– Мне совсем не хочется идти без тебя, – сказал Доусон, входя в спальню баронессы.
      – Я знаю, но кому-то из нас нужно там показаться. Гайноры – очень милые люди, мне бы не хотелось их разочаровывать.
      Доусон поднес ее руку к губам.
      – Я чувствую угрызения совести, это из-за меня ты обгорела.
      – Не кори себя. И потом, возможно, дело того стоило.
      Отпустив ее руки, Доусон поцеловал Сьюзен в лоб.
      – Вы удивительная женщина, Сьюзен Ле Пойфер. Я пойду на этот чертов прием, а когда вернусь, намажу твое пострадавшее тело охлаждающим кремом.
      Баронесса с улыбкой проводила его взглядом.
 
      Джим Гайнор, богатый французский банкир, и его жена Джордан старались проводить как можно больше времени на побережье. Когда коляска Доусона остановилась перед величественным особняком, прием был уже в самом разгаре. Доусон постучал. Дверь открыл сам хозяин.
      – Это вы, – сказал он на ломаном английском. – Проходите. А где баронесса?
      – Она неважно себя чувствует и не смогла прийти.
      – Очень жаль, надеюсь, с ней ничего серьезного?
      – Нет, всего лишь легкое недомогание.
      Как только мужчины вошли в гостиную, к ним устремилась Джордан Гайнор.
      – Доусон, дорогой! – Взяв гостя под руку, она обратилась к мужу:
      – Принеси, пожалуйста, мистеру Доусону шампанского, а я пока представлю его другим гостям.
      За обедом его посадили рядом с Зизи Лафитт, дальней родственницей хозяев, и Ричардом Крэддоком, владельцем крупной лондонской компании по торговле хлопком.
      После обеда гости переместились в бальный зал. Доусон наблюдал за танцующими, когда к нему подошел Ричард Крэддок.
      – Оказывается, вы занимаетесь хлопковым бизнесом у себя в Америке. Почему же вы не рассказали мне об этом за обедом?
      Доусон пожал плечами:
      – В последнее время я почти не вспоминаю о хлопке – наверное, потому, что слишком хорошо провожу здесь время.
      – Послушайте, вы как раз тот человек, какого я ищу. Если бы вы стали моим партнером, мы оба могли бы отлично заработать.
      – Я ценю ваше предложение, но оно меня не интересует.
      Доусон собрался уходить, но Крэддок схватил его за руку.
      – Минуточку! – Он полез в карман, достал визитную карточку и протянул Доусону. – Возьмите это, если передумаете, дайте мне знать.
      – Спасибо.
      Доусон отвернулся от англичанина, скользнул взглядом по залу… и замер. Она стояла не более чем в десяти футах от него. Молодая, красивая, миниатюрная, со стройной фигуркой. По белым плечам струятся длинные светлые волосы. Платье небесно-голубого цвета украшено кружевными оборками и гофрированными манжетами. Глаза кажутся огромными. Безупречной формы маленький рот улыбается Доусону Блейкли. Доусон вдруг осознал, что стоит на месте, тупо уставившись на незнакомку. Не ответив на ее улыбку, он круто развернулся и вышел на веранду. Вскоре он почувствовал, что на плечо легла чья-то маленькая рука.
      – Здесь гораздо приятнее, чем в зале, – мягко проговорила девушка. – Меня зовут Эми Уэнтворт. Насколько я понимаю, мы с вами почти соседи. Я живу в Атланте, штат Джорджия. Удивительное совпадение, не правда ли?
      – Да, действительно. Что вы делаете в Монте-Карло?
      – У моих родителей здесь вилла. – Эми улыбнулась. – А знаете, я бы с удовольствием прогулялась по берегу при лунном свете.
      – А вы не боитесь, что в ваши туфельки набьется песок?
      – Не беда. – Она быстро разулась и помахала перед носом у Доусона туфельками из серебряной парчи. – Как видите, проблема решена.
      – Что ж, раз так – пошли.
      Кокетливо приподняв юбки, она побежала по пляжу. Доусон последовал за ней. Догнав Эми, он обнял ее за тонкую талию. Она прислонилась к нему. Лунный свет, играя в ее волосах, превратил их в подобие сияющего нимба. Девушка засыпала Доусона бесчисленными вопросами. Они прошли не меньше двухсот ярдов, когда он остановился и положил обе руки ей на талию.
      – Вы слишком много болтаете, Эми Уэнтворт.
      Он медленно разомкнул руки, снял смокинг и расстелил его на песке.
      – Садитесь, – приказал он, подавая Эми руку.
      – Доусон Блейкли, у вас весь смокинг будет в песке.
      Он улыбнулся и, опускаясь рядом с ней, сказал:
      – Ничего, можно купить новый, а эти хорошенькие ножки у вас на всю жизнь.
      Эми села. Доусон приподнял ее юбки и принялся методично стряхивать песок. Неожиданно он наклонился и поцеловал подъем правой ноги. Эми возбужденно ахнула.
      – Ну что, теперь лучше? – спросил он.
      – Замечательно. Вы определенно умеете обращаться с дамой. Кстати, много их у вас?
      – Сотни, – усмехнулся Доусон. – Но вы задаете слишком много вопросов, юная леди.
      – Знаю, и все же вот еще один. Вам бы не хотелось меня поцеловать?
      – Думаю, что хотелось бы, и даже очень.
      Склонившись над Эми, он коснулся губами уголка ее рта.
      – Вы так прекрасны, что мне не хватает слов. – Он снова поцеловал ее, на этот раз по-настоящему, и прижал к себе так крепко, что Эми едва могла дышать. Почти не отрываясь от ее губ, Доусон повалил ее на спину, сдвинул с плеча пышную оборку и стал целовать обнажившуюся нежную кожу.
      – Кэтлин, о Кэтлин, любимая…
      Эми встрепенулась:
      – Я вовсе не Кэтлин. Кто она такая?
      – Извините, – пробормотал Доусон и встал. – Вам лучше вернуться.
      – А вы разве не идете? Тогда и я останусь! – заявила Эми.
      Она шагнула ближе и попыталась его обнять, но Доусон резко высвободился, наклонился к ее уху и сказал:
      – Сегодня вечером мое общество не доставит вам удовольствия, юная леди.
      Внезапная перемена в его настроении обидела Эми. Едва сдерживая слезы, она заплакала и побежала к дому.
      Доусон проводил ее взглядом и еле слышно произнес:
      – Тем лучше.
      Оставшись в одиночестве, он устало опустился на песок. Взошла луна, а он все сидел и думал о золотоволосой любимой, оставшейся в Америке. Когда жар, сжигавший его изнутри, стал нестерпимым, Доусон порывисто встал и, быстро раздевшись, бросился в море. Вода приятно холодила его разгоряченную кожу. Доусон заходил все глубже и глубже, а потом поплыл, пока от напряжения не заболели мышцы. Перевернувшись на спину, он смотрел на небо, а волны медленно несли его к берегу. Порой у него мелькала мысль, что ему не добраться, а за ней приходила другая: какая разница, вернется он или нет.
      Натянув на мокрое тело одежду, Доусон медленно побрел назад, сел в коляску, и кучер повез его к вилле баронессы.
      Дверь в спальню была приоткрыта. Когда он проходил мимо, Сьюзен окликнула:
      – Доусон, это ты? Я так волновалась!
      – Сьюзен, я очень устал. С твоего разрешения, я пойду спать.
      – Конечно, дорогой, – сказала она, откидывая одеяло со второй половины кровати, – иди ложись.
      – Извини, но я хочу лечь в своей комнате. Я все объясню тебе позже.
      Он ушел. Баронесса проводила его взглядом, и на ее красивое лицо набежала тень. Интуиция подсказывала ей, что роман с красивым американцем близится к концу.
 
      Родители Скотта Александера считали его самым красивым младенцем на свете. Луи и Абигайль тоже души не чаяли во внуке, а Ханна была счастлива, что в Сан-Суси снова появился малыш.
      Кэтлин очень любила сына, и ей никогда не надоедало ворковать с ним. После рождения ребенка она и к мужу стала относиться добрее.
      В детскую вошла Ханна.
      – Ну-ка, молодые люди, – строго объявила она, – вам пора дать пареньку поспать. Мисс Кэтлин, передайте мне ребеночка, я положу его в колыбельку. Этак вы его совсем разбалуете.
      – Глупости, как можно избаловать младенца шести недель от роду? Хантер, скажи ей, что это ерунда.
      Хантер улыбнулся:
      – Дорогая, мальчику действительно пора в кроватку. Да и тебе пора отдохнуть.
      – Слушаюсь, доктор Александер, – со смехом согласилась Кэтлин.
      Час спустя он постучал в дверь ее спальни и вошел, неся серебряный поднос со стаканом молока. Взяв руку жены, он поцеловал ее и прошептал:
      – Скажи, дорогая, как ты себя чувствуешь? Я подумал… теперь, когда ребенок родился, может, мы могли бы…
      – Что?
      С мольбой посмотрев на жену, Хантер наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. Его порыв застал Кэтлин врасплох, и прежде чем она успела сообразить, что происходит, он уже целовал ее – страстно, требовательно, крепко прижимая к себе.
      – Хантер, прошу тебя! – Она оттолкнула его от себя. – Что на тебя нашло?
      – Дорогая, я так по тебе соскучился! После родов прошло уже шесть недель, к тому же ты сказала, что чувствуешь себя прекрасно. Я хочу снова заниматься с тобой любовью.
      – Нет! – Кэтлин отстранилась. – Я ужасно устала, мне приходится среди ночи кормить ребенка, я плохо сплю и…
      Хантер медленно выпрямился.
      – Прости. Больше я тебя не побеспокою. Ты сама дашь знать, когда мне будет позволено вернуться в общую спальню.
      Подложив руку под голову, Хантер лежал без сна на большой кровати и курил. Его мысли непрестанно возвращались к семейным проблемам.
      «Она меня не любит, никогда не любила, – с грустью думал он, – и, возможно, не полюбит. Но если я буду терпелив, со временем она примет меня как своего мужа. Надо дать ей время».
      Вздохнув, Хантер встал с кровати и, бесшумно ступая, направился в сторону детской. Открыв дверь, он замер на пороге. Перед ним предстало прекрасное зрелище: в кресле возле колыбельки сидела Кэтлин, держа сына у груди.
      Несколько минут Хантер любовался этой сценой, потом на цыпочках подошел к креслу и отнес младенца в колыбельку. Кэтлин по-прежнему спала. Хантер поднял ее с кресла.
      – Что случилось? Скотт? – сонно пробормотала она.
      – Со Скоттом все в порядке, любимая, – прошептал Хантер и понес жену в спальню. Он опустил ее на кровать. Ему страстно хотелось лечь рядом, но Кэтлин расстроилась бы, обнаружив его утром в своей постели. Хантер не мог воспользоваться тем, что она спит. Выйдя в коридор, он побрел обратно в свою комнату и лег, но сон не скоро принес покой его измученному телу.
 
      Решив направить энергию неудовлетворенного желания на полезные цели, Хантер с головой ушел в работу, и вскоре по Натчезу распространилась молва, что молодой доктор готов оказать помощь в любое время дня и ночи и что его интересуют не столько гонорары, сколько здоровье пациентов.
      Кэтлин не раз упрекала мужа за это, но то обстоятельство, что ее муж слишком много работает, или то, что его услуги не всегда оплачиваются, не долго занимало ее мысли. Большую часть времени она отдавала маленькому сыну. Всякий раз, когда она смотрела на тонкие детские черты, она видела перед собой лицо отца ребенка. Она по-прежнему любит Доусона, и хотя он уехал, их сын навсегда остался с ней. Когда Хантер брал его на руки, Кэтлин испытывала желание закричать: «Отдай, это не твой ребенок!»
      Хантер любил мальчика не меньше, чем мать. Возвращаясь домой, он первым делом поднимался в детскую. Ему удавалось успокоить Скотта, даже когда это не удавалось никому другому.
      – Не понимаю! – сказала как-то раз Кэтлин, глядя на сына, спящего на руках у Хантера. – Как я только не пыталась его успокоить, ничто не помогало. Но стоило тебе появиться и просто взять его на руки, как он тут же заснул.
      – Кэтлин, младенцам передается настроение родителей. Скотт чувствовал, что ты нервничаешь, и тоже волновался.
      – Наверное, ты прав, но я ничего не могу с собой поделать. Когда он плачет, мне хочется плакать вместе с ним.
 
      За год Скотт успел стать для Хантера самым дорогим существом на свете. По случаю дня его рождения к обеду подали торт. Мальчик тут же вытащил из него единственную свечу, бросил на пол и торжествующе рассмеялся. Мать и отец смеялись даже громче. Поцеловав сына, Кэтлин сказала:
      – С первым днем рождения, Скотти!
      Скотт Александер ухватил прядь материнских волос и произнес единственное слово, которое научился говорить:
      – Папа!

      Гитаристы перебирали струны, и молодая танцовщица покачивала крутыми бедрами, следуя убыстряющемуся ритму фламенко. С каждым поворотом цветастая юбка высоко взметалась, открывая взорам длинные загорелые ноги. Белая блузка съехала набок, обнажая смуглое плечо. Танцовщица явно наслаждалась как самим танцем, так и восторженными возгласами зрителей.
      Мария окинула взглядом зал и заметила мужчину, сидевшего за столом в одиночестве. Мрачный, небритый, он тем не менее был очень красив.
      Таинственный незнакомец заинтриговал Марию. Его одежда, хотя и помятая, была явно дорогой, и во всем облике сквозило нечто такое, что не позволяло принять его за простого пастуха. Решив во что бы то ни стало привлечь его внимание, Мария подошла ближе. Она смеялась, кружилась, соблазнительно покачивала бедрами. Наконец мужчина ее заметил, но тут же снова переключился на бутылку.
      Закончив танцевать, Мария подсела за его столик:
      – Yo danzaba para usted!
      Мужчина лениво произнес:
      – No hablo Espaсol.
      – О, – Мария улыбнулась еще шире, – вы американец?
      – Американец, – бесстрастно сообщил он. – Что ты мне сказала вначале, я не понял?
      – Я сказала, что танцевала только для вас! Вы дадите мне денег?
      – Ну уж нет.
      – Тогда купите выпить.
      – Ни в коем случае. Уходи и оставь меня в покое.
      Обиженно фыркнув, Мария встала из-за стола.
      – Терпеть не могу американцев!
      Музыка продолжалась, и она снова стала танцевать. Ее чувственный танец встретил буйное одобрение толстого коротышки, который даже привстал и обхватил ее за талию. Звучно поцеловав танцовщицу, коротышка бросил за вырез ее блузки песету.
      Доусон сделал большой глоток, медленно поднялся и двинулся через зал. Подойдя к столику, где сидел коротышка, он взял девушку за локоть:
      – Пошли.
      – Куда вы меня тащите? – возмутилась она. – Я не хочу уходить!
      – А мне плевать, хочешь ты или нет.
      На улице Доусон усадил ее на большого черного жеребца, сел сам и взял поводья.
      – Где ты живешь?
      – Примерно в миле отсюда, – ответила Мария.
      Домик – крошечная лачуга с жестяной крышей – стоял в конце дорожки, вокруг играли полуголые детишки. Доусон спешился, снял с коня Марию и собрался снова сесть в седло, но девушка вдруг сказала:
      – Прошу вас, зайдите, познакомьтесь с моей матерью.
      – Нет, спасибо, я…
      – Ну пожалуйста, сеньор.
      – Хорошо, только ненадолго.
      Дети схватили Доусона за руки и со смехом потянули к двери. В доме обнаружилось еще несколько ребятишек: некоторые сидели на земляном полу, другие – за крошечным обеденным столом. Доусона кольнуло болезненное воспоминание о своем детстве. В похожей халупе, только находящейся в Нижнем Натчезе, он и сам жил примерно так же, но с одним отличием: он был единственным ребенком, а в семье Марии он насчитал по меньшей мере дюжину. У плиты стояла усталая женщина, на вид почти старуха. Правда, ее угольно-черные волосы еще не начали седеть, но лицо избороздили морщины, взгляд потускневших глаз казался безжизненным.
      Мария подошла к женщине, поцеловала ее в щеку и, повернувшись к Доусону, с улыбкой сказала:
      – Моя мать.
      Доусон вежливо поклонился:
      – Добрый день, сеньора.
      Он оглядел чистую, но скудно обставленную комнату. Обстановка убогого жилища подействовала на Доусона угнетающе. Достав бумажник, он вынул из него все банкноты, какие там были, и протянул женщине. В ее глазах блеснули слезы.
      – Спасибо, сеньор.
      – Не стоит благодарности.
      Доусон похлопал ее по плечу и вышел из комнаты. Большая часть ребятишек последовали за ним. Доусон пошарил в карманах, нашел мелочь и раздал детям. Мария пошла его проводить.
      Доусон поставил ногу в стремя.
      – Всего хорошего.
      – И вам всего хорошего, вы очень щедры, сеньор, – сказала Мария и, вильнув бедрами, направилась не в сторону дома.
      Доусон догнал ее.
      – Куда это ты собралась?
      – Обратно в таверну, куда же еще?
      – Ты туда не пойдешь…
      – Пойду. Вы видели наш дом, как вы думаете, на что мы живем? Мама знает, чем я занимаюсь.
      – А отец тоже знает?
      – Отец? – Мария неопределенно махнула рукой. – Он ушел много лет назад. Мама нашла другого мужа, но он тоже удрал – в прошлом году. Так что, как видите, я старшая, я должна помогать ей прокормить детей.
      – Но должен же быть какой-то другой способ! Неужели тебе хочется возвращаться к этим пьяницам?
      Девушка пожала плечами:
      – Они не так уж плохи, дают мне деньги, и я…
      – Хватит, не рассказывай мне ничего больше!
      Доусон поднял ее, посадил на коня и уселся позади нее.
      – Куда мы едем? – спросила Мария.
      – Домой.
 
      Доусон арендовал виллу на побережье рядом с Севильей. Четырехкомнатный дом стоял на пустынном пляже милях в пяти от ближайшего жилья. Доусону хотелось только одного: остаться в одиночестве в тишине и покое.
      Милая испанская пара, Педро и его жена Долорес, составляли на вилле весь штат прислуги. Педро следил за садом, Долорес готовила еду и убирала. Супруги относились к Доусону с уважением, но считали его несколько странным. Им до сих пор не доводилось видеть человека, который бы пил столько, сколько Доусон. Пил он постоянно, но, случалось, по нескольку дней ничего не ел. Долорес старалась готовить самые аппетитные кушанья. Поставив на стол изысканные блюда, она уходила, весьма довольная собой, но ее радость сменялась досадой, когда, вернувшись, экономка обнаруживала, что Доусон не притронулся к еде. Долорес могла только гадать, почему такой молодой красивый мужчина проводит дни в одиночестве. Ему давно следовало жениться на красивой женщине и обзавестись выводком детишек, в доме должен звучать смех. За все время, что Долорес знала Доусона, она ни разу не слышала его смеха. Доусон Блейкли был самым грустным человеком, какого ей доводилось встречать.
 
      – Я не знаю твоего имени, – сказал Доусон, когда они прискакали к дому.
      – Мария, – ответила девушка, – Мария Джонс.
      – Джонс? Ты шутишь? Фамилия не похожа на испанскую.
      – Она не испанская, мой отец был американцем, как вы.
      – Вот, значит, почему ты знаешь английский.
      – Да. А вас как зовут? Вы похожи на испанца даже больше меня.
      – Доусон Блейкли. Я не испанец, просто смуглый. Педро, Долорес, – окликнул Доусон, когда они спешились. – Это Мария Джонс, она некоторое время поживет с вами. Педро, я попрошу вас сходить в город и купить ей несколько платьев. Еще ей понадобятся туфли. Также купите ночную рубашку, щетку для волос и какие-нибудь духи.
      Оказавшись в доме, Мария во все глаза смотрела по сторонам и восхищенно охала. Оставив гостью осматриваться, Доусон прошел на кухню.
      – Покормите ее, Долорес, и помогите принять ванну. Голову тоже помойте. Думаю, ей не помешает и ногти подстричь. То тряпье, в котором она пришла, сожгите. И еще приготовьте спальню напротив моей, это будет ее комната.
 
      – А вы разве не собираетесь есть? – спросила Мария.
      – Я не голоден, – ответил Доусон, поднося к губам стакан с виски. – Зато ты, похоже, ешь за двоих. Когда ты ела в последний раз?
      Набив полный рот, Мария закатила глаза и задумалась.
      – М-м-м, кажется, вчера.
      – Отныне ты можешь есть столько, сколько тебе захочется. А теперь иди с Долорес, она поможет тебе принять ванну.
      Мария, улыбаясь, встала из-за стола. Доусон тоже встал, прихватив с собой бутылку виски, и вышел на веранду. Жара спала, с моря подул прохладный ветерок. Доусон сел в мягкое кресло и плеснул себе в стакан янтарной жидкости.
      Мария наслаждалась невиданной для нее роскошью – сидела в латунной ванне, до краев наполненной горячей водой, в которую Долорес добавила приятно пахнущего масла. Но когда Долорес взяла щетку и принялась тереть девушку, блаженные вздохи перешли в вопли.
      – Ой! Больно! Неужели обязательно тереть так сильно?
      – Сеньорита, я хочу стереть с вас всю грязь. Сеньор Доусон любит, чтобы в доме было чисто, и, раз уж вы будете здесь жить, вы тоже должны быть чистой.
      – Вы мне все волосы выдерете!
      – Потерпите, сеньорита, я не виновата, что они так спутались.
      Слушая этот диалог, Доусон невольно улыбнулся.
      – Сеньор Доусон! – В дверях стояла экономка.
      – Да, Долорес, что случилось?
      Женщина подошла ближе и зашептала ему на ухо. Доусон молча слушал, а потом вдруг от души расхохотался.
      – Думаю, ничего страшного не случится, если она походит один вечер без нижнего белья. Когда я посылал Педро в город, я как-то не подумал об этом. Завтра купим, а сегодня все равно уже скоро спать.
      Через несколько минут он услышал в коридоре голос Марии:
      – Доусон, где вы?
      – Я здесь, присоединяйся ко мне.
      Мария пересекла веранду и подошла к нему. Увидев ее, Доусон едва не подавился. Новое платье изменило ее облик до неузнаваемости. По широкой бледно-желтой муслиновой юбке от талии до подола шли несколько ярусов изящных оборок, узкий лиф плотно облегал грудь, из-под юбки выглядывали маленькие желтые туфельки. Черные волосы Марии после мытья стали блестящими, она зачесала их назад. Девушка улыбалась и была явно счастлива.
      – Просто не верится, что передо мной та самая замарашка, которую я подобрал в таверне. Ты прекрасно выглядишь.
      – Спасибо.

      Аннабель Томпсон в свои двадцать девять лет находилась в расцвете женской красоты и сознавала это. Лишь немногие дамы в Натчезе могли похвастаться такой тонкой талией. У нее были высокая упругая грудь, округлые бедра и длинные стройные ноги. Густые темные волосы она обычно укладывала в узел на затылке, чтобы подчеркнуть высокие скулы и безупречной формы нос. Блестящие серые глаза опушали темные ресницы, полные губы, цветом и нежностью напоминающие бутон розы, при улыбке обнажали два ряда ослепительно белых зубов. Словом, Аннабель Томпсон была удивительно красивой женщиной, и любящий муж боготворил ее вплоть до своей безвременной кончины от пневмонии.
      Оставшись вдовой, Аннабель чувствовала себя одинокой. Она редко выходила за пределы особняка, исключение составляли только посещение церкви и визиты к врачу – после неожиданной смерти мужа ее стали мучить головные боли. С самого детства она наблюдалась у Ремберта Питта и до сих пор всецело доверяла ему.
      Но в этот раз доктор Питт вдруг сказал:
      – Дорогая Аннабель, если вы не возражаете, сегодня вас осмотрит доктор Александер. Только один раз, в порядке исключения. Сегодня был огромный наплыв пациентов – можно подумать, весь Натчез заболел.
      – Но я ехала через весь город, чтобы показаться вам, у меня ужасно болит голова, и я…
      – Я понимаю, дорогая, но Хантер ничуть не хуже меня.
      – Что ж, если вы уверены…
      – Вот и хорошо. А теперь пойдемте, я вас познакомлю.
      Хантер оторвался от бумаг и улыбнулся:
      – Миссис Томпсон, рад с вами встретиться, дядя говорил, что вы плохо себя чувствуете. Постараюсь вам помочь.
      Аннабель улыбнулась высокому блондину и вмиг позабыла, зачем пришла. До нее доходили слухи, что молодой доктор Александер красив, но она даже не догадывалась, что настолько. Под его теплым взглядом Аннабель вдруг смутилась, но это было приятное смущение. Молодой врач взял ее под руку и помог сесть.
      – Расскажите, что вас беспокоит. Для больной вы слишком красивы.
      Аннабель вспыхнула и потупилась.
      – У меня бывают ужасные головные боли, а сердце иногда бьется так сильно, что, кажется, вот-вот разорвется.
      – Мне жаль, что у вас плохое самочувствие, – сочувственно сказал Хантер, – но я надеюсь, что ничего серьезного нет. Мне известно, что несколько месяцев назад вы похоронили любимого мужа. Это может быть одной из причин вашего состояния. Порой стресс проявляется в форме телесных недугов. Но, разумеется, я должен вас обследовать. Прошу пройти в соседнюю комнату.
      Хантер нашел карточку Аннабель, заведенную дядей Рембертом, просмотрел ее, затем подошел к пациентке.
      – Мне нужно проверить ваши зрачки.
      Он поочередно приподнял веки и заглянул в глубину серых глаз. Отойдя, Хантер что-то записал в ее карточке, затем с улыбкой сказал:
      – А теперь, миссис Томпсон, мне нужно послушать ваше сердце.
      – Д-да, конечно, – пробормотала Аннабель заикаясь.
      Хантер терпеливо ждал, пока она справится с застежкой. Приложив стетоскоп к ее горлу, он попросил:
      – Вдохните глубже. – От волнения горло Аннабель сжал спазм, но Хантер, казалось, ничего не замечал. Он переместил трубку ниже, теперь его лицо находилось совсем близко к лицу Аннабель. Несмотря на все усилия оставаться спокойной, она почувствовала, что кожа под его пальцами теплеет. Наконец врач выпрямился. – Можете застегнуться.
      Вернувшись в кабинет, Хантер сел за стол.
      – Я выписываю вам лекарство от головной боли. Вам нужно побольше отдыхать. Сердце у вас крепкое, поэтому учащенное сердцебиение я отношу только на счет вполне понятного стресса, связанного с потерей мужа. Здесь вам поможет только время. Я буду регулярно справляться у дяди Ремберта о вашем здоровье.
      – Доктор Александер, – несмело начала Аннабель, – мне бы хотелось, чтобы вы стали моим постоянным врачом.
      – Но, миссис Томпсон…
      – Прошу вас, зовите меня Аннабель. Ни для кого не секрет, что ваш дядя стареет и подумывает о том, чтобы отойти от дел. Мне хочется, чтобы меня лечили вы, Хантер.
      – Что ж, я поговорю с дядей Рембертом, миссис… то есть Аннабель. Если вам понадобится помощь любого из нас, знайте, что мы всегда к вашим услугам.

* * *

      Аннабель приходила к врачу по меньшей мере раз в неделю. Хантер выслушивал все ее жалобы с участием, можно даже сказать – с интересом. Он уже говорил Аннабель, что физически она вполне здорова, но женщина отказывалась в это верить. Каждый визит длился дольше предыдущего, и вовсе не по вине Хантера – молодую вдову явно тянуло к красивому доктору. Она больше не смущалась в его присутствии, напротив, стала флиртовать с ним. Хантер пытался вести себя с Аннабель как врач с пациенткой, но порой его рука дрожала.
      – Прошу прощения. Наверное, в последнее время я недостаточно отдыхаю.
      Глядя ему в глаза, Аннабель лукаво спросила:
      – А вы уверены, что это от недостатка отдыха?
      Хантер отвел взгляд и пробормотал:
      – Сердцебиение у вас нормализуется, так что вам нет необходимости показываться врачу раньше чем через полгода. С вашего разрешения, я должен идти, у меня много дел.
 
      Прошла неделя. Как-то вечером после обеда Хантер с Кэтлин сидели в библиотеке Сан-Суси. Вскоре туда вошла Ханна, ее лицо выражало недовольство.
      – Доктор Александер, вас ждет слуга миссис Томпсон. Говорит, что его хозяйка заболела и зовет доктора.
      – Скажи ему, что я сейчас буду, только зайду за своим чемоданчиком. – Он повернулся к жене: – Прости, дорогая.
      – Хантер, – Кэтлин посмотрела на мужа с легкой укоризной, – ты слишком уступчив. Кстати, почему она не обратилась к доктору Питту?
      – Дело в том… – Хантер нервно кашлянул, – что она больше не его пациентка. Я забыл тебе рассказать, что пару месяцев назад миссис Томпсон стала лечиться у меня.
      – Вот именно, забыл. Как по-твоему, Аннабель Томпсон – красавица?
      – Боже правый, почему ты об этом спрашиваешь?
      Кэтлин пожала плечами:
      – Просто так, ты же не мог не заметить, как она красива. Я также уверена, что после смерти мужа она чувствует себя очень одиноко.
      – Думаю, ты права, дорогая. Но мне пора. – Поцеловав жену в щеку, Хантер ушел.
 
      – Добрый вечер, доктор Александер. – Чернокожий слуга распахнул перед Хантером дверь и впустил его в особняк миссис Томпсон.
      – Добрый вечер. Прошу прощения, что я так долго. Надеюсь, у миссис Томпсон ничего серьезного?
      – Не знаю, доктор. Она у себя в комнате. Поднимайтесь наверх, комната хозяйки – направо от лестницы.
      Поблагодарив слугу, Хантер поспешил наверх, по коридору до последней двери, постучал.
      – Войдите, – негромко ответил женский голос.
      Хантер открыл дверь и вошел. Аннабель сидела на диване, обитом голубым бархатом; на ней был длинный пеньюар из серебристо-серого атласа, распущенные волосы свободно ниспадали на плечи.
      Взглянув на нее, Хантер натужно сглотнул.
      – Мне очень жаль, что вы заболели, Аннабель.
      Хозяйка рассеянно погладила мягкую обивку дивана.
      – Не хотелось тревожить вас в столь поздний час, но у меня так сильно билось сердце, что я испугалась.
      – Ваша тревога естественна.
      Хантер присел рядом с ней на диван. К тому времени, когда он повернулся, Аннабель уже распахнула пеньюар. Под ним на ней оказалась только полупрозрачная кружевная рубашка, едва прикрывающая полную грудь. Наклоняясь к пациентке, Хантер почувствовал, что теперь уже его собственное сердце забилось в ускоренном ритме. Когда он хотел убрать стетоскоп, Аннабель накрыла его руку своей.
      – Хантер, – прошептала она.
      Он резко вскочил.
      – По-моему, с вашим сердцем все в порядке, я должен идти.
      – Ах, Хантер, мне так одиноко, прошу вас, останьтесь хоть на несколько минут. Давайте выпьем по рюмочке бренди.