Глава 7

— «Пособие по коневодству» Джетро Талса — вот, можете меня проверить, милорд, — заявила Лаура.

Алекса не ввели в заблуждение ее попытки казаться робкой и почтительной. Он еще не встречал менее покладистой особы женского пола. А ее привычка улыбкой реагировать на его раздражение еще больше распаляла его.

— Разумеется, если вы желаете, чтобы я оставила эту тему, я могу вообще ничего не говорить, — продолжала она.

Все это говорилось с неизменной снисходительной улыбкой, от которой он готов был зарычать.

Ничто, казалось, не могло вывести ее из себя.

— Что скажешь на это, Мэтью? — спросил Алекс, стараясь держать себя в руках.

Управляющий имением, держа в руке шляпу, переминался с ноги на ногу. Он не торопился отвечать, так как совершенно не одобрял выбор хозяина. Действительно, почему граф решил, что эха молодая леди разбирается в подобных вещах? И вообще женщинам не положено заниматься мужскими делами. Женщинам положено готовить и за домом присматривать — так было испокон веков.

— Да, сэр, — потупившись, ответил управляющий. — Да, пожалуй, это подойдет.

— Тогда делай, как она советует, — сказал граф. Мэтью поспешно удалился, а граф вернулся к своим прежним занятиям.

Лаура проводила Мэтью хмурым взглядом. Не в первый раз она замечала, что люди избегают смотреть Алексу в глаза. Едва ли графа это не задевало.

— Они все вас боятся? — спросила девушка.

Алекс был удивлен вопросом. Во всяком случае, никто до сих пор не осмеливался задавать ему подобные вопросы.

Но следовало признать за последние два дня эта девушка успела сделать много такого, на что никто до сих пор не осмеливался.

Алекс и представить не мог чтобы секретарь с ним спорил!

Он рассчитывал, что она просто будет сообщать о его указаниях управляющему. Он никак не ожидал, что она станет швырять перо на стол и, глядя на него как на несмышленого юнца, неодобрительно покачивать головой и оспаривать каждое из его приказаний.

Сегодня утром она рекомендовала ему проверить счета миссис Седдон.

— Ваша домоправительница продает кулинарный жир и наливки. И слишком уж много заказывает у поставщиков Ходдон-Холла. К тому же очень много неточностей во всех остальных ее счетах. В общей сложности перебор составил триста фунтов.

Сообщив графу эти новости, Лаура снисходительно улыбнулась. Затем заговорила об отборе семян и обработке почвы.

— Если вы станете выращивать на тех же землях турнепс, траву и зерновые, — продолжала она, — то вам не придется ждать земли под паром, милорд. Кроме того, вы сможете полностью обеспечить скот кормом зимой.

Граф поднялся из-за стола и прошелся по комнате — окно быть, хотел размять ногу. Впрочем, так могло проявиться и его раздражение.

— «О безрассудство своеволья, о беззащитность сердца перед злом», — пробормотала она себе под нос и вновь склонилась над работой.

Граф остановился посреди комнаты и пристально на нее посмотрел.

— Это вошло у вас в привычку, и весьма неприятную, — проговорил он с укором.

Лаура лишь улыбнулась в ответ. Дядя Персиваль имел обыкновение говорить ей о том же и теми же словами. Но что поделаешь, если у нее такая хорошая память? В конце концов, разве умение к месту вставить цитату не является одной из целей образования? Что же, раз граф не любит цитат, она постарается воздержаться.

Если бы она не была так очаровательна! Ведь ее красота только подчеркивала его безобразие. Находиться с ней рядом — какая это пытка! Правда, сладостная пытка… Он смотрел, как при чтении шевелились ее губы, созданные для поцелуев. Он любовался ее чудесными волосами и наслаждался ароматом ее кожи. И удивительно: она совершенно не реагировала на его гневные тирады, словно и в самом деле была слаба умом. Хартли в ужасе замирал, когда он кричал на него, она лишь снисходительно улыбалась. Причем не отводила взгляд, когда говорила с ним, как будто нет ничего более естественного, чем беседовать с человеком в черной кожаной маске.

И все это странным образом его волновало.

Она не морщилась, когда он протягивал ей что-нибудь своей затянутой в перчатку клешней. Не раз, ощутив прикосновение ее руки к перчатке, он поспешно отдергивал руку.

И это тоже его беспокоило.

Он не мог не замечать ее мечтательной улыбки, когда она, оторвавшись от бумаг, смотрела прямо перед собой, смотрела в стену, будто видела там картину необыкновенной красоты. Наверняка она думала о каком-то своем воздыхателе, и Алекс ревновал.

Он ругал себя по утрам, когда, проснувшись, чувствовал, что с нетерпением ожидает, встречи с ней, ждет того момента, когда она войдет к нему — свежая, чистенькая и благоухающая розами.

Граф с горечью вспоминал то время, когда был молод и красив, когда мог завоевать любую из женщин. Но, сделавшись чудовищем, он не перестал быть мужчиной. И не мог не вспоминать о том, каково это — ощущать шелковистую теплую кожу женщины, что лежит рядом, и чувствовать под ладонями пышную женскую грудь. Да, он остался полноценным мужчиной, способным в полной мере испытывать возбуждение, и это не раз уже случалось в присутствии этой очаровательной девушки.

Почему он не положит этому конец?

— Разве у них нет причин для страха? — спросил наконец граф.

Она улыбнулась своей неотразимой улыбкой — улыбкой, хранящей тепло солнца и дарующей надежду. Он на мгновение замер. Потом взглянул на нее, давая понять, что ждет ответа.

— Я думаю, что вы пользуетесь маской так, как иной пользовался бы плетью, милорд, — проговорила она вполголоса.

— Поясните, — пробормотал граф, подходя к ней поближе. Он заметил, что она снова улыбнулась. Эта девушка совершенно его не боялась.

— Есть люди, которые носят с собой плеть не для того, чтобы бить, а для того, чтобы другие думали, что в один прекрасный день владелец плети пустит ее в ход. Я думаю, паша маска — той же цели. Все ваши слуги боятся вас, и вы не пытаетесь развеять их страхи. Создается впечатление, что им хотите, чтобы вас боялись.

— Зачем мне это?

Он едва не коснулся рыжеватого завитка ее волос, но вовремя опомнился и отдернул руку.

— Мне кажется… — Она ненадолго задумалась. — Может, вы просто приучили себя к тому, что вы не такой, как все? Может, считаете, что другие люди представляют для вас угрозу?

Граф смотрел на сидевшую перед ним девушку. Теперь она приходила к нему во сне, и благодаря ей его ночные кошмары сменились видениями счастья. То и дело просыпаясь, он чувствовал, что испытывает острейшее возбуждение.

— Разве грешно стремиться к уединению? — спросил Алекс с усмешкой.

— К уединению или отчужденности? Это, знаете ли, разные вещи.

Что она может знать об отчужденности? Что, черт возьми, знает о нем? Знает ли, что он часами мечтает лишь о том, чтобы вдохнуть аромат роз, которым пропитана ее кожа, мечтает о том, чтобы прикоснуться к ее чудесным золотистым волосам, прикоснуться к ее щекам и шее? Догадывается ли она обо всем этом?

Внезапно им овладел гнев. Алекс стремительно пересек комнату. Открыв дверь, с усмешкой поклонился Лауре.

— Вот как раз сейчас, — проговорил он, — я хочу остаться один. И мне все равно, как вы это назовете — уединенностью или отчуждением.

Она встала и с невозмутимым видом направилась к двери. Если граф и наводил ужас на слуг, то ее запутать не мог. Она улыбнулась, поравнявшись с ним.

Склонившись над ней, он спросил:

— Вы меня не боитесь?

Зачем он спросил об этом? Граф и сам не знал, хочет ли услышать ответ на свой вопрос. Если она ответит «да», ослабеет ли его влечение к ней? Ее откровенность — встанет ли она как стена между ними, отбросит ли его назад, в ту бездну отчаяния, где он пребывал до сих пор?

А если она ответит «нет», станет ли это слово мостом между ними? Станет ли оно той нитью, которая свяжет их воедино, станет ли спасительным канатом, по которому он выберется на свет из беспросветного одиночества?

Она взглянула на него, и на губах ее вновь заиграла улыбка. В глазах же вспыхнули веселые огоньки. Как он вообще мог подумать, что такие живые и умные глаза могут принадлежать слабоумной?

— А вы бы как хотели, милорд?

Он проигнорировал ее вопрос и задал следующий.

— Вот это, — он прикоснулся к маске, — не вызывает у вас… настороженности?

— А что, должно вызывать? — снова ответила Лаура вопросом на вопрос.

Она не отводила взгляда, и Алекс спрашивал себя, что это — абсолютное доверие к нему, уверенность, что он никогда не откроет перед ней лица? Или же это просто проявление воистину ангельской невинности — умение на все на свете смотреть с ласковой улыбкой на коралловых, чуть припухлых губах?

— Не сама маска, а то, что под ней, — вас это не пугает? — прохрипел он.

Он молча ждал ответа. И вдруг ему пришло в голову, что ОН не хочет знать, какой была бы ее реакция. Возможно, она пришла бы в ужас, как и он, когда впервые увидел в зеркале свое отражение, когда увидел то, что некогда именовалось лицом. Хотя не исключено, что она смотрела бы на него с любопытством, так, как смотрят на выставляемых на лондонской ярмарке уродов.

Она не сказала Алексу, что не в силах изменить того, что готовила ему судьба, но она испытывала боль — боль от того что радость покинула его жизнь. И еще она хотела бы сломать ту невидимую стену, которой он отгородился от всего мира. Конечно, все слуги боялись его, словно демона или вампира, боялись лишь потому, что несчастный случай изменил его внешность, но она-то относилась к Алексу совершенно иначе и не испытывала ни страха, ни отвращения.

Она прекрасно понимала, что Алекс терзается и мучается, что одиночество ему в тягость. Будь он другим, он, возможно, не так тяжело переживал бы свое одиночество. Но Алекс, тот, каким она его помнила, не был самовлюбленным эгоистом. Он сочувствовал маленькой девочке, он умел чувствовать чужую боль, как свою собственную. Вот эти душевные качества, за которые она его полюбила, — чуткость, нежность, умение поставить себя на место другого — теперь стали его проклятием. Алекс не страдал от того, что люди отвернулись от него, он сам от них отвернулся. Просто удалился от тех, кто мог бы стать причиной его страданий.

Лишь одно она могла для него сделать — могла любить его, любить так беззаветно, как, наверное, не многие могут. Ведь Алекс оставался тем же самым человеком, каким был прежде. Да, он был прежним, был ее Алексом. И хоть тысячу раз изуродованный, он все равно оставался Алексом.

Лаура пристально смотрела в его единственный немигающий глаз.

— Нет, не пугает, — ответила она.

Глава 8

— Что на этот раз? — спросил он, уставившись на книгу, которую она оставила раскрытой на скамейке. — Латынь, греческий или математика? А может, Шекспир? Откуда такие интересы?

Едва ли прошел час с тех пор, как она вышла в сад и, найдя укромную скамью под розовым кустом, присела с книгой в руках. Лаура взяла книгу из рук графа и ответила на его хмурый взгляд почти таким же хмурым взглядом. Однако она была рада: ведь он наконец-то выбрался из Орлиной башни, где в добровольном заточении проводил все дни. Не считая, конечно, того первого дня, когда она появилась в Хеддон-Холле и они впервые встретились после четырех лет разлуки.

— Набираетесь ценных сведений, чтобы потом обрушить их на меня в виде очередной лекции?

Уловив в словах графа насмешку, Лаура обиделась. Она и так проявляла поистине ангельское терпение, помогая ему. Он мог бы по крайней мере вести себя как воспитанный человек. Тем более что все вокруг были уверены, что они с графом прекрасно ладят.

Тот факт, что хозяин принял «дурочку» на секретарское место, немедленно породил слухи, и теперь женщины смотрели на нее искоса, а мужчины недвусмысленно ухмылялись.

Лауре хотелось удовлетворить их любопытство и сообщить о том, что она по-прежнему невинна, что граф даже не прикасался к ней.

По сути дела, в жизни ее почти ничто не изменилось — даже по сравнению с ненавистной академией.

Миссис Вулкрафт от души посмеялась бы, узнай она, что «место нее у Лауры появился другой тиран, гораздо более строгий.

Стоило ей посадить кляксу, Алекс заставлял заново переписывать письмо. Более того, он отчитывал ее за то, что он переводит бумагу. Лаура готова была бросить на стол деньги, что граф платил ей, и потребовать, чтобы он вычел стоимость бумаги из ее жалованья. Однако, посчитав, сколько он ей платил, она пришла к печальному выводу: этих денег не хватило бы даже на склянку приличных чернил, не говоря уже о мелованной бумаге. Ей сразу вспомнился другой случай — как он ворчал, когда ему пришлось заплатить пенни за то, чтобы она могла добраться до дома, — Лаура явилась без единой монетки.

Он добрый час обсуждал сумму расходов на ее содержание в Хеддон-Холле — учитывал каждую мелочь, пока едва не довел Лауру до истерики.

Она вместе с другими слугами обедала на кухне, и всякий раз граф выговаривал ей за опоздание. Когда она искала ему книгу в библиотеке, он неизменно ворчал, что она слишком долго копается.

Час назад он прогнал ее, а теперь, разыскав, говорил с ней таким тоном, будто она должна была во всем ему подчиняться! Неужели им никогда не прийти к взаимопониманию?

— В книгах, милорд, можно найти почти все знания, накопленные человечеством. Что вы вменяете мне в вину — то, что я умею читать, или то, что мне случается запоминать прочитанное?

Она смотрела прямо на него, и взгляд ее был вовсе не таким ангельски безмятежным, как час назад. Сейчас в ее зеленых глазах читалась открытая враждебность.

— Увы, ваши убеждения не совсем верны. В противном случае приготовление пищи не составляло бы для вас такой проблемы.

Лаура предпочитала не вспоминать, с каким облегчением вздохнула кухарка, узнав, что новая служанка больше не будет ей «помогать».

— Разве опыт не лучший учитель? — продолжал граф. — Разве те уроки, которые человек получает от жизни, не оставляют след куда более отчетливый, нежели тот, что остается после прочтения книг о чужих уроках?

— Вы хотите сказать, что весь тот опыт, что накоплен другими, не в счет просто потому, что вы не приобрели его непосредственно?

Граф подошел к скамье и, чуть сдвинув в сторону юбки Лауры, сел с ней рядом. Окинув взглядом зимний сад, он вдруг подумал, что это место — самое подходящее для нее. Она наполнила бы Хеддон-Холл жизнью и весенней жизне-цостностыо.

А потом — казалось, он говорил сам с собой — граф предался воспоминаниям, и Лаура слушала его затаив дыхание.

— Перед тем как я взял командование на себя, мне пришлось пройти через долгие часы муштры, тренировок и упражнений. Меня учили закаленные на войне офицеры, многое повидавшие. Я прочитал множество книг по военному делу, но что такое война, не знал, пока то, о чем написано в книгах, не превратилось для меня в реальность. Вы можете сколько угодно читать о битвах, мой начитанный секретарь, но вы никогда не узнаете, что это такое, пока не вдохнете густого пушечного дыма и не услышите стоны умирающих.

Граф умолк. Воцарилась гнетущая тишина.

Пораженная словами Алекса, Лаура протянула руку и коснулась его плеча, пытаясь перенести графа из призрачной страны воспоминаний в ароматный весенний сад.

— Как это было, милорд? — спросила она; в эти мгновения Алекс казался ей самым одиноким человеком на свете.

— Вы об этом? — спросил он, коснувшись маски.

Она не сказала ни слова, даже не кивнула, но во взгляде се зеленых глаз ясно читался вопрос.

Что он мог рассказать ей? Как мог объяснить? Он и сам удивился, когда вдруг снова заговорил:

— Если бы мне не посчастливилось родиться сыном графа, я не сидел бы сейчас здесь с вами…

Он не стал рассказывать о череде дней и месяцев, когда молил Бога, чтобы тот даровал ему смерть. Если бы не право, данное ему при рождении, он ютился бы внизу, в крошечной, лишенной окон каюте. Но ему посчастливилось служить на флоте не матросом, а одним из офицеров нового призыва, и он единственный из них остался в живых после той ужасной битвы в бухте Квиберон…

— Нам бы повернуть в ближайший порт, в укрытие, но мы рвались вперед на всех парусах.

Алекс на несколько мгновений умолк — ему вдруг почудилось, что сад подернулся дымкой, задрожал, как мираж, и исчез, уступив место высокой морской волне.

— Если бы у нас не рухнула мачта и если бы не тяжелые паруса, мы еще имели бы шанс остаться на плаву. — Новая система крепления парусов позволяла выигрывать время при маневре, но для управления таким кораблем, как «Скипетр», требовалось немало умения и сноровки. Впрочем, тогда ему не понадобилось ничего из того, чему его научили. В шторм маневрировать невозможно. Он мог лишь попытаться продержаться на плаву.

Приказ адмирала Хоукса ошеломил его, и не только его одного. Все офицеры в недоумении переглядывались — никто не испытывал воодушевления; и было очевидно, что не многие из них доживут до утра.

Утро принесло шторм, но не изменение приказа.

Им надлежало уничтожить неприятельский флот, чтобы не позволить французам высадиться в Шотландии и захватить ее. Надеяться на то, что враг, поджав хвост, обратится в бегство, было бы бессмысленно — французы дали понять, что настроены самым решительным образом.

Грохот пушек сливался с рокотом волн — оглушительным и монотонным.

Они почти уничтожили врага — в обшивке французского корабля образовалась пробоина, а оружейный расчет на нижней палубе не подавал признаков жизни.

Но и на «Скипетре» не обошлись без потерь. Двое лейтенантов погибли, третьего смертельно ранило. Если бы не дождь, палубы корабля были бы покрыты густым слоем запекшейся крови.

Он отдал приказ подойти к противнику поближе. Они пошли на абордаж. Французы отчаянно сопротивлялись, но исход сражения, казалось, был предрешен…

В пылу сражения они не сразу заметили, что с кормы к ним приближается еще один французский корабль. Когда же заметили, Алекс отдал команду стрелять. Однако французский корабль лишился мачты и, потеряв управление, врезался бушпритом в такелаж «Скипетра». И все же противники продолжали палить друг в друга; крики и стоны раненых временами перекрывали вой ветра.