Капитан Риддел часто отправлял в Мельничный переулок то дичь, то рыбу, а миссис Дэнлоп просто посылала ко дню рождения кого-нибудь из ребят пять фунтов стерлингов. Эти подарки не обижали Бернса, он сам, когда мог, был щедр к друзьям — сколько вкусных деревенских посылок получали когда-то из Эллисленда и Питер Хилл, и Смелли, и органист Кларк! Не обиделся он и когда Томсон после выхода первого тома своего «Собрания» прислал Джин красивую шаль, однако с большой неохотой принял от того же Томсона какие-то пустячные деньги и решительно просил издателя «никогда не обижать его» такими подарками.

Ему очень хотелось отослать назад и эти деньги, но он так задолжал за квартиру, что пришлось проглотить гордость и расплатиться с хозяином.

А в середине зимы его обидели, и больно обидели, лучшие его друзья — капитан Риддел, его жена и, что было тяжелее всего, Мария Риддел.

Для Бернса Мария была в эту зиму единственным утешением. Он впервые понял, что значит дружба с женщиной очень умной, очень живой, много пережившей в свои двадцать лет, но сохранившей ребяческую веселость и простоту. Женщины не любили Марию: она слишком «вольно» держала себя в обществе, носила слишком открытые платья, слишком громко смеялась в театре, не считалась ни с какими светскими условностями. Ее муж почти не бывал дома, а когда бывал — пил запоем.

Бернс неизменно сопровождает Марию в театр, иногда злясь, что вокруг нее вертится слишком много молодых офицеров: «Только я подошел к дверям вашей ложи и сразу увидел одного из этих красномундирных щенков, который, как дракон, охранял Плоды Гесперид[24]», — пишет он в записке. Очевидно, Мария после этого обещала никого больше в ложу вместе с Бернсом не приглашать, и он ей отвечает: «На таких условиях и при такой капитуляции я согласен, чтобы моя некрасивая, обветренная, деревенская физиономия стала предметом украшения вашей ложи во вторник».

Он показывает Марии все свои стихи, он читает ее дневник, он подолгу говорит с ней о политике.

...Как случилось, что на одном из званых вечеров мужчины подпоили Бернса почти что до потери сознания? Как вышло, что по их наущению он согласился разыграть «похищение сабинянок» и его первого втолкнули в гостиную, где он схватил в объятия одну из дам и расцеловал на глазах у всех?

Этого никто не знает, и биографы Бернса всякий по-своему толкуют «ссору с Ридделами», изображая «жертвой» Бернса то жену капитана чопорную Элизабет, то Марию Риддел, то неизвестную «миссис Икс» — хозяйку дома, где якобы произошел скандал.

Две недели после скандала Бернс ждал, что Мария снова позовет его, снова будет с ним по-прежнему откровенна и мила.

Но она молчит.

Он возвращает ей дневники: «Прочел с удовольствием и продолжал бы высказывать вам свои критические соображения, но, кажется, критик настолько потерял ваше уважение, что его указания теперь лишены всякой ценности. Если справедливо, что „обидеть может только сердце“, — я пред вами безвинен...»

Никакого ответа на письмо нет. Более того — Мария говорит о нем с насмешкой, Мария его презирает.

Отныне он ни одной женщине не будет верить. Он пишет мрачное письмо Каннингему, он жалуется, что ему плохо, тошно, одиноко.

Он старается уйти в работу, предлагает Грэйму «рационализировать» распределение обязанностей в таможенном управлении и для экономии упразднить один отдел. Он рекомендует ему двух сослуживцев, которым можно поручить более сложные участки, — словом, всерьез занимается скучными служебными делами.

В свободное время он усердно собирает песни, переделывает их, посылает Джонсону для пятого тома «Музыкального музея» сорок одну песню.

Пришла весна, и ему, как всегда, стало легче.

«Слава небу, мое настроение подымается с наступающей весной, — сообщает он Каннингему. — Теперь я самым серьезным образом займусь песнями для Томсона».

Работать, заботиться о семье, писать песни — больше он ничего не хочет, больше он ни о чем думать не желает.

У него есть верные друзья — Джон Сайм, Каннингем, доктор Максвелл, который обеспокоен его здоровьем и прописывает ему бесконечные лекарства. У него есть Джин — всегда терпеливая, добрая, любящая Джин. И наконец, у него растут чудесные ребята: Бобби — гордость своего учителя, Фрэнк — здоровяк, шалун и «такой хитрюга, что его непременно надо пустить по духовной части». Трехлетний Вилли и его ровесница Бетси, дочка бедной златокудрой Анны, тоже славные здоровые ребята. Но больше всех отец любит крошку Элизабет — младшую дочку, единственную дочь его и Джин. Ей полтора года, она удивительно мила, только, к сожалению, не так здорова и крепка, как другие дети. Девочка обожает отца, и он всегда держит ее на коленях, как котенка, когда пишет или читает старшим вслух.

Джесси Льюарс, сестра молодого помощника Бернса, Джона Льюарса — «славного малого, но тоже зараженного д-м-кр-т-ческой ересью», — как писал о нем Бернс, помогает Джин по дому, нянчит ребят и восторженно смотрит на их отца. Он подарил ей свои книги с трогательной надписью, он часто просит ее спеть какую-нибудь песню — у Джесси хороший, чистый голосок.

«Дома Бернс был всегда простой, скромный, — вспоминала впоследствии Джесси. — Если случайно придет и обед окажется не готов, он ни капельки не сердился. В доме всегда было много хорошего сыра — его присылали друзья из Эйршира. Он возьмет кусок хлеба с сыром и сядет с книгой к столу, довольный, будто пирует по-царски. Очень он заботился, чтобы жена была хорошо и аккуратно одета, старался, чтобы она не относилась к себе небрежно, и не только делал ей замечания, но и сам всегда покупал ей лучшие платья, какие были ему по средствам».

«Джесси — единственный ангел, еще оставшийся на земле!» — говорил Бернс, и Джесси делала все, чтобы скрасить жизнь Роберту и Джин.

А жизнь у них была трудная, бедная и, в сущности, довольно однообразная.

Бернс не знает, что о нем идет разговор в Лондоне и что, если бы он захотел, все могло бы круто измениться.

Об этом ему написал в конце апреля 1794 года молодой Патрик Миллер, член парламента, сын владельца Эллисленда — Патрика Миллера-старшего.

Окна на террасе парламента были открыты настежь. День для мая выдался удивительно теплый. Патрик Миллер сидел на подоконнике, как школьник во время перемены: он все еще никак не мог научиться вести себя, как подобает солидному члену парламента. Впрочем, в двадцать один год это не так легко.

Патрик читал книгу, полученную с оказией из дому. Книгу написал их бывший арендатор Роберт Бернс. Уже два года, как Бернсы съехали с фермы, и отец был этим не очень доволен, хотя и продал Эллисленд весьма выгодно. Вероятно, получив в подарок от своего неудачного арендатора два тома стихов — новое эдинбургское издание, Миллер-старший не стал их читать и с очередной почтой отослал сыну: тот любил литературу и в Лондоне встречался со всякими писателями и газетчиками.

Патрик хорошо знал Бернса, близко познакомился с ним во время выборов, когда Бернс своими стихами поддерживал его кандидатуру.

Патрику всегда нравился этот красивый темноглазый фермер с очень молодой и доброй улыбкой, неожиданно освещавшей его серьезное, озабоченное лицо, нравилось, что он такой сильный и ловкий: как-то Патрик видел, как он один нес на плечах тяжелый мешок, который с трудом поднимали двое рабочих.

Однажды Патрик слыхал, как Бернс читает стихи. Это было в доме у капитана Риддела, где недавно гостил известный антиквар Фрэнсис Гроуз. Риддел рассказывал о поездке Гроуза по Шотландии, об изумительных развалинах старых церквей, показывал зарисовки. Патрик Миллер-старший слушал только из вежливости: его ничуть не интересовала старина, он был весь поглощен своими изобретениями: недавно он пустил по специально выкопанному пруду первую лодку с паровым двигателем, который сам сконструировал, и теперь составлял докладную записку в парламент о переводе всего флота на такие двигатели.

Чинный, воспитанный Патрик-младший тоже еле сдерживал зевоту. Что ему до этих старых развалин, от которых и осталось-то всего четыре стены и колокольня?

Но тут капитан Риддел попросил Бернса прочесть поэму, которую он написал для Гроуза.

Бернс всегда читал охотно, а «Тэм О'Шентер» был его любимцем.

...Он читал так, что оба Миллера, забыв и паровые лодки и благовоспитанность, гоготали, как самые простые деревенские парни, утирая слезы батистовыми платками и хлопая себя по коленкам. Кто мог равнодушно слушать такое описание ведьм?

И теперь Патрик Миллер снова перечитывает «Тэма О'Шентера» и снова хохочет как одержимый.

Редактор газеты «Морнинг кроникл» Джеймс Перри, изящный худощавый человек, которого уважают и побаиваются даже в парламенте, стоит неподалеку от окна и с удивлением смотрит, как молодой шотландец Миллер читает какую-то книжку и громко смеется. Мистер Перри заинтересован: за девять лет своего пребывания на посту редактора газеты он редко слышал, чтобы члены парламента столь бурно веселились над книгами. Он знаком с молодым Миллером: мать Перри — тоже шотландка, а все в Лондоне знают, как крепко шотландцы держатся друг за друга.

И Перри бесцеремонно присаживается рядом с Миллером и заглядывает в книгу.

— Да это великолепно! — говорит мистер Перри. Он читает, не отрываясь, — в этих стихах удивительно перемежаются грубоватый народный шотландский юмор и чистая лирика, достойная лучших английских образцов:

— Очень прошу вас зайти ко мне в редакцию, — говорит мистер Перри, прощаясь с Патриком Миллером. — Вы должны подробнее рассказать мне о Бернсе.

Джеймс Перри пробыл на посту редактора «Морнинг кроникл» сорок лет, и, когда он в 1823 году умер, известный английский журналист Вильям Хэзлитт — один из блестящей плеяды литераторов, выросшей в Англии в начале XIX века, — писал: «Перри поднял „Морнинг кроникл“ до нынешнего ее уровня и неукоснительно придерживался своей партии и своих принципов все сорок лет — большой срок для политической честности и непоколебимой стойкости». По словам Хэзлитта, Перри был от природы очень одарен, приобрел немало знаний, а главное, «отличался большим тактом, выдержкой и подлинной сердечностью и теплотой в отношениях с людьми».

Мистер Перри не привык долго раздумывать.

Несомненно, в шотландском городе Дамфризе живет выдающийся человек. С таким талантом грех сидеть в глуши и служить в акцизном управлении. Газета Перри считалась партийной газетой вигов, в противовес «Таймсу» — газете правящей партии тори. Для такой газеты участие талантливого поэта из народа было бы настоящим кладом.

И редактор Перри просит Патрика Миллера как депутата округа немедленно написать Бернсу и от имени редакции пригласить его на работу в Лондон. Бернс может сам выбрать отдел, для которого он будет писать, говорит Перри, в любом случае ему можно обеспечить четыре-пять гиней в неделю, а на эти деньги можно отлично прожить с семьей. Если же мистер Бернс не захочет писать обзоры или корреспонденции из зала парламента и вообще не захочет переезжать в Лондон, то он может, живя в Дамфризе, регулярно посылать свои стихи и статьи в газету. Если стихи будут такого качества, как те, что напечатаны, мистер Перри гарантирует ему возможность помещать их не только в «Морнинг кроникл», но и в других газетах.

Словом, пусть мистер Миллер немедленно напишет Бернсу и передаст настойчивое приглашение редактора «Морнинг кроникл» стать постоянным сотрудником крупной столичной газеты.

Письмо Миллера очень взволновало Бернса. В последние дни он был подавлен смертью капитана Риддела, с которым он так и не успел помириться, хотя знал, что капитан никогда о нем не сказал худого слова. Мария по-прежнему надменно отворачивалась при встречах, и Бернс не мог ей простить такое вероломство. Он написал о ней несколько злых и обидных эпиграмм и даже эпитафию на воображаемую ее могилу, где говорилось, что самые подходящие цветы для нее — колючая крапива.

По вечерам он почти не выходил из дому, и единственной радостью была работа над песнями, в которой ему очень помогала Джин. Он купил скрипку и наигрывал нужную мелодию, пока не запоминал каждую ноту. Потом подыскивал тему по настроению и подбирал слова. А когда песня была готова, Джин пела ее — и если какое-нибудь слово плохо ложилось на музыку, Роберт переделывал неудачную строку.

Казалось, что жизнь его вошла в какую-то спокойную колею и мир о нем позабыл.

И вдруг письмо, в котором его приглашает работать в газете «честнейший и благороднейший человек», как рекомендует Патрик Миллер мистера Перри.

Можно будет писать, встречаться с самыми выдающимися людьми столицы, с писателями и поэтами. Ведь в Дамфризе он совершенно лишен общества своих собратьев по перу. Можно будет бросить тягостную работу в акцизе, больше времени уделять чтению, бывать в театрах, слушать хороших музыкантов, читать все новые газеты и журналы. Тут он не имеет возможности даже выписывать газету — он читает ее на ходу, в таверне или когда пришлет кто-нибудь из друзей. Обычно ему посылал газеты капитан Риддел. Нет Риддела, умер Гроуз, серьезно болен Смелли. Старые друзья уходят. Может быть, в Лондоне он встретится с молодежью, увидит тех, кто станет надеждой нации...

Нет, все-таки это безумие: вступить на опасный путь политической журналистики, окончательно связать свою судьбу с судьбой партии вигов, отказаться от постоянной службы, а значит, и от пенсии, которую государство будет платить жене и детям в случае его смерти. О переезде в Лондон, конечно, нечего и думать: через три месяца Джин снова должна родить — куда же двигаться с малыми детьми? Лучше было бы просто посылать мистеру Перри свои произведения, но как решиться на это? Что скажет начальство, что скажет строгий мистер Корбет, узнав о сотрудничестве правительственного служащего в оппозиционной газете?

Бессонной ночью Бернс пишет письмо молодому Миллеру. Вся горечь, накопившаяся за последний год, — в этих строках:

Перри напечатал «Шотландскую оду», но эпиграмм публиковать не стал — мало ли кто мог принять на свой счет, например, такие дерзкие строки:

Надпись на могиле честолюбца