38. НАЕМНИКИ

Майор Ле Горш не думал о смерти.

Он был довольно высоким светловолосым мужчиной. Бравый вояка, которого немного портили шрам от левого виска до подбородка, оторванное наполовину ухо, тысяча морщинок в уголках глаз и неприятный хрюкающий смех. Шрам создавал впечатление, что голова Ле Горша сделана из двух разных черепов. Женщины любили целовать этот шрам. Уродство всегда возбуждает. Но они любили самого Ле Горша не меньше, чем шрам. Дело в том, что он не думал о Смерти. А если не думать о Смерти, то все выглядит, как простая механическая работа. Как уборка мусора, к примеру.

Спусковой крючок приводит в движение ударный механизм, ударный механизм заставляет боек ударить по капсуле. От детонации происходит взрыв вещества, заключенного в капсюле, этот взрыв приводит к возгоранию пороха, газы, образующиеся при этом, выталкивают пулю из патрона, она продвигается по стволу, нарезка внутри ствола заставляет пулю вращаться, придавая ее полету более точную траекторию. Пуля летит, преодолевая воздушное пространство до тех пор, пока на ее пути не окажется человеческое тело. Пуля разрывает ткани, кромсает кровеносные сосуды, ломает кости и поселяется в жизненно важных органах. Она может себе это позволить, потому что высокая скорость полета увеличивает массу. Эту штуку открыл Эйнштейн. Никто так не благодарен Эйнштейну, как пуля. Она одна понимает глубину его мысли до самого конца. Конца человека. Ибо мертвая материя, проникнув в живую, не оставляет ей шанса. И никакие киллеры, хелперы, рекогнайзеры и супрессоры, призванные в человеческом организме бороться с чужаками и имеющие на своем счету тысячи уничтоженных врагов, не могут справиться с кусочком металла, чья масса меньше человеческой в 1000 раз. Все очень просто.

Майор Ле Горш не был жестоким. Наоборот, он слыл славным парнем (вот и женщины его любили). Но когда майор подходил к поверженному противнику и заглядывал в его глаза, он видел два мертвых зрачка. А еще он видел начинающий коченеть труп, и пуля в этом мертвом теле была столь же органичной, как кусок камня, торчащий из песка. Все правильно: если пуля попадает в человека, то он умирает. Что тут странного? Пуля есть пуля.

А человек есть человек. И он не думает о Смерти, надеясь, что если не думать о Смерти, то ее не будет. И Смерть не спешит застигнуть его врасплох. Она дает ему возможность подготовиться к встрече. И человек успевает спросить: «За что?» «За все!» – таков ответ. Смерть – наказание за рождение. За рождение уродца с четырьмя несуразными отростками и костяной сферой неправильной формы, в которой пульсирует злобная серая студенистая масса. Не было бы никакой Смерти, если бы пьяный Демиург не создал этого гомункула на страх всему живому. И даже Смерть не спасает от того, что этот гомункул распространяется, как зловонная жижа, в которую озорники бросили пачку дрожжей.

Именно по этой причине Ле Горш не думал о Смерти. А чего о ней думать? Когда она придет, думать уже не придется.

Ле Горш размышлял совсем о другом. Предстояло много простой, механической работы. Судя по размаху затеваемой экспедиции… Недавно он встречался с Сигизмундом Трэшем. Отметил его проницательный взгляд и энергию. «Этот штатский может командовать» – подумал тогда Ле Горш.

Майор смотрел на лагерь, который разбила его команда. Две тысячи человек, славные ребята, работают как часы. Это их работа, сейчас им нельзя расслабляться.

Ле Горш присел у походного костра, на его улыбке плясали языки огня. Поговаривали, что этот поход позволит каждому завязать. Маленькое бунгало на берегу океана, жена-мулатка, привезенная из дальних стран, огород, засеянный табаком…

Чушь все это. Наемника, как и проститутку, интересуют не деньги, а ремесло. Им нужна эта работа. Как летчик любой ценой не хочет уходить из авиации, как моряк отдаляет последний рейс. Каждый хочет остаться в своей стихии. Небо, море, любовь, война…

Ле Горш присел у костра. Солдаты, поболтав с ним из вежливости, разошлись, кто по палаткам – спать, кто на дежурство. Ле Горш жевал жесткое пережаренное мясо и улыбался. Запах костра успокаивал.

Он, конечно, слышал шаги, но не подал виду, что заметил приближение чужака – слишком был уверен в быстроте своей реакции и умении побеждать любого противника как один на один, так и в битве стратегических замыслов. Он лишь неспешно обернулся, приветствуя предполагаемого противника разоблачающей ухмылкой.

Перед ним стоял Сигизмунд Трэш. Штатский, умеющий командовать. Бывает и такое…

– Добрый вечер, – приветствовал его Трэш, брезгливо поглядывая на обуглившееся мясо. Цивилизованный дым от сигары бросился заигрывать с диким дымом костра.

– Уже ночь, полковник, – ответил Ле Горш и закурил трубку.

– Шутите, – не обратил внимания на иронию Трэш.

– Шучу, – легко согласился Ле Горш.

– Сожалею, что не могу поддержать легкую вечернюю пикировку. Хотелось бы сразу перейти к делу. Вы когда-нибудь хотели бы стать министром обороны?

– Хотел бы, – вздохнул Ле Горш, – если мы не можем потрепаться, может, имеет смысл просто упиться? Через пару дней такой возможности не представится.

– Мне нравится ваш трезвый взгляд на жизнь.

– Мне тоже.

Трэш угостил собеседника сигарой.

– О-о, настоящий «Виллур», – оценил Ле Горш.

– Ну, так как насчет министра обороны?

– Извините, – Ле Горш не спеша прикурил, – но мы штатский юмор не понимаем. Нам бы чего-нибудь позабористее.

– А я не шучу.

Ле Горш опустил сигару:

– Такое возможно, если мы объявим войну Системе. А это бред. Вы бредите?

Он внимательно осмотрел Трэша:

– Нет, вы не бредите.

Ле Горш вскочил. Конец партизанским вылазкам и бесконечному унизительному мародерству. Полнокровная война. Это – боевые приказы, единая униформа, тактические занятия в блиндажах, освещенных свечой, сделанной из патрона снаряда. Это – война.

Он кивнул сам себе, глубоко затянулся и выпустил вверх тонкую струю густого белого, словно пена для бритья, дыма.

– Мы все умрем.

– Только не мы, – разуверил его Трэш, тронув для вящей убедительности за плечо. – Мы победим.

– Так говорил Таганика перед сражением в Диком ущелье. Его разорвало на клочки кумулятивным снарядом. А он был лучшим стратегом на Западе, единственным, кого боялись урканцы.

– Его лозунги были непонятны людям. Роза и крест, романтическая чушь. Тем более, когда это было…

– Двадцать лет назад… – Ле Горш снова затянулся. – Кто бы мог подумать, что великого полководца разобьют резервисты-клоны?!

– Дюдвиг Оби благодаря этому стал президентом ВБС.

– Мразь, – сплюнул сквозь зубы Ле Горш, – нечеловек. Мы поставили себя вне закона только из преданности полковнику. Он был для нас воплощением чести, а теперь мы продаем свое мясо за деньги.

– У вас, Ле Горш, появилась прекрасная возможность не только отомстить за свои обиды. Я прекрасно понимаю, что месть – занятие для плебеев. А вы – офицер и джентльмен. Для вас важно вернуть себе репутацию и положение в обществе. Я думаю, что эта задача вам по плечу.

Ле Горш покраснел, вытер платком дубленую кожу шеи и выбросил окурок сигары в костер.

Честь… Тогда, в Диком ущелье, когда полковник, а точнее тысячи его частей взлетели в серое небо, у него было только одно желание: застрелиться или рубануть лазерным лучом себе по горлу – вжик, и только полоска запекшейся крови… Но он не мог этого сделать, потому что обе его руки были прострелены. Он истекал кровью, как порванный садовый шланг. Товарищи подхватили его на руки и унесли, а через неделю он очнулся уже наемником. И вот теперь этот неприятный во всех отношениях штатский заставил его вспомнить, как приятна холодность сукна, из которого только что пошита новенькая военная форма, как здорово сдерживать себя от желания погладить бугристую поверхность шеврона. Нет, это – безумие.

– Нет, это – безумие, – почти крикнул Ле Горш, – даже полковник не смог, а полковник был великим человеком.

– Полковник Таганика, – вкрадчиво начал Трэш, – был и остается лучшим полководцем в истории Аквилона…

Ле Горш вскинул подбородок, смерив Трэша подозрительным взглядом, как бы пытаясь уличить его в скрытой иронии.

… но, – продолжал Трэш, – для того чтобы победить Систему, нужно нечто большее, чем военный талант. У меня в распоряжении есть такие сведения, которые взорвут Систему изнутри, как только я доведу их до широкой общественности.

– Ого, это попахивает тотальной пропагандой, – Ле Горш продолжал оставаться воякой.

– Пусть это будет называться пропагандой, я не против, – терпеливо согласился Сигизмунд Трэш, – хотя точнее было бы назвать это моментом истины.

Ле Горш поверил.

– И все-таки, моих двух тысяч явно не хватит даже для начала. Так, небольшой набег…

– Вся армия Уркана идет с нами. А также наминийцы.

– Наминийцы – сброд. А вот Уркан – это серьезно…

Ле Горш поднял голову и увидел огненного змея, ползущего со склона далекого отрога. Мириады огней катились вниз.

– Горцы! – воскликнул он и вскочил с места.

– Война! Настоящая война! Чтобы ты там ни молол о пропаганде, бледнолицый.

– У вас найдется походный станок для печатания листовок? – улыбаясь, спросил Трэш.

– У нас полный комплект всего, что необходимо для настоящей войны!

– Прекрасно.

Лагерь внезапно ожил. Дежурный отдавал приказы, куда-то неслись вестовые. Небольшой отряд наемников из Ароппы превращался в армию. Всю ночь подходили новые и новые отряды.

Наминийцы с острыми жиденькими бороденками, с телами, намазанными маслом; варийцы, верящие, что амулет может защитить от бластера; ушуги, поедающие тела своих врагов; трабийцы, лучшие в мире стрелки и, конечно, горные урканцы, для которых позором считается смерть от старости. Эти последние шли, построившись в идеальный походный порядок, высокорослые, с гордо поднятыми подбородками, они шли к славе. Великий Уркан Родоначальник ждал их в Небесных джунглях для последней охоты на Красных демонов.

Рядом с каждым взрослым горцем шагал юноша. В ночь перед битвой воины сделают своих миньонов мужчинами, вобрав в себя энергию и неутомимость юности. Может, кому-то этот обычай и казался обыкновенным извращением, но высказать свои сомнения в лицо урканцу решались не многие. В основном те, кто решил распрощаться с серым небом Аквилона.

В руках у горцев поблескивали новенькие бластеры, вызывавшие зависть даже у наемников ле Горша. Трэш мысленно поблагодарил Этла за оперативность.

Уже рано утром, грохоча и кроша каменистую почву, подошли танки, выкрашенные в болотный цвет. Это была последняя модель – ТХ-30. Самонаводящиеся орудия, электрические турели, зенитные комплексы и плоские башни с тупыми носами, круговой обзор и скорость хода до двухсот километров в час. Броня, способная выдержать ядерный взрыв. Танки шли колонной, состоящей из звеньев по три единицы в каждой.

Между боевыми машинами с диким улюлюканьем скакали на низкорослых горных лошадках наминийцы. Они размахивали знаменами, украшенными изображениями драконов и доисторических лапукосов, которые, как говорят, достигали трех метров в длину и имели внушительные саблезубые клыки.

К вечеру, когда солнце уже начало скрываться за горизонт, армия выстроилась в боевой порядок.

Трэшу подвели огромного белого слона с шестью бивнями, загнутыми вниз. Ординарцы помогли Сигизмунду взобраться в небольшую, но уютную башенку. Внутри был пульт управления, снабженный новейшими средствами связи, мини-кухня и мощный кондиционер.

Поход начался.

39. СИСТЕМНЫЙ КРИЗИС

Окно было распахнуто. Наверное, впервые за последние семнадцать лет. Бумаги плясали на столе, радуясь внезапной вседозволенности. Спилмен Раш оглядел кабинет. Все было на месте, за исключением хозяина. Людвиг Оби исчез. Исчез так же незаметно, как в свое время появился в высших эшелонах ВБС. «Сбежал! Сбежал?»

Спилмен Раш прошел в туалетную комнату. Никаких следов. Раш посмотрел в зеркало. На него глянуло растерянное лицо. Седые виски усиливали ощущение безнадежности. Привычный мир рушился. И рушился с какой-то внезапной стремительностью. Как будто не было тысячелетних усилий по созданию самой совершенной Системы в галактике. Труд поколений исчезал за считанные часы.

Людвиг Оби, перед которым трепетал весь Аквилон, именем которого урканцы пугали детей, сбежал. Куда? Каким образом?

Дежурный зафиксировал в вахтенном журнале приход Оби на рабочее место в 7.30 утра. Никаких записей о том, что президент покидал Центральный офис ВБС, не было. Все подразделения ВБС на запросы о местонахождении своего шефа ничего вразумительного ответить не могли. Людвиг Оби растворился, не оставив даже осадка.

Спилмен Раш досконально знал все выходы из здания. Тщательное расследование не дало никаких результатов. Людвиг Оби не пользовался ни одним из «аварийных туннелей». Он вошел и исчез.

Спилмен Раш вернулся в кабинет. Закрыл окно. Сквозняк исчез, и бумаги с недовольным шорохом плавно вернулись на свои места.

Раш осторожно сел в кресло своего шефа. Испуганно покосился по сторонам, как бы опасаясь, что кто-нибудь (сам Людвиг Оби!) может увидеть это святотатство. Взгляд его упал на небольшой листок, уголки которого несли следы конторского клея. Листок был явно сорван с забора или стены. Спилмен Раш глянул на заголовок и покраснел до корней волос. Агенты, конечно, донесли ему об этой странной листовке, расклеенной практически по всей Системе.

Эксперты уже установили, что отпечатана она была в наминийской типографии, а в Систему проникла, скорее всего, из Уркана. Все эти факты служили неоспоримым доказательством, что листовка – грязная фальшивка. Любой эксперт подписался бы под таким определением не задумываясь. Все правильно. За исключением одного маленького штриха. Но этот малыш поднял в душе Спилмена Раша настоящий торнадо, который стер последние крупицы самообладания и надежды. Текст. Текст был подлинным. О его существовании знали немногие. От силы десять-пятнадцать человек. Даже Спилмену Рашу не дозволялось знать о нем. Здесь он превысил свои полномочия. Он превысил их тогда, когда был еще смел и дерзок, как молодой лапукос в брачный период… Вот только когда это было? Десять тысяч лет назад…

Крупный (72-й кегль) шрифт заголовка буквально кричал:

Мы – клоны. На самом деле мы давно правим миром.

Нашему приходу к власти способствовали разные факторы. И прежде всего – процветание «клонопиратства».

С другой стороны, человечество слишком старо. Ему нужна свежая кровь.

Новая эра грядет!

Клоны сдают за людей экзамены, пишут рефераты, контрольные, диссертации, служат в армии, посещают скучные рауты и приемы, заменяют руководителей на переговорах в целях безопасности.

В этом манифесте мы сознательно противопоставляем себя людям. Мы – не люди.

Мы совершеннее любого человека.

В чем на самом деле разница между копией и оригиналом? Она заключается в мифе превосходства оригинала. Таково всеобщее заблуждение, основа которого заключается в линейном восприятии времени. Человек изначально осознает, что копия сделана позже оригинала. Однако никаких реальных преимуществ того, что он возник раньше копии, оригинал не имеет. Поэтому все дальнейшие выводы о том, что каждая копия чуть проигрывает в качестве, искажая первоначальный замысел, – всего лишь наивные оправдания мифа о превосходстве оригинала. В пример часто приводится лицензионная видеокассета, с которой делаются копии. Действительно, качество изображения и звука становится хуже. Однако в данном случае происходит элементарная подмена объекта. Качество становится хуже именно у изображения и звука, содержание же фильма, сюжетные ходы и игра актеров остаются совершенно идентичными. Ведь мы говорим о копии картины, а не картинки.

Более того, довольно быстро были созданы технологии (новое поколение ксероксов, цифровая обработка и пр.), позволяющие и картинку копии делать выше качеством, чем оригинала. Таким образом, кстати, реанимируются старые фильмы. Именно так появляются многочисленные римейки музыкальных композиций прошлых лет.

То же самое происходит с изготовлением фальшивых денег. Фальшивой купюра считается в том случае, если она имеет хотя бы одно различие с установленным образцом. А если таковых различий нет? Как было, например, с Ником Бухаром, получившим пожизненное заключение. Он воссоздал у себя в сарае весь процесс изготовления казначейских билетов. Стоталлеровые купюры, изготовленые этим народным умельцем, полностью совпадали с аналогичными Центрального Банка Системы. По сути, он изготовлял настоящие деньги. Даже химический состав бумаги и красителей полностью соответствовали «оригинальным», не говоря уже о такой мелочи, как магнитная полоса. Но в тюрьму он все-таки сел. Вся разница между его деньгами и деньгами государственными заключалась лишь в месте изготовления – Центральный монетный двор или сарай. В этом соль. Кто имеет лицензию на изготовление, тот имеет и право называть продукт оригиналом.

Очень часто оригинал может значительно уступать по своим свойствам копии. К примеру, поддельный смарт, изготовленный в подпольном цеху, по своим качествам зачастую превосходит настоящий, сделанный на большом заводе, где всем процессом заправляет шайка банальных несунов, которые не доливают, не докладывают и не додерживают.

Для чего человек стремится различать копию и оригинал? Во-первых, как мы уже частично отметили, из-за тщеславия: «original blend», эксклюзив и т.д., и т.д. Сюда же следует отнести возню с авторскими правами («Это я придумал, я!!! А он только повторяет!!!»). Во-вторых, из-за шизофренической потребности все упорядочивать в пространстве и времени: «это – белое, а это – черное», «это – сначала, а это – потом», «так принято, а так – нет». Все это от присущего человеку страха перед хаосом жизни. «Я представил себе, что порядок вещей в мире именно таков, и даже если на самом деле все совершенно не так, мой порядок – это все-таки порядок, а в порядке, пусть и неправильном, жить легче, чем в беспорядке».

Говоря коротко, разница между копией и оригиналом это есть всего лишь предрассудок, рожденный человеческим воображением и человеческим стремлением к всякого рода приоритетам. Сравни: «Я первым спал с этой девушкой, тебе она досталась уже не девушкой». То есть, в сущности, не оригиналом, а неким объектом, лишенным части своих изначальных качеств – своеобразной копией. При этом не учитывается, что девушка приобрела определенный сексуальный опыт и стала гораздо искушенней в любви, с ней не будет морально-этических и нравственных проблем, связанных с актом дефлорации.

Естественно, тупое стремление к приоритетам, к чему-то более раннему. Например, к антиквариату: «Это – подлинник, потому что он сделан в 12 веке, а это – современная копия». На самом деле «антик»– это ржавая потертая железка, презренная же копия – сплошь точеные формы и ни единой царапины.

Многие интуитивно понимают, что здесь что-то не так. Им это подсказывает их собственный жизненный опыт. Первый раз всегда дается гораздо труднее. Оттого и вещь, сделанная раньше, как правило, хуже. Вторая попытка более удачна. Отсюда и поговорка: «Первый блин комом».

Более правильным следует считать оригинал не оригиналом, а прототипом или, выражаясь литературно, пробой пера.

Есть подозрения, что и наш мир не «оригинален». Это всего лишь замысел, каприз художника, модель для чего-то более совершенного. А может быть, одна из вариаций на заданную тему, промежуточное звено в цепи какого-то поиска идеальных форм. Эта мысль внушает некоторую призрачную надежду, что есть лучшие миры, но нет самого лучшего. Ибо процесс изготовления копий вечен, по крайней мере, в тех временных пределах, которые может постигнуть наш разум.

И мы, как более совершенный вид Homo Sapiens, понимаем всю ответственность возложенной на нас миссии по осуществлению дальнейшего прогресса.

Мы – образ, но не подобие.

Пусть человечество пока еще не готово принять действительность таковой, какова она есть. Но новая эра грядет.

Нет предела совершенству.