Хроники вампиров - Скрипка

Где находится этот дворец моего сна, дворец, созданный из стольких видов мрамора, что мог бы сравниться с базиликой Святого Петра? Что означал тот сон? Была ли это просто прихоть его измученной души, что он позволил мне увидеть город Рио, место его последнего преступления, прежде чем он пришел ко мне и обнаружил какой-то острый шип в моей душе, связанный с тем местом? Или это была моя собственная выдумка, изменившая его воспоминания о прекрасном море с пенными волнами, порождавшими бесчисленных танцующих фантомов?

Нигде мне не довелось увидеть такого оперного театра, в котором смешалось столько красоты.

В Нью-Йорке мы играли в «Линкольн-Центре и в „Карнеги-Холле“. Наши концерты теперь состояли из множества программ различной длительности. А это означало, что с течением времени я научилась играть без перерыва — мелодия текла все более мощным потоком, который становился все шире и сильнее.

Я не могла слушать собственные записи. Ими занимались Мартин, Гленн, Розалинда и Катринка. Розалинда, Катринка и Грейди составляли контракты, заключали сделки. Предмет сделок был необычен — наши пленки или диски. Там была записана музыка необычной женщины, не знавшей как следует даже нотной грамоты, если не считать до-ре-ми-фа-соль-ля-си-до, которая никогда не исполняла одну и ту же мелодию дважды, да и/скорее всего, не смогла бы ее исполнить. Критики очень быстро это поняли. Как оценить такие достижения, импровизацию, которую во времена Моцарта можно было сохранить только на бумаге, зато теперь она обретала вечную жизнь и тот же почет, что и «серьезная музыка»!

«Не совсем Чайковский, не совсем Шостакович! Не совсем Бетховен! Не совсем Моцарт».

«Если вам нравится музыка, такая же густая и сладкая, как кленовый сироп, то вы, вероятно, сочтете, что импровизации мисс Беккер как раз в вашем вкусе, но некоторым из нас хочется чего-то более жизненного, чем оладьи».

«Она подлинная, хотя если вдаваться в подробности, то она, скорее всего, страдает маниакальной депрессией, а может быть, эпилепсией — только ее врач знает наверняка, — она, очевидно, сама не знает, как этого добивается, но результат, несомненно, завораживает».

Похвала была восхитительной — гений, чаровница, волшебница, простая душа, — но совершенно далекой от истоков моей музыки, от того, что я знала и чувствовала. Но похвала воспринималась нами как поцелуи, подстегивала нашу свиту, а многие цитаты были напечатаны на обложках дисков и пленок, которые теперь продавались миллионами.

Мы переезжали из отеля в отель, иногда по приглашению, иногда случайно, повинуясь капризу, прихоти.

Грейди пытался предостеречь нас от расточительности, но был вынужден признать, что доход от продажи записей уже превысил трастовый фонд Карла. А сам фонд за это время удвоился. Продажи записей могли продолжиться бесконечно долго.

Мы не могли в чем-то отказывать себе. Нам было все равно. Катринка впервые чувствовала себя обеспеченной! Джекки и Джулия пошли в лучшую школу у себя дома, потом начали мечтать о Швейцарии. Мы отправились в Нэшвилл.

Я хотела послушать скрипачей, исполнявших кантри, и сыграть для них. Я разыскивала молодую гениальную скрипачку Элисон Краусс, чью музыку так любила. Мне хотелось положить розы к ее дверям. Может быть, она бы узнала имя Трианы Беккер.

Звучание моей скрипки, однако, было так же далеко от кантри, как и от гаэльского. Это было европейское звучание, венское и русское, героическое, в котором вместе смешались парящие полеты высоколобых музыкантов с длинными волосами, по моде, позже перенятой хиппи, так похожими на Иисуса Христа.

Как бы там ни было, я стала одной из них.

Я стала музыкантом.

Я стала виртуозом.

Я играла на скрипке. Она оживала в моих руках. Я любила ее. Любила ее. Любила.

Мне вовсе не нужно было встречаться с блестящей Лейлой Йозефович, Ванессой Мэй или моей дорогой Элисон Краусс. Или великим Исааком Стерном. У меня не было смелости для подобных встреч. Мне нужно было только сознавать, что я умею играть.

Я умею играть. Может быть, однажды они услышат Триану Беккер. Смех.

Он звенел в номерах отелей, где мы собирались, чтобы выпить шампанского, и мы ели десерты, где было много шоколада и сливок, а вечером я ложилась на пол и смотрела на люстру, как любила это делать дома, и каждое утро и вечер…

Каждое утро или вечер мы звонили домой узнать, нет ли вестей от Фей, нашей пропавшей сестренки, нашей любимой пропавшей сестренки. Мы говорили о ней, давая интервью на ступенях театров Чикаго, Детройта, Сан-Франциско.

«...у нас есть сестра Фей, мы не видели ее уже два года».

В новоорлеанский офис Грейди поступали телефонные звонки от людей, не имевших отношения к Фей и даже ни разу ее не видевших. Никто так и не смог точно описать ее маленькую пропорциональную фигурку, заразительную улыбку, ласковый взгляд, сильные крошечные ручки, жестоко отмеченные не выросшими большими пальцами от алкоголя, отравившего темные воды, в которых она боролась за жизнь совсем еще крошкой.

Иногда я играла для Фей. Я оказывалась с крошечной Фей позади дома на Сент-Чарльз, она сидела на каменных плитах, держа на руках кошку и улыбалась, не обращая внимания на то, что в доме пьяная женщина ведет громкую перепалку или закрылась в ванной и ее рвет. Я играла для Фей, которая сидела во внутреннем дворике, наблюдая, как солнце высушивает капли дождя на каменных плитах. Я играла для Фей, которой были ведомы такие секреты, пока другие люди ссорились, обвиняя друг друга.

Во время наших разъездов моим спутникам иногда приходилось нелегко. Я все никак не могла перестать играть на Большом Страде. Я спятила, как говорил Гленн. Приехал доктор Гидри. В каком-то городе мой зять Мартин предложил, чтобы меня проверили на наркотики, и тогда Катринка наорала на него.

Никаких наркотиков. Никакого вина. Только музыка.

Я стала словно героиня «Красных башмачков»[23], только в скрипичном варианте. Я играла, играла, играла до тех пор, пока всех в номере не сваливал сон.

Однажды меня унесли со сцены. Это была операция спасения, как мне кажется, потому что я все играла и играла, а зрители продолжали бисировать. Я потеряла сознание, но совсем скоро очнулась.

Я открыла для себя мастерский фильм «Бессмертная возлюбленная», в нем великий актер Гэри Олдман, кажется, сумел передать сущность Бетховена, которого я всю жизнь обожествляла и однажды даже видела, скорее всего, в своем безумии. Я заглянула в глаза великого актера Гэри Олдмана. Он сумел выразить превосходство гения над остальными. Он сумел выразить героизм, о котором я мечтала, изолированность, о которой я знала, и стойкость, которую я старалась перенять.

— Мы обязательно найдем Фей! сказала Розалинда. За обедом в отеле мы проигрывали все то хорошее, что случилось за последнее время. — Ты наделала столько шума, что Фей обязательно его услышит и вернется! Теперь она захочет быть с нами…

Катринка ударилась в неистовое веселье и без конца сыпала анекдотами. Теперь ничто не могло ее остудить — ни налоги, ни закладные, ни приближающаяся старость или смерть, ни вопрос, в какой колледж отправить девочек, ни беспокойство — не тратит ли ее муж слишком много наших денег, — ничто ее не волновало.

Потому что все в этом времени изобилия и успеха можно было решить. Это был период успеха. Успеха, возможного только в наше время, я бы сказала, когда люди во всем мире могут записывать, смотреть и слушать — все одновременно — импровизации одной скрипачки.

Мы убедили самих себя, что Фей должна разделить этот успех с нами, что где-то как-то она уже знает о нас, ведь мы так к ней тянемся.

«Фей, возвращайся домой. Фей, окажись живой. Фей, где ты? Фей, как здорово разъезжать в лимузинах, селиться в красивых номерах; как здорово продираться на сцену сквозь толпу, как здорово. Фей, зрители дарят нам свою любовь! Фей, мы теперь знаем только тепло».

Однажды вечером в Нью-Йорке я стояла позади каменного грифона, это было, кажется, на одном из верхних этажей отеля «Ритц-Карлтон». Я смотрела на Сентрал-парк. Дул холодный ветер, совсем как тогда в Вене. Я вспоминала мать. Я вспоминала, как однажды она попросила помолиться вместе с ней, тогда впервые она заговорила со мной о своем пьянстве — она ни разу не упоминала о нем в присутствии других, — тогда она сказала, что эта жажда у нее в крови и что ее отец тоже испытывал эту жажду, как и его отец. Помолись со мной. Я закрыла глаза и поцеловала ее. Ночь в Гефсиманском саду. В тот вечер я играла для нее на улице. Вскоре мой пятьдесят пятый год подойдет к концу. Наступит октябрь, и мне исполнится пятьдесят пять. А потом в конце концов, как я и предполагала, наступило неизбежное.

Как любезно со стороны Стефана и в то же время как абсолютно неразумно было самому писать письмо собственной призрачной рукой, а может быть, он вселился в человеческое тело, чтобы написать эти письма? Никто в наше время не пишет таким идеальным почерком с длинным четким росчерком старинного пера, красными чернилами на пергаменте, никак не меньше, новом пергаменте, разумеется, но таком же твердом, как во времена его жизни.

Он написал прямо, без всяких обиняков. «Стефан Стефановский, Ваш старинный друг, сердечно приглашает Вас дать благотворительный концерт в Рио-де-Жанейро, где будет с нетерпением ждать встречи с Вами. Все расходы по Вашему проживанию вместе с семейством в отеле „Копакабана“ будут оплачены. С удовольствием сообщу Вам все детали Вашего пребывания в Рио. Позвоните в любое удобное для Вас время по следующим телефонам…» Катринка обсудила детали по телефону.

— В каком театре? Муниципальном? Звучит современно, стерильно, подумала я. Я бы привел к тебе Лили, если бы мог.

— Ты ведь не хочешь туда ехать? — поинтересовалась Роз. После четвертой кружки пива она совсем размякла и сидела, обняв меня рукой. Я, притулившись к ней, сонно смотрела в окно. Это был Хьюстон, тропический город с великолепным балетом и оперой и изумительной публикой, которая тепло нас принимала и не задавала вопросов.

— Я бы на твоем месте не ездила, сказала Катринка.

— Рио-де-Жанейро? — сказала я. — Но ведь это красивый город. Карл хотел поехать. Он думал завершить свою работу над книгой. Святой Себастьян, его святой, его…

— Область научных исследований, — договорила Роз.

Катринка рассмеялась.

— Что ж, книга давно завершена, — сказал Гленн, муж Роз. — Сейчас ее развозят по магазинам. Грейди говорит, все идет превосходно. — Гленн поправил очки на переносице. Потом сел и сложил руки на груди.

Я взглянула на письмо. Приезжай в Рио.

— Я вижу по твоему лицу, никуда не езжай!

Я продолжала разглядывать письмо. Руки у меня взмокли и дрожали. Его почерк, его имя.

— Ради всего святого, — вмешалась я, — о чем вы все толкуете?

Они переглянулись.

— Если она теперь не помнит, то вспомнит потом, — сказала Катринка. — Та женщина, что писала тебе, твоя старинная подруга из Беркли, которая утверждала…

— Что Лили… возродилась в Рио? — спросила я.

— Да, — сказала Роз. — Эта поездка сделает тебя несчастной. Я помню, как Карл стремился туда. Ты тогда сказала, что тоже очень бы хотела увидеть этот город, но тебе этого не вынести, помнишь? Я сама слышала, как ты говорила Карлу…

— Не помню, чтобы я такое ему говорила, — возразила я. — Помню только, что я никуда не поехала, хотя ему очень хотелось. А теперь я просто должна.

— Триана, — сказал Мартин, ни в одном городе ты не найдешь возрожденную Лили.

— Она сама это прекрасно понимает, — сказала Роз.

Катринка совсем сникла, став несчастной. Мне не хотелось этого видеть. Когда-то она была очень близка Лили. В те времена Роз с нами не было ни в Беркли, ни в Сан-Франциско. Зато Катринка была и у кровати больной, и у гроба, и на кладбище — она прошла через все это.

— Не езжай, — сказала Катринка хриплым голосом.

— Я поеду по другой причине, — сказала я. — Я не верю, что Лили там. Я верю, если Лили и живет где-то, то не нуждается во мне, иначе она бы пришла… Я замолчала. Мне вспомнились его ненавистные, больно ужалившие слова. Ты ревновала, тебя терзали муки ревности, что твоя дочь открылась Сьюзен, а не тебе. Признайся! Так ты тогда думала. Почему твоя дочь не пришла к тебе?

А ты потеряла письмо, так на него и не ответив, хотя знала, что Сьюзен была искренна, хотя знала, как она любила Лили и как верила…

— Триана!

Я подняла голову. В глазах Роз стоял прежний страх, тот самый страх из плохих времен, до того, как мы получили все, что хотели.

— Не волнуйся, Роз. Я не буду искать Лили. Этот человек… я ему кое-чем обязана, — сказала я.

— Кому? Этому Стефану Стефановскому? — поинтересовалась Катринка. — Люди, с которыми я говорила по телефону, даже не знают, кто он такой. То есть я хочу сказать, что приглашение, конечно, подлинное, но они даже понятия не имеют, что это за человек…

— Я хорошо его знаю, — сказала я. — Вы разве забыли? — Я поднялась из-за стола и взяла в руки скрипку, которая всегда находилась на расстоянии не дальше четырех дюймов от меня и сейчас лежала на стуле.

— Скрипач из Нового Орлеана! — сказала Роз.

— Да, это Стефан. Это именно он. Я хочу поехать туда. А кроме того… Говорят, там очень красиво.

Неужели это то самое место, что виделось мне во сне? Лили знала, что выбрать: рай.

— Муниципальный театр… Звучит скучновато, — заметила я.

Или кто-то уже произносил раньше эти слова?

— Опасный город, — откликнулся Гленн. — Там тебя готовы убить за кроссовки. Бедняков полным-полно, они строят свои хижины на склонах гор. А этот пляж Копакабана? Его создали несколько десятков лет назад…

— Там красиво, — прошептала я.

Меня никто не расслышал. Я держала в руках скрипку и начала пощипывать струны.

— Прошу тебя, только не начинай сейчас играть, а то я свихнусь, — сказала Катринка.

Я рассмеялась. Роз тоже.

— То есть не каждую же секунду… — поспешила добавить Катринка.

— Все в порядке. И все-таки я хочу поехать. Я должна поехать. Это просьба Стефана.

Я сказала, что не обязательно ехать со мной. В конце концов это все-таки Бразилия. Но к тому времени, когда мы сели в самолет, им уже не терпелось увидеть экзотическую легендарную страну с тропическими лесами и огромными пляжами, и муниципальный театр, который, судя по названию, представлял собой бетонное городское сооружение.

Разумеется, все оказалось не так. Вы это знаете. Бразилия не просто другая страна. Это другой мир, где сны приобретают причудливую форму, а люди тянутся к духам, где святые и африканские божества находят себе место на золоченых алтарях.

Вы знаете, что я там нашла. Конечно… я боялась. Остальные видели это. Они чувствовали мой страх. Я действительно думала о Сьюзен, и не только о ее письме, а о том, что она мне сказала после смерти Лили. Я все время мысленно возвращалась к ней и к ее рассказу после смерти Лили: Лили знала, что скоро умрет. Я всегда хотела сохранить это в тайне от девочки. Но Лили сказала Сьюзен: «Знаешь, я скоро умру. — И при этом она рассмеялась. — Я знаю, потому что мамочка знает, и мамочка боится».

Но я в долгу перед тобой, Стефан. Я в долгу перед тобой, потому что ты дал мне силы. Я не могу тебе отказать.

Я заставила себя улыбаться. Я выработала план действий. Говорить об умершем ребенке оказалось не так уж трудно. Родные давным-давно перестали расспрашивать меня, каким образом я очутилась в Вене. Они не связали это событие с безумным скрипачом.

Итак, мы отправились в путь и снова смеялись, скрывая страх, страх, похожий на тени в длинном пустом доме, где мать пила, а дети спали в липкой духоте, и я боялась, что дом займется огнем, и я не смогу их вытащить, и отец, как всегда, пропадал неизвестно где, и у меня стучали зубы, хотя было тепло, и в темноте летали комары.

ГЛАВА 17

Сонные и разморенные долгим перелетом на юг, за экватор, над Амазонкой, с посадкой в Рио, мы ехали в поезде, который вез нас по длинному черному туннелю под заросшей тропическим лесом горой Корковадо. Это великолепие — гранитный Христос с распростертыми руками на вершине горы — я должна была увидеть собственными глазами, прежде чем покинуть страну.

Теперь я носила с собой скрипку все время в новом мешке с красной бархатной подкладкой, набитой для мягкости ватой, надевая шнурок на плечо.

Мы не торопясь могли осмотреть все здешние чудеса — и Сахарную гору, и старые дворцы Габсбургов, которые приехали сюда, спасаясь от Наполеона, пока он обстреливал Вену Стефана.

Что-то коснулось моей щеки. Я почувствовала чей-то вздох.У меня побежали по спине мурашки. Я не шелохнулась. Вагон продолжал раскачиваться.

Когда мы выехали из туннеля, воздух стал прохладней, перед нами открылось огромное небо потрясающей голубизны.

Как только мы окунулись в гущу Копакабаны, меня охватил озноб и показалось, будто рядом находится Стефан; я почувствовала, как что-то легкое мазнуло меня по щеке, и крепче прижала к себе скрипку в мягком бархатном одеянии, стараясь побороть этот нервный приступ и оглядеться вокруг. Копакабана оказалась густо застроена высоченными зданиями и низенькими магазинчиками, гудели уличные разносчики, толпились усталые туристы. Все это напоминало Оушен-драйв на Майами-Бич или деловую часть Манхэттена, или Маркет-стрит в Сан-Франциско в полдень.

— Какие деревья! — воскликнула я. — Смотрите, здесь повсюду такие огромные деревья.

Они стояли прямые, зеленые, раскинув фестончатые кроны, как зонтики, под которыми можно было укрыться от невыносимой жары. Еще ни разу в таком густонаселенном городе я не видела столько деревьев — они были повсюду, росли на грязной мостовой, в тени небоскребов, среди гудящей толпы.

— Это миндальные деревья, мисс Беккер, — пояснил наш гид, высокий гибкий юноша, очень бледный, со светлыми волосами и полупрозрачными голубыми глазами. Звали его Антонио. Он говорил с тем же акцентом, что я слышала в своем сне, португальским акцентом.

Мы оказались там. Мы оказались в том самом месте, где было пенящееся море и мраморный дворец. Но когда же я их увижу?

Я почувствовала, как в меня ударила огромная теплая волна, когда мы свернули на пляж; море в тот день было спокойным, но это было то самое море из моих снов, никаких сомнений. Впереди и позади нас возвышались горы, отличавшие этот пляж от других многочисленных пляжей города Рио-де-Жанейро.

Наш сладкоголосый гид, Антонио, рассказывал о многочисленных пляжах, протянувшихся далеко на юг, и что это второй по величине пляж в городе с населением одиннадцать миллионов. Горные пики поднимались прямо от земли. В крытых соломой хижинах продавали прохладительные напитки. Автобусы и автомобили, с трудом протискиваясь, искали место для парковки, и если какое вдруг освобождалось, то мчались туда наперегонки. А море, море оказалось безграничным сине-зеленым океаном, хотя на самом деле это был залив, и там, за горизонтом, были другие горы, которых мы не могли видеть. Красивейшая бухта, созданная самим Богом.

Розалинду захлестнули чувства. Гленн принялся щелкать фотоаппаратом. Катринка с легким беспокойством наблюдала за бесконечной вереницей одетых в белое мужчин и женщин, бродивших по широкой ленте бежевого песка. Я в жизни не видела такого широкого и красивого пляжа.

В том сне я мельком видела узорчатую тропинку — этот странный рисунок, как я теперь убедилась, был выполнен мозаикой.

Наш гид, Антонио, рассказывал о человеке, построившем всю длинную авеню вдоль пляжа с этими мозаичными узорами, которыми можно было любоваться даже с воздуха. Он рассказывал о многочисленных местах, куда мы могли бы пойти, о теплом море, о праздновании Нового года и карнавале, тех особых днях, которые мы обязательно должны увидеть воочию.

Машина свернула налево. Перед нами возник отель. Дворец Копакабана — величественное семиэтажное белое здание в старом стиле, с широкой террасой на уровне второго этажа, отделанной римскими арками. Несомненно, за этими огромными арками скрывались и обычные комнаты, и бальные залы. А красивый оштукатуренный белый фасад был полон британского достоинства. Барокко, его последние слабые отголоски, здесь, среди современных высотных домов, обступивших его со всех сторон, но не смевших прикоснуться к нему.

В середине круглой подъездной аллеи сгрудились миндальные деревья с широкими зелеными блестящими кронами, не слишком высокие, словно сама природа сдерживала их бурный рост. Я оглянулась. Деревья протянулись вдоль всего бульвара по обе стороны. Такие же прелестные деревья, как те, что росли на главных магистралях. Деревья, сколько глаз хватало. Я вздрогнула, держа в руках скрипку.

А какое небо над морем, как быстро оно меняется, как мчатся по нему облака. О Господи, какой высокий небосвод.

— Нравится здесь, дорогая?

Я похолодела. Тут же деланно рассмеялась, почувствовав, как он прикасается ко мне. Словно костяшки пальцев тронули мою щеку. Потом кто-то дернул меня за волосы. Мне это не понравилось: «Не смей дотрагиваться до моих длинных волос. Это моя вуаль. Не трогай меня!»

— Гони прочь плохие мысли! — сказала Роз. — Здесь такая красота!

Мы двигались по классической подъездной аллее, развернулись перед главным входом, и к нам вышла менеджер — англичанка по имени Фелис, очень хорошенькая, очаровательная, очень вежливая, как все англичане, в присутствии которых мы кажемся грубиянами.

Я вылезла из машины и прошла немного назад по дорожке, чтобы рассмотреть как следует фасад отеля. Над главной аркой я увидела окно.

— Это ведь мой номер, да?

— Да, мисс Беккер, — ответила Фелис. — Он расположен прямо по центру здания. Президентский люкс, как вы просили. У нас есть люксы на том же этаже для всех ваших гостей. Идемте, я знаю, вы, должно быть, устали. Сейчас для вас поздняя ночь, а здесь у нас середина дня.

Розалинда приплясывала от радости. Катринка заметила поблизости ювелирный магазин, где торговали драгоценными бразильскими изумрудами. Я увидела, что к отелю пристроены и другие магазины: например, маленькая книжная лавка с португальскими книжками.

К нашим чемоданам слетелась целая толпа носильщиков.

— Чертовски жарко, — сказал Гленн. — Идем же, Триана, идем внутрь.

Я стояла как примороженная.

— Почему бы и нет, дорогая?

Я смотрела на окно, то самое окно, которое я видела во сне, когда впервые появился Стефан, и я знала, что если выгляну из этого окна, то увижу пляж и волны, сейчас это были маленькие волны, но скоро они вырастут и появится та самая пена. Все как во сне, без преувеличений.

Да, таких огромных бухт или заливов я никогда не видела, даже Сан-Франциско нельзя было сравнить с этим местом по красоте и масштабу.

Нас провели внутрь отеля. Войдя в лифт, я закрыла глаза. Почувствовала его рядом с собой, почувствовала его руку.

— Итак? Почему именно здесь? — прошептала я. — Чем это место лучше других?

— Друзья, моя дорогая.

— Триана, прекрати разговаривать сама с собой, — сказал Мартин, — а то все решат, что ты действительно не в себе.

— Какое это теперь имеет значение? — поинтересовалась Роз.

Мы разбрелись по номерам, нас проводили, направили, предложили холодные напитки, нас обласкали.

Я прошла в гостиную президентского люкса. Сразу направилась к маленькому квадратному окошку. Оно было мне знакомо. Я знала, как действует его щеколда, и распахнула окно.

— Друзья, Стефан? — переспросила я, стараясь говорить как можно тише, словно бормотала благодарственную молитву. — И кто же они такие, эти твои друзья, и почему здесь? Почему я видела все это, когда ты впервые пришел ко мне?

Ответа не последовало, в комнату ворвался лишь чистый морской бриз, запах которого ничто не способно перебить, ветер пронесся мимо меня, коснулся мебели, темного ковра, хлынув оттуда, где кончался огромный пляж и где лениво бродили темные фигурки, шагая то по песку, то по мелкому прибою. В небе висели тяжелые облака.

— Ты все мои сны знаешь, Стефан?

— Ты отобрала у меня скрипку, дорогая. Я не хочу причинять тебе боль, но я должен ее вернуть.

Остальные занимались багажом и разглядывали виды из своих окон; в гостиные потянулись тележки из обслуживания номеров.

Я подумала, что в жизни не вдыхала такой чистый чудесный воздух, я смотрела на воду, на крутую гранитную гору, поднимавшуюся на фоне голубого неба. Я смотрела на идеальную мерцающую линию горизонта.

Ко мне подошла Фелис, менеджер. Она указала на горы вдалеке. Начала перечислять названия. Внизу ревели автобусы, подъезжавшие к пляжу. Это не имело никакого значения. Так много людей было одето в просторную белую одежду с короткими рукавами, что казалось, будто это национальный наряд. Я видела представителей всех рас с разным цветом кожи. Откуда-то сзади доносилась тихая португальская песня.

— Не хотите, чтобы я взяла скрипку и…

— Нет, скрипка всегда остается при мне, — ответила я.

Он рассмеялся.

— Вы слышали? — спросила я у англичанки.

— Что слышала? Когда мы закроем окна, в комнате станет очень тихо. Вы будете приятно удивлены.

— Нет, я имела в виду голос, смех. Гленн тронул меня за локоть:

— Не думай об этих вещах.

— Мне очень жаль, — сказал чей-то голос.

Я повернулась и увидела темнокожую красивую женщину с волнистыми волосами и зелеными глазами, в которой смешалось несколько рас, создав невообразимую красоту. Она была высокая, с длинными распущенными по плечам волосами, как у Христа, руки обнажены, белозубая улыбка, губы подкрашены кроваво-красной помадой.

— Жаль?

— Мы не должны сейчас об этом говорить, — поспешно вмешалась Фелис.

— Газеты уже обо всем узнали, — сказала богиня с волнистыми волосами, сложив руки так, словно молила меня о прощении. — Мисс Беккер, это Рио. Люди здесь верят в духов и очень любят вашу музыку. В страну ввозятся тысячи ваших записей. Люди у нас глубоко религиозны и не хотят никому зла.

— Что проникло в газеты? — встревожился Мартин. — То, что она остановится в этом отеле? Что вы имели в виду?

— Нет, все и так знали, что вы поселитесь в этом отеле, — ответила высокая темнокожая женщина с зелеными глазами. — Я имела в виду печальную историю о вашем умершем ребенке, душу которого вы хотите здесь найти. Мисс Беккер…

Она протянула руку и крепко сомкнула пальцы на моей руке. Я почувствовала ее теплое прикосновение, но по мне пробежала ледяная дрожь, а когда я взглянула в ее глаза, то сразу ослабела. Все же во всем этом было нечто завораживающее. Завораживающее своим ужасом.

— Мисс Беккер, простите нас, но мы не сумели пресечь слухи. Мне очень жаль, что мы причиняем вам боль. Внизу уже собрались репортеры…

— Ну и что? Им придется уйти, — сказал Мартин. — Триана должна поспать. Мы летели сюда больше девяти часов. Ей нужен сон. Концерт назначен на завтрашний вечер, ей едва хватит времени на…

Я повернулась и взглянула на море. Потом с улыбкой обернулась к молодой женщине и взяла ее за руки.

— Вы религиозный народ, — сказала я. — Здесь смешались католическая, африканская и даже индийская религия, как я слышала. Как называются ритуалы, которые до сих пор практикуются в вашей стране? Никак не могу вспомнить.

— Макумба, Кандомбле…— Она пожала плечами, испытывая благодарность за мое прощение. Фелис, британка, стояла чуть поодаль, ей было явно не по себе.

Я была вынуждена признать, что, куда бы мы ни поехали, как бы мы ни веселились, кому-то непричастному всегда приходилось испытывать неловкость. Теперь этим человеком оказалась англичанка, испугавшаяся, что на меня посыпятся оскорбления, что было само по себе невозможно.

Так уж и невозможно? Ты действительно думаешь, что твоя дочь здесь?

— Это ты мне скажешь, — прошептала я. — Она не входит в число твоих друзей, даже не пытайся заставить меня думать так. — Я смотрела вниз и произносила это себе под нос.

Остальные удалились. Мартин проводил их.

— Так что мне сказать этим проклятым репортерам?

— Правду, — ответила я. — Старая подруга сообщила, что Лили возродилась в этом городе. — Я вновь повернулась к окну, подставив лицо блаженному ветру. — Господи, взгляни на это море, взгляни! Если Лили суждено было вернуться, во что я не верю, так почему не сюда? Кстати, ты слышишь их голоса? Я когда-нибудь тебе рассказывала о бразильских ребятишках, которых она любила? Они жили по соседству с нами в те последние годы.

— Я видел их, — ответил Мартин. — Я был там. Ты говоришь о семействе, что приехало из Сан-Паулу. Не хочу, чтобы ты расстраивалась из-за этих вещей.

— Скажи журналистам, что мы ищем Лили, но вовсе не надеемся найти ее в каком-то здравствующем человеке, скажи им что-то хорошее, скажи им нечто такое, что поможет заполнить муниципальный зал, где мне предстоит играть. Ступай же.

— Все билеты проданы, — сказал Мартин. — И я не хочу оставлять тебя одну.

— Я все равно не усну, пока не стемнеет. Здесь слишком яркий свет, слишком много красоты и великолепия. Мартин, ты устал?

— Нет, не очень. Почему ты спрашиваешь? Чем бы ты хотела заняться?

Я подумала. Рио…

— Мне хотелось бы подняться в горы, в тропический лес, — ответила я, — забраться на вершину Корковадо. Небо здесь такое чистое. Мы ведь успеем до темноты? Я хочу увидеть Христа с распростертыми руками. Жаль, мы не можем увидеть его отсюда.

Мартин обо всем договорился по телефону.

— Какая чудесная мысль, — сказала я, — что Лили якобы вернулась в этот мир, чтобы прожить долгую жизнь в таком красивом месте, как это. — Я закрыла глаза и представила ее, мою крошку, лысенькую и улыбающуюся, уютно устроившуюся у меня на ручках, такую толстенькую и пухленькую в своем платье в клеточку с белым воротничком, что мы звали ее «кубышечкой».