Владимир Рыбин
      Золотой капкан
      Вертолет шел низко, почти задевая серым брюхом за верхушки сосен, растущих на горбах сопок. Сосны пригибались, а затем вскидывали ветки, сердито махали ими вслед грохочущей птице, быстро пропадающей в туманном мареве, стлавшемся над тайгой.
      Сопки походили на гигантские застывшие волны океана, и не было им ни конца, ни края. Сверху давила плотная пелена облаков. Пилоты не решались подняться выше, потерять визуальную связь с этим океаном зеленых волн. Так можно проскочить между сопками, а при полете вслепую того гляди напорешься на вонзившийся в облака гребень.
      Пилоты нервничали. Вертолет то ворошил лопастями облачную кромку, то гнул ветром раскидистые сосны. Метеорологические условия были такие, что впору садиться и пережидать непогоду. Но в этой тайге не было проплешин, пригодных для посадки, а главное - не имели они права садиться. Потому что рейс был ответственный и груз особый - золото. Полтонны его, упакованные в небольшие аккуратные ящики, по десять килограммов каждый, находились в салоне под охраной спецназовцев.
      Охранников было двое. Они сидели напротив друг друга на ящиках, рядами принайтовленных вдоль бортов, и откровенно зевали: а что еще делать, когда делать нечего?
      Камуфляж, короткоствольные автоматы на коленях, одинаковая экипировка делали их похожими друг на друга. И звали их одинаково - Юриками. И фамилии походили: Краснов и Красюк. Только один был постарше - с сединой на висках, другой совсем еще молодой, с нетерпением в подвижных глазах.
      - Сейчас бы глоток бодрящего, - сказал младший.
      - В термосе кофе, - ответил ему напарник.
      - Покрепче бы.
      - Оно б и неплохо....
      - Значит, не возражаешь?
      Младший развязал вещмешок, сшитый из камуфляжной ткани, вытащил плоскую охотничью фляжку из нержавейки.
      - Нельзя нам вроде, - засомневался старший.
      - Если нельзя, но очень хочется, значит, немножко можно.
      Он глотнул из фляжки и передал ее напарнику.
      Помолчали, прислушиваясь каждый к себе. Вибрация, что отчаянно трясла вертолет, явно ускоряла процесс превращения напряженной усталости в легкость тела и благодушие чувств.
      Посмотрев в иллюминатор на зеленый склон очередной сопки, через которую вертолет только что перевалил, младший сказал:
      - Сколько людей мечтают сидеть на золоте. А мы вот сидим, и хоть бы что.
      - Это не золото. - Старший небрежно пнул ящик носком ботинка. - Груз, и только.
      - Все равно. Кому расскажу - не поверят.
      - Ты что, никогда не возил золото?
      - Первый раз.
      - Как это тебя допустили?
      - А тебя?
      Старший не ответил, но подумал, что негоже рядом с новичком сидеть так вот, расслабившись. Он подобрал ноги, сел прямее и, отказавшись от намерения глотнуть из фляжки еще разок, повернулся к иллюминатору, стал глядеть на сопки.
      В глубоком распадке показалась стылая поверхность озера, небольшого, но поразительно круглого, будто очерченного циркулем. Слева в озеро впадала речушка, и там был изогнутый заливчик, похожий на хвостик.
      - Гляди-ка! - засмеялся младший, тоже смотревший в иллюминатор. Прямо головастик!..
      Что-то заскреблось в конце салона, где был туалет, и старший насторожился, привстал.
      - Может, кошка забралась? - предположил Красюк. - Я посмотрю.
      В кабинке туалета cкрип был особенно отчетлив. Металлический отзвук не оставлял сомнений, что это не кошка, а какая-то техническая неисправность. Надо было сказать об этом пилотам. Но Красюк задержался: его давно подпирало, требовалось справить нужду.
      Затем он встал на колени, принялся щупать пол, стараясь определить место, откуда исходит подозрительный звук. Внезапно где-то за туалетом оглушительно взвизгнуло, хрустнуло. И тут рвануло за спиной, в середине салона...
      Очнулся Красюк от монотонных ритмичных звуков. Словно в пустой таз падали монеты, одна за другой. Открыв глаза, увидел за обвислыми ветками серую мглу, какая бывает на рассвете.
      Холодная капля сбежала по щеке к уху, и он понял, что идет дождь. Сразу все вспомнил и осознал: катастрофа. С трудом поднялся, ощупал себя. Руки, ноги двигались и голова поворачивалась без особой боли. Только тяжелая она была, будто не своя.
      На фоне неба меж веток сосны с обломанной вершиной четко выделялся трехлопастный хвостовой винт вертолета. А внизу, у корней, блестел чистым дюралем рваный кусок обшивки, похожий на большой таз.
      Красюк обессиленно сел на мокрую землю, вытянул ноги. И тут же поджал их: ступни не уперлись ни во что, под ними была пустота.
      Упав на спину, он откатился назад и застонал от резкой боли в груди. Решил: сломаны ребра. И тут же подумал, что это скорее ушиб: со сломанными ребрами он бы так не дергался.
      Полежав неподвижно, Красюк поднял голову, посмотрел на ноги и ничего там, дальше, не увидел - ни кустов, ни деревьев, только серую клубящуюся мглу, какая была за иллюминатором вертолета, когда он глядел на близкие облака.
      Осторожно повернувшись на бок и уцепившись рукой за корневище, он заглянул туда, за свои ноги, и отпрянул: за свисавшими космами травы был не просто обрыв, а пропасть.
      Под крутой осыпью, далеко внизу, черным бесформенным комом лежало то, что было вертолетом. От него поднимались и растекались по кустарниковой лощине две тонкие струйки дыма.
      Первой мыслью было - скатиться с обрыва, чтобы успеть до того, как вспыхнет огонь. Но тут же он понял, что огонь, всего скорей, уже был. Летели они днем, а теперь утро. Значит, с того момента, как самолет врезался в эту сосну и рухнул под обрыв, прошло не меньше полусуток.
      - Э-эй! - превозмогая боль, крикнул Красюк.
      Влажная мгла заглушила голос.
      - Я здесь!
      Снова тишина, никакого отзвука. Странно было, что не отозвалось даже эхо. Словно он кричал в вату. Вспомнил о "калаше", который всегда был при нем. Дать бы очередь, привлечь внимание тех, кто внизу. Но автомат пропал. Красюк поискал его возле сосны и решил, что "калаш" отлетел туда же, вниз.
      Он подошел к обрыву, заглянул в пугающую глубину. Пологий склон, по которому можно было спуститься, находился далеко слева, уводил в сторону. Но ничего другого не оставалось, и он побрел туда, то и дело оглядываясь, чтобы не потерять из виду сломанную сосну.
      Каждый шаг отдавался острой болью, но Красюк не останавливался. Там, внизу, может, кто-то еще жив и ждет помощи.
      На склоне горы он влез в низкорослые заросли кедрового стланика, непроходимого, как проволочное заграждение, с трудом выкарабкался из него и не меньше получаса обходил неожиданное препятствие. Потом встретился плотный кустарник, через который тоже было не пробраться.
      А внизу вдруг обнаружилась речка, неширокая, но взбухшая после дождя, глубокая, стремительная. Перебраться через нее нечего было и думать, особенно в его состоянии, когда боль не давала глубоко вздохнуть.
      Он пошел вдоль берега, обходя сбитые в кучи завалы валежника. По ним видно было, какие потоки бушуют здесь в пору больших дождей.
      Вскоре увидел обгорелую груду - то, что осталось от вертолета. Он был, слава богу, на этом берегу, и Красюк, хрипя и задыхаясь, побежал к нему.
      Увы, живых никого не было. Пилоты сгорели в своих креслах. Красюк увидел то, что от них осталось, и отвернулся в ужасе. Напарника он нашел в стороне. Тот лежал на боку, подтянув колени, и, казалось, спал. Красюк перевернул его на спину, увидел серое, без кровинки, лицо. Страшный удар, похоже, выбросил его из салона уже мертвым.
      Но автомат был при нем. Красюк передернул затвор, треснул короткой очередью в хмурое небо. Знакомый звук выстрелов избавил от ужаса, сжимавшего голову, сковывавшего даже мысли.
      Почему-то захотелось вымыть руки, умыться, и Красюк пошел к речке. Зачерпнул ладонями мутную воду и вдруг увидел рядом на песке желтоватый блик. Это был золотой самородок. Большой, размером с два пальца.
      Красюк смотрел на него и удивлялся, что не испытывает радости. Сколько мечтал о такой вот находке, а случилась она, и в нем ничего не ворохнулось.
      И тут он подумал о золоте, которое везли в вертолете. Сунув самородок в карман, заковылял вверх по пологому склону. Стараясь не глядеть на обуглившиеся тела пилотов, приподнял еще горячий лист обшивки и увидел разбросанные ящики, обгоревшие, но вроде бы целые.
      Сначала решил повытаскивать их, сложить отдельно. Потом до него дошло, что трогать ничего нельзя, пока не прилетит комиссия. В том, что она будет тут очень скоро, Красюк не сомневался: золото все же, как его не искать! Он отошел подальше, нашел моховую подстилку, сел на нее, поскольку ноги уже не держали, затем и лег.
      Очнулся ночью. Все тело ломило от холода, а лицо, облепленное мошкарой, горело. И хотелось есть. Вспомнил: последний раз сжевал буфетный пирожок еще в вертолете, позавчера. Выпивка не в счет. Порылся в карманах, но ничего съедобного не нашел. Поискать бы там, в вертолете, может, не все сгорело? Но что найдешь в темноте! Да и страшно было идти ночью к мертвым летчикам, сидевшим в своих пилотских креслах.
      Он достал зажигалку, полупустую пачку сигарет, закурил и тем малость заглушил чувство голода. И мошкара под дымом стала не так донимать. Обычно курил Красюк мало, а сейчас смолил непрерывно.
      На третьей сигарете его затошнило, и он снова лег. Но тут же вскочил: с той стороны, где был вертолет, доносились какие-то звуки. Кто-то явно ходил там, что-то искал. Первой пришла нелепая мысль: воруют золото. Но кому тут воровать? Значит, какой-то зверь?
      Красюк поднял автомат и дал очередь в ту сторону. Прислушался. Тишина стояла такая, что показалось - оглох. Он долго слушал тишину, все более успокаиваясь, засыпая.
      Было уже совсем светло, когда снова очнулся. Полежал, прислушиваясь к шорохам леса, и заставил себя встать. Ноги подкашивались. Но он все же пошел. И чуть не упал, запнувшись обо что-то в траве. Это был знакомый ящичек, совсем не обгоревший, только перекошенный, разбитый. Упав на колени, Красюк перевернул его, увидел золотую россыпь рядом с порванным мешочком. Песок поблескивал на примятых листьях травы и прямо на земле между стеблей. И небольшая канавка, промытая дождем, вся была выстлана золотыми крупинками.
      Он с трудом поднялся с колен, осмотрелся. Значит, не все ящики там, в сгоревшем вертолете? Некоторые, выходит, разбросало, и их надо искать! А можно ли это делать до приезда комиссии?
      Небо над сопками прояснялось, но вертолетов, которые должны были бы торопиться сюда, все не наблюдалось. И тогда, именно тогда, его впервые посетила мысль припрятать в тайге немного золота, чтобы потом, в подходящее время, найти его...
      Мысль эта пришла и ушла. Но тут же вернулась и уже не отпускала. Не оглядываясь на мертвого охранника, Красюк вынул из ящика, валявшегося в траве, мешочек с золотым песком, понес его, сам не зная куда. Пот лил с него градом, но он, не замечая этого, шел и озирался испуганно, будто кто-то мог увидеть его в эту минуту.
      Остановился. Все казалось, что чего-то не додумал, не учел. И побежал назад. Среди разбросанных обгоревших вещей нашел вещмешок, сшитый из прочной камуфляжки, вытряхнул на землю все, что в нем было, и положил в него два тяжеленных мешочка. Поднял, прикинул на вес - не мало ли? И решительно затянул лямки: зарываться не следовало. Потом, когда придется тащить этот сидор через тайгу, надо, чтобы он был подъемным.
      Красюк кинул мешок за плечо и чуть не заорал от острой боли в груди, в боку и еще где-то. Отдышавшись, принялся оглядываться. Прятать золото вблизи от места аварии не следовало: прилетит комиссия, устроит шмон по всему лесу. И далеко тащить не было сил. Да и нельзя было уходить далеко: прилетят, а его нет, замордуют вопросами - куда да зачем отлучался? К тому же ведь потом самому искать придется: спрячешь так, что и не найдешь.
      Сначала решил закопать золото под обрывом, потом подумал, что лучше податься за речку. Там была болотистая луговина с редкими березками, метров на двести все просматривалось. Значит, никто туда не пойдет, решил Красюк. Чего идти, когда и так все видно?
      Но через речку надо где-то перебраться. Он спустился с невысокого обрывчика, заваленного хворостом, нашел длинную сухотину, сунул в мутный поток. Дна не нащупал: берег круто уходил в глубину. Быстрое течение выхватило палку из руки, унесло.
      До другого берега недалеко - доплюнуть можно, но Красюк не решился лезть наобум в воду и побрел по берегу, рассчитывая найти место, где помельче. Шел долго: показалось, не меньше получаса. Отмели не было. Речка, взбухшая после дождя, металась меж затянутых илом кустарниковых завалов, крутила водовороты.
      Сил идти дальше не оставалось, требовалось отдохнуть хоть немного. Он совсем уж собрался завалиться прямо тут, на отмели, как вдруг услышал далекий рокот, слишком знакомый, чтобы спутать его с чем-либо.
      Вертолета еще не было видно, но Красюк очень хорошо знал: выскочит неожиданно. И оттуда, сверху, сразу увидят его.
      Торопливо отойдя от берега шагов на двадцать, он сунул вещмешок под первое попавшееся на глаза корневище опрокинутого ветром дерева, присыпал землей и заспешил обратно.
      Вертолет не кружил над тайгой. Низко пройдя меж сопками, он прямиком направился к месту катастрофы. Повисел минуту над сгоревшим летаком и опустился рядом с ним на какую-то крохотную площадку.
      - Я здесь! - радостно заорал Красюк.
      И согнулся от боли. Отдышавшись, подумал, что зря заорал: этак можно обнаружиться раньше времени, показать направление, куда унес золото.
      Вертолет еще шевелил лопастями, когда из него выскочили трое камуфляжников, забегали возле сгоревшей машины, что-то вытаскивая из нее, выбрасывая на траву.
      Запыхавшийся от бега Красюк остановился в отдалении, прижался к толстому стволу кедра, поднял руку, прохрипел:
      - Я здесь!..
      Его услышали. Трое переглянулись, что-то сказали друг другу, и один из них, засунув руку в карман, пошел к нему. Красюк стоял, обессиленно улыбаясь, радуясь тому, что все кончилось, все его мытарства позади. Наконец выговорил:
      - Погибли все. Я один живой.
      - Ну и напрасно, - сказал камуфляжник и вынул из кармана пистолет.
      Пуля ударила в ствол кедрача возле самого уха. Еще не испугавшись, скорее по привычке, привитой в учебке, Красюк упал. И в одно короткое мгновение все понял: никакая это не комиссия, поскольку камуфляжники первым делом бросились не к пилотам, не к охраннику, лежавшему неподалеку. Будь это члены комиссии, они сначала стали бы смотреть, может, кто-то еще живой и нуждается в помощи. А эти - сразу к золоту...
      Трава возле кедрача была по колено, и Красюк, упав в нее, потерял из вида парня с пистолетом. Но сообразил, что высовываться негоже, и, сам не поняв, как это ему удалось, мгновенно оказался за деревом.
      Прогремели еще два выстрела. Красюк, стремительно метнувшийся от кедра, сорвался с невысокого обрыва в реку. Быстрая вода подхватила его и понесла. Пули со свистом врезались в воду, но ни одна не задела. Затем река круто свернула, и парня с пистолетом скрыла плотная поросль.
      Только тут Красюк вспомнил о своем оружии. Но автомат, закинутый за спину, было не достать. Для этого требовалось выбраться на берег, встать на ноги.
      Он предпочел барахтаться в воде. Отталкиваясь от коряжин, плыл до тех пор, пока совсем не скрылся из вида крутой обрыв, под которым лежал сгоревший вертолет. Тогда он выбрался на берег, на другой, противоположный, дополз до густого кустарника и упал в него, хватая ртом воздух, почему-то казавшийся горячим.
      Лежа достать из-за спины автомат было непросто. Мокрый ремень словно присосался к куртке, и всякое усилие оглушало острой болью в груди, в боку и еще где-то, казалось, во всем теле. Ему даже подумалось, что все-таки ранен, но ощупывать себя, выяснять, так ли это, было не время.
      Лишь положив перед собой автомат, Красюк получил возможность поразмышлять о случившемся. "Может, они приняли меня за грабителя, собравшегося поживиться золотишком? - мелькнула утешающая мысль. - Может, следовало как-то объясниться?" Но ясно было, что это не так: парень, подошедший к нему, сразу начал стрелять, ничего не спросив.
      На том берегу послышались голоса. Красюк оттянул затвор автомата, медленно, чтобы не щелкнуло, отпустил его.
      Из зарослей на отмель вышли двое, оглядели реку.
      - Говорю тебе, утонул он, - сказал тот, что стрелял в него. - Я же целую обойму выпустил.
      - Найти надо, убедиться. Крот шкуру спустит, если выяснится, что мы оставили в живых свидетеля. Он же видел нас, узнает, если что.
      - Где его искать? Весь день проищем.
      - Ну, гляди...
      Издалека комариным писком долетел крик:
      - Давайте скорей! Улетать надо!..
      Парни исчезли в кустах. Красюк облегченно провел рукой по лицу, увидел на ладони кровь и испугался: неужели ранен? Но тут же понял: комары. Облепили его, замеревшего в неподвижности, а он и не почувствовал.
      Какое-то время было тихо, а потом зачихало, заплюхало вдали: вертолет готовился к взлету. Вскоре Красюк увидел его - серо-зеленый армейский, точно такой же, на каком они везли золото.
      Вертолет прошел низко над речкой, чуть не касаясь деревьев исцарапанным брюхом. Одна царапина, блестевшая ободранным дюралем, свежая, наискось пересекала весь низ, от кабины пилотов до вздернутого хвоста, словно машина до этого не по воздуху летала, а елозила по таежным дорогам.
      До Красюка, с напряженным интересом рассматривавшего вертолет, вдруг дошло, что он, лежавший в траве, сверху как на ладони. Пополз в кусты и тут услышал совсем рядом частые смачные удары. По нему стреляли и, похоже, не из игрушечного "калаша".
      Вертолет проскочил над головой, круто ушел вверх и начал разворачиваться. Было ясно: сейчас вернется, добьет. Красюк вскочил, бросился к густому подлеску, кустившемуся за неширокой луговиной. Пули зашлепали по кочкам еще до того, как он добежал до спасительного укрытия.
      И тут он запнулся. Перекувырнувшись через голову, упал на спину. Вертолет был совсем близко, растопырив шасси, нависал над ним исцарапанным брюхом. Красюк вскинул руки, словно собирался защититься от когтистого хищника, к своему удивлению, увидел в руке короткий, похожий на коряжину автомат, который он все-таки не выронил, когда падал, и в злобной радости нажал на спуск.
      Попал ли, нет ли, определить не мог. С ликованием заметил только, что вертолет начал отваливать, А больше ничего не видел, вскочил, бросился в чащобу и побежал, оглядываясь. Разнозвучный треск доносился слева, и справа, и вроде бы из-под самых ног.
      Потом ему показалось, что опять запнулся. Падая, ударился лицом о шершавый ствол старой березы и, как в яму, провалился в беспамятство...
      Вертолет стрекотал то далеко, то близко, искал. Опомнившись, Красюк засучил ногами, стараясь забраться поглубже в кусты: все казалось, что сверху его хорошо видно.
      Потом вертолет затих, должно быть улетел, и Красюк опять погрузился в странное забытье: все вроде бы слышал и понимал, но ничего не хотел. Не то чтобы вставать, бежать куда-то, прятаться, а даже шевелиться не было ни сил, ни желания.
      Очнулся он от тихого шороха слева. Скосил глаза и резко отшатнулся, увидев скользящий совсем рядом пятнистый жгут гадюки. И заорал не столько от боли, сколько от брезгливого страха.
      Издалека эхом донесся чей-то ответный крик. Кто-то звал кого-то. Сомнений не было: бандиты. Вот, значит, почему не слышно вертолета, сел, и теперь они ищут его.
      "А, пускай! - вдруг отрешенно, как не о себе подумал Красюк. - Все равно подыхать!" Мысль о том, что по нему будут ползать змеи, показалась невыносимой. Он дотянулся до автомата, валявшегося рядом, оттянул затвор и нажал на спуск.
      Близкий выстрел оглушил. Но и потом, когда он разобрал даже шелест берез, голосов больше не слышал, как ни напрягался.
      Он выстрелил еще раз. Затем затвор сухо щелкнул: в рожке кончились патроны.
      "Все! - подумал Красюк. - Теперь совсем все!.." Решил, что отдаст бандитам спрятанное золото, лишь бы взяли с собой в вертолет, спасли. Мысль о том, что бандитам он не нужен ни с золотом, ни без золота, на этот раз не пришла в голову.
      - Эй! Где ты? - послышалось неподалеку.
      - Здесь! - прохрипел Красюк.
      Испугавшись, что его не услышат, крикнул громче, дернулся от боли в груди, закашлялся. Кашлять было еще больнее. Верхушки берез над ним вдруг почему-то начали валиться. Боясь, что потеряет сознание, он попытался приподняться, опираясь на локоть. Сквозь муть, застилавшую глаза, успел разглядеть человека, вышедшего из-за соседнего куста. На нем был не камуфляж, а серая рабочая брезентуха...
      * * *
      Поселок Горный появился на картах в пору комсомольских ударных строек. Ему хотели дать имя Гордый, но бумага, предлагавшая такое претенциозное название, на неисповедимых чиновничьих путях попала в руки какого-то скромника, и орлиная комсомольская мечта была поумерена.
      Своему названию Горный не совсем соответствовал, поскольку никаких гор возле него не было, только сопки, да и те далековато. Правда, там, в сопках имелись горно-обогатительные комбинаты с маленькими поселками возле них, этакими микрогородами, но все они носили ничего не говорящие приезжим строителям названия эвенкийских и нанайских стойбищ, находившихся некогда на этих местах.
      Поселок рос быстро, обзавелся своим горно-обогатительным, а затем деревообрабатывающим комбинатом, стал райцентром, поскольку к нему вела сносная дорога и чиновники из краевого центра могли без труда добираться сюда. Административный статус ускорил жилищное строительство, тайгу раздвинули ряды пяти - и семиэтажных домов, поднялись серебристые мачты высоковольтки, засверкали рельсы узкоколейки. Светлое будущее Горного просматривалось на многие годы вперед, и местные жители, да и власти тоже, все чаще поговаривали о том, что пора уж поселку стать полноправным городом.
      Но тут подоспели перестройка и подготовленный ею развал. Трубы комбинатов перестали дымить, на улицах появились праздношатающиеся безработные, и мечты вчерашних комсомольцев-энтузиастов быстренько скатились с гордых высот к простеньким желаниям чем-нибудь торгануть, чтобы не протянуть ноги. И если бы не соседство воинских частей, хоть и уменьшившихся в числе, если бы не разные подразделения исправительно-трудовых колоний, количество которых даже увеличилось, несостоявшемуся городу пришлось бы совсем плохо.
      Горный жил странной виртуальной жизнью. Половина его жителей нигде не работали, но на местном базаре, расширившемся вдвое, шла бойкая торговля. Музей комсомольской славы закрылся, как говорили остряки, на вечный ремонт. Громадный кинотеатр - плод недавней гигантомании - превратился в мебельный салон, куда люди ходили не покупать, а лишь любоваться импортными спальными гарнитурами. Монументальное здание бывших райкома и райисполкома, размерами и помпезной архитектурой олицетворявшее незыблемость единовластия, обвешалось разномастными вывесками бесчисленных офисов, в которых в тараканьем шелесте компьютеров подсчитывались невесть откуда бравшиеся доходы. Жилые районы поселка потихоньку пустели - люди разъезжались кто куда, зато местная гостиница - отель, как она теперь именовалась, - была всегда переполнена приезжими.
      Гостиница выходила фасадом не площадь Славы. Шесть монументальных колонн над высокой лестницей, ведущей ко входу, поддерживали широкий балкон, в летнее время уставленный столиками частного ресторана. Здесь всегда было пусто, и поселковые мужики гадали, на какие шиши существует ресторан, если в него никто не ходит?
      Но в этот теплый летний день посетители в ресторане были. Два человека совсем не таежного вида - в черных пиджаках, белых сорочках и при галстуках - сидели за угловым столиком и тихо беседовали. Столик был почти пуст, если не считать двух тарелок с кровавыми отбивными, вазочки с красной икрой и одной-единственной чуть початой бутылки шампанского.
      - Иван Иванович, вы же гость. Может быть, нашей попробуем, женьшеневой? - спросил тот, что сидел спиной к балконным перилам, подобострастно глянув из-под густых черных бровей на собеседника.
      Сам он предпочел бы "шипучей моче" бокал доброй таежной настойки. Но нельзя было своевольничать, не тот случай.
      - В другой раз, - холодно ответил гость.
      - Будет ли другой-то раз?
      - Будет.
      - Когда?
      - Терпеливых Бог любит, господин Плонский. Вам ли не знать этого?
      Слова Ивана Ивановича можно было понять по-разному. И Плонский понял так, как ему хотелось: значит, на вопрос о том, чтобы ему, заместителю прокурора района, занять место отсутствующего прокурора, там, наверху, смотрят положительно. Для того и прибыл сюда столичный гость, чтобы на месте поглядеть, достоин ли претендент.
      Кем был этот человек, Плонский не знал. Но ему позвонили свои люди, сказали, что в Горный выехал некто Иван Иванович Иванов - "тоже служитель Фемиды", которого надо принять по первому разряду. И он принимает. Хотя не знает ни должности, ни настоящего имени столичного гостя. Ведь без бинокля видно, что этот человек такой же Иван Иванович, как он, Плонский, - Дерсу Узала.
      - Что у вас за история с кражей золота? - скучным голосом спросил гость, разрезая отбивную.
      Вопрос насторожил. О таком так безучастно не спрашивают.
      - Или это секрет?
      - Секрет от вас? Побойтесь Бога. Я думал, вы знаете.
      - Я слышал кое-что. И только.
      - История необычная. Вертолет, который вез золото, разбился. Плохие погодные условия...
      - Что же в этом необычного?
      - Их, конечно, начали искать. Но прежде чем нашли, к месту аварии поспел другой вертолет, бандитский. Значит что же?..
      - Что?
      - Встает вопрос: каким образом бандиты так быстро и точно обнаружили разбившийся вертолет?
      - Ну, мало ли...
      - Такое могло произойти лишь в том случае, если они заранее знали, где и когда будет авария. Вы меня понимаете?
      - Хотите сказать, что кто-то из находившихся в вертолете, был связан с бандитами?
      - Есть такая версия...
      - А может, готовившие аварию оставались на земле?
      - И такая версия существует. Однако пока ничего, подтверждающего ее, не обнаружено.
      - Естественно. Если в вертолете был радиобуй, то они, то есть, бандиты, забрали его.
      Плонский покачал головой. Он пережевывал кусок бифштекса и раздумывал над услышанным. Быстро умел соображать господин зампрокурора и умел не показывать виду, что ему что-то такое пришло на ум.
      - Возможно. Но дело в том, что вертолет с украденным золотом вынужден был приземлиться не там, где рассчитывали бандиты, и был задержан. Его обыскивали, но ничего, похожего на радиобуй, не обнаружили.
      - Да, да, я что-то такое слышал. Расскажите подробнее.
      С трудом верилось, что представитель центра, приехавший поглядеть на него как на будущего прокурора, не знает подробностей нашумевшего дела. Об этом же было во всех газетах. И если бы не звонок своего человека, которого Плонский не только знал, а просто обязан был доверять, то столичному гостю он ничего говорить бы не стал.
      - Да рассказывать-то особенно нечего. Один из охранников, что были в том разбившемся вертолете, остался жив. И когда прилетели бандиты, он...
      - Начал стрелять?
      - Нет, он принял их за своих. Это они начали стрелять по нему, а он, обороняясь, обстрелял их вертолет и серьезно повредил его. Так что далеко они не улетели, упали возле Никши, поселок у нас такой. А там участковый въедливый - лейтенант Грысин. Да и люди набежали - свободные же все, без работы сидят.
      - Задержали бандитов?
      - Двоих. Третий убежал. Это-то и насторожило Грысина. Организовал наблюдение за оставшимися двумя и охрану вертолета.
      - Почему же до сих пор не взяли третьего?
      Плонский не поднял глаз, не подал виду, что понял прокол гостя. Говорил, что ничего не знает, а, оказывается, знает-таки, что третьего, и верно, до сих пор не нашли. Оглянулся, будто в задумчивости, будто там, в поселке, что-то его заинтересовало.
      Поселок был, как поселок: панельные дома, выстроившиеся подобно фишкам домино, за ними, загораживая горизонт, - омертвевшие корпуса комбинатов. А здесь, внизу, у громадного серого камня, лежавшего посередине площади, оживленная толпа.
      - Что там такое? - заинтересовался гость.
      - А ничего. Мужики зубоскалят.
      Гость привстал, заглянул через перила.
      - Там и женщины. Чего это они?
      - Камень рассматривают.
      - Камень?
      - Местная достопримечательность.
      Довольный представившейся возможностью переменить тему разговора, Плонский начал рассказывать историю, похожую на анекдот.
      Камень был тут всегда, выпирал из недр острым углом высотой в три человеческих роста. Когда-то, еще до поселка, стояла на нем тригонометрическая вышка. Партийные планировщики быстро сообразили, что сам Бог сотворил здесь фундамент для памятника вождю мирового пролетариата, и на плане будущего поселка сразу начертали центральную площадь. Поселок рос, на площади возведены были административные здания, а на памятник все не хватало денег. Тогда по чьему-то велению одну грань камня отшлифовали и на ней выбили бессмертное пророчество: "Поколение, которому сейчас семнадцать лет, увидит новую эру - эру коммунизма. Ленин".
      Но вот заварилась демократическая каша, и пророчество лишило покоя новых мечтателей. Сначала срубили слово "Ленин", затем изуродовали слово "коммунизма", оставив только его окончание. И тут же на освободившееся место кто-то мелом вписал слово "паразит". Его затерли. Тогда на это место, уже масляной краской, было вписано слово "бандит". Получилось совсем весело: "Поколение, которому сейчас семнадцать лет, увидит новую эру - эру бандитизма".
      - Надпись не раз закрашивали, но она появляется вновь и вновь, сказал Плонский. - Сейчас, наверное, опять. Такую форму у нас приняла политическая борьба. Взорвать камень, что ли?
      Гость снова привстал со стула, посмотрел на толпу возле камня, сказал:
      - Взрывчатки много надо.
      - Много. Да как взрывать? Дома же вокруг.
      - А пускай стоит. Позубоскалят, позлятся, да и привыкнут. Пускай привыкают.
      - Вы так думаете?