Голова трещала, но Алисдер был готов заплатить эту цену.
      Они с Малкольмом продегустировали уже несколько бутылок бренди сквайра Кутбертсона. Алисдер не стал выяснять, как старый шотландец заполучил их: бывали вещи, которые он предпочитал не знать. Сквайр, сам того не ведая, устроил им этой ночью самый настоящий мальчишник. Они славно выпили, ничего не скажешь. Вересковый эль, конечно, хорош, но бренди – напиток настоящих мужчин. До шотландского виски ему, разумеется, далеко, но послевкусие у него отменное. В молодости в Эдинбурге и в Бельгии Алисдер перепробовал немало горячительных напитков, не думая, по карману они ему или нет. Но теперь напитки, как и многое другое, без чего, казалось в молодости, нельзя прожить, требовали двойной платы: и похмелья с болью во всем теле, и звонкой монеты, которой так не хватало в хозяйстве.
      Алисдер чувствовал себя на свои тридцать два года.
      Он пошевелился, удивляясь, что кровать такая жесткая. Потом с трудом приоткрыл один глаз и взглянул на бледные лучи рассветного солнца, проникающие через настежь распахнутые ворота. Господи, да он же проспал всю ночь во дворе. Он осмотрелся по сторонам, но Малкольма рядом не увидел.
      Алисдер поморгал, морщась от боли, вызванной этим простым движением. Господи, как паршиво! В голове непрерывно крутится какая-то мысль… Ах да, женщина… Жена… Он и позабыл о ней.
      Алисдер с трудом встал на колени и представил, что боль в голове сейчас пройдет. Захотелось зажать ладонями виски. В желудке творилось нечто невообразимое, казалось, вот-вот его содержимое вырвется наружу. Вот обидно, бренди-то отличный.
      Наконец ему удалось выпрямиться и прислониться к стене. Он подождал, пока не перестала кружиться голова и немного не полегчало. Да, староват он уже для таких развлечений. Интересно, а как выдерживает Малкольм? Алисдер злорадно подумал, что тот страдает не меньше.
      Однако тут он услышал веселый свист Малкольма и последним стоическим усилием оторвался от стены, надеясь, что выглядит лучше, чем себя чувствует.
      – Доброе утро, Алисдер, – радостно приветствовал его Малкольм. – Отличное утро!
      Алисдер с трудом кивнул в знак согласия и поинтересовался, где женщина.
      Малкольм пробурчал что-то нечленораздельное, прищурил глаза и внятно спросил:
      – А тебе зачем это знать?
      Алисдер подивился осуждению, которое прочел в глазах старого шотландца.
      – Хочу побить, разумеется, – язвительно ответил Алисдер, пристально всматриваясь Малкольму в лицо.
      Многие члены его клана хорошо знали этот взгляд-предупреждение. Однако запугать Малкольма было трудно.
      – Лучше оставь девушку в покое. Она, наверное, сейчас спит как убитая.
      – Где? – Немногословность помогала терпеть жуткую головную боль.
      – А как по-твоему? Целых четыре крошечных комнаты.
      Накануне вечером Малкольм нашел Джудит спящей в кресле у камина. Он разбудил ее и отвел в комнату, которую прежде занимал Айан. В других комнатах дверей не было – выгорели дотла, и ничем не загороженные дверные проемы зияли пугающей пустотой, являя взору лишь обгоревшие стены. Женщины клана привели комнату Айана в порядок, словно надеясь, что брат Алисдера не погиб в Каллоденской битве и еще вернется домой.
      Алисдер снова грозно взглянул на Малкольма, но тот отвернулся, пряча широкую улыбку. Если бы он прошлой ночью не перебрал привезенного Малкольмом бренди, сейчас в голове у него не гремел бы барабанный бой. Алисдер собирался сегодня возводить крышу над новой прядильней, однако пришел в ужас от одной только мысли, что придется карабкаться на высоту двадцать футов, и это когда содержимое желудка упорно просится наружу, в голове шумит, а руки и ноги не желают слушаться. Теперь он точно не притронется к бренди в течение нескольких месяцев.
      Сначала Алисдер осмотрел овец, осмотрел внимательно, не торопясь. На вид животные крепкие, здоровые, однако их шерсть должна быть золотой, чтобы компенсировать неожиданную утрату его свободы.
      Впрочем, как только Алисдер вскарабкался на остов недостроенной прядильни в деревне, где проживали фермеры, он забыл обо всем, кроме благополучия своего клана.
      Фермерам необходим доход. Твердый и постоянный, который не пострадает от чрезмерных налогов или войны. Они скрестят лейстерских овец, которых привел в замок Малкольм, с местной черномордой породой и получат потомство с более длинной шерстью. В результате появится возможность производить прекрасную шерстяную ткань. Англия дорого платит за ирландское полотно, и Алисдер уже давно дал себе слово, что она будет не меньше платить и за шотландскую шерсть.
      Он прибивал доски, составлявшие решетку для крыши, и не думал ни о чем, кроме работы. Но Малкольм позаботился о том, чтобы он не забыл о своей новой жене.
      С высоты двадцати футов Алисдер видел, как по направлению к строящейся прядильне идет Малкольм в сопровождении англичанки. И не просто идет, а останавливается у каждого домика и знакомит их обитателей с Джудит. По взглядам, которые они бросали в его сторону, Алисдер представил себе, что там говорят. Весть о его новой жене распространилась по деревне за считанные минуты.
      Черт бы побрал Малкольма!
      Алисдер посмотрел вниз на женщину, залитую ярким солнечным светом. Темнота сослужила ей плохую службу. Сейчас в ее волосах играло солнце, они отливали золотом и медью, уже не казались тусклыми и бесцветными, как в сумерках. Она была выше, чем большинство женщин его клана, и, хотя отличалась худобой, грудь так и выпирала из выреза платья. За то, чтобы потрогать такую грудь, мужчины наверняка отдали бы последнюю монету.
      «В ее лице читается какое-то обещание», – подумал он, наблюдая за ней с бесстрастностью лекаря. Кожа ее была бледна до прозрачности. Лицо слишком худое с широкими скулами, аристократически прямой нос, полные бледно-коралловые губы.
      «У нее черные глаза, – с удивлением заметил он, когда она подняла голову и посмотрела на него вверх, сжав губы. – Нет, синие. Темно-синие, как штормовое море».
      Алисдер подтянул к себе длинную лестницу, ступил ногой на верхнюю перекладину и ловко спустился вниз, напоследок перепрыгнув сразу через три ступеньки. Приземление отдалось в голове неприятным колокольным гулом.
      Чем ближе он подходил, тем больше волновалась Джудит.
      Накануне в сумерках она толком не разглядела его. Только почувствовала длинное, крепкое тело, когда он помогал ей спешиться. То, что она увидела сейчас, внушало тревогу.
      Алисдер Маклеод был крупным, высоким мужчиной. Штаны, заправленные в сапоги, подчеркивали мощные мускулы широко расставленных ног. Белая рубашка, с распахнутым воротом и закатанными до локтей рукавами, не скрывала сильных рук и широких плеч.
      Он с легкостью мог переломить ее пополам.
      Джудит сделала крошечный шаг назад, а он улыбнулся. «Лучше бы он был уродом», – подумала Джудит. Она обвела взглядом его мощную шею, выступающую из распахнутого ворота рубашки; решительный, упрямо вскинутый подбородок с небольшой ямочкой; красиво очерченные губы, подрагивающие от сдерживаемой улыбки; нос, о который она стукнулась вчера головой, и, наконец, глаза: карие, с золотыми искорками. Сейчас в солнечном свете они сияли скрытой глубиной, как самого лучшего качества бренди сияет в блеске сотен свечей, и смотрели на нее с прямотой, от которой захватывало дух. Волосы у него были черные, длинные и вьющиеся. Он отбросил их с лица нетерпеливым движением сильной руки.
      Джудит поежилась.
      – Так страшно? – спросил Алисдер, закончив молча рассматривать ее, и по какой-то необъяснимой причине почувствовал себя очень неуютно. С чего бы ей пугаться? У всех бывают трудные времена, однако он сейчас чист, насколько возможно при данных обстоятельствах. Он бреется каждое утро, каждый день меняет одежду, чистит зубы крошечной щеточкой, которую макает в специальную соль, часто моется, даже если ванной служит морской залив.
      Он сердито посмотрел на нее, но она не отвела взгляда. Члены клана стояли поблизости и тихо переговаривались. Малкольм, будь он неладен, улыбался.
      – Я не хочу быть твоей женой, – сказала Джудит ясным звенящим голосом.
      «Наверное, ее слышно в Эдинбурге, – подумал Алисдер. – И выговор у нее чересчур английский». Он почувствовал, как напряглись и замерли все вокруг.
      – Отлично, я тоже не хочу этого.
      – Вот и хорошо. Дай мне немного денег, и я покину тебя на четыре года. Этого ведь достаточно? – Она взглянула на статного шотландца, ожидая подтверждения.
      – Да, девушка, этого достаточно. Малкольм, – обратился Алисдер к старшему другу, который стоял поблизости и посмеивался, – раз уж замечательные идеи бьют из тебя фонтаном, может, подскажешь, что мне использовать в качестве денег? – Он сказал это как бы между прочим, ничем не показывая, что ему вдруг захотелось перейти на крик.
      – Да, девушка, с деньгами у него туго. – Малкольм, печально кивнул.
      Джудит крепко сжала руки.
      – А у тебя есть деньги, Малкольм? – торопливо спросила она.
      Он на мгновение задумался, потом ответил:
      – Нет, детка, у меня денег нет.
      Вокруг собралось много народу, все молчали, не сводя глаз с Джудит. Даже глава клана стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди, и внимательно разглядывал ее. Молчание угнетало Джудит, пристальное внимание было неприятно.
      Она отлично знала, как выглядит со стороны: высокая и тощая, с длинными ногами и узкими бедрами. Энтони однажды сказал, что у нее такой вид, словно ее растянули между двух деревьев. Плечи у нее были чересчур широкими, а грудь слишком велика, будто природа, обделив ее складной фигурой, решила возместить недостатки размером груди.
      Прямой нос выделялся на бледном лице, губы припухли, глаза необычного цвета, длинные каштановые волосы. Сейчас Джудит почувствовала себя еще более уродливой, чем всегда, стоя рядом с потрясающим красавцем, который не потерял привлекательности даже в мокрой от пота рубашке и пыльных штанах.
      От мимолетной улыбки на его загорелом лице Джудит стало еще хуже. Она повернулась, чтобы уйти, но он остановил ее, ухватив за локоть.
      На секунду Джудит показалось, что она прочла в его лице сострадание, но она тут же вспомнила уроки прошлого: чувствами легко управлять и надежнее не верить никому.
      – Отпусти меня сейчас же. – Джудит потянула руку, но он сжал пальцы еще крепче.
      – Следи за своими словами, женщина, – проговорил Алисдер, увидев изумление на лицах собравшихся. Никто не осмеливался приказывать главе клана.
      Неожиданный блеск в глазах Джудит удивил его почти так же, как то, что она сделала потом. Она посмотрела ему в лицо, словно пытаясь отыскать в нем что-то, а потом опустила взгляд к земле и уставилась на свои пыльные башмаки, словно они внезапно заинтересовали ее.
      – Прости меня, – сказала она. Ей было легко и привычно произносить эти слова. Они ничего не значили для нее. Она говорила их много раз в жизни, будто прося прощения за свое существование.
      Алисдер подумал, что не стоит придавать особого значения тому, как она вдруг вздрогнула и задрожала, надеясь, что он не заметит этого. Он отпустил ее руку, невольно заинтригованный тем, как вдруг изменилась ее кожа, покрывшаяся мурашками, будто она стояла на холодном ветру.
      Он протянул руку и приподнял ее подбородок. Ей такой осмотр был неприятен, но Алисдер отличался настойчивостью: держал ее подбородок куда крепче, чем это могло показаться со стороны, без намека на нежность. Впрочем, о какой нежности могла идти речь между женихом и невестой, которых силком подталкивали друг к другу?
      Уступая его настойчивости, Джудит наконец подняла на него глаза. Если он ждет от нее покорности – пожалуйста, она покорна. Однако в ее видимой покорности не было признания его превосходства. Джудит плотно сжала губы и побледнела. Только шея, выступающая из ворота уродливого платья, внезапно начала розоветь.
      Почему она так спокойно уступила? Да и уступила ли? Или эта женщина умеет прятаться от опасности с ловкостью кролика? Кто она? Почему сумела избавиться от него, несмотря на то что он продолжал крепко держать ее за руку?
      Алисдер считал себя здравомыслящим образованным человеком, но он был шотландцем. Все его предки, давно ушедшие в мир иной и лежащие в земле, которая окружала сожженный замок, завещали ему свою тысячелетнюю веру в предзнаменования, приметы и в ощущения, которые он сейчас испытывал всей своей кожей.
      Женщина стояла перед ним молча и неподвижно, от нее исходила опасность, и в то же время в ней крылась загадка, которую она умоляла решить. Алисдер знал, что лучше сразу забыть, что он дотрагивался до нее: ведь она несет с собой слишком много хлопот, а у него нет лишнего времени.
      Он услышал предупреждение в порыве ветра.

      Беннет вытер кровь, вытер тщательно, аккуратно. Он был разочарован, хотя за последние два года неудачи случались часто.
      Жаль, что удовольствие закончилось так быстро, но ему надоели ее нудные мольбы, пришлось заткнуть ей рот ее же собственной нижней юбкой. Однако без ее крика ощущения потеряли прежнюю остроту.
      Он закончил завязывать свой галстук, благословляя тот день, когда три года назад от него ушел камердинер, неудовлетворенный тем, что давно не получал жалованья. За прошедшее время Беннет научился обслуживать себя сам. А в обстоятельствах, в которых он оказался сейчас, это было даже на руку.
      Беннет с безразличием ткнул ногой распростертое на земле тело. Сначала промелькнула мысль похоронить его, но Беннет только пожал плечами. Что значит еще один труп на земле, усеянной скелетами? Он надеялся, что отлично развлечется с этой потаскухой. Правда, зад у нее оказался маловат, да и грудь тоже, зато самое главное было что надо, а от ее истошного крика его плоть поднялась и отвердела не хуже, чем скалы, окружающие это забытое Богом место.
      Он надел жилет, расправил его, и длинными тонкими пальцами привел в порядок блестящие белокурые волосы. «Мой золотой мальчик», – называла она его. Он усмехнулся. Жаль, конечно, но иначе нельзя: все его жертвы были безмозглыми дурами. Господи, до чего же они наивны, эти шотландские потаскушки, если так легко попадались на его удочку.
      Сколько их было? Шесть? Семь? Нет, с этой уже восемь.
      Первая Мойра. Ей только-только исполнилось семнадцать, у нее была бледно-молочная кожа и еле заметные веснушки. Волосы – цвета рассветного неба, так он ей по крайней мере говорил; каштановые, иногда почти медные. Пальцы – длинные и тонкие, что они только не выделывали с его возбужденной плотью, с жадностью лаская ее. Она была так благодарна ему, что с радостью выполняла любую его просьбу. Возвращаясь к прошлому, Беннет подумал, что, пожалуй, Мойра была лучшей из всех.
      Впервые он повстречал ее в густых зарослях вереска, где она собирала в фартук фиолетовые цветы странного вида. «Для верескового эля», – позже пояснила она.
      – Если ты, красавица, собираешь цветы, то много пропустила.
      Девушка обернулась на его голос и долго молча разглядывала его, потом покачала головой и широко улыбнулась – вид у него был действительно забавный.
      Он не был настолько глуп, чтобы выискивать жертвы, нацепив на себя мундир. Ему нравилось строить из себя этакого простака, чтобы вызвать улыбку у своих потенциальных жертв, а иногда и жалость. Сейчас он был одет как закупщик овечьей шерсти из Инвернесса: ярко-зеленые штаны, мышиной расцветки рубашка и длинное пальто неопределенного цвета. Сапоги покрыты грязью, а широкополая шляпа напоминала одну из тех, что носили в прошлом веке кавалеры.
      – Это все погода, – произнес Беннет, будто извиняясь за свой вид. Девушка изумленно смотрела на него, продолжая улыбаться. – Вечно мерзну, даже летом, особенно в этих зарослях. – Он медленно приближался к ней. – Споткнулся недавно, – дружелюбно заметил он. – Наступил на кролика или на что-то другое.
      – Вы – англичанин, – сказала она, и привычная шотландская настороженность вернулась к ней.
      – Наполовину. Только наполовину. Отец – англичанин, а мать – шотландка, из Инвернесса.
      – А говор у вас нездешний.
      – Англичане тоже так говорят. А мне что делать? – Его губы сложились в забавную улыбку.
      Он сжал ее пальцы обтянутой перчаткой рукой и поцеловал воздух над ее ладонью. Потом широким жестом снял с головы шляпу и, отведя ее в сторону, склонился, почти касаясь земли пером. Девушка улыбнулась, он ответил ей тем же.
      Ах, Мойра, как хорошо было с тобой! Она даже поверила, что он женится на ней. Она не догадывалась, что он никогда бы не допустил, чтобы его ребенок родился от шлюхи. Она сильно кричала и плакала, когда он лишил ее невинности, однако ему ничего не стоило утешить ее пустыми, ничего не значащими для него словами, намекнув на светлое будущее.
      Бедная Мойра! Наверное, он слишком далеко зашел с ней и слишком поторопился. Несмотря на свою хрупкость, она протянула еще целых два дня. Он вспоминал о ней с самым теплым чувством.
      Последние два года их полк нес службу в этой дыре на краю света. Патрульные разъезды занимали довольно много времени, а развлечения однополчан наводили скуку. Свой досуг он заполнил тем, что терпеливо выискивал женщин, увещевал их сладкими словами и нежным подходом. Обработка очередной жертвы занимала все свободное время. Обмануть деревенскую простушку не составляло особого труда: прикинуться дурачком, улыбнуться раз-другой, и вот она уже готова встретиться с ним в безлюдном уголке вроде этого, где и находила свой последний приют среди утесника и вереска.
      Одинокие шотландки попадались в его сети, как рыба в пруду, и гибли из-за собственной глупости. Он становился их другом и любовником, а главное, спасителем: избавлял их от однообразного серого существования. Такая роль ему нравилась.
      А эта… как же ее звали? Ах да, Мери сама охотно пришла в это безлюдное место. Он уже несколько недель обрабатывал ее невинными поцелуями и нежными прикосновениями. Она упала на землю, задрав юбку и заранее расшнуровав лиф, ища его губы. Она снова и снова бормотала, что любит его, повторяла эти слова как заклинание.
      Такая податливость не устраивала Беннета, и девушка почувствовала неладное, как только заметила в его руке нож. Но даже тогда не поверила, не смогла. И только когда у нее на груди появилась алая полоска, соединившая два соска подобно мостику, до нее наконец дошло, что он не нежный соискатель ее руки и сердца, что ему не нужны ее мольбы и покорность.
      Ему нужен ее ужас.
      Ничто не возбуждало его так, как животный страх жертвы. При виде этого страха он наполнялся жаждой крови, слепой страстью, от которой кружилась голова и все плыло вокруг, когда он кончал их, кричащих от ужаса, взывавших о помощи, словно кто-то мог помочь им.
      Разумеется, помощь никогда не приходила.
      Мери не выдержала боли, пришлось прикончить ее раньше, чем ему бы хотелось. Глупая корова, сколько у него ушло усилий на то, чтобы в ее глазах появился страх. Почти до конца она сохраняла изумленное выражение. В мягких карих глазах сначала промелькнуло удивление, шок и, наконец, появился ужас, словно она никак не могла взять в толк, что он делает.
      Беннет опять улыбнулся и застегнул штаны, оправляя опавшую плоть. Он безучастно посмотрел на тело, быстро остывающее на кустиках вереска. Кровь уже почти перестала течь, но добрая сотня резаных ран – поначалу алых, а потом почти черных от свернувшейся крови – свидетельствовала о том, что здесь произошло. Он вытер нож о траву и подумал, что надо будет заточить его. Просто удивительно, как тупится нож от такой работы!
      Интересно, что сказала бы жена брата о его очередном подвиге? Жена любимого брата, которую Беннет часто одалживал у него. Господи, как он возбуждался с ней! Всегда такая молчаливая, малоподвижная, пока он до нее не добирался. Стоило ему улыбнуться, как она начинала скулить. Поначалу он ее связывал, но позднее необходимость в этом отпала. Он еще не успевал притронуться к ней, как она начинала кричать. Однако у нее хватало сил вынести все, что он с ней проделывал. Но до ножа ни разу не доходило. Интересно, что бы она сделала, если бы дошло? Занятная мысль. Он грубо выругался, глядя на мертвое, безжизненное, ни на что больше не годное тело женщины, распростертое на земле.
      Жаль, что невестки нет поблизости. Очень жаль.
      Ему так не хватает Джудит.

      – Рад видеть тебя, красавица.
      Джудит хотела сказать Малкольму, чтобы он приберег свои комплименты для тех, кто им поверит, однако промолчала.
      Весь день ее никто не трогал, она бездельничала, раздумывая над нелепостью своего положения, но так и не придумала, как из него выпутаться. Друзей нет, денег тоже, о возвращении в родительский дом не может быть и речи. Что же делать?
      Наконец, уверившись, что выхода нет, а ответов на свои вопросы она не найдет, Джудит занялась более насущными делами. К концу дня она убедилась, что горячая ванна в Шотландии роскошь. Она подняла по стертым ступеням три ведра воды, готовая преодолеть все, что угодно, лишь бы смыть с себя неприятный запах. И только вымывшись, она использовала остатки воды для волос. Среди жалкого содержимого ее дорожного саквояжа нашлась щетка, которой она стала расчесывать их.
      Джудит не испытывала тщеславия от того, что ее волосы спадали до пояса, были густыми и вьющимися, отливали медью и золотом. Зеркала не было, и она не могла посмотреть, как сидит платье и к лицу ли оно. Ей было безразлично, что губы у нее совсем белые, а в щеках ни кровинки. Джудит уже давно старалась пореже смотреться в зеркало: слишком больно видеть свое отражение. Лиф туго зашнурован, волосы зачесаны назад – больше ничего не требуется.
      Если у нее иногда и появлялось желание выглядеть иначе, то это были пустые мечтания. Какой смысл притворяться, что ее жизнь вдруг изменится. Джудит навсегда останется такой, как сейчас, и душой и телом. Сколько ни мечтай, ничего не изменишь.
      Она как раз раздумывала, стоит ли ей выходить из своей комнаты, когда позвали к ужину. Увидев стоящего внизу лорда Маклеода, гневно глядящего на нее, Джудит едва не вернулась к себе. Только мучительное чувство голода заставило ее все же последовать за Малкольмом на кухню. Позднее Джудит пожалела об этом: лучше было бы остаться в своей комнате и попросить принести воды с хлебом. По крайней мере было бы съедобно.
      Она уселась между Малкольмом и Софи и с подозрением поковыряла вилкой прозрачные овощи и жидкую овсянку, которая отдавала мыльной водой.