Золотой капкан

      Слабый огонь почти не давал света, только рождал тени. В двух шагах была пугающая чернота, и он остановился, пережидая приступ страха. Что-то шевельнулось под близким кустом, и он наклонил сук, чтобы рассмотреть поближе. И вдруг беловатое пламя со звуком человеческого выдоха рванулось навстречу. Окатило холодным огнем и погасло. В ужасе Красюк выронил нож, отпрыгнул в сторону. И застыл, охваченный дрожью, не зная куда бежать в обступившей непроглядной темноте.
      Тихий голос, прозвучавший за спиной, не успокоил, а вначале еще больше напугал:
      - Чего ты прыгаешь?
      Красюк не ответил, с трудом приходя в себя.
      - Чего прыгаешь, спрашиваю?
      Теперь он узнал голос Сизова, хотел что-то сказать и не смог.
      - Это ясеница горит, не бойся. Выделяет эфирные масла. В безветрие они скапливаются и вспыхивают от огня.
      - Зверь какой-то, - наконец, выговорил Красюк. - За горло меня... А я ножом...
      - Ложись, утром разберемся.
      - А если опять?..
      - Ничего не будет, спи.
      Красюк долго ворочался, поправляя разбросанные ветки пихты, наконец успокоился, но все прислушивался, не мог уснуть.
      Пугающая темнота обступала тихо шипящий костер. Теперь из тайги почему-то не доносилось никаких звуков. Словно ее и не было, тайги, а только неизвестность, могильная пустота.
      * * *
      Проводив Плонского и Красюка с Сизовым, Дубов загрустил. Думал похмелье сказывается, - выпили-то вчера с зампрокурора немало, потом до него дошло, что дело в другом. Вот ведь как лопухнулся: самому надо было этим Красюком заняться, самому!
      Правда, он не знал всего, того, например, что двух пудов золота в разбившемся вертолете недосчитались. Но разве трудно было сообразить? Красюк сколько-то дней сидел на том золоте. Один. Голодный и злой. Так неужто за это время ему ни разу в башку не стукнуло припрятать хоть немного на черный день? Красюк-то, без бинокля видно, жуликоватый. А вот не разгадал его...
      Дубов потянулся в своем глубоком кресле, добротно сработанном зэками, хлопнул ладонью по столу, на котором еще лежала не убранная после вчерашнего закуска.
      Не дотумкал! А ведь мог уломать Красавчика, снарядить его за тем золотишком. Может, и сам бы с ним пошел. Взял бы, скажем, отпуск на пару недель и - будто на охоту. Или заболел бы, или еще что-нибудь придумал.
      Дубов достал из стола початую бутылку, налил в стакан, выпил залпом, как воду, сунул в рот толстый ломоть сырокопченой колбасы и вскочил, зашагал по кабинету из угла в угол.
      Вчера, сидя в соседней комнате, он слышал весь разговор зампрокурора с Сизовым. Понял, какое дело затевается, и потому не стал кобениться, а сразу согласился отправить Красюка с Сизовым одних. А что, основание доверять у него полное: приволокли же Беклемишева с оружием, не сбежали. А ему, и верно, некого с ними послать. Разве что вольного, дежурящего у ворот, вчерашнего зэка Пешнева с его двустволкой?..
      Мысль о ружье, которое он не далее как на прошлой неделе видел у Пешнева, живущего за речкой в доме для вольных, заставила остановиться. Что-то такое обещала эта мысль, какой-то интересный вывод.
      Колбаса все не разжевывалась, это злило, мешало думать. Дубов выплюнул колбасу в ящик для мусора, поглядел в окно и, схватив фуражку, заторопился на улицу.
      Зной висел над тайгой, плотный, оглушающий. Ворона на столбе все орала, чем-то недовольная. Дубову захотелось вернуться, взять карабин и свалить эту ворону, - надоела. Но сейчас не до того было. Он спрыгнул с крыльца, решительно направился к бараку зэков, но тут же вернулся, подозвал к себе Пешнева.
      - Сбегай, позови Хрюкина.
      - Какого Хрюкина?
      - Ну, который Хопер.
      - А-а, - сказал Пешнев и не двинулся с места. Идти куда-то, а тем более бежать по этой жаре ему не хотелось. - Так он же на работе.
      - Сачкует, я его знаю.
      - А ворота?
      - Я посмотрю. Иди, скажи, чтобы быстро.
      Хопер и в самом деле пришел быстро, Дубов даже не успел как следует все продумать для разговора с ним.
      - Звал, начальник? - спросил Хопер, обмахиваясь розовой курортной панамкой, неизвестно откуда взявшейся в этом диком лесу.
      - Почему не на работе? - сердито спросил Дубов. - Ты же мой актив, пример должен подавать.
      - Так болен я.
      - Чем же, интересно?
      - Вот тут ноет, - прижал он ладонь к груди. - А еще тошнит.
      - От самогона, небось? Где вы этот самосвал только берете?
      - И голова кружится.
      - А бок болит?
      - Болит, начальник.
      - Отлежал, небось.
      - Обижаете. Ну, конечно, ваша власть... - заканючил Хопер и обиженно скорчил опухшую от сна рожу, сделавшуюся отнюдь не жалостливой, а смешной.
      И Дубов рассмеялся.
      - Сколько я отказников перевидал, и каждому хотелось морду набить. А глядя на тебя, у меня почему-то такого желания не возникает.
      - Ну и слава богу. - Хопер открыто ухмылялся. - Это, наверное, от того, начальник, что, когда не болен, я работаю за двоих.
      - А когда ты не болен?
      Хопер почесал голову, надел панаму и ничего не ответил.
      - А ну, пошли со мной.
      В кабинете Дубов уселся в свое кресло, показал Хопру на стул напротив.
      - Садись, угощайся.
      - Благодарствуйте.
      Хопер снял панаму, придвинулся к столу, взял ломтик колбасы, рассмотрел его со всех сторон и дурашливо вздохнул:
      - Похмелиться бы, начальник.
      - Все-таки похмелиться?
      - Так ведь утром-то не пьют, а похмеляются.
      - Так ведь день уже, - передразнил его Дубов.
      - Да? - Хопер посмотрел на залитое солнцем окно и опять вздохнул: Жизня проклятая.
      Он взял налитый наполовину стакан, понюхал водку, зажмурился и выплеснул ее себе в рот, как воду.
      - Лихо. Сколько зараз можешь?
      - Сколько дадут.
      - А говоришь - болен.
      Хопер искренне удивился.
      - Это же лекарство.
      - Лекарство, когда сто грамм, не больше. Вот я тебе столько и дал. Как, полегчало?
      - Еще не понял.
      - А я думал, ты понятливый.
      - Так и есть, - быстро согласился Хопер.
      - Догадываешься, зачем я тебя позвал?
      - Догадываюсь. Все сполню, начальник.
      - Хочешь, бригадиром назначу?
      - Не. Бугру вкалывать надо, а у меня другие таланты.
      Дубов внезапно вскочил, навис над столом, опершись о него руками.
      - Слушай, Хрюкин, ты на меня обиды не держишь?
      - Как можно, начальник?!
      - Мы ведь всегда понимали друг друга, верно?
      - Чего темнишь, Федор? - Хопер снизу вверх посмотрел на Дубова, ожидая, что скажет на такое обращение, которым давно не пользовался, и, помолчав, продолжил: - Говори, не тяни кота за хвост.
      Дубов медленно сел, плеснул еще в стаканы.
      - Давно ты меня так не называл. Думал, забыл уж.
      - Я свое место знаю.
      - Этим ты мне всегда и нравился...
      - Да ладно, говори, что за дело, - нетерпеливо перебил Хопер.
      - Особое...
      - Провернем, не впервой.
      - Если выгорит, получишь волю и вдоволь рыжевья.
      - Ну...
      - Где сейчас Красавчик с этим геологом, знаешь?
      - Сам же отправил на новую вахту.
      - Не дошли они, свернули с дороги. А куда?
      - Куда, куда! - разозлился Хопер. Ему надоело крутиться вокруг да около. - На Кудыкину гору!..
      - Именно на гору. Золото искать.
      - Что?!
      - Ты знаешь, за что Красавчик сидит?
      - Знаю. За золото... На-адо же!..
      Хопер сразу сообразил, что к чему. И так же, как недавно Дубов, удивился, что не допер сразу. Каким же дураком надо было быть Красавчику, чтобы сидеть в тайге на золоте и не припрятать чуток. И каким же идиотом надо было быть ему, Хопру, чтобы поверить сопливой трепотне Красавчика, не расколоть его тут, в бараке! А ведь мог, мо-ог!..
      - В бегах они, вот что! А раз в бегах, значит, вне закона.
      - В тайге-то любой вне закона...
      - Значит, все понял?
      - Понять-то понял, да ведь я на привязи.
      - Они же сорвались. Куш-то больно хорош, стоит того. Два пуда чистейшего.
      - Два пуда?!
      Хопер вытер лоб панамой, которую в течение всего разговора мял в руках.
      - Точно.
      - Да-а!.. А где их искать, в тайге-то?
      - Ты в географии рубишь?
      - Разберусь, если надо.
      Дубов вынул из стола и развернул жесткий лист географической карты, ткнул пальцем в середину зеленого пространства.
      - Вот тут грохнулся вертолет с золотом. Он и сейчас там валяется, только без золота. А мы находимся вот тут. Гляди: отсюда то место - почти прямо на юг, километров сто двадцать. Если их выследить, дождаться, когда возьмут золото... Доходит?
      - Ружьишко бы, - буркнул Хопер.
      Он уже видел себя в засаде. Двое тащатся по тайге с тяжелыми сидорами... Брать их лучше ночью, когда уснут у костра...
      - У Пешнева дома ружье на стене висит. А сам он тут у ворот стоит. Чего еще?
      - Жратвы полный сидор.
      Дубов вскочил, выкинул из шкафчика пустой вещмешок.
      - Сгребай все со стола.
      Он вышел и через минуту вернулся, положил на стол две буханки хлеба.
      - Суй туда же.
      - Одному трудновато будет.
      - Возьми кого-нибудь, а то и двоих. Помани золотишком.
      - Дуванить с ними?
      - Делиться не обязательно. Они же в бегах будут. Возьмешь золото и можешь оставить их в тайге. Сумеешь?
      - А чего?..
      - Половина будет твоя. И досрочное освобождение за ударный труд. Идет?
      Хопер молчал, не зная, что и сказать. Такой фарт подворачивается раз в жизни, как не согласиться!
      - Я думаю, следует сказать и о том, что будет, если ты попытаешься слинять с золотом, - все тем же ласковым доверительным тоном продолжал Дубов. - Я спущу всех собак, понял? И тогда ты, беглый, будешь мне не только не нужен, а и опасен. Говорить дальше?
      - Кончай, начальник, пену гнать. Если падлу во мне видишь, чего позвал? Давай тогда разойдемся по-хорошему.
      - Это я так, для ясности. Сегодня и уходи. Пойдешь по дороге на новый вахтовый участок. Километрах в трех найдешь носилки и кучу проволоки, брошенные Красавчиком и Мухомором. С собой в тайгу они это не потащат. Оттуда держи прямо на юг. Гляди внимательней, я думаю, быстро выследишь эту парочку, поскольку они идут туда же. Так и дуй за ними, пока не возьмут золото.
      - Дай мне карту.
      - Она тебе ни к чему. А вот компас дам.
      Он вынул из стола белый кругляшок ученического компаса, положил на стол.
      - Как пользоваться, умеешь?
      - А чего, - самоуверенно заявил Хопер, хотя никогда раньше не имел дела с компасом. - Стрелка дорогу покажет.
      - Стрелка показывает не дорогу, а север-юг. Вот этот конец всегда повернут на север. Тебе, стало быть, в другую сторону. Усек?
      - Ладно, начальник, разберусь.
      - Тогда давай.
      Дубов вылил остатки водки в стаканы, протянул свой через стол чокнуться и залпом выпил.
      Всю дорогу, пока шел к своему бараку, Хопер то лыбился, то хмурился. Надо же, такую глупость сморозить: разойдемся по-хорошему. По-хорошему-то уж не получится. После всего, что сказал, начальник не оставит его. Хоть пиши на Дуба исповедь, хоть не пиши, все равно ты - покойник. Один выход идти в тайгу и добыть это золото. Правда, и потом Дуб может сыграть в другую сторону. Зачем ему отдавать половину золота да еще вешать на себя заботу о заключенном Хрюкине? Не проще ли избавиться от него, слишком много знающего?
      Он даже остановился и оглянулся, так огорошила эта мысль. Но, поразмыслив, решил, что время есть и он что-нибудь придумает. Можно, например, не все разом выкладывать Дубу, а спрятать часть золотишка и отдать потом, в обмен на свободу...
      Давно столько дум сразу не наваливалось на Хопра. Может, с того самого времени, когда разбирался со своей кличкой. В воровской малине кликуха не последнее дело. А у него что было? С малых лет дразнили Хрюком, поскольку такая у него не дворянская фамилия, - и он дрался. Потом обозвали Хряком, и он снова дрался. Даже кто-то Харей окрестил. С таким клеймом в авторитеты не выйти, как ни рвись. И тогда он понял, что должен сам о себе позаботиться. Однажды услышал по телику звучное словцо "Хопер" и решил: то, что надо. Недешево ему это обошлось. Один стишок чего стоил: "Кто у бабы баксы спер? - Хрюкин - вылитый Хопер". Вернее, не сам стишок, а то, что стихоплет повторял его весь вечер, пока компания гуляла за его, Хрюкина, деньги. Однако, прилепилось.
      С подельником он порешил сразу: Рыжий. Этот при слове "рыжевье", то есть "золото", балдеет. И терпелив, и хитер, что змей.
      Рыжий ошивался в столовой - тоже сачковал от работы, - это Хопер знал. Он спрятал вещмешок со жратвой за поленницу, что была возле кухни, заглянул в столовую, увидев Рыжего, поманил его пальцем. Тот подошел, удивленно уставился на Хопра.
      - Что, кум мучает?
      - Почему?
      - Ты не в себе как.
      - Заметно?
      - Спрашиваешь.
      - Пойдем.
      Они вышли из столовой, обогнули сруб и сели на дрова, закурили.
      - Если бы тебе пообещали полный карман рыжевья, свалил бы отсюда? спросил Хопер.
      - Гы-ы! - залыбился Рыжий.
      - Пойдешь со мной?
      - За рыжевьем? Пойду.
      - Тогда слушай сюда.
      Он наклонился к нему и начал рассказывать о Красавчике, который, думали, показуху лепил, а на самом деле говорил правду, и теперь свалил вместе с Мухомором, знающим тайгу.
      - Два пуда Красавчик припрятал. Если подловить их, когда найдут золотишко... Доходит?
      - А где их искать? - оживился Рыжий. - Тайга во-он какая.
      - Я знаю где.
      - Когда пойдем?
      - Прямо сейчас... - Хопер встал, обошел поленницу, заглянул за нее. Сидор видишь?
      - Чей это? - изумился Рыжий.
      - Наш. Жратва на первое время. Дуй в барак, возьми что надо. Телогрейку не забудь.
      - Жарко же.
      Хопер зло уставился на него.
      - Ты чего, на курорте? Тайга лопухов не любит...
      Из-за сруба высунулась знакомая рожа, затем и весь он вышел, длинный, согнутый, с виноватой улыбкой, - мешковина, а не блатарь.
      Хопер побелел.
      - Паря? Подслушивал, гад?!
      - Возьми меня, а? - заканючил Паря.
      - Пош-шел!.. - взвился Рыжий.
      - Я бывал в тайге. На охоту ходили...
      - Ладно, - согласился Хопер, вспомнив слова Дуба о двух подельниках.
      - Рыжевье с тобой дуванить не будем, самим мало! - заорал Рыжий.
      - Глохни! - зашипел на него Хопер. - Там всем хватит.
      Он оглянулся, подошел, посмотрел за угол: нет ли еще кого подслушивающего. От барака топали в столовую два ложкомойника, но они были далеко, слышать ничего не могли.
      - Берите этот сидор и сваливайте. Выйдете на дорогу, что ведет к новой вахте, и по ней шагайте три километра. Там будет куча проволоки. Возле нее ждите меня.
      - А ты?
      - У меня дело есть. - Заулыбался и не утерпел, сказал: - Попробую ружьишком разжиться...
      * * *
      Рассвет был долог и холоден. В низине лежал туман, густой, как молоко. Кусты обвисли, отяжелев от росы, и ветки пихты были так мокры, словно ночь пролежали под дождем.
      Проснувшись, Красюк увидел Сизова возле костра. Он отряхивал сучья и подкладывал их в костер. Наблюдая за ним, Красюк вспоминал ночное свое приключение: сон это или все было на самом деле? Наконец спросил:
      - Чего это было ночью-то?
      - Енотовидная собака, - ответил Сизов и кивнул куда-то в сторону.
      Приподнявшись, Красюк увидел сначала след на примятой мокрой траве, затем разглядел возле костра серый комок убитого животного длиной с руку, с острой мордой и короткими лапами.
      - Ловок, ничего не скажешь. И как ты ее углядел в темноте? восхищенно сказал Сизов. - Не деликатес, ну да с голодухи сойдет.
      - Я? - удивился Красюк.
      - А кто же? Понимаю, сама подошла. Ну да и ты не промахнулся, молодец. Ее ведь искал ночью-то?
      Красюк промолчал. Ему было и смешно, и вроде даже как-то неловко.
      Енотовидной собаки хватило ненадолго. Уже к вечеру от нее остался небольшой кусок, который Сизов, не обращая внимания на ворчание Красюка, отложил про запас...
      И снова они шли, то взбираясь на сопки, то скатываясь с них в болотистые низины. Почти не разговаривали даже тогда, когда валились на траву, давая ногам короткий отдых. И снова ночевали у дымного костра, уставшие, опухшие от комаров и мошки.
      К исходу следующего дня голод снова стал одолевать их. Лес был полон живности, но без ружья нечего было и надеяться добыть что-либо.
      В небе кружили орлы, сытые, неторопливые: еды для них хватало. В одном месте орлов было несколько, они пролетали над кронами деревьев, высматривая добычу.
      - Охотятся за кем-то, - сказал Красюк, останавливаясь.
      Ему вдруг пришла в голову мысль поживиться за счет орлов. Выследить, когда они накроют жертву, и подбежать, отнять. И он принялся рассуждать о том, что выслеживают орлы кого-то крупного, иначе чего бы охотились стаей. А крупного зараз не сожрут, что-то да останется.
      - В эту пору орлы птицами питаются, - пояснил Сизов.
      - Значит, чего-то другого захотелось. Когда хочется, разве с порядками считаются?
      Орлы снова скрылись в кронах деревьев. Но вот где-то в листве раздался резкий, как выстрел, орлиный клекот, и вся стая вскинулась, кругами пошла к земле. И тогда стало ясно, за кем так настойчиво охотились орлы. Это был заяц, молодой и неопытный. Он выскочил из травы и поскакал по голому склону сопки, слишком уверенный в своих быстрых ногах. Орлы закружились быстрее и вдруг резко, один за другим, ринулись вниз. Короткий шум, короткий вскрик, похожий на плач ребенка, судорожная возня в траве.
      Красюк сорвался с места и побежал туда, где шевелился серый клубок. Орлы неохотно разлетелись, унося в когтях серо-бурые комки. А на том месте, где они только что бились, было пусто. Валялись птичьи перья, клочья шерсти, на траве алели пятна крови.
      - Быстро работают, - вздохнул Красюк.
      - Тайга беспощадна, - подтвердил Сизов.
      После этого случая еще сильнее захотелось есть. Попробовали жевать молодые побеги сосенок, но от них во рту было как от канцелярского клея.
      Тайга, в которую они углублялись, становилась все темнее. Лианы толщиной с ногу вползали по стволам лиственниц, свисали оттуда причудливо изогнутыми петлями, похожими на удавов. Петли лиан потоньше перекидывались со ствола на ствол, скрывая небо. На прогалинах была сухость летнего дня, а в чаще, на звериной тропе, стояла влажная прохлада, и камни у корней деревьев лоснились от сырости.
      - Когда на этих лианах созреют ягоды, к ним слетятся птицы, сбегутся звери, - говорил Сизов, шагая впереди и не оглядываясь на Красюка. - Кишмиш вырастет...
      - Пока он вырастет, мы ноги протянем.
      - Иногда прошлогодний сохраняется. Надо поискать.
      Он свернул в чащобу и скоро возвратился, держа в руках кисть ягод, похожих на усохший виноград. Они поделили эти ягоды, разжевывая, насладились неожиданным для тайги вкусом южного инжира. Принялись искать еще, но ничего не нашли.
      Скоро открылась болотистая равнина, заросшая редкими кедрами, соснами, елями и разбросанными копнами густого подлеска. Осоки стояли в пояс. В зарослях трав ноги то и дело попадали в похожие на ловушки петли вьющихся растений.
      Пока преодолевали эту равнину, совсем выбились из сил. Добравшись до сухого места, Красюк повалился в траву и заявил, что желает точно знать, почему они идут черт-те куда, а не направляются прямиком к упавшему вертолету.
      - Прямиком? - удивился Сизов.
      - Я же тебе все рассказал, а ты говорил, что знаешь тайгу.
      - В тайге прямых дорог нет.
      - Мне надоело с голоду подыхать.
      - Я не лагерное начальство, чтобы мне приносить жалобы. Иди и не ной. А пойдем мы сначала к Оленьим горам. Там была наша геологическая база и остался склад. Там не пропадем...
      - В другую сторону?!
      - Почему в другую? По пути это, я знаю. Потом пойдем к круглому озеру, над которым вы пролетали. От него и будем танцевать.
      - Ну, если знаешь...
      Красюк умолк на полуслове, испуганно уставился перед собой. Неподалеку, из-за ствола старой пихты на него смотрели большие неподвижные глаза. Затем показалась черная голова с длинными, торчащими из пасти клыками. Животное то ли не замечало людей, то ли не обращало на них внимания, пережевывая длинную бороду мха, свисавшую с пихты. Было оно небольшим, не выше, чем по колено, но поразительно изящным и статным.
      В первый момент Красюк даже не подумал, что это может быть их пищей. Опомнившись, поднял руку, собираясь бросить нож, но животное исчезло так же внезапно, как и появилось.
      - Кто это? - отойдя от странного чувства то ли испуга, то ли восторга, спросил он.
      - Кабарга. - Сизов вздохнул. - Удивительное у нее мясо, вкусное.
      - Чего ж рот разинул, если вкусное?
      - Бессмысленно гоняться за кабаргой. Быстра...
      И тут Сизов вспомнил о веревке. Отойдя подальше, растянул на звериной тропе веревочную петлю, привязал конец к ближайшей сосенке.
      Весь этот вечер они вспоминали о кабарге.
      - Знаешь, что у нее самое ценное? - говорил Сизов, устраиваясь спать на мягких ветках пихты. - Мускус. Есть у самцов на брюхе такой мешочек с два пальца величиной, а в нем - красно-бурая масса, как мазь, с очень сильным и стойким запахом. Если высушить ее - никакого запаха нет, смочить - опять пахнет. В Индии, когда дворцы строили, мускус в известь добавляли. Века прошли, а стены все пахнут. Можешь представить, что это значит для парфюмерной промышленности...
      Красюку не терпелось сказать, что ему до лампочки вся эта парфюмерия, но он сдержался, промолчал.
      Утром веревочная петля все так же, никем не задетая, лежала на тропе, и они, напившись из ручья, пошли дальше в сопки, которые вздымались одна за другой, лохматясь, как хребты заснувших великанов-медведей. Много раз они видели убегавших косуль, слышали довольное сопение жующих кабанов, но подкрасться, догнать животных не удавалось. Однажды разглядели с вершины сопки пасущихся изюбров, долго наблюдали за ними, глотая голодную слюну. Потом кто-то спугнул зверей, и они умчались быстрее ветра.
      Птицы мельтешили в листве, белки порхали с дерева на дерево, полосатые бурундуки, поднимаясь на задние лапы, с любопытством рассматривали приближавшихся к ним людей. Красюк кидался ловить их, но бурундуки ловко увертывались и куда-то исчезали, словно проваливались сквозь землю.
      В одном месте прямо перед ними, на тропе, крупная куница - харза настигла подросшего лисенка. Она не торопилась, словно ничуть не боялась людей, стояла и смотрела на них, не выпуская из зубов лисенка, поблескивая золотистой шкуркой, пошевеливая черным хвостом, красивая и независимая. Красюк, не помня себя от голода, кинулся к ней, но харза, даром что коротконогая, только шевельнулась, мелькнула и пропала в зарослях папоротника. И лисенка унесла, не выпустила. Что ей лисенок, этой крупной кунице?
      Красюк взвыл, хватил палкой о ствол сосны, повернулся к Сизову.
      - Если жратвы не найдешь, тебя сожру, так и знай.
      - Найдем, - спокойно ответил Сизов. - Если не будем психовать и пойдем быстрее. Уже недалеко. - Он помолчал, раздумывая, говорить или нет, и все же добавил: Ты вот что, не бегай по тропам-то. Здесь всякие люди ходят, не ровен час - на самострел напорешься или в яму угодишь. Иди сзади и помалкивай. Терпи. Без терпения в жизни ничего не делается. Не знал? Так знай, приучайся жить по-человечески.
      Он сам удивлялся своим словам. Человека, который, похоже, привык жить только своей прихотью, паразитировать на человечности, учить жить по-человечески? Но ведь кто-то должен учить этому, если родители не научили?
      "Ну, ничего, - подумал он, - люди не научили - тайга научит. Здесь или терпи, или прощайся с жизнью". Такой дилеммы в человеческом обществе не ставится. Но "Зеленый прокурор" иначе не судит.
      - Что они, гады, самострелы-то ставят? - возмутился Красюк. Это же запрещено.
      Сизов рассмеялся: человек, не признающий запретов, вдруг вспомнил это слово.
      Он понимал блатных: кроме собственного каприза для них ничего не существует. Кичатся корешами, а на самом деле маются в беспросветном одиночестве: каждый - один, как перст, никому не нужный и сам себе опостылевший. Именно этим чаще всего и объясняется гипертрофированное презрение блатных к человеческой личности.
      А у Красюка появилась цель жизни, и он теперь считал, что не имеет права рисковать собой. Раньше был рабом собственной прихоти, стал рабом собственности, которую собирался обрести. Психология раба - она и для богатого собственника остается главенствующей.
      Сизов понимал, что теперь его невольный спутник будет терпеть лишения, только бы добраться до золота. Он и убьет, не задумываясь, если кто-то покусится на его богатство. И доброе дело сделает, если это будет нужно. Но привычки есть привычки, не считаться с ними тоже нельзя: недоглядишь сорвется в безвольной истерике, наделает глупостей.
      - Хорошая у тебя фамилия - Красюк, - сказал Сизов, чтобы отвлечь своего спутника от навязчивых мыслей о еде.
      - Папочка удостоил. Сделал и смылся.
      - Что сделал?
      - Да меня ж, чтоб ему на том свете. А лучше - на этом... Углядел смазливую хохлушку, поманил, и она, дура, пошла...
      - Разве можно так про мать?
      Красюк долго не отвечал, шел сзади, смотрел в землю и молчал.
      - А потом? - спросил Сизов.
      - Потом она меня народила.
      - А потом?
      Красюк засмеялся.
      - Потом купила мне голубей.
      - Зачем?
      - Чтобы не скучал мальчик, не баловался. Так и стал я голубятником. Он опять засмеялся, но как-то иначе, безрадостно. - Когда меня первый раз прищучили и назвали голубятником, я даже обрадовался. Да, говорю менту, я всего лишь голубятник, отпусти, дяденька. А оказалось - признался. Оказалось, "голубятники" - это те, кто лазают по чердакам и воруют белье, которое сушится на веревках. Надо же, воровал, а не знал. Вот какая школа получилась.
      - А потом?
      Сизов заинтересованно слушал. Не оборачивался, боясь помешать откровенности. Откровенность пуглива, это ж почти исповедь. А исповедь всегда на грани раскаяния. Недаром католические священники прячутся в специальные будочки, чтобы исповедующиеся не видели их, не стыдились обнажать души.
      - Тогда я выкрутился. Решил: не буду "голубятником". И стал "форточником".
      - А это что такое?
      Многое узнал Сизов за время заключения. Наслушался про "карманников", "мокрушников", "медвежатников", "филонов-малолеток", а вот про "форточников" не слыхал.
      - Первая ступень академии, - объяснил Красюк. - Открывал форточки для "домушников". Дело было верное: открыл и знать ничего не знаю... А все равно замели, и я тогда чуть не загремел в тюрягу. Потом чуть не стал "домушником", да сообразил, что ленив я для этого. "Домушник" - это же артист, исследователь. Без хорошей разведки можно оказаться в таком доме, где кроме тараканов ничего и нету. Хотел заделаться "гопстопником". Там хлопотать не требуется, сиди в тенечке, жди, когда купец сам к тебе подвалит. Но тут началось вокруг такое, что человеку с моими талантами, как я поначалу думал, просто грешно мелочиться. Кинулся за большими деньгами в бизнес, а там такая толпа - не протолкнешься. Пришлось податься в охранники. О своих воровских увлечениях, конечно, промолчал, а то бы не взяли... Ты меня слушаешь?
      Последнюю фразу он выкрикнул, и лес отозвался глухим ворчливым эхом. Сойки - первые охотницы до всяких скандалов - заверещали над головой.
      - Так всю академию и прошел, - помолчав, снова заговорил Красюк. Когда судили, мамаша номер отмочила: встала на колени и просит: "Помилосердствуйте, граждане судьи!"
      - Плакала? - спросил Сизов.
      - Ясное дело.
      - Ну и как? Помогло?
      - Не знаю. Только получил я тогда условного.
      - Значит, сам себя судил?
      - Как это?
      - Каждый человек - сам себе судья. Знает, что делает, и знает, что за это получит...
      - А ты знал, когда убивал?
      - Я ничего не знал. У меня сто шестая, неумышленное убийство.
      Впереди мелькнул просвет, и скоро они вышли на склон, откуда открывался красивый вид на дальние сопки, бесконечные, как волны на море, разноцветные, словно раскрашенные широкими мазками акварели. Меж ними зеркалом блеснула вода.
      - Пришли, - облегченно сказал Сизов.
      - Куда?
      - К озеру.
      - К тому, где золото?
      - Это другое озеро.
      - То самое, где твой склад? Давай пожрем скорей и пойдем дальше.
      - Не торопись. Отдохнем, оглядимся, рыбку половим. Может, зверя какого поймаем, к озеру они на водопой ходят...
      * * *
      Хопер не рассчитывал, что так повезет. Дверь в квартиру Пешнева была не заперта, и дома никого не оказалось. Он сразу увидел ружье, висевшее на стене, и патронташ рядом - на спинке стула. Тускло поблескивали патроны, глубоко всунутые в гнезда. Их было много.
      Он снял со стены ружье и вдруг почувствовал, что кто-то стоит за его спиной. Резко обернувшись, увидел в дверях пятилетнего сынишку Пешнева. Этого шустрого мальчишку все знали и любили, и вольные, и зэки. И он всех знал.
      - Отец просил ружье принести, - соврал Хопер первое, что пришло в голову.
      - Папа?
      - Да, папа, папа. Он там медведя караулит, а как без ружья, верно?
      - Верно, - согласился мальчишка.
      - Вот он меня и послал.
      - Я маму позову.
      - А где мама?
      - У соседей.
      - Позови.
      Мальчишка убежал. Хопер схватил патронташ и быстро вышел, скользнул в кустарниковую поросль за домом.
      Он не шел, а летел по лесу, как на крыльях, в радостном возбуждении. Удача в самом начале предвещала полную удачу.
      Лес в этом месте был редкий. Пришлось уйти в него поглубже и сделать изрядный крюк, прежде чем он вышел на знакомую дорогу, ведущую к новому вахтовому участку.