Обещание любви

      Алисдер заметил полуулыбку, с которой Джудит оглядела комнату, и ему ужасно захотелось крепко встряхнуть ее. Ведет себя как настоящая англичанка!
      Понимает ли он, чего ей стоит сохранять самообладание? Она догадывалась, что понимает, а еще подозревала, что он мечтает, чтобы она потеряла это самообладание.
      – Чего ты хочешь от меня, Алисдер? – спросила Джудит, заговорив наконец о том, ради чего они встретились.
      – Ответа на загадку, Джудит. – Она вопросительно вскинула голову, и он продолжил: – Почему ты бросила меня?
      Не «почему ты покинула Тайнан», не «почему выбрала свободу». Он построил вопрос очень лично, сделал его очень болезненным.
      Джудит закрыла глаза, чтобы не видеть его сжатых кулаков и гордого выражения лица. Впрочем, умоляющее выражение глаз странно противоречило решимости, которую выражал весь его вид. Даже в этом огромном зале Алисдер казался великаном, внушал ей благоговение одним своим присутствием. Но, в конце концов, не его рост, не его недюжинная сила и даже не его красота заставили ее сказать правду, а мягкий изгиб губ, сострадание во взгляде. Сострадание, которого она не заслуживала.
      Джудит долго смотрела на потрескавшиеся плитки пола, однако видела не их, а дальнее видение, запечатлевшееся в ее душе. Она собирала на помощь все свое мужество, расколотое на кусочки, как оконное стекло.
      «В ней всегда присутствует какая-то недоговоренность, – подумал Алисдер, – словно она прячет какую-то часть души от меня». И в ней была сдержанность, которая не покидала ее даже в мгновения их близости, словно она боялась, что он прочтет ее мысли. Как Алисдер хотел пробиться сквозь эту стену, через ее молчание, вытянуть настоящую Джудит из скорлупы, в которую она себя заключила!
      – А Хендерсон? – спросил он, когда она так и не ответила. – Почему он так ненавидел тебя?
      Почему Хендерсон все время старался причинить Джудит боль? Алисдер не понимал, чем была вызвана вражда между ними. Он долго ждал того момента, когда она сама расскажет ему обо всем.
      Джудит искоса посмотрела на Алисдера. Сейчас она должна сказать ему правду. Алисдер наконец должен узнать все.
      – Потому что знал, что я убила его брата, – проговорила она. Слова падали с ее губ, как большие капли дождя в тишине. – Я убила своего мужа. – Алисдер не пошевелился, будто и не слышал. – Точнее сказать, убила бы, если бы не вмешалось Провидение, которое покончило с ним в ту ночь.
      Джудит глубоко вздохнула, сглотнула комок в горле и ощутила на губах вкус слез. По ком эти слезы: по ней самой или по Энтони? Боже правый, а сейчас она не может солгать себе! Она не пролила ни слезинки по Энтони. Даже тогда.
      Джудит помнила то мгновение в мельчайших подробностях, словно эта сцена сейчас разворачивалась перед ее мысленным взором: взметнувшиеся вверх руки, полный ужаса взгляд Энтони, когда он понял, что подавился и задыхается. Он раздирал себе горло, пока не истек кровью, – эта немая картина была постоянной частью ее ночных кошмаров. Она стояла, сложив руки поверх фартука, и смотрела на его мучения, вспоминая, как он уступал ее своим друзьям, расплачиваясь таким образом за долги, либо молча смотрел, как ее насилуют. Она вспоминала, как Энтони бил ее ремнем или цепью только потому, что она чем-то не угодила ему, а может, не угодил кто-то другой, и тогда она становилась козлом отпущения. Вспоминала все случаи, когда Энтони наблюдал, как издевался над ней Беннет и смеялся, слыша ее крики.
      Только позднее она узнала, что умер он не от яда.
      Джудит с трудом сдержала истерический смех, когда полковой хирург осмотрел горло Энтони и объявил, что смерть наступила из-за того, что тот подавился куриной косточкой, которая застряла в горле. Несчастный случай, не убийство…
      Глаза Джудит почти почернели, в них стояли слезы. Она говорила бесстрастным, ровным голосом, словно все ужасы происходили с кем-то другим, не с ней, словно садизм совершался по отношению к постороннему лицу.
      – …Больше я выносить этого не могла, – сказала Джудит, теряя самообладание, оттого что Алисдер молчал. За все время ее рассказа он не пошевелился, не вымолвил ни слова. Чем дольше она говорила, тем легче становилось. Она очень долго скрывала правду о своем замужестве, а за последние три недели рассказывала ее уже второй раз.
      Беннет все время подозревал ее.
      – Признаюсь, я замыслила убить Энтони, да простит Господь мою грешную душу. Если бы яд не сработал, я перерезала бы ему во сне горло. – Взгляд у нее был затравленный, выражал муку, отголоски которой Алисдер всегда читал в глазах Джудит, отвращение, которое она питала к себе.
      Мужество – это не бесстрашная храбрость, это когда оказываешься один на один с глубочайшим ужасом и не отступаешь. Алисдер видел множество примеров мужественного поведения в бою, видел и тех, кто от страха бежал с поля брани, и тех, кто, потеряв в бою шпагу, подбирал окровавленное оружие убитого друга и снова бросался в атаку. Даже сейчас, когда Джудит храбро ждала, что он откажется от нее, осудит, Алисдер подивился, сколько нужно мужества, чтобы изо дня в день жить в подобном страхе.
      Джудит склонила голову и так крепко сжала руки, что костяшки пальцев побелели. Она ждала, что он скажет.
      Алисдер подошел ближе, шагая очень осторожно, словно боялся спугнуть ее. Он протянул руку, словно выстраивал мост через бездну, которая разделяла их, и опустился перед ней на колени. Алисдер взял холодные ладони Джудит в свои, согревая их, словно это могло сблизить их, и коснулся лбом ее колен.
      Она не верила своим глазам: Алисдер стоит перед ней на коленях, словно она – королева, а он один из подданных.
      Прогони он ее сейчас, это было бы справедливо, она заслужила наказание. Никогда больше не видеть этого человека, единственного, кого она любила в жизни, несомненно, будет приговором, достойным ее преступления. Не взглянуть больше на него, не коснуться его иссиня-черных как вороново крыло волос, не почувствовать прикосновения его загорелых сильных рук, не вдохнуть его мужского запаха – это будет самой тяжелой пыткой.
      Лучше бы уж Бог лишил ее памяти, ослепил, чтобы она больше не видела красоты мира, отнял у нее чувства. Боже, отними у нее память, чтобы она навсегда забыла об Алисдере Маклеоде! Только так можно уменьшить ее страдания.
      – Алисдер, – снова заговорила Джудит. Ладонь ее замерла в дюйме от его склоненной головы, совсем-совсем рядом. Она сжала пальцы в кулак и отдернула руку, хотя до боли жаждала прикоснуться к нему. – Алисдер, – повторила она полным слез голосом, – я не стою этого. – Она говорила, что он не должен стоять перед ней на коленях, говорила о его доброте, человечности. О любви и сострадании в его глазах с того дня, когда англичане появились в Тайнане.
      – Тогда я должен был выгнать и Мегги, так? – Он поднял голову и напряженно ожидал ответа.
      – Что? – Опять он озадачил ее.
      – Ее ведь тоже изваляли в грязи, Джудит, ведь ее касались посторонние мужчины, а не муж. Значит, ее надо за это выгнать?
      – Мегги не виновата. Она ничего не могла поделать.
      – И ты тоже.
      Но Мегги не убивала…
      Алисдер до боли сжал ее руки в своих, в его словах, когда он заговорил, сквозило нетерпение, возможно, даже страх.
      Он чувствовал, как она ускользает от него, намеренно отметает от себя прошедшие месяцы, не желая вспоминать о них. Словно не было ночей, когда они лежали в объятиях друг друга, смеялись, наслаждались близостью, любили друг друга…
      – Хочешь услышать признание, Джудит? Тогда слушай. Я сознаюсь сам, по доброй воле, до конца. Я человек, который давал клятву исцелять людей, но все же я убивал. Я помню лицо каждого, кто пал от моей руки, помню глаза каждого, у которого я отнял жизнь, будущее, надежду. Я думаю о женщинах, которые стали вдовами, о матерях, чьих сыновей я убил, о детях, оставшихся без отцов. Каждый раз, когда я убивал, я совершал самое ужасное в своей жизни. Но я бы сделал это снова, чтобы выжить. Я хотел жить, у меня не было выбора! Я провел много лет, учась использовать эти руки для милосердия, но за пять часов они превратились в орудие убийства. – Алисдер протянул руки вперед ладонями кверху и внимательно всмотрелся в них, словно видел там кровь. – Что касается отпущения грехов, я в этом мало понимаю. Так же как в вечности и в проклятиях. Я всего лишь человек. Оставим право судить нас другим, у кого это лучше получается, кто лучше разбирается в таких истинах, или ангелам, мне все равно.
      Когда Алисдер поднял голову, в его глазах стояли слезы. Он убрал с лица Джудит волосы и осторожно взял его в ладони. Он заглянул так глубоко в ее глаза, что она испугалась, что он проникнет к ней в душу. Голос его звучал тихо, но твердо и искренне.
      – Каждый из нас был на войне, Джудит. В Шотландии нет ни одного мужчины, ни одной женщины, которые не пострадали бы от нее. Разве ты не понимаешь, что и ты была на войне. Только у нас было разное оружие и разные враги, а в остальном мы все старались выжить, каждый по-своему. Я уже говорил однажды, что не думаю о тебе хуже только потому, что у тебя на теле рубцы. И в душе – тоже.
      Алисдер с трудом сдерживался, он безумно хотел обнять Джудит, прижать ее к себе. Он приблизился к ней, и она спрятала лицо у него на груди. Здесь Джудит и должна быть всегда, рядом с его сердцем.
      – Кто знает, может, наше искупление как раз в том, что мы вместе? Два человека, которые не могут простить себя? Но возможно, мы простим друг друга. Кто мы такие, чтобы задаваться такими вопросами?
      Алисдер умолк. Повисло молчание. Слова, которые он хотел произнести, должны быть безошибочными и настолько убедительными, чтобы она могла без колебаний связать свое будущее с кланом Маклеодов.
      – Шотландия – суровая земля, Джудит, – сказал Алисдер после долгого раздумья, и его теплое дыхание коснулось ее уха. – Наш народ упрямо, вопреки всякой логике держится за старое. Мы выжили, хотя на нашем месте это мало кому бы удалось. Шотландии нужны сыновья и дочери, которые борются за жизнь. По-моему, ты – именно из таких.
      Алисдер не знал, что еще сказать, чтобы облегчить положение Джудит, жалея, что не в состоянии найти мудрые доходчивые слова. Хорошо бы рассказать ей об их жизни. Он будет плавать с ней в бухте, стоять на башне замка и наслаждаться закатом. Переживут зиму и будут радоваться наступлению весны. Он будет любить ее до самой старости. Но это все останется пустыми мечтами, если Джудит не захочет разделить их с ним. Жизнь – не просто отсутствие боли и страха.
      Но в конце концов, важно не то, чего хочет он, а то, что выберет она.
      – Я не буду торопить тебя, Джудит, – прошептал Алисдер ей на ухо. – Есть много способов убеждения, но я не воспользуюсь ими. Ты должна выбрать сама. Я не сделаю этого за тебя. – Слезы застилали глаза Джудит, она была не в состоянии вымолвить ни слова. Алисдер приподнял ее лицо и заглянул в полные слез прекрасные синие глаза. – Решать тебе, Джудит, только решай свое будущее, а не прошлое.
      Джудит всмотрелась в его лицо, полное доброты и любви, которую он сейчас так отчаянно старался скрыть. Она читала в нем дразнящий смех, нежность, глубокую страсть.
      Сердце Джудит билось все учащеннее, она боялась, что Алисдер услышит его удары, но этого не случилось, потому что он нежно улыбнулся ей и быстро покинул большой зал.
 
      Джудит нашла мужа у надгробных камней, где на небольшом огороженном пространстве расположились могилы его отца, Айана, Джеральда и Софи. Алисдер стоял неподвижно, склонив голову, внешне напоминая статую, вырезанную из камня, но с гордым и решительным видом.
      Он обернулся. Взгляд его был так пронзителен, что Джудит отшатнулась, но только на секунду. Она собрала оставшееся мужество и заставила себя держаться спокойно.
      – Алисдер… – осторожно проговорила она и протянула руку. В лице ее была решимость, в глазах – ответ, который он так боялся в них прочесть.
      В этот момент Алисдер ненавидел ее со всей страстью, которую так старательно сдерживал. Ненавидел за то, что она причинила ему столько боли, и именно в то время, когда он так страдал от потери единственного родного ему человека – Софи. Ненавидел за то, что она не желала разделить с ним жизнь, не верила в его любовь, в способность преодолеть любые трудности.
      – Иди подожди во дворе. Я вызову близнецов, они проводят тебя до Инвернесса. – Голос Алисдера звучал хрипло, в нем слышалась ярость. Его удивило, что слова эти не сопровождались огнем, хотя его самого они буквально обжигали.
      Джудит побледнела как полотно, но не отвернулась, не прислушалась к его невысказанному предостережению. Джудит не сознавала, насколько Алисдер близок к тому, чтобы перестать сдерживаться. Человек, который сейчас стоял перед ней, не был добрым. Он вышел из Каллоденской битвы со шрамами на теле и в душе, он много миль вез в разбитой телеге тела убитых отца и брата, чтобы похоронить на земле Тайнана. Он уже ни на что не надеялся, расстался с мечтами. Но она стояла неподвижно, эта упрямая англичанка, хотя глаза ее почернели от слез, а весь вид говорил о смертельной усталости.
      – Вчера я услышал смех женщины, и мне показалось, что это ты. – Джудит ожидала каких угодно слов, но только не этих. – Я вслушиваюсь в речь и жду услышать английский акцент, я начинаю сходить с ума. – Он отвернулся к надгробным камням. – Ты нарочно все еще здесь, чтобы увидеть мое унижение?
      Он мечтал о ней, как мальчишка, хотел ее так, словно у нее в руках была веревочка, привязанная к его сердцу, и она дергала за нее, все время напоминала о себе. Он ценил каждый день, проведенный с ней. Не знал, как будет существовать недели, потом месяцы без нее. Она так много значит для него.
      – Я люблю тебя, Алисдер.
      – Да, я знаю, – хрипло отозвался он. – Когда мы расставались в последний раз, ты говорила то же самое, а хватило бы всего одного слова «до свидания».
      – Прости меня.
      В ответ он только вздохнул, но так и не обернулся.
      – Когда я была совсем маленькой, мне очень хотелось иметь свой дом. – Голос Джудит ласковым ветерком обдувал душу Алисдера. Но он не хотел смягчаться, не хотел, чтобы гнев его утих. – Всю жизнь я была не такой, как все, чужой среди своих. Даже отец считал так. – Она робко шагнула в сторону Алисдера. Он вздрогнул. Если она прикоснется к нему, он не выдержит. – После смерти Энтони я ушла в себя, зная, что никто никогда не поймет того, что случилось, что Господь никогда не простит меня, что никто никогда не посмотрит на меня так, как ты сейчас.
      Невыносимо слышать слезы в ее голосе! Он повернулся и хотел закричать, чтобы она перестала мучить его, но, увидев выражение ее лица, замер.
      Джудит словно светилась внутренним светом. По ее щекам непрерывно текли слезы, но она улыбалась. Алисдер почувствовал, как сжалось его сердце, гнев и боль, словно по волшебству, превратились в любовь и надежду.
      – Я всем сердцем хотела бы прийти к тебе чистой, без темных пятен в душе, без сожалений, без воспоминаний, без прошлого. – Она протянула руки к Алисдеру ладонями вверх.
      Алисдер не удержался и шагнул к ней.
      – Разве ты не слышала моих слов, Джудит? Люди никогда не бывают чисты, как ангелы. – Он крепко держал ее за самые кончики пальцев, она держала его своим взглядом.
      – Прошу тебя, не отсылай меня, Алисдер. – В ее глазах слабо блеснула искорка надежды, но этого было достаточно, чтобы разжечь пламя.
      – Я бы не вынес этого, – тихо сказал он.
      Это и мечтала услышать Джудит.
      Он раскрыл ей навстречу объятия, и она прильнула к нему, словно он – якорь, который не даст ей уплыть в никуда.

Глава 35

      Малкольм Маклеод был не из тех, кто просит Всевышнего вмешиваться в свою жизнь. Он предпочитал сам разбираться со своими делами, как ему заблагорассудится, и обращался к Богу только в исключительных случаях. Одним из таких редких случаев была смерть жены, да еще, пожалуй, утро Каллоденской битвы. У Малкольма с Богом было заключено соглашение: Малкольм, хорошо ли, плохо ли, сам справится со своими трудностями, а Бог оставит его в покое. В силу этого соглашения старый шотландец с огромным раздражением обратился к Творцу с просьбой защитить его от одной очень решительной англичанки.
      Он вздохнул, пытаясь не замечать вони, исходящей от ног, покрытых мокрой свежеостриженной овечьей шерстью. Его, Малкольма Маклеода, который считался настоящим разбойником в дни своей юности, принимал участие во многих сражениях, не падал без чувств при виде крови и вывороченных наружу кишок, чуть не стошнило от запаха этой чертовой шерсти! С самого рассвета он топтался в огромном дубовом корыте, куда попеременно вываливали шерсть для первой стирки и вынимали из побуревшей воды выстиранную.
      Надо же, что придумала эта Джудит. Спросить перед лицом двадцати женщин! Заявила, что им нужен храбрый сильный мужчина, и не согласится ли он помочь им. Ну конечно, он не устоял и попался на удочку, как мальчишка.
      – Малкольм, поешь немного лепешек, а то от твоего кислого вида шерсть испортится!
      Еще не обернувшись, Малкольм уже знал, кому принадлежит этот голос.
      – Сара, еда мне не поможет, – сказал он, опуская голову на грудь.
      Сара осмотрела его глазками-бусинками, затем перевела взгляд туда, куда смотрел он. Клочья мокрой шерсти прилипли к его ногам, плавали по поверхности воды. Время от времени одна из женщин приносила ведро мыльной воды и уносила выстиранную шерсть. В целом занятие малопочтенное для настоящего воина.
      Если Сара и нахмурилась, Малкольм этого не заметил. Лицо женщины постоянно имело кислое выражение, словно еще в младенчестве она вдохнула противный запах, да так и не сумела забыть его до самой старости.
      – Я сварила для тебя цыпленка, Малкольм, – сказала она и указала на покрытую салфеткой миску, стоявшую на возвышении неподалеку. До Малкольма донесся запах варева, и он опять почувствовал приступ тошноты. – Учти, времени у меня совсем нет, полно работы, но я все-таки постаралась для тебя, – произнесла Сара, не замечая, что Малкольм побледнел.
      – Спасибо тебе, Сара. – Он еле заставил себя улыбнуться.
      Хуже Сары в деревне не готовил никто, но, не желая обидеть, ей никогда не говорили об этом. А Сара была рада накормить всех и каждого, поэтому перед кланом Маклеодов всегда стояла дилемма – то ли съесть, то ли потихоньку выбросить приготовленное ею. Малкольм сейчас был не настолько голоден, чтобы проглотить ее стряпню. Особенно после того, как еще раз вдохнул запах варева.
      – Я положила туда картошку и зелень. Хлеб испечь не было времени. Не представляю, как можно успеть сделать все, что делает Джудит, да еще оставаться хорошей женой?
      – Уверен, суп очень вкусный, Сара. Спасибо, что вспомнила обо мне.
      – Ха! Вспомнила! – отозвалась она, вглядываясь туда, где виднелась фигура Джудит. – Это она мне велела. Сказала, что шерсть прежде всего. Раскомандовалась! А все-таки из нее получилась хорошая жена, точно говорю.
      Еще много лет назад Малкольм понял, что самый простой и надежный способ избавиться от Сары – соглашаться со всем, что она говорит. Но сегодня этот способ не сработал. Сара сидела перед ним, не собираясь уходить. А он стоял с закатанными вверх штанинами, обнажив белые ноги, покрытые клочьями прилипшей вонючей овечьей шерсти, и боролся с тошнотворным запахом стряпни Сары.
      – В деревне только о ней и говорят, – начала Сара, не сводя глаз с фигуры Джудит. – Упрямая, это точно. Такая же, как хозяин. Работает без продыху. – В ее незлобном ворчании чувствовалась явная похвала. Сара, которая первой ругала Джудит, стала ее яростной защитницей!
      В тот далекий день Малкольм и не подозревал, что женил своего хозяина на дьяволе в юбке. Неплохо бы Маклеоду приструнить ее немного. За последние месяцы она стала просто неуправляемой. Сначала переделала загоны, над которыми Малкольм и Алисдер трудились не покладая рук столько времени. Потом выпустила овец свободно пастись, терпеливо объясняя, что они никогда не наберут жира, если не дать им есть вволю. Потом поручила Алексу (тоже нашла кому!) обучать щенят пасти отару. Ничего глупее, чем эти собаки, с лаем бегающие вокруг овец, Малкольм в жизни не видел!
      Но и на этом она не успокоилась. А Маклеода нет дома всего лишь месяц.
      Она приказала разобрать на дрова старый прядильный станок и купить два новых. Вместе с Мегги она переходила от хижины к хижине, говорила со старухами, рассматривала их старинные веретена, образцы тканей, выясняла рецепты составления красителей для шерсти, которые готовили из мхов, коры ольхи, папоротника, плодов самбука.
      Умом тронуться можно от ее вопросов! Да еще эти проклятые слезы, которые не прекращаются с тех пор, как Маклеод уехал сначала в Инвернесс, а потом в Англию. Малкольм за всю свою жизнь не видел, чтобы женщина пролила столько слез. Джудит постоянно пребывала в одном из двух состояний: либо плакала, либо сердилась, а когда сердилась, то отказывалась готовить и изливала свой гнев на того, кто подворачивался под руку, и чаще всего попадался именно Малкольм.
      Характер у нее оказался под стать Маклеодам, да и злилась она не хуже Маклеодов.
      Алисдер ни за что бы не уехал, если бы патрули англичан не стали объезжать Тайнан стороной. Объяснение с полковником Харрисоном было не из приятных, но англичанин вполне удовлетворился проведенным расследованием. Невозможно было подвергнуть сомнению следы подков на теле Беннета Хендерсона. Малкольму даже показалось, что смерть капитана не очень огорчила полковника Харрисона. Ходили слухи о странных смертях молодых женщин именно в тех местах, которые патрулировал Хендерсон. И невольно возникла мысль, что полковник оставил Маклеодов в покое, словно хотел извиниться за капитана Беннета Хендерсона.
      И хотя Малкольм понимал, что рано или поздно придется смириться с господством англичан в Шотландии, он все же мстил им по мелочам – обманывал английских торговцев, когда мог. Тогда-то Маклеод и уехал на месяц, оставив хозяйство на Малкольма.
      Ха-ха! На Малкольма!
      Джудит потребовалась всего неделя, чтобы войти в роль полновластной хозяйки.
      Старый шотландец пробурчал что-то нечленораздельное, мечтая, чтобы Сара поняла намек и оставила его в покое. Но по ее решительному выражению понял, что обречен разделить с ней дневную трапезу и слушать ее жалобы еще неизвестно сколько.
      Уж лучше вонючая мокрая шерсть.
      Заметив, что обычно насупившийся Малкольм сегодня выглядит особенно мрачно, Джудит объяснила это натиском Сары. Стоит ли говорить старику, что Сара имеет на него виды. Джудит улыбнулась и решила не делать этого, хотя в глубине души любила упрямого старого шотландца и считала, что будет совсем неплохо, если Сара за ним присмотрит. Это отвлекло бы его от перемен, которыми она сейчас занята.
      А перемены Джудит осуществляла точно по задуманному плану. Оставшись в Тайнане, поначалу она трудилась вместе с деревенскими женщинами на сборе картофеля, вилами разрыхляя вскопанную другими землю и выбирая клубни. Руки ее покрылись мозолями и болели, вызывая невольные слезы, но это мало тревожило ее, с такой радостью она работала.
      Потом, согнувшись, Джудит выдергивала репу, отрывала от нее зеленую ботву и вместе с другими женщинами перетаскивала к погребу, который придумал Алисдер для хранения овощей.
      Каждое утро Джудит надевала чистый фартук и встречалась у колодца с остальными женщинами. Она не жаловалась, не пыталась объяснить свое поведение, и со временем они начали воспринимать ее как свою, одну из них. Джудит работала день изо дня не покладая рук, не обращая внимания на косые взгляды, на приглушенное бормотание, но, когда однажды Мегги подошла к Джудит и увела на поросший мягкой травой пригорок, дала выпить свежей прохладной воды и вытерла пот с ее лица, Джудит поняла, что ее секрет всем известен.
      – Нельзя так много работать, Джудит, – сказала Мегги тоном, не терпящим возражений. – В твоем положении это небезопасно.
      – Нет, Мегги, – упрямо возразила Джудит. – Я буду работать, как все. Джанет ведь работала без поблажек…
      – И потеряла ребенка, Джудит, – прервала ее Мегги. – И вполне возможно, умерла поэтому. Ты хочешь, чтобы и с тобой то же случилось?
      – Этот ребенок упрям, как его отец.
      – Или мать, – добавила Мегги.
      Работать было неизмеримо лучше, чем сидеть в стенах Тайнана и гадать, по какому такому таинственному делу Алисдер уехал через несколько недель после начала весны.
      Джудит согласилась оставить тяжелую работу другим, однако не сказала об этом Малкольму, который стоял тогда перед дверью и не хотел выпускать ее, пока она не пообещает, что не станет заниматься тяжелым трудом, а займется прядением, что совпадало с намерениями самой Джудит. Постоянное присутствие и решимость Джудит сделали свое дело и пробили сдержанность деревенских женщин, сблизили ее с ними. Сначала только одна Мегги сидела с ней в прядильне, затем к ним присоединилась Гризелла, за ней – Сара. К концу второй недели большинство женщин клана так или иначе были уже заняты шерстью, а по смеху и разговорам, доносившимся из прядильни, трудно было догадаться, что между Джудит и другими женщинами в прошлом случались разногласия.
      Постепенно Джудит начала понимать, что означает для этих людей жертва Алисдера. Если ее еще и не полюбили столь же преданно, как любили хозяина, то хотя бы приняли как свою. Старухи иногда беззлобно ворчали на нее, а женщины помоложе могли и поспорить. Джудит выслушивала их советы, рассказы о своей жизни и начинала чувствовать себя членом одной большой и любящей семьи.
      Ее приняли в этой странной земле. Сначала – хозяин, который, узнав о ее прошлом, не отшатнулся в ужасе. Наоборот, окружил ее любовью, сочувствием, защитил своими сильными руками. Затем ее принял и весь клан Маклеодов. Теперь она больше не чувствовала себя одинокой, проходя по деревне. Она улыбалась всем, и все улыбались ей в ответ.
      Хотя клановая структура в горах Шотландии медленно, но верно сдавала свои позиции из-за правления англичан и новых экономических условий, здесь клановое устройство жизни еще сохранялось, и Джудит подозревала, что будет сохраняться еще и в будущем, пока в Тайнане останется хоть один Маклеод.
      Крошечные тесные хижины сносили, на их месте строили дома с окнами, совсем небольшими, но они уже пропускали внутрь свет и воздух. Дома стали значительно удобнее прежних, потому что в них ставили печи с дымоходами.
      В одном из переделанных пустующих домов Алисдер устроил подобие больницы. В деревне насчитывалось более трех сотен обитателей, и не проходило дня, чтобы кто-нибудь не заболел или не поранился.
      Для обучения деревенских детей из Эдинбурга выписали учителя. Однако перед его первым уроком Джудит изъяла из его учебных пособий розги и пригрозила, что, если он воспользуется ими хоть раз, его отправят назад.
      В Тайнане оседали многие, кто отправлялся на север в поисках работы. Алисдер нанял несколько человек управляться с овцами. Эти молодые люди легко справлялись с работой, которую он им поручал. Мегги собиралась вскоре выйти замуж за одного из Маклеодов, а Сара строила планы в отношении Малкольма. Даже Фиона перестала быть досадной помехой и поселилась у тетушки в Инвернессе, где начала приглядывать себе мужа.
      Джудит не замечала ее отсутствия.
      Ей не хватало Софи. Могилы Маклеодов обнесли невысокой каменной изгородью, и Джудит часто навещала их, разговаривала с бабушкой, не обращая внимания на беглые, полные сострадания взгляды, которые бросали на нее. После таких посещений ей становилось легче, так же как после слез, которые она проливала, когда никто не видел.
      Странное место, эта Шотландия, с холмами и горными вершинами, покрытыми снежными шапками, и с морем, доходящим, казалось, до самого неба, с изумрудно-зелеными долинами, непрекращающимся дождем, который делал страну серой и мрачной, согреваемой только отважными сердцами ее жителей.
      Джудит полюбила промозглые дни и суровую красоту моря. Она часто поднималась на вершину холма и с радостью встречала смену времен года, предвкушая тепло Алисдера даже в самые холодные зимние ночи, наслаждалась весенней красотой пробуждающейся природы, летними запахами плодородной земли и терпким прощанием осени.
      Она полюбила эту прекрасную землю и с каждым днем все больше понимала: это – ее дом.
 
      Когда несколько недель спустя во двор замка, гремя и раскачиваясь на булыжнике, въехал фургон, Джудит была вне себя от радости, Малкольм ликовал.
      Алисдер сбросил вниз несколько сундуков, привязанных к первому фургону. Для второго фургона места во дворе практически не оставалось. Оба фургона были переполнены, да в придачу сопровождались целым зверинцем, будто сошедшим с Ноева ковчега.
      Малкольм бросился к Алисдеру, обнял его, изо всех сил прижал к себе. Никогда прежде старик не выражал своих чувств столь откровенно. Он долго тряс руку друга и отпустил ее только по настоянию последнего.
      – Все в порядке, Малкольм? – спросил Алисдер.
      – А как же, раз ты вернулся, конечно, теперь все в порядке! – проговорил он. Он подождет, попозже расскажет Алисдеру, что с его женой нет сладу, хоть и ходит с животом. Упрямая.
      В клетках заливались лаем щенки овчарок, вместе с ними здесь были и котята, любимцы его спутницы. Алисдер прикрикнул на животных. Джудит рассмеялась, осторожно спустилась по ступеням и бросилась в объятия мужа.
      Под глазами у него залегли темные круги, будто он совсем не спал, лицо заросло многодневной щетиной, но выглядел он таким же высоким, сильным и крепким, как всегда, одетый в обычную белую полотняную сорочку и черные штаны. Джудит потянула носом. Чистый, свежий запах.
      – Что ты делаешь, жена? – Он приподнял и закружил ее.
      Джудит рассмеялась и подставила лицо для поцелуя.
      Малкольм отошел к входной двери и, прислонясь к косяку, прикрыл глаза. Он долго стоял так, но, когда открыл глаза, они все еще целовались, а молоденькая девушка, сидящая на козлах, выглядела несколько растерянно. Малкольм вздохнул, подошел к фургону и помог девушке спуститься.
      – Элизабет! – воскликнула Джудит, вырываясь из объятий Алисдера. Она обнимала сестру, крутила ее и так и эдак, рассматривала и снова обнимала. – О, Алисдер, как же это? Неужели! – Глаза Джудит наполнились слезами.