Смилодон (№1) - Смилодон

— Меньше всего, дорогой доктор, нас интересует мнение академической общественности, — весело сказал Буров и твердо глянул эскулапу в глаза. — Можете оставить его себе, а нам отдайте твердую фракцию. Кстати, если чистую ртуть смешать с азотной кислотой, а затем добавить к этиловому спирту, также выпадет твердый осадок, мелкие бесцветные кристаллы. Не менее активные. Нас интересуют и они <Речь идет о гремучей ртути, мощном, как и бертолетова соль, инициирующем веществе.>.

— Как вы сказали? Ртуть, азотная кислота, спиритус вини? — Бертолли побледнел, на его выпуклом, шишковатом лбу выступили капли пота. — И мелкие белые кристаллы? Не менее активные? О Мадонна! Хорошо, к завтрашнему дню у вас будут залежи мелких белых кристаллов, не менее активных, чем соли мурия.

Хриплый, сразу севший голос его дрожал, быстрые глаза восторженно блестели. Господи, никак фортуна, эта избалованная девка, наконец-то одарила его своим вниманием? Похоже, судьба дает ему счастливый шанс, и он, Клод-Луи Бертолли, его не упустит. Обеими руками схватит за хвост синюю птицу удачи. Добьется своего. Всеми правдами и неправдами. Сполна получит то, чего достоин <К.Л.Бертолли действительно добился многого — стал графом, академиком, пэром Франции. Однако все дело в том, какой ценой. Например, когда вставал вопрос о жизни и смерти Лавуазье, Бертолли даже пальцем не шевельнул, чтобы спасти собрата по искусству, и тот был доблестно гильотинирован.>. Значит, ртуть, азотная кислота и спиритус вини?..

— Не прекращаю восхищаться вами, князь! — задумчиво промолвил шевалье, когда они попрощались с лейб-медиком и выбрались из-под земли на воздух. — Такой фонтан знаний, умений. Кто вы? Откуда? Я начинаю верить во второе пришествие…

Прозвучало это примерно так: умен? Проверить национальность!

— Ага, явление Христа народу, так и быть, друг мой, нынче ночью отпущу вам грехи. Тем более что мы, вроде, собирались в бордель, — пообещал Буров, замолчал, дабы усилить эффект сказанного, но, глянув на карету, дожидающуюся у входа, наплевал на паузу. — А вот и чудо господне! Не так уж наша рыжая знакомая и погорячилась. Вот кто вызывает неподдельное удивление…

Действительно, с Бернаром, с этим чудовищем, разнузданным развратником, произошла разительная перемена. Добрый, сытый, сполна вкусивший от щедрот шерстяного короля, он сидел на козлах и читал фундаментальный труд Макиавелли “Государь” <Никколо Макиавелли (1469-1527) — итальянский политический деятель, мыслитель, историк. Считал, что для достижения целей все средства хороши. Книгу “Государь” очень любил читать Сталин.>. Бегло шелестел страницами, вдумчиво морщил лоб и, ухмыляясь, крошил непоседливым воробушкам сладкую булочку-бриошь. Ах, какая идиллия!

Буров, придержав в кармане склянку с бертолеткой, влез в карету, сел, посмотрел на шевалье, даже не пытающегося сдержать зевок.

— Что, устали, мой друг? Еще немного, еще чуть-чуть. Нам нужен грамотный ружейный мастер. А лучше — несколько. Работы им хватит…

— Господи, князь, может, завтра, а? — взмолился шевалье, однако, встретив взгляд Бурова, сник и обреченно развалился на подушках. — Ладно, будут вам мастера. Будут. Целый квартал. Эй, поехали! На улицу Мортельери!

Бернар бережно закрыл свой источник знаний, положил его под зад, видимо, чтоб не расплескать ни капли, и лихо направил экипаж на правый берег Сены. В длинный, изгибающийся дугой квартал, напоминающий кишку. Здесь пахло солью, кожами, гниющими останками животных, дубильными и красильными растворами, чернильными орешками, протравами, мездрой, золой, жженым волосом и известью. А еще — раздуваемыми горнами, скворчащим, испаряющимся маслом, светящейся, бьющей в фартуки окалиной, крепким потом насилующих наковальни людей, железом, углем, формовочной землей. Не удивительно — одну половину квартала занимали кожевенники, другую — кузнецы-оружейники. Места хватало всем.

— Ну, здесь, конечно, не у Буте <Известный мастер, директор королевского ружейного завода в Версале.>, — Анри со вздохом вылез из кареты, потянул носом воздух, сплюнул. — Но мастера не хуже, с личными клеймами. Заглянем-ка вот сюда, я знаю хозяина. Как его зовут-то?.. Он еще маркизу делал парадное охотничье ружье. Постарался, сногсшибательная инкрустация. А, вспомнил — Просперо. Мастер ружейных стволов. На его клейме полумесяц и шестиконечная звезда.

Оружейник Просперо оказался совсем не таким, как в сказке про трех Толстяков, — он был жилистый, хитрый, желчный и жадный.

— А, барабанная туринская винтовка, как же, как же, — посмотрел он на чертеж, потом на Бурова, затем снова на бумагу, — с укороченным стволом и обрезанным прикладом. Интересно, очень интересно. А хотелось бы мне знать, куда вы думаете сыпать порох? Что, не мое дело? Очень хорошо, я вас правильно понял, не мое дело. Мое дело — укоротить ствол и обрезать приклад. Обрежем в лучшем виде. Через месяц.

— Через два дня, — поправил его Буров и тряхнул мошной. — Я вас очень прошу.

Выгрузил задаток на чертеж, многозначительно улыбнулся и вместе с шевалье отправился к следующему умельцу. Ему Буров заказал сотню маленьких металлических стаканчиков странного и непонятного устройства. С отверстием в центре донышка, чуть выступающего краями за линию стенок. Сто латунных, спроектированных по всей науке гильз с полным набором аксессуаров: с гнездом под капсюль, с наковаленкой для разбития оного и затравочными отверстиями, по которым пламя достигает пороха. Шик, блеск, красота, цилиндрическая основа унитарного патрона. А чтобы было не только красиво, но еще и огнестрельно. Буров заказал у третьего мастера латунные колпачки — запрессовывать ударный состав в капсюли он намеревался сам.

В общем, домой прибыли к обеду, невыспавшиеся, усталые, голодные. Не то чтобы с победой, но с чувством до конца выполненного долга.

— Господа, рапорт о проделанной работе я жду к ужину, — маркиз был сух, официален и пасмурен. — В трех экземплярах. Пока можете идти отдыхать.

Несмотря на бархатный камзол, вычурно обшитый золотом, шелковые панталоны и чулки, он напоминал непохмеленного старослужащего фельдфебеля.

Ладно, пошли, как их сиятельство приказали, отдыхать, правда, не сразу, а после обеденного марафона. “Хорошо-то как, Маша”, — Буров влез вначале в чан с водой, затем в шелковое просторное бельишко и только приготовился рухнуть в постель, как в дверь постучали. Нет, блин, не Маша — Лаура. “О, боги, нет мне покоя”, — посетовал Буров на судьбу, однако же ноблеcc оближ — изобразил всем телом радость, мужскую, плотоядную, не терпящую отлагательства.

— А, наследница клана Борджиа? Очень, очень кстати. Я как раз укладываюсь…

Вот так, пусть знает, за кого ее здесь держат. Хотя, честно говоря, выглядит она, как королева. Нет, скорее, как богиня. Эти плечи, эта шея…

— Вот зашла тебя проведать, — как-то совсем обыденно сказала Лаура и сразу превратилась из надменной дамы в простую бабу, которой плохо. — Соскучилась. Наверное, дура.

Если сыграла, то мастерски, на тонких струнах, без малейшего намека на фальшь. Так что Буров совершенно искренне обнял ее и захотел утешить со всей силой мужского разумения. Однако Лаура отстранилась.

— Нет, Вася, нет, — она поправила воланы на груди, прерывисто вздохнула. — Не сейчас. — Облизнула губы, зачем-то обернулась и прошептала Бурову в ухо: — Будь осторожен. Не верь никому. Помнишь того, на дыбе, с крестом? Так вот, сегодня ночью его зарезали у нас в подвале. Причем посторонних в доме не было и быть не могло!

Не совладав с собой, она поцеловала Бурова, отпрянула и пошла к дверям. Ее белоснежные, оттененные пожаром волос плечи были и впрямь божественны. И что это Бурову так везет на рыжих баб?..

Музы, шлюхи, змеи и человек в черной маске

— Итак, господа, прошли уже сутки, — маркиз извлек массивные, с хорошую луковицу, часы, со звоном отщелкнул крышечку. Глянул, помрачнел и ударил ладонью по столу. — А результатов нет! Результаты-то отсутствуют, господа!

Дело происходило вечером, под землей, в кабинете у хозяина дома. Весело потрескивало в камине, свечи перемигивались в зеркалах, однако в целом атмосфера была неспокойной, нервной, грозовой. В воздухе, казалось, пахло не испанским табаком, а французским, от Лавуазье, порохом. Невыспавшиеся Буров и Анри зевали, Лаура молча курила трубку и, не отрываясь, смотрела на болт. Вернее, на его наконечник, выполненный в виде длинной, испещренной бороздками иглы. Стоило только окунуть его в блюдечко, как мирно лакавший молоко котенок сдох. Вот уж воистину игла, чтобы шить саваны!

— Побольше инициативы, господа, поактивнее, прошу вас, — маркиз тоже закурил, с шумом выпустил струю ароматного жасминового дыма. — Обращайте на себя внимание, суйте всюду свой нос, устройте, наконец, скандал, черт побери, дебош, так ее растак, драку… Только спугните Скапена. Вам понятно, господа? Вопросы?

Буров вежливо кивал, слушал молча — ему уже давно было все понятно. Кто здесь за ловца, кто за живца, кто за козла отпущения. Шпионские реалии жизни — одни подставляют задницу, Другие голову, третьи — грудь под ордена. Се ля ви.

Наконец инструктаж закончился. Было приказано податься к музам, причем не пред печальные очи Мельпомены <В древнегреческой мифологии муза трагедии, одна из девяти в свите Аполлона.>, а в виду премьерного дня в Комеди Итальен — в объятья развеселой Талии <Древнегреческая муза комедии.>, вечно беременной от многоликого Момуса <Древнегреческий бог смеха.>.

Дальше все покатилось по проторенной колее — Бернар был хмур, орловские рысаки подкованы, английские рессоры могучи и скрипучи. Снова полетели, как на крыльях. Однако, не доезжая улицы Моконсиль, ход экипажа замедлился — слишком уж много было желающих успеть без опоздания на премьеру. Форейторы хлестали лошадей, кареты притирались бортами, заносчивые, все в мыле, кучера выкрикивали имена хозяев:

— Граф Мари Жозеф де Кампан!

— Маркиз Антуан д'Авир, граф Больц!

— Кавалер орденов Святого Духа и Святого Людовика <Орден Святого Духа давался только самым знатным вельможам. Знаком его была синяя лента. Орден Святого Людовика был утвержден в память о короле Людовике X (1215-1270), причисленном католической церковью к лику святых. Знак его представлял собой золотой мальтийский крест и давался за боевые заслуги военным, прослужившим не менее двадцати восьми лет. Орден носили на красной ленте с девизом: “Награда военному мужеству”.>бригадный генерал армии короля герцог де Полиньяк-старший! Дорогу! Дорогу! Дорогу!

Бернар правил молча. Не разговоры разговаривал — работал кнутом. Мастерски хлестал с оттяжкой всех встречных-поперечных. И форейторов маркиза д'Авира, и кучера графа де Кампана, и лошадей герцога де Полиньяка. Еще слава тебе господи, что сам бригадный генерал сидел в карете, не высовываясь.

Однако, как ни старались, опоздали, представление уже началось. Сразу же попрощавшись мысленно с амфитеатром, впихнулись в фойе, чудом урвали контрамарки и, следуя за тощим, со свечой, служителем в ливрее, поспешили в зал. Под благостно распростертые крылья муз, щедро осеняющие всех истинных ценителей таинств лучезарного Аполлона. Вошли, привыкли к полумраку. О господи! Какой Аполлон, какие Музы… Зал, где играли, был узок, переполнен и, несмотря на первый акт, утопал в табачном дыму. Молодежь в партере улюлюкала, сталкивалась ножнами, шумела, в ложах, где уже со второго яруса не зажигали свечи, слышались пыхтенье, шепот, чмоканье поцелуйчиков, женский завлекательный смех. В толчее у самой сцены вились ужами какие-то личности, наглые, пронырливые, не вступающие в разговоры, и не трудно было понять, что привлекает их не высокое искусство, а табакерки и часы почитателей оного. Суетно, накурено и грешно было в обители Аполлона.

— А вы знаете, граф, — говорили в толпе, — у новенькой-то, как ее… мадемуазель Фламинии кривые ноги. Ну да, откровенно кривые. Как лапы у моей ангорской кошки.

— Какие пустяки, шер ами, не обращайте внимания, — весело усмехались в ответ. — Ноги — это первое, что нужно отбрасывать в стороны, чтобы почувствовать всю прелесть женщины. А она очаровательна, эта мадемуазель Фламиния, весьма, весьма прелестна, уверяю вас. Кстати, вы слышали, у Сильвии, оказывается, есть любовник. Об этом прознал муж и так зверски ее избил, что третьего дня она выкинула двойню. От другого любовника. А вот у мадемуазель Пелесье…

Так и не дослушав, что там такого особенного у мадемуазель Пелесье, Буров и шевалье стали ввинчиваться в толпу. Активно работая локтями и плечами, привлекая к себе внимание. Как их превосходительство маркиз приказали. Некоторым это очень не понравилось. Кое-кто даже стукнул гардом о металлические устья ножен, как бы давая знать — не забывайтесь, сударь, так вас растак. А то нас рассудят шпаги.

Ах, шпаги, шпаги. Благородные клинки правящего сословия. Гибкие, тонко звенящие, протыкающие человека в умелых руках, словно бабочку коллекционная булавка, — насквозь. Сколько же их в Париже. Длинных, хорошо заточенных, смертельно опасных. А ведь грозил же в свое время жезлом королевский пристав, громко читая знаменитый эдикт <Имеется в виду эдикт от 13 августа 1756 года: “Не должно носить дворянам шпаг длиннее 33 дюймов и с остриями не иначе как в виде козьей ножки”.>. Зря грозил. Что касаемо дворянской чести, тут и король не указ. А за поругание оной полагается не козьей ножкой — сверкающей остро заточенной сталью. Только тронь — вжик-вжик, и уноси готовенького.

Однако сколько ни дерзили Буров и шевалье, сколько ни работали плечами и локтями, что-то больше никто гардом о ножны не стучал. Даже слова противного не было слышно. Лишь тревожный шепот висел над толпой:

— Господа, это же младший Сальмоньяк. Да, да, тот самый. Т-с-с… А с ним вроде бы старший брат. Вернулся инкогнито из ссылки. Говорят, ни за что ни про что убил четверых. Да, да, под плохое настроение, в трактире, кухонным ножом. Ну и рожа. Ну и плечи…

В общем, без особых сложностей Буров и шевалье проследовали к сцене и стали наслаждаться изысками Талии. Давали какой-то очередной шедевр неиссякаемого Гольдони <Карло Гольдони (1707-1793) — итальянский драматург, создатель национальной комедии. Написал “Слугу двух господ”, а всего 267 пьес.>. Декорации изображали гостиную, пронырливая горничная — воинственную искушенность, хозяин дома — убийственное чувство юмора, его супруга — невиданную добродетель. Ремарки были чудо как хороши, игра актеров просто превосходная, рога злокозненного хозяина дома раскидисты и ветвисты. В антракте Буров и шевалье снова взялись за свое — приставали к дамам, задирали кавалеров, заказывали драку. Лихо гнули свою кривую линию, грудью перли на рожон.

Увы. Дамы многообещающе хихикали, строили глазки, кавалеры трусили, заискивающе улыбались, обращали все в шутку и приглашали — нет, не в Булонский лес на честный бой, — на чашку кофе, по-простецки, по-соседски. Что делать, шевалье Анри де Сальмоньяка в парижском высшем обществе знали хорошо. А полных идиотов там вроде бы не было.

Во втором акте стало еще хуже. Страсти в партере накалились до предела, и на Бурова с шевалье никто не обращал внимания. Одни скандировали изо всех сил:

— Браво, Фламиния, браво! Брависсимо! Брависсимо! Брависсимо!

Другие тоже орали до посинения:

— Заткнитесь вы, канальи! Ваша Фламиния похожа на жабу! На жабу! На жабу! На жабу!

А когда фанаты Фламинии устроили ей бурную пятнадцатиминутную овацию, дело в партере чуть не дошло до шпаг. Публика в амфитеатре улюлюкала, пламя лампионов мерцало, бегающее вовсю по карманам ворье истово молилось своему богу. Мадемуазель Фламиния кланялась, прижимала ладони к груди, с чувством благодарности посылала в зал пламенные воздушные поцелуи. Бардак был полный. Такой, что даже два усатых, привычных ко всему сержанта из театральной полиции высунулись из своей комнаты, переглянувшись, закурили трубочки да и снова убрались коротать время за бутылочкой бургундского. Да, что-то разгулялись нынче, разгалделись эти короткоштанники. Аристократия, так ее… Сволочи, потаскухи и похабники.

Вскоре общение с прекрасным сделалось невыносимым. Не дожидаясь финала, Буров и шевалье вывинтились из толпы, выбрались на воздух и облегченно, хоть и с некоторой обеспокоенностью, вздохнули — как там у Бернара? Штормит? Только волновались они зря. Карета стояла неподвижно, на ровном киле, орловские рысаки напоминали овечек, а сам Бернар сидел на козлах под уличным фонарем и с увлечением листал свою любимую книгу. Правда, узнать его было нелегко. На нем был щегольской, вычурно украшенный камзол, модная шляпа с невиданным плюмажем и сногсшибательная парчовая перевязь с богатой, инкрустированной перламутром шпагой. Когда успел? На его фоне Буров и шевалье выглядели бледно. И это невзирая на свежий, наискось через весь лоб след. Кровоточащий от чего-то колюще-режущего.

— Ладно, что ни делается, все к лучшему, — мрачно заметил шевалье, залез в карету и плюхнулся на атлас подушек. — Если судить по плюмажу, то у нас за кучера виконт, не меньше. Так что теперь мы уж точно одолеем Скапена. Его разорвет от хохота.

Но чувствовалось, что ему самому было не до смеха. Да и Бурову после похода в театр было как-то не по себе.

— Куда мы дальше? — спросил он автоматически, никуда особо не желая. — Ночь на дворе.

На самом деле ему хотелось, чтобы побыстрее настало утро. Интересно, получил Бертолли гремучую ртуть? И если да, то сколько?

— Не вижу ничего дурного в том, чтобы из одного бардака поехать в другой, — пожал плечами шевалье, криво усмехнулся и криком распугал окрестных кошек: — Эй, там, на козлах! Ваша светлость, извольте в “Трюм”!

Бернар изволил, — с ветерком, поскольку дорога была ему хорошо знакома.

Выглядел веселый дом на первый взгляд невесело — мрачный фасад, стрельчатые окна, дубовая, почерневшая дверь. Однако, как говорится, не верь глазам своим. Стоило Бурову и шевалье войти внутрь, как их сразу же окружила атмосфера бесшабашности, какой-то исступленной вседозволенности, вакхического, безграничного восторга. Фривольно наяривала музычка, разгуливали женщины в дезабилье <Пограничное состояние между откровенностью в одежде и тотальным отсутствием оной.>, на стенах, пестреющих эстампами, сплетались в неистовых объятьях пары. Да что там стены, да что там эстампы… Какой-то кавалер прямо в зале, ничуть не утруждая себя мыслью об уединении, служил чреслолюбивому Эросу со всей силой мужского естества. Не замечая ни съехавшего парика, ни полуспущенных штанов, ни отстегнувшейся подвязки с золоченой пряжкой. Во всем мире сейчас для него существовала лишь пышногрудая брюнетка, страстно галопирующая на его голых бедрах…

— А, это вы, мой друг, — sous-maitresse <Помощница хозяйки борделя.>улыбнулась шевалье, словно доброму знакомому, и кокетливо погрозила пальцем. — Надеюсь, вы больше никого не будете выкидывать из окон? Пребывайте в мире, господа, бросайте лучше палки. Сударь, вы согласны со мной? — Она оценивающе прищурилась на Бурова и завлекающе, словно приказчик в лавке, повела наманикюренной рукой. — Выбирайте, господа, у нас девочки на любой вкус. Мальчики, впрочем, тоже. Ну а если вас интересуют куропатки <Имеется в виду старинное французское извращение — совокупление с куропаткой. В самый ответственный момент птице медленно перерезается горло, и ее судорожные конвульсии, по словам посвященных, оставляют неописуемые, неизгладимые ощущения.>…

— Исключительно в жареном виде, — ответили хором Буров и шевалье, велели подать шоколада с ванилью, уселись в кресла и начали осматриваться.

Девочки, что и говорить, были хороши. В многочисленных зеркалах отражались округлые колени, высокие бюсты, аппетитные бедра, округлые ягодицы, волнующие, великолепные, лишь чисто символически прикрытые просвечивающим газом. А чувственные, накрашенные ярко губы, умело подведенные глаза, изящные, выщипанные в ниточку или наоборот густо очерченные брови! Рафаэлевские мадонны, египетские Клеопатры, Клотильды и Артемиды нового Иерусалима. Все типы женской красоты, таинственной и неуловимой — были бы деньги.

Деньги у Бурова и шевалье были. Один выбрал турчаночку одалиску — в чалме, прозрачных шальварах и с высокой грудью, прикрытой лишь отчасти бронзовыми пиалами. Другой — манерную красотку с глубоким декольте, на крохотном панье которой был натянут просвечивающий муслин. Быстро допили шоколад, взяли дам под ручки и, облизываясь, пошли наверх, в обитель наслаждений. Собственно, как в обитель — в длинный, оклеенный штофными обоями коридор, по обеим сторонам которого располагались номера. Антураж здесь был все тот же — полумрак, вощеные полы, похабель эстампов и гравюр на стенах. Впрочем, нет, кое-где стояли фикусы в махагониевых <Из красного дерева.>бочках, да у двери на лестницу морщил лоб развратник Нерон, мраморный, без рук, без ног, на деревянной подставочке. Видимо, горевал, что не хватает самого главного. И это в таком-то месте.

— Господа, а не пойти ли нам всем вместе ко мне? — сально улыбнувшись, предложила одалиска и подмигнула красотке в декольте. — Главное ведь в постели это хорошая компания. Мы бы вам с Клотильдой такое показали…

Ну да, за дополнительную плату. Старая, древняя, как мир, уловка проституток — работа в паре. Чем больше клиент смотрит, тем он дольше хочет и, следовательно, лучше платит. С проверенной товаркой так можно выставить его из денег…

— А почему бы и нет, — усмехнулся шевалье, переглянувшись с Буровым, — как дама скажет.

Все правильно. Это с любимой женщиной нужно уединяться, прятать сокровенное, избегать чужих, разрушающих счастье взглядов. А тут… Хождение по бабам, справление нужды. И по большому счету абсолютно все равно — что в одиночку, что в компании, что хором. Хватило бы денег и “английских плащей”.

— Не пожалеете, господа, — дежурно обрадовалась Клотильда. — Мы с Анжелью прокатим вас на дилижансе. Малой скоростью в обе стороны.

Она не договорила. Где-то неподалеку раздался крик, послышалась витиеватая, Ниагарой, ругань, резко, так, что содрогнулись стены, выстрелила дверь. Фикусы взволнованно качнули листьями, Нерон сильней наморщил лоб, а из-за изгиба коридора показалась женщина, растрепанная, босиком, в чем мама родила. Словно загнанная лань, она спасалась бегством от человека без штанов. Впрочем, недостаточно стремительно. Мгновение — и беспорточный догнал ее, повалил, оседлал и принялся кормить пощечинами. Лицо его было бледно, глаза горели, словно в бреду, он монотонно повторял:

— Тварь! Тварь! Тварь! Мерзкая, жалкая тварь!

— Эй, приятель, а нельзя ли полегче, — шевалье нахмурился и взялся непроизвольно за шпагу. — Это ведь все-таки женщина.

— Это женщина? Эта мерзкая, капризная, не способная удовлетворить мужчину тварь — женщина? — Беспорточный замер, внимательно, как бы увидев впервые, уставился на свою жертву и вдруг расхохотался: — Не смешите меня, сударь. Вы положительно ни черта собачьего не понимаете в любви. Да, да, ни черта собачьего. — Он перестал смеяться, закашлялся, и лицо его снова стало злым. — Великий Марциал <Римский поэт.>грозил жене разводом за неприятие сношений через анус. Обратите внимание — жене. А тут, — он засопел, выругался и снова приласкал ладонью рыдающую жертву, — шлюха! Грязная бордельная шлюха! Подлая, вонючая тварь, не согласившаяся удовлетворить желания графа Габриэля-Оноре Рикетти Мирабо, литератора <Сущая правда. За время нахождения в тюрьме неунывающий граф написал книгу “Эротика”, содержания зловещего и похабного.>с божьего соизволения.

— Значит, граф Мирабо? Литератор? — разом разъярился Буров, взял беспорточного на болевой, резко поднял на цыпочки и с силой вдавил лицом в стену. — Сейчас будет тебе литература.

Великая французская революция ему совершенно разонравилась.

А между тем на шум и гам начал собираться народ. Однако ввиду ночного, да еще оплаченного времени, без энтузиазма и столпотворения. Высунулись из дверей пара-тройка девиц, вышел, постоял и сгинул толстый кавалер в белье, молча подтянулась, оценивая ситуацию, хмурая и сосредоточенная sous-maitresse. С собой она привела вышибалу-циклопа и огромную закорсеченную бабу в панталонах до колен.

— Это черт знает что такое! Не приличный дом, а какой-то притон. Завтра же об этом будет знать герцог Орлеанский, — присмиревший было Мирабо воодушевился, попытался взять Бурова на голос, однако тот чуть усилил хватку, и граф сразу же ушел от темы. — Уй! Ай! Ой!

Переступая на цыпочках, он вихлял нехилым задом и являл собой зрелище донельзя трагикомическое.

— Понятно, — sous-maitresse оценила ситуацию и принялась действовать жестко и решительно. — А ну-ка, девочки, убрались в номера. Чтобы ни одной скважины я в коридоре не видела. Живо, живо, живо! Жоржета, хорош реветь, вставай вымой рожу. Жан-Пьер, давай вниз, на дверь, никого не пускай. А ты, Луиза, займись господином графом. Благодарю вас, сударь, можете отпустить его.

Слово sous-maitresse здесь значило много. Вышибала-циклоп кинулся к лестнице, противница Содома поднялась, защелкали, будто стреляя, язычки замков.

— Ну, мы пойдем пока греть постельку, не задерживайтесь, господа, — сказали Клотильда и Анжель, сделали короткий спурт и стремительно исчезли за дверью. Настала тишина, нарушаемая лишь дыханием графа, хриплым и прерывистым, но одновременно нетерпеливым и выжидающим.

— Значит, ты опять за свое, маленький грязный засранец! — баба в панталонах подошла к нему, ласково, словно нашкодившего ребенка, взяла за воротник и с плотоядной улыбкой потянула за собой. — Ну-ка, пойдем, мамочка отшлепает тебя, как следует. А еще у мамочки есть для тебя игрушка. Твоя любимая. Большой, деревянный, обтянутый бычьей кожей годмише <Искусственный член>. Сейчас мамочка достанет его, смажет, как следует, маслицем и вволю поиграет со своим маленьким вонючим засранцем…

Ее голос, манеры и выражение лица не обещали графу ничего хорошего. Тем не менее он вздохнул, потупился и с какой-то обреченностью двинулся за ней в недра борделя. Загудели вощеные полы под ногами бабищи, хлопнула дубовая дверь на лестнице, вскрикнул, словно укушенный за нежное место, граф. А впрочем, почему “словно”?..

— Слава тебе, господи, — sous-maitresse, истово перекрестилась и за неимением иконы посмотрела на эстамп. — Как же мне надоел этот болтливый бугр <Содомит, извращенец.>! Надеюсь, после Луизы он придет в себя не скоро. Прямо камень с души. Еще раз благодарю вас, господа.

На эстампе был изображен в ярких красках кавалер, с чувством ублажающий разом полдюжины дам <При посредстве пениса, языка, обеих рук и больших пальцев ног. Довольно избитый сюжетец.>.

— Конечно, Луиза — дама серьезная, — счастливо улыбнулся Буров, кашлянул многозначительно и посмотрел на шевалье. — А не пора ли нам, мой друг? Девочки уж, верно, заждались.

Ну да, постель нагрета, дилижанс наготове.

— О, я не смею вас больше задерживать, господа, — спохватилась sous-maitresse. — Этот похотливый шут, право, не стоит вашего времени. Счастливо повеселиться.

Однако повеселиться, и уж тем более счастливо, ни Бурову, ни шевалье не довелось. Только sous-maitresse сделала книксен и хотела откланяться, как послышался душераздирающий, леденящий душу вопль. Кричали совсем рядом, в комнате Клотильды.

— О, боги, за что! — sous-maitresse, бросившись по коридору, рывком открыла красную, украшенную сердечком дверь. — Ну что там у вас? Заткнитесь вы, скважины!

Голос ее вдруг прервался, несколько мгновений она хранила молчание, а потом сама заверещала, как свинья, которую режут без сноровки, тупым ножом.

— Что это с ней? — удивился Буров. — А с виду такая рассудительная особа…

— Может, дилижанс увидела? — пожал плечами шевалье. — Не будем гадать, пойдем посмотрим.

Переживала sous-maitresse не зря. В полумраке будуара раскинулись два тела, женских, очень недурных. Клотильда выставляла напоказ молочную округлость ягодиц, узкие, янтарно-желтые пятки, пленительные изгибы бедер. Когда же вошедшие взглянули на Анжель, лежавшую на спине, то остолбенели от ужаса — на ее груди извивалась змея! Тварь, тихо зашипев, подняла плоскую голову, двигаясь с убийственным изяществом, разомкнула кольца и волнообразно устремилась — нет, не наутек — к людям. Догадаться зачем, было несложно. “Что же это за порода? Вроде не эфа <Эфа одна из немногих змей, атакующих человека.>”, — Буров взялся было за шпагу, но где ему было тягаться с шевалье — свистнула отточенная сталь, с легкостью описала полукруг, превратилась в разящую молнию. Sous-maitresse в ужасе уставилась на яркую, вытянувшуюся безвольно ленту. Та была не такая уж и длинная — пару локтей, не более.

— Осторожней, мой друг, — Буров тоже вытащил шпагу, быстро сделал резкий, упреждающий жест. — Змеи умирают трудно.

Знал, что говорил. Как-то на его глазах на треть раздавленная гадина укусила человека. Насмерть, через армейский сапог. Попала, стерва, точно в кровеносное русло.

— Ну, значит, этой здорово повезло, — хмуро усмехнулся шевалье и, не скрывая отвращения, тронул рептилию испачканным кровью клинком. — Пусть спасибо скажет.

От легкого движения шпаги змея распалась на половинки. Продольные. Она была рассечена от носа до хвоста. Вот это да! Это тебе не свечки кромсать в приятной компании <Один из тестов, свидетельствующих о мастерстве и глазомере фехтовальщика. Свеча в канделябре рассекается на две, а лучше на четыре части и должна распасться лишь от удара ногой в пол.>.

Однако не время было восторгаться виртуозным мастерством шевалье. “Дилижанс, блин”, — Буров посмотрел на Клотильду и Анжель, коротко вздохнул и, сдернув со стола скатерть, начал запаковывать в саван останки рептилии.

— Будем вызывать полицию?

В его вопросе слышался ответ.

— Ну вот еще, — встрепенулась sous-maitresse, дернула плечом, покусала губу. — Без легавых обойдемся. Все одно мертвым не поможешь, а живым к чему неприятности? Иначе полагать может только полный идиот.

Она уже успела справиться с собой. Что поделаешь, се ля ви. Минуты слабости бывают у всех.

— Мы не идиоты, — заверил sous-maitresse Буров и как бы в подтверждение сказанного веско забренчал луидорами: — Вот за шоколад. Вот за скатерть. Вот девочкам на похороны.