Глава 36

Шелби, герцог Каррингтон, дунул на высокую пышную грудь сидевшей рядом дамы и рассмеялся. Он решил, что выглядит как заправский соблазнитель.

Лаура ударила его веером по плечу, может, несколько сильнее, чем это было принято в подобных случаях. Тот факт, что она не обращала на герцога ни малейшего внимания, совершенно его не смущал. С упорством, достойным лучшего применения, он продолжал играть роль соблазнителя; не в силах отвести глаза от столь заинтересовавшей его части тела, герцог обмакнул два пальца в бокал с бургундским и брызнул вином на роскошное декольте Лауры. Она бросила на него презрительный взгляд и вытерла грудь салфеткой.

Лаура никак не могла взять в толк, почему нормальные в обычном состоянии мужчины начинают вести себя как дикари, стоит им выпить. Осторожно отодвинувшись от герцога, Лаура мысленно взмолилась о том, чтобы вечер побыстрее закончился.

Последние несколько месяцев ей приходилось играть весьма неприятную для нее роль приманки для богачей — хозяйки, чьи приглашения принимались с удовольствием, возможно, потому, что раздавались они далеко не всем и довольно редко. В свете важно взять верный тон. Устраиваете приемы часто — и скоро всем наскучит у вас бывать. Тот факт, что гостей созывали с одной лишь целью — ради пожертвования на сирот, — мало кого смущал.

Но сегодня никого не просили раскошелиться, наоборот, раскошелилась хозяйка.

Сегодня подавались дорогие вина и закуски, приготовленные лучшими столичными поварами. И надо было такому случиться, что именно сегодня она дала пищу для сплетен и слухов, обеспечив светских дам темой для бесед на недели, если не месяцы.

Наконец музыканты принялись настраивать скрипки. Несколько минут душераздирающих звуков — и заиграла музыка, означавшая, что настало время танцевать. Те же, кто не танцевал, не пытались даже делать вид, что не разглядывают хозяйку, — гости во все глаза смотрели на Лауру.

Она, улыбаясь, переходила от одного гостя к другому, обмениваясь с ними банальностями, — в высшем обществе это называлось светским общением. Никто не замечал, что улыбка ее была натянутой; когда она в очередной раз отказывала в танце приглашавшему ее кавалеру, никому и в голову не приходило вспомнить о том, что хозяйка дома никогда и ни с кем не танцевала.

Лаура не позволяла себе вольности, которые часто позволяли себе вдовы. И она тщательно следила за тем, чтобы в отсутствие мужа — пусть даже ему никогда не суждено было вернуться — его имущество пребывало в сохранности, а имение процветало. Более того, она вела себя так, словно супруг ее в любую минуту мог появиться на пороге.

Даже спустя два года после его гибели она ловила себя на том, что, просматривая счета и переписываясь с управляющим поместьем, готовит себя к вопросам, которые Алекс мог бы задать.

Лаура общалась в основном с пожилыми женщинами, а не с дамами своего возраста. Она была слишком молодой для того, чтобы окружающие видели в ней старуху, но слишком много пережила и не могла проявлять свойственную юности беззаботность. Она стала молчаливой и серьезной, отчужденность чувствовалась в ее общении со всеми — с управляющим, с поверенным, даже с дядей Бевилом. Только общаясь с дядей Персивалем и с Долли, Лаура позволяла себе некоторое проявление эмоций.

Она и впрямь стала Ледяной Леди, как называли ее в свете.

Лаура прекрасно справлялась с обязанностями хозяйки, хотя улыбки давались ей с огромным трудом. Вот-вот должны были подать поздний ужин, и она снова прошла в столовую, чтобы дать последние указания Хендриксону.

До полуночи никто ее дом покидать не собирался. Да и к чему им торопиться? Она устроила для гостей неплохое развлечение — будет о чем поговорить. Лаура болезненно поморщилась, вспоминая досадный инцидент.

— Не переживай, дорогая, все не так уж плохо, — говорила ей Долли. По выражению лица Лауры она поняла, что та не может забыть эпизод, произошедший в столовой час назад.

— Все очень плохо, Долли, и вы об этом знаете, просто хотите меня успокоить.

— И все из-за этой ужасной женщины…

То, что сделала сегодня Лаура, было, конечно, из ряда вон. Но ее поведение бледнело по сравнению с тем, что постоянно позволяли себе Элайн и некоторые другие светские дамы. Лаура не танцевала на столе обнаженной в присутствии гостей (впрочем, дамы, позволявшие себе такую вольность, имели обыкновение на следующее же утро забывать о своих ночных выходках; и, странное дело, свидетели их буйства тоже делали вид, что ничего не помнят — по крайней мере в присутствии этих дам). Она не рожала детей от конюха и не заводила себе любовника, чтобы кормить, одевать его и держать в том же доме, где жили ее муж и дети. Она не проигрывала в карты состояний и не закладывала семейные драгоценности; она всегда платила по счетам точно в срок и не торговалась при этом, требуя снизить цену, что делало ее в глазах сапожника или портнихи воистину святой. То есть она вела вполне праведную и даже скучную жизнь.

— Мне не следовало терпеливо все сносить от нее так долго, но вы же знаете, мне было не до нее.

Долли с благодарностью посмотрела на женщину, проявлявшую такую самоотверженность во имя дела, которое она, Долли, считала смыслом своей жизни. Лаура очень изменилась с тех пор, как герцогиня впервые увидела ее, но грусть в глазах осталась прежней.

— Что сделано, то сделано, — сказала она. — И не казни себя, Лаура, прошу тебя, Элайн одна в ответе за то, что произошло.

Лаура промолчала. Ей казалось, что она виновата в той же мере, что и Элайн, возможно, в большей.

Все началось вполне невинно.

Лаура была удивлена тем, что Элайн явилась на бал. Удивлена и несколько раздосадована. Но ее сопровождал лорд Хоули, а он, с точки зрения Долли, был весьма полезен, поскольку никогда не жалел денег, и, следовательно, его усердие не грех было поощрить. Его и пригласили, чтобы в какой-то мере отблагодарить за те пожертвования, что он перевел на счет фонда. Именно поэтому Лаура, даже увидев, кого он привел с собой, не могла указать ему на дверь.

После приезда в Лондон Лаура довольно быстро поняла, что должна искать себе жилье. Общество Элайн не только претило ей, но и могло пагубно сказаться на ее репутации. Казалось, Элайн вся сочилась злобой — странно, что немногие это замечали. Злобой и жестокостью. Достаточно было лишь мельком взглянуть на руки ее горничной, чтобы заметить следы побоев и щипков. Правда, девушка не захотела обсуждать с Лаурой эту тему, но по ее затравленному взгляду Лаура поняла: Элайн способна на такое, о чем даже думать не хочется.

В детстве Лаура инстинктивно сторонилась Элайн, а когда выросла, невзлюбила ее за то, что та плохо относилась к Алексу. Овдовев, Лаура решила, что общее горе поможет им найти общий язык. Но, приехав в Лондон, она поняла: Элайн люто ее ненавидит; причем в ненависти этой было что-то мистическое — Лауре казалось, что она имеет дело с ведьмой, способной навести порчу.

Элайн не шла на открытый конфликт по одной лишь причине: она была зависима от Лауры в финансовом отношении.

Они не виделись с тех пор, как Лаура, купив небольшой особняк, покинула дом, много лет принадлежавший Уэстонам, — дом, где по-прежнему жила Элайн. И вот сейчас, явившись к Лауре с лордом Хоули, гостья с улыбкой промолвила:

— Хорошо выглядишь, моя милая.

Элайн осторожно прикоснулась к своей замысловатой прическе, украшенной искусственными цветами из красного шелка и крохотной птичкой из бархата, примостившейся за ухом. Убедившись, что и цветы, и птичка на месте, Элайн поправила поясок платья, также украшенный цветами. На Элайн было на редкость безвкусное платье с весьма впечатляющим декольте; цена наряда, судя по всему, тоже была впечатляющей.

— Спасибо, Элайн. — Лаура сдержанно кивнула гостье и улыбнулась ее спутнику.

Но лорд Хоули даже не заметил улыбки хозяйки; он смотрел на свою даму с обожанием, смотрел так, словно она была не женщиной, а бесценным произведением искусства, на приобретение которого не жаль даже целого состояния. Впрочем, так оно отчасти и было — Элайн обошлась лорду недешево, но он считал такое вложение средств вполне оправданным.

— Вдовство тебе идет, — сказала гостья, окинув Лауру цепким взглядом.

На красивом лице Элайн появилась злорадная улыбочка. О, как же она ее ненавидела, эту скромницу! Эта рыжая тварь не только отняла у нее принадлежавшие ей по праву деньги, она отняла у нее Лондон — драгоценное внимание света. В гостиных только и шептались, что о Лауре. Чем она заслужила восхищение взыскательной публики, одному дьяволу ведомо.

Лаура через силу улыбнулась «дорогой родственнице». Настоящая леди должна оставаться таковой при любых обстоятельствах и не забывать о приличиях.

Лаура старалась избегать общения с родственницей, и у нее это прекрасно получалось.

Казалось, ничто не предвещало грозы. Она не ожидала скандала, даже когда гости уселись за столы, — им еще перед ужином должны были подать вина и закуски. По правую руку от Элайн сидел Джон Мельбурн, по левую — Марк Хатауэй, известный в Лондоне хирург. Лаура сидела за этим же столом, неподалеку от своей родственницы.

Следует заметить, что Лаура была категорически против установившегося в обществе обычая рассаживать гостей в соответствии с их титулами и доходами, и свет, как правило, весьма тщательно следивший за тем, чтобы традиции не нарушались, для Лауры сделал исключение — ей прощали эту маленькую слабость. В конце концов, хозяйка сама решает, кого пригласить и кого куда усадить.

Элайн хватило нескольких секунд, чтобы понять, кто ее соседи. Она не стала тратить время на разговоры с Джоном Мельбурном — тот не отличался красноречием, а его заикание вызывало у некоторых усмешки. Но у всех хватало такта не замечать изуродованную левую руку и хромоту доктора Хатауэя, пострадавшего на войне. Доктор служил хирургом.

И Мельбурн, и Хатауэй часто навещали Лауру, оба считались друзьями дома. Но после того, что произошло этим вечером, Лауре оставалось лишь надеяться, что они не забудут дорогу в ее дом.

Посчитав Джона Мельбурна недостойным своего внимания, Элайн повернулась к Марку Хатауэю и, брезгливо поджав губы, принялась разглядывать его левую руку. Затем демонстративно отодвинулась от доктора и, прищурившись, посмотрела на Лауру — посмотрела так, будто Лаура хотела оскорбить ее, усадив именно на это место.

Несколько секунд Элайн пристально смотрела на хозяйку, затем вдруг проговорила:

— Лаура, дорогая, пожалуй, Лондон ошибся, назвав тебя Ледяной Леди.

Лаура прервала свою беседу с соседом справа, Джонатаном Ханвеем. Ее собеседник был известным филантропом, оказавшим существенную помощь сиротскому фонду. Кроме того, он создал «Общество помощи флоту» — обеспечивал моряков всем необходимым — и даже открыл для мальчиков морскую школу, где они готовились стать моряками. Лаура взглянула на Элайн с осуждением; ей очень не понравились слова гостьи.

Лаура прекрасно знала, что в свете ее называли Ледяной Леди, и ей ужасно это не нравилось.

^Раздражало уже то, что ее недоступность рассматривалась мужчинами как вызов. Охотничий инстинкт заставлял даже тех, кто не очень-то любил волочиться за женщинами, идти на приступ «ледяной крепости».

Лаура знала, что являлась для многих загадкой. Она была, добродетельной женщиной в тот век, когда добродетельность превозносилась лишь на словах, к тому же весьма состоятельной вдовой, не жалевшей денег на благотворительность. Графиня, вдова пэра королевства, не стыдясь, по-дружески беседовала с прислугой. Кроме того, не сплетничала и не имела любовников.

— Неужели Лондон может ошибаться? — спросила Лаура.

— Я полагаю, тебе следовало бы называться Красавицей с Чудовищами, — как ни в чем не бывало заявила Элайн.

Гости в изумлении уставились на вдовствующую графиню, потом посмотрели на хозяйку. Лаура почувствовала, как краска заливает ее грудь, шею и лицо.

— Дело в том… — Элайн с невозмутимым видом отправила в рот кусочек форели. — Все дело в твоем пристрастии… ко всему необычному. Может, тебя это возбуждает?

Лаура осторожно опустила бокал на хрустальную подставку. Она ни на миг не отводила взгляда от своей незваной гостьи.

— Ты окружаешь себя весьма странными личностями, — продолжала Элайн. — Сначала муж-чудовище, а теперь все эти экспонаты.

Лаура заметила, что ее друзья уставились в тарелки.

Они не заслуживали такого.

Она не заслуживала такого.

Алекс не заслуживал такого.

И тут вдруг вспомнились все оскорбления, нанесенные ей Элайн за многие годы. Лаура вспомнила, как Элайн унижала ее в детстве, потом вспомнила сцену после первой в ее жизни ночи любви. Даже в день венчания Элайн попыталась унизить ее. Да и здесь, в Лондоне, вела себя не лучшим образом.

Долли положила руку ей на плечо, словно желала успокоить, но Лаура осторожно отстранила руку подруги. Затем, по-прежнему глядя на Элайн, медленно поднялась из-за стола. Гости с любопытством поглядывали на женщин. Высокая и стройная, даже величественная в своем отделанном кружевами платье цвета слоновой кости, Лаура смотрелась особенно выигрышно на фоне миниатюрной Элайн, явившейся на вечер в вульгарном ярко-красном наряде.

Элайн запоздало поняла, что совершила роковую ошибку, решив, что Лаура будет и дальше безропотно сносить оскорбления. Она зашла слишком далеко, покусившись на память об Алексе.

Странно, но потом Лаура не могла вспомнить, как именно все происходило. В тот момент она отчаянно желала лишь одного — чтобы вдовствующая графиня замолчала и избавила ее от своего присутствия.

Лаура не помнила, как бокал с вином оказался у нее в руке; бокал вложил в ее протянутую руку Джон Мельбурн.

Вино оказалось губительным для лица Элайн, вернее, для румян и белил. Элайн пронзительнб взвизгнула, но Лауру это не остановило — она еще раз плеснула вином в лицо гостьи, опорожнив весь бокал. Некоторые из гостей были возмущены, других же эта сцена позабавила. На шум прибежал Хендриксон. Увидев Элайн, вышколенный слуга не удержался от улыбки, что случалось нечасто.

— Наша гостья уезжает, Хендриксон, — сказала Лаура, все еще державшая в руке пустой бокал. — Уезжает немедленно.

Следом за Элайн вышел возмущенный лорд Хоули.

— Надо было вылить ей на голову еще и соус, — с усмешкой проговорила Долли.

— Хватит с нее и вина, — пробормотала Лаура, и обе рассмеялись.

— Надо придумать тебе новое прозвище, дорогая, — улыбнулась Долли. — Ледяная Леди оказалась не такой уж ледяной.

— Могу себе представить, как меня теперь станут называть, — закатив глаза, сказала Лаура.

— Может, Ангелом мщения?

— Сравнение с ангелом мне почему-то не кажется уместным, Долли.

— Пожалуй, ты права, — кивнула Долли.

— Кажется, придумала… — сказала Лаура. — Леди Шампанское!

— Но в бокале было не шампанское.

— Пусть такие мелочи тебя не смущают, дорогая.

Герцогиня улыбнулась, и Лаура улыбнулась ей в ответ.

Однако она прекрасно понимала, что приобрела в лице Элайн смертельного врага.

Глава 37

— Она хочет перебраться в Блейкмор! — воскликнул Бевил, размахивая письмом. Персиваль продолжал как ни в чем не бывало разрыхлять землю в кадке с китайской розой.

Бевил вел все финансовые дела поместья; он с увлечением высчитывал всевозможные проценты и подсчитывал доходы. Однако Персиваль полагал, что брату не грех бы оторваться от цифр — не то с ума сойдет.

— Что же здесь такого? Ведь Блейкмор принадлежит ей? — Похоже, любовь к цветам пошла на пользу нервной системе Персиваля.

— Конечно, — согласился Бевил. — Но она говорит, что не хочет лишать нас собственности и поэтому отдает нам Хеддон-Холл. — Бевил плохо разбирался в юридических тонкостях и сейчас напряженно размышлял об этом «обмене».

— А она может это сделать? — оживился Персиваль. Он тотчас вспомнил о том, что в Хеддон-Холле прекрасные цветники; говорили даже, что некоторым розовым кустам лет по двести.

— Думаю, может, — в задумчивости проговорил Бевил. Бевил и сам был бы не прочь перебраться в Хеддон-Холл.

Там имелась прекрасная библиотека, и он мог бы спокойно посиживать в кресле, листая страницы старинных фолиантов. Ведь там, в Хеддон-Холле, ему не пришлось бы самому отдавать распоряжения слугам, он мог бы передоверить это такому замечательному дворецкому, как Симонс.

— Лаура написала, зачем ей Блейкмор? — спросил Персиваль.

— Она пишет, что ей нужно побольше места для детей.

— Еще больше детей? Разве у нас сейчас их недостаточно? — Персиваль взглянул в окно и улыбнулся. Блейкмор распрощался с покоем и угнетающей тишиной. Несколько месяцев назад к ним стали приезжать дети, и поместье ожило; худеньким и бледным лондонским детям требовалось не так уж много времени, чтобы освоиться. А потом хорошее питание и свежий воздух делали свое дело — дети предавались шумным играм с утра до вечера.

Персиваль подошел к брату и, взяв из его рук письмо, быстро просмотрел его.

Итак, Лаура затевала нечто грандиозное. Когда-то у нее была одна цель в жизни — завоевать сердце Алекса. Но теперь появились другие интересы, жизнь началась заново.

— Что она затевает? — спросил Бевил. Он знал, что Персиваль и Лаура часто говорят по душам, но ни разу не упрекнул брата за то, что ему, Бевилу, ничего об этом не известно, вернее, не известно, о чем именно они беседуют.

— Понятия не имею, — сказал Персиваль. И, ухмыльнувшись, добавил: — Но могу сообщить: ты скоро обо всем узнаешь.

«Да уж, — подумал Бевил, — решение практических вопросов всегда ложилось на мои плечи».

На серебряном подносе лежало измятое письмо, перевязанное голубой лентой, с большой сургучной печатью и прекрасно известным ей гербом. Не отрывая взгляда от таинственного послания, она медленно снимала перчатки, высвобождая палец за пальцем. Только поднявшись в спальню, она позволила себе заняться этим письмом. Сломав печать и оставив без внимания записку от государственного секретаря, она уселась в кресло у туалетного столика и принялась читать письмо, явившееся от того, кого давно считала мертвым.

«Моя любимая!

Нас разделяет пространство, но ни время, ни козни правителей не могут нас разделить.

Я сижу за столом, и горящая свеча отмеряет время каплями воска, стекающими по подсвечнику.

Тот самый ветерок, что колеблет пламя свечи, играет с твоими волосами, и, вспоминая пламя твоих волос и твой смех, я уношусь за пределы времени и пространства. Когда ты была девочкой, я восхищался тобой. Когда ты стала женщиной, ты околдовала меня. Став моей женой, ты взяла меня в плен.

Моя любимая, я всего лишь простой смертный, и, как бы мне ни хотелось подобно бесплотному духу перенестись к тебе, я вынужден подчиняться обстоятельствам. Фридрих держит меня в плену, но я почти ни в чем не знаю отказа, не могу лишь прикоснуться к тебе, не могу ощутить, что ты так же реальна, как я.

Я скоро буду с тобой, и наша жизнь вновь станет прекраснее, чем самая смелая мечта.

Твой любящий муж Диксон Александр Уэстон».

Сердце ее бешено колотилось. Не хватало воздуха, и ей казалось, что она вот-вот задохнется.

Она поднесла письмо к пламени свечи. Сначала загорелась и сморщилась его подпись. Затем письмо превратилось в факел, и этот факел осветил ее молочно-белую кожу и ее пухлые губы. Еще мгновение — и бумага превратилась в черный пепел.

Элайн Уэстон, вдовствующая графиня Кардифф, бросила обратившееся в пепел письмо в ночной горшок. Пусть горничные гадают, что это было.

— Не понимаю, почему бы вам не перебраться в Хеддон-Холл, — продолжала Лаура.

Она старалась не обращать внимания на кислую мину дяди Бевила. Точно так же дядюшка выглядел, когда племянница как-то раз решительно заявила, что больше не вернется в школу миссис Вулкрафт.

— Я никуда не переберусь, пока не выясню, что ты затеяла, — твердил дядя.

Лаура с удовлетворением отметила, что ее планы относительно Блейкмора нисколько не шокировали дядю, напротив, он принял новость так, словно такого рода мысль ему и самому приходила в голову.

— Но, — продолжил он, — ты не можешь так просто передать нам Хеддон-Холл.

— Почему? — улыбнулась Лаура. — Ведь он мой.

Поверенный Алекса ясно дал ей понять, что она отныне полноправная хозяйка Хедцон-Холла. Денег у нее теперь было больше, чем она могла бы потратить за всю жизнь. И даже больше, чем могли бы потратить ее дети, если бы Бог дал ей детей.

— Но Хеддон-Холл из поколения в поколение принадлежал Уэстонам, — терпеливо объяснял дядя.

Бевил прекрасно понимал, что Лаура на законных основаниях могла делать с домом и поместьем все что угодно, даже спалить, но полагал, что племянница не имеет морального права отказываться от Хеддон-Холла.

— Род Уэстонов прервался, дорогой дядя, — тихо проговорила Лаура. — В живых не осталось ни одного.

— Что ж, хорошо, — пробормотал Бевил, глядя в пол. — Блейкмор твой, а мы с Перси можем перебраться в Хеддон-Холл, но при одном условии.

Лаура улыбнулась.

— Назови его.

— Хеддон-Холл должен формально оставаться за тобой. Ты не должна отдавать его даже нам с Персивалем.

— Но, дядя, я уже попрощалась с этим периодом своей жизни и никогда туда не вернусь.

— Никогда не говори «никогда», Лаура. Обещай, что никому не отдашь Хеддон-Холл.

— Хорошо, — снова улыбнулась Лаура. — И слово «никогда» постараюсь пореже употреблять.

— Вот и умница. — Бевил. с облегчением вздохнул. Он уже представлял, как переложит на плечи Симонса часть хозяйственных забот. — Да, ты не в курсе, Питт действительно возвращается из отставки?

Лаура ответила не сразу. Дядя был бы в шоке, узнай он, что его племянница опустилась до шантажа. Конечно, она винила Питта в гибели Алекса, но его заслуги перед Англией считала неоспоримыми, как и его способность вести страну самым верным курсом. Кроме того, Лаура не сомневалась: придя к власти, Питт займется пересмотром тех законов, которые она считала несправедливыми. Питт был слишком искушен в политике, чтобы не принять к сведению ее угрозы.

— Воспитатель короля все еще очень силен, и никто не знает, сколько он продержится, — проговорила она наконец. — Даже думать не хочется, что могло бы случиться, если бы принц Фред не умер. Как бы там ни было, Бьют не слишком популярен в народе из-за того, что близок к матери короля, и еще потому, что шотландец. Хотя, как мне кажется, большинство шотландцев куда лучше, чем он.

— Правда, что на его экипаж было совершено нападение? Лаура усмехнулась.

— Если бы только на экипаж. Ему били окна, и толпа под окнами его дома орала непристойные песни. Даже король не может не замечать того, что Бьюта не любят. Особенно невзлюбили после Парижского мира.

— Да уж, договор из рук вон плох. Слишком великодушен по отношению к Испании и Франции и оскорбителен по отношению к Фридриху — нашему союзнику. Не удивлюсь, если он пойдет на нас войной.

— А ведь королю всего двадцать пять лет, — заметила Лаура.

— И он полубезумен, если верить слухам.

— Я не общаюсь с теми, кто близко знаком с королем, — сказала Лаура. — Но и до меня кое-какие слухи доходили.

— Я понимаю, почему ты избегаешь придворной суеты. Ты всегда была слишком умна для этого.

— Пожалуй, не столько умна, сколько нетерпелива. При дворе надо уметь предавать, обманывать и плести интриги, а все это весьма скучно. Что же касается Георга… Самое лучшее, что я могу сказать о нем, так это то, что он любит свою жену.

— Бывали короли и похуже, — проворчал Бевил.

Лаура промолчала, хотя и не вполне была согласна с дядей. Ей казалось, что нет ничего, хуже, чем безумец на троне и глупец в премьер-министрах. К счастью, она отвечала лишь за благополучие детей, заботу о которых взяла на себя.

— Ну вот, кажется, все, — пробормотала Лаура.

Два дня потребовалось им, чтобы упаковать вещи. Даже не верилось, что за один год в Лондоне она успела обзавестись таким количеством вещей.

— Отдохните, миледи, — проговорила Агнесса с нотками материнской заботы в голосе, как некогда Джейн. — Вы ведь так устали — делаете то, что слуги должны за вас делать.

Горничная пошла заваривать чай, а Лаура с улыбкой подумала о том, что Агнесса уже успела забыть, как когда-то работала вместе с ней на кухне в Хеддон-Холле. Лаура обвела взглядом пустую спальню. Несколько недель назад она приняла решение уехать из Лондона и тут же стала готовиться к отъезду. Если для Долли Лондон был и домом, и родиной, то Лаура в душе всегда оставалась провинциалкой, любившей холмы и свежий воздух. Она тосковала по запаху трав, по полевым цветам, по тишине летних ночей и хрустящему белому снегу зимой. И самое главное, она хотела начать новую жизнь — начать так, чтобы прошлое как можно реже напоминало о себе.

Но в Блейкмор она поехать не могла. Лаура любила его не меньше, чем Хеддон-Холл, однако знала: вернувшись в дом своего детства или в дом Алекса, она снова с головой бросится в пучину скорби и тогда уже не сможет осуществить задуманное.

Нет, она поедет в другое место. Дом, который она выбрала-в пяти милях от Блейкмора, в живописном месте, — был не очень удобен для детей, но Лаура намеревалась перестроить его. А дядюшки при желании смогут навещать ее. Да она и сама могла бы изредка приезжать к ним…

Лаура улыбнулась. Ей не хотелось забывать ни Блейкмор, ни Хеддон-Холл, оба дома жили в ее памяти, как прежде она жила в них.

Но оба они принадлежали прошлому. Леди Уэстон никогда не станет прежней Лаурой. Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

И визит в Хеддон-Холл это подтвердил.

Агнесса, зашедшая с подносом, налетела на сундук, но все же удержалась на ногах. Осторожно поставив перед хозяйкой поднос, горничная сказала:

— Отдыхайте, миледи, я сама закончу.

Агнесса принялась подтягивать ремни на дорожных сундуках. Лаура думала о том, как они с дядей Бевилом покинут Лондон. Она подозревала, что и Агнессе не терпится уехать из столицы.

— Подожди, — неожиданно сказала Лаура, когда горничная принялась закрывать последний сундук. Она подошла к секретеру, выдвинула верхний ящик и, достав оттуда музыкальную шкатулку с эмблемой Кардиффов, передала ее Агнессе. — Убери на хранение. — Она даже не открыла шкатулку.

— Но, миледи… — запротестовала горничная.

— Не спорь, Агнесса, — перебила Лаура. Она на несколько секунд задумалась, а потом вновь заговорила: — Мы должны помнить, что есть время бросать камни и время собирать камни, есть время сеять и время жать. Время рождаться и время умирать. Время убивать и время лечить раны, время ломать и время строить, время плакать и время смеяться. Время носить траур и время танцевать. — Лаура умолкла, к горлу ее подступили рыдания. — Убери ее, прошу тебя, — с трудом проговорила она.

Агнесса поспешно убрала шкатулку в сундук; в глазах горничной блестели слезы.

Глава 38

— Где моя жена, миледи?

Бледная как полотно, Элайн молча смотрела на него своими ясными голубыми глазами.

Джейкоб сам поднялся, чтобы сообщить ей новость, и на его обычно невозмутимой физиономии появилась подобострастная улыбка, как будто весть о том, что пасынок вернулся, могла ее обрадовать! Она не стала тратить время на переодевание, просто накинула халат и спустилась. И замерла на последней ступеньке, вцепившись в перила так, что костяшки пальцев побелели.

Значит, монстр все-таки вернулся… Элайн на несколько секунд закрыла глаза, чтобы привыкнуть к этой мысли. Разумеется, стоявший перед ней человек не был привидением — ведь она узнала о том, что он выжил, из его письма, того самого, что сожгла. И все же она надеялась, что Фридрих его не отпустит, возможно, тайно умертвит.