Золотой капкан

      - Зэки, - ехидно подсказал Красюк.
      - И встанут тут города, пролягут железные дороги...
      - Стройки коммунизма?
      - Далась тебе эта рыночная пропаганда, - спокойно возразил Сизов. Просто стройки. Жизнь не может не развиваться. И представь себе: на этом самом месте, вот тут, на берегу озера - набережная, а на ней - ребятишки. И люди будут приходить сюда, любоваться озером...
      Красюк слушал и дивился. Задремывал. Чудилось ему, что идет он по широкой набережной, а за озером не сопки, а горы из чистого золота, бери не хочу. Красюк побежал к горе, чтобы набить карманы дармовым золотишком, но тут откуда-то вывернулся Сизов, погрозил пальцем, как нашкодившему школьнику: "А что ты сделал для общества?" Красюк оттолкнул его, но тут навстречу ему вышел Дубов, сказал с хитрой подначкой: "Шаг влево, шаг вправо - считается побег..." Красюк решил, что лучше всего сыграть под дурачка, и заканючил, что не виноват, что заблудился. Но Дубов вдруг поднял обе руки и заревел страшно, по-медвежьи...
      Красюк вскочил с противной дрожью во всем теле. Ночь была темная, как вчера, ни луны, ни звезд. Сизов суетился возле костра, валил в огонь охапки сучьев. А за черной стеной леса, совсем близко свирепо ревел медведь, скрипел когтями, драл сухую кору.
      - Повадился, - сказал Сизов. - Теперь не отстанет.
      - Чего ему надо?
      - Поди пойми. Может, нашего кабана учуял, а может, просто хулиганит.
      - Уходить надо.
      - Не получится, если уж повадился. За нами пойдет.
      - Чего ж делать-то?
      - Одно остается - напугать.
      Они кричали и вместе, и по отдельности, сердито и уверенно кричали, чтобы не выказать голосом страха: звери отлично понимают, когда их боятся. Но медведя эти крики не очень пугали. Пошумев, он сам по себе затих, исчез, не показавшись на опушке.
      - Чем его напугаешь?
      - Утром придумаем. Спи пока.
      - А если он снова?
      - Не придет. Похулиганил, и довольно. Медведь свою норму знает.
      Утром они осмотрели лес, нашли исцарапанную медведем сосну. Медведь был громадный, до верхних царапин даже высокий Красюк рукой не доставал.
      - Разве его напугаешь?
      - А как говорил гражданин Дубов? Нет человека, к которому нельзя было бы подобрать ключик.
      - Так то - человека.
      - Попробуем применить это к медведю. Главное - его ошеломить. Если догадается о засаде - не испугается. Неожиданность - вот что нужно. Скажем, только он начал дерево царапать, а тут ему колом по башке...
      - Ха! Кто его будет стеречь с этим колом?..
      - Погоди, кажется, придумал, - сказал Сизов, осматривая сосну. Подсади-ка меня. И кинь веревку.
      Он привязал веревку к концу длинного сука, затем принялся подрубать его. Дорубив до середины, спрыгнул на землю.
      - Что удумал? - спросил Красюк.
      - Сейчас поймешь.
      Сизов потянул за веревку и надломил сук так, что он расщепился вдоль.
      - Теперь вот что сделаем: привяжем камень побольше, подтянем его, захлестнем веревку вокруг ветки, проденем конец в расщепленное место, чтоб зажало.
      - Ну и что?
      - Если потянуть за надломленную ветку, конец веревки выскользнет, веревка раскрутится, и камень упадет.
      - Ну и что? - снова спросил Красюк.
      - Как только медведь начнет царапать сосну, мы потянем за ветку. Камень свалится ему на голову, с ним случится медвежья болезнь, он убежит и больше не вернется. Верное средство.
      - Медвежья болезнь?
      - Не слыхал? Другими словами, медведь наложит в штаны.
      - Как бы нам не наложить. Хотел бы я знать, кто потянет за ветку.
      - Если ты боишься, то я это сделаю. Отойду сколько можно с этой вот привязанной к ветке веревкой и буду ждать.
      - А если он тебя найдет?
      - Думаешь, он нас возле костра найти не мог? Боялся.
      - Не нравится мне это.
      - А ты всегда делаешь только то, что нравится?
      - Давай хоть вместе затаимся.
      Этого Сизов не ожидал. Что-то, видно, надломилось в Красюке, если заговорил о товариществе.
      - Нет, Юра, вдвоем затаиться труднее. Ты, как вчера, спи на своем месте.
      Но Красюк в эту ночь уснуть не мог. Полежал на ветках, от комаров голову телогрейкой, прислушиваясь. Тайга, как обычно, шуршала, стрекотала, вскрикивала разными голосами. Громче всех хохотал филин. И казалось Красюку, что филин хохочет над ним, запутавшимся в тайге, как и в жизни. В этой ночной угрюмости леса, наедине с самим собой, вдруг подумалось, что никогда не быть ему богатым. Даже если вынесет из тайги и продаст золото, то быстро спустит деньги, какие бы они ни были. Не умел он копить их, даже просто хранить не умел, это он знал за собой совершенно точно. И, уж конечно, не будет веселья. Какое веселье, когда за спиной побег. Рано или поздно поймают, и опять - пайка на лесоповале. И не на таком вольготном, как было.
      - Нич-чего! - со злостью сказал Красюк. Он встал, подсел к костру, подбросил веток для дыма. - Ничего. Хоть день, да мой.
      И тут пришла другая мысль: до этого дня надо еще дожить. Он пожалел, что не расспросил Сизова о дороге на случай, если медведь того задерет. Случись такое - куда идти?
      От этой мысли ему стало страшно. Кромешная темень, хохот проклятого филина, одиночество у костра нагнали на Красюка тоску, какой он не испытывал и в самые черные свои дни.
      И тут он услышал резкое, как кашель, всхрапывание медведя. Послышался скрежет когтей о кору, и вслед за тем страшный, берущий за душу рев резанул уши, продрал неприятной дрожью до самых печенок. Медведь на минуту замолк, словно бы перевел дух, и снова принялся реветь.
      Вдруг он как-то странно икнул, будто ойкнул. Будто шороху прибавилось в тайге. И все стихло. Даже филин умолк.
      Вскоре пришел Сизов, радостно посмеиваясь, принялся укладываться.
      - Теперь можем спать спокойно. Шишку здоровую получил медведь, почешется.
      Утром они направились к сосне. Под ней валялся камень, обвязанный веревкой, а рядом - следы от внезапно случившегося с мишкой несварения желудка.
      Красюк хохотал так, словно услышал донельзя смешной тюремный анекдот. Сказывались пережитые в одиночестве страхи. Сизов понимал причину этого неестественно бурного веселья и не мешал. С давних пор в нем укоренилось убеждение, что смех, если это не насмешка, действует благотворно. Смеясь, нельзя ни замышлять, ни делать злое.
      * * *
      Когда человека убивают на улице, это вызов правоохранительным огранам. А если убивают на месте, охраняемом теми самыми органами? Как это назвать?
      Двое находившихся под следствием участника ограбления разбившегося вертолета с золотом были застрелены в тот момент, когда их сажали в спецмашину, чтобы отвезти в крайцентр. Милиции досталась только винтовка с оптическим прицелом, которую нашли на чердаке соседнего дома.
      Вот уже месяц прокуратура держит этот "висяк" под контролем, а ни с места. Было очевидно: кто-то заметал следы. Кто?.. Кое-какие догадки у Плонского имелись. Но догадки к делу не пришьешь. Да и не мог он направить дело по этому следу. Не мог и не хотел.
      Только что в его кабинете прошло совещание, на котором он отчитывал молчаливых сотрудников за упущения в работе, в том числе и за этот "висяк". Хотя отчитывать было не за что: дело забрала краевая прокуратура, пусть там у них и болят головы.
      А теперь он отдыхал, сбрасывал стресс, в который сам же себя и вверг в запальчивости. Секретарша принесла ему свежезаваренного чая. Он ходил со стаканом по кабинету, отхлебывал чай и подумывал, не принять ли чего покрепче, коньяка например. Лучшее средство против стрессов. Это он знал по себе. Да и доктора советуют то же самое. Но нельзя было. Не далее как вчера он дал себе зарок не пить. Врач посоветовал воздерживаться, поскольку по его, врача, мнению, у зампрокурора все признаки привыкания к спиртному. Еще немного, и начнется какая-то там очень опасная стадия...
      От тягостных мыслей оторвал телефонный звонок. Плонский сразу узнал хрипловатый голос Толмача.
      - Простите, что отвлекаю от дел государственных.
      Плонский промолчал, поскольку уловил в голосе даже не шутку - издевку.
      - Вы заняты?
      - Да.
      - Работаете с документами?
      В трубке послышался смешок. Плонский сначала удивился такой бесцеремонности хоть и знакомого, но все же не столь близкого человека. А потом сам рассмеялся, вспомнив анекдот про президента. На его похоронах могильщики, вместо того чтобы закапывать гроб, сели перекурить. Пускай, дескать, президент напоследок еще поработает с документами.
      - Поздравляю, - сказал Толмач.
      - С чем?
      - Вы вроде как достигли президентского благополучия.
      - Если бы...
      - Тогда предлагаю отдохнуть от трудов праведных.
      - Нельзя мне. Врач не разрешает.
      - Я не выпить предлагаю, а отдохнуть. Слетать в одно райское местечко, расслабиться.
      - Что значит - слетать?
      - Я же купил вертолет. Вы разве не знали?
      Плонский знал, что вертолет, упавший у поселка Никша, провалялся там несколько дней. Участковый, лейтенант Грысин с ног сбился, пытаясь организовать охрану. И все же не уберег: местные умельцы кое-что с машины поснимали. Воинская часть, которой принадлежал вертолет, почему-то вовремя не почесалась, а потом, к всеобщему удивлению, продала его на металлолом. За всем этим угадывалась ловкая организующая рука. И странно, что он, зампрокурора, сразу не догадался, чья это рука.
      - Как это тебе удалось?
      - Разве это вопрос? В наше-то время.
      - Он же был весь поломанный.
      - Не весь. Спецы быстро поправили. Теперь я приглашаю вас на легкую прогулку.
      - Его надо сначала облетать после ремонта.
      - Облетали. Надежность стопроцентная.
      - А куда?
      - Я сказал: райское местечко. Вы не знаете.
      - В нашем районе?
      - В нашем.
      - И я не знаю? Такого не может быть.
      - И все-таки.
      - Интересно.
      - Вот я и говорю: вам будет интересно.
      - Когда... это?
      - Да прямо сейчас. Я за вами заеду.
      Через полчаса Плонский стоял на краю аэродромного поля возле одинокого серо-зеленого вертолета, уныло опустившего длинные лопасти винта. Пилот молодой, по-военному подтянутый парень с ускользающим взглядом темных глаз - в ответ на "здрасьте" Плонского только кивнул и исчез в открытом овальном дверном проеме. Толмач кинул туда же большую сумку, что привез с собой, широким церемониальным жестом пригласил гостя садиться.
      - Что, больше никого? - удивился Плонский.
      - А зачем нам еще кто-то?
      Толмач закрыл дверь, и в иллюминаторах сразу замельтешили раскручивавшиеся лопасти.
      Через минуту белевшие вдали окраинные дома райцентра исчезли из вида, и до самого горизонта раскинулись немереные просторы тайги.
      - Куда мы все-таки? - крикнул Плонский. Его не покидало непонятное беспокойство.
      - Теплый ключ! - прокричал в ответ Толмач и, склонившись над сумкой, принялся выкладывать на стол фляжки, бутылки, баночки с закуской.
      - Теплый ключ я знаю. А ты говорил: не знаю.
      - Вы там бывали?
      - Не пришлось.
      - Вот и побываете.
      - А что там? Или кто? - заулыбался Плонский, подумав, что этот "новый русский" верняком обзавелся запасным убежищем, этакой норой, где в случае чего можно переждать "непогоду". Может, даже и с бабами.
      Толмач угадал его мысли, замотал головой.
      - Девок нету. Не хватало еще баб в тайгу тащить.
      - Но кто-то есть?
      - Таксатор там живет. Знакомый.
      Таксаторами звали оценщиков леса, людей, которым с весны до осени полагалось мотаться по тайге. А этот что же - сидит на месте?
      И опять Толмач угадал его мысли.
      - На пенсии он. Всю жизнь по тайге шастал и теперь без нее не может.
      - Охотник?
      - Ружье, конечно, есть, но он из него почти не стреляет. С фотоаппаратом по лесу ходит. Такой вот чудик.
      - А еще там кто?
      - Никого. Один живет. Мои люди, конечно, бывают у него, привозят то, другое. Да я изредка навещаю. Теперь буду, конечно, почаще.
      "Точно, убежище, - подумал Плонский. - Но почему он решил засветить эту свою тайную нору? Или уж совсем уверовал в свою безопасность?"
      В оглушающем шуме разговаривать было трудно, от крика першило в горле, и Плонский, сам того не заметив, высосал до дна стаканчик коньяка. Вспомнил вчерашний зарок, но не расстроился из-за того, что не сдержался: не каждый день бывают такие прогулки на вертолете, можно и простить себе.
      - А сейчас чего туда? - спросил он.
      - Ничего. Хорошее местечко. Хочется вам показать.
      Это была неправда. Что-что, а лукавое словоблудие Плонский сек изначально. Да и вел себя Толмач не как праздногуляющий: не отрывался от иллюминатора, что-то все высматривал в тайге.
      Начались сопки, которые вздымались все выше и круче. Порой лесистые склоны так стремительно подлетали под самый вертолет, что невольно замирало сердце: вдруг зацепит? Вспоминалась история с "золотым" вертолетом: врезался же. Впрочем, не врезался бы, если бы не лопнули какие-то там тяги, о которых так заумно написали технари, обследовавшие разбитую и сгоревшую машину.
      Плонский тоже стал всматриваться в таежную пестроту, с детским азартом выискивая меж деревьев если не медведя, то хоть косулю. Но никакой живности он не видел. Будто внизу не лес был, которым бредят охотники, а бесконечная зеленая пустыня. Не раз вспоминал он о Красюке и Сизове, которые шли сейчас по такой же вот тайге. Но они были далеко, совсем в другой стороне, и увидеть их здесь было никак невозможно.
      Через сорок минут полета впереди открылась широкая долина, посреди которой змеей извивалась блескучая лента речки. Пролетев некоторое время вдоль долины, вертолет накренился и, как показалось Плонскому, пошел прямо на черневший в глубокой тени крутой склон сопки.
      И вдруг эта гора словно бы повернулась боком, открыв узкий распадок. Еще через минуту внизу показалось что-то вроде большого сарая, вплотную прижавшегося к скальному обрыву. А чуть ниже по склону зеленела будто специально приготовленная для вертолета лужайка.
      Трава была высокая, и Плонский, выбравшись из вертолета, сразу утонул в ней по колено. Он стоял и недоуменно оглядывался: ничего особо замечательного вокруг не было - лес как лес. Только разве воздух, ароматный, смоляной и такой густой, что его, казалось, можно резать ножом.
      - А? Как дышится?! - крикнул Толмач, выволакивая из вертолета свою сумку. - А вот и он.
      - Кто?
      - Хозяин здешний. Леша Манько. Встреча-ает!
      В голосе Толмача звучали незнакомые Плонскому интонации. Будто он прибыл на побывку к родному дедушке.
      Человек, спешивший к ним по пологому склону, и впрямь походил на древнего старика, с лицом, заросшим так, что и глаз не видно. На груди его висел, подпрыгивая при каждом шаге, большой фотоаппарат.
      - Он что, снимать нас будет? - обеспокоился Плонский.
      - Не будет. Он знает что можно, чего нельзя. Мудрый старик. Только болтливый. Ну да будешь болтливым, когда неделями не с кем словом обмолвиться.
      Бывший таксатор оказался еще и бесцеремонным. Не поздоровавшись, он кинулся к сумке Толмача.
      - Привез?
      - Все, что ты просил: проявитель, фиксаж, бумагу.
      - А пленку?
      - И пленку. Бобины - 60 метров - хватит?
      - Маловато. Ну да обойдусь. Понимаешь, - вдруг повернулся он к Плонскому, - чтобы поймать хороший кадр, приходится щелкать и щелкать. - И протянул руку. - Будем знакомы. Манько.
      - Леша Манько, - добавил Толмач. И вдруг запел на знакомый мотив: "Я ле-еший, хозя-аин здешний!" - И захохотал. - Не любит, когда его по имени называют. Леша - звучит, как леший.
      Только сейчас, в этой беззаботности, Плонский понял, что все время находился в напряжении, ожидая неведомо чего.
      - Расслабляйся, будь как дома, - сказал Манько, каким-то звериным чутьем угадав его состояние.
      - Да я просто устал, - неожиданно для самого себя пожаловался Плонский.
      - Это мы тебе поможем. Как рукой снимет.
      - Выпивка не поможет, - сказал он, подумав, что намек именно на это.
      - А мы тебя живой водой. Ты куда приехал? На курорт! Верно, Миша?
      - Верно, верно! - Толмач все смеялся, искоса взглядывая на Плонского.
      Так, переговариваясь, они дошли до странного дома, вплотную прижатого к отвесной скале. Крышу составляли круто наклоненные еловые плахи, обложенные дерном.
      - А где летчик-то? - Манько оглянулся. - Чего он там?
      - Пускай сидит, - сказал Толмач. - Мы ненадолго.
      - А я думал: заночуете.
      - Посидим, поговорим, да и обратно. Государственные дела ждать не могут.
      - Ну, если государственные, тогда конечно...
      Он хитро ухмыльнулся. А Толмач опять захохотал. Что-то ему сегодня было особенно весело.
      В маленькое окошко било солнце, и света хватало, чтобы разглядеть просторное помещение. Посередине громоздился большой стол, заваленный бумагами, уставленный какими-то банками. У стены были высокие нары с надувным матрасом и спальником-пуховиком. В углу, вплотную к голой скале, заменявшей четвертую стену, стояла железная печка. И на всех стенах большие и малые квадраты фотографий. Пейзажи, отдельно стоявшие деревья, тучи над лесом, звери и птицы, сидящие, бегущие, летящие.
      - Все это здесь наснимали?
      Плонский обернулся, увидел, что хозяин с ревнивой настороженностью следит за ним. Интерес гостя к фотографиям ему явно нравился.
      - У меня целая фотолаборатория, - обрадованно заговорил Манько. - И электричество есть, движок вон там, - махнул он рукой куда-то в сторону.
      В углу этого необычного дома темнела ниша, в глубине которой поблескивали на полках разные бутылки, банки, баночки.
      - Ты расскажи, расскажи ему, - крикнул Толмач. - Видишь, человеку интересно. У тебя же тут вся тайга.
      Хозяина не надо было упрашивать, подошел и, тыча пальцем в фотоснимки, начал сыпать торопливой скороговоркой.
      - Это кедр, каких мало осталось. Сорок метров высотой. Это лиса на стреме. А вот медведь. Как я его напугал, сердешного, подумал, наверное, что на него пушкой нацелились. Объектив-то у меня бо-ольшущий. - Он радостно хохотнул. - А это хитрющая росомаха. А вот сосна на вершине, вишь как ее изломало ветрами-то? Опять сосна. Мавзолейная. Редчайший экземпляр. Каракули на коре видишь? Как письмена. Ее так и зовут: дерево-книга. Старики говорят, что на этой коре начертаны судьбы людские. А это колючий элеутерококк из семейства аралиевых, тот самый, что в аптеках...
      - Заменитель женьшеня? - блеснул Плонский своими небольшими познаниями в этом деле.
      - Точно! - обрадовался Манько.
      - А сам женьшень?
      - Есть, есть, вот он, родимый.
      Плонский смотрел на скромный кустик, изображенный на фотографии, и думал о том, что если он станет хозяином тайги, то озаботится не только древесиной, а и такими вот кустиками-травинками. Почему у евреев денег много? Потому что они не отмахиваются и от малых доходов...
      - Ты не слушаешь? Ах да, устал же. Ну, это у нас мигом. Пойдем.
      Шагнув вслед за хозяином к двери, Плонский недоуменно оглянулся. Толмач, что-то перебиравший на столе, махнул рукой.
      - Идите, идите. Это здорово помогает, проверено.
      По узкой тропе Манько провел его вдоль отвесной скалы и остановился на краю свободной от кустаника площадки. Посередине ее темной зеркальной поверхностью поблескивала большая лужа, из которой вытекал ручеек. И чем-то тут пахло, не очень приятным, хоть и знакомым.
      - Вот она, живая вода. Раздевайся и купайся.
      - Я потом, - растерялся Плонский.
      - Не потом, а сейчас. Будешь как молодой...
      Вода была прозрачная: под ней хорошо просматривалось каменистое дно. Плонский разулся, поболтал в воде ногой и удивился: как дома, в подогретой ванне. Теперь он догадался, чем пахнет: сероводородом. Значит, это минеральный источник, да еще теплый? Вот уж редкость так редкость для этой тайги. Теплые ключи, оказывается, не символическое название, а реальность. Почему же никто прежде не вспоминал о таком поистине курортном месте?..
      Он разделся, по вырубленным ступенькам вошел в эту природную ванну и замер, закрыв глаза. Полежал минуту, прислушиваясь к своим ощущениям. Тело приятно покалывало. Будто не простая вода это была, а нарзан.
      А потом он словно бы отключился, потекли мысли, самые приятные. Прокурорство - это, конечно, немало. Но время нынче такое, что можно помечтать и о большем. Все люди будто на старте, ждут сигнала, чтобы сорваться с места и хватать, хватать. Что угодно: дома, заводы, земли, леса, недра, по чьему-то велению вдруг объявленные ничейными. И ведь крикнут: "Сарынь на кичку!" А пока Москва молчит. Или этот сигнал просто не доходит до периферии? Или кто-то придерживает его, чтобы свои люди поточней прицелились, а то и заранее ухватили что пожирнее?
      Теперь он знает: и ему посчастливилось стать своим в этом большом и могучем клане, о котором люди знают только то, что он существует. Все намечено, все распределено. И похоже, что его доля будет немалой, по просторам и богатству, глядишь, сравнится с иным королевством. Нужные бумаги, как он знает, уже подготовлены. Доллары, будто борзые собаки, огромной сворой готовы сорваться с места по свисту хозяина... Блаженные времена, о каких еще бог знает когда прорицали пророки...
      Из сладкой мечтательности его вывели голоса. Что-то громко крикнул Толмач, и Плонский забеспокоился, вылез из теплой ванны, торопливо оделся.
      Толмача он увидел вдали. Тот быстро шел, почти бежал к вертолету, так что бородач Манько едва поспевал за ним.
      Плонский бросился догонять. Но вертолет уже раскручивал лопасти и было ясно: не успеть. Тогда он закричал:
      - Погоди-и!
      Закашлялся, сорвав голос, и припустил из последних сил, как нашкодивший мальчишка от милиции.
      Толмач был уже у самого вертолета. Обернувшись и увидев бегущего Плонского, остановился.
      - Прокуроры тоже умеют быстро бегать? - со смехом спросил он.
      - Это все вода! - обрадованно выкрикнул Манько. - Я говорил: мертвого поднимет.
      Плонскому было не до шуток: задыхался, под горлом хватала боль.
      - Куда? - с трудом выговорил он.
      - Да я ненадолго.
      - И я...
      - Вы купайтесь. Сейчас вернусь. Полчаса, не больше.
      Такой поспешный отлет Плонскому не нравился. Он вообще не любил экспромтов, независимых от него. В этом всегда чувствовалась какая-то опасность.
      - И я...
      - Ну давайте, - помявшись, сказал Толмач, показав на раскрытую дверь вертолета.
      Отдышавшись и успокоившись, Плонский вопросительно посмотрел на Толмача, не отрывавшегося от иллюминатора. Тот сразу оглянулся, будто почувствовал. Помедлив, достал из кармана небольшую фотографию. На ней у костра сидел человек в рваном камуфляжном костюме.
      - Вот. Манько поймал кадр. Только вчера. Недалеко отсюда.
      - И что? - Плонский не видел на снимке ничего для себя интересного.
      - Знаете, кто это? Тот, третий, сбежавший. Надо взять его.
      Плонский хотел сказать, что брать преступников не его, Толмача, дело. Но вдруг подумал: откуда тот знает, как выглядит сбежавший, если даже в прокуратуре есть только очень приблизительное словесное описание?
      И смутное подозрение, временами беспокоившее его, в один миг обернулось убедительной версией: Толмач замешан в этой истории с кражей золота! Конечно, Толмач, кому еще под силу провернуть такую операцию!
      Он долго не отрывал глаз от фотографии, боясь глянуть на Толмача. А когда все же посмотрел, то встретил немигающий холодный взгляд.
      - Это не мое дело, - сказал Толмач, поняв немой вопрос зампрокурора. Это свыше.
      Но Плонский уже и сам понял, что это свыше. И тот звонок из Москвы, которому он бесконечно доверял, и странный разговор со столичным гостем, и Толмач... Что же получается? Толмач давно в этой компании, а он, Плонский, пока лишь кандидат? Стало быть, не Толмач должен глядеть в рот прокурору, а как раз наоборот. И, значит, этот неожиданный полет - лишь проверка зампрокурора "на вшивость"?..
      - А почему ты решил, что он тебя дожидается? - спросил Плонский только для того, чтобы скрыть свою растерянность.
      - Там тоже теплый ключ. От таких мест сразу не уходят...
      - Вижу дым! - внезапно крикнул пилот.
      Скоро и они тоже увидели вроде как реденький туман над редколесьем распадка. Подлетев ближе, разглядели и высверки костра. Возле валялось в траве какое-то тряпье, но человека нигде не было видно.
      - Да вон же он! - вдруг закричал Толмач.
      Человек бежал по пологому склону сопки, направляясь к густой кустарниковой поросли, понимая, что сверху его везде углядят и одно спасение - чащоба кустов. Но он, явно не таежник, не знал, что зеленое пятно, которое было у него на пути, - это кедровый стланик. Преодолеть его, да еще с разбегу, так же трудно, как проволочное малозаметное препятствие.
      Плонский хотел сказать, что нужен, мол, мегафон, крикнуть беглецу, чтобы остановился. И вдруг увидел в руках у Толмача карабин.
      - Сейчас мы его придержим, - крикнул Толмач, открывая дверь вертолета.
      - Он и так не уйдет.
      - Ничего, попугать невредно.
      Толмач, видно, был отменным стрелком. После второго выстрела человек внизу застыл в неестественной позе. Прогремели еще три выстрела, явно доставшие цель, но, по мнению Плонского, совершенно лишние.
      - Садись куда-нибудь! - захлопнув дверь, крикнул Толмач пилоту. И обернулся к Плонскому, сказал, как тому почудилось, с вызовом: - Надо поглядеть, тот ли это, кто нам нужен. Убедиться.
      Посадить машину удалось лишь в полукилометре. Но ничего не оставалось, как идти пешком. И они пошли, не говоря друг другу ни слова. Плонский не знал что сказать. Толмач молчал, нарочно давая возможность зампрокурору придти в себя.
      Труп лежал лицом вниз с руками, запутавшимися в плотной поросли. Это был именно труп, каких Плонский за свою прокурорскую практику нагляделся.
      - Я хотел только подранить, чтобы не убег, - с жутким спокойствием произнес Толмач.
      Плонский посмотрел на него и ничего не сказал. Перевернув убитого, он увидел юное мальчишечье лицо. Попаданий было три - в плечо, в спину и в голову, как при контрольном выстреле. Ясно, что Толмач ставил перед собой именно эту задачу - не задержать, а убить.
      - Он?
      - Он самый, - сказал Толмач, приподнимая труп. - А это что у него?
      Левая рука убитого, опущенная в глубину стланиковой полосли, сжимала какой-то узел. Толмач поднял этот узел и с новой восторженностью глянул на Плонского.
      - Ого, тяжеловато! Глядите-ка!
      В узле был круглый мягковатый на ощупь мешочек из плотной ткани, точно такой, какие были в ящичках в том вертолете.
      - Золото?
      Плонский растерянно пожал плечами. Толмач продолжил:
      - Я думаю так: мы никого не видели, ни в кого не стреляли. А рыжевье пополам. Что об этом думает прокуратура?
      - Прокуратура пока молчит, - осторожно ответил Плонский.
      - Пока - это как?
      - Тебе что - прокламации нужны? - разозлился Плонский.
      Он уже понимал, что отговорками не отделаться. Даже опасны отговорки, позволяющие как угодно толковать сказанное. Но не умел он так круто переворачиваться. Помягче бы, помедленней.
      - Верно, не прокламации нужны, а дела. Ну так что, берете рыжевье?
      - Кто же отказывается от золота?
      - Ну и ладненько. Куда теперь? Обратно на курорт или домой?
      - Домой, пожалуй.
      И они пошли к вертолету. Не торопясь пошли, не разговаривая. Да и о чем было говорить, когда все сказано...
      * * *
      Тихий был этот день, теплый и ласковый. Сидели у костра, ели пресную кабанятину и посмеивались, вспоминая ночное приключение.
      Внезапный порыв ветра разметал костер, забросал поверхность озера листьями и ветками. Пошумев несколько минут, ветер так же внезапно стих. Только озеро все ежилось, встревоженное, ходило мелкими частыми волнами.
      Сизов встал обеспокоенный, прошелся по берегу, вглядываясь в небо. Затянутое серой пеленой небо быстро темнело. Откуда-то из дальнего далека доносился утробный гул.
      - Уходить надо. К горе, - сказал Сизов.
      - Почему это? - подозрительно сощурился Красюк.
      - Непогода идет.
      - Подумаешь, дождик. Не размокнем.
      - Бури бы не было. Застанет в лесу - пропадем.
      Сизов подхватил мешок со своими камнями, кинул на плечо обжаренный кабаний окорок, приготовленный в дорогу, и, не оглядываясь, пошел по берегу...
      Было уже далеко за полдень, когда, совсем запыхавшиеся, мокрые от пота, они добежали до горы, полезли по каменистому склону. Ветер усиливался. Временами его порывы заставляли останавливаться и приседать. Деревья скрипели, кряхтели по-стариковски, клонились к земле. Кроны елей, лиственниц, сосен трепыхались так, словно их разом трясли десятки здоровенных медведей.
      Склон впереди казался зеленым и ровным. Но Сизов не пошел на этот склон, полез в сторону от него.
      - Чего опять вниз? - забеспокоился Красюк.
      - Кедровый стланик. Не пройдем.
      Красюк не послушался, полез в низкий, по колено, кустарник и с первых же шагов застрял среди торчавших навстречу острых вершинок. Кинулся назад, заспешил, чтоб не отстать.
      - Торопись, Юра! Там пещерка есть, я ее заприметил.
      Сзади послышался хрип, похожий на смех. Сизов хотел выкрикнуть сердито, что "зеленый прокурор" - не обыватель с городской окраины, его блатными истериками не проймешь, что безволие во время здешней бури равносильно подписанию себе смертного приговора. Но прежде оглянулся и увидел Красюка лежавшим на каменистом выступе. Подбежал к нему и еще издали увидел темный кровоподтек у виска.
      Испуганно оглядываясь на остервеневший лес, он бросил свой узел с камнями и тяжелый окорок, принялся расталкивать Красюка. Отчаявшись привести его в чувство, подхватил под руки, рывками поволок в гору.
      Пещерка была небольшая, как раз для двоих, но достаточно глубокая, чтобы лежать в ней, не высовывая ни головы, ни ног. Сизов втиснул в нее ватное, непослушное тело Красюка и снова побежал вниз к угрожающе шумящему, свистящему, ревущему лесу. Пометался по опушке, надрал бересты, снова побежал в гору, подхватив по дороге свертки и мясо.