Глава 4

Поблекшие глаза Тильды сразу отметили возбужденный блеск в глазах подопечной и румянец, скорее всего вызванный тесным соприкосновением с мужской щетинистой щекой. Итак, неизбежное произошло. К счастью, взгляд Эльвины был все так же кристально ясен и чист. Ну что ж, чему быть, того не миновать. Как бы там ни было, сегодняшнее событие не отбило у девочки желания жить, и это уже неплохо.

— Подойди ко мне и расскажи обо всем. — Тильда взмахнула слабой рукой. — Я вижу, тебя переполняет желание поделиться новостью.

Эльвина с грустью окинула взглядом свою верную наперсницу. Некогда крепко сбитая, пышущая здоровьем женщина теперь напоминала собственную тень. Худая и изможденная, Тильда по-прежнему гордо держала голову, увенчанную хоть и поседевшей, но все еще толстой косой. Тильда никогда не была красавицей, но ее длинные, волнистые и густые волосы притягивали взгляд. Лицо, грубоватое и испещренное морщинами, носило печать мудрости, в блекло-голубых глазах читалась та же ясность ума, что и в молодости. Эльвина присела на кровать рядом с подругой и мудрой советчицей и, взяв Тильду за руку, пожала ее, не зная, с чего начать. До сих пор Тильда всегда принимала решения, всегда вела ее за собой и заботилась о том, чтобы у них было все необходимое. Именно Тильда решила прийти сюда, в этот замок, не желая нигде останавливаться по дороге, несмотря на начинавшуюся болезнь. Эльвина не понимала, откуда взялось это желание отдохнуть именно в этой крепости, но такова была воля Тильды, и она подчинилась ей. Теперь пришло время для Эльвины принимать решения.

— Ты хочешь рассказать мне о нем, верно? — спросила Тильда. — Твоя мать выглядела точно так же, когда смотрела на твоего отца. Надеюсь, он стоит твоего доверия.

— Да, Тильда. Я знаю, он хороший человек. Ты сама учила меня отличать хорошего человека от дурного, поэтому можешь считать, что сама его выбрала.

— Расскажи мне о нем, — потребовала Тильда.

— Он сильный и властный, но в глазах его есть доброта, а в руках — нежность. И этим он мне нравится. Временами он упрям, иногда жесток, но он будет хорошо ко мне относиться. Я чувствую это сердцем, Тильда, так что не думай обо мне плохо, когда узнаешь, что я сделала.

Тильда не сомневалась, что этот момент придет. Эльвина не могла долго оставаться невинной, живя той жизнью, которая выпала на ее долю. Без приданого, без покровителей, даже без дома лучшее, на что она могла рассчитывать, — это выйти замуж за какого-нибудь честного смерда. И стать рабыней, такой же, как ее муж, ибо свободный человек, даже нищий городской ремесленник, не польстился бы на красоту девушки без приданого. Эльвине было на роду написано дарить мужчине удовольствие, но она не стала бы матерью его наследников. Тильда вздохнула. Мир жесток, и Эльвина не обманывалась насчет своего места в нем.

— Я не подумаю о тебе плохо, Эльвина, что бы ты ни сделала, — вздохнула Тильда.

— Спасибо. — Эльвина пожала Тильде руку. — Я знала, что ты поймешь. Филипп — рыцарь на службе у короля. Он обещал нам свою защиту и покровительство и сказал, что возьмет нас с собой, когда будет уезжать. Думаю, он говорил искренне, Тильда.

— Да, — устало заметила Тильда, — они все дают искренние обещания, когда хотят того, что ты можешь им предложить. Смотри, не потеряй свое сердечко, малышка.

Этот рыцарь не твоего поля ягода, и он оставит тебя ради Фугой гораздо скорее, чем ты полагаешь. Хорошо еще, что он проявил доброту в этот первый раз, так что ты не будешь бояться остальных, но не жди слишком многого от него доброты.

— Я понимаю. Но мне будет трудно не любить его хотя бы немножко, и когда ты познакомишься с Филиппом, то поймешь, что я имею в виду. Я знаю свое место в его жизни. Не бойся, я буду осторожна.

Пожилая женщина вновь кивнула, но на этот раз не так уверенно. Отец Эльвины говорил те же слова, когда ему преподнесли в дар юную рабыню, но очень скоро он женился на ней. Ферфаксы не умели любить чуть-чуть, вполсилы, они любили, как жили, — бурно, без остатка. Жаль лишь, что в случае с Эльвиной счастливого конца не предвиделось. На этот раз речь шла о женщине, пусть и из рода Ферфаксов, а у женщины в этом мире слишком мало выбора. Брака не получится, она останется с разбитым сердцем.

Эльвина видела печаль Тильды и понимала ее причину. Поцеловав больную в морщинистый лоб, она тихо выскользнула из комнаты. Сегодня вечером ей предстояло танцевать для Филиппа, как когда-то танцевала мать для ее отца. Эльвина всегда чувствовала эротику танца, но никогда прежде не посвящала каждое движение одному-единственному мужчине. Она вспоминала события сегодняшнего дня, и возбуждение ее росло. Только сейчас Эльвина могла сопоставить каждое движение с тем, чем она занималась с Филиппом в донжоне. Танец, который она будет танцевать вечером, накрепко связан с тем, что происходило днем. Вновь Эльвина продаст свое тело, и продаст с радостью, ради одного лишь удовольствия, которое подарит ей этот мужчина.

У Эльвины слегка кружилась голова, когда она принимала ванну, втирала в кожу ароматные масла и одевалась, готовя себя к предстоящей ночи. Сегодня она будет благоухать под прозрачными шелками Востока, и Филипп увидит, что Эльвина — та женщина, которой он может гордиться. Она осторожно надела на шею золотую цепь с кольцом отца вместо медальона. Еще один штрих в мерцающем золотом наряде. Но не ради того, чтобы украсить себя, надела Эльвина отцовский перстень. Это был ее талисман. Единственное, что осталось от родителей. Воспоминания. Сегодня она возьмет их с собой. Радостного настроения Эльвины не омрачило даже появление зловещей старухи — компаньонки леди Равенны.

Старая карга вошла без стука и молча остановилась на пороге. Заметив ее, Эльвина поморщилась. Марта была одета в черное, никаких украшений, ни цепочки, ни вышивки по обшлагам. Черная вдова. Многие женщины хоронили мужей и превращались в безобразных старух — такова жизнь, но отчего-то именно Марту невозможно было представить молодой. Увидев ее, люди шептали молитвы и торопливо крестились. Эльвина не была слишком суеверна и к Марте питала лишь неприязнь из-за привычки той подглядывать и подслушивать, передвигаясь с места на место неслышно, как тень, и неприятного, липкого, словно ощупывающего взгляда.

— Леди Равенна желает видеть тебя перед представлением. Она послала меня проверить, готова ли ты.

Эльвина повернулась лицом к старухе, позволяя ей осмотреть себя. Волосы девушки переливались золотом и серебром, украшенные шелковыми лентами и побрякушками, сверкавшими в свете факелов; из-под прозрачной вуали, покрывавшей лицо, таинственно мерцали глаза, казавшиеся еще больше и ярче из-за краски для век, привезенной с Востока вместе с этим гаремным нарядом.

Что касается остальных деталей туалета, то они почти не скрывали прекрасной наготы Эльвины. При каждом движении сквозь голубую органзу просвечивали молочной белизной груди и бедра. Шаровары, падавшие глубокими складками, колыхались от малейшего дуновения. Шелковый пояс плотно охватывал талию и бедра, но ничуть не мешал движениям, делая их лишь более выразительными.

Марта усмехнулась беззубым ртом и, ничего не сказав, вышла.

Внизу Филипп с нетерпением ждал окончания ужина. Леди Равенна восседала на возвышении, словно на троне, за длинным столом. По правую и левую руку от нее расположились почетные гости. Леди Равенна почти не говорила за трапезой, что вполне устраивало Филиппа. Сейчас его занимала лишь одна мысль; подернутые страстной дымкой синие глаза стояли перед ним. Филипп уже чувствовал возбуждение — доселе ни одна женщина не творила с ним такого: он желал Эльвину постоянно, желал так, будто не утолил еще желания.

Вино и мед текли рекой, и Филипп с усмешкой наблюдал за тем, как воины его один за другим падали жертвами невоздержанных возлияний. Они пели, потом начали драться и, наконец, почти все оказались под столом. Они не щадили себя в сражении и не щадили себя за столом. Что же, если такой отдых им по душе, отчего бы не потешиться всласть.

Впрочем, кое-кто наслаждался не только вином. Воины покидали зал кто с одной, а кто и с двумя девицами под руку. Филипп дивился количеству девиц, хотевших повеселиться от души. Должно быть, в здешние места очень долго никто из настоящих мужчин не заглядывал.

Думая о своем, Филипп посмотрел на хозяйку дома, сидевшую рядом с ним. Она, как и следовало из слов Эльвины, была довольно любопытным созданием. Рано овдовевшая, леди Равенна была ровесницей Филиппа. Две черные косы змеями опускались на грудь, остальная масса густых черных волос была накрыта сеткой. Черное платье делало ее похожей на монахиню, если бы не ожерелье из кроваво-красных рубинов, скрепленных втрое переплетенной золотой цепью, и не широкий, в три пальца, ошейник, напоминающий тот, что надевают на шею рабам, но только не из железа, а из червонного золота, да если бы не обилие перстней, сверкающих драгоценными камнями.

Во время ужина она оставалась почти неподвижной, безучастно наблюдая за забавами гостей. Улыбка ее больше походила на оскал, когда она предложила Филиппу кубок с вином, положенный почетному гостю.

— Вы не пьете вместе со всеми, Филипп, — сказала хозяйка, — но этот кубок вы должны осушить до дна. Я предлагаю тост за королевский дом. Покажите, что вы так же, как и я, надеетесь на дружеские и прочные отношения между обитателями этого дома и новым королем.

Голос ее напоминал шелест сухих листьев, и Филиппу приходилось напрягать слух, чтобы расслышать слова леди Равенны.

Филипп поднял кубок и посмотрел на хозяйку. Леди Равенна пригубила первый за весь вечер бокал вина. Филипп не спешил подносить кубок к губам и выпил только после хозяйки. Вино оказалось крепким и терпким. Почувствовав внезапную жажду, Филипп осушил кубок до дна. Путешествие было долгим и трудным, и он имел право расслабиться, но при этом вовсе не желал напиться до бесчувствия накануне предстоящей ночи. Никто и никогда не видел его мертвецки пьяным, тем более не будет этого сегодня.

Свет в зале стал тускнеть, на каменных стенах появились тени от факелов. Но тут в огромном камине позади стола с треском раскололось бревно, брызнул сноп искр и пламя взметнулось вверх. Зловещая фигура хозяйки дома высветилась ярче, тогда как все остальное погрузилось во мрак.

И тут вдруг возникла словно ниоткуда прелестная серебристо-голубая тень. Филипп тряхнул головой, чтобы развеять винные пары, затуманившие мозг. Как удалось ей пробраться сюда так незаметно, так неслышно, что он даже не почувствовал ее приближения? Первым его побуждением было протянуть руку и дотронуться до серебристого видения, чтобы убедиться: перед ним та же женщина из плоти и крови, с которой он провел день, но взгляд, блеснувший из-под вуали, остановил Филиппа. Филипп взял в руки кубок. Он не должен показывать, что знает ее. Нужно держать себя в руках — ради блага Эльвины.

Хозяйка дома что-то сказала ему свистящим шепотом, указав на серебристую тень, стоявшую подле. Филипп кивнул, хотя и не слышал ее слов. Кровь уже хлынула к чреслам; его возбуждал один лишь вид Эльвины,

тонкий аромат, струящийся от нее. Филипп не помнил этого запаха — днем от девушки пахло иначе, но этот дурманящий терпкий аромат проник в его кровь — вместе с той, что источала его.

Она повернулась к нему, глаза метнули серебряные искры из-под вуали. Эльвина приняла из рук госпожи золоченый кубок. Глаза ее, опушенные черными ресницами, таили в себе обещание, и Филипп, как завороженный, смотрел в эти глаза. Она не отвела взгляда, осушив предложенный кубок до дна.

Леди Равенна растворилась в тени. Эльвина тронулась с места и поплыла к огню, ревущему в камине. Тело ее покачивалось в такт музыке. Мелодия была нездешней, странной, но эта странность только сильнее распаляла Филиппа, придавая экзотический оттенок весьма эротичному танцу.

Эльвина танцевала, извиваясь всем своим гибким телом и покачиваясь в такт музыке. Филипп сжал кубок и не отрываясь смотрел на серебристое облако, сквозь которое просвечивало алебастровое тело, которое он познал лишь несколько часов назад. Волосы ее отливали то золотом, то серебром, но едва ему казалось, что он выхватил взглядом сосок цвета меда или белоснежное бедро, как видение ускользало. Филипп вглядывался пристальнее, щурился, чтобы видеть яснее, но все напрасно.

Ритм ускорялся, раковины, прикрепленные к тонким запястьям танцовщицы, стучали все быстрее, языки пламени в камине вздымались все выше, Эльвина кружилась, прогибаясь волной. Вращаясь в безумном вихре, шелковые покровы ее напоминали водоворот, воронку, увлекавшую в бездну, — и полутемный зал, и музыка, и все вокруг словно исчезло, сгинуло в этом голубом водовороте.

Филипп не отрывал взгляда от мерцающего облака, и, словно почувствовав свою магическую власть над ним, Эльвина приблизилась к нему, танцуя, заламывая руки, словно в мольбе. Сейчас он видел ее синие глаза, потемневшие, с расширенными зрачками, смотревшие в никуда.

Филипп чувствовал, что более не в силах сдерживать страсть. Она говорила правду: перед таким танцем никто не смог бы устоять. Еще чуть-чуть, и он овладеет ею прямо здесь, на полу. Филипп схватил золотой кубок и осушил его до дна.

Но вино лишь добавило жару в и без того раскаленную топку. Кровь ударила в голову, шумела в ушах. Он был весь во власти инстинкта. Сияние ее волос, ее глаз, алебастровая белизна стройного тела — все взывало к нему. Эльвина была как сирена, певшая для него одного свою призывную песню. Взгляд его наконец ухватил соблазнительное покачивание молодой груди. Она исполняла танец живота, и глаза Филиппа остановились на темном треугольнике между бедер.

Еще одно дразнящее движение, и Эльвина, прогнувшись, ускользнула в тень. Филипп, выругавшись сквозь зубы, схватил кубок, таинственным образом оказавшийся наполненным вином. Похоть овладела всем его существом. Желание требовало разрядки, он сгорал от нетерпения: скорее вонзиться в это маленькое тело, еще и еще, вновь и вновь.

Эльвина находилась не в лучшем состоянии. Крепкое вино сняло запреты. Ее непреодолимо влекло к тому мужчине, для которого она сейчас танцевала, перед глазами всплывали видения недавнего прошлого. Она словно вновь чувствовала ласки Филиппа, его поцелуи. Огонь его изумрудных глаз возбуждал ее. Тело, зажившее своей, отдельной от разума жизнью, откликалось на призыв, ясно читавшийся во взгляде рыцаря. Эльвина не просто танцевала перед ним, повторяя заученные движения, она призывала его к себе, молила о ласке. Взгляд ее остановился на шраме, побелевшем от напряжения. Филипп испытывал голод, он жаждал се, и Эльвина не только могла утолить его голод — она сама была голодна не меньше и ждала, что он, Филипп, овладеет ею.

Все вращалось перед глазами, и Эльвина не знала, что было тому виной: вино или музыка. Отблески пламени плясали по стенам, и все и вся погрузилось во мрак. Все, кроме нимфы в таинственном облаке, кружившейся перед ним. Серебряный призрак все ближе и ближе, и вот они остались вдвоем. И в этот миг свистящий шепот прорезал мрак:

— Возьмите ее, милорд. Она ваша.

Филиппу не надо было повторять дважды. Он обнял свою маленькую нимфу и привлек к себе.

Эльвина вскрикнула благодарно, и в тот же миг ее накрыла чернота. Последнее, что она помнила, — это сладостная близость крепкого мужского тела, близость ее смуглого рыцаря.

Филипп не заметил, как обмякло в его руках тело маленькой нимфы, но ведь у призраков нет веса, а она скорее напоминала видение, чем женщину из плоти и крови. Повинуясь лишь требованию тела, сжигаемого нечеловеческой похотью, и голосу, напоминавшему змеиный свист, он шел вперед.

— Следуй за мной.

И Филипп послушно пошел в темноту, неся на руках свой драгоценный приз.

Холодно. После жара ревущего огня она чувствовала лишь холод. Он пробирался под кожу, вонзался ледяными иглами в позвоночник, растекался по груди. Эльвине хотелось укрыться, но она не могла двинуться. Руки ее, закинутые за голову, оказались связаны, а запястья прикреплены к какому-то выступу над головой. Все было словно в дурном сне, сне, который хочется стряхнуть с себя, да только ничего не получается. Эльвина вращала головой из стороны в сторону, силясь проснуться, но даже глаза не в силах была открыть.

Тишина, и только зловещее бормотание где-то в отдалении. Оглушительная тишина, пугающая, странная. Еще никогда Эльвина не знала такой тишины. Путешествуя ночью через лес по проселочной дороге, она все равно слышала успокаивающее фырканье волов и скрип колес старой повозки. Где-то ухнет ночная птица, хрустнет ветка, и ты знаешь, что вокруг — жизнь. Но сейчас было так, словно она попала в страну мертвых. Эльвина напрягала слух, но ни крика птицы, ни потрескивания костра так и не услышала. Только этот таинственный ропот — словно небыстрая река набегала на камни в глубокой пещере.

Должно быть, это ей снилось, и Эльвина хотела проснуться. Озноб сотрясал тело, пробирался вверх по раскинутым ногам. От холода она покрылась мурашками, отвердели и напряглись соски. Ей захотелось свернуться клубком, поджать ноги, но, к своему ужасу, Эльвина осознала, что ее лодыжки прикреплены к невидимым колышкам. И только тогда поняла, что на ней ничего нет, она лежит нагая под открытым небом.

Крик ее, прорезавший тишину, походил на предсмертный вопль жертвы в когтях хищника. В ответ раздалось глухое бормотание. В этом звуке чувствовалась похоть. Эльвина взвизгнула, выгнулась дугой, стараясь освободиться от пут. Незримое присутствие кого-то или чего-то пугало и странно волновало ее. Еще одна попытка вырваться — кисти и лодыжки прочно удерживались на местах, но бедра легко отрывались от каменного ложа. Ропот становился все громче и требовательнее, словно невидимая толпа хором повторяла какое-то заклинание.

Ресницы ее распахнулись, и Эльвина увидела над собой черное, усыпанное звездами небо. Полная луна была окутана странно светящимся облаком. Эльвина огляделась, с ужасом обнаружив, что находится в центре кольца из каменных глыб, расположенного на поляне вблизи Данстона. Огромные валуны окружали ее, их тени крестообразно падали на ее обнаженное, распростертое на каменном пьедестале тело, словно стремились вытянуть из нее душу. Эльвина закричала в истерике, и в этот момент от одного из камней отделилась тень, имеющая человеческие очертания. Невидимые зрители скандировали все громче, все требовательнее, в том же ритме, в котором бедра Эльвины поднимались и опускались на каменное ложе в напрасном стремлении вырваться из пут.

Тень вышла вперед, чтобы начать ласкать ее грудь, втирая в соски вязкое масло, жаркое и ароматное. Эльвина силилась узнать эти руки, но туман в голове мешал мыслить ясно. Все, что она чувствовала, — это приятное ощущение теплых пальцев, ласкающих, массирующих, поглаживающих грудь, потом живот. Затем они опустились ниже и глубже, добираясь, казалось, до начала начал ее существа. Крики Эльвины сменились стонами, а бедра стали покачиваться в древнейшем ритме эротического танца. Она погрузилась в гипнотический транс, лишивший ее сознания. Теперь Эльвина только чувствовала, не осознавая происходящего. И так было даже лучше.

Внезапное появление массивной тени вернуло страх. Темная тень, принадлежащая, по-видимому, мужчине, заслонила луну. Он наклонился над ней, голова ее оказалась в плену его мощных рук. Эльвина подняла глаза. Зеленые огни прожигали ее, но во взгляде Филиппа не было ничего, кроме похоти. Рот его накрыл ее губы, язык проник между зубов, мешая дышать, и крик Эльвины замер в горле. Она давилась, пытаясь вывернуться, но бесполезно: Филипп был словно одержим дьяволом. Одной рукой схватив девушку за волосы, он, целуя ее шею, грудь, живот, другой ласкал ее там, где впервые побывал всего несколько часов назад.

Эльвина словно погружалась в туман. Ей было больно и страшно. В глазах Филиппа горела лишь безумная похоть. Она хотела взмолиться о пощаде, но не могла произнести ни слова. Эльвина не узнавала Филиппа, и он, казалось, не узнавал ее.

И снова холод пронзил девушку, едва он приподнялся на руках, чтобы войти в нее. С ужасом Эльвина окинула взглядом массивную волосатую грудь и широченные плечи рыцаря, готового пронзить ее своим клинком.

Взгляд ее скользнул по его груди вниз и остановился на налитом кровью мужском орудии.

Он был так же наг, как и она, и каждый мускул его дрожал от нестерпимого, всепоглощающего желания. За мгновение до того, как Филипп вошел в нее, Эльвина увидела тень за его спиной и вдруг поняла, что они окружены множеством людей в капюшонах. Тех же людей, что бормотали заклинания и требовательно повторяли какие-то слова в то время, как она, нагая, лежала привязанная к жертвенному камню на возвышении. Охваченная жутким, ни с чем не сравнимым ужасом, Эльвина закричала, и в тот самый миг луна вышла из облаков, освещая каменный пьедестал и жертву, приготовленную на заклание.

Крик Эльвины утонул в ритмичном гуле голосов, становящемся все громче и возбужденнее, и, словно он тоже ожидал лунного луча как сигнала, Филипп вошел в нее.

Эльвина отчаянно завопила от боли, стараясь увернуться от следующего немилосердного удара, но она была связана так, что могла двигаться лишь навстречу его толчкам.

И тут, словно осознав, что выбора у нее нет, она потеряла контроль и над телом тоже. Тело Эльвины оказалось словно само по себе и зажило по своим законам. Кожа ее горела от жажды его прикосновений, а ритмичный гул голосов заставлял бедра двигаться в такт заданному ритму, разжигая похоть.

Филипп пронзал Эльвину, налегая на нее всем телом, со всей силой, которую раньше сдерживал, боясь причинить ей боль. Она визжала и извивалась в путах, стараясь вырваться, тогда как бедра ее жадно поднимались навстречу каждому толчку.

Устав от борьбы, дух ее покинул бренное тело, сверху без интереса наблюдая за сценой, разыгрывавшейся внизу. Луна становилась все ярче, и пылинки, словно эльфы, танцевали в лунном луче, оседая на тех двоих, что со вздохами и стонами извивались и корчились на пьедестале.

В тот миг, как на севере зажглась звезда, а вокруг алтаря загорелись факелы, Филипп с хриплым стоном впрыснул семя в лоно своей полуночной возлюбленной. Скандирование переросло в возбужденный рев, напоминающий экстаз.

Эльвина смутно осознала происходящее, отметив приятную расслабленность и целительное забытье, снизошедшее на нее в тот миг, как семя Филиппа, густое и горячее, потекло у нее внутри. Когда он вновь окреп, поразительно быстро, объятый все той же, не иначе как колдовскими чарами наведенной похотью, душа Эльвины отделилась от тела и полетела вверх, в облака, следуя маршруту лунного луча. Ее тело, распростертое на жертвенном алтаре, было не более чем отпечаток на холодном каменном ложе. Она смотрела, как вздымаются мышцы на бронзовой груди, как напрягается тело того, кто, склонившись над ней, готовился к очередному толчку. Она еще помнила то счастье, что испытала с ним когда-то, наверное, в прошлом веке или даже раньше, но и эти воспоминания промчались, оставив за собой пустоту.

В тот миг, как могучий рыцарь наполнил ее своим семенем во второй раз, дух Эльвины улетел далеко, к самой луне. Она погрузилась в ночь.

Глава 5

Мгла была ее спасением, мгла дарила покой, и она укрывалась мглой, как одеялом, укутывалась так, чтобы ни один луч света не нарушал ее сна. Но временами Эльвина забывалась, успокоенная кажущейся непроницаемостью облачного покрывала, и разжимала пальцы, удерживающие пушистую темноту. И тогда случалось страшное: к ней возвращалась память. Терзаемая тревогой, она тянулась к эликсиру забвения и счастья и, отпив его, вновь ускользала в ночь, по ту сторону реальности.

Оттуда, с черной беззвездной высоты, она наблюдала за телом, поверженным и избитым, сиротливо свернувшимся на куче тряпья, называемой постелью. Иногда Эльвина даже испытывала сочувствие к этой бывшей своей обители, тому сосуду, что некогда вмещал ту, что теперь жила в облаках. Но куда безопаснее быть сторонним наблюдателем, и она вновь просила дать ей то волшебное средство, что избавляет от телесной боли и высвобождает дух для полета.