Но настал день, когда проблески сознания возвращались чаще, чем ей того хотелось, а чудесный эликсир уже не давал полного забвения. Мгла, дарившая Эльвине покой, исчезла, и, как ни кричи, как ни гневайся и как ни плачь о потере, ничего не добьешься. Она ненавидела эти путы, не дававшие душе упорхнуть. В душу пробралась тоска и поселилась там, наверное, навечно.

Эльвина лежала, свернувшись клубком, на грязной соломенной подстилке и бездумно смотрела в пустоту. Физической боли она больше не испытывала, но от этого было не легче. Душный запах соломы. Затхлый воздух. Где-то рядом готовили еду. Запахи пищи. Ей дали поесть, и она уснула.

Эльвина спала целыми сутками, ела и пила по приказу, не задавая вопросов, ожидая лишь благословенного забытья. И во сне ей было почти так же хорошо, как тогда, когда она витала в облаках. Но и время бесконечного сна тоже прошло.

Однажды Эльвина проснулась, и взгляд ее упал на фигуру старухи, склонившейся над очагом в дальнем углу странной комнаты, где она лежала. Эльвина скользнула глазами по стенам, осматривая помещение. Впервые она оглядела все в здравом уме и ясной памяти. Каменные стены указывали на то, что они в пещере, но в эту пещеру вела дубовая дверь, что казалось странным. Над каменным очагом имелась труба, так что дым отводился вовне. Эльвина вновь посмотрела на старуху в углу и начала рыться в памяти, отыскивая имена.

Очень скоро выяснилось, что она все же не может мыслить ясно. Все тонуло в наркотической дымке. Эльвина погрузилась в туманный сон, чувствуя облегчение от того, что ничто не принуждает ее прямо сейчас искать отгадки.

В следующий раз, когда Эльвина проснулась, женщина принесла ей еду, и, внезапно прозрев, Эльвина едва не выкрикнула имя старухи: Марта! Имена стали возвращаться, имена, но не память. Марта связывалась с чем-то плохим, но с чем? Тревога закралась в сознание Эльвины, но она решила не задавать вопросов. Молча приняла еду, молча поела.

Так прошло еще много дней, и постепенно тело Эльвины окрепло, а в мозгу все чаще наступали прояснения. Девушка уже временами наблюдала, как Марта готовит еду, замечала, что старуха куда-то уходит и пропадает часами. Она видела, как Марта приносит мясо и какие-то травы, добавляя их в кипящее на очаге варево. Иногда старуха приходила и забирала бутылки с какими-то снадобьями, расставленные по бесчисленным полкам. Вечерами Марта толкла что-то в ступе, настаивала травы, заворачивала в лоскуты порошки.

Все это пробудило в Эльвине любопытство, а за любопытством вернулась и память. Кое-что оставалось в тумане, но все же Эльвине удалось вспомнить о существовании замка Данстон и о том, что леди Равенна и Марта — его неотъемлемая часть. И еще о том, что Тильда осталась у них на попечении. При воспоминании о Тильде к Эльвине вернулся дар речи.

Когда Марта принесла ей еду, Эльвина поняла, что и старуха заметила перемену в ней.

— Где Тильда?

Старуха одобрительно кивнула.

— Пора тебе прийти в себя — находясь слишком долго в облаках или во сне, тело слабеет и умирает. — С этими словами она поставила миску возле соломенной подстилки и пошла прочь.

— Где Тильда? — раздраженно повторила Эльвина. Старуха обернулась.

— Нет ее.

— Где же она? — спросила Эльвина, стараясь не думать о том, куда Тильда могла отправиться.

Марта поджала губы.

— Ее больше нет.

Давая понять, что вопрос исчерпан, она повернулась к Эльвине спиной.

Эльвина была потрясена. Если Тильда умерла, значит, теперь она осталась в этом мире одна-одинешенька. Эльвина даже не знала, где она и почему здесь находится.

Действительно, где она и почему? Об этом думать было легче, чем о возможной смерти Тильды, и Эльвина решила начать раскручивать клубок с этого конца.

— Где я?

Марта всплеснула руками и покачала седой головой. Конец покою. Теперь начнутся допросы.

— У меня дома.

Марта надеялась, что девчонка удовлетворится этим ответом. С самого начала Марта догадалась, что это создание вовсе не та послушная девушка, которая нужна была ей для осуществления плана. Но теперь поворачивать назад поздно.

Эльвина нахмурилась.

— Почему я не в замке? Как я здесь оказалась?

— Ты заболела, и в замке опасались, как бы ты не заразила остальных, вот и отправили тебя сюда.

Объяснение показалось Эльвине разумным, и у нее отлегло от сердца. Она помнила, как умерли ее родители. Помнила она и тот ужас, который вызывали в военных лагерях странники, покинувшие свои зачумленные мертвые города и скитавшиеся по окрестностям с мольбой о помощи. Люди боялись лихорадки, и Эльвина не осуждала их за то, что они удалили ее из замка. Но если Тильды не было с ней, это означало… Нет, думать об этом невыносимо. Эльвина молча приняла пищу и позже уснула, провалившись в беспамятство.

По мере того как эффект от снадобья, которым поила ее Марта, слабел, дни стали казаться Эльвине все длиннее, и их хотелось чем-то заполнить. Не то чтобы она страстно жаждала получить ответы на свои вопросы, ей было любопытно, вот и все. Если Эльвина и испытывала тревогу, то не отдавала себе в этом отчет. В сознании все еще сохранялся барьер, защищающий ее от мучительного беспокойства, приглушенного сонными травами, но никогда не исчезавшего совсем.

Эльвина жила по распорядку дня Марты, не имея ничего против этого. Она помогала старухе собирать хворост в лесу неподалеку от пещеры, мешала варево, поддерживала огонь в очаге, время от времени даже растирала травы, следуя указаниям Марты. Временами кое-какие воспоминания прорывались в ее мозг. Самые болезненные Эльвина сознательно отгоняла, решив разобраться с ними позже, когда окрепнет, но были и другие: смеющиеся искорки в изумрудных глазах, приятный мужской запах, смешанный с запахом кожи и лошадей, сильные и теплые руки, державшие ее с любовью.

Эльвина не задавала Марте прямых вопросов. Вместо этого она пыталась вызвать старуху на разговор. Однажды Эльвина словно невзначай обронила имя, которое ассоциировалось у нее со смеющимися зелеными глазами и ласковыми сильными руками, и была вознаграждена подозрительным взглядом старухи, застывшей на миг над своим варевом.

— Не знаю такого, — вот все, что услышала Эльвина в ответ.

Эльвина день за днем предпринимала все новые попытки разговорить Марту, но старуха не желала признавать, что такой человек существует. Единственный разумный ответ, который она получила, — это признание Марты, что ее, Эльвины, воспоминания об этом мужчине могут быть частью бредового забытья. Люди, терзаемые лихорадкой, часто видят странные сны.

Эльвина решила отложить размышления на потом. Пусть все уляжется в сознании. Если этот мужчина — часть бреда, то и те воспоминания, вызывавшие в ней наибольшее беспокойство, тоже часть кошмарного сна.

Эльвина толкла порошок в ступке, осторожно извлекая на свет те самые трудные воспоминания: возбужденный похотливый ропот, жуткую пустоту зеленых глаз, ужас, сковавший ее тело. Да, скорее всего она тогда просто бредила.

И в то же время Эльвина не могла счесть образ Филиппа плодом собственного воображения. Она слишком отчетливо помнила его лицо, фигуру, речь, и так же ясны были ее воспоминания об их первой встрече в конюшне и об обещании, которое он дал ей. Разве Филипп не сказал, сто он человек чести и сдержит слово? Его отпугнула ее болезнь? Он никогда не вернется к ней? Если Тильда действительно умерла, как заявляла Марта, может ли Эльвина обратиться к Филиппу за обещанным покровительством?

Силы Эльвины быстро восстанавливались. Поняв, что постоянно клонит в сон после еды, приготовленной Маргой, она заявила, что сама будет готовить себе пищу. Марта нехотя согласилась.

Теперь Эльвина выходила в лес с еще одной, тайной целью. Она отважилась пробираться глубже в чащу, выбирая в качестве ориентира следы зверей. Если девушка уходила надолго, Марта разыскивала ее и возвращала обратно. Ни разу Эльвине не удалось заметить просвет в чаще, и если бы она захотела убежать от Марты, то все равно не знала, в какую сторону бежать. Ну почему Филипп не приходит за ней?

Однажды Эльвине показалось, что она слышит голоса и стук копыт где-то неподалеку. Она закричала в ответ и была вознаграждена — ее услышали. Радостная, Эльвина снова крикнула, и ей показалось, что в ответ кто-то прокричал ее имя. Но не успела она кинуться в сторону кричавшего, как появилась Марта. Старуха пыталась тащить ее в пещеру, а Эльвина вырывалась из цепких рук Марты, завороженная голосом, звавшим ее по имени. Но тут резкий запах ударил ей в ноздри, и она провалилась в пустоту. Очнувшись, Эльвина поняла, что лежит на тропинке в лесу и никто больше не зовет ее.

Уступая настойчивым просьбам Эльвины, Марта согласилась показать ей дорогу к замку. В лесу не было ни дороги, ни даже тропинки, но старуха по меткам умела находить дорогу, петляя по лесным коридорам. Дорога до замка заняла несколько часов, и силы покинули Эльвину прежде, чем она увидела стены замка.

Девушка и сама не знала, чего хотела добиться, совершив это путешествие. Охрана не задала им вопросов. Двор был пуст. Все застыло в сонном оцепенении: ни гарцующих лошадей, ни рыцарей на конях, ни оруженосцев, ни монахов, ни палаток, ни войск; только несколько тощих цыплят рылись в пыли, да пара крестьян бросала на Эльвину любопытные взгляды.

Эльвина не помнила ни одного из стражников. Она не знала ни одного из тех, кого увидела во дворе. Никто из них ничего не помнил ни о ней, ни о Тильде. Услышав вопрос о том, где находится Филипп, люди бросали косые взгляды в сторону Марты и норовили исчезнуть. Впрочем, ясно было одно: его здесь нет. А может, он и вправду никогда не существовал.

Эльвина поплелась домой, в вонючую пещеру. Но больше ей деваться было некуда. У нее не хватало духу требовать аудиенции у леди Равенны, да и оставаться в Данстоне тоже не хотелось. Эльвина не переставала ощущать зло, исходящее от этого места, и тот кошмар, который казался девушке былью, лишь усиливал ее отвращение к замку и его хозяйке.

Эльвина понимала, что все еще не вполне ясно мыслит, но объясняла свое состояние слишком долгим употреблением сонного зелья, которым поила ее Марта. Со временем все придет в норму, и она снова станет прежней. И все же кое-что в ней странно изменилось: тело, некогда сильное и легкое, ослабело и отяжелело… Ей чаще, чем раньше, хотелось есть и спать. То и дело приходилось присесть отдохнуть. Наверное, стоило подождать полного выздоровления, прежде чем планировать побег.

Осень сменила лето внезапно — за одну ночь. Проснувшись утром, Эльвина увидела, что изо рта у нее идет пар, а земля в лесу покрыта инеем. Теперь требовалось вдвое больше хвороста, чтобы поддерживать тепло в пещере.

К полудню распогодилось, и Эльвине, то и дело подбрасывающей хворост в огонь, стало жарко. Волосы намокли и прилипли ко лбу. Ванны или даже большого корыта, в котором она могла бы помыться, у Марты не было, и до сих пор Эльвина мылась в ближайшем ручье. Теперь же, когда так сильно похолодало, следовало придумать какую-то замену ручью.

Эльвина остановила взгляд на бадье, в которой непрерывно кипело над очагом варево. Посудина была маловата для того, чтобы использовать ее как ванну, но воды в ней можно было бы согреть вполне достаточно.

Перелив содержимое бадьи во все имевшиеся миски и плошки, Эльвина принесла воды из ручья. Согрев воду, она разделась, с радостью освободившись от вонючего тряпья. Вспомнив о своем восточном наряде, девушка удивилась, куда он подевался, но теперь она испытывала к танцу, некогда так нравившемуся ей, крайнее отвращение. Размышлять об этом не хотелось. К тому же сейчас перед Эльвиной стояли более насущные проблемы: надо было прокипятить тряпье, избавившись тем самым от насекомых.

Марта вошла как раз в тот момент, когда Эльвина закончила намыливать волосы мылом, сваренным из гусиного сала. Услышав шаги, она обернулась. На фоне светлого проема двери четко обозначился ее силуэт с полной грудью и округлившимся животом.

К удивлению Эльвины, морщинистая старуха одобрительно кивнула, окинув зорким взглядом отяжелевшую фигуру молодой женщины.

— Живот низкий. Значит, скорее всего ты носишь мальчика. Это хорошо.

Марта подошла к столу и взяла плошку с остывшей похлебкой, ничем не выказав, что заметила ошарашенный взгляд Эльвины.

Девушка перестала мыть голову, и волосы упали ей на плечи, накрыв спину и грудь. Она посмотрела вниз, провела намыленной рукой по груди и животу. Еще весной грудь ее была маленькой и по-детски задорно приподнятой. Теперь она заметно увеличилась и опустилась вниз. Некогда плоский живот выступал вперед. Эльвина с ужасом смотрела на это очевидное свидетельство реальности ее кошмарного сна. И в этот момент ребенок шевельнулся в ней, словно спеша заявить о своем существовании.

Ребенок! Как могла она забеременеть от бреда или сна? Эльвина провела ладонью по животу, оказавшемуся твердым на ощупь. Она знала, откуда берутся дети. В тот момент, когда Эльвина отдавалась Филиппу, она не думала о последствиях, поскольку знала, что многие женщины остаются бездетными даже в замужестве. Могла ли она предположить, что понесет после первого раза, проведенного в постели с мужчиной? Но боялась Эльвина не этого.

Охваченная внезапным холодом, Эльвина стянула покрывало с соломенной подстилки, служившей ей постелью, и, укрывшись, начала кипятить одежду. Инстинктивно она цеплялась за привычные вещи, такие, как соблюдение чистоты. «Думай о насущном, не думай о том, что тебя ждет. Особенно когда Марта не спускает с тебя своих черных сверлящих глаз».

Ночью, прислушиваясь к тяжелому дыханию Марты, Эльвина вернулась к тому дню, когда, как очевидно, зачала ребенка. Она прекрасно помнила того сурового и смуглого нормандца, чье семя проросло в ней. Все случилось хоть и неожиданно, зато вполне естественно и повода для особой тревоги не вызывало. Если бы ребенок появился в результате их дневного соития. Но то, что было потом: глухой рокот невидимых зрителей, тело, пригвожденное к каменному пьедесталу, лунный свет и безумная, нечеловеческая похоть, обуявшая обоих…

Эльвина зябко поежилась. Тот человек, что брал ее на каменном жертвеннике, имел облик Филиппа, но душу дьявола. Глаза его горели зеленым адским пламенем. Какое же чудовище растет в ее лоне?

Шли дни, становилось холоднее, и первый шок от осознания своего нового положения у Эльвины постепенно прошел. Она смирилась с судьбой и, более того, находила в изменении, произошедшем в ней, успокоение. Ребенок рос, заявляя о себе, то вздрагивая, то начиная брыкаться, когда Эльвина меньше всего этого ожидала. Ребенок был ее частью, ее плотью и кровью. Скоро у нее будет семья, и от этой мысли сердце Эльвины трепетало от радости.

Она больше не вспоминала об отце ребенка. Сэр Филипп обещал защищать Эльвину и предал ее. Он провел с ней ночь, за ужином выпил слишком много, а наутро уехал, даже и не подумав о той, которая охотно отдала ему свое единственное богатство — невинность. И ради чего? Ради минутной прихоти. Эльвина заставила себя не вспоминать о нем никогда, разве что ночью, когда представляла его ^обжигающие поцелуи и нежные ласки.

Пришла зима, и стало тяжелее передвигаться. Эльвина ходила, переваливаясь, тело все чаще требовало отдыха, и отходить далеко от пещеры она уже не могла. Марта взяла на себя обязанности по сбору хвороста, а Эльвина стала готовить порошки, притирания, мази и травяные отвары. В отсутствие Марты она читала старинные книги, написанные скандинавскими рунами и на латыни. Эльвина была обучена грамоте, так что, внимательно изучая тексты, получала представление о прочитанном, хотя и не вполне ясное. В этих книгах говорилось о силе, таящейся в растениях. Там же Эльвина нашла рецепт сонного эликсира, сведения о лекарствах, способных предотвратить беременность ускорить роды, о зельях для приворота и отворота.

Латынь Эльвина знала довольно хорошо, а вот том, написанный рунами, представлял собой будоражащую воображение загадку. Отец научил Эльвину читать некоторые руны, надписи на камнях, таких, какие она видела в том кошмарном сне. В книге она встретила знаки с похожим начертанием, но, пытаясь соединить их вместе, прочла такое, от чего ее бросило в дрожь. Услышав шаги старухи, она положила книгу на место и начала толочь порошок в ступке как ни в чем не бывало.

До сих пор Эльвина не считала себя пленницей, а старуху своим стражем. Убежать было бы легко, но поскольку идти все равно некуда, то и бежать ни к чему. Теперь она понимала, что неспроста была в апатии. Марта постоянно добавляла в ее пищу травы, лишавшие воли, так что старухины зелья держали Эльвину в этой тюрьме надежнее, чем самые крепкие стены.

Нельзя сказать, что это открытие принесло ей пользу. Марта больше не опаивала Эльвину, но на таком сроке беременности она едва ли могла бы часами бродить по лесу в поисках человеческого жилья. В январе повалил снег. Вокруг пещеры выросли такие сугробы, что ходить стало почти невозможно. Пока деваться Эльвине было некуда — капкан захлопнулся на время, но, когда ребенок родится, будет совсем другое дело.

Утешая себя подобными мыслями, Эльвина кое-как пережила зиму и, дабы время не пропадало впустую, решила перенять как можно больше от той, что держала ее в плену. Теперь Эльвине стало совершенно ясно, что Марта пользовалась в округе репутацией знахарки и колдуньи. Насколько действенны были лекарства, приготовленные старухой, или ее заклинания, оставалось лишь догадываться. Тем не менее Эльвина могла многому научиться у Марты.

Когда снег начал таять, живот у Эльвины опустился ниже: теперь сидеть и стоять стало еще труднее. Ребенок все реже бился в животе, набирая силы для того, чтобы появиться на свет. Все чаще ей снился тот смуглый рыцарь со смеющимися зелеными глазами, и все труднее было гнать от себя этот навязчивый сон.

Мартовская оттепель растопила снег в лесу. Теперь по лесным тропинкам, пусть слякотным и грязным, можно было ходить. По утрам весело щебетали птицы, и Эльвина, не в силах выносить тяжелого духа затхлой пещеры, выходила подышать свежим лесным воздухом, напоенным запахами оживающей земли. Завернувшись в старую шаль, она побрела к полянке, на которой распустились подснежники.

Внезапно послышался треск. Эльвина испуганно оглянулась и с удивлением увидела монаха, зацепившегося полой за куст чертополоха. Очевидно, святой отец заметил ее в то же мгновение и тоже узнал. Она бросилась было бежать, но голос монаха остановил ее:

— Подожди, дитя мое, я не желаю тебе зла. Эльвина недоверчиво оглянулась, тщетно пытаясь скрыть огромный живот под ветхой шалью.

Кусты чертополоха образовывали колючую изгородь, поэтому монах не мог подойти к ней вплотную.

— Что делаешь ты так далеко от замка?

Эльвина смотрела на монаха, не понимая, о чем он говорит.

— При чем тут замок? Мой дом не там.

— Не хочешь ли ты сказать, дитя мое, что живешь в лесу? Как ты пережила зиму?

— Марта приносит мне еду.

Этот монах был единственной нитью, связывающей Эльвину с ее прошлым, и мог сообщить ей нечто ценное. Она хотела, но стеснялась задать ему тот главный вопрос, что терзал ее вот уже несколько месяцев. Не пристало порядочной женщине задавать подобные вопросы, но Эльвина сама избрала свою судьбу и с тех пор уже не считала себя порядочной.

— Сэр Филипп. Он вернулся в Нормандию?

Глаза монаха потемнели.

— Он в Лондоне, на королевской службе. Генрих приказал разрушить замки, владельцы которых не могут доказать свои права на них. Сэр Филипп ждет, куда его направит король для исполнения своего приказа.

Монах опустил взгляд на живот Эльвины.

— Ребенок его?

Эльвина отвернулась.

— Ребенок мой. Прошу вас, ничего не говорите ему об этом.

— Но его долг позаботиться о благополучии собственного отпрыска.

— Ребенок мой. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи. Я спросила о нем только из-за того, что он обещал позаботиться о единственном близком мне человеке. О Тильде. Надеялась услышать несколько слов о том, какими были последние дни ее жизни. Почила ли она в мире? Вы не знаете?

— В замке он часто говорил с какой-то старой женщиной. Я не знал, что она умерла, и сэр Филипп, насколько мне известно, тоже об этом не знает. Если ты, дитя мое, скажешь, как тебя найти, я обещаю разузнать о ней побольше.

Душа Эльвины осветилась надеждой, но свет вскоре померк.

— Не знаю, как долго еще пробуду здесь. Я вот-вот должна родить и после этого уйду. И чем быстрее, тем лучше.

— Я сейчас как раз направляюсь к сэру Филиппу. Он ждет меня. Но я скоро вернусь. Скажи мне, где ты живешь. Ребенка надо окрестить, и я готов сделать это для тебя.

Эльвина подозрительно отнеслась к настойчивому желанию монаха узнать, где она живет, однако приняла его предложение.

— Недалеко отсюда есть холм. На западном склоне вы увидите дубовую дверь. Там меня и найдете. Едва ли в ближайшие две недели я смогу двинуться в путь. Только заклинаю вас, ничего не говорите сэру Филиппу обо мне.

— У сэра Филиппа сейчас голова занята другим, и все же он должен знать о том, что у него родился ребенок.

— Я буду отрицать его отцовство. — Эльвина вздернула подбородок. — В этом мире есть только одно, что я могу с полным основанием назвать своим, и я не хочу терять этого. Вряд ли сэр Филипп обрадуется, узнав о том, что у него появился очередной бастард, поэтому не надейтесь сделать ему приятный сюрприз.

Монах вздохнул, признав свое поражение. Правда, она упустила одну важную вещь. Эльвина просила не выдавать Филиппу своего убежища и не говорить о ребенке, но про себя ничего не сказала. Монах не мог запретить Филиппу отправиться на поиски девушки. И скорее всего Филипп непременно захочет найти ее, как только узнает, что она существует не только в его воображении. Кроме того, едва ли у него возникнут вопросы по поводу того, кто отец ребенка. Стоит лишь хорошенько все посчитать.

— Тогда я постараюсь вернуться раньше, чем через две недели. Могу я чем-нибудь тебе помочь? Будешь ли ты до той поры в безопасности?

Эльвина застенчиво улыбнулась. Девять месяцев она слышала только голос Марты. Приятно было узнать, что внешний мир еще не совсем забыл о ней.

— Со мной все будет в порядке. Мне ничего не надо. Я буду рада, если вы вернетесь, чтобы окрестить ребенка. Жаль только, что ничем не могу вознаградить вас за это.

— С меня довольно твоей улыбки, дитя мое. Ну, оставайся с миром и жди моего возвращения.

Монах ушел, но теперь Эльвина знала, что душа ее младенца будет вне опасности. Однако в ее душу он заронил беспокойство: сэр Филипп не только существовал на самом деле, но и находился не так уж далеко. Теперь Эльвина уже не знала, хорошо это или плохо. Филипп мог оказаться не другом, а врагом.

Она зябко повела плечами, вспомнив, какое у Филиппа было лицо, когда он объявил ее своим вассалом.

Схватки начались к вечеру третьего дня. Марта видела, что Эльвина общалась с монахом и, дабы оградить ее от подобных встреч, вообще запретила гулять, позволив только выходить из пещеры подышать воздухом. Сейчас схватки становились все болезненнее.

Эльвина даже не заметила, как Марта исчезла из пещеры. Последние несколько дней ее словно распирало изнутри, и острая боль казалась естественным продолжением уже привычных болей. Эльвина сидела перед очагом, глядя на язычки пламени и чувствуя ноющую пустоту внутри. Только потом, когда боль стала почти нестерпимой, Эльвина поняла, что происходит. В благоговейном ужасе она посмотрела на свой выпирающий живот, обвела взглядом пещеру и со страхом обнаружила, что Марты нет.

Внезапно дверь распахнулась, вошла старуха, а следом за ней ворвался снежный вихрь — последняя буря уходящей зимы. Марта несла большую вязанку хвороста. Эльвина успокоилась, увидев, что Марта готовится принять роды: греет воду, раскладывает чистые льняные тряпки. Волею судьбы Эльвина оказалась в руках опытной повитухи. Больше она ни о чем не смела просить Бога, разве что о муже, чью руку могла бы пожать и почувствовать его поддержку. Впрочем, мысль о муже Эльвина сразу отогнала. С того момента, как умерли ее родители, она знала, что мужа у нее никогда не будет. Хорошо еще, что у нее появится ребенок, которому она отдаст всю свою любовь.

Вначале Эльвина отказывалась от напитка, который Марта предложила ей, чтобы облегчить боль. Хватит с нее колдовства и наркотического зелья. Боль была справедливой платой за счастье произвести на свет младенца. Эльвина расположилась на странном кресле, изобретенном Мартой. Твердая деревянная спинка не позволяла отклоняться назад, за широкие подлокотники было удобно ухватиться, когда боль усиливалась, а на сиденье этого странного стула помещались лишь бедра. Эльвина поняла назначение этого приспособления. Она застонала, стараясь вытолкнуть ребенка, а Марта с готовностью подставила руки, чтобы помочь младенцу.

Шли часы, боль разрасталась, а результата все не было. Эльвина теряла силы и не могла больше противиться Марте. Эльвина сжала зубы, но старухе удалось залить ей в рот немного жидкости. Эффект не заставил себя ждать. Тело расслабилось, Эльвина послушно раскрыла рот, глотнула еще и провалилась в темноту. Она продолжала тужиться, боль не проходила, однако не достигала ее сознания, витавшего в наркотическом тумане.

И вдруг резкая, разрывающая боль там, откуда должен был появиться младенец, вернула Эльвину к реальности. Она закричала, пронзив криком ночь, и, словно в ответ, взметнулось пламя в очаге, и Эльвина снова провалилась в беспамятство.

И вот в тишине послышался писк новорожденного. Очнувшись ото сна, Эльвина улыбнулась. Сердце ее радостно забилось. Она хотела потянуться к младенцу, но руки не шевелились. Жадным взглядом Эльвина проследила за тем, как Марта подносит младенца к свету: крохотные красные кулачки сжаты, плечи отведены назад в судороге крика, и спутанные густые светлые волосы сверкают золотом в свете огня. Ее сын.

Эльвина вновь провалилась в беспамятство. Внезапный стук в дверь привел ее в чувство. Марта, однако, не пришла в замешательство. Она продолжала пеленать младенца, укутав его для тепла в шерстяную шаль.

Даже не оглянувшись на истекающую кровью женщину, Марта распахнула дверь, держа младенца на руках. В пещеру ворвался ветер, обдав холодом юную мать, чья кровь капля за каплей стекала в лужу на полу.

Эльвина видела, как Марта, укутав себя и младенца, вышла за дверь и исчезла в ночи. Охваченная ужасом, Эльвина закричала. Ледяной ветер широко распахнул дверь, и несчастная в последний раз провалилась в беспамятство.

И наступила тишина, нарушаемая лишь завыванием ветра, гуляющего по пещере и дразнящего едва различимый, умирающий огонь в очаге.