— Хорошо, — сказал Гольцман. — Про этого урода, про Василька долбаного, больше слышать не хочу. Есть там кто-нибудь? — Он кивнул в сторону запертой двери в коридор.

Митя улыбнулся:

— Корнеев дожидается. Минут сорок уже сидит.

— Что?! Почему же ты сразу не сказал? Он же мне… Ладно, давай, зови.

Митя распахнул дверь, и на пороге возник Гена Корнеев — пятидесятилетний полный мужчина с лоснящимися залысинами, с маленькими глазками, прячущимися за густыми, необычно богатыми для лысеющего человека бровями, в вечно мятом дешевом костюме. Он источал привычный тошнотворный аромат — смесь запахов давно не мытого тела и дорогого одеколона.

— Здорово, Гена, — весело, мгновенно переключившись с раздражения на панибратскую приветливость, крикнул Борис Дмитриевич. — Как сам-то? Цел?

— А что мне сделается? — пробурчал Гена, отдуваясь и вытирая пот со лба.

— Да, нам, старым волкам, конечно, все нипочем, — согласно кивнул Борис Дмитриевич. — Долго вчера веселились?

— Да так… Средне.

— А-а… Я-то думал — по полной программе. Вы так весело уезжали — просто как в старые времена.

— Ребята гуляли, — сказал Корнеев. — Я так, влегкую… Литр принял и в койку.

— А девушки? Что, игнорировал, что ли?

— Да ну их в жопу, — пропыхтел Корнеев. — Что я, пацан? Мне бы полежать, отдохнуть… Ребята вроде сняли каких-то… Я даже не смотрел.

— Да ладно тебе, «не смотрел». Знаю я, как ты не смотришь. Как полицай прямо, пасешь своих малых, говорят, даже в сортир с ними ходишь.

— Ага. И над горшком держу. Давай к делу, что ли, Боря?

— Ну, к делу так к делу.

Гольцман сел за стол, придвинул к себе дешевенький калькулятор, потыкал пальцем в клавиши, что-то написал на подвернувшейся бумажке.

— Смотри, Гена. Мы договаривались на пятерку, так?

— Ну. — Корнеев насупился, предвидя неожиданный торг…

Вчерашний концерт во дворце спорта «Юбилейный» должен был, по расчетам Корнеева, принести ему не меньше семи тысяч долларов. Времена нынче тяжелые. Августовский кризис хоть и случился аж два года тому как, а до сих пор аукается. Раньше за такое мероприятие меньше двенадцати тысяч и просить было смешно. Тем более что группа, менеджером, продюсером и директором которой уже пять лет был Гена Корнеев, шла ровно, звезд с неба не хватала, но и в аутсайдерах никогда не числилась. С самого начала, как только группа приковыляла, приползла, притащилась на перекладных в Москву, когда у всех четверых музыкантов было две плохоньких «самопальных» гитары да сотня рублей на все про все (если по сегодняшнему курсу), с тех пор и пашут ребятки — уже и джипы себе купили, и инструменты приличные, по заграницам покатались, и не голодают, слава богу… Корнеев, в общем, не жалуется…

Только вот кризис, будь он неладен! Едва Корнеев собрался купить себе приличную дачу под Москвой, как тут и шарахнуло. Ладно еще предприятие осталось в целости и сохранности. Корнеев в очередной раз убедился, что выбрал правильную стезю. В людей надо вкладываться. Люди, так сказать, погибают последними!

Убежденность в том, что люди — самое главное богатство, укрепилась у Геннадия Павловича Корнеева, в прошлом инженера-экономиста, а нынче — продюсера не последнего ранга, после того как двадцать девятого августа девяносто восьмого года покончил с собой его институтский приятель, однокурсник Димка Зыков.

Димка был отличным студентом, после института трудился в каком-то НИИ, а лишь началось в стране шевеление в экономике, тут же смекнул, откуда, а точнее — куда ветер дует, и затеял свое дело.

С Корнеевым они дружили много лет, с первого курса. Гена никогда не проявлял ни малейшего интереса к современной музыке. Димка же, напротив, с ума сходил по рок-н-роллу, собирал диски, сыпал диковинными, неведомыми Корнееву названиями и без конца заставлял слушать все новинки, которые немедленно занимали свои места на бесчисленных полках и стеллажах, в тумбочках и шкафчиках, переполнявших квартиру Зыкова.

Пока Корнеев трудился на вещевом рынке, таскал шмотки из Турции и трахал маргинальных продавщиц, Димка сидел в ларьке, витрины которого были до потолка уставлены стопками «самописных» магнитофонных кассет: зыковская домашняя коллекция пластинок, которую друг Корнеев всегда считал деньгами, выброшенными на ветер, и деньгами, по тем временам и по материальному положению ее обладателя, немалыми, — эта коллекция неожиданно стала приносить плоды.

Сначала этих плодов хватало только на пропитание Зыкова, что тоже, по перестроечным временам, было немало, а потом Димка приобрел несколько хороших магнитофонов и погнал свою звукозапись таким галопом, что на стук копыт прискакали комиссары перестройки — поскрипывая черными кожанками и поигрывая, правда, не маузерами, а ножичками-выкидухами.

К удивлению пристально следивших друг за другом первопроходцев-кооператоров, а также всех друзей и знакомых Зыкова, которые предвещали ему обычные, унылые в своей безысходности рабские отношения с буревестниками организованной преступности, только вводивших в повседневный обиход граждан новое значение слова «крыша», Зыков как-то очень быстро договорился с «комиссарами», и дело его не то что захирело, а наоборот, стало стремительно расширяться.

Теперь у Димки был уже не один ларек, а почти десяток — возле станций метро в центре города, на Невском проспекте, на Московском, в самых «хлебных» местах. Кроме этого, появился у Зыкова и прилавочек со скромной надписью «ОПТ!» в клубе «Водоканал», где тогда находился ленинградский книжный рынок. Как Зыков протащил туда свои кассеты, никто сказать не мог, ибо на каждой стене клуба «Водоканал» висели крупные объявления, гласящие, что, кроме книг, никакие товары народного потребления в клубе ни обмениваться, ни продаваться не могут.

Объявления грозили штрафами, чуть ли не арестами, но на Зыкова все эти угрозы, как видно, не распространялись.

Потом Корнеев потерял Димку из виду, знал только, что тот перебрался в Москву и занимается оптовой торговлей на всемирно известной «Горбушке». А еще через два года Зыков возглавил производственный отдел крупнейшей издательской аудиофирмы «Модерн Мьюзик». Люди сведущие подшучивали над названием, произнося его как «More Than Music», поскольку слухи о том, что работники фирмы не только занимались выпуском аудиокассет и компакт-дисков, но также приторговывали недвижимостью, крутили банковские аферы и организовывали отправки больших партий автомобилей с европейских свалок, — эти слухи имели под собой все основания.

Корнеев, хотя уже и погряз в шоу-бизнесе по самые уши, практически не пересекался со старым приятелем, предпочитая работать с маленькими издательскими фирмами, которые платили сразу, расплачивались исключительно черным налом и готовы были идти почти на любые условия директора популярной группы. Для них в любом случае было выгодно получить альбом «Города N» — так назывался коллектив из Екатеринбурга, бразды правления в котором взял на себя Корнеев. Даже если фирма совершенно не умела вести дела и не зарабатывала на выпущенном альбоме, что было, в принципе, невозможно — «Город N» продавался стабильно и считался одним из самых устойчивых рок-коллективов, — то моральный капитал предприятия рос как на дрожжах. Иметь в своем каталоге несколько альбомов «Города» было престижно, а главное, полезно — такой козырь всегда срабатывал при переговорах с очередным потенциальным клиентом. Узнав, что заштатная фирма выпускает «Город», клиент сразу переставал давить и пыжиться, начинал разговаривать с продюсером серьезно и чаще всего соглашался на выдвигаемые условия.

До Корнеева, конечно, доходили слухи, что «Модерн Мьюзик» процветает, специализируясь, в основном. на русской попсе, однако не брезгует и артистами других жанров, при условии, что эти артисты кассовые. Капитал у «Модерн Мьюзик» был такой, что она могла купить на корню практически любого артиста и заплатить любой сногсшибательный гонорар, руководствуясь только одним принципом — имя должно быть громким и хорошо покупаемым.

На фоне такого благоденствия смерть Зыкова, случившаяся 29 августа 1998 года, через десять дней после кризиса, была для Корнеева полной неожиданностью.

Мужик взял и выстрелил себе в рот из нагана. Казалось бы, ни с того ни с сего. Насколько это было известно, на личном фронте Зыков не имел никаких неприятностей — он был заядлым холостяком, любителем дорогих проституток и вроде бы вообще не собирался вступать в серьезные отношения с представительницами противоположного пола. Что же до профессиональной сферы его деятельности… Вероятно, причины таились именно в этой области, но опять-таки никто — ни непосредственное начальство Зыкова, ни его коллеги-сослуживцы, ни секретарши, ни уборщицы, ни курьеры, которых в «Модерн Мьюзик» был уже если и не легион, то близко к тому, ни музыканты, с которыми Зыков дружил, пьянствовал и нюхал кокаин, — никто даже понятия не имел, что могло довести этого удачливого весельчака-жизнелюба до последней черты.

«Модерн Мьюзик», конечно, понесла крупные убытки, но стояла крепко и сдаваться не собиралась. Конкуренты только руками разводили — как это Зыков умудряется делать такую хорошую мину при столь сомнительной игре. Хотя, впрочем, может быть, и не столь сомнительной была его игра, по крайней мере, Дима по-прежнему ни в чем себе не отказывал, заключал договоры с артистами, которые после кризиса впали в состояние не прекращающейся ни днем ни ночью истерики, и даже платил им какие-то небольшие авансы. А это, по понятиям послекризисной ситуации, было делом совершенно уж немыслимым.

На столь благостном фоне это самоубийство казалось еще более странным — никто даже из самых близких знакомых Зыкова не мог найти ни малейшего повода для такого отчаянного шага.

Корнеев предполагал, что в «Модерн Мьюзик» не все было так уж чисто и гладко, но предположения оставались предположениями, и озвучивать их Корнеев не собирался.

Поскорбев по однокашнику, он еще больше уверовал в правильность выбранного пути и порадовался, что не влез до сих пор ни в какие сферы бизнеса, связанные с торговлей чем бы то ни было — кассетами, машинами, водкой… Единственный товар, который казался ему безопасным в работе и до сих пор таковым являлся, были люди. Живые артисты. «Живое мясо», как он иногда говорил в шутку, пересекая границу, скажем, Украины.

— Что везете? — спрашивали его борзые хохлы-таможенники в явной надежде сорвать с русского бизнесмена хотя бы сотню баксов.

— Живое мясо, — отвечал улыбающийся Корнеев…

Сегодня похмелье мучило его сильнее, чем бывало обычно после ежевечерней дозы.

«Должно быть, давление скачет», — думал Корнеев, разглядывая лицо Бориса Дмитриевича и одновременно пытаясь предугадать, какой каверзы можно ждать от этого выжиги.

— На пятерку, значит, — повторил Гольцман. — Знаешь, Гена, такое дело…

— Ну что там? Какое еще дело? — пропыхтел Корнеев. — Давай, Боря, решать вопрос. Нам улетать сегодня.

— Да…

— Что, проблемы какие-то?

— Да нет, Гена… Собственно… Понимаешь, там, в зале, кресла покрушили…

— Ну и что? Я здесь при чем?

— Знаешь, Гена, я думаю, нам с тобой надо разделить расходы.

— С какого хрена? Твоя работа — охрану обеспечить. Ты же вбил стоимость охраны, значит, с ними и разбирайся. Раз они не уследили — это не мои проблемы.

— Это-то понятно. Но тут еще по билетам…

— А что — по билетам? Там же аншлаг был. Я ведь сидел за кулисами, в зал выходил. Все видел. Ты что, Боря, хочешь сказать? Что денег нет? Так я понимаю? К чему все эти прелюдии?

— Да нет, что ты, старик, есть деньги, есть. Только мне кажется, нам все-таки нужно как-то договориться.

— Я не понял? Ты платишь бабки группе или нет?

Борис Дмитриевич встал и подошел к сейфу.

— Вот твои бабки, Гена. Ты меня совсем уже за лоха держишь, я не пойму?

— Да нет, что ты… — Увидев на столе пачку зеленых купюр, Корнеев сменил гнев на милость. — Что ты, Боря… Просто, знаешь, нервы… С бодуна все кажется таким, как бы это сказать… ненадежным, что ли.

— Это верно. Слушай, Гена, деньги бери, спрячь, а у меня к тебе еще есть кое-что…

— Ну давай, давай, что ты хотел?

— Убытки мы понесли. Оплата этих кресел долбаных… С охраной еще были проблемы… Потом пожарники наехали… Я уж тебе не говорил, не стал расстраивать перед концертом.

— А что там еще с пожарниками?

— Ты же сам вчера видел. Сам мне сказал про аншлаг. А там был не аншлаг, Гена. Там был супераншлаг. Там зрителей было ровно на семьсот человек больше, чем положено по вместимости зала.

— Ну и заебись!

— Это так. Только пожарники сказали, что пока зрителей не будет ровно столько, сколько положено, концерт никто не начнет. Вообще, сказали, снимем все мероприятие к свиньям. Вот так. Они могут.

— Они могут, — повторил Гена. — И что? Ты им заплатил?

— А как ты думал? Заплатил, конечно.

— Много?

— Много не много, а в общей сложности набежало там штуки полторы. Туда сунул, сюда сунул. Вот бабки и расходятся.

— Ну, на аншлаге-то…

— Да если бы это по нашим билетам был аншлаг! Там же половина фальшивых было! Как всегда — тридцать процентов халявы, тридцать процентов — по липовым проходкам, посчитай. Сколько осталось?

— Сорок процентов.

— Вот тебе отчет о проданных билетах. О проданных через кассу. Сорок процентов заполняемости. И я тебе плачу, Гена, с этих сорока процентов всю сумму, на которую мы договаривались, понял?

— А-а… Что ты хочешь сказать? Что свои бабки мне платишь?

— Да. Потому что для меня моя репутация важнее этих долбаных трех с половиной штук, на которые я попал.

— Ну, Боря, три с полтиной — не пролет, если честно.

— Конечно, не пролет, а все равно как-то неприятно.

— Согласен. Приятного мало.

— Так вот, Гена. Мы вчерашний концерт сняли на видео.

— Ну?

— Хорошо сняли. Давай выпустим кассетку, а? «Концерт в Питере»? Как ты?

— Да я что — ради бога. Только, Боря, ты же знаешь: нет договора — нет разговора.

— Договор подпишем.

Гольцман поднял телефонную трубку:

— Катя? Принеси-ка мне бланки договоров. Да, стандартные.

— Так, — сказал Борис Дмитриевич, когда секретарша Катя вышла из кабинета, оставив на столе несколько листков, густо покрытых мелким печатным текстом. — Так… На роялти только, Ген, да? Я так понимаю?

— А аванс? Нет аванса — нет романса…

— Аванс… Давай мы таким образом покроем наши вчерашние убытки. А роялти — один хрен будешь получать. Чего нам с тобой париться? Я тебе еще концерт сделаю или два. Публика пока хавает группу, надо крутить… Давай через месяц?

— Ну, давай. Ладно. Только с концертами железно. Два, на гарантии.

— Забились. Подписывай.

Гольцман уже успел заполнить несколько пунктов договора — те, где речь шла о предмете, то есть о выпуске видеокассеты с записью концерта «Города N», об авансовых обязательствах (прочерк), об авторских отчислениях (десять процентов), — подписал и двинул бумаги к Корнееву.

— Так-так-так…

Менеджер быстро пробежал глазами три страницы договора.

— Ладно. Только из уважения к тебе.

Корнеев достал из кармана пиджака ручку и подмахнул два экземпляра.

— И значит, два концерта гарантийных? Я тебе верю на слово, Боря.

— Конечно. Кому же нам верить, если не друг другу. А на самом деле я тебе вот что хочу сказать, Гена, — ситуация с производством сейчас настолько хуевая, что я уж и не знаю, кто бы еще стал выпускать нынче видео «Города». После кризиса народ еще не очухался.

— А ты очухался?

— А у меня это рентабельно, потому что свое производство, свой монтаж, своя полиграфия. Тут хоть как-то можно вытянуть. Правда, материалы все равно за зеленые покупать, никуда не денешься…

— Ладно. — Корнеев поднялся со стула. — Поехал я. Спасибо, Боря.

— На связи. — Гольцман пожал протянутую потную руку. — На связи, Гена. Всего. Вы, кстати, куда сейчас едете?

— В Харьков.

— Палычу привет. Он вам устраивает?

— Он.

— Хороший мужик, — улыбнулся Гольцман. — Надежный.

— Да, — кивнул Корнеев. — Нас еще не кидал. Его только все кидают, а он артистов бережет.

— Это точно. Ну, пока.

Когда повеселевший менеджер покинул кабинет, Гольцман взял договор, еще раз просмотрел, улыбнулся и бросил на стол.

— А на фига нам этот фильм? — спросил Митя.

— А он нам на хер не нужен, — ответил Гольцман.

— Тогда зачем?

Борис Дмитриевич поднял телефонную трубку, набрал номер.

— Алё? Сергей? Вези бабки. Да, все подписал. Жду.

— Вот так, Митя. — Гольцман положил трубку на аппарат и потянулся. — Вот так надо. Учись, сынок, пока я жив.

Митя подошел поближе к столу.

— Я не понял… Мы продаем их, что ли?

— Конечно. Слушай. Все очень просто.

Телефонный звонок прервал объяснение.

— Извини.

Гольцман поднял трубку.

— Алё. Да, Миша. Да, говори, что у тебя… Что?! Когда? А-а… Как? Ну ничего себе… Понял, понял… А тело… Короче. С телом все дела бери на себя. Да, мы оплатим все. Бери автобус, короче. Тело вези в Питер. Он как там вообще, лицо хоть осталось? А-а, не видел… Ну, давай, дуй в больницу, короче. И, Миша, я тебя прошу, шустрей. Все расходы, скажи, берет на себя «Норд». На связи. Как только что-то будет происходить, звони мне на трубу. Будет, будет, не волнуйся. Не волнуешься? Ну, ты молодец у меня… Давай, работай. Это будет наша тема, ты понял? Никого на дух не подпускай. Все, жду информации.

Гольцман положил трубку.

— Что-то случилось?

Митя пристально смотрел Гольцману в лицо, пытаясь угадать, с кем из их общих знакомых случилось несчастье. Сам факт смерти был для него ясен из коротких фраз, которые Гольцман только что произнес, — про тело, про больницу, про автобус в Питер. Только — кто? И какие последствия это событие принесет? Чем обернется для работы «Норда»? За время своей деятельности на ниве шоу-бизнеса Митя уже привык к тому, что любые происшествия в городе, любые политические катаклизмы, пожары, землетрясения, свадьбы и разводы, рождения и смерти, войны и захваты самолетов — все это и еще многое другое может быть с легкостью использовано в работе. Так или иначе, но из всего этого можно извлечь прибыль.

«Бойцы невидимого фронта», — говорил Борис Дмитриевич, когда речь заходила о сотрудниках «Норда». Люди видят внешнюю сторону события, а какие оно вызывает последствия и кто умудряется на этом заработать — для них тайна за семью замками.

— Что случилось? — повторил вопрос Митя.

— Случилось, — с интонацией Штирлица ответил Гольцман. — Максим не знал, смеяться или плакать…

— Какой Максим?

— Не читал?… Не знаешь ты, Матвеев, современной классики. Это из книжки одной. Митьковской. Но не важно. Короче говоря, Василек наш концы отдал.

— Как это — концы отдал?

— Кеды выставил. Умер, одним словом.

— Умер?

— Слушай, Митя, кончай дурачком прикидываться. Умер. Он же не бог. Он человек. А человек, бывает, умирает.

— Да, случается… А что с ним? Что произошло? Убили, что ли?

— Почему ты так подумал?

Гольцман прищурился и с интересом посмотрел на Матвеева.

— Ну… — Митя пожал плечами. — Ну, не знаю… Время такое. Да и сам он был парень заводной. И здоровый… И торчал вдобавок. Тут все одно к одному.

— Молодец!

— Кто?

— Ты. Не он же… Он уже теперь никто… Хотя, в общем… Время покажет.

— Что?

Лицо Гольцмана приобрело выражение, которое Митя очень не любил. Губы Бориса Дмитриевича сжались в тонкую синусоиду, глаза остановились. Раздражен был Борис Дмитриевич и в этом состоянии опасен для окружающих.

— Какой ты тупой, Митя…

— Извините.

— Да ладно. Горбатого могила исправит. Слушай сюда. Мы, то есть «Норд», занимаемся теперь Васильком. Быстро дуй к его жене. Все расскажи.

— Что?!

Митя вскочил со стула и заходил по кабинету.

— Что — «расскажи»?! Почему я? Что я знаю? Нет… Не-ет!

— Да! Ты сейчас, милый мой, поедешь. И не говори, что у тебя тачка сломана.

— Я и не говорю…

— Чудненько. Сгорел он по пьяни. Курил, наверное, в постели или что-нибудь вроде этого… Как это обычно бывает? Вполне традиционная алкогольная смерть.

— Или под кайфом, — высказал предположение Митя.

— Нет. Никаких «под кайфом». Пьяный был, ты понял?

— Понял.

— Так и скажешь. А она… Ты ее не бойся, Митя. Она баба ушлая. Я ее давно знаю, у них уже несколько лет не все в порядке. Так что истерик не будет. И скажи… — мягко так, сам сообразишь как — скажи, что все расходы по похоронам там, поминкам, всю суету мы берем на себя. Полностью. Ей ничего делать не придется. Понял?

— Ага… Понял. Кажется, я правильно вас понял, Борис Дмитриевич…

— Ну, наконец-то. Смышленый ты все-таки, Митя. Только прикидываешься дуриком. Ты понимаешь, Митенька, что для нас все это значит?

— Ну…

Матвеев смутно догадывался, куда клонит Гольцман, но не решался высказать свои предположения. Слишком уж цинично. Для него, продюсера. А для генерального — что позволено Юпитеру, не позволено быку…

— Вижу, что понимаешь. Главное, чтобы ты правильно это понимал. И языком не болтал.

— Борис Дмитриевич, я что, первый год замужем, что ли?

— Было б так, я бы с тобой это не обсуждал. Все, погнали. Время не ждет. Сейчас каждая секунда на счету.

Гольцман схватился за телефонную трубку и забарабанил по клавишам, набирая очередной номер, а Митя выскочил в коридор и, не обращая внимания на посетителей, как по команде привставших с длинного кожаного дивана и подавшихся к Матвееву в надежде выяснить, когда же Сам их примет, выбежал на лестницу.