больными, собирался у поручней с подветренной стороны главной мачты. Читалась молитва, и назывались имена умерших, когда их опускали через борт.
Хорошая погода держалась до вечера пятнадцатого дня. Затем, ближе к закату, зловещие черные тучи поползли, затягивая горизонт. Лайла была слишком утомлена, чтобы заметить это, но Бетси, хотя и не менее уставшая, чем ее госпожа, обратила ее внимание на опускающееся небо, когда они тащились по палубе, каждая неся по два ведра с нечистотами, которые нужно было вылить за борт.
– Надвигается непогода, – проворчала Бетси и, поставив свои ведра и выгнув спину, взглянула на сгущающиеся тучи. Палуба раскачивалась вверх-вниз, когда корабль бороздил волны, и немного отвратительной массы выплеснулось на когда-то безупречно чистые доски. Прежде добросовестно выскабливаемая дважды в день, теперь палуба была покрыта солью, затоптана множеством ног и видневшимися там и тут засохшими рвотными лужами. Ни у кого не было сил думать о таких неважных мелочах, как состояние палубы.
– Надеюсь, что нет, – вздохнула Лайла, даже не остановившись, чтобы посмотреть. Ведра были тяжелыми, но их необходимо было опустошить, иначе корабль просто окажется наводнен зловонными продуктами болезни. Она, которая никогда прежде даже чулки не надевала самостоятельно, просто делала то, что должно быть сделано.
– Это… что-то тяжелое. Я чувствую его приближение, – сказала Бетси. Ее отец был колдуном, и в ее голосе слышалось мрачное пророчество. Лайла была слишком изнурена, чтобы тревожиться об этом. После ужасов, которые они пережили, что значит небольшой дождь?
Немного позже Лайла стояла вместе с Бетси на палубе, склонив голову, когда капитан бормотал торопливые слова над четырьмя трупами, которые нужно было предать погребению в тот день. Кроме нее, Бетси и капитана здесь еще была миссис Горман, которая таинственным образом избежала заражения вместе со своей дочерью; миссис Холлоуэй, у которой от холеры умерли оба сына; миссис Фримен, жена доктора, и миссис Сингл, которая выглядела так, словно ее вот-вот унесет ветром, но которая все же избежала болезни. Доктор Фримен был внизу с Джоанной Паттерсон, которая уже потеряла мужа и теперь всеми силами боролась за жизнь сына. И Ирен Гилтинан, и Джон Хаверли уже умерли. Два раба, чьей работой было опускать мертвых в море, стояли чуть в стороне, позади трупов, которые были завернуты в простыни и лежали на досках в ряд. Джосс тоже присутствовал. Он стоял, сцепив перед собой руки и опустив голову, пока слушал молитву. Лайла едва замечала его.
– Пепел к пеплу, прах к праху, аминь, – устало проговорил капитан, давая сигнал об окончании молитвы. Два раба, к этому времени уже привычные к ритуалу, одновременно наклонились и взялись за концы доски, подняли ее на перила, затем опрокинули тело в море. Это повторилось четыре раза, в то время как капитан Бун произносил имя каждого покойника. На последнем всплеске, возвещавшем о том, что море приняло последний труп, какая-то женщина громко заголосила. Это была миссис Холлоуэй, и до Лайлы дошло, что, должно быть, это был ее младший сын. Лайла сочувствовала страданиям женщины, но глаза ее оставались сухими. За последние две недели она видела так много смертей, что уже не могла скорбеть.
После того как трупы были преданы морю, участники погребального ритуала стали расходиться по своим делам. Лайла, спеша помочь миссис Паттерсон в утомительном уходе за сыном, прошла мимо Джосса, который, казалось, ждал у перил. К ее удивлению, он остановил ее, положив ладонь ей на руку.
Она вопросительно подняла на него глаза, настолько изнуренная, что с трудом могла сосредоточить взгляд.
– Сегодня вечером оставайтесь внизу. Надвигается шторм.
– Шторм? – Разговор был ей не по силам, но откуда-то из глубины существа вырвался почти истерический смешок. – После всего этого что такое какой-то шторм?
Он пристально посмотрел на нее:
– Вы измотаны, да? Но по крайней мере живы, это главное. Прислушайтесь к тому, что я говорю, и оставайтесь внизу, пока буря не выдохнется, даже если это будет продолжаться два или три дня. Верхняя палуба небезопасна во время такого удара, который нас ожидает.
Она поняла, что он старается предостеречь ее, но у нее не было сил размышлять над этим. Глядя на него, она заметила, что он очень похудел, а на лице проступили признаки утомления, которых прежде не было. То место на щеке, куда Кевин ударил его пистолетом, зажило до чуть заметного розоватого шрама. Он держался напряженно, и до нее дошло, что ребра его, по-видимому, еще не зажили. Она осознала, что он, должно быть, постоянно испытывал боль все то время, когда выполнял работу один за троих. Что бы там ни было, но он отважный человек и заслуживает признательности всех на корабле. Она улыбнулась ему слабой улыбкой.
– Спасибо за предупреждение, – сказала она. Он коротко кивнул и развернулся на каблуках. Лайла смотрела ему вслед до тех пор, пока подошедший доктор Фримен не привел ее в чувство, потряся за руку.
– Миссис Паттерсон сильно нуждается в помощи, мисс Реми, – напомнил он ей. Лайла была почти рада, что ее вернули к настоящему. Она поспешила вниз, чтобы сделать что можно для отчаявшейся матери и ее больного ребенка, и вновь выбросила мысли о Джоссе из головы.
Глава 12
Вопреки тому, что сказали Джосс и Бетси, буря в ту ночь не разразилась. «Быстрый ветер» продолжал держать курс на юг с сильно поредевшей командой у руля. Около полуночи доктор Фримен позвал Лайлу, которой удалось урвать несколько часов сна.
У него были плохие новости. Еще трое слегли с холерой, включая его жену. Ему требовалась помощь Лайлы. Она поднялась и потрясла головой, чтобы прояснить ее. Волосы вылезли из пучка и упали налицо. Она устало закрутила их обратно, наклоняясь над Кевином, чтобы проверить его дыхание – он продолжал спать глубоким сном, – затем потащилась за доктором. По крайней мере не нужно было одеваться. Последние несколько дней она валилась спать прямо в одежде.
Случай с миссис Фримен был тяжелый. После более чем двух недель ухода за больными у Лайлы уже выработалось шестое чувство по поводу того, кто выживет, а кто нет. Миссис Фримен, как она сильно опасалась, не выживет. Доктор тоже знал это. Она прочла это у него на лице, когда он поднялся с кровати своей бредящей жены. Он был изможден, но все равно проводил со своей женой не больше времени, чем с другими пациентами.
– Постарайтесь устроить ее поудобнее и влить в нее столько жидкости, сколько сможете, – сказал он Лайле. Когда он повернулся, чтобы уйти, она заметила заблестевшую в его глазах влагу. Впервые за много дней эмоции зашевелились у нее в груди. Она уже думала, что слишком оцепенела для того, чтобы что-то чувствовать.
– Я сделаю все от меня зависящее, доктор. И если будут какие-нибудь изменения, я вас позову.
Он взглянул на нее и потрепал по руке, лежащей на его рукаве.
– Спасибо, мисс Реми. Я знаю. Поэтому я и хотел, чтобы вы, а не кто-то другой из женщин, остались с ней. Только сегодня утром она говорила мне, как вы ей нравитесь и какое у вас доброе сердце. – Его глаза снова увлажнились. – Мы прожили вместе тридцать семь лет, – уныло добавил он. Затем не успела Лайла что-то ответить, как он покачал головой, прочистил горло и ушел.
Верная своему слову, Лайла просидела с миссис Фримен всю ночь. Женщина не понимала, где она. Она горела в лихорадке, и ее рвало почти непрестанно, хотя у нее в желудке уже не оставалось ничего, кроме желчи. Понос тоже истощал ее тело до тех пор, пока, прежде полная, она не превратилась в чуть дышащий восковой скелет. Ближе к утру Лайла поняла, что женщине осталось недолго. Она высунула голову в коридор и позвала на помощь. Миссис Холлоуэй отозвалась, и Лайла послала ее за доктором Фрименом.
Когда доктор пришел, он с одного взгляда увидел, что жена умирает. Он опустился на колени перед кроватью, взял ее безвольную руку в свою и прижался к ней губами. Слезы катились по его впалым щекам. Сдерживая всхлип, Лайла оставила их двоих наедине и беззвучно выскользнула в коридор. Ноги сами собой понесли ее вверх по лестнице, ведущей на палубу. Горячий, знойный ветер ударил ей прямо в лицо, заставив ее покачнуться и едва не упасть обратно в люк. Чья-то рука поймала и поддержала ее.
Даже несмотря на слезы, которые почти ослепили ее, она знала, кто это. Внезапно он показался ей дорогим другом, и в своей скорби она была рада видеть его. Когда он убрал свою руку, она почувствовала, что ей не хватает ее теплой силы. Но она не могла поддаться панике, усталости и скорби, которые грозили поглотить се. Она нужна. Ей надо еще немного побыть сильной.
– Вы плачете, – сказал он.
– Миссис Фримен умирает. Они были женаты тридцать семь лет, – сказала она с чуть заметной дрожью в голосе, подняв обе руки, чтобы вытереть слезы. Она взглянула на него и обнаружила, что он смотрит на нее непроницаемым взглядом. Эти изумрудные глаза блестели, улавливая свет кроваво-красного солнца, которое только-только выглядывало из-за горизонта. На палубе никого не было. Несколько матросов, которые не отдыхали внизу, занимались своими делами вверху, на шканцах. У нее возникло внезапное ощущение, что они одни сейчас в целом мире, наедине с небом и морем.
