Беннет Хендерсон осторожно обошел лужу рвотной массы. Молодой Хартли оказался слабаком: не смог пить всю ночь напролет. Самый молодой в отряде, еще почти мальчишка, естественно, тянулся к Беннету, старался во всем подражать ему, даже пить начал. А то, что это у него не очень получалось, только забавляло Беннета. Своим обожанием Хартли напоминал щенка.
      Беннету нужен был друг для души, такой, кто понял бы все его самые тайные желания, самые запретные мечты. Который стал бы пособником в самых ужасных делах. Такой, как Энтони.
      Милый Энтони был на два года моложе его и мог сделать для него все. Чего только они не вытворяли вдвоем, какие дебоши не устраивали! Впрочем, воспоминания слишком тяжелы. Они рождают желания, от которых трудно избавиться.
      Последние годы без Энтони были уже не те. Он потерял не просто брата, но лучшего друга, товарища. Сколько раз они делили одну женщину на двоих! Сколько раз смотрели друг на друга с бесконечным пониманием через разделявшее их, использованное, покрытое холодным потом женское тело! Энтони – его вторая половинка…
      Хартли, слишком пьяный и неспособный найти горшок, помочился в углу и теперь, качаясь, шел через комнату. Вонь в общей комнате становилась почти невыносимой, но никто из присутствующих не обращал на это никакого внимания – еще одна черточка, которая отличала его от других членов отряда.
      В тот год царствования его величества короля Георга II самой почетной обязанностью являлась военная служба. За небольшое состояние можно было купить звание капитана, большинство офицеров в армии короля Георга были вторыми и третьими отпрысками из благородных семей или сыновьями менее знатного дворянства, подобные им с Энтони. Поэтому английские офицеры не столько стремились изменить мир, сколько остаться в живых. Они стояли во главе своих людей так же, как сотни поколений до них: со спесивым превосходством и врожденной уверенностью в собственной правоте и правоте Англии, в правоте дела, которому служили.
      Если шотландцы и пострадали в результате их вторжения, то только потому, что имели дерзость бросить вызов величайшей силе мира. Их поля жгли, дома сравнивали с землей, женщин насиловали, а они все бунтовали.
      Беннету до смерти надоел пьяный треп товарища. Его неподвижный взгляд был устремлен на угасающий огонь, который затухал не потому, что стало теплее, а потому, что никто не потрудился подбросить в него дров.
      «Кучка лицемеров, но и у них есть свое место в этом мире», – усмехнулся Беннет. В его улыбке, похожей на оскал, без труда читались жадность и ненасытность. Верхняя узкая губа говорила о жестокости, холодные голубые глаза злобно щурились. Случайный прохожий, ощутив на себе подобный взгляд, постарался бы побыстрее закрыться на все замки и опустить шторы.
      – Куда же подевался наш дорогой Лоренс? Почему он не подложил дров в огонь? – В голосе Беннета слышалось приглашение, словно он пальцем манил всех желающих принять участие в отвратительной оргии.
      Они, конечно, были туповаты, но смысл уловили отлично.
      Юный офицер пришел в ужас. Бормоча что-то нечленораздельное, он с жалким видом приблизился к Беннету. Тот улыбался. Хартли и Беннет вдвоем не торопясь раздели беднягу, стараясь нежными поглаживаниями унять его страх. От волнения, охватившего Лоренса, его мужская плоть безжизненно повисла, он был не в состоянии испытывать никакого возбуждения.
      Но его ягодицы были так прелестно округлы, так свежи. Милый Лоренс – единственное доступное развлечение, когда бури в этом забытом Богом краю не давали возможности патрулировать местность, а дождь обещал только наводнения и вечный шотландский холод.
      Беннет откинулся на стул и наблюдал, как его товарищи целуют и подготавливают жертву. Он щелкнул пальцами, и ему тотчас подали орудие, которое он выбрал. Беннет встал и осмотрел добычу – дрожащего молодого человека, еще не покрывшегося пушком растительности, перепуганного настолько, что от его страха, казалось, воздух раскалился докрасна.
      Беннет глубоко вдохнул запах страха и улыбнулся.
      А потом без предупреждения рассек хлыстом воздух. От резкого свистящего звука краска отлила от лица парня, он стал белее зимней луны.
      Беннет всегда смаковал подобные мгновения, жаждал их так же страстно, как некоторые его собратья офицеры жаждали овладеть девственницей. Вкус чужой крови возбуждал, а предвкушение этого действовало почти так же сильно, как само обладание.
      Почти.
      Улыбка его была отвратительна, взгляд тверд, ноги широко расставлены. Беннет расстегнул брюки, подготавливаясь. Если бы не выскочившая из расстегнутых брюк отвердевшая плоть, его можно было бы принять за выигравшего сражение воина, возбужденного нелегко давшейся победой. Да это и есть сражение, считал Беннет, только победитель в нем определен с самого начала.
      Он подошел ближе, увидел слезы, текущие по лицу парнишки, и почувствовал сладковатый запах страха, который возбуждал его еще больше. Беннет подошел почти вплотную, с нежностью поставил подчиненного в нужное положение, затем несколько раз легонько стеганул по ягодицам. Его товарищи только смеялись, скука сменилась нетерпеливым ожиданием. Мужеложство – оригинальное развлечение в дождливую ночь.
      Когда парень застонал от боли, Беннет рассмеялся. В этот миг он испытывал подлинное блаженство. Однако крик был слишком мужским, ему не хватало настоящего ужаса. Беннет закрыл глаза и вошел в него, продолжая яростно стегать парня по спине хлыстом, свист которого сливался с его собственными криками наслаждения.
      «Джудит!» – едва не сорвалось у него. Ярость, внезапно охватившая Беннета, вернула его к действительности.
      Это она, Джудит, должна сейчас лежать и извиваться под ним, это ее крики он должен слышать, ее кровь проливать.
      Ничего, придет день, когда он ее отыщет. А до этого времени она будет жить в его памяти, наполняя экстазом длинные ночи.
      Экстазом и своими криками.

      – Лучшая шерсть, – поясняла Джудит, – располагается за лопатками и вдоль передних ног. Здесь и здесь. – Несколько ловких движений, и бедная овца потеряла половину своего одеяния. – Стричь всегда надо от ног к спине, и не важно, делаете ли вы это одним движением или несколькими. Шерсть потом придется раздирать и сортировать. Желательно делать это сразу во время стрижки. – Она бросила одну прядь шерсти в небольшую кучку справа от себя, а другую – в быстрорастущую кучку слева.
      Пока появление Маклеода заметили только близнецы, а его жена-англичанка, увлеченная показом, и не подозревала о его присутствии.
      – Лучше всего, конечно, вымыть овцу перед стрижкой, хотя потом шерсть все равно нужно стирать.
      Алисдер всякого ожидал от Джудит: опасался, что она навлечет на себя неприязнь клана, возможно, даже гнев. Не исключено, что она действует на них так же, как на него. Но он не мог даже вообразить себе сцену, которую наблюдал сейчас, по возвращении из Инвернесса.
      Его английская жена, сидела верхом на овце.
      Юбка ее была заткнута за пояс, обнаженные ноги крепко сжимали с боков покрытую густой шерстью овцу. Рукава платья закатаны до локтей, волосы затянуты в небольшой узел, но отдельные пряди выбились и в беспорядке спадали на плечи, словно у хорошо потрепанной шлюшки на исходе удачной ночи. Руки Джудит утопали в длинной шерсти, лицо блестело от пота, а ко лбу пристала грязь, о происхождении которой Алисдер предпочитал не думать.
      У загона собрались мужчины, поддерживая Джудит советами, а внутри ее тесным кольцом окружили женщины, обменивающиеся впечатлениями. Алисдер взмахнул рукой, делая мужчинам знак разойтись, для женщин хватило одного только взгляда, от которого они словно мыши разбежались кто куда. Близнецы стояли по обе стороны от его жены, каждый из них держал по две ноги несчастной овцы, пока Джудит делилась опытом непростого дела стрижки.
      Заметив, что оба ее помощника плохо справляются с работой, она толкнула локтем в бок одного из них, кажется, Даниэля, а может, и Дэвида. Только потом она подняла голову и поняла, что их отвлекает.
      В улыбке Маклеода было больше удивления, чем насмешки.
      От изумления Джудит не могла вымолвить ни слова. Вместо того чтобы отвести глаза, как поступил бы на ее месте любой благоразумный человек, она впилась взглядом в Алисдера.
      Штаны на нем были не новые, но плотно обтягивали стройные мускулистые ноги. Никаких прокладок, которыми пользовались англичане для исправления природных недостатков, ему не требовалось. Белая старая рубашка, сшитая из лучшего полотна, сидела на Алисдере с небрежной элегантностью. Поверх рубашки на нем был синий сюртук, сапоги до блеска начищены. Алисдер Маклеод беззаботно стоял у изгороди, опираясь на нее одной рукой, вторая свободно висела вдоль тела. Его никак нельзя было назвать элегантным: он был слишком высок, слишком крепок и слишком загорел для настоящего денди. Внезапно у Джудит промелькнула в высшей степени странная мысль. Она подумала, что, хотя Алисдер всего-навсего глава обедневшего клана, а замок его сгорел, он все равно смотрит на мир с герцогской гордостью и королевским высокомерием.
      – Могу ли я поинтересоваться, чем здесь занимается моя жена? – спросил он тоном не полудикого горца, а утомленного скукой, изнеженного завсегдатая лондонских светских салонов.
      На мгновение Джудит представила его студентом-медиком в Брюсселе или Эдинбурге, половину времени занятого изучением анатомии человеческого тела, а другую половину гораздо более близким изучением особенностей устройства женского организма.
      – Стригу твою овцу, – наконец отозвалась Джудит, распрямляясь и прижимая руки к бедрам.
      Дэвид и Даниэль по-прежнему стояли у нее по бокам, держа блеющую овцу.
      Рядом громким блеянием сердито выражали недовольство не менее двадцати остриженных овец, выглядевших беспомощно без привычной густой шерсти.
      Одно еле заметное движение головы Алисдера – и близнецы испарились. Овца обрела свободу и заторопилась прочь. Джудит освободила юбку и опустила ее до самой земли, старательно не замечая Маклеода. Однако с таким же успехом можно было не замечать приближающуюся бурю – Алисдер был слишком высок и широк в плечах.
      Что бы она ни испытывала по отношению к этому человеку, в его присутствии эти чувства резко обострялись. Он оказался загадкой, этот неожиданный и нежеланный муж. Обращался он с ней вежливо, но без чрезмерной сердечности, почтительно, без тени насмешки. При встрече по утрам улыбался вроде бы искренне, вот только в глазах горели подозрительные искорки. Всегда осведомлялся о ее самочувствии, спрашивал, чем она будет заниматься, будто это его действительно интересовало, каждый вечер желал ей спокойной ночи. Однажды они даже разговорились о Брюсселе, его путешествиях по континенту, занятиях. Алисдер ни разу не нарушил мира, ни разу не дал Джудит повода для страха. Прошел месяц, она чувствовала себя в безопасности.
      И хотела отблагодарить его за это.
      Когда она взглянула на него, то увидела странно оценивающий взгляд, словно он судил ее по каким-то тайным критериям. Джудит почувствовала, что краснеет от кончиков пальцев на ногах до щек.
      – Зачем?
      – Уже лето, Маклеод, шерсть у овец хорошо отросла.
      – Я хотел нанять людей для этой работы, – заметил он негромко.
      Ни один из них не стал говорить, что наемным рабочим придется платить, а если бы деньги на это были, Джудит давно покинула бы Тайнан.
      – Сомневаюсь, что ты нашел бы много охотников так далеко на севере, – проговорила она, отчасти чтобы успокоить его гордость, отчасти чтобы нарушить тяжелое молчание. Впервые оно вызвало у нее чувство неловкости. Даже неумолкаемое блеяние овец стало вдруг далеким и приглушенным, словно стеклянный купол отгородил их от остального мира. – Я знаю про овец очень много, Маклеод, больше, чем мне бы хотелось. Отец позаботился об этом.
      Сквайр Кутбертсон всегда настаивал на том, что его дочери обязаны отрабатывать свое содержание, хотя уход за овцами требовал большой физической силы. В девять лет Джудит уже самостоятельно пасла этих глупых созданий, переходя с ними с холма на холм в обширных отцовских владениях. Она научилась стирать и расчесывать стриженую шерсть еще до того, как ей исполнилось двенадцать лет.
      – Значит, ты учила других тому, что умеешь сама?
      – Да, я и прясть умею, могу и этому научить, если надо.
      В ее семье пряли все, даже Элизабет, и если Джудит и любила что-то из всех своих обязанностей, так именно прясть. Она часами могла сидеть на жесткой скамье у большого прядильного станка, давя ногой на длинную узкую педаль, в то время как руки сами собой теребили шерсть. Она так наловчилась в этом ремесле, что могла прясть долгими часами, углубившись в свои мечты, словно завороженная мерным постукиванием деревянного станка.
      На Алисдера увиденное произвело сильное впечатление.
      Лицо Джудит испачкалось, волосы перепутались и покрылись пылью, от нее пахло овцами и трудом праведным.
      «Глаза ее мерцают как огоньки свечей», – подумал Алисдер, размышляя, чем вызван ее испуг: то ли тем, что он все-таки сумел победить ее молчание, то ли тем, что новая, неожиданная сторона в ней так покорила его.
      Джудит подняла глаза на Алисдера и поняла, что не в силах оторваться от его взгляда: властного и даже сердитого, но в то же время… беззащитного. Словно ему очень нужно было понять, кто она и что задумала, и это любопытство делало его уязвимым.
      – Но зачем тебе это, Джудит? – негромко спросил он, приближаясь к ней.
      Заставив себя очнуться и вернуться к действительности, она заговорила тихо, будто мир вокруг внезапно замер и прислушивался к их интимному разговору.
      – Если ты не можешь нанять стригалей и прядильщиц, значит, надо научить своих людей делать это, Маклеод. Женщины более терпеливы, им сподручнее прясть, а мужчины сильнее, у них лучше получится стрижка.
      Джудит хотела отвернуться, но не успела, и Алисдер обхватил ее за талию.
      – Зачем, Джудит? – повторил он, подняв за подбородок ее лицо так, чтобы заглянуть в глаза.
      Джудит чувствовала дыхание Алисдера на своих щеках, его руку у себя на талии.
      «Ее ресницы трепещут, словно крылья пойманной пташки, – подумал Алисдер. – Да и сердце бьется часто и сильно». Не бойся он, что Джудит бросится бежать от его прикосновения, прижал бы ладонь к тому месту на ее шее, где пульсировала жилка. Он бы подул на нее, чтобы остудить жар, губы его были у самой ее кожи, нежной и бархатистой. Он стряхнул шерстинку с лифа ее платья, раздумывая, испытывает ли она сейчас то же самое от его прикосновения.
      – Ты сдержал слово, Маклеод, ни разу не нарушил нашего перемирия. Мне захотелось отблагодарить тебя, вот и все. – Она посмотрела вниз на землю, потом вдаль на темнеющее небо. Только бы не встречаться с ним взглядом.
      Алисдер смотрел на нее так же, как на маленького Дугласа: с нежным терпением и лаской.
      Джудит едва не рассказала ему все до конца. Этому человеку трудно лгать, в его присутствии она чувствовала, что надежно защищена в чужой незнакомой стране. Сумерки постепенно сгущались, и вдруг она осознала, что он не похож на тех мужчин, которых она знала в своей прежней жизни, что и она стала совсем другой. Однако миг пролетел, серебряная искорка откровения погасла, краткий миг, бесценный и невозможный, как невозможна радуга на ладони. Каково это – говорить правду? Джудит взглянула на него, раздумывая, представится ли еще такая возможность.
      – Да и время пойдет быстрее, Маклеод.
      Он коснулся пальцем ее переносицы и затем неспешно перевел его на висок. Жест был странный, необъяснимый, особенно для такого великана шотландца, как Маклеод. На секунду она забыла, что стоит близко к нему, что еще чуть-чуть, и ее губы прикоснутся к его загорелой коже в вырезе рубахи, что опасность приходит с близостью, а под маской доброты часто скрывается жестокость. Мягкость. Нежность. Две самые худшие лжи.
      Джудит напряглась в его руках. Именно такой реакции Алисдер ожидал от нее с того мгновения, как его рука легла ей на талию и прикоснулась к бедру. Однако его порадовало, что случилось это не сразу, не так быстро, как раньше. Возможно, этого английского ежика удастся приручить?
      – Я рад, что ты стремишься помочь, – проговорил он, отпуская ее, и улыбнулся – неотразимо, обаятельно.
      Джудит судорожно сглотнула, сжала ладони и кивнула, не глядя на Маклеода. Новое, неведомое прежде ощущение, быстрое и неуловимое, охватило ее, на миг замерло сердце в груди. Она не произнесла ни слова.
      От солнца у нее покраснел кончик носа, длинные ресницы почти касались щек, на губах застыла полуулыбка. Сам не зная почему, Алисдер Маклеод вдруг подумал, что красота – не просто правильные черты, что она идет из души. Красота – больше, чем пышные, туго затянутые корсетом формы, стройные и длинные ноги, безупречное лицо древнегреческой статуи. Не просто улыбка. Красота – это доброта и внимание. Материнская забота, дружба, любовь. Пожалуй, в душе Джудит есть все, что необходимо для подлинной тонкой красоты, а он не замечал этого до сегодняшнего дня.
      Опасные мысли для мужчины, подсчитывающего дни, оставшиеся до своего освобождения.

      В первый же день, когда Маклеод собрал женщин, их пришло не менее двадцати. Джудит уже знала некоторых: они часто появлялись на кухне в Тайнане. Одни разглядывали ее из дверей, когда она приходила в деревню, другие следили за Маклеодом в тот день, когда он гнался за ней до самого замка. Но были и такие, кого она видела впервые.
      Мегги тоже пришла, и женщины улыбнулись друг другу, как старые знакомые.

* * *

      На следующий день после того, как Джудит узнала о смерти Джанет, она отнесла Мегги котелок с едой. Она опасалась, что ее добрый жест не примут, но Мегги встретила ее тогда очень приветливо.
      В домике Мегги было темно. Единственным источником света служило дымовое отверстие в крытой соломой крыше. Джудит задержалась на крыльце, не уверенная, стоит ли ей заходить. Но все-таки вошла, заметив грустную улыбку на лице Мегги.
      – Спасибо, – тихо поблагодарила та, забирая котелок из рук Джудит, которая удивленно разглядывала убогое жилище.
      Как вообще в таких условиях можно жить? Из просторного отцовского дома она переехала к Питеру. Затем они с Энтони снимали небольшой домик в Лондоне. Но где бы она ни жила, нигде не было так тесно и мрачно, как в хижине Мегги.
      В единственной комнате утоптанный земляной пол был чисто выметен неким подобием метелки. Узкая доска, прибитая к раме, служила столом. Кроме одного небольшого стула и койки, другой мебели не было. На полках ровными рядами хранились все вещи Мегги. Комната содержалась в чистоте и выглядела очень опрятно.
      Джудит ничего не оставалось, как сесть на непрочный стул, который ей торопливо подвинула Мегги. Она не знала что сказать. Разве можно помочь словами? Но все же сделала попытку сблизиться.
      Мегги поведала Джудит, что ее муж был из рода Маклеодов, словно объясняя теперешнее свое присутствие в клане. А сама она из рода Макдугалов. Ее карие глаза загорелись от воспоминаний, когда она рассказала Джудит о том дне, когда один из Маклеодов пришел к ним в клан в поисках женщины с волосами, золотыми, как солнце, и глазами, синими, как небо.
      – А получил, – улыбаясь продолжила Мегги, – женщину с темно-каштановыми волосами и глазами цвета земли, но ни разу не высказал недовольства.
      Джудит не поняла радостного оживления собеседницы, но порадовалась, что Мегги хоть ненадолго забыла о своем горе, печаль ушла из ее глаз. Впрочем, грусть никогда по-настоящему не покидала шотландцев, однако не мешала им жить полной жизнью. Они просыпались с рассветом и, принимая вызов природы, работали в поле как подневольные. Дни складывались в недели, недели в месяцы. Они гордились своим наследием, своей непохожестью на других, даже своим упрямством. Любили свои песни, свой язык и себя, хранили веру предков, передававшуюся из поколения в поколение, верили в силу клана, легенд и волынки.
      Чтобы понять все это, надо было оказаться среди них, собственными глазами увидеть, как они принимают все обрушившиеся на них беды и никогда не склоняются под их тяжестью.
      Джудит не знала, сумеет ли когда-нибудь понять этих людей. Вряд ли она сможет стать такой же сильной, жизнерадостной и упрямой. Даже сейчас, когда она всей душой стремилась как-то помочь клану, на нее смотрели с подозрением.
 
      – Я знаю, что вы пришли сюда, чтобы научиться прясть, а те, кто уже умеет, – узнать что-то новое. Я с радостью поделюсь с вами всем, что знаю. Среди вас есть такие, кто работал на этой прялке? Судя по виду, ею пользовались изрядно. – Джудит сурово посмотрела на прялку, словно она была виновата в своем теперешнем состоянии.
      Вверх взметнулась натруженная рука, Джудит вытянулась вперед, чтобы увидеть, кто ее поднял.
      – Я умею работать за этой прялкой, – проговорила Гризелла, и Джудит едва не застонала вслух, когда женщина встала.
      На вид ей было не менее девяноста лет, возраст сгорбил ее, однако походка, несмотря на немощную наружность, оставалась твердой. Старуха медленно прошла по проходу между скамейками и остановилась перед старой прялкой. Большие узловатые пальцы ласково погладили дерево, нетерпеливо натянули старые, почти истлевшие нити, оставшиеся на изящно вырезанных зубьях. Несмотря на почтенный возраст, руки Гризеллы сохранили прежнюю ловкость.
      – Она и двадцать-то лет назад работала еле-еле, не думаю, чтобы за это время что-нибудь изменилось, – проговорила Гризелла скрипучим недовольным голосом. – Давно надо было сжечь ее, но в жизни почему-то всегда получается наоборот: хорошие уходят первыми, а никудышные цепляются за жизнь.
      Женщины робко рассмеялись, вместе с ними улыбнулась и Джудит.
 
      Время летело, рассвет сменялся закатом, дневной свет внезапно исчезал, растворяясь в сумерках. День за днем Гризелла учила женщин хитростям прядильного дела на старой прялке, а Джудит направляла их неумелые пальцы и хвалила даже за самые незначительные успехи.
      В хижине, где пряли шерсть, всегда было тепло, порой даже душно. Воздух был полон мелких шерстяных волокон, но оживленный незатейливый разговор помогал в работе женщинам, которые знали друг друга всю жизнь, вместе делили радость и горе. Обстановка в хижине всегда была спокойной и приветливой, женщины работали с удовольствием.
      Джудит просыпалась по утрам, предвкушая удовольствие от предстоящего дня. Наконец через две недели, в пятницу, первая партия шерсти была переработана. Нить получилась неровная, вся в узлах, но, главное, получилась. Женщины очень гордились своим достижением.
      – По-моему, это дело надо отметить, – проговорила Сара, доставая бутыль с элем и передавая Джудит. – Я сама его делала, лучшего не найти.
      Эль оказался на удивление сладким. Вкус бренди навевал слишком много воспоминаний, поэтому Джудит не переносила его. Вино она не любила за терпкость. Вересковый эль не был похож ни на бренди, ни на вино. Она отпила несколько глотков.
      Только когда Джудит начала не переставая хихикать и ничего не могла с собой поделать, она поняла, что эль очень крепок. Она зажала рот ладонью и широко раскрытыми глазами посмотрела на женщин, которые почему-то начали раскачиваться и странно раздваиваться, хотя по-прежнему сидели на своих местах. Вскоре вся комната наполнилась двойняшками.
      Ее подхватили сильные мужские руки, это был Маклеод. Он что-то бормотал про англичан, которые не умеют пить, но для Джудит вдруг все потеряло значение, разве это не замечательно?
      Ей очень понравилась дорога назад в Тайнан, когда она свернулась клубочком на груди у Алисдера. А как замечательно они поднимались по лестнице! Как приятно было прижиматься к груди Алисдера и обнимать его за шею! От него веяло полем, солнечным светом и почему-то вереском.
      Или вереском пахнет от нее самой?
      Голова Джудит легла на руку Алисдера. Джудит несколько раз глубоко вздохнула. Почему от одних мужчин всегда так отвратительно пахнет, а от других – никогда, хотя, казалось бы, должно? Она потерлась головой о руку Алисдера и услышала престранный звук, похожий на раскаты грома.
      Джудит приподняла голову, осмотрелась по сторонам и затем решила, что безопаснее держать голову ровно. Тогда и головокружение становилось не таким сильным и желудок немного успокаивался. Ей очень нравилось, что Маклеод такой сильный, не пыхтит и не раздражается. Она хихикнула. Он что-то сказал, она взглянула на него, чуть приоткрыв глаза, но так и не разобрала ни слова.
      Как он красив, с гривой черных волос, золотисто-карими глазами и темным от загара лицом! А его губы. Такие наверняка перецеловали тысячу женщин.
      Джудит очень захотелось дотронуться до его губ, но сначала она промахнулась. Во второй раз ей повезло больше, она быстро коснулась пальцами его губ. Они оказались мягкими, похожими на бархат или гусиное брюшко. Она счастливо вздохнула.
      Алисдер открыл дверь к ней в комнату и осторожно поставил Джудит на пол. Она держалась на ногах только благодаря тому, что намертво вцепилась в его рубашку, не замечая, что при этом крепко зажала в руке и часть волос на его груди. Алисдер поморщился, но руку Джудит не убрал.