Он приказал себе сесть. Ничего страшного – не то что прежде. Головная боль и легкая расплывчатость перед глазами. Не хуже обычного похмелья.

– Погодите, мистер Карри. Прошу вас. Позвольте мне позвать Эрона. Вас захочет осмотреть доктор.

– Да, прекрасно, но я все равно оденусь.

Вся его одежда была в шкафу. Маленький дорожный несессер в шкафчике в ванной комнате. Он принял душ, борясь с головокружением, быстро побрился одноразовой бритвой и вышел из ванной. Ему хотелось снова прилечь, но он произнес:

– Я должен туда вернуться и выяснить, что там произошло.

– Прошу вас, не торопитесь, – сказал Эрон, – поешьте немного, посмотрите, как будете себя чувствовать.

– Неважно, как я себя чувствую. Вы можете одолжить мне машину? Если нет – поеду автостопом.

Он посмотрел в окно. Снег пока не растаял. Дороги будут опасными. Все равно нужно ехать.

– Послушайте, я не знаю, как благодарить вас за все, что вы для меня сделали.

– Что вы собираетесь предпринять? Ведь вы даже представления не имеете, что может там ожидать. Вчера вечером она предупредила, что если я желаю вам добра, то не должен позволить туда вернуться.

– К черту ее предупреждение. Я еду.

– Тогда и я с вами.

– Нет, вы останетесь здесь. Это дело касается только нас двоих – меня и ее. Подгоните машину, я уезжаю прямо сейчас.

Ему достался громоздкий серый «линкольн». Вряд ли он сам выбрал бы такую машину, хотя мягкие кожаные сиденья были удобны и ход у нее был неплохой, так что он быстро доехал до скоростной магистрали. До развилки Эрон следовал за ним на лимузине. Но теперь, когда Майкл обгонял одну машину за другой, Эрона не было видно.

По обочинам дороги лежал грязный снег, но ледяная корка сошла, а небо над головой было таким голубым, что все вокруг казалось чистым и ясным. Головная боль не отпускала, каждые четверть часа накатывали тошнота и головокружение. Он просто не обращал на них внимания и давил на газ.

Он шел под девяносто, на въезде в Новый Орлеан проехал мимо кладбищ, мимо смешного порождения сюрреализма – крытой спортивной арены «Супер-доум», похожей на приземлившуюся среди небоскребов и церковных шпилей летающую тарелку.

На повороте он затормозил слишком резко, и его слегка занесло. Машины едва тащились среди замерзших полосок грязного снега.

Минут через пять он повернул налево, на Первую улицу, и снова машину опасно повело в сторону. Он притормозил и остаток дороги буквально полз по скользкому асфальту, пока не увидел дом, возвышавшийся, словно мрачная крепость на темном тенистом углу, засыпанном снегом.

Ворота были открыты. Он вставил ключ в замочную скважину и вошел в дом.

И… На несколько секунд застыл как вкопанный. Весь пол был в потеках и пятнах крови, на дверной филенке отпечатался кровавый след ладони. Стены покрывало нечто похожее на копоть: густой слой – внизу, потоньше – у потолка.

Запах стоял отвратительный, как в той комнате, где умерла Дейрдре.

Размазанная кровь на пороге в гостиную. Следы босых ступней. Кровь по всему китайскому ковру, на паркете что-то вроде густой слизи, а в другом конце комнаты ель с горящими лампочками, словно рассеянный часовой, слепой и немой свидетель, который не сможет ничего рассказать.

Голова трещала от боли, но это было ничто по сравнению с болью в груди и учащенным биением сердца. По жилам разливался адреналин. Правая рука судорожно сжалась в кулак.

Он повернулся, вышел из зала в коридор и направился к столовой.

В дверном проеме в виде замочной скважины беззвучно возникла фигура и уставилась на него, скользя худой ладонью вверх по косяку.

Странный какой-то жест. Было в этом существе что-то явно неустойчивое, словно оно тоже пошатывалось от потрясений, и когда выступило вперед на свет с заднего крыльца, Майкл остановился и принялся разглядывать его, пытаясь понять, что же он перед собой видит.

Это был мужчина, одетый в мешковатые, помятые брюки и свитер, но Майкл никогда прежде его не видел. Мужчина был высокий, выше шести футов, и непропорционально худой. Брюки были слишком велики для него и, видимо, подвязаны на талии, а старый спортивный свитер, из вещей Майкла, висел, как туника, на тощей фигуре. У него были густые черные вьющиеся волосы и очень большие голубые глаза, а во всем остальном он напоминал Роуан. Майклу показалось, что он смотрит на близнеца Роуан! Кожа у него была такая же гладкая, молодая, как у Роуан, даже еще моложе, и скулы, как у Роуан, и рот почти такой же, как у нее, только губы чуть полнее и чувственнее. И глаза, пусть даже большие и голубые, смотрели с тем же выражением, что и глаза Роуан… И в том, как этот человек внезапно улыбнулся холодной улыбкой, тоже была Роуан.

Он шагнул навстречу Майклу, но ступал очень нетвердо. От него исходило сияние. Майкл сразу с отвращением понял, что это было: вопреки рассудку, в этом существе с легкостью можно было узнать новорожденного – в нем явственно ощущалась младенческая жизнерадостность. Длинные тонкие руки и шея были гладкими, как у ребенка.

Тем не менее выражение его лица было далеко не младенческим. В нем читалось и удивление, и видимость любви, и жуткая насмешка.

Майкл неожиданно бросился к нему и схватил его за руки. Он держал его тонкие, жилистые запястья, а когда тот ответил тихим живым смехом, Майкла охватили ужас и недоумение.

«Лэшер жил раньше, жив и теперь, он вновь обрел плоть и победил тебя! Твое дитя, твои гены, твоя, плоть и кровь одержали над тобой победу, использовали тебя, спасибо, мой избранный папочка».

Охваченный слепой яростью, Майкл стоял, не в силах шевельнуться, вцепившись в это существо, а оно пыталось высвободиться и внезапно, разведя руки в стороны, выскользнуло, словно птица.

Майкл взревел:

– Ты убил моего ребенка! Роуан, ты отдала ему наше дитя! – с мукой прокричал он, оглушая самого себя. – Роуан!

А это существо метнулось назад, неловко стукнувшись о стену, снова вскинуло вверх руки и расхохоталось. А потом легко нанесло Майклу удар в грудь огромной гладкой лапой, так что он кувырком полетел через обеденный стол.

– Я твое дитя, отец. Отойди в сторону, посмотри на меня!

Майкл с трудом поднялся.

– Еще чего! Я убью тебя!

Он бросился на это существо, но оно протанцевало в кладовку, выгибая спину и вытягивая руки, словно дразня. Потом снова появилось, вальсируя, из кухонной двери. Ноги его заплетались и тут же выпрямлялись, как у Страшилы, набитого соломой. И снова зазвучал этот смех, низкий, глубокий, полный сумасшедшего веселья. Смех был такой же ненормальный, как и взгляд, в котором читались безумие и бесшабашный восторг.

– Ну же, Майкл, разве ты не хочешь познакомиться со своим ребенком? Ты не можешь убить меня! Ты не можешь убить плоть от плоти твоей! Во мне твои гены, Майкл. Я – это ты, я – это Роуан. Я – твой сын!

Майкл снова ринулся на него и отшвырнул к двери террасы, так что загрохотали рамы. На фасаде дома полопались стеклянные колпачки сигнализации, и она сработала, добавив к шуму побоища оглушительный трезвон.

Существо взметнуло длинными паучьими руками, удивленно глядя на Майкла, когда тот сомкнул руки у него на горле, а потом, сжав кулаки, ударило противника в челюсть.

Майкл тут же оказался поверженным, но стукнувшись о пол, сразу перевернулся и встал на четвереньки. Дверь на террасу была распахнута, сигнализация продолжала звенеть, а эта тварь вертелась и резвилась, пританцовывая, и до отвращения грациозно двигалась к бассейну.

Майкл не оставил своего врага, пошел вслед за ним и краем глаза заметил, как: по ступенькам кухни сбегает Роуан. Она кричала:

– Майкл, не подходи к нему!

– Ты сделала это, Роуан! Ты отдала ему нашего ребенка! Он в нашем ребенке!

Майкл замахнулся, но не смог ее ударить. Так и замер, глядя на нее. Она была воплощением ужаса: бледное лицо, мокрые, трясущиеся губы… Содрогаясь от разрывавшей грудь боли, он беспомощно обернулся и злобно посмотрел на тварь.

Лэшер прыгал взад-вперед по заснеженным плитам у самой воды, подернутой рябью. Скосив голову набок, он уперся руками в колени, а потом показал пальцем на Майкла. Его голос, громкий и ясный, заглушал пронзительный звон сигнализации.

– Ты справишься с этим, как говорят смертные. Скоро перед тобой забрезжит свет, как говорят смертные! Ты породил здорового ребенка, Майкл. Я твое произведение. Я люблю тебя. И всегда любил. Любовь всегда определяла мою цель, для меня эти два понятия слились воедино. Так что позволь представиться тебе с любовью.

Когда Майкл шагнул за порог, Роуан кинулась к нему. Он двигался прямо к Лэшеру, скользя по замерзшему снегу, а когда она попыталась остановить его, вырвался из ее рук. Она отлетела в сторону, словно пушинка, и в ту же секунду его шею кольнула резкая боль. Оказалось, что Роуан схватила медаль святого Михаила и разорвала цепочку, которая теперь очутилась у нее в руке, в то время как сама медаль упала в снег. Роуан всхлипывала, умоляя его остановиться.

Сейчас нет на нее времени. Он развернулся и хуком слева нанес мощный удар в висок твари. Это вызвало еще один взрыв смеха у Лэшера, даже несмотря на то, что из разорванной раны брызнула красная кровь. Лэшер закружился, скользя по снегу и сбивая железные стулья.

– Посмотри только, что ты наделал! Ты даже не представляешь, что я сейчас чувствую! Я жил ради этой секунды, этой особенной секунды!

Внезапно повернувшись, он схватил правую руку Майкла и больно вывернул ее назад, при этом брови его взлетели вверх, а губы растянулись в улыбке, открывавшей жемчужные зубы и розовый язык. Все новенькое, сияющее детской чистотой.

Майкл нанес еще один удар левой, направленный Лэшеру в грудь, и услышал хруст костей.

– Так тебе нравится это, злобная тварь? Умри, сукин сын! – Майкл плюнул в него и еще раз ударил левой, так как правая была по-прежнему вывернута у него за спиной. Изо рта чудовища полилась струйка крови. – Да! Теперь у тебя есть плоть… так пусть она умрет!

– Я теряю с тобой терпение! – взвыл Лэшер, злобно оглядывая свитер, заляпанный кровью из разбитой губы. – Посмотри, что ты наделал в своем праведном гневе, строгий папаша! – Он толкнул Майкла вперед, стараясь сбить с ног, не ослабляя железной хватки.

– Тебе нравится? – кричал Майкл. – Тебе нравится, когда у тебя течет кровь? – гремел он. – Кровь моего ребенка, моя кровь! – Не в силах освободить правое запястье, он вцепился левой рукой в горло врага, пережав ему трахею, и ударил коленом в пах. – О, она обо всем позаботилась, когда делала тебя, – трубопровод в порядке!

На секунду перед его глазами мелькнула Роуан, но на этот раз ее сбила с ног эта тварь, когда отпустила наконец Майкла. Роуан упала на балюстраду.

Тварь голосила от боли, закатывала голубые глаза. Не успела Роуан подняться, как Лэшер снова бросился в атаку, втянув голову в плечи:

– Вот как ты меня учишь, отец. Что ж, наука хорошая! – Слова утонули в рычании, когда он бросился на Майкла и головой нанес тому удар в грудь. Майкл полетел в бассейн.

Раздался оглушительный крик Роуан, гораздо громче и пронзительнее, чем сирена сигнализации.

Майкл упал в ледяную воду. Он опускался все ниже и ниже, на самое дно, глядя на блестевшую над ним голубую поверхность. Дыхание перехватило от шока, вызванного холодом. Неподвижный, не в состоянии шевельнуть рукой, он почувствовал, как его тело коснулось дна.

Тогда в отчаянной судороге он попытался вынырнуть, но намокшая одежда тянула его вниз, словно за нее хватались чьи-то руки. А когда его голова прорвала поверхность воды и оказалась в слепящем свете, он почувствовал еще один мощный удар и вновь ушел под воду, откуда ему уже было не вынырнуть – он мог лишь размахивать руками, тщетно цепляясь за тварь, которая удерживала его голову, и глотать хлынувшую в горло ледяную воду.

И опять это случилось, опять он тонет, и опять эта холодная, холодная вода. Нет, только не это, только не это… Он попробовал закрыть рот, но грудь разрывалась от невыносимой боли, и вода лилась в легкие. Руки больше ничего не могли нащупать над головой, он уже не различал цвета, не видел свет – он вообще потерял все ощущения. На секунду перед глазами снова возник Тихий океан, бесконечный и серый, и тусклые огни на побережье, которые исчезали за вздымавшимися волнами.

Внезапно его тело расслабилось, он перестал отчаянно бороться: не дышал, не пытался всплыть, ни за кого не цеплялся…

Собственное тело больше ему не принадлежит. Его охватывает знакомое чувство легкости и наивысшей свободы. Только сейчас он не поднимается вверх, не парит в пространстве, как когда-то давно, уносясь в свинцовое небо, к облакам, откуда видна земля с ее миллионами крошечных живых существ…

На этот раз он оказывается в бесконечном туннеле, который его засасывает в душную темноту. В полной тишине Майкл безвольно куда-то погружается, испытывая лишь смутное удивление.

Наконец вокруг него вспыхивает яркий красный свет. Знакомое место. И барабаны, да, он слышит барабаны… Знакомая барабанная дробь, звучавшая во время парада Марди-Гра, когда под конец утомительной ночи маршировали барабанщики, и отблески пламени – не что иное, как свет факелов под скрюченными ветвями дубов… А его страх – все тот же, что и в детстве… Все вернулось, все, чего он боялся, сейчас происходит. Это не просто обрывок сна, не видение, возникшее в момент прикосновения к ночной рубашке Дейрдре… Все вокруг него происходит сейчас…

Он падает на земную твердь в клубах пара, а когда пытается встать, то видит, что дубовые ветви проросли сквозь потолок гостиной, обвивая люстры спутанными зелеными побегами и окаймляя высокие зеркала. Дом на Первой улице. В темноте извиваются бесчисленные силуэты. Он шагает прямо по ним! В тени и в отблесках пламени извиваются и прелюбодействуют серые обнаженные тела, лиц не видно из-за клубов дыма. Но он знает, кто эти люди. Чья-то юбка из тафты скользнула по его руке. Он спотыкается и пытается удержать равновесие, но рука просто проходит сквозь горящий камень, а ступни погружаются в дымящуюся мерзость.

К нему приближаются монахини, выстроившиеся кружком Высокие фигуры, одетые в черное, с белыми жесткими апостольниками – монахини, чьи имена и лица он знает с детства Позвякивая четками и гулко вышагивая по сосновому полу, они подходят и смыкают круг. Вперед выходит Стелла с горящими глазами и завитыми, напомаженными волосами. Она неожиданно тянет его к себе.

– Оставь его, он сам справится, – говорит Джулиен. Вот и он, собственной персоной; вьющаяся седая шевелюра, маленькие блестящие черные глазки, безукоризненный костюм. Он улыбается и манит рукой. – Ну же, Майкл, поднимайся, – тот же сильный французский акцент, – теперь ты с нами, все кончено, перестань бороться.

– Да, поднимайся, Майкл, – произносит Мэри-Бет, мазнув его юбкой по лицу. Высокая, статная женщина с седыми волосами.

– Ты теперь с нами, Майкл. – А это Шарлотта, блондинка с пышной грудью, выпирающей из декольте. Пытается поднять его, но он сопротивляется, и его рука беспрепятственно проходит сквозь ее тело.

– Перестаньте! Прочь от меня! – кричит он. – Убирайтесь вон!

На Стелле одна лишь тонкая сорочка, спадающая с плеча, полголовы залито кровью, вытекшей из пулевой раны.

– Брось, Майкл, дорогой, ты теперь останешься здесь навсегда. Разве ты не понял? Все кончено, дорогой. Ты отлично потрудился.

Барабанная дробь все ближе и ближе, диксиленд наигрывает похоронную песню, в дальнем углу комнаты стоит открытый гроб с зажженными вокруг свечами. Портьеры вот-вот загорятся от пламени свечей, и весь дом сгорит дотла!

– Бред! Ложь! – кричит Майкл. – Опять ваши фокусы!

Он пытается встать, пытается убежать, но куда бы он ни взглянул, везде видит окна, двери в форме замочной скважины, ветви дуба, пробившие потолок, стены и весь дом, превратившийся в огромную чудовищную ловушку, окруженную корявыми деревьями, языки пламени, отражающиеся в высоких узких зеркалах, диваны и стулья, заросшие плющом и цветущими камелиями. По всему потолку разрослась бугенвиллея, свесившая плети до мраморных каминов, и дрожащие пурпуровые лепестки осыпаются прямо в дымящееся пламя.

Внезапно его по лицу ударяет тяжелая, как доска, рука монашки. Он приходит в ярость от боли и потрясения.

– Что ты такое говоришь, мальчишка?! Разумеется, ты здесь! Вставай! – вопит она. – Отвечай мне, мальчишка!

– Прочь от меня! – Он толкает ее в панике, но рука проходит насквозь.

Джулиен стоит рядом, сцепив руки за спиной и покачивая головой. А за ним стоит красавец Кортланд. Он насмешливо улыбается, совсем как отец Майкла, с тем же выражением лица.

– Майкл, тебе должно быть совершенно очевидно, что ты превосходно со всем справился, – произносит Кортланд. – Ты затащил ее в постель, привез сюда и сделал ей ребенка. Это именно то, что от тебя требовалось.

– Мы не хотим ссориться, – говорит Маргарита, протягивая к нему руки. Волосы свисают ей на лицо, совсем как у старой ведьмы. – Мы все на одной стороне, mon cher. Вставай, будь добр, идем с нами.

– Хватит, Майкл, ты сам заварил эту кашу, – говорит простушка Сюзанна, моргая огромными глазами и помогая ему подняться. Сквозь ее грязные лохмотья просвечивает голое тело.

– Да, ты сам виноват, сынок, – говорит Джулиен. – Eh bien, вы оба славно потрудились, ты и Роуан, и выполнили в точности все, ради чего родились.

– А теперь ты можешь вернуться вместе с нами, – подхватывает Дебора. Она разводит руками, чтобы все расступились. За ее спиной поднимается пламя, и дым клубится над головой. На фоне синего бархатного платья мерцает и подмигивает изумруд. Девушка с картины Рембрандта, прелестница с румяными щеками и голубыми глазами, такая же прекрасная, как драгоценный камень. – Разве ты не понял? В этом и заключалось соглашение. Теперь, когда он вернулся, мы все сможем сделать то же самое! Роуан знает, как вернуть нас. Тем же способом, каким вернула его. Нет, Майкл, не борись. Ты хочешь остаться с нами, на земле, и ждать своей очереди, иначе ты просто умрешь навсегда.

– Теперь мы все спасены, Майкл, – вступает хрупкая Анта, маленькая, как девочка, в своем простеньком платьице в цветочек. По лицу ее течет кровь из раны на голове. – Ты даже не представляешь, как долго мы ждали. Здесь теряется чувство времени…

– Да, спасены, – вторит Мари-Клодетт. Она сидит на большой кровати с четырьмя столбиками, рядом с ней – Маргарита. Языки пламени охватывают столбики, поглощая балдахин. Позади кровати стоят Лестан и Морис и смотрят на все происходящее со слепо скучающим выражением на лицах. Пламя лижет края их расклешенных сюртуков с ярко начищенными медными пуговицами.

– Наше имение в Сан-Доминго сожгли дотла, – говорит Шарлотта, ловко расправляя складки пре лестного платья. – А река затопила старую плантацию.

– Зато этот дом выстроен на века, – мрачно заключает Морис, оглядывая потолок, лепнину и покосившиеся люстры, – благодаря твоим стараниям у нас есть это безопасное и чудесное место, где мы можем подождать своей очереди, чтобы вернуться к жизни.

– Мы так рады, что ты с нами, дорогой, – со скучающим видом замечает Стелла, выставляя напоказ бедро. – Ты ведь не захочешь упустить такой шанс.

– Я вам не верю! Это все неправда, это мираж! – Майкл разворачивается и проходит головой сквозь стену нежного персикового цвета. Папоротник в горшках падает на пол. Парочка, извивавшаяся перед ним, огрызается, когда его нога пронзает их насквозь – спину мужчины и живот женщины.

Стелла с хохотом бросается к обитому атласом гробу, укладывается в него и тянется за бокалом шампанского. Все громче звучат барабаны. Отчего же дом не загорается, когда везде огонь?

– Потому что это ад, сынок, – отвечает монахиня, поднимая руку, чтобы снова его ударить. – Огонь просто горит и горит себе.

– Прекратите, отпустите меня!

Он налетает на Джулиена, падает, горячее пламя вскидывается, опаляя лицо. Но монашка уже успела схватить его за воротник. В руке у нее медаль святого Михаила.

– Это ты уронил? А я ведь тебе велела беречь ее. И где я ее нахожу? На земле, где она валялась, – вот где я ее нахожу! – И опять со всей силой хлопает его по щеке.

Майкл разъярен. Она трясет его, а он падает на четвереньки и не может от нее отбиться.

– Единственное, что ты можешь сейчас сделать, – это остаться с нами, а затем вернуться! – говорит Дебора. – Разве непонятно? Дверь открыта. Сей час это вопрос времени. Лэшер и Роуан проведут нас. Сначала Сюзанну. Потом пойду я. А потом…

– Э, погодите-ка, я не согласна с таким порядком, – возражает Шарлотта.

– Я тоже, – возмущается Джулиен.

– Кто тут говорит о порядке?! – ревет Мари-Клодетт, отбрасывая в сторону плед и двигаясь к краю кровати.

– Ну почему вы такие глупые?! – со скучающим видом восклицает Мэри-Бет. – Господи, все ведь уже свершилось. Переход теперь можно осуществлять бесконечное число раз. Вы только представьте, какой будет исключительный результат, когда соединятся измененная плоть с измененными генами. Это на стоящий переворот в науке, не имеющий себе равных по гениальности.

– Все естественно, Майкл, и понять это означает постичь суть жизни, понять, что все в этом мире… м-м-м… более или менее предопределено, – объясняет Кортланд. – Разве ты не знал, что был в наших руках с самого начала?

– Это самое важное, что ты должен понять, – резонно заявляет Мэри-Бет.

– Пожар, убивший твоего отца, – продолжает Кортланд, – был вовсе не случаен…

– Не говорите мне этого! – вопит Майкл. – Вы не сделали ничего подобного. Я не верю. Я не принимаю такое объяснение!

– …Чтобы ты оказался в нужном месте. И позаботились о том, чтобы в тебе было необходимое сочетание ума и обаяния, чтобы ты привлек ее внимание и заставил быть менее осторожной…

– Нечего тут с ним разговаривать, – резко обрывает всех высокая монахиня, звякнув четками, висевшими на широком кожаном поясе. Он неисправим. Предоставьте его мне. Я выбью из него огонь пощечинами.

– Все это неправда, – говорит он, пытаясь защитить глаза от яркого пламени, а барабаны тем временем уже стучат у него в висках. – Никакое это не объяснение! – кричит он. – Вовсе не окончательное толкование! – При этом он умудряется перекричать даже барабаны.

– Майкл, я предупреждала тебя, – слышится жалобный тихий голосок сестры Бриджет-Мэри, выглядывающей из-под локтя злобной монахини. – Я говорила, что на этих темных улицах водятся ведьмы.

– Иди сюда сейчас же, выпей шампанского, – говорит Стелла. – И прекрати выдумывать все эти сцены из ада. Разве ты не понимаешь, что когда ты связан с землей, то сам создаешь свое окружение.

– Да, из-за тебя здесь все так уродливо! – жалуется Анта.

– Нет здесь никакого пламени, – говорит Стелла, – Оно только в твоей голове. Лучше станцуем под барабаны. О, как я люблю такую музыку! Мне так нравятся твои барабаны, твои сумасшедшие барабаны Марди-Гра!

Он взмахивает обеими руками, легкие жжет огнем, грудь, кажется, вот-вот лопнет.

– Ничему не верю. Это все его трюки, невинные шутки, это все его фокусы…

– Нет, mon cher, – говорит Джулиен, – мы окончательный ответ, мы смысл пророчества.

Мэри-Бет печально качает головой, глядя на Майкла.

– Мы всегда существовали.

– Черта с два!

Наконец ему удается подняться. Увернувшись от очередной пощечины, он вырывается из цепких рук монахини, проскальзывает сквозь нее, и вот он уже проносится сквозь Джулиена, на секунду слепнет, но тут же освобождается от его плотного тела, не обращая внимания на смех и барабанный бой.

Монахини смыкают ряды, но он преодолевает и это препятствие. Сейчас его ничто не остановит. Он видит выход, видит свет, льющийся из двери – замочной скважины.

– Не поверю! Ни за что!..

– Дорогой, вспомни, как ты тонул первый раз. – Рядом с ним внезапно оказывается Дебора и пытается поймать его за руку. – Мы все тебе объяснили до того, как ты умер, рассказали, что ты нам нужен, и ты согласился, хотя, разумеется, сознавали, что ты просто боролся за жизнь и лгал нам. Видишь ли, мы все понимали, и если бы не заставили тебя обо всем за быть, ты бы никогда, никогда не исполнил…

– Вранье! Лэшер все врет!

Он освобождается и от Деборы.

До двери остается несколько футов – он справится. Майкл бросается вперед, снова спотыкается, так как весь пол завален телами, и ему приходится шагать по спинам, плечам, головам. Глаза слезятся от едкого дыма. Он все ближе и ближе подбирается к свету.

В дверях возникает фигура. Ему знаком этот шлем, эта длинная пелерина, ему знаком этот костюм. Да, все очень знакомое.

– Я иду, – кричит Майкл. Но губы его едва шевелятся.

Он лежал на спине. Тело вновь и вновь пронзала боль, а вокруг смыкалась морозная тишина. И небо над головой было голубым до головокружения. Он услышал мужской голос над собой:

– Вот так, сынок, дыши!

Да, ему знаком этот шлем и пелерина, потому что это костюм пожарного. Он лежал у бассейна, растянувшись на холодных плитах, грудь жгло, руки и ноги болели. Пожарный склонился над ним и приставил к его лицу прозрачную маску, а сам давил на кислородную подушку. Пожарный был похож на его отца, он снова произнес:

– Вот так, сынок, дыши!

Остальные пожарные стояли вокруг – темные фигуры на фоне плывущих облаков. Все они казались знакомыми, благодаря шлемам и костюмам, все подбадривали его голосами, как у отца.

Каждый вдох причинял ему острую боль, но он все равно тянул воздух в легкие, а когда пожарные подняли его, закрыл глаза.

– Я здесь, Майкл, – сказал Эрон, – я рядом.

Боль в груди становилась невыносимой, сдавливала легкие, и руки онемели, но темнота была чистой и тихой, а носилки словно плыли по воздуху, когда его катили к машине.

Переговоры, споры, треск радиостанции. Все это теперь не имело значения. Он открыл глаза и увидел яркое небо над головой. Он проехал мимо замерзшей бугенвиллеи с мертвыми цветками, с которой свисали капающие сосульки. Носилки выехали за ворота, подпрыгивая на неровных плитах.

Кто-то плотнее прижал маску к лицу Майкла, когда его заносили в машину.

– Срочная кардиология, едем прямо сейчас, требуется…

Майкла с ног до головы укутали одеялами.

Голос Эрона, а потом еще чей-то:

– Снова остановка сердца! Проклятие! Пошел!

Захлопнулись дверцы скорой помощи, его тело качнулось, когда машина отъехала от обочины.

Кто-то нажал на его грудь кулаком – раз, два, еще раз… Накачиваемый через прозрачную маску кислород входил в тело холодной струей.

Сигнализация все еще работала, а может, это выла сирена кареты скорой помощи – звуки шли откуда-то издалека, словно отчаянные крики птиц ранним утром, словно карканье ворон на больших дубах, царапающих розовое небо в темной, глубокой, поросшей мхом тишине.