Почти все люди сильны задним умом. Фразы типа: «Я же говорил…» — одни из самых популярных. Под любую неожиданно открытую истину с лёгкостью подбирается цепочка из событий давнего и недавнего прошлого. А некоторое время спустя все это осеняется ореолом собственной прозорливости: «Я так и думал!.. Я давно подозревал…»

Попытаюсь быть оригинальным. Я никогда не думал ни о чём подобном. Я никогда ничего не подозревал. Только слепой и глухой мог проходить мимо очевидных фактов, но я ухитрялся делать это со стопроцентным зрением и абсолютно здоровым слухом. Возможно, речь надо вести о душевных слепоте и глухоте, но мне о них ничего не известно.

Я абсолютно не помню своё раннее детство. Нормально? Да. Но почему, в моей памяти если что и осталось из тех времён, так это жаркое солнце, тёплое море и горячий белый песок? Странные воспоминания для ребёнка, родившегося и выросшего в Ленинграде, не так ли? Младшие классы, старшие классы… Детство как детство? В школе — да. А вот дома… Даже непонятно, с чего начать. С квартиры? С родителей? С домашнего быта? Начну с родителей. Всё-таки, самые близкие люди.

Отец мой работал патентоведом. Если точнее, так было записано в моём классном журнале и в разных других школьных документах. Скорее всего, эта версия школьными бумагами не ограничивалась. Но уж теперь-то я точно могу сказать, что в этом самом НИИ, где он числился, никто о моём отце не слышал.

Из всех слов производственной тематики мне доводилось слышать только одно — «командировка». Так говорила мать, когда отец исчезал на неделю — другую. Большую часть остального времени он проводил дома. Ему не надо было на работу ни к 8 часам, ни к 9, ни даже к 12. Слово «отпуск» в нашей семье не произносилось.

Мать «работала» примерно так же, только что не ездила в «командировки» и числилась художником-оформителем. Правда, она много читала и рисовала, иллюстрировала прочитанное, но куда шли все эти рисунки, мне было неизвестно. Если добавить, что отец владел несколькими языками и хранил в своей библиотеке (закрытой для меня) множество зарубежных книг и журналов, то можно понять, как в классе четвёртом-пятом мне удалось заподозрить в своих папе и маме иностранных шпионов. Я долго думал, куда бы об этом сообщить, но потом набедокурил в школе, отца вызвали, он (как это ни странно) встал на мою защиту и поругался с учительницей, а я, преисполненный благодарности, обо всём забыл.

С первых классов школы отец пытался приобщить меня к спорту. То ли виной тому были мои способности (вернее их отсутствие), то ли патологическая лень (мнение отца), но нигде я не добивался ни малейшего успеха, а телосложение моё оставляло желать лучшего. С изучением иностранных языков (ещё одна мания отца) дело обстояло примерно так же. И платные курсы, и отцовские эксперименты, когда он пытался преподавать сам, были бесполезны. Английский, французский и экзотический итальянский не затронули моей памяти точно так же, как если бы я проходил их в школе (школа у меня была редкая, с испанским языком).

К десятому классу отец во мне полностью разочаровался. Его не радовали хорошие оценки, не расстраивали плохие, а моё поступление в политех, похоже, вообще не тронуло. Начало казаться, что сын-середняк попросту не устраивал моего отца, и он старался забыть обо мне, как о досадном эпизоде (вернее, одном из эпизодов) в своей биографии.

В матери было больше душевной теплоты. Она с интересом выслушивала рассказы о школьной жизни, сердилась за двойки, ходила на родительские собрания, интересовалась, какая из одноклассниц, по моему мнению, симпатичней. Она заботилась о моей одежде, да так, что у меня никогда не было желания приобрести что-нибудь особо модное, всё уже было. Мой призыв в армию перед окончанием первого курса института мать восприняла с большой тревогой. Отец же, напротив, оживился и даже был рад.

Если вспоминать квартиру и быт, то странностей можно обнаружить намного больше. Я жил в самом центре города, в районе сплошных коммунальных квартир. Да и наша считалась коммуналкой. Но… Невозможно заставить ребёнка молчать о том, что его окружает. Почти каждый день мои одноклассники рассказывали о квартирных баталиях, о пьяных дебошах соседей и тому подобном. В нашей «коммуналке» ничего подобного не было. Огромный коридор всегда пустовал, а на кухне царило запустение. Чаще чем раз в два дня встретить кого-либо из соседей не удавалось. В комнатах за стенами всегда стояла мёртвая тишина. Всё это было очень странно, но… почему-то не вызывало даже намёка на удивление.

Что-то не в порядке было у нашей семьи и с питанием. Готовил, как правило, отец. Вернее, подавал на стол уже готовые блюда. И какие блюда! Только бригада прекрасных кулинаров могла изготовить что-то подобное. Да и исходные продукты явно не были приобретены в соседнем гастрономе. (Как я мог об этом знать, ни разу в жизни не побывав в продуктовом магазине?) Но вот увидеть отца за жаркой, варкой, потрошением или просто за завариванием чая мне не удавалось ни разу. Мать — да. Но она готовила только в отсутствие отца, щедро используя содержимое холодильника. А тот — обычно пустой — во время отцовских командировок оказывался битком набит деликатесами.

Вообще, странностей хватало. Например, случай с приёмником. В третьем классе мой одноклассник Миша Петухов принёс в школу малюсенький транзистор, и все переменки подряд мы развлекались, слушая то «Маяк», то Ленинградское радио. Как сказал Миша, это был подарок на день рождения. Приемничек мне очень понравился, и всю дорогу домой я грезил, чтобы родители подарили мне такой же.

Дома, на своём учебном столе, я обнаружил то, о чём мечтал. Меня это ничуть не удивило: родители как-то угадали моё желание. Отец, привлечённый звуками «Маяка», вёл себя довольно странно. Сначала он стал свирепо выяснять, откуда взялся приёмник, потом вдруг согласился, что это он его мне подарил. Я был так напуган первоначальной атакой, что с радостью принял «подарок» вместе с самой версией дарения. Но непонятное возбуждение отца незамеченным не осталось. Он чуть ли не бегал по комнатам и переспрашивал у матери: «Так ты говоришь, ему десять лет? Десять лет, да?» Очень странные вопросы, не правда ли?

И всё-таки, дело было не в родителях и квартире, а в другой, большей, просто огромной странности. Этим большим был наш Дом.

Он стоял недалеко от Невского и выглядел, как построенный в середине ХIX века. Высокое серое семиэтажное здание было украшено мастерски вылепленными собачьими головами. Самым непонятным для посторонних казалось отсутствие жизни на первом этаже. Его попросту не было: ни окон, ни дверей — глухие серые стены, словно чрезвычайно высокое продолжение подвала. Недоумение случайных прохожих проходило быстро, все сваливалось на загадочный замысел архитектора, скорее всего, иностранца. Соседние дома были такими же старинными, высокими и серыми, как наш, но пользовались куда большей популярностью в народе. Около нашего Дома всегда было тихо. По непонятным причинам окрестным алкашам не приходило в голову использовать наши подъезды в качестве распивочных и общественных туалетов, все это выпало на долю домов-соседей. Угрюмый серый исполин, из-за обилия эркеров, башенок и всевозможных надстроек на крыше напоминавший даже не дом, а средневековый город, стоял пугающим островом абсолютного спокойствия в самом центре городского разгула. Документы Дома и жильцов были в абсолютном порядке, и, не привлекая внимания местных властей, он сумел без потерь пережить даже богатое доносами время. В годы блокады рядом с Домом не падали ни бомбы, ни снаряды, как видно, незримая сила хранила его жильцов не только от людского любопытства.

Именно в таком вот Доме мне и выпала судьба родиться.

1. Аппарат фирмы «Поросёнок».

— Обидно сознавать, — сказал папа, устав ругаться, — что двадцать лет своей жизни я исходил из неверных принципов.

Такой переход был мне совершенно непонятен. Десять минут доказывать, что я полное ничтожество, и вдруг — глубокомысленное подведение итогов.

— Ты никогда не задумывался, почему из детей великих родителей не вырастает ничего путного?

— Разве? — я попытался вспомнить хоть факт «за» или «против», но безуспешно. Интересно, это он — «великий родитель»?

— Да-да, именно так. Есть исключения, но они лишь подтверждают правило. Обстановка избранности уничтожает любые, самые прекрасные задатки. Мне казалось, что наследный принц, выросший среди простых людей, не зная, кто он, способен на большее, чем такой же принц, росший королевским сыном.

— Красиво излагаешь, папа, как по писаному, но какая связь между принцами и твоими неверными принципами? — я давно так не беседовал с отцом, тем более, это было лучше, чем ругаться.

— Я полагал, что тебе полезней расти таким же, как все. Закрывал глаза, что ты не развиваешь свои способности, думал — наверстаешь. Наконец, я понадеялся на армию, мне казалось, что она вырвет тебя из духовной спячки как… как шоковая терапия. Но ты уже почти неделю дома, а я даже не знаю, о чём с тобой говорить!

— Да говори обо всём, пап. Но при чём здесь наследные принцы? Ты что — король в изгнании?

Отец прошёлся по комнате такой мощной тигриной походкой, что мать, сидевшая на диване с журналом в руках, оторвалась от чтения, поёжилась и плотнее поджала под себя ноги.

— Я — не король, ты — не принц. Но… Отныне и навсегда. Запомни. Любой принц рядом с тобой — это как детский велосипед рядом с машиной «Формула-1», — Так уж, — я попытался пошутить сам. В отцовскую шутку мне было не врубиться.

— Да, именно так. Ну, может, не детский, а взрослый велосипед. Но тогда не с «Формулой — 1», а с космическим кораблём.

За два года армии я сильно отвык от странностей. А от родителей — тем более. Вчера вечером меня угораздило встретить одноклассника. Мы вспомнили детство золотое, после чего я был приглашён на ночной кинопросмотр (кто-то одолжил моему приятелю на ночь видеомагнитофон и три кассеты). Все попавшиеся по пути телефоны-автоматы были испорчены, они глотали монеты, не соединяя. Я истратил весь запас двушек, так и не предупредив родителей, что не приду ночевать. И вот, вернувшись домой около девяти часов утра, нарвался на неожиданно крупный скандал. Конечно, родители всегда волнуются за детей, даже за таких взрослых, как я, но на этот раз аргументация отца была более чем странной. Во-первых, он почему-то был уверен, что я провёл эту ночь с девицей. Во-вторых, ничего страшного, что с девицей, но почему где-то, а не дома, где у меня есть прекрасная отдельная комната? В-третьих, почему я вру (это про видео) и упорствую во лжи? Ну, а в-четвёртых, если уж я говорю правду, то я вообще полное ничтожество, потому что мужчину в моём возрасте по ночам должны интересовать женщины, а не дурацкие фильмы, которые не стоят украденного у сна времени. Такая вот критика.

Все мои возражения были бесполезны. Я с трудом мог вставить пару слов. Папе хотелось выговориться, он готовил этот ругательный монолог года два, на тот случай, если я вернусь из армии таким же олухом, как ушёл. И все можно было бы списать на банальный конфликт типа «Отцы и дети», вот только два момента… Первый — пренебрежительное сравнение принцев со мной. Второй — необычная демонстрация отцом физической силы. Ругаясь, он упомянул мою хлипкость. Я не выдержал и сослался на наследственность: каким, мол уродился, таким и расту. «Ах, значит я виноват!»?!" — взревел отец. Невысокий коренастый он стремительно шагнул вперёд, правой рукой крепко сгрёб меня за модную «варёную» куртку и легко поднял в воздух. Мать на диване только взвизгнула. Таких подвигов я от папани не ожидал.

— Итак, — отец словно подвёл черту своим словам про космический корабль и начал новую тему, — будем работать с тем, что имеем. Ну-ка, вспомни, что ты смотрел ночью?

— Названия я подзабыл, всё-таки четыре фильма. Но там актёр очень знаменитый играет: Чарльз Бронсон. И везде он всех вырубает. В одном фильме за дочку с женой мстит, в другом — за каким-то палачом охотится. В третьем… что-то старинное. Железная дорога, индейцы…

— Ясно, ясно, — перебил отец, — старьё это все. А какой аппарат у твоего друга?

— "Панасоник".

— Как-как? — переспросил отец. — «Поросёнок»?

Я аж взвился. И это мой отец. «Король в изгнании». Человек, владеющий иностранными языками, читающий зарубежные журналы. Не знать такой знаменитой фирмы! Самый типичный «совок»…

— Ну, папа, ты даёшь…

— Ничего я не даю. Уже и пошутить нельзя. Барахло эти ваши «Панасоники», не люблю я их. Ширпотреб.

— Ты не любишь? А много тебе их встречать пришлось?

— Почти все модели. Как только новая появится, я её обкатываю. Что-то они изображение слишком зернистое дают. Или это предубеждение?

У меня начала отвисать челюсть. Ай да папаша! Когда это он их «обкатывает» и где? А может, у него тихое помешательство? «Болезненное фантазирование» или что-то вроде.

— Ну-ка, ребятишки! — отец обратился ко мне с матерью, — давайте-ка, выйдем из комнаты.

Не знаю, что думала мать, но я вышел в коридор недоумевая. Отец тоже вышел, закрыл дверь в комнату и секунд через десять распахнул её театральным жестом.

— Прошу!

Я вошёл. Отец за мной.

— … — он сказал что-то совершенно непонятное, но больше всего напоминающее иностранное ругательство.

Я оглянулся. На отце, можно сказать, не было лица. Словно по комнате бегал живой поросёнок и даже не в одиночестве. Но ничего ведь не произошло! Комната как комната.

— Ты что, пап?

— Т-ты ничего не делал? — отец задал вопрос с оттенком недоумения, словно не верил сам себе.

— Ничего. А что я должен был делать? Ты сказал — я вышел, потом зашёл. Дел-то — в комнату входить.

— Да-а-а, — отец потёр щетину на подбородке, — в добрую старую привычную комнату. Возможно и такое. Тогда — силён, бродяга, отца родного пересилил, детка. Не зря я тебя в невинности держал.

Только я начал обижаться за «невинность» (откуда ему что-то про мою личную жизнь известно?), как отец продолжил свои аргументы.

— Стань так вот, — скомандовал он мне, — смотри на входную дверь, так… минуточку…

Он отошёл, послышался звук открывающейся двери.

— Пожалуйста! Можешь оглянуться.

Я оглянулся. Да, на этот раз папаня меня удивил. Он открыл дверь, о существовании которой я никогда и не подозревал. Фактически, это был кусок стены…. нет, всё-таки потайная дверь, замаскированная обоями.

— Что стоишь? Проходи.

Я оглянулся. Мать безмятежно сидела на диване и читала журнал. Словно мне старый, давно надоевший фокус показывают.

Потайная дверь, скрывала не маленький закуток и не жалкую кладовку. Я вошёл в огромную светлую комнату, словно скопированную из фильма о роскошной жизни миллионеров. Какие-то невысокие мягкие диванчики замысловатых форм, эфемерные столики, картины (в основном абстрактные) на стенах. Одна из картин меня поразила. Половина человеческого лица на ней была умело смонтирована с половиной собачьей морды. При этом переход был настолько плавен…

— Не туда смотришь, — вмешался отец. — Иди сюда.

Я подошёл к окну. За стеклом вместо щербатой серой стены соседнего дома открывался вид метров эдак с пятидесяти. Пейзаж включал в себя некоторое количество очень высоких домов, можно даже сказать — небоскрёбов, а также здания поменьше. В любом случае — не родная ленинградская архитектура.

Избежать удивления мне помогла случайная догадка.

— Увеличенный слайд с подсветкой? — спросил я.

— Даже с движущимися людьми и машинами, если окно откроешь, — сказал отец.

— Насколько я знаю, никакая подсветка в этом не поможет.

— Что это за город?

— Город… город, — замешательство отца было искренним. — На какой-то город я и не ориентировался. Представил себе общую картину… позаграничней, и чтобы время было дневное. Можно телевизор включить, по программе как-нибудь догадаемся.

Взгляд, словно сам по себе, скользнул в угол комнаты. Там стоял чудо-телевизор с преогромнейшим экраном. Зрение у меня приличное, и даже с большого расстояния я сумел прочитать столь нелюбимую отцом марку японского ширпотреба.

2. Отец всех домов и мать всех лестниц.

Я всегда считал себя атеистом. И учеником в советской школе был послушным, почти примерным, хорошо усвоил, что может быть, а чего быть не должно. Потому-то все рассказанное отцом я воспринял как шутку. Шутливую сказку если точнее. Нет, всё-таки вру. Сказки сказками, но небоскрёбы за окном, фирменная электроника и роскошный зал в недрах родной коммуналки существовали на самом деле. Это была не шутка и не сказка, а невероятная история типа легенд о Лох-Несском чудовище. С той только разницей, что из категории скептиков-слушателей я резко перескочил в оч-чень малочисленную и оч-чень привилегированную категорию случайных очевидцев чуда. Мне все ещё не удавалось воспринимать себя непосредственным участником событий.

История, рассказанная отцом, имела древние корни, теряющиеся в глубине веков. Героем этой истории был Дом. Я жил не в обыкновенном здании, построенном на каком-то конкретном месте раз и… на сто-двести лет. Дом был стар и испытывал охоту к перемене мест. Когда и где он возник — неизвестно. Отец (без особой уверенности) помнил такие этапы его размещения: Вавилон, Иерусалим, Рим, Константинополь, Мадрид, Лондон. Как правило, Дом находился в самом передовом для своего времени городе (европейской цивилизации). Лондон был покинут в середине прошлого века, а основными кандидатами выдвигались многообещающие Берлин, Петербург, Нью-Йорк. Петербург победил, загадочные жильцы явно опростоволосились с Октябрьской революцией. Как происходил перенос Дома, было для отца загадкой. Ну, а с местными властями проблем не возникало ни в Вавилоне, ни в Константинополе, ни у нас. Штука, кстати, даже более для меня загадочная, чем способность к перебазированию.

Кто и как становился жильцами Дома, отец мне не сказал, намекнув лишь, что фамилия Кононов такая же условность, как и место временного расположения Дома. То есть, мои корни уходили намного глубже, чем я могу подумать. Об этом говорит как ссылка на древнее имя Конан, так и на слово «коэн», что уже четыре тысячи лет назад на иврите означало «жрец». Мне обе аналогии показались притянутыми за уши, а еврейское происхождение в глазах простого обитателя Совдепии чуть ли не граничило с преступлением. Но для того, чтобы возражать отцу надо было знать о Доме намного больше, чем знал я. Пришлось сделать вид, что все услышанное принимается на веру.

Как оказалось, пользоваться благами Дома могли только его коренные жильцы (мать моя таковой не была) и то — разными благами, в зависимости от этажа. Блага были серьёзными. Действительно, и коронованные особы, и сверхбогачи рядом с жильцами Дома выглядели не такими уж могущественными.

Во-первых, Дом позволял жильцам попасть в любое место в мире, где находились хоть какие-то здания. Достаточно было, спускаясь по лестнице, чётко представить картину, ожидающую тебя на выходе из подъезда. Открытки и фотографии в этом здорово помогали. Они изображали улицы и площади городов, где жилец Дома никогда не был, но куда хотел попасть. Легко выполнялось и обратное. Зайдя в любое здание в мире, обитатель Дома мог подниматься по лестнице и представлять, что следующий пролёт — это уже его лестница, широкая, чистая, с решёткой, украшенной маленькими литыми собачьими головками. Если не после первого, так после второго поворота путешественник возвращался домой.

Отец сообщил, что возвращение — процедура самая трудная для начинающих, давит отдалённость от родных мест. Ему, в своё время, даже рекомендовали нечто вроде простейшей молитвы для концентрации внимания: « Отец всех, домов, Мать всех лестниц, помогите мне!» Легче всего удавалось менять местонахождение комнаты без выхода из Дома. Достаточно было представить картинку за окном. Все это отец называл транспортной функцией Дома. Ею владели все жильцы, но для обитателей второго этажа она была единственно доступной.

Во-вторых, (и в последних, для жильцов третьего этажа), у Дома была производственная функция. Это означало, что любая дверь нашей квартиры таила за собой бесконечное разнообразие помещений и вещей, в них находящихся. Все зависело только от фантазии.

— Помнишь случай с приёмником в детстве? — отец был возбуждён и резко жестикулировал. — Ты его представил, и он появился. До этого я очень боялся, ведь твоя мать не из Дома, ты мог обладать очень слабым даром власти над ним. А не дай Бог сделать несколько неудачных попыток! От неверия в свои силы уже не избавиться. Ну, тебе бояться нечего. Я хотел похвастаться, представить на месте нашей комнаты что-то роскошное. Так ведь не удалось! Твоё привычное представление о комнате пересилило. Значит, твоя власть над Домом даже больше моей! Но помни, не вздумай только объяснять свойства Дома с помощью науки. Владей, не задумываясь! Задумаешься — потеряешь власть. Знаешь ведь про сороконожку, которая разучилась ходить когда задумалась, в каком порядке переставлять все свои сорок ног?

Я знал. К счастью, природная доверчивость, позволявшая мне легко усваивать все дарованные официальной властью благоглупости: что Бога нет, что наше общество самое передовое и т.д. и т.п., — так же легко толкала меня в объятия историй куда более сомнительных. Тот же Бермудский треугольник, Атлантида, НЛО… Только научного анализа мне не хватает, как же! Буду я резать курицу, несущую золотые яйца…

Не покидая своего обжитого уютного мирка, я попадал в Страну Чудес. Конечно, это было несправедливо, что я, такой средний, ничем не выделяющийся, могу овладеть чем угодно без малейшей затраты сил, а другие обязаны трудиться в поте лица. Но разве жизнь не полна подобными несправедливостями? Разве справедливо, что один рождается в семье миллиардера, а другой — в семье безработного? Да и у нас… Тут я понял, что продавцы из пивных ларьков и слесаря автотехобслуживания перестали мне казаться такими уж круто обеспеченными людьми. Теперь, с высоты третьего этажа Дама, они были практически не видны. Да и подпольные миллионеры со своими пачками сторублевок, закатанными в банки и закопанными в землю, тоже. Но ещё не осмыслив до конца все свалившиеся на меня возможности, я проявил любознательность. Если я, обитатель третьего этажа, настолько всесилен, то что могут живущие на четвёртом — седьмом? Да там ещё какие-то мансарды есть…

Мой мудрый всезнающий отец (а каким лопухом он мне казался всю жизнь!) неожиданно спасовал.

— Кое-что я знаю, — бормотал он, — но не окончательно. Слишком уж невероятным это кажется. Я никогда не интересовался… Вот недавно пришлось. Возможно, понадобится твоя помощь… Очень неприятные вещи получаются.

Ответ меня не удовлетворил. Что уж невероятнее недавно мною узнанного? И тон у отца какой-то нехороший. Вообще, какие неприятности могут быть у жильцов Дома?

Но отец не дал мне загрустить. Мы приступили к тренировкам. Сначала я поэкспериментировал с комнатами. Из своей комнаты через дверь в стене, всегда казавшуюся мне наглухо заделанной, я посетил, для начала, палаты типа Эрмитажных. Лепка, позолота, рыцарские латы в углах… Ума не приложу, почему мне рыцари вспомнились. Пройдя сквозь все это великолепие (главное правило — всегда иметь в созданном помещении несколько дверей), я решил удивить отца резким контрастом. За дверью нас ждала моя родная армейская спальня. Кровати в два яруса, тумбочки, ровнейшие одеяла. Особенно удался запах влажных портянок! Отец нахмурился. Решив, наверное, что двух раз мне вполне хватит, следующую дверь он открыл сам. Честно говоря, за ней я обалдел. Не знаю, может быть это армейская тематика подтолкнула отца, но мы вошли в отлично оборудованный тир. На столике рядом с входной дверью грудой лежало разнообразное оружие. Отойдя от столика, отец протянул мне АКМС.

— Ну-ка покажи, как ты умеешь стрелять.

Даже пообещав себе ни над чем не задумываться, я мысленно отдал дань сомнению. Не галюки ли у меня? Как пятидесятиметровый коридор смог уместиться в Доме, не нарушив планировку бесчисленных чужих покоев?

Стрелял я, на этот раз, отвратительно. Мою мишень было просто неприлично показывать рядом с мишенью отца, стрелявшего после меня из какой-то английской штуковины. Вся «десятка» у него была измочалена в клочья.

— Плохо же ты служил, — глубокомысленно изрёк папаня.

Я хотел было возразить, причём грубо, но вовремя опомнился. Нет уж, нет уж, с таким отцом конфликт поколений устраивать ни к чему. Это вам не папа по системе «диван — газета», а Отец. С большой буквы, как и Дом. Даже внешне… Кого это он мне весь день напоминает? Господи, да этого самого, как его? Чарльза Бронсона! Ай да мы! Мой папа — супермен. Выглядит отлично, движения мягкие, кошачьи, а силища… Как он меня за шкирку взял!? А мама?.. Я понял, что образ родителей надо пересматривать полностью. Сколько матери лет? Чуть больше сорока. А как она выглядит? Фантастика! Это я привык: мама, мама… А была бы мне незнакома, принял бы за девчонку немногим старше меня. Красивую девчонку! Знакомиться бы попробовал…

Отец кончил копаться в куче оружия и прервал мой мысленный панегирик.

— С помещениями у тебя отлично получается, давай теперь поработаем с вещами.

С вещами, так с вещами. В войну играем — тоже согласен. Ну уж сейчас-то я папаню удивлю. Недаром я в ПВО служил. Почти все пространство соседней комнаты занимала туша ракеты «земля — воздух», снятой с моего родного зенитно-ракетного комплекса.

— Средневысотная, — хладнокровно сказал отец. Похоже, удивить его было невозможно. — И нечего надуваться от гордости. Думаешь, чем вещь крупнее, тем её труднее вызвать? Никак нет. То, что знаешь, как свои пять пальцев делать легко, независимо от размеров. А вот то, что видел мельком… или понаслышке знаешь…

Что я видел мельком? Ч-черт. Я или видел и знаю, или не видел и не знаю.

— Видик помнишь?

Я неуверенно кивнул.

— Вот, давай. Для уюта. Возвращайся в свою привычную комнату, но с видиком. И с телевизором. Не будешь больше по ночам шататься. И выспись. Ну, а потом… Не устраивай только оргию потребления. Будь выше этого. Путешествиями займёмся позднее.

3. Чёрная магия чёрных колготок.

Неведомые дела позвали отца в одну из его «командировок», и мы с ним так и не сумели попутешествовать. Не оставалось ничего другого, как предаться «оргии потребления». Я перемерил десятка два нарядов, забил полку кассетами и посмотрел несколько фильмов. Потом иноземное мне наскучило, я «заказал» кипу журналов и погрузился в чтение. При этом провёл эксперимент: к пятому номеру «Юности» (там было начало интересной повести) «вызвал» шестой и седьмой. Чепуха конечно, если бы на календаре не было начало июня… «Ничего, — успокоил я себя, — у нас от типографии путь долгий, где-то на складах эти номера могут лежать.» Появилось желание «заказать» газету из будущей недели с номерами, выигравшими в «Спорлото», но я вспомнил совет отца: « Не зарывайся.» Тем более, зачем мне выигрывать? Достаточно представить, что в ящике стола лежат деньги, как они будут там лежать. Тысяча, миллион… Это я проверил в первый же день. А зачем мне деньги? И так имею все, что ни за какие деньги не купишь.

Упиваться своим могуществом — дело, безусловно, приятное. Но мало какая приятность может развеять скуку одиночества. Мне захотелось общения. За окном кипел солнечный день, по городу носились шумные людские толпы, а я, хмырь болотный, валялся на диване, наслаждаясь прохладой, и даже словом перемолвиться было не с кем (Мать тоже исчезла). С трудом нашлась (или я её представил?) старая записная книжка. Девчонкам звонить не стоило, наверняка замуж повыскакивали. Ребята… Кто служит, кто только отслужил и болтается в подвешенном состоянии, наподобие меня.

Из книжки выпал календарик двухлетней давности. Некоторые числа на нём были обведены кружочками. Сегодня — второе июня 1989 года. На календаре второе обведено и стрелочка отходит к букве Г. Что это? Господи, как все просто! Дни рождения, а сегодня — у Гришки Рябинина, в школе вместе учились. Его в армию не взяли то ли из-за сердца, то ли из-за почек. А может быть, из-за желудка. Бес его знает. Суть в том, что Гришка эти дни рождения любил, отмечал их пунктуально и с размахом. Ну-ка я его поздравлю!..

После некоторого раздумья я отправился на кухню («кулинарные таланты» отца больше не были для меня загадкой) и вытащил из холодильника бутылку «Алазанской долины» с баночкой красной икры. Ну пусть люди подумают, что я щедрый! Да я отныне и буду щедрым. Тем более, что это мне ничего не стоит.

Захлопнув за собой дверь квартиры, я спустился вниз. И только перед самым выходом на улицу сообразил, что опыты с «путешествием» можно начать и без отца. Гришка жил в двух трамвайных остановках, и его улицу я знал отлично. Пришлось лишь немного потоптаться в парадном, чтобы настроиться на нужную картинку.

Дом «сработал» прекрасно. Невелико достижение — на двести метров фантастическую технику напрягать, но приятно.

Раскрытое окно и три вентилятора по углам спасали Гришку и его гостей от жары. Я был встречен возгласом: «Привет, Серый!» — и наскоро представлен публике. Подарки Гришку удивили, он явно считал, что я просто заскочил на дармовщинку повеселиться. Но стихия праздника мгновенно разбросала нас по разным углам, так и не дав хозяину выразить благодарность.

Народу было много, парни с девицами в примерно равном количестве. Конечно, прав отец, после двух лет армейской каторги не пристало мне тратить время на фильмы, когда такие девочки рядом ходят. Ведь не из-за Гришки, о котором я и думать забыл, меня сюда занесло?

А мода в этом году учудила. Или это уже не первый год, а я из-за службы не знал? Последним криком стали чёрные колготки. Простые и с узорами. Человеческая психика (в данном случае — мужская) таит много загадок. Действие чёрных колготок на взгляд — одна из них. Вроде бы, взгляд — субстанция абсолютно нематериальная, но ножки, обтянутые чёрной или черно-узорчатой синтетикой, притягивают его так же, как магнит железо. Попал под эту магию и я. Первое время мой взгляд блуждал по нижней части комнаты, пока не остановился на самых симпатичных ножках в самых замысловато исполненных узорах. Тогда я поднял глаза. Обладательницей ножек была очень приятная девочка, коротко подстриженная. Со скучающим видом она беседовала с парнем. Тот, между делом, подливал ей… Стоп! Моя «Алазанская долина»! Что я, для него старался?