– Вы не ожидали, что этот пьяный негр так далеко зайдет, не так ли?

– Я ничего вообще не ожидал.

– Но ведь вы велели негру прочесть коммунистические брошюры?

– Я ему их дал. – Вы велели прочесть их? – Да.

– Но вы не ожидали, что он зайдет так далеко, что изнасилует и убьет белую девушку?

– Я об этом вообще не думал.

– Вы свободны, мистер Эрлон.

Биггер смотрел, как Джан шел к своему месту. Он понимал, что чувствовал Джан. Он понимал, куда клонит коронер, задавая все эти вопросы. Не он один был здесь предметом ненависти. Что же такого сделали эти красные, что коронер так ненавидит Джана?

– Теперь я попрошу сюда мистера Генри Долтона, – сказал коронер.

Биггер выслушал сообщение мистера Долтона о том, что в доме у Долтонов принято было брать в шоферы молодых негров, предпочтительно таких, которым бедность, отсутствие образования, какое-либо несчастье или физический недостаток мешали пробиться. Мистер Долтон объяснил, что цель его была – дать этим юношам возможность помогать семье и чему-нибудь учиться. Он рассказал, как Биггер пришел к ним в дом, каким он казался робким и замкнутым и с каким сочувствием и участием отнеслась к нему вся семья. Он рассказал, как он не допускал и мысли, что Биггер имеет касательство к исчезновению Мэри, и как он даже не дал Бриттену допросить его. Затем он рассказал о полученном письме и о том, как он был потрясен, когда узнал, что Биггер бежал из его дома, тем самым выдав свою вину.

Когда коронер исчерпал свои вопросы, Биггер услышал голос Макса:

– Можно мне задать несколько вопросов свидетелю?

– Пожалуйста. Спрашивайте, – сказал коронер.

Макс вышел вперед и остановился прямо перед мистером Долтоном.

– Вы – председатель известной вам жилищной компании?

– Да.

– Дом, в котором последние три года жили Томасы, принадлежит вашей компании?

– Не совсем. Моя компания является основным акционером другой компании, которой принадлежит этот дом.

– Понимаю. А как называется эта компания?

– Жилищная компания Южной стороны.

– Если я не ошибаюсь, Томасы платили вам…

– Не мне! Они вносили квартальную плату Жилищной компании Южной стороны.

– Контрольный пакет акции Долтоновской жилищной компании принадлежит вам, верно?

– Да.

– А этой компании в свою очередь принадлежит контрольный пакет акций Жилищной компании Южной стороны, верно?

– Да. – Следовательно, я могу сказать, что Томасы платят вам? – В конце концов, если хотите, да.

– Кто определяет политику этих двух компаний?

– Я.

– Чем объяснить, что с Томасов и других негров вы берете более высокую плату, чем с белых жильцов?

– Ставки квартирной платы устанавливал не я, – сказал мистер Долтон.

– А кто?

– Стоимость квартир регулируется законом спроса и предложения.

– Мистер Долтон, здесь говорилось о том, что вы жертвуете миллионы долларов на образование негров. Почему же вы взимаете с семьи Томасов непомерную цену – восемь долларов в неделю за одну дурно вентилируемую, кишащую крысами комнату, в которой спят и едят четыре человека?

Коронер вскочил на ноги.

– Я не позволю вам так дерзко разговаривать с этим свидетелем! У вас нет чувства такта! Мистер Долтон – один из самых уважаемых граждан Чикаго! И ваши вопросы не имеют отношения к делу…

– Они имеют прямое отношение! – выкрикнул Макс. – Вы сами сказали, что здесь допускается свобода опроса! Я тоже хочу найти настоящего виновника! Джан Эрлон не единственный человек, оказавший влияние на Биггера Томаса! Были и другие! Я имею такое же право выяснить зависимость его поступков от их влияния, как вы – определять степень влияния Джана Эрлона!

– Я охотно отвечу на все ваши вопросы, если это может помочь делу, – мягко сказал мистер Долтон.

– Благодарю вас, мистер Долтон. Итак, скажите, пожалуйста, почему вы брали с семьи Томасов восемь долларов в неделю за одну скверную комнату в многоквартирном доме?

– Видите ли, сейчас ощущается известный квартирный кризис…

– Во всем Чикаго?

– Нет. Здесь, на Южной стороне.

– У вас и в других районах есть дома?

– Да.

– Почему же вы не сдаете там квартиры неграм?

– Видите ли… э-э… я… я полагаю, что негры не согласились бы селиться в других районах.

– Кто это вам сказал?

– Никто.

– Вы сами пришли к этому заключению?

– Да. – А может быть, это вы не соглашаетесь сдавать неграм квартиры вдругих районах?

– Пожалуй, вы правы.

– А почему?

– Такой установился обычай.

– Вы считаете этот обычай правильным?

– Не я его устанавливал, – сказал мистер Долтон.

– Вы считаете этот обычай правильным? – повторил Макс.

– Мне казалось, что неграм приятнее жить всем в одном месте. – Кто это вам сказал? – Никто не говорил.

– Может быть, это выгоднее, когда они живут все в одном месте?

– Я не понимаю, что вы хотите сказать.

– Мистер Долтон, не кажется ли вам, что, ведя такую политику, ваша компания принуждает негров селиться в одном районе, на Южной стороне?

– В конечном счете так выходит. Но инициатива не принадлежит…

– Мистер Долтон, вы тратите миллионы на помощь неграм. Почему бы вам не снизить им плату за их собачьи конуры, списав разницу со счета вашего благотворительного фонда?

– Видите ли, если б я снизил плату, это было бы неэтично. – Неэтично? – Да, конечно. Этим я поставил бы в затруднительное положение моих конкурентов.

– Разве между белыми владельцами существует особое соглашение относительно ставок квартирной платы для негров?

– Нет. Но в деловом мире существует свой кодекс чести.

– Итак, то, что вы зарабатываете на семействе Томасов в виде квартирной платы, вы отдаете им обратно, чтобы облегчить их тяжелую жизнь и заодно успокоить свою совесть?

– Вы искажаете факты, сэр!

– Мистер Долтон, зачем вы даете деньги на образование негров?

– Я хочу дать им возможность выйти в люди.

– Вы приняли к себе на службу хоть одного из тех негров, которым вы помогли получить образование?

– Нет.

– Мистер Долтон, не думаете ли вы, что ужасающие условия, в которых семья Томасов жила в одном из ваших домов, имеют некоторую связь со смертью вашей дочери?

– Я не понимаю, что вы хотите сказать.

– У меня больше вопросов нет, – сказал Макс.

После мистера Долтона к столу коронера подошла Пегги, затем Бриттен, затем подряд» несколько врачей, репортеров и полисменов.

– Теперь мы выслушаем Биггера Томаса, – объявил коронер.

Волна возбужденного шепота прошла по залу. Пальцы Биггера вцепились в ручки кресла, в котором он сидел. Макс тронул его за плечо. Биггер оглянулся, и Макс шепнул ему:

– Сидите на месте.

Макс встал:

– В качестве защитника Биггера Томаса я хочу заявить, что мой клиент отказывается от дачи показаний.

– Его показания необходимы, чтобы помочь нам установить истинную причину смерти покойной, – сказал коронер.

– Мой клиент уже подвергнут тюремному заключению и потому вправе отказаться от публичного допроса…

– Как угодно. Как угодно, – сказал коронер.

Макс сел.

– Сидите спокойно. Все в порядке, – шепнул Макс Биггеру.

Биггер откинулся на спинку кресла, чувствуя, как стучит у него сердце. Ему томительно хотелось, чтобы произошло вдруг что-нибудь такое, что помешало бы этим белым людям глазеть на него. Наконец белые лица отвернулись. Коронер подошел к столу и медленным, закругленным, рассчитанным движением взял со стола письмо о выкупе.

– Джентльмены, – сказал он, обращаясь к шестерым, сидевшим в креслах. – Вы слышали показания свидетелей. Тем не менее желательно, чтобы вы ознакомились с вещественными уликами, собранными департаментом полиции.

Коронер вручил письмо одному из присяжных; тот прочел его и передал другому. Все присяжные по очереди рассмотрели сумочку, нож со следами крови, почерневшее лезвие топора, коммунистические брошюры, бутылку из-под рома, сундук и подписанное Биггером признание.

– Ввиду своеобразной природы этого преступления и ввиду того, что тело убитой почти полностью уничтожено огнем, я считаю необходимым предъявить вам для ознакомления еще одно вещественное доказательство. Это поможет пролить свет на истинные обстоятельства смерти мисс Долтон, – сказал коронер.

Он повернулся и кивнул двум служителям в белых халатах, ожидавшим у двери в глубине. В зале стояла тишина. Биггер думал о том, долго ли еще это будет тянуться; он чувствовал, что его силы скоро иссякнут. Время от времени туман застилал ему глаза и голова начинала кружиться; но он напрягал все мускулы своего тела, и напряжение разгоняло одурь. Вдруг поднялся гул голосов, и коронер постучал, призывая к порядку. Потом у дверей возникла какая-то суматоха. Биггер услышал незнакомый голос, повторявший:

– Посторонитесь, пожалуйста!

Он оглянулся и увидел, что служители в белых халатах идут по проходу, подталкивая перед собой какой-то длинный, покрытый простыней стол. Что это такое? Биггер недоумевал. Рука Макса легла ему на плечо.

– Ничего, Биггер, ничего. Сейчас все кончится.

– Что это они делают? – спросил Биггер хриплым шепотом.

Макс долго не отвечал. Потом од сказал нерешительно:

– Я не знаю.

Длинный стол вывезли на середину комнаты. Коронер заговорил низким размеренным голосом:

– В качестве официально действующего коронера я принял решение в интересах правосудия предъявить как вещественную улику подвергшееся насилию и увечью тело девицы Бесси Мирс, а также заключение полицейских чинов и медицинской экспертизы по вопросу о причинах и обстоятельствах ее смерти…

Голос коронера потонул в шуме. Зал ревел. Полисменам целые две минуты пришлось колотить дубинками в стену, восстанавливая тишину. Биггер окаменел на месте. Макс сорвался со стула, бросился вперед и остановился в двух шагах от длинного стола.

– Этому нет названия! – выкрикнул Макс. – Непристойным демонстрированием трупа вы сознательно подстрекаете толпу к стихийной расправе…

– Нет, я помогаю присяжным установить обстоятельства смерти Мэри Долтон, которая погибла от руки убийцы Бесси Мирс! – почти выкрикнул коронер, задыхаясь от бешенства и злобы.

– Признание Биггера Томаса исключает необходимость дополнительных улик! – сказал Макс. – Вы преступным образом играете на инстинктах толпы…

– Это определит обвинительная камера! – сказал коронер. – И потрудитесь не вмешиваться в мои действия! Если это будет продолжаться, я удалю вас из зала! Право решать, какие улики необходимы, принадлежит мне…

Макс повернулся и медленно пошел на место, бледный, опустив голову, сжав губы в узкую черту.

Биггер сидел беспомощный, подавленный. Рот у него был широко раскрыт. Холод сковал его. Он совершенно забыл о Бесси, пока шел допрос. Замысел коронера был ему понятен. Увидя мертвое тело Бесси, предъявленное в качестве доказательства, что он убил Мэри, толпа сочтет его чудовищем, общая ненависть к нему возрастет. За все время допроса имя Бесси не упоминалось ни разу, и теперь на всех белых лицах читалось изумление. Он забыл Бесси не потому, что вообще мало о ней думал, но потому, что смерть Мэри вызвала в нем гораздо больший страх: не сама смерть, но то, что она несла ему как негру. Они притащили сюда труп Бесси для того, чтобы все белые в зале поняли, что, только немедленно покончив с ним, они избавят город от опасности. Они хотят использовать убийство Бесси, чтобы убить его за убийство Мэри, они хотят выставить его в таком свете, что всякое действие, направленное к его уничтожению, будет оправданно. Он убил двух девушек, черную и белую, но он знал, что понесет кару только за убийство белой. Черная лишь служила «уликой». И, помимо всего, он знал, что, в сущности, белых очень мало трогает смерть Бесси. Белые никогда не преследуют негра, который убил другого негра. Он слыхал даже, будто белые радуются, если это бывает: одним негром меньше на свете. Негр становится преступником только тогда, когда он нанесет ущерб белому, отнимет у белого собственность или жизнь. Ему все труднее становилось не видеть и не слышать, что происходит в зале. Его глаза были прикованы к неподвижному длинному предмету, укрытому белой простыней, и в эту минуту Бесси была ему ближе, чем когда-либо при жизни. Он чувствовал, что хоть она и умерла, хоть он и убил ее, но она бы тоже не захотела, чтоб ее мертвое тело заставили служить такой цели. В нем нарастало гневное чувство; то самое, которое столько раз описывала ему Бесси, вернувшись домой после целого дня утомительной возни в чужой кухне, чувство, что тобой так часто и много помыкают другие, что ты уже не можешь ни думать, ни чувствовать самостоятельно. Мало того, что он жил там, где ему приказывали жить, делал то, что ему приказывали делать, мало того, что он поступал так до тех пор, пока не убил, чтобы обрести свободу; даже теперь, после убийства, они по-прежнему распоряжались им. Он им принадлежал с головы до ног, душой и телом; они предъявляли права на каждую частицу его существа, будь то во сне или наяву; они регулировали его жизнь и диктовали условия смерти.

Коронер постучал, призывая к порядку, потом встал, подошел к столу и одним движением откинул простыню с тела Бесси. При виде того черного и окровавленного, что открылось взгляду, Биггер невольно содрогнулся и поднял руки к глазам, и в ту же секунду его ослепило сверкание дюжины серебряных лампочек. С мучительным усилием Биггер отвел глаза в сторону, чувствуя, что, если он взглянет на Бесси еще раз, он вскочит с кресла и замахнется в пространство в слепом стремлении уничтожить и этот зал, и всех людей в нем. До предела напрягая каждый нерв, он старался смотреть, не видя, и сидеть среди всего этого шума, не слыша.

У него вдруг заболела голова, над самыми глазами. Потом его прошиб холодный пот. Кровь стучала в висках; губы пересохли и растрескались; он хотел облизнуть их, но не мог. Все в нем было напряжено для того, чтобы не допускать в сознание страшного образа Бесси и гула голосов, и он не мог шевельнуть ни одним мускулом. Он сидел неподвижно, окруженный невидимой бетонной стеной. Потом он не выдержал. Он наклонился вперед и спрятал лицо в ладони. Он услышал далекий голос, шедший откуда-то с высоты…

– Присяжные удаляются на совещание.

Биггер поднял голову и увидел, как те шестеро встали и один за другим вышли в боковую дверь. Тело Бесси уже накрыли простыней, и ничего не было видно. В зале опять зашумели, и коронер постучал по столу. Потом дверь отворилась, и все шестеро медленно прошли на свои места. Один из них передал коронеру листок бумаги. Коронер встал, поднял руку, требуя тишины, и стал читать длинный ряд слов, которых Биггер не мог понять. Но отдельные фразы дошли до него.

– …смерть названной Мэри Долтон последовала в доме ее родителей, расположенном на бульваре Дрексель, 4605, от сжатия кровеносных сосудов в результате удушения, каковое удушение было учинено негром Биггером Томасом во время насильственного полового акта…

…мы, присяжные, считаем, что указанное действие является предумышленным убийством, и рекомендуем дело названного Биггера Томаса передать в обвинительную камеру с предварительным содержанием обвиняемого под стражей согласно существующим законам.

Голос гудел дальше, но Биггер не слушал. Это означало, что его вернут в тюрьму и будут держать там до самого суда и казни. Наконец голос коронера умолк. В зале зашумели, задвигали стульями. Биггер слышал шаги людей, проходивших мимо самого его кресла. Он озирался с видом человека, очнувшегося от глубокого сна. Макс взял его за локоть.

– Биггер!

Он слегка повернул голову.

– Вечером мы увидимся. Вас сейчас отвезут в окружную тюрьму. Вечером я приду туда, и мы обо всем переговорим. Посмотрим, что можно сделать. А вы пока не волнуйтесь. Как только можно будет, ложитесь и постарайтесь уснуть. Хорошо?

Макс отошел от него. Он увидел, как два полисмена повезли к дверям стол с телом Бесси. Другие два полисмена, сидевшие рядом с ним, взяли его руки и приковали к своим. Впереди и сзади его стояли еще по два полисмена.

– Ну, марш.

Два полисмена пошли вперед, прокладывая путь в густой толпе. Белые мужчины и женщины молчали, когда он шел мимо, но стоило ему пройти, как позади поднимался крик. Через центральную дверь они вошли в коридор. Он думал, что его поведут обратно наверх, и сделал было шаг по направлению к лифту, но его грубо рванули в сторону.

– Сюда!

Его вывели парадным ходом на улицу. Желтое солнце заливало тротуары и дома. Вся мостовая была забита народом. Дул резкий ветер. Среди общего крика и воя он улавливал отдельные выкрики:

– …пустите его…

– …сделайте с ним то, что он с девушкой сделал.

– …отдайте его нам…

– …живьем сжечь эту черную обезьяну…

Для него расчистили узкий проход и повели его к автомашине, ожидавшей посреди мостовой. Куда он ни смотрел, везде стояли белые люди в синих мундирах, с отливающими серебром бляхами на груди. Его втиснули на заднее сиденье, вместе с двумя полисменами, к которым он был прикован за руки. Запыхтел мотор. Он увидел впереди другую машину, которая круто взяла с места и понеслась по солнечной улице, давая резкие гудки. За ней тронулась другая. Потом еще четыре. Наконец дошла очередь и до той, в которой он сидел. Позади он тоже слышал пыхтенье моторов и вой сирен. Он смотрел в окно, но не узнавал домов, мимо которых они ехали. По обеим сторонам мелькали белые лица с разинутыми ртами. Понемногу он начал ориентироваться. Сирены выли так пронзительно, что его как будто несло вперед волной звуков. Машина свернула на Стэйт-стрит. На Тридцать пятой улице все кругом стало знакомым. На Тридцать седьмой он вспомнил, что в двух кварталах отсюда находится его дом. Что делают сейчас его мать, и брат, и сестра? Где Джек, и Джо, и Гэс? Шины свистели на гладком асфальте. На каждом углу стоял полисмен, пропускавший машины без задержки. Куда его везут? Может быть, он будет сидеть в тюрьме на Южной стороне? Может быть, его везут в полицейский участок Гайд-парка? Они доехали до Сорок седьмой улицы и свернули на восток, к Коттедж Гроув-авеню. На углу бульвара Дрексель они снова свернули на север. Он наклонился вперед и замер. На этой улице жил мистер Долтон. Что они хотят делать? Машины замедлили ход и остановились у ворот знакомого особняка. Зачем его сюда привезли? Он взглянул на лица полисменов, сидевших с ним рядом; они молча смотрели прямо перед собой. Вдоль тротуаров, впереди и сзади, цепью стояли полисмены с револьверами наготове. Все окна соседних домов были полны белых лиц. Из ворот и подвалов выбегали люди и спешили к особняку. Полисмен с золотой бляхой на груди подошел к машине, распахнул дверцу, мельком глянул на Биггера и повернулся к шоферу:

– Давайте, ребята, вытаскивайте его.

Его вывели на тротуар. Густая плотная толпа уже стояла на тротуарах, в подворотнях, в палисадниках, за спинами полисменов. Он услышал, как один белый мальчик крикнул:

– Этот черномазый убил мисс Мэри!

Его повели во двор, заставили подняться по ступеням крыльца; с минуту он стоял перед парадной дверью дома Долтонов, той самой дверью, у которой он так смиренно ожидал с кепкой в руке почти неделю тому назад. Дверь отворилась, его повели по коридору вглубь и потом на второй этаж, к комнате Мэри. Ему вдруг не хватило воздуху. Зачем они привели его сюда? Снова пот прошиб его с головы до ног. Надолго ли хватит у него сил, не упадет ли он опять в обморок? Его втолкнули в комнату. Она была полна вооруженных полисменов и репортеров с аппаратами наготове. Он огляделся; комната была такая же, как в ту ночь. Вот кровать, на которой он задушил Мэри. Часы со светящимся циферблатом на туалетном столике. Те же занавеси на окнах, и шторы подняты до самого верха, как было тогда, когда он стоял в двух шагах от окна и смотрел, как миссис Долтон в белой развевающейся одежде, протянув руки, ощупью продвигается вперед в синеватом полумраке комнаты. Он чувствовал на себе взгляды всех, и тело его цепенело, наливаясь злобой и стыдом. Человек с золотой бляхой на груди, подошел к нему и заговорил, негромко и мягко:

– Ну, Биггер, будь умницей. Возьми себя в руки и не артачься. Мы хотим, чтобы ты нам показал все, как было в ту ночь, потихонечку, не торопясь, понимаешь? И пусть тебя не смущает, что эти джентльмены будут снимать. Повторяй все движения, которые ты тогда делал…

Биггер вспыхнул; все его тело напряженно вытянулось, и ему показалось, что он вырос на целый фут.

– Ты не бойся, – сказал человек со звездой. – Никто тебе ничего не сделает. Начинай.

Оскорбление жгло Биггера.

– Не бойся. Покажи все, что ты делал.

Он не шевелился. Человек со звездой взял его за руку и потянул к кровати. Он с силой рванулся назад. Раскаленное кольцо сдавило ему горло. Зубы были стиснуты так крепко, что заговорить он не мог бы, даже если б хотел. Он прижался спиной к стене и опустил глаза, горевшие злобой.

– В чем дело, что с тобой?

Губы Биггера раздвинулись, обнажив белые зубы. И сейчас же он зажмурил глаза; лампочки сверкнули, и он понял, что его сняли так, жмущегося к стене, с оскаленными зубами.

– А, боишься! А тогда ты не боялся, когда был здесь ночью один с девушкой?

Биггеру захотелось набрать побольше воздуху в легкие и крикнуть изо всех сил: «Нет, боялся! Боялся!» Но кто ему поверит? Так он и пойдет на смерть, даже не попытавшись объяснить этим людям все, что он чувствовал в ту ночь. Человек со звездой заговорил опять, но уже совсем другим тоном:

– Слушай, парень. Мы с тобой разговариваем по-хорошему, но можем и иначе поговорить, понял! Учти это. Ну, живо, марш к кровати и показывай, как ты изнасиловал и убил девушку!

– Я ее не насиловал, – сказал Биггер, с трудом шевеля непослушными губами.

– Ну, ну, ладно. Тебе уж теперь нечего терять. Показывай, и все тут.

– Я не хочу. – Ты должен! – Я не должен.

– Ну так мы тебя заставим!

– Вы меня можете заставить только умереть, больше ничего!

И в ту минуту, когда он это произнес, ему захотелось, чтоб они застрелили его, чтоб он мог освободиться от них навсегда. Подошел еще один человек с золотой бляхой на груди.

– Брось ты его. У нас есть все, что нам нужно.

– Думаешь, не стоит?

– Ну конечно. На кой черт тебе это?

– Ладно. Ребята, ведите его обратно в машину.

Ему опять защелкнули наручники на запястьях и повели его вниз. Еще до того, как парадная дверь растворилась, он услышал приглушенный гул голосов. Сквозь дверное стекло видно было, что во всю ширину улицы толпятся белые, под солнцем, на холодном ветру. Его вывели на крыльцо, и гул усилился; когда толпа увидела его, гул перешел в оглушительный рев и продолжал нарастать с каждой минутой. Полисмены окружили его со всех сторон и поволокли на мостовую, к машине.

– Черная обезьяна!

– Пристрелить эту сволочь!

Горячий плевок шлепнулся ему в лицо. Кто-то хотел на него броситься, но полисмены оттащили. Вдруг что-то блеснуло перед ним в высоте; он поднял голову. На крыше дома напротив пылал деревянный крест. Он сразу понял, что это как-то связано с ним. Но зачем они жгут крест? Он смотрел, и ему вспомнилось потное лицо черного проповедника, приходившего к нему утром в камеру, и его торжественные и проникновенные слова об Иисусе, о кресте, который есть у каждого из нас, и о том, как Иисус нес свой крест, прокладывая путь, показывая пример смерти, любви и вечной жизни. Но такой вот горящий крест на крыше он видел в первый раз. Может быть, белые люди тоже хотят, чтоб он возлюбил Иисуса? Ветер раздувал пламя, и слышно было, как оно гудит. Нет! Это нехорошо; нельзя жечь крест. Он стоял у машины, ожидая, когда его втолкнут туда, и, не двигаясь, удивленно расширив глаза, силился что-то вспомнить.

– А, увидел!

– Смотрит, смотрит!

Лица и глаза вокруг него были совсем не такие, как у черного проповедника, когда тот говорил об Иисусе и любви его, о его смерти на кресте. Крест, о котором рассказывал проповедник, был кровавый, а не огненный; утешительный, а не грозный. Он внушал благоговение, изумление, а не ужас. Думая о нем, хотелось встать на колени и плакать, а этот крест вызывал желание клясть и убивать. Биггер вспомнил о крестике, который проповедник надел ему на шею; он почувствовал его на груди, маленький образ того же креста, который горел на крыше, и ледяной ветер с яростным, свистом разметывал язычки огня по холодному синему небу.

– Сжечь его!

– Убить его!

Он вдруг понял: то был не крест Иисуса, то был крест ку-клукс-клана. Крест, висевший у него на шее, говорил о спасении, а они жгли на крыше другой, чтобы он узнал, как они ненавидят его.

Нет! Он не хочет! Значит, проповедник обманул его. Он почувствовал, что предан. Ему захотелось сорвать с шеи крест и бросить. Его втащили в машину, и он сел между двумя полисменами, по-прежнему глядя с испугом на горящий крест. Завыли сирены, и машины плавно понеслись по запруженным народом улицам; крест на груди причинял Биггеру боль, точно нож, направленный в сердце. У него сводило пальцы от желания сбросить его; ему казалось, что это дурной, колдовской талисман, который теперь наверняка накличет на него смерть. Машины, все так же одна за другой, проехали по Стэйт-стрит, потом повернули к западу, на Двадцать шестую. Прохожие на тротуарах останавливались и смотрели им вслед. Минут через десять шофер затормозил у высокого белого здания; Биггера повели по лестницам, по длинным коридорам и наконец втолкнули в камеру. С него сняли наручники, дверь захлопнулась со звоном. Полисмены не уходили и с любопытством разглядывали его.

Задыхаясь, не помня себя, он рванул рубашку на груди. Он схватился за крест и сдернул его с шеи. Он швырнул его в угол, выкрикнув вдогонку проклятие, похожее на стон:

– Не надо мне!

Полисмены ахнули и недоуменно уставились на него: – Ты что делаешь, разве можно? Это же твой крест! – Я и без креста могу умереть!

– Тебе теперь, кроме бога, надеяться не на кого. Подумай о своей душе!

– Нет у меня души!

Один из полисменов подобрал крест с пола и протянул ему: – Возьми надень. Это ведь крест божий! – Не надо мне его!

– Брось, не уговаривай! – сказал другой полисмен. Они бросили крест на пороге и ушли. Он поднял его и снова отшвырнул. Он устало прислонился к решетке, обессиленный. Чего они хотят от него? Он услышал шаги и поднял голову. По коридору шел белый человек, а за ним негр. Он выпрямился и замер. Это был старик проповедник, тот самый, что приходил к нему утром. Белый человек стал возиться с замком, отпирая камеру.

– Уходите! – закричал Биггер.

– Сын мой, – попробовал увещевать его проповедник.

– Уходите!

– Что с тобой, сын мой?

– Забирайте своего Иисуса и проваливайте!

– Опомнись, сын мой. Ты сам не знаешь, что говоришь. Дай мне помолиться за тебя!

– За себя молитесь!

Белый сторож схватил проповедника за рукав и сказал, указывая на крест на полу:

– Смотрите, преподобный, он бросил свой крест.

Проповедник посмотрел и сказал:

– Не плюй в лицо господу, сын мой!

– Я сейчас вам плюну в лицо, если вы не отстанете, – сказал Биггер.

– Его красные накрутили, – сказал сторож и благочестиво притронулся пальцами ко лбу, груди, правому плечу, а потом левому: он осенял себя крестным знамением.

– Враки! – закричал Биггер. Слова, кипя, выплескивались из него, и он сам был похож на пылающий крест. – Я вам говорю, уходите! Если вы сюда войдете, я вас убью! Оставьте меня в покое!

Старый негр спокойно нагнулся и, просунув руку сквозь решетку, достал крест. Сторож повернул ключ в замке, и дверь распахнулась. В ту же минуту Биггер подскочил, вцепился в стальные прутья двери и яростно толкнул ее назад. Дверь захлопнулась с такой силой, что сбила проповедника с ног. Отголоски удара стали о сталь разнеслись, перекатываясь, по коридору и замерли где-то далеко.

– Уж лучше вы его не трогайте, – сказал сторож. – Видите, совсем взбесился.

Проповедник медленно поднялся и подобрал с вола свою шляпу, Библию и крест. Он постоял с минуту, потирая ладонью ушибленное лицо.

– Будь по-твоему, сын мой. Оставляю тебя наедине с господом, – вздохнул он и бросил крест обратно в камеру.

Проповедник зашагал по коридору. Сторож пошел за ним следом. Биггер остался один. Его волнение было так велико, что он ничего не видел и не слышал. Постепенно напряжение ослабло. Он увидел крест, схватил его и долго держал, крепко сжимая в пальцах. Потом он размахнулся и швырнул его сквозь решетку. Крест негромко стукнул о стену коридора и упал на цементный пол.

Нет, не нужно ему больше ни малейшего проблеска надежды. Это было хуже всего; он поддался на уговоры проповедника, и где-то в глубине у него шевельнулось чувство, будто что-то еще может случиться. Что ж, вот и случилось: крест, который проповедник надел ему на шею, сожгли у него на глазах.

Когда приступ отчаяния прошел, он поднялся с пола. Сквозь туман, который еще стоял перед глазами, он увидел людей, разглядывавших его из-за решеток других камер. Он услышал негромкий гул голосов, и в ту же минуту его сознание отметило: даже здесь, в окружной тюрьме, негры содержатся отдельно от белых. Он лежал на койке с закрытыми глазами, и от темноты ему было немного легче. Временами по телу пробегала судорога, отголосок бушевавшей в нем бури. В каком-то маленьком, уголке сердца созревала суровая решимость не верить больше никому и ничему. Даже Джану. Даже Максу. Может быть, они и хорошие люди, но начиная с этого часа все, что бы он ни делал и ни думал, должно исходить от него, и только от него самого. Хватит с него крестов на груди, внезапно охваченных пламенем.

Его волнение постепенно улеглось. Он открыл глаза. Он услышал легкий стук в стену. Потом звучный шепот:

– Эй ты, новичок!

Он сел на койке, недоумевая, что им от него нужно.