Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Смилодон (№1) - Смилодон

ModernLib.Net / Альтернативная история / Разумовский Феликс / Смилодон - Чтение (стр. 16)
Автор: Разумовский Феликс
Жанр: Альтернативная история
Серия: Смилодон

 

 


— Ни-за-что, — Мадлена бережно взяла пергамент, осторожно повертела, покрутила, зачем-то понюхала, прищурившись, повернула к свету и забавно, словно школьница, зашевелила губами. На лбу ее обозначилась продольная морщинка, длинные ресницы подрагивали. Внезапно она фыркнула, закусила губу и, не в силах удержаться, захохотала: — О господи, ну и ну! Вот это да! — Вытерла слезы, отдышалась и как-то странно посмотрела на Бурова. — Одно из двух, князь, вас или бог послал, или черт принес. Прямо везунчик, баловень судьбы. Мы всем семейством землю роем, рыжая сирота грызет удила, Чесменскому-Орлову морду бьют в кровь. И все напрасно. А тут является Василь Гаврилыч с ободранным клочком пергамента и небрежно так: нельзя ли прочесть, мол, языкам не обучен. Ладно, Василь Гаврилыч, извольте, — ладонью она вытерла губы, сделала ужасные глаза и замогильным голосом прочла: — “Волей обстоятельств, ввергнувших меня в объятья злого рока, вверяю в руки провидения двадцать второй лист Книги Великих Тайн, а также драконий ключ к замку Книги Великих Тайн. И не судья мне в том ни Адонаи, ни Люцифер, а лишь Ареопаг Бессмертных в день солнечного помутнения, отмеченного Крестом планет. Писано рукой брата Христиана, пребывающего во Христе в скорбном смирении и твердой памяти. I.N.R.I.

— Каково? — Она опять расхохоталась и посмотрела на Анри, который широко зевал и делал ей недвусмысленные знаки. — Как тебе?

— Да никак. Кончала бы ты лучше чтение, — капризно, словно восточный деспот, отозвался тот. — Если бы вы только знали, князь, как меня утомила эта астрономическая тема. Какая-то сволочь пустила пулю, что в пятницу тринадцатого, в день солнечного затмения, свершится нечто грандиозное. И вот пожалуйста… Гардуна, масоны, сатанисты, роялисты — все как с цепи сорвались. Разбиваются в лепешку, роют носом землю и рвут друг другу глотки. Я уж не говорю про нас, грешных. Все мирового могущества хотят, богатства алчут, философский камень им вынь да положь. Неважно, кто во что верует — в белое, в черное, в серое. Не понимают, глупые, что кровь у всех одна — красная. Пока не запечется. Так что бросьте вы это дело, князь. Наплюйте. И извините нас. Нам еще нужно кое-что закончить…

И пошел Буров к себе. Сел, открыл футлярчик с камнем, пергаментом пошуршал, задумался крепко. Собственно, чего особо думать-то, не дурак, и так все ясно. Вот оно, “Ребро Дракона”, Ключ к тайне “Камня Мудрецов”, обладатель коего, если, конечно, не врут, всемогущ. Вне времени и пространства, вне рока и обстоятельств. С бочкой эликсира бессмертия и тачкой презренного металла. Только вот зачем все это ему, Бурову? Не умеющему в жизни ничего, кроме как стрелять, резать, догонять, выслеживать, крушить, дробить, убивать? Чтобы дела шли лучше? В общем, долго так сидел Вася Буров, смотрел то на волшебный камень, то на огонь свечи, вздыхал, катал на скулах желваки, гладил белоснежную накрахмаленную скатерть. Потом, не глядя на усталость, встал, собрался, взял волыну и, хоть себя сентиментальным не считал, отправился к колдунье. Хрен с ними, с золотом, бриллиантами и вселенской властью. Если этот “Камень мудрецов” и вправду всемогущ, то пусть он превратит беззубую, одноглазую, трясущуюся старуху в стройную молодую женщину, прекрасную, как роза. Пусть трахается себе, пусть рожает. А иначе на черта собачьего вообще нужны все эти тайны, драконовы ребра и какие-то там Христианы, пребывающие во Христе.

Так думал Буров, шагая по ночному городу и не отнимая пальцев от рукояти волыны. Шел трудно, нелегко. Падальщики и трупоеды почуяли, что бабр устал, и попытались дважды из-за угла вцепиться ему в глотку. И опять Буров резал, стрелял, бил ногами в пах, бешено кричал, с хрустом травмировал суставы, пальцами выдавливал глаза, вырывал трахеи и размалывал позвонки. Дошел. И еще издалека увидел щель, где обреталась колдунья. Щель превратилась в жерло вулкана, в огнедышащую впадину, светящуюся в ночи остывающими углями. Вокруг сновали обезумевшие люди, едко пахло дымом, пожарищем и бедой, где-то рядом, совсем по-волчьи, выла собака. Скорбь, смрад, плач плотным облаком висели над толпой. Не унывал только уличный нищий — босой, донельзя грязный, в драном рубище он пророчествовал с интонациями кликуши:

— Всем, всем вот так же гореть в геенне огненной!.. За грехи наши, за грехи. Завтра все решится, завтра, на кладбище. И пойдет ходуном земля, и все живое попрячется в норы, и не будет ни воды и ни пищи, ибо превратятся злаки в полынь, а реки напитаются кровью, зловонным калом и смертоносной отравой. И люди превратятся в животных, и солнце станет мрачным, и луна, как власяница. Я сказал!..

— Заткнись, — попросил его Буров, сунул, не считая, серебра и, напрягая связки, позвал: — Анита! Анита!

Машинально, не подумав, от отчаяния — кто услышит в этаком-то бедламе?

— Нет ее, нет ее, нет! — с хохотом отозвался нищий, вскочил и, неизвестно чему обрадовавшись, зайцем поскакал в темноту. — Ушла она, ушла, ушла, нету!

Миг — и он исчез, только звякнул дурацкий, привязанный к ноге бубенец.

Куда ушла? На небо? В ад? В рай? В другие земли? Поорал Буров еще, потолкался, поглазел, да и отправился назад, опустошенный, злой, уставший как собака. Может, первый раз в жизни решился на доброе дело, так и то — не судьба, хрен большой и толстый в обе руки. Стоило ноги топтать и патроны изводить. Ну, блин, пусть сейчас хоть кто-нибудь свой хвост поднимет…

Однако никто ничего на него не поднял. Он без препятствий добрался до дому, тихо рыча, забрался к себе и, как был, при оружии, не раздеваясь, завалился на кровать. Может быть, поэтому ему и приснилось стародавнее, походно-боевое. Ангола, Сомали, Камбоджа, Гондурас. Черный континент, принуждаемый белым братом жить по-ново. Веселенькие людоеды, строящие светлое коммунистическое завтра. Разруха, смерть, партизанская война, красные от крови джунгли. В общем, жуть, лучше не смотреть. Буров даже обрадовался, когда его разбудили, — кто-то с силой, так, что трещали филенки, прикладывался ногой к двери.

— Щас, щас, — Буров помотал головой, окунаясь в реалии, и понял наконец, что это Лаурка старается, на совесть, с огоньком, от всей души.

— Князь! Князь! Откройте! Василий, открывай! Открывай, Васька, говорю!

И все по-русски, по-матерному, в лучших традициях дешевого притона, очень доходчиво. Видимо, соскучилась.

“Чертовски пикантно”, — зевнув, Буров встал, прошествовал к двери, открыл.

— Дорогая, ты очаровательна.

И сразу же перестал улыбаться — вид Лауры не располагал к веселью. Она была в мужском платье, без шляпы, с внушительным окровавленным клинком.

— Василий, уходим. Дом окружен. Они уже в саду.

Глаза ее метали молнии, грудь волновала кружева, породистые губы презрительно кривились — такой прекрасной Буров ее еще не видел.

— Уже в саду? — не раздумывая, на автомате, он схватил сумку с припасами, повесил на плечо, вытащил волыну. — А “они” — это кто?

В глубине души ему было приятно — ишь ты поди ж ты — не забыла, пришла. Сапожищами в дверь стучит. Может, не такая уж и стерва?

— Черт его разберет. То ли негодяи королевского прокурора, то ли мерзавцы маркизы де Дюффон. Если, конечно, вам это имя что-нибудь говорит, — Лаура засопела от ненависти, дернула плечом, глянула нетерпеливо на Бурова. — Ну долго ты еще? Пошли. Пора сматываться.

В доме было шумно и неуютно, пахло порохом. Не удивительно — маркиз, Анри, дворецкий и лакеи палили в окна, отстреливаясь от нападающих, а те шмаляли в ответ, ломились в забаррикадированные двери и численностью напоминали саранчу. Стонали раненые, в вестибюле горели портьеры, Бернар, Мадлена и кое-кто из челяди лихорадочно работали шомполами — перезаряжали пистолеты. В целом, как сразу отметил Буров, ситуация была не радостная — без просвета.

“Интересно, сколько же я дрых? Вроде бы уже вечер. Хотя нормальному бабру полагается четырнадцать часов сна. А ведь я не какой-нибудь там — саблезубый”, — с ухмылкой он облюбовал позицию покозырней, взвел было курок, наметил цель, но маркиз закричал, протестующе взмахнул пистолетом:

— Нет, князь, нет! Вы, шевалье, Бернар, Мадлена поступаете в распоряжение Лауры. Приказываю. Коды, шифры, книги, казну… А мы вас прикроем, не выдадим, сдюжим. Верно, гвардейцы, дети мои? Багинеты примкнуть! Вперед, вперед, марш, марш, в атаку!

Окровавленный, в разодранной рубашке, с дымящимся пистолем в руке он был великолепен. Глаза его метали молнии, губы улыбались, лицо выражало единственное желание — умереть. Героем. Понять его было несложно: резидентура раскрыта, агенты сгорели, задачи не выполнены. Лучше уж уйти с честью, прихватив с собой как можно больше врагов.

— Ты слышал? Хорош играть в войну, пошли, — Лаура потянула Бурова за рукав, резко описала круг шпагой. — Шевалье, Мадлена, Бернар — за мной! Живо! Эй, кто-нибудь, дайте фонарь!

Стремительно, еле сдерживаясь, чтоб не перейти на бег, она спустилась в подземелье, открыла маленькую потайную комнату, а в ней массивный, поражающий своими размерами сейф. Что там коды, шифры, казна — слона спрятать можно. И ни один враг не узнает.

— Вот этот, — Лаура, не колеблясь, указала на сундук. Бернар, кряхтя, взвалил его на плечи. Анри, Мадлена, Буров взяли фонари, зажгли и двинулись следом за начальницей по узкой винтовой лестнице, которая брала свое начало прямо из секретной комнаты. Из глубины тянуло затхлостью, тленом, плесенью, тени на выщербленных стенах плясали, будто живые. Бернар, цепляя сундуком о камни, сдержанно мычал, Мадлена, чтобы не мести подолом, придерживала юбки, Анри не отнимал руки от шпаги, а Буров слушал, слушал, слушал… Стрельба наверху продолжалась — молодец маркиз, не унывал, умирал с музыкой. Во славу начальственной глупости, наплевательского отношения и полного пренебрежения человеческой жизнью. У нас на Руси всегда так. Страна большая, бабы еще нарожают…

Спускались недолго. Где-то на глубине двух десятков метров лестница сделала заключительный виток и вывела в широкую, с низким сводом галерею, чем-то очень похожую на метростроевский туннель. Под ногами заскрипел сырой гравий, в темноте послышались шуршание, мерзкий писк, царапанье когтей. Вот они какие, знаменитые катакомбы, пристанище разбойников, правдолюбцев и крыс. Верно говорят, что земля под Парижем, словно изысканный французский сыр, — вся в дырках.

Лаура шла целенаправленно, без плутаний, видимо, знала дорогу. Время от времени она останавливалась, смотрела на потолок, где изгибалась жирная черная линия, довольно хмыкала и шагала дальше. Только единожды она все же задумалась, закусила губу, и сразу Бернар зафыркал, закивал, замычал, указывая путь. Как видно, здесь он ориентировался лучше всех. Хотя дело это было непростое. Весьма. Все эти галереи, боковые ходы, изогнутые штреки и вертикальные колодцы образовывали грандиозный, Ариадне <Имеется в виду Ариадна, снабдившая Тезея путеводной нитью.>и не снилось, трехмерный лабиринт. Кое-где галереи выходили в естественные полости, очень древние, и в свете фонарей на стенах возникали то изображения животных, то ископаемые петроглифы, то отпечатки чьих-то рук. В одном месте перед взглядами предстал огромный сталагмит с насаженным на него козлиным черепом. Первобытные охотники? Сектанты? Сатанисты? В общем, тот еще лабиринт — черт ногу сломит, Минотавр <По его душу и подался Тезей в критский лабиринт.>удавится. Однако ничего, шли себе потихоньку, ведомые Лаурой, без приключений. Пока дорога не привела в глубокую, шириной метров в пять расщелину, изрядно напоминавшую Стикс, — отвесные края, жуткое зловоние, похоронное журчание вод где-то далеко внизу. Страшную-то страшную, но вполне проходимую — по шаткому, переброшенному с берега на берег деревянному настилу.

— Ы-ы-ы! — сразу чему-то обрадовавшись, замычал Бернар и первым, подавая пример отваги, пошел по древним колеблющимся доскам. — А-а-а!

Благополучно форсировал преграду, сбросил сундучок с хребта, а потом произошло непредвиденное.

— Момент, друзья мои, — вдруг на изысканном французском произнес он, нагнулся и одним движением отправил в пропасть ни в чем не повинный мосток. — Миль пардон.

Доски упали вниз, в мутное зловоние вод.

— Ты что ж это делаешь, гад? — первой вышла из ступора Лаура, и рука ее непроизвольно потянулась к инкрустированной рукояти пистолета. — Забыл, мерзавец, как лежал на колесе кверху яйцами?

В ее голосе звучала ярость загнанной пантеры.

— Друзья, я никоим образом не желаю вам зла, — Бернар вздохнул, вытер пот со лба и жестом миротворца воздел вверх обе руки. — Мы только что миновали слева боковой ход. Если двигаться по нему до упора, потом свернуть направо и затем еще раз направо, он выведет почти на то самое место, где сейчас стою я. Вы потеряете всего лишь полчаса времени. И кстати, Лаура, вам нужно быть сдержанней. По крайней мере в выражениях. Я, да будет вам известно, не мерзавец и не гад. Происхожу из хорошей семьи, отлично воспитан и рукоположен в сан. Мое имя аббат Фариа — может, слыхали? Так вот, с детства меня учили любить ближних. И куда же это меня привело? Спросите у мадемуазель Лауры. Друзья предали меня, любимые женщины наплевали в душу, а бог, тот, что очень добрый и несказанно справедливый, забыл. Нет, право же, дорогие мои, на земле сейчас царство дьявола. Извольте пример. Шевалье, голубчик, прошу вас, подымите фонарь, дайте свет.

Бернар учтиво поклонился, вытащил ствол и, примерившись, выстрелил в сундук. Откинул крышку, пнул — на пол с характерным позвякиванием вывалились какие-то мешочки. Так завораживающе звякать могли только двойные золотые луидоры.

— Ну и где же здесь шифры, коды, секретные, кои не должны достаться врагу, книги? — Бернар с горечью усмехнулся, покачал головой, сунул за пояс пистолет. — Эх, люди, люди — не братья во Христе, а порождение ехидны. Кстати, раз бог велел делиться, извольте, — он присел на корточки, подхватил мешочек и с легкостью швырнул его к ногам Лауры. — Прошу вас мадемуазель. За доброту и ласку. Вот, пожалуйста, возьмите еще. Еще. Еще… А это вам, Мадлена, на булавки, у вас на редкость покладистый характер. Шевалье, мой друг, вы полный бессребреник, нет, право же, так нельзя. Вот, в подкрепление моих слов. Вот. Вот, вот… А это, князь, вам. Поверьте, от всей души. Давненько я не встречал человека более достойного. Сердцем вы тигр. Делами — тоже. Прошу, прошу, прошу.

Шлепались мешочки, звякало золото. Наконец Бернар замолчал, спрятал за пазуху свою долю, немалую, и принялся стучать кресалом, добывая огонь.

— Знаете, друзья мои, я так устал от человечества, от всего этого бренного мира, полного мерзости, низости, лжи и скверны. Право же, уйду в пустыню, в скит, на необитаемый остров. Я уже присмотрел подходящий. Как бишь его?.. — Он высек наконец искру, зажег трут и запалил огарочек свечи. — А, Монте-Кристо. Ну да, точно, Монте-Кристо. Маленький, никому не известный островок… Ну все, друзья мои, прощайте. Храни вас бог.

Бернар закашлялся, вроде даже смахнул слезу и быстро растаял в темноте. Лишь секретный сундук, ощерившийся разверстой пастью, остался на том берегу Стикса.

— Вот она, благодарность за все, — с горечью вздохнула Лаура, однако ничего, золото взяла, упрятала подальше. Ее можно было понять — часть всегда меньше целого. А скорбь по собственным деньгам всегда самая искренняя.

— Так, значит, говоришь, Монте-Кристо? — хмыкнул Буров, собственно ни к кому не обращаясь, спрятал золото в сумку, крякнул, строго глянул на задумавшегося шевалье. — Берите, мон шер, берите. Это как бы бог послал. Не правда ли, Лаура?

Поборов сомнения, вернулись шагов на пятьдесят назад и нашли боковой ход, о котором говорил Бернар. Двигаясь по этому коридору, свернули направо, форсировали жалкий, превратившийся в банальную траншею Стикс и, снова повернув направо, вышли аккурат к выпотрошенному сундуку.

— У, рухлядь! — с грохотом Лаура спихнула его в пропасть, плюнула в сердцах и уверенно пошла вперед. Где-то через час она нырнула в узкий неприметный штрек, поводила фонарем и скоро остановилась у подножия лестницы. — Шевалье, идите первым. Там тяжелая крышка. И смотрите поаккуратней.

— Я вам больше не шевалье, — Анри брезгливо покосился на нее, ступил на лестницу и начал подниматься по истертым ступеням. Было слышно, как где-то наверху он загромыхал железом, и воздух в подземелье пришел в движение — потянуло сыростью, помойкой, гниющими отбросами. Таким знакомым запахом Парижа.

— За мной, — скомандовала Лаура, за ней стал подниматься Буров. Мадлена, из соображений деликатности, пристроилась в конце. В душе она ругала себя — вот ведь дура, нет бы надеть штаны.

Восхождение было хоть и недолгим, но нельзя сказать, что приятным — выход из люка находился возле сточной канавы. А сильный, словно из ведра, дождь поднял уровень помоев на невиданную высоту.

— Бр-р-р, ну и погодка, — Анри, поежившись, пихнул на место крышку, Мадлена приподняла подол, горестно вздохнула. Буров вспомнил, что нынче ничего не ел. А ведь залог хорошего настроения — регулярное питание. Голодный бабр страшнее пистолета.

— Вперед, здесь недалеко, — Лаура сориентировалась на местности и, отворачивая лицо от плотных, разящих наповал струи, вышла через готическую арку с грязного кишкообразного двора. Фонарь ее мигнул, задымился и погас. Фонари на улице тоже не горели. Однако Лаура шла уверенно, бодро, ботфорты ее с завидным оптимизмом шлепали по пузырящимся лужам. Неожиданно она остановилась, вгляделась в оскалившийся окнами фасад, и в голосе ее послышалась беспомощность:

— Нам сюда нельзя. Ни в коем случае. Лампадка не горит.

Ага, крокодил не ловится. Видимо, за них взялись вполне серьезно — конспиративная квартира была провалена, о чем свидетельствовал условный, понятный только Лауре знак. Еще слава тебе, господи, что предупредили.

— Тут поблизости заведение есть одно, гостиница “Серебряная башня”, — Анри глянул на Мадлену, жалкую, замерзшую, здорово напоминающую уличную кошку, шмыгнул носом и взял инициативу в свои руки. — Так, ничего особенного. Но накормят и напоят. Двинули?

Действительно, ничего особенного — дешевые номера для препровождения времени с не менее дешевыми девками. Однако едва зазвенело золото, как нашлись и здесь приличные паштеты, доброе вино, горячая вода и персиковое мыло. Одежда важных постояльцев была высушена и выглажена, обувь смазана гусиным жиром и заполнена каленой галькой. Их усадили на лучшие места и потчевали со всем отменнейшим радушием, какое только возможно купить за деньги. Однако несмотря на тепло, уют и изыски гастрономии, настроение у всех было не очень. Чувствовалась усталость.

— Пойду-ка я в постель. Спокойной ночи, — сказала Лаура после десерта, зевнула и с вызывающей многозначительностью взглянула на Бурова. — Надеюсь, князь, вы тоже недолго.

Сделала всем ручкой и отправилась к себе. На диво эффектная, в золоте волос, укутывающих ее плечи, словно пелерина.

— Мы, князь, наверное, тоже пойдем. Завтра рано вставать, — шевалье замялся, глянул на Мадлену, виновато улыбнулся Бурову. — Помните графа де Аруэ? Шерстяного короля? Так вот, он предложил мне ехать в Америку, к нему на ферму. Управляющим. Документы достал. Теперь мы законные супруги. — Он снова глянул на Мадлену, подмигнул ей: — Со странной, правда, фамилией — Кольт. Чисто американской. Корабль уходит из Гавра через пять дней. А надо еще собраться, вникнуть в азы дела, проследить за погрузкой племенных производителей. В общем, князь, давайте прощаться. — Шевалье поднялся, прерывисто вздохнул, на его глаза навернулись слезы. — Наверное, больше не увидимся. И у меня к вам просьба, князь. Могу ли я оставить у себя барабанный пистолет вашей конструкции? Пусть он хранится, как реликвия, в семействе Кольтов, напоминает внукам и сыновьям о русском князе Бурове. О вас…

— Конечно же, мой друг, конечно, — разрешил Буров и улыбнулся проницательно, аки библейский змей. — Он о себе еще напомнит. — Встал, крепко обнялся с шевалье, с Мадленой, поцеловал ей руку: — Спасибо, учительница первая моя…

Потом в задумчивости прикончил сладкое, минуту посидел, собираясь с мыслями, и направился к Лауре.

Лаура возлежала — томная, златовласая, в облаке духов. Князь в который уж раз поразился совершенству ее форм, снежной белизне атласной кожи. Буров снял халат, пристроился рядом и много говорить не стал, принялся действовать. Вот уж задал-то жару, потешил плоть, поимел и так, и эдак, и вдоль, и поперек. Доставил массу ощущений. И был совершенно прав — с женщиной в постели общение лучше начинать не на вербальном уровне, а на гормональном. Понимание гарантировано. Наконец вулкан временно иссяк, смолкли сладострастные стоны, движения замедлились. Проказник Эрот взял тайм-аут.

— Сегодня это было бесподобно, — констатировала Лаура, отдышалась и похлопала Бурова по бедру. — Ты меня, право, изумляешь. Чем дальше, тем лучше.

— Я рад, что тебе понравилось, — усмехнулся Буров и повернулся так, чтоб его больше не хлопали, как племенного бугая. — Может быть, ты в награду мне дашь противоядие?

Усмехался он не зря — решил-таки устроить Лауре проверку на вшивость. Интересно, стопроцентная сука или еще на что-то можно надеяться?

— Э, милый, неделя-то еще не прошла, — Лаура сразу же забыла про любовь и одним рывком уселась на постели. — Надеюсь, ты еще побудешь со мной завтра? Может быть, придется пострелять. А может, побегать. Без крепкой мужской руки мне никак.

Нет, пожалуй что безнадежно — сука еще та.

— Ладно, патронов у нас хватит, — Буров кивнул и изобразил собачью преданность. — Только нельзя ли поподробнее. А то все тайны, туман, недомолвки, неясности. Темно, как при солнечном затмении…

— А, ты уже что-то знаешь, — Лаура фыркнула, закусила губу, лицо ее выразило внутреннюю напряженность. — Ладно… Завтра, в день солнечного затмения, в полдень на Кладбище Невинных соберутся Бессмертные — Альберт Великий, Раймунд Луллий, кое-кто из розенкрейцеров, Никола Фламель. Все те, кто обладает эликсиром бессмертия. Встречаются они у подножия статуи Смерти <В средние века отношение к смерти было более чем прозаическое. На Кладбище Невинных черепа и кости были навалены в гробах, которые стояли в особых галереях и предназначались для всеобщего обозрения, являя собой пример тотального равенства. В галереях Пляска Смерти представляла себя во всех образах и позах. Обезьянья фигура ухмыляющейся Безносой увлекала за собой и Папу, и короля, и простолюдина, и шута. В общем, мементо мори. Апофеозом вернисажа была огромная статуя Смерти, созданная в XV веке.>, в древности на этом месте было святилище друидов…

— Что? — Буров, прервав ее, расхохотался, ласково погладил по роскошной ягодице. — Бессмертные? Альберт Великий? Никола Фламель? Дорогая, может, тебе поспать?

Получилось совсем естественно — Лаура среагировала.

— Смейся, смейся… Сейчас тебе будет не до смеха, — она вскочила с постели, босая, в чем мама родила, сделала круг по комнате и, несколько утихомирившись, присела у Бурова в ногах. — Мы ведь вскрыли могилу Фламеля <Н. Фламель был похоронен 22 марта 1418 года в часовне Сен-Клеман, что в приходе Сен-Жак-ла-Бушри. Могила не сохранилась, потому что часовню в 1797 году разрушили.>. Так вот, вместо черепа и костей мы нашли истлевшую дубовую чурку. Что, весело тебе? Давай, давай, смейся. Может быть, ты развеселишься еще больше, когда узнаешь, что мы нашли и могилу жены Фламеля, Пернеллы, которая была в курсе всех его дел. Недурная такая засыпка, с большим памятником в виде пирамиды <Жена Фламеля Пернелла умерла 11 ноября 1397 года и была похоронена на Кладбище Невинных.>. Только вот опять все та же история — никаких бренных останков, лишь изъеденный временем дуб. Вот и получается, что ни Фламель, ни его дражайшая половина умирать и не собирались. Как, наверное, и все те, кто обладает секретом бессмертия. Так что завтра они соберутся на месте древнего святилища, и у одного из них будет Ключ к тайне философского Камня, называемый Ребром Дракона. Вот это-то “ребро” нам и придется добыть.

Сказала как отрубила — добыть любой ценой.

— Не придется, — Буров встал, зевнул, сладко потянулся и достал из сумки коробочку, а из коробочки камушек на цепочке. Улыбнулся, взял свечу да и устроил цветомузыку по полной программе — с вращением огней, радужными сполохами, каббалистическими знаками и иудейской символикой. Потом убрал в коробочку кусочек гранита, аккуратненький такой, приготовленный заранее, положил футляр в кармашек сумки и повернулся к Лауре, притихшей, задумавшейся о чем-то и бледной, как привидение. — Ты, наверное, замерзла, дорогая? Пойдем-ка в постель.

Он напоминал в этот момент змея-искусителя, Геракла без листка, разудалого массовика вот с таким затейником…

— Значит, Ребро Дракона у нас… — Лаура наконец пошевелилась, взгляд ее сделался осмысленным, а в голосе послышалась решительность. — Ну и отлично. Завтра же и тронемся.

Так и сказала, стерва, — у нас.

— Тронемся, тронемся… — заверил Буров, положил ладонь ей на бедро и нежно, но напористо потянул в постель. — А сейчас баиньки, баиньки…

— Подожди, Василий, я серьезно, — Лаура вывернулась из его объятий, крепко, по-мужски, взяла за плечо. — Поехали со мной. В Италию. В Неаполь. К моему дяде, князю Раймондо.

Ишь ты, поди ж ты, как заговорила! А может, и небезнадежна? Не такая уж и стерва?

— В Италию? — Буров усмехнулся и снова положил ладонь, но уже не на упругое бедро — на лакомую, восхитительную на ощупь ягодицу. — В Неаполь, по делу? К дяде?

— Да, да, к моему дяде Раймондо, — Лаура прижалась к нему, обняла за шею, зашептала в ухо: — Его еще называют Итальянский дьявол <Речь идет о князе Раймондо Партенопе ди Сансеверо, личности таинственной, неоднозначной и до конца не понятой потомками и историками. Весьма влиятельный вельможа и блестящий аристократ, он посвятил свою жизнь не дворцовым интригам, а изучению магии, алхимии, философии и медицины. И достиг немалого. Достоверно известно, что он успешно лечил рак, изобрел химический состав обработки шелка, совершил решающий прорыв в производстве фарфора, а главное — постиг секрет превращения мрамора в пластичный и прозрачный материал. Так, статуя Христа в семейном склепе князя поражает воображение и кажется не высеченной из глыбы мрамора, а вылепленной из какого-то податливого материала и одетой в настоящий просвечивающий саван. Однако при всем при том князь прославился как изувер, чернокнижник и отъявленный вивисектор, проводящий опыты на людях. К слову сказать, гениального скульптора Санмартино, изваявшего статую Христа, он, повторяя пример нашего Иоанна-свет-Васильевича, лишил зрения.>. Нет ничего в природе, что бы не было ему по силам. Разве что Камень Мудрецов… Ну ничего, теперь, с Ребром Дракона…

Тело ее дрожало, глаза расшились, грудь бурно вздымалась от переполнявших душу чувств. Да, такая при своем дяде дьяволе, да еще владеющем Камнем Мудрецов, натворит делов.

— Не, не поеду, — Буров отстранился и спросил прямо: — Ну так что, мы идем в постель или продолжаем говорить о дяде?

Было совершенно ясно — не поедет. Ни за какие коврижки.

— Ну как знаешь, — Лаура передернула плечом и медленно пошла к постели, — было бы предложено. — Легла и, как в бреду, повторила, не разжимая зубов: — Как знаешь… Как знаешь…

Боль, скорбь, отчаяние — чего только не было в ее свистящем шепоте. Когда же дыхание Бурова сделалось глубоким и ритмичным, она встала, бесшумно оделась и вытащила из его сумки деревянный футляр. Криво усмехнулась и сунула его за корсет. Жестом триумфатора поправила прическу, надвинула шляпу пониже и на цыпочках пошла к двери. Остановил ее голос Бурова:

— Ай-яй-яй-яй-яй! Воровать тебя твой дядя научил?

Интонация была убийственная и разила наповал. Вот так, церемониться больше было нечего, как есть стерва, сука и тварь. Редкая.

— Лежать! — Лаура живо обернулась, выбросила вперед руку, и в полутьме сухо щелкнул пистолетный курок. — Не подходи! Вася, не подходи! Я не хочу тебя убивать! — Она вдруг всхлипнула, и пистолет в ее руке описал замысловатую восьмерку. — У моего ребенка должен быть отец. Живой. Слышишь ты, князь хренов?

Лязгнул язычок замка, со скрипом отворилась дверь, звуки шагов Лауры растаяли в коридоре. Настала тишина.

— Слышу я, слышу, — Буров встал, закрылся на все запоры, снова лег, устроился поудобнее. Словам Лауры он значения не придал — та еще актриса. Соврет — и глазом не моргнет. Плавали, знаем… Скоро он уже спал. Снились ему русские березы…

* * *

Зима пришла в Париж с обильным снегопадом. Она укрыла саваном Кладбище Невинных, нахлобучила шапки на черепа домов, бросила пушистые, не тающие ковры на булыжники улиц, переулков, площадей. Копыта верховых лошадей ступали без стука, кареты бесшумно оставляли длинный след. А потом снегопад прошел, небо просияло и грянули трескучие морозы. Да еще какие! Окна домов превратились в хрусталь, мельницы на окрестных реках встали, в зале окружного суда, вершащего правосудие, у секретаря и писцов замерзли чернила.

Однако пассажиры кареты, въехавшие в Париж с восточной стороны, морозов не боялись. Во-первых, потому, что родились на севере, а во-вторых, ввиду интенсивного и регулярного подогрева. Изнутри. Наливали до краев, с чувством принимали, крякали, закусывали, говорили за жизнь. Собственно, внятно разговаривать, да еще за жизнь, могли только двое. Третий путник сладко почивал, угнездив курносый нос в воротник бараньего теплейшего тулупа. Густо всхрапывая, чмокая губами и пуская счастливую слюну. Что ему снилось, один бог знает.

— Да, что-то хилый у нас толмач. Слаб в коленках, — косо глянул на него плечистый путешественник, устроившийся напротив, рыгнул, быстро перекрестил рот и пихнул локтем попутчика, кемарившего рядом. — Ты это, Ивашка, чего? Спать удумал? Давай, раб, наливай!

— Значит, раб, говоришь? — Ивашка качнулся, открыл глаза и дерзко приласкал плечистого локотком в ответ. — Я тебе покажу раба! Ты, Пал Евсеич, хоть и капитан-исправник, а сволочь. Так его сиятельству Петру Борисычу <Имеется в виду граф обер-камергер П.Б.Шереметев.>и будет доложено. В точности.

— Ну, будя, будя. Ты чего осерчал-то, Ваня? — Пал Евсеич потер бок, выругался и принялся наливать сам. — Шуткую я. Шуткую с утра. Мы не рабы, рабы не мы. Ну давай поцелуемся, что ли?


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17