Мохнатый монах в обители веры и красный кот в чертоге колдуньи

— Нет, князь, похоже, легче взять Бастилию, — шевалье зевнул, с хрустом потянулся и указал на объемистую, уже наполовину пустую корзинку. — Не ломайте голову, съешьте пирожок. Рекомендую треугольные, с рыбой. И вот эти круглые, с печенью, тоже очень хороши.

Несмотря на ветер, низкую облачность и долгий, пожалуй что напрасный моцион, настроение у него было ровное. Это потому что желудок был полный. Чем больше корзина с пирожками и фаянсовая фляжка с сидром, тем сильнее боевой дух. Очень даже мудро сделали, что заехали на рынок.

— Мерси, мой друг, — Буров взял, не глядя, пирожок, надкусил, в задумчивости стал жевать. — М-да, вкусно. Весьма. Вот такие, блин, пирожки с котятами…

Дело было вовсе не в пирожках и не в котятах. Вот уже часа два они прогуливались вблизи аббатства, любовались на высокие стены, на массивные, тараном не возьмешь, ворота, на все эти врезающиеся в небо шпили, розетки, купола. Построено было добротно, на века, из бутового, не знающего износу камня. Братия была многочисленна, сторожевые псы натасканы. В общем, не обитель веры — головная боль, фортеция, которую в лоб не возьмешь. Наконец, когда корзинка опустела и весь сидр был благополучно выпит, а из-за туч выглянуло солнце, Буров тоже просиял и повернулся к шевалье.

— Эврика. Поехали, мой друг, вы, должно быть, уже изрядно надышались воздухом.

Лезть в аббатство Сен-Жермен де Пре он надумал через печную трубу.

— Поехали, поехали, — обрадовался шевалье. — А то зрелище всего этого великолепия действует на психику не лучшим образом. Сразу остро ощущаешь свое несовершенство, вспоминаешь с трепетом о вечности, очень хочешь совершить какую-нибудь глупость. Ну, скажем, поделиться от щедрот своих с голодным и холодным церковным нищим. Естественно, в меру скромных сил и ограниченных возможностей. Милостыня от всего сердца… Это ведь так по-христиански, а, князь?

Однако облагодетельствовать по-христиански своих братьев во Христе шевалье не пришлось. Бернар не дал. Он уже успел обчистить до нитки всех окрестных нищих, отбил все внутренности их патрону, плечистому бандиту, и сейчас, устроившись на козлах, с увлечением считал добытое. Судя по количеству су <Мелкая монета, одна двадцатая ливра.>, лиардов и даже ливров, дела у здешних попрошаек шли совсем неплохо.

— Помяните мое слово, князь, когда-нибудь он привезет нас прямо в ад, — шевалье вздохнул, открыл дверь экипажа. — Ну а пока нам куда?

— Вооружаться. Кто хочет мира, тот готовится к войне, — Буров выбросил руку вперед и согнул указательный палец, будто надавил на спуск, и вдруг завел фальшиво, по-русски, непонятное: — Мы мирные люди, но наш бронепоезд стоит на запасном пути… — Тут же он виновато хмыкнул, потупился и перешел на французский: — Но вначале, мой друг, нам нужно купить веревку. Подлиннее и потолще.

Не одну только веревку. В сонмище лавчонок, что на рынке близ ратуши, Буров приобрел еще кое-какой инструментарий, купил крепкий, о четырех лапах, якорь, разжился фонарем с зеркальным отражателем, достал сутану с капюшоном, какие в моде у монахов. Выбирал вдумчиво, не торопясь, со знанием дела. Как постелешь — так и поспишь.

А вокруг, поражая звуками, энергией и фантасмагорией запахов, кипела парижская жизнь.

— Вафли! Пирожки! Пышки! — кричал пирожник, расхваливая свой товар. — Булочки — как женская задница! Такие же горячие, мягкие, пышные!

— Прочь печаль и прочь тоска, вот отличная треска! — белугой завывала торговка рыбой, приплясывала и хватала покупателей за рукава. — К постным дням берите, счастье мне дарите!

— А вот купите соус хваленый, цветом зеленый! — необъятная краснолицая бабища предлагала хлеб, размоченный в уксусе с пряностями. — Покупай скорей, браток, пока еще полон горшок!

Крики, шум, скабрезности, ругань — все это смешалось в немыслимую какофонию и висело тучей над клокочущей толпой. Все — ушлые торговки, прижимистые кухарки, ремесленники, домохозяйки, даже рыночные воры — с головой погрязли в мелкобуржуазном омуте. Да еще каком! Рыба на любой вкус из Сены и Марны, доброе вино из Аржантея и Монморанси, шелковые, шерстяные, льняные ткани, пироги, копчености, сыры и колбасы, дичь, овощи, кошельки, пояса, дамские шляпы, туфли и белье, толстые ковриги золотистого хлеба с хрустящей корочкой, посыпанной мукой! А фаршированные яйца, жаренные на вертеле, с мятой, майораном, шафраном и имбирем? Гусь, запеченный на углях, сдобренный молочным соусом? Раки, сваренные в огромном чане, подаваемые со сладким хрустящим луком в сочетании с ядреным, будоражащим мозги сидром?

“Давайте, ребята, валяйте. Карл Маркс родится не скоро”, — Буров потянул ноздрями запах яблок, непроизвольно проглотил слюну и обернулся к шевалье, с интересом присматривающемуся к копченому салу:

— Поехали, мои шер, ваша пушечка на колесиках, должно быть, уже готова…

В квартале оружейников не было даже намека на рыночную суету — наоборот, все по-пролетарски деловито, собранно. Волыну для шевалье действительно уже изготовили, так же как и заказанные Буровым гильзы и колпачки для капсюлей. Теперь можно было и повоевать, осталось только проверить новорожденную. Ввиду отсутствия времени, игривого настроения и обильно выделяющегося желудочного сока решено было ехать не в Булонский лес, а на берег Сены, к Новому мосту. Новорожденная не подвела — рявкнула так, что заметалось эхо, шуганулись нищие из-под пролета и заскулили псы в радиусе доброго лье. Хорошая девочка, калибр что надо.

— Сколько шума-то, сколько вони, — мрачно подытожил шевалье, а сам ласково погладил новорожденную, бережно зарядил и, засунув за пояс, преисполнился энергией. — Ну что, князь, может, заглянем к маркизе? К этой, черт бы ее подрал, Диане-отравительнице <Артемида, она же Диана, славилась как непревзойденная метательница стрел.>?

Похоже, мысль о явном превосходстве пороха над отточенной сталью уже не так травила ему душу.

Маркиза де Дюффон жила в мрачном, с внутренним двором трехэтажном отеле <Здесь — особняк.>. Все в нем было обстоятельно, массивно и крепко — и толстые, изукрашенные выступами стены, и тяжелая крыша с нарочитым фронтоном, и дубовые рамы маленьких, с балясинами, окон. Не дом — крепость. Под стать аббатству Сен-Жермен.

— Не хотел бы я сюда быть званым в гости, — шевалье окинул взглядом фасад, посмотрел, прищурившись, на чугунные ворота, сплюнул через зубы и отвернулся. — Темно-красные стены, черные гардины, флюгер в виде дьявола, сидящего на полумесяце. Похоже, у этой де Дюффон не очень хорошо со вкусом. А впрочем, что гадать, — Мадлена обещалась помочь, вывести маркизу на чистую воду. Уж она-то нароет…

Дома было как-то нехорошо. Там гуляли ветры перемен, раздувающие огромный костер, на котором жгли папки с секретными документами. Лаура выглядела стервой, не поднимала глаз, кривила губы. Маркиз больше походил на хамоватого чиновника-бюрократа, чем на опытного и мудрого стратега.

— Ну где вас носит, так-растак! — хмуро он уставился на Бурова и шевалье, сплюнул, выколотил трубку о каблук и просто-таки по-ефрейторски покрыл их матом. — Работнички хреновы, такую мать! Где Скапен, сношать его неловко? Где? Немедленно отчет обо всех затратах на мой стол! В трех экземплярах! И сдать все оставшиеся суммы, трижды за ногу неловко их!

В воздухе пахло жареным, но ни о каком обеде никто и не заикался. Так что пришлось Бурову с шевалье довольствоваться перекусом на кухне, по-сиротски, в обществе Мадлены.

— Плохо дело, — сказала она и велела повару, чтоб поторопился с супом. — Хоть и дали денег, но не тем, и мало. Говорят, на маркиза и на рыжую сироту уже выписаны ордера на арест. И им не миновать камер здания о семи башнях, выходящего своими единственными воротами на Сент-Антуанское предместье <Речь идет о Бастилии.>. А кроме всего прочего, кто-то стуканул на папу по поводу его летающего сына, и к нам должна прибыть на днях комиссия из центра с чрезвычайными полномочиями. В общем, куда ни кинь — всюду клин.

Вздохнув, она отрезала горбушку хлеба, сверху положила сыра, грудинки, ветчины и улыбнулась шевалье.

— Как ты любишь, кушай. Я, кстати, покопалась кое-где насчет этой де Дюффон и могу сказать с уверенностью — штучка еще та, пробы ставить негде. Князь, вас не смущает, когда за столом говорят гадости?

Буров был не брезглив, суп вкусен, поэтому он терпеливо и даже с интересом выслушал обстоятельный рассказ Мадлены. Настоящее имя маркизы было Шарлотта Декаррер, а происходила она из семейства спившегося, повесившегося от безысходности сельского священника. Так что взрастили сироту чужие люди — в приюте при монастыре Святой Бригитты, настоятельница коего была известна тем, что поставляла девочек еще в “Олений парк” <Фешенебельный пансионат-бордель, организованный мадам де Помпадур для Людовика XV.>. Однако времена меняются, и Шарлотта досталась не королю, а маркизу де Дюффону, богатому и дряхлому вдовцу, которого свела с ума, несказанно очаровала и, как следствие, женила на себе. Так что воспитание в лоне Святой Бригитты даром не прошло. И все было бы славно, если бы вскоре маркиз не умер — в корчах, с отвратительными язвами, какие появляются на пенисе, если пропитать подол рубахи сильнодействующим ядом. Немудреная штуковина, во времена Борджиа такое случалось часто. Однако у Шарлотты были деньги и связи, так что мужа она похоронила, как умершего от сифилиса. А затем сошлась с аббатом де Буше, известным чернокнижником, и вскоре была принята в его “Большое Лоно”, где стала заниматься магией, алхимией и еще черт знает чем. Причем “Лоно” — это не дешевая секта с неизменной атрибутикой вроде обнаженной женщины, насилуемой на алтаре, перевернутых распятий и зарезанных баранов. Там не зажигают свечей из человеческого сала, не читают libri praestiigiorum, imaginum <Черные книги.>, не клянут Всевышнего, восхваляя Лукавого. Аббат Буше считает главной движущей энергией вселенной половую, и все его учение зиждется на сексуальной магии. И понятно, почему в “Большом Лоне” царят постыдный промискуитет, нескончаемый адюльтер, беспробудный инцест и садистские извращения. Маркизе де Дюффон, к примеру, для в вступления в “Лоно” пришлось совокупиться с жертвенным козлом, с тем, чтобы в самый ответственный момент ритуальным кинжалом перерезать ему горло. Однако все эти непотребства только вершина айсберга. Аббат де Буше и маркиза де Дюффон представляют какие-то могущественные тайные силы, целями которых уж явно не является вакхическое бесчинство или вроде соития с вонючим козлом. Не случайно, что они знакомы с Месмером <Франц Антон Месмер (1734-1814) — гениальный врач-гипнотизер, предтеча учения о биологических полях. К концу жизни оболганный, развенчанный, смешанный с дерьмом и втоптанный в грязь. К слову сказать, активнейшее участие в его травле принимал небезызвестный доктор Гильотен, изобретатель гильотины. На описываемый же момент Месмер и его учение в зените славы. Приемная в его роскошной квартире на Вандомской площади переполнена, представители высшего дворянства, такие как мадам Ламбаль, принц Конде, герцог Бурбон и барон Монтескье, открыто называют себя его друзьями.>, на короткой ноге с Этейлой <Видоизмененная фамилия Альета (1738-1791), мага, алхимика и гадателя на картах, наставника знаменитой Марии Леннорман. Иногда по незнанию его называют цирюльником, но это лишь оттого, что он одно время квартировал в доме парикмахера.>и, говорят, весьма дружны с графом Калиостро, связанным то ли с франкмасонскими, то ли с розенкрейцеровскими, то ли еще с какими кругами. В общем, дамочка — вырви глаз, а салон ее мало что вертеп, притон разврата и дьявольское гнездо, так еще и альма матер политической интриги. Говорят, на днях там видели маркиза де Шефдебьена с принцессой де Ламбаль. В дезабилье и масках…

Буров и шевалье съели суп, расправились с пуляркой, отдали должное салату, фрикассе из кролика, индейке, ветчине. Честно говоря, им пока что было глубоко плевать и на маркизу, и на аббата-чернокнижника, и на масонские круги, и на дьявольские треугольники. Погорячее бы, погуще, побольше. Поев, попив, они поднялись, поблагодарили рассказчицу и направились в парк — вроде бы на променад, а на самом деле на военный совет. Брать аббатство было решено без промедления, нынче же ночью, для чего предполагалось выдвигаться тайно, пешим ходом, потому что просто так, без объяснений, экипаж маркиз не даст, да и вообще скорее всего не отпустит из расположения части. Ну и плевать, идти не так уж и далеко и наверняка не скучно: под покровом темноты что ни шаг, то приключение.

— Встречаемся в полночь, у фонтана, — подытожил Буров уже на крыльце.

Кивнул, махнул рукой и подался к себе — готовить снаряжение, морально настраиваться, общаться с подушкой. Ночь обещала быть запоминающейся.

“В полночь так в полночь”, — шевалье хрустнул пальцами, разминая руки, и невольно улыбнулся в предвкушении авантюры — он ведь даже не спросил, чего ради надо подставлять голову. Жажда приключений манила его, как магнит; как же, ночью, тайно, в чужой монастырь, да не со своим уставом, а с десятизарядной бандурой. Риск — благородное дело. Потом, опять-таки, как ни крути, — чувство локтя. Лезет себе князь к черту на рога, значит, надо ему, князю. А мужик он надежный, тертый, не боящийся ни смерти, ни крови. С ним хоть и хлопотно, но весело. Как такому не помочь? Все равно сдыхать когда-нибудь да придется, так уж лучше с музыкой.

Время до полуночи пролетело с приятностью, а постарались в том Морфей, повар-виртуоз и хозяин дома, более не докучавший своим тягостным присутствием.

— Спит он, лежит как бревно, — сообщила Мадлена за ужином Бурову и улыбнулась понимающе, впрочем, без намека на злорадство. — Набрался в одиночку, по-английски. Но на русский манер — чокаясь с самим собой в каминном зеркале…

Лаура тоже что-то не показывалась, остальным было наплевать, так что Буров и шевалье двинули в самоволку без проблем. Можно было, конечно, оборзеть в корягу и запрячь Бернара с рысаками-орловцами, но из соображений конфиденциальности не стали, аккуратно так перелезли через заборчик и рванули пешком — тише едешь, дальше будешь.

Ночь была тревожной. В переулках, в глубине дворов, слышалось движение, возня, временами бряцало оружие, раздавался вопль, резкий, сдавленный, будто придушили кошку, из ворот выныривали чьи-то тени, мчались вдоль домов и таяли во тьме. Париж напоминал огромную зловонную помойку, на которой кормилось урчащее зверье — трупоеды, падальщики, пожиратели отбросов. Хищные, трусливые, жадные, сбившиеся в стаю. Признающие лишь один аргумент — силу. Так что Бурова и шевалье никто не трогал, даже ближе чем на выстрел из мушкета не подходил — дураков не было. Лучше не связываться, не та порода. Эти даже рычать не будут, сразу разорвут на части. Или выпотрошат играючи, а может, просто оторвут башку. Потому что хищники, и хищники матерые. Знают хорошо, как пахнет кровь.

Правда, почти уже в самом конце пути, когда двинулись узким, похожим на расщелину проулком, из-за угла вдруг вывернулись четверо, с ревом схватились было за ножи:

— А ну-ка ша! Стоять!

Но тут неверный свет луны упал Бурову на лицо, и один из супостатов замер, потерялся, а потом возопил голосом моржеподобного Антуана:

— Братва, атас! Это же бык, который расписал Батиста с его красавцами, замочил Рошеро с его сынками и ухайдакал Жоржика Рваную Губу! Атас, братва, атас!

И первый рванул сломя голову во тьму.

— Рошеро? Батиста? — удивились разбойнички, забыли про ножи и с топотом припустили следом — дурной пример, он, как известно, заразителен. В проулке тишина совершенно явственно смешалась с вонью.

— А вы, князь, оказывается, чертовски популярны, — заметил шевалье и бросил шпагу в ножны. — Любит вас простой народ. Прямая вам Дорога в Генеральные Штаты <Высшее сословно-представительское учреждение Франции в 1302-1789 годах, состоящее из депутатов духовенства, дворянства и того самого простого народа, то бишь третьего сословия.>.

— Может, все-таки вначале в монастырь, а? — Буров усмехнулся и, сняв волыну с боевого взвода, угнездил ее на поясе в петле. — Похоже, уже пришли…

Да, до аббатства Сен-Жермен де Пре было уже рукой подать — стрельчатые его очертания четко рисовались на фоне звезд. Ни одному добропорядочному человеку даже в голову бы не пришло лезть на эти стены под покровом ночи. Только не Бурову.

— Минуточку, мон шер, — на близлежащей пустоши, какие в Париже были повсюду, Буров нарвал полыни, сделал веник и царским жестом протянул Анри. — Прошу. — Мгновение полюбовался на фигуру шевалье, сплюнул и описал чертополохом замысловатую кривую. — Это от собачек. Первое, что они учуивают, — это незнакомый запах. А потом начинают тявкать. Со всеми вытекающими последствиями.

Буров понимал, что это так, полумеры. Эх, спецназовскую “каштанку” бы сюда, а лучше “мухтара” <Средства для нейтрализации собак.>. Чтобы всех окрестных собачек в радиусе пяти лье пробрал вначале насморк, а чуть позже кровавый понос. Ошметками внутренностей.

Тем не менее они с Анри похлестали друг друга вениками, напихали полыни в карманы и за обшлага и неспешно — благо акция планировалась ближе к “часу собаки” <Около четырех часов утра, время, когда больше всего хочется спать.>— направились к аббатству с подветренной стороны. Устроились в низинке неподалеку от стены, затаились среди кустов, превратились в слух. Ночью нужно больше доверять ушам — а то ведь все кошки серы.

— Итак, мой друг, последнее ЦУ, надеюсь, вы извините меня за назойливость, — из холщовой сумки, висевшей у него через плечо, Буров достал эклеры, недоеденные за ужином, не спрашивая, с приказной бесцеремонностью протянул их Анри. — Ешьте, только медленно. Сладкое в темноте необходимо для глаз <Сахар и его производные действительно увеличивают чувствительность глазных рецепторов.>. — Сам взял липкую на ощупь трубочку, осторожно, чтоб не выпачкаться в креме, откусил. — Так вот… Дерну за веревочку один раз — стоп. Два раза — подъем. Ну а уж если закричу голосом бешеного мартовского кота — тащите, что есть мочи, сколько хватит сил. Вы когда-нибудь слышали, как кричат бешеные коты в марте? Может, показать?

Так, за разговорами и эклерами, они промерзли где-то с час, потом Буров посмотрел на небо, встал и с хрустом потянулся.

— Ну как у вас настрой, шер ами?

— Отличный, — ответил шевалье и двинулся за ним к гигантскому, росшему неподалеку от стены аббатства вязу. Это был настоящий монстр растительного мира, исполин, толщиной ствола напоминавший баобаб и, верно, помнивший еще тамплиеров, катаров и времена крестовых походов. Не таким ли был знаменитый Жизорский вяз, из-за которого пролилось столько английской и французской крови? <В Жизоре перед местной крепостью находился луг, называемый в летописях “Священным полем”, на котором издавна назначали встречи французские и английские короли. У чудовищного, росшего здесь с незапамятных времен вяза, ствол которого могли с трудом обхватить девять человек. И вот однажды в жаркий летний День Генрих II Английский прибыл первым на рандеву и расположился у подножия вяза, лишив, таким образом, тени Филиппа II Французского, приехавшего чуть позже. Тому это, естественно, не понравилось, последовали вопросы, подначки, оскорбления, так что дело закончилось побоищем, благо свита у королей была солидная. В завязавшейся битве принц Ричард Львиное Сердце со своими вассалами творил чудеса отваги, однако, увы, к вечеру англичане были разбиты и ретировались за ворота крепости. А торжествующие французы в качестве триумфа срубили ни в чем не повинный вяз.>

— Опа, опа, — по-русски прошептал Буров и ловко зацепил якорем нижнюю, покрытую броней коры ветку. Секунда — и, взобравшись по веревке, как мартышка, он был уже наверху, у развилки ствола. — Время, Анри, время.

Однако шевалье был куда более тяжел на подъем — он лез натужно, словно обожравшийся коала. Вскарабкался-таки, перевел дыхание и тоже вспомнил родной язык:

— Ну, сука, мля!

— Молодцом, полдела уже сделано, — обрадовал его Буров и не спеша, держа баланс, пошел по ветке к стене аббатства. Замер на мгновение, примерился и беззвучно спрыгнул на древнюю кладку — хорошо, та была многорядной, а луна на небе круглой и яркой.

“Охо-хо”, — поежился Анри, сел верхом на ветку и, перебирая ее руками, переправился на стену, вздохнул: “Плакали мои панталоны. И хорошо, если только они”.