- Шестьдесят восемь оборотов в минуту!
      - Прибавить пару!
      - Выбросить шлак!
      Кочегары берут в зубы полотенца, которыми они вытирают пот, и хватают длинные железные штанги, такие горячие, что прожигают кожу на ладонях сквозь самые толстые рукавицы. Словно горы раскаленного железа, громоздится шлак перед топками. Шипит вода, кочегарка наполняется паром. Но снова стучат лопаты, летит в топку уголь!
      Полновесный, сверкающий уголь!
      Через два дня рождество. К празднику "Сенегал" должен снова быть в Матади.
      А на палубе солнце. Впереди - солнце, за кормой - солнце, везде солнце! Везде жара! Каково же будет на Конго?
      У кого есть хоть немного времени, тот стоит у фальшборта и любуется чудесами этой неведомой страны. Кочегары прошлой вахты уже нарядились для спуска на берег.
      Они ждут не дождутся Матади и аванса.
      Руди носится с бутербродами и кофе с одного конца корабля на другой, на минутку остановится рядом с Георгом и шепчет ему: "Конго!" Глаза его так и сверкают.
      - Генрих! Куда ты опять провалился? - слышится крик. Живо за пивом на корму!
      И Руди несется со всех ног.
      Скрежещет штуртрос. "Сенегал" медленно поворачивает влево: река впереди сузилась. Раздаются звонки машинного телеграфа, быстрее двигаются шатуны, палубные плиты начинают дрожать, - дрожит весь корабль. Прямо по носу вырастает огромная скала. С корабля не видно, куда сворачивает фарватер, и кажется, будто у скалы река кончается. Вода за бортом шумит, образуя маленькие, стремительно крутящиеся воронки. Они мчатся мимо борта, от носа к корме. Опять звонки, машина снова увеличивает обороты. Высоко пенится вода под кормой. Вдруг двери машинного отделения заволакивает паром.
      - Проклятие! - восклицает помощник механика, скребет свою небритую физиономию и бросается вниз. - Только бы не лопнула труба!
      Руди выскакивает из кладовой на палубу. Он должен видеть все! Буфетчик тоже смотрит вниз, на темную булькающую воду.
      - Адский котел! - говорит он. - А хуже всего тут бывает после больших дождей. Течение восемь миль в час, наш ход десять. Не всегда и поднимешься! Справа от скалы очень узко, а глубина Конго - метров сто.
      Медленно приближается скала. Очень медленно. Течение слишком сильное. Матросы снуют с бака на корму и с кормы на бак, темнокожие грузчики прекратили работу и смотрят на берег. В руках у них молотки и щетки для отбивки ржавчины. Они громко переговариваются.
      За бортом воронки становятся все шире и шире. Каждая из них глубиной в метр, а то и побольше.
      - Не хотел бы я тут прыгать за борт! - тихо говорит Руди.
      Снова гремит штуртрос, штурвал повернут почти до предела влево. "Сенегал" медленно вползает в стремнину между скалами. Вот воронки видны уже только за кормой, а впереди слева по борту виднеются белые домики какогото городка. Нет, настоящего города!
      Час спустя "Сенегал" пришвартовывается к пирсу рядом с двумя другими кораблями.
      2
      В уголке салона рождественская елка. Пахнет смолой и пряниками. Капитан, штурман и стармех поют: "О елочка! О елочка!.." Буфетчик стоит у входа, заложив руки за спину, и тоже подтягивает им. У него неплохой голос, и он единственный, кто знает слова. Штурман и стармех заглядывают через плечи капитана в маленькую книжечку, которую тот держит в руках. Руди в буфетной, у стойки, моет посуду. Отсюда виден весь салон: дымящиеся стаканы с грогом на столах, мотыльки и комары, пляшущие над зажженными свечами. Порой что-то тихо шипит, и стармех поворачивает свою массивную голову, чтобы посмотреть, кто сгорел - комар или мотылек? Всякий раз он при этом сбивается с такта, но потом снова догоняет собутыльников.
      Все это Руди видит и не видит. Мысли его далеки отсюда. Он дома, рядом с отцом и матерью, и...
      Он выливает кастрюлю воды в таз, струйки пота бегут по лицу и щиплют глаза. Руди отмахивается от назойливых мотыльков и, вытерев руки, достает из кармана письмо.
      Одно письмо, а получил он два. Но то, второе, из дому, он оставил в каюте. Три часа назад раздавали почту - Крошка написала ему!
      Он знает это письмо почти наизусть. Оно и не длинное.
      Крошка пишет, что она долго болела, около двух месяцев.
      Потом она написала ему, но ответа не получила. Она сама совсем одна ходила на учебный корабль, а там какой-то злой дядька с густыми черными бровями послал ее в пароходство. В пароходстве ей дали адрес, и она сейчас же написала. Она была бы очень рада, если бы и Руди ей какнибудь написал. Она поступила в учение к портнихе, а в январе они переедут в Гамбург, будут жить на Шаарштрассе.
      Больше всего ей хочется на рождество получить в подарок лыжи.
      Руди все это уже помнит наизусть, а больше в письме, собственно, ничего и не написано, только еще - и эти слова он готов перечитывать без конца: "Пришли мне, пожалуйста, из Африки фотографию вашего корабля, на которой был бы и ты". И еще в нем написано: "Дорогой Руди" и "Твоя Крошка". Это страшно важно. От этого делается горячо в груди, и Руди чувствует, что он очень счастлив, но в то же время и очень тоскует. Но и это не все. Он получил карточку, и на этой карточке улыбающаяся Крошка. Он ведь и не знал, какая она на самом деле и что у нее есть даже несколько веснушек. Но теперь ему веснушки кажутся очень красивыми, и он страшно рад, что у себя на носу тоже нашел две почти таких же. Сзади на карточке написано: "Моему славному морячку сердечный привет!" и еще раз: "Твоя Крошка".
      Руди показывал Георгу письмо и карточку, и приятель сказал: "Хорошенькая".
      3
      - Садитесь-ка рядом со мной, за один стол, господин Вааль! Сегодня рождество, а вы весь день на ногах... ради нас.
      - Благодарю покорно, господин капитан, но я... - Буфетчик отвешивает глубокий поклон.
      - Ничего, смелее! Ныне у нас не кайзеровские времена. Каждый выполняет свой долг на своем посту. И ваша работа ничуть не хуже моей.
      - О, благодарю, благодарю! - И буфетчик наливает капитану рюмку до краев.
      Стармех тоже протягивает ему пустую рюмку.
      - Ну, уж эта - последняя! - говорит капитан. - Команда ждет меня. А вы, Вааль, садитесь рядом со своим капитаном. Я вас глубоко уважаю, мы все здесь на борту как одна семья. А на родине весь наш народ - это одна семья. Вот, видите ли, на моем корабле...
      - Будьте здоровы! - кричит старший механик, которому не терпится поскорее выпить.
      - За ваше здоровье, господин Вааль! - Капитан чокается с буфетчиком. - Продолжайте выполнять свой долг.
      Ну, а теперь я иду к своей команде.
      4
      Руди надо еще перетереть всю посуду, ополоснуть рюмки, и только тогда и для него наступит рождество.
      Под елкой в салоне остался один буфетчик. Он тихо напевает: - "Радостен, благостен пра-а-здник ро-ождества-а!" Руди слышит голос капитана, который произносит речь перед командой.
      - Матросы! Сегодня у нас сочельник. В этот час на родине зажигаются свечи, над заснеженными полями разносится звон колоколов и звезды в небе...
      Руди вынимает тарелку из таза. В стенку тихо стучат.
      Значит, Георг тоже еще не освободился. Руди отвечает на стук. Мысли его уносятся вдаль, и Руди чувствует, что рождественские мысли - это хорошие, ласковые мысли, и осторожно ставит одну чистую тарелку на другую.
      - ...мы - народ, лишенный жизненного пространства, продолжает капитан, - наши враги навязали нам в Версале позорный договор...
      - Опять пошел плясать от печки! - тихо говорит кок плотнику Тетье. Оба они стоят у завешенной марлей двери.
      - ...но мы завоюем себе колонии. Это будут самые лучшие колонии в мире...
      Руди вытирает досуха стол, выжимает тряпку и ждет.
      Только бы капитан поскорее кончил! А тот все говорит и говорит. Но вот Руди показалось, что речь подходит к концу. Он берет лоханку с грязной водой за ручки и ногой осторожно открывает дверь.
      - ...и этот истинно немецкий праздник, праздник семьи, мы должны с вами отпраздновать как одна семья.
      Капитан делает паузу, но команда так и не знает, кончил он свою речь или еще нет. Слышно, как мотыльки стукаются о лампы.
      Осторожно ступая, Руди подходит к борту. Раздается несколько нерешительных хлопков.
      - Матросы! - вдруг выкрикивает капитан так, что Руди, испугавшись, едва не падает; раздаются смешки. - Нашему фюреру и рейхсканцлеру Адольфу Гитлеру хайль, хайль, хайль!
      Все вскакивают, выбрасывая вперед правую руку. Коекто стоит руки по швам. Снова воцаряется гнетущая тишина. Слышно, как Руди выливает воду за борт. Что-то со звоном скользит по дну лоханки и шлепается в воду.
      - Генрих, - вопит буфетчик, - это моя серебряная ложка!
      Раздается громкий хохот внезапно почувствовавших облегчение матросов.
      Капитан поднимается на две ступеньки по трапу, ведущему к мостику, но вдруг, смеясь, говорит:
      - Ах, да! Чуть не забыл! Ставлю команде две бочки пива и две четверти водки!
      Гром аплодисментов и крики "ура".
      - "Радостен, бла-агостен пра-аздник рождества-аа!" затягивает плотник, как было предусмотрено по программе.
      Несколько человек подхватывают песню, но их голоса заглушает громкое шипение: в пивную бочку вставили кран.
      - Одна семья? - говорит, горько улыбаясь, Клаус Прютинг. - При раздаче пива! А в другое время?
      - Простому человеку они ходу не дают! - вставляет Тетье, корабельный плотник.
      Его редкие волосы поблескивают, точно шелковые нити.
      Молча перелистывает он книгу, которую Иохен получил от "командования парохода" за "долголетнюю образцовую службу". На темно-синем переплете вытиснены золотой орел и надпись "Адольф Гитлер. Моя борьба".
      5
      Тихо в матросском кубрике. За длинным столом сидят всего несколько человек: Фите, вечно ворчащий матрос Ян Рикмерс, толстяк Иохен, боцман Иогансен, Георг и Руди.
      В конце стола Клаус Прютинг. Он не выпил сегодня ни глотка. Подтянув на скамейку голые ноги, он обхватил их ладонями и смотрит прямо перед собой. Здесь остались только его друзья. Они не хотят покидать Клауса в беде, но и не знают, чем помочь. Клаус - самый младший из матросов, и то, что он командует баркасом, - награда за хорошую службу. В Лобиту, вскоре после того как на палубу была поднята акула, он еще раз вышел в бухту и снял с большой отмели полуперевернувшуюся рыбачью шхуну.
      Три африканца - ее команда - кричали и махали руками.
      Вокруг шныряли акулы. Клаусу удалось стащить посудину с мели, но у него не было настоящего буксира, а на шелся только короткий стальной трос, который попал под винт. Винт, конечно, разнесло вдребезги, а в моторе лопнул коленчатый вал. Старший механик заявил, что ремонт будет стоить 400 марок. Jапитан сказал, что деньги эти Клаусу придется платить самому, так как он, мол, действовал самовольно. А Клаус так мечтал после этого рейса поступить в мореходное училище.
      Жарко в кубрике. Дверь и иллюминаторы крепко закрыты. Это изза москитов. Матросам марли не выдают.
      - Толстой свинье вся эта история на руку! А то ему бы попало за этот дизель. Он-то и не заглядывал туда - все детали проржавели.
      - Мешок с жиром! - говорит Ян Рикмерс.
      - Дизель давно сменить пора - весь уж разболтался, продолжает свою речь Клаус, свертывая сигаретку. - Каюк теперь всем моим мечтам. Пропало мореходное училище, а без него никогда из нищеты не выбраться! И жене никогда подарка домой не пошлешь!
      - Брось глупости! Ты должен пойти в училище, а то они так всегда и будут нами командовать, - говорит Гейн Иогансен.
      Ян Рикмерс вынимает трубку изо рта:
      - Уже больше года, как я свой стаж отслужил, а о мореходном и не мечтаю. Мне на него никогда не вытянуть. Сколько денег-то надо! На костюм и то не соберешь. - Сделав несколько затяжек из своей прокушенной трубки, Ян заключает: - Нет, на мореходное мне никогда не вытянуть!
      Тетье-плотник кивает, поддакивая:
      - Не дают они нам ходу. Простому человеку ходу не дают.
      - Вот как я вернулся с войны, - начинает толстяк Иохен, - у меня тогда всякие планы были. Эльза моя честно ждала меня, и в двадцатом мы поженились. Я все хотел домик себе построить. Небольшой, конечно, - две комнатки, маленькую кухню, ну, может, еще каморку для всякого барахла. И садик хотел развести. Эльза больно солнцецвет любит. Потом, конечно, парочку кроликов, может, и козу...
      Знаешь, всегда молоко будет. А корм для нее найдется. Ну и кур, конечно, - у толстяка Иохена даже глаза засветились, - крольчатник-то я уж сам сколотил и насест для кур подготовил, Среди них есть такие ленивые твари: жрать-то горазды, а вот нестись - не несутся. К тому времени Эльза скопила несколько сот марок. Ну, и за городом, там, где радиомачту ставили, я купил себе маленький участок...
      Все кругом молчат. Никто не смотрит на толстого Иохена, и кажется, что у всех мысли где-то далеко-далеко.
      - Ну, так вот, - продолжает он. - Скопили мы на домик. А тут - инфляция. Ну и плакали и домик, и денежки.
      А ведь только представьте: садик, домик стоит, сам себе хозяин. Сочельник... Ты вернулся как раз из рейса, входишь, а тут ребятишки...
      - За-а-тк-нись! - кричит Тетье. Он всегда заикается, когда злится. Он с силой выколачивает трубку. П-пр-прпредставить! А-аа-а, я не х-х-хоч-у - себе представлять! Мне вот подай! Н-на с-с-с-а-а-мом деле!..
      Остальные молчат.
      - П-п-пя-пятьдесят восемь м-м-мне вот ст-стукнуло. А я с ч-ч-четырнадцати лет плаваю. И-и-и все-гда зарабатывал. Т-только вот в войну н-не зарабатывал. А-а-а ч-что у меня осталось? Н-н-ни-ничего! 3-за квартиру плати! Р-р-ребятам штаны покупай! 3-з-за х-хлеб плати! 3-з-за маргарин п-плати, п-па-па-плати!..
      - Да нет, это я так, просто к слову пришлось, - оправдывается толстяк Иохен, - вот придем из рейса, спишусь я с корабля. Сейчас работу можно найти. Может, я себе еще домик и построю. Платят-то хорошо на заводах. Да и Эльза не будет одна. Детей-то у нас пока нет, потому как...
      Дверь с треском открывается. В кубрик, обнявшись, вваливаются Нейгауз и Холлер. За ними показывается д'Юрвиль. С палубы доносятся пьяные песни и крики.
      Холлер удивленно таращит глаза. Высвободившись из объятий Нейгауза и обняв подпорку, он начинает хохотать:
      - Х-ха-ха! - но вдруг делает серьезное лицо, засовывает правую руку за пазуху и провозглашает: - Матросы!.. И-ИК-К.
      - Ну и нализался! - замечает Фите.
      Холлер ухмыАяется. Его одолела икота.
      - Ч-ч-то... и-и-кк... разит от меня? - Но, очевидно, его чтото внезапно осенило, и он затягивает: - Разить врагов мы будем смело!..
      Нейгауз оттаскивает его от стола, а бледный д'Юрвиль исчезает в гальюне. Оттуда доносится:
      - "Наше знамя на ветру трепещет..."
      Холлер и Нейгауз роются в своих шкафчиках. Потом Нейгауз принимается причесывать свою рыжую щетину.
      Холлер, покачиваясь, снова подходит к столу, опирается на него и таращит глаза в сторону боцмана Иогансена.
      - Матросы!..- гаркает он. - Сегодня у нас рождество!.. Поля... снега... облака... да, да... Рождество!.. Одна семья!.. Германия!.. Так точно! - Холлер, поперхнувшись, закашлялся. Все молча смотрят на него.
      Руди делается как-то не по себе, но он боится пошевельнуться.
      Нейгауз пытается увести Холлера:
      - Да пошли, Эрнст! Нам же-ее на берег надо!
      - Отойдите от меня, а то я вас аре-ре-ре-стую!.. Матросы!.. Я ваш капитан... я стармех... стармех - сволочь!.. Так точно!.. Но мы все солдаты нашего фюрера... а солдат есть солдат... Саарская область всегда будет... принадлежать Германии... А колонии... мы завоюем... Матросы!.. никогда не забывайте о Версале!.. Завоюем! Матросы!.. Пит! Отстань от меня... Мы все завоюем! Матросы! Слушай мою команду!..
      Толстяк Иохен грузно поднимается, подходит к Холлеру и говорит ему:
      - Ложись-ка! Хватит!
      - Отстань!.. Наши колонии... матрос... здесь наши колонии... Слушай мою команду!..
      Он опускается рядом с Руди, хлопнув руками по столу.
      - Т-то-только, ч-ч-чт-чтобы не блевать в кубрике! - заикается Тетье.
      - Отставить разговорчики!.. - Холлер, с трудом поднявшись, плетется к дверям.
      Нейгауз выходит на палубу, а Холлер исчезает в галыоне и там продолжает свою речь.
      - Вот насосался-то! - говорит Георг.
      - Да он и не соображает, что говорит, - замечает Иохен. - На "Руфиди", когда мы Новый год справляли, так там тоже один...
      - Он говорит так, как должен говорить, - вставляет Иогансен. - Нацисты, когда выпьют, все такие.
      Руди с ужасом смотрит на боцмана.
      - Нацист он - это верно, - соглашается Фите.
      - Да бросьте вы про политику! - вмешивается толстяк Иохен, листая подаренную "за усердную службу" книгу. - Я всегда говорил: подальше от политики! И никогда не жалел...
      - Во-во! И книжечку тебе за это преподнесли! А что в ней напечатано? Сказки небось? Ты бы нам почитал свои сказочки! - предлагает Фите.
      Иохен, ошеломленный, оглядывается, затем, улыбаясь, говорит:
      - А я что, выбирал ее, что ли? Эту книжку теперь всем дарят. Зятю моему ее даже перед свадьбой в магистрате выдали...
      - Именно тебе нужно читать эту книгу! - говорит вдруг Иогансен. - Читать до тех пор, пока ты все не поймешь. Тогда будешь знать: кто такие нацисты и чего они хотят.
      Фите толкает Иогансена в бок и головой указывает на гальюн. Оттуда доносится только шарканье ног. Потом ктото насвистывает.
      - А ну их! - отмахивается Иогансен и снова обращается к Иохену: - Небось дома-то флаг нацистский у тебя хранится? И ты его вывешиваешь, как и все соседи...
      - Да я дома-то почти не бываю! Подумаешь, флаг!
      - А говорил, что подальше от политики держишься?
      - Да чего ты привязался? Давай поговорим о чем-нибудь другом.
      - Покажи-ка мне твою книжечку! - Боцман быстро пробегает взглядом оглавление и раскрывает книгу в самом конце. - А ну, гляди-ка сюда! И читай! Может быть, поймешь, что тебе подарили! - Лицо боцмана резко бледнеет.
      - Написано, что, мол, нужно обеспечить Германию жизненным пространством...
      - Дальше, дальше, - командует Гейн Иогансен, показывая, где нужно читать...
      - Это оправдает, дескать, перед богом и будущими поколениями...
      - Что оправдает?
      - Кровь, посеянную в землю, - нехотя отвечает толстяк.
      - Быстро договорился! - вмешивается Фите. - Кровь, посеянная в землю! Ты понимаешь, что это значит, Иохен?
      Толстяк огрызается:
      - Что это сегодня все ко мне привязались?
      - А еще дальше говорится о том, - продолжает боцман, глядите сами!.. О том, что-де не следует жалеть о жертвах, которые понесут сыновья немецкой нации, те, что отправятся сегодня в поход...
      - "Сегодня отправятся в поход"... - повторяет Иогансен и, глядя на плотника Тетье, спрашивает: - А сколько твоим ребятам лет?
      - Г-г-гейн!.. Т-ты к чему это?
      Резко открывается дверь. В кубрик заглядывает Нейгауз. С палубы доносится нестройный пьяный хор: Ах, в Сахаре, ах, в Сахаре, Вот в Сахаре - хорошо!
      Нейгауз снова захлопывает дверь.
      - Да это все старо, что тут написано! - говорит Клаус. - Разве сейчас кто-нибудь говорит о войне? До войны сейчас, как никогда, далеко!
      - То, что здесь написано, не устарело! - Руди видит, как дрожат у боцмана руки. - Это целая программа; здесь обо всем сказано. И о том, что границы государств создаются людьми, и, значит, обязанность людей изменять их силой... И о том, что земля для немецкого народа не упадет, как манна с неба. Она будет... читайте: "Силой завоевана германским мечом"!
      "Неужели это написано в "Моей борьбе"?" - изумленно думает Руди.
      По правде сказать, он никогда не читал книги Гитлера "Моя борьба", хотя и не раз делал вид, что отлично ее знает.
      Руди поворачивается к боцману:
      - Но...
      - Что "но"? - Глаза Георга нервно блестят. - "Но, но"! До тебя никогда ничего не доходит!
      Фите просовывает свою огромную лапищу между двумя разгоряченными головами:
      - Полегче, полегче, ребята!
      Руди грызет ногти, вероятно, впервые в жизни. Он уже не знает, о чем хотел спросить. Он даже не поймет, что заставляет его противоречить. Они с Георгом так часто спорят.
      Руди зол на себя: почему он так мало знает?! Ведь он никогда не ленился в школе, и в последнем учебном году получил даже пятерку по истории.
      В кубрике стало тихо. На палубе горланят:
      ...И в лучших семьях бывают скандалы.
      Скандалы... Ска-а-а-анда-а-алы...
      - Ну и перепились же они! - говорит толстяк Иохен, которому не по себе от этой тишины.
      Иогансен все листает книгу. Под лампочкой жужжат москиты.
      - Ч-ч-ч-читай уж до конца! - произносит плотник дрожащими губами. Все удивленно смотрят на него. А он, как бы извиняясь, говорит: - Н-н-надо же н-нам к-кончить с этим когда-нибудь!
      Гейн читает о том, что самая первая территория, о которой можно говорить, как о новой земле для Германии, - это Россия.
      - Ч-ч-читай дальше! - просит Тетье. - Теперь я хочу все знать.
      - Нет, вы только поймите, что это значит! Думаете, русские вам скажут: пожалуйста, приходите и забирайте столько земли, сколько вам хочется?
      - В России ведь большевики! - говорит Ян Рикыерс. - Там все скоро само рухнет.
      - И-порядки, должно быть, там, - добавляет толстяк Иохен. - Иной раз такое прочтешь!
      - Да что ты знаешь о России? Ты ведь не знаешь даже, какие порядки в Германии!
      - Не кричи так громко! - успокаивает боцмана Фите.
      - А почему об этом не говорить громко? Об этом надо кричать! Нет, вы подумайте, ребята, неужели вам безразлично, что дома у вас творится? Что они с нами делают! На что пойдут эти три тысячи тонн железной руды и медь, которые мы везем? Думали вы об этом? Почему они нам такое жалованье платят? Думали? Неужели вы не понимаете, к чему дело идет? Солдаты им нужны, поняли? Солдаты!
      Боцман снова раскрывает книгу.
      - "Германскому народу землю может... обеспечить только меч!" Слышали? А за какой землей ходят с мечом? За чужой землей! А кого заставят взять в руки винтовку?
      - Мне в будущем году сорок семь стукнет, - тихо говорит толстяк Иохен.
      - П-пр-проклятье! Н-н-надо же сделать что-нибудь! Н-надо же что-нибудь п-п-против этого сделать!
      - Неужели будет война? - удивленно спрашивает Руди.
      - В Испании они уже пробуют, тренируются, - отвечает Георг.
      - Н-н-ннадо делать что-нибудь против этого! - снова требует плотник.
      - Эх, были бы у нас колонии, - разочарованно говорит Иохен. - Дела бы сразу пошли на поправку! Э-эх! В мирное-то времечко, до мировой войны, мне за один грош во какой кусок колбасы отпускали! Золотое времечко!
      - Забыл, чем это кончилось? Войну-то забыл? Эх ты!
      Фите встает и говорит:
      - Пошли на палубу свежим воздухом подышать! Может, там Иохен лучше соображать начнет.
      - Рождество, - тихо произносит Руди, - как хорошо всегда было в эти дни дома! - Руки сжимают железные поручни, словно собираются сломать их. - А орут-то как? Хоть уши затыкай!
      Георг молчит. Руди долго смотрит на черное небо, низко нависшее над берегами и над рекой. Сыро, звезд не видно. Должно быть, небо заволокли тучи, тяжелые грозовые тучи, такие тяжелые, как толстое шерстяное одеяло, под которым не находишь себе места от жары.
      - Дома мы забирались на подоконник и следили за снежинками, как они с неба падают. Снизу они были совсем серые. А ведь на самом-то деле они белые?
      У мостика и на причале светло. Там пьют и поют. По палубе шатаются, обнявшись, матросы. Один из них прислоняется к борту, стонет.
      - И это рождество? - снова говорит Руди. - Вот у нас дома...
      - Да, да, да! У вас дома! У нас дома тоже никто никогда не напивался. А здесь матросы пьют. И мы с тобой уже не дети больше. Тогда нам все казалось таким красивым, заманчивым! Потому что нам сказки рассказывали...
      Недалеко от люка номер один, прямо под тем местом, где стоят оба юнги, тихо беседуют несколько матросов, но разобрать, о чем они говорят, не удается. Далекая молния рассекает небосвод. На мгновение виден весь корабль, причалы, река и темные горы вдали. Немного погодя где-то над лесами заворчал и гром. Руди вытирает пот.
      - Хотя бы по-настоящему это себе представить еще раз! вздыхает он. - Но у меня ничего не получается.
      Кругом орут, сквернословят... Иногда у нас на рождество и снега не было, но все равно был настоящий праздник.
      Пекли пряники, делали друг другу подарки. Э-эх!
      Группа у дверей матросского кубрика все еще перешептывается. До Руди долетают обрывки фраз, но он, по правде говоря, и не слышит их. Мысли его далеко - дома.
      На причале... это, должно быть, Холлер стоит. Слышно, как он кого-то уговаривает. До Руди доносится и голос Пиуса, толстого кочегара. Но ночь такая темная, что в трех шагах ничего не видно. Тут Руди замечает, что лампочка над входом в матросский кубрик погасла.
      - Я иногда думаю, что ты все еще в сказки веришь, - говорит Георг. - Правда, мне иногда так кажется.
      Руди покашливает.
      - Ну? - и добавляет: - Ерунда какая! Я же не маленький. Только... Дома все совсем по-другому была
      - Дома, у вас в комнате! А на улице? У соседей? В пивной? Ваша комната - это разве весь свет?
      - Я всегда думал, что все, везде, как у нас дома. Так же гораздо лучше.
      - В том-то и дело! Вот и получается, что ты сам себя обманываешь и веришь в такие вещи, каких и нет вовсе. И, когда тебе объясняют это, ты еще отмахиваешься. Неужели тебе лень оглянуться хоть раз? Мне иногда хочется стукнуть тебя как следует, чтобы у тебя пелена с глаз спала. Ты ведь часто бываешь таким балбесом!
      Руди не отвечает. На палубе затянули новую песню.
      Пит играет на гармошке. Группа матросов сбилась возле самого борта. Они там что-то привязывают. Время от времени вспыхивает огонек сигареты и освещает лица. Холлер на причале говорит теперь уже громче. Но Руди не знает, с кем. Да это его и не интересует. Он, как-то ничего не соображая, смотрит, слушает. Внезапно вспыхивает огонь карманного фонарика. Руди слышит, что матросы впереди опускают лоцманский трап за борт. Глухо ударяются о борт доски. Палуба примерно на два метра выше причала.
      Руди хотелось бы объяснить другу, что он больше не верит в сказки, что он не верит и в большую ложь, которую ему внушали сызмальства. И что именно сегодня в нем все переломилось. Но разве скажешь все это словами? Да и есть ли такие слова? Руди не знает таких слов, но он ищет их.
      - И все же это не совсем так. Видишь ли... - говорит он.
      Но он опять не знает, что сказать Георгу. А тот только смеется: "Ничего, ничего! Выскажись! Но ты все равно иногда как глупенький".
      Внизу блуждает огонек карманного фонарика. Светлое пятнышко медленно переходит с предмета на предмет. Вот оно перескочило через борт, упало на воду, скользнуло по каменному причалу и осветило чью-то фигуру. Это Холлер.
      Он закрывает лицо рукой, чтобы его не узнали. Вот пятнышко снова опустилось на каменные плиты причала, стали видны две маленькие коричневые ноги в стоптанных туфлях на высоких каблуках.
      - Георг! - шепчет Руди.
      С палубы матрос Пиус тихо говорит Холлеру, который стоит на причале:
      - Давай скорей, тащи ее сюда на борт!
      Руди видит протянутую руку жирного кочегара, зажимающую рот девушке. Его бросает в дрожь. Мгновенно решившись, он вырывается из рук Георга и спрыгивает вниз.
      - Ты что? Куда ты?
      Но Руди уже пулей слетает по трапу. Он приземляется внизу, под ногами грохочут железные листы. Матросы, стоящие у самого борта, испуганно оборачиваются. Но кругом темно: они ничего не видят. Снова вспыхивает карманный фонарик, луч его ползет к Руди. Но Руди уже ни о чем не думает. Сжав кулаки, он бросается вперед и изо всей силы бьет человека с фонарем. Он бьет и чувствует, что удары его достигают цели. Противник покачнулся и роняет фонарь, который, так и не погаснув, катится по палубе.
      Девушка внизу, на причале, с визгом бросается прочь.
      - Стой! - кричит ей вслед пьяный Холлер.
      В этот момент кто-то хватает Руди за ноги, и он падает на палубу. Матросы наваливаются на него. Чье-то колено больно давит на грудь. Руди вцепляется зубами в руку, которая тянется к его горлу. Никто не видит друг друга.
      Под тяжестью навалившегося на него матроса Руди начинает задыхаться. Подбегает Георг. Кто-то догадался зажечь лампочку над входом в матросский кубрик. Палуба гудит под 'ногами сбегающихся со всех сторон матросов.
      - А ну-ка, посмотрим, кто ты таков? - слышится голос Фите, который хватает за волосы матроса, сидящего верхом на Руди.
      Руди чувствует, что у него из носу течет кровь. Он откатывается в сторону и быстро отползает. Матросы, рассвирепев, исступленно лупят друг друга. Они тяжело дышат и рычат, как дикие звери. Руди снова бросается в кучу и подминает под себя Деделя. Дерутся уже человек двадцать, но никто, кроме Руди, Георга и той группы, которая стояла у борта, не знает, из-за чего загорелся сырбор. Да это и неважно. Многие месяцы моряки плывут на корабле под палящим солнцем. Они тяжело работают. А сегодня рождество. Им выдали бесплатно пива и водки.
      И вдруг шум драки перекрывает свисток. Слышен крик капитана:
      - Команда, по кубрикам! Погасить свет! Отбой!
      С фонарем в руках он приближается к баку. Матросы медленно расходятся. Они вытирают кровь, сплевывают, крепко ругаются. Ктото втаскивает Руди на люк. Это Гейн Иогансен. Когда капитан доходит до фок-мачты, никто уже не дерется. Большинство спокойно закуривает.
      Рядом с Руди, задыхаясь, грозится д'Юрвиль:
      - Только бы мне узнать, кто это был! Ну и тяпнула меня эта собака за руку!
      А Черный Губерт обеими руками трет глаза:
      - Ну и удар у этого парня! Хороший, должно быть, фонарь мне наставил!
      Руди жарко делается от радости...
      Немного спустя Георг, Иогансен, плотник и Руди идут к корме.
      - Я раньше никогда не думал, что моряки такие! И никогда не верил, когда про таких читал в книгах, - говорит Руди.
      - А они и не такие! - замечает Тетье.
      - Не такие! - соглашается боцман. - Он вытирает рукой кровь, бегущую из носа. - Зто все работа проклятая, Руди! Тяжелая работа. Rы бы попробовал сам в такую жару пошуровать внизу у топок!