Подождав, пока прошли вдруг откуда-то появившиеся старик с собакой, не спеша прогуливавшиеся по аллее парка, Закир пригнулся и упал боком на снег, повернулся на спину, глубоко вдохнул морозный воздух и, засунув руки глубоко в карманы, стал рассматривать звездное небо над собой... Мысли его были путаны, сбивчивы, он не хотел останавливаться на какой-нибудь из них, еще не полностью прошло подавленное состояние, но крупные звезды, примерзшие к черноте неба, понемногу умиротворяюще действовали на него, рассеивая хандру; так он лежал некоторое время, ни о чем конкретном не думая, с мыслями, похожими на стремительно пробегавших солнечных зайчиков по стенам пустой, прохладной комнаты. Он уже собирался вставать, когда над ним чей-то низкий голос наигранно-участливо произнес:
      - Простудишься, Закир.
      И тут же послышался другой голос, на более высоких нотах, чуть, казалось бы, взволнованный.
      - Подумать только - сын такого отца и валяется на улице! - проговорил этот голос.
      Закир повернул голову и глянул на троих -парней, чуть склонившихся к нему.
      - Это он загорает, - сострил третий и приглушенно засмеялся. - Хе-хе-хе...
      Закир сразу узнал Акифа, которого все привыкли называть по кличке Чинар из-за его длинного роста. Двух других ребят, стоявших рядом с Чинаром, он не знал.
      - Вставай, Закир, - бесцветным голосом произнес Чинар.
      Закир продолжал лежать, будто не к нему относились слова.
      - Вставай, Закир, - повторил Чинар. - Поговорить надо.
      - Чинар, дай-ка я его... - засопел один из приятелей Чинара.
      - Не надо, - остановил тот своего товарища.- Он парень смышленый, знает что к чему, сам сейчас встанет... Вставай, Закир, слышишь, - прибавил он требовательно.
      В это время из ресторана, громко разговаривая, вышли двое мужчин с двумя женщинами, и так как лежавший под светом фонаря Закир и Чинар с товарищами, стоящие над ним, сразу привлекали внимание, то женщины, заметив всю эту группу, тут же разом завизжали:
      - Убили!
      - Человека убили!..
      И бросились обратно в ресторан. Мужчины в растерянности топтались на месте, не зная, что предпринять: зайти обратно в ресторан - смешно и глупо, подойти к этим типам - страшновато; и потому они мялись и топтались на одном месте. И, конечно, пока они топтались, Чинара с товарищами как ветром сдуло, тем более что из ресторана выходила толпа человек в двадцать мужчин во главе с каким-то опухшим, пузатым, слишком уж не милицейского вида милиционером обычным ресторанным приживальщиком.
      Они окружили Закира, который уже поднялся и отряхивал снег с пальто.
      - В чем дело? - зло спросил милиционер. Он, видимо, уже заранее был зол на Закира только за то, что тот оторвал его от теплого угла в ресторане, потревожил и испортил аппетит, с которым он в третий раз за вечер собирался поужинать.
      - Он лежал... Он лежал!.. - затараторили обе женщины, выходившие из ресторана. - Он лежал, а они стояли... Вот! Стояли над ним.
      - Почему ты лежал? Они ударили тебя? Кто они такие? Твои дружки? забросал милиционер Закира вопросами.
      - Нет, - сказал Закир.
      - Что - нет? Не дружки, что ли? - спросил милиционер.
      - Все нет, - ответил Закир. - И не дружки, и не ударили.
      - Толкнули? - спросил кто-то из толпы.
      - Может, ему плохо стало? - предположил кто-то.
      - Нет, - сказал Закир.
      - А что же? - спросил милиционер.
      - Да ничего... Сам лег, - признался Закир. В толпе рассмеялись. Некоторые осуждающе качали головами.
      - Столько людей потревожил своей глупой шуткой, - с досадой произнесли из толпы. - Хулиган!
      Тут пузатый милиционер вспомнил, что в первую очередь этот парень своей глупой шуткой потревожил его, предвкушавшего, как всегда, дармовой ужин, и взвился, решив наказать сопляка.
      - Ну-ка! - взбодрился он. - Пойдем со мной! В милиции покажут, как "сам лег"... Товарищи, расходитесь! - обратился он к толпе командным голосом, так, будто толпа была собрана по его велению, и теперь он их распускал.
      Милиционер, крепко схватив, вывернул руку Закиру, чтобы он не мог убежать, и повел по темной аллее бульвара, очевидно, к отделению милиции. Их провожал одобрительный гул расходящейся толпы.
      - Вроде нормальный парнишка, - вдруг заговорил по дороге милиционер, - вот пальто на тебе такое модное, дорогое... Одет с иголочки... Наверно, из хорошей семьи, из обеспеченной, а?..
      - Не жалуюсь, - с виду равнодушно, но внутренне насторожившись, ответил уклончиво Закир. - А что?
      - А то, что если ты из хорошей, обеспеченной семьи, то и вести себя надо нормально, не огорчать родителей, понял? - назидательно произнес милиционер, стараясь подпустить в голос неподобающую ему по возрасту относительно Закира отеческую тревогу. - А ты что делаешь? Ты думаешь, обрадуется твой отец, когда мы его вызовем в милицию, что сын его на улице творит черт знает что?
      - А что я такого натворил? - спросил, стараясь подавить поднимающееся в душе волнение, Закир. - Ведете в милицию, а не говорите, в чем моя вина. Я же должен знать, а то так, знаете, тридцать седьмым годом попахивает... Это только тогда брали людей, не объясняя причины ареста...
      - О! Ты, оказывается, какой шустрый! - сказал милиционер. - Ничего, в милиции тебе все растолкуют. Вызовут отца, обрадуют. А отец твой кто?
      - Как то есть кто? - притворился непонимающим За кир. - Человек.
      - Понимаю, что человек. А кто, чем занимается, где работает?
      - А-а... Вот вы что имеете в виду, - Закир решил немного разыграть этого хитрого дурака милиционера, каковым он ему показался сразу, решил сыграть перед ним простачка, позабавиться, пока они не оказались в отделении, и он сказал первое, что пришло в голову: - Отец у меня цеховщик, начальник цеха... Левую продукцию изготовляет...
      - Понятно, - сказал милиционер, и глаза его холодно блеснули, когда он с ног до головы изучающе оглядел Закира.
      Они прошли еще несколько шагов, и милиционер остановил Закира, не ослабляя своей мертвой хватки, которой вцепился парню в руку, даже наоборот, усилив ее, он внятно произнес:
      - Вот эту штуку, - сказал милиционер, не сводя взгляда с Закира, полез в карман и достал, сунул Закиру под нос завернутый в клочок газеты темно-серый пластилинообразный орешек, что Закир сразу распознал. - Вот эту штуку, повторил, стараясь придать своему голосу больше весомости, милиционер, - я нашел в твоем кармане. Ты знаешь, что это такое?
      Закир молча покачал головой.
      - Тогда я тебе скажу - это анаша. Наркотик, правда, не очень сильный, но вполне такой, чтобы мальчишки вроде тебя могли пристраститься к нему и потом долго считались бы наркоманами и стояли бы у нас на учете, пока их не поймают с поличным. Что я и сделал в данном случае.
      Закир до сих пор только слышал о подобных проделках отдельных блюстителей порядка, а теперь вот довелось самому столкнуться с аналогичным случаем. Надо было что-то отвечать, они по-прежнему стояли посреди темной безлюдной аллеи бульвара, милиционер по-прежнему не ослаблял своей бульдожьей хватки, вцепившись в руку Закира, выжидая, как на это среагирует Закир.
      - И что же вы предлагаете? - спросил после паузы Закир.
      - Что я могу предложить? - живо отозвался милиционер. - Сам подумай. Все-таки дело нешуточное... Кажется, по этой статье имеешь от трех до пяти лет... Так что подумай. Я почему тебе это здесь говорю - когда прибудем в отделение, этот кусочек, - милиционер кивнул на комок у себя в руке, обойдется твоему отцу гораздо дороже. Так что мозгуй здесь, на свежем воздухе...
      - Но у меня с собой нет ничего, - сказал Закир.
      - Поедем к тебе, я подожду, вынесешь, - спокойно отозвался милиционер. - А если вздумаешь шутки шутить, тебе же плохо будет, я-то выкручусь, зато потружусь, чтобы тебе припаяли на полную катушку, или чтобы твой папаша-цеховщик раскрутился вовсю, понял?
      - Не собираюсь я шутки шутить, - послушно отозвался Закир, глядя на торжествующую улыбку милиционера, тоже машинально улыбнулся и подумал, не заметив, как проговорил вслух: - Сорок - сорок пять, наверно, будет ему... Ишь, прохиндей, хочет таким образом прокормить свою семью, сука...
      Милиционер услышал из полушепота Закира только первые слова, только цифры, что его и интересовало в настоящую минуту, и, услышав два первых слова, взвился от злости:
      - Ты что, издеваешься?! Какие сорок - сорок пять?! Ты с ума сошел! За сорок - сорок пять сейчас и от пятнадцати суток не избавишься, а тут статья три-пять лет, сам подумай, есть разница?!
      И милиционер, еще сильнее скрутив руку Закира, решительно повел его по аллее. Решение пришло молниеносно.
      - Ой, рука! - вскрикнул вдруг Закир. - Осторожно, больно! - крикнул он еще громче. - Рука сломана! - заорал он.
      Милиционер буквально на секунду смешался и почти выпустил руку Закира, но этой секунды было достаточно З-киру, чтобы, стремительно развернувшись, ударить изо всех сил костяшками пальцев милиционера кулаком в челюсть. Что-то явственно хрустнуло под ударом кулака, видно, поломалась милицейская челюсть, и толстая милиционерская туша беззвучно повалилась на снег. Удар получился отменный, в лучших традициях каратэ, и Закир, убегая от места происшествия, успел поблагодарить в душе отца, которого сам же сумел уговорить нанять ему, Закиру, тренера каратэ, прозанимавшегося с ним почти полгода, до самого ареста отца, и успевшего кое-чему научить всерьез; так что таких откормленных блюстителей общественного спокойствия, с брюшком и одышкой, Закир мог бы щелкать после тщательно разученных с тренером нескольких приемов, как орешки. Что он и сделал впервые. Но тут уже, подумал он, без этого рукоприкладства, или лучше, усмехнулся он про себя, выбегая с территории бульвара, каратэприкладства не обошлось бы, слишком уж ситуация была жесткая, его могли бы посадить за здорово живешь, и, хоть он не был еще совершеннолетним (милиционера, как и многих, обманул его взрослый вид, он был высок и выглядел года на три старше своих неполных восемнадцати), все-таки какое-нибудь наказание ему обязательно нашли б в милиции, а этого ой как не хотелось, ведь еще школу заканчивать, и так один год просрочил, остался, как дурак, в девятом на второй год, может, не совсем и по своей вине, но все равно, как дурак. Убегая от поверженного милиционера, Закир не забыл прихватить с собой пластилинообразный комочек в бумажке. Что ж, подумал он при этом, раз уж милиционер так старался присвоить мне этот товар, не будем обманывать его надежд, возьмем, тем более что очень пригодится... Погуляв достаточно долго по улицам и окончательно успокоившись, Закир подошел к троллейбусной остановке.
      * * *
      - Ты мне никогда об этом не говорил, - сказала она несколько обиженно.
      - Ну и что тут такого? - спросил он. - Ну не говорил... Можно подумать, если б сказал, что-нибудь изменилось бы. Какое это теперь имеет значение?
      - Это они тоже учли при вынесении приговора?
      - Да, - сказал он. - Еще как учли. Отец был крупным пайщиком в четырех цехах. Цеховщик, так сказать. Это было его хобби. И как раз параллельно с его делом стали трясти эти цеха. Они производили левую продукцию и здорово зарабатывали на этом. Вот как стали их трясти, они все и выложили.. И про отца тоже, разумеется. Потому что он все равно находился под следствием и никак не мог бы им навредить. Вот на суде эти цеха ему тоже припомнили. Как говорится, с конфискацией имущества. Видяшку тоже забрали. Так что мама теперь скучает...
      - Ну зачем ты так? - сказала она, помолчав, потом добавила:- Слушай, а почему он был цеховщиком?
      - Ну как тебе объяснить? - чтобы не вызывать к себе жалости, он старался говорить шутливо, хотя это ему удавалось нелегко. - Причина - жажда наживы, страсть к нетрудовым доходам и так далее. А вообще-то руководство таких цехов старается иметь в числе своих пайщиков каких-нибудь уважаемых, авторитетных людей, которые на видной должности, занимают высокие посты, чтобы в трудный момент эти люди могли бы устранить, пользуясь своей властью и служебным положением, неприятности, разные непредвиденные помехи... Такие люди служат для этих жучков как бы гарантом неприкосновенности.
      - Как ты сказал?
      - Что как? Гарантом?
      - Ага.
      - Есть такое слово, учись, пока я жив...
      - А ты ходишь к нему на свидания? - спросила Рена.
      - Хожу, - сказал Закир. - Редко. Больше мама одна ходит.
      - Почему же ты редко?
      - Мы стали в последнее время с ним... Ну, как тебе сказать?.. Какими-то неблизкими. Ему тягостно видеть меня, я это чувствую. Ну а я не хочу быть ему в тягость. Зачем?
      - Но ведь все-таки родной отец, нельзя же так, Закир...
      - Да я и сам знаю, что нельзя, но пока именно так. Именно так, и не иначе. Поглядим, что дальше будет. Как говорится, поживем - увидим...
      Утром, когда Закир проснулся, мать на кухне готовила завтрак. Он прошел в ванную, умылся, и уже собирался уходить, когда мать вышла в прихожую и спросила:
      - Ты разве не будешь завтракать?
      - Нет, - сказал он, - не хочется.
      - Почему? - спросила она. - Ты как себя чувствуешь?
      - Нормально, - сказал он. - А почему ты спрашиваешь?
      - Вид у тебя не совсем здоровый, - сказала Сона. - Может, побудешь дома? У тебя ничего не болит?
      - Нормально все, я же сказал, - раздраженно ответил Закир.
      - Ты в последнее время нервничаешь по любому пустяку, - сказала Сона, тяжело вздохнув.
      - Будешь нервничать, когда одно и то же у тебя спрашивают по сто раз, еще более раздраженно ответил Закир.
      - Ладно, успокойся, - сказала Сона. - Ты в школу идешь?
      - А ты в этом сомневаешься? - спросил он.
      - Нет, просто спросила... - Она подождала немного, пока он надевал туфли в прихожей, и не совсем решительно проговорила: - Ты почему не отвечаешь?
      - Насчет чего?
      - Насчет того, в школу ты собрался или нет.
      - Потому что если я отвечу - будет скандал, - сказал он.
      Она внимательно посмотрела на него.
      - Разве нам нельзя поговорить по-человечески? - спросила она.
      - Пока, как видишь, не получается.
      - Не надо так разговаривать, Закир. Не забывай, что все-таки я твоя мать.
      - Все-таки, - повторил он и усмехнулся, и больше не говоря ни слова, вышел из дома.
      На углу возле школы он встретил Сеида.
      - Привет, Закир, - сказал Сеид. - Куда в такую рань?
      - В школу, - неохотно отозвался Закир.
      - А, да, я и забыл, что ты школьник, - сказал Сеид, но поленился даже улыбнуться, так и сохранял свое свирепое выражение на лице, так, что можно было подумать, что он ищет ссоры. - А может, не пойдешь, а? Зашабим, Закир... План есть, правда, тухта, но все же хоть что-то...
      - И у меня есть, - сказал Закир с показным равнодушием.
      - Правда? Покажи... - с загоревшимися глазами попросил Сеид.
      Закир полез в карман и развернул газетный клочок, в котором лежал большой кусок анаши.
      Сеид, взял кусок, тайком, спрятав в кулаке, понюхал.
      - Ух ты! Вот это штука! Пошли?
      - Мне в школу надо вообще-то, - без всякого воодушевления произнес Закир.
      - Да ну ее, твою школу! - махнул рукой Сеид. - Успеешь еще штаны просидеть. Может, к Ханум подадимся, в стекляшку, а? Там пошабим...
      - Нет, - сказал Закир, немного подумав. - У Ханум могут быть посетители. Да она и не даст спокойно посидеть, вытурит...
      - Недавно ведь сидели, - напомнил Сеид. - Никого не
      было.
      - И все время она ворчала, - в свою очередь, напомнил ему Закир. - Что, приятно, когда зудят над ухом?..
      - Да, верно... Ну, в садик пойдем, а?..
      - Нет, - сказал Закир, - подожди...
      Он пошел к ближайшему телефону-автомату и позвонил домой. Трубку никто не поднимал. Он даже был уверен, что матери сразу же после его ухода не окажется дома. Тем лучше, подумал он.
      - Ко мне пошли, - сказал он, вернувшись к Сеиду.
      - К тебе?! - удивился Сеид. - А что, никого дома нет?
      - Пошли, пошли, - сказал Закир покровительственно. - Увидишь, как люди живут.
      Вид квартиры Закира и в самом деле поразил Сеида. Он, оглядывая обстановку, даже засвистел от изумления.
      - Вот уж на самом деле - живут же люди! - восхищенно сказал он.
      - Это еще что! - чисто по-мальчишечьи похвалился Закир. - Видел бы ты нашу квартиру до конфискации имущества. Вот тогда говорили, что на музей смахивает.
      - Да и сейчас не пусто, - оценивающе поглядывая по сторонам, произнес Сеид и, заметив внимательный взгляд Закира, поправился. - Я в том смысле, что есть на чем посидеть и на что облокотиться...
      И, не тратя больше времени зря, он взял у Закира анашу, добытую у милиционера, и стал уверенными, отлаженными, сноровистыми движениями начинять папиросы. Наполнив четыре папиросы, оставшийся кусок он протянул Закиру и тут же попросил:
      - Может, дашь от него кусочек, а?
      - Бери, - великодушно разрешил Закир. Сеид, не мешкая, отщипнул себе кусок и спрятал его в носок на левой ноге. Остальное протянул Закиру.
      - Молодец, Закир, - сказал он. - Ты настоящий друг. Когда-нибудь и я тебя выручу. А мой кусок - дрянь, хоть сейчас выбрасывай, поэтому и попросил у тебя...
      - Ладно, давай, не тяни, - сказал Закир. - Закуривай. А то до прихода матери проветрить еще надо будет.
      По мере того, как они курили, Сеида охватывал глупый, беспричинный смех, он то и дело говорил и повторял какие-то глупости и активно приглашал посмеяться Закира вместе с ним, потом, вдруг перестав смеяться, вспомнил и, серьезно глянув на Закира, спросил:
      - Где ты достал такой товар?
      - Отнял у мента, - стараясь как можно равнодушнее, ответил Закир и, заметив недоверчивый взгляд Сеида, решившего, видимо, что его разыгрывают, и уже собиравшегося по этому поводу залиться новым приступом идиотского смеха, рассказал ему, как все произошло.
      Улыбка сползла с лица Сеида, и постепенно оно приняло свое обычное свирепо-дебильное выражение.
      - Значит, говоришь, Чинар выплыл, - резюмировал он короткий рассказ Закира. - Ладно, взяли на заметку. По плыли дальше, - прибавил он, затягиваясь новой порцией дыма...
      Теперь они курили молча, первоначальный источник непонятного смеха погас, видимо, в Сеиде, и он молчал; оба курили сосредоточенно, будто выполняли какую-то одним им понятную внутреннюю, невидимую глазом работу, и человеку, который вгляделся бы в них, картина эта показалась бы весьма удручающей, потому что оба вскоре мало чем отличались от дебилов, не ориентирующихся ни во времени, ни в пространстве...
      ...Он уселся в удобное (очень удобное, ох!..) кожаное кресло и захлопнул дверцу, красивым, сочным звуком "чрак" ответила дверца на его жест; он включил мотор, положил пятерню на руль, сжал, отнял руку - тепло ладони медленно на глазах улетучивалось с черного пластика руля; он выжал сцепление. Нежно-голубой "мустанг", элегантный как сама элегантность, плавно, словно текущий из чашки мед. двинулся и, быстро набирая скорость, помчался по длинной (конца не видно) пустой шоссейной дороге. Он положил большой палец на сигнал, "ля!" - сказал сигнал. Он прекрасно, до последнего винтика, чувствовал эту роскошную машину, будто она была неотъемлемым его органом, чувствовал упругость рессор, мягко утонув в сиденье.
      В конце дороги ждал его замок (здание в готическом стиле, высокие двери, узкие, под купол, проемы окон, шпиль завершает стремящееся ввысь строение, будто корона; по краям от высоких, покрытых лаком дверей - столбы, венчающиеся коринфскими ордерами; дом темно-серого камня, витражи, витражи; замок легкий и воздушный, высокие ажурные башни, все пропорционально и гармонично, а потому спокойно и мудро; сад вокруг замка роскошный, огромный фруктовый сад, голый сейчас, пустой, необитаемый, как островок среди океана, но пустота и безлюдье его заманивали, притягивали и звали спокойствием душевным. Он один будет обитателем замка во веки веков, потому что после смерти дух его поселится в пустынном здании, где за окнами ветер воет, как свора молодых волков). Замок, замок, прибежище души моей...
      И "мустанг" мчался к этому замку на почти предельной скорости. Но слишком уж длинна была дорога -, шел второй год дороги...
      ...Для тебя, только для тебя эти мысли, слова, Рена, любовь моя, маленькая, жизнь моя. Тебе посвящается каждый крик, выходящий с болью из темного, таинственного, неповторимого, что зовется душою моей. И все, что не могу выразить словами, - тебе, и все, что невыразимо прекрасно, и все, что невыразимо отвратительно, - тебе. Все это - жизнь, и я кладу у ног твоих высокие, ненужные слова моих бедных мыслей, жизнь моя...
      ...Нежно-голубой "мустанг" с сильным жужжанием несся вперед, вперед, как сорвавшаяся с тетивы стрела. Прямо. Поворот. Еще поворот. Теперь опять прямая дорога. Неровная дорога. Ровная дорога. Великолепная автострада. Изумительно ровное шоссе. Отвратительная дорога: рытвины, ямы, ухабы, грязь, огромные лужи, так что "мустанг" в считанные секунды, запачканный грязью, меняет свою окраску. И все время стремительно вперед, вперед.
      Он чувствовал нерастраченную мощь этого послушного зверя - автомобиля, чувствовал его толстые шины - как они прикасаются каждым сантиметром своей поверхности к гладкой поверхности асфальта в какую-то трудно вообразимую долю секунды, и мягко и молниеносно уплывают наверх, другой, следующий упругий кусочек шин, четыре маленьких, живых кусочка заменяют ушедшие и так же сверхстремительно уплывают вверх; шины ласкают асфальт, асфальт, вобравший в себя дневную энергию солнца, отдает свое тепло, лаская их ответно.
      Он чувствовал силу этой изумительной машины, чувствовал ее всю: от коробки скоростей до замков на дверцах, от податливого руля до задних фар. Он медленно выжал педаль скорости до предела, "мустанг" нежно, стеклянно взревел, нет, скорее запел, потому что что же, как не сама музыка, было заключено в его совершенных формах и звериной мощи? Временами на большой скорости, как теперь, "мустанг" на какие-то мгновения отрывался от поверхности земли, и тогда он чувствовал и создавшуюся воздушную подушку, жесткий слой воздуха, отделявший шины от асфальта. Машина вдруг неожиданно сильно вильнула в сторону, как бывает в гололед. Он вздрогнул...
      Кто-то бесцеремонно, грубо тряс его за плечо.
      - Закир! - теребил его Сеид. - Закир!.. Вот тебе на! В первый раз вижу, чтобы спали с открытыми глазами... Да очнись ты!.. Я ухожу, Закир, поднимайся, дверь закрой...
      Закир нехотя, через силу выбирался из липкого и сладостного, как утренний сон, видения, мутным взглядом поглядел на Сеида.
      - Что? - вяло спросил он, все еще не понимая, чего от него хочет этот небритый парень в огромной кепке, спешно обувавшийся в углу комнаты на коврике в свои разбитые ботинки.
      - Ухожу, - повторил Сеид. - Дела еще у меня. Вставай, дверь закроешь за мной.
      - Захлопни, - сказал Закир. - Неохота вставать...
      - Знаешь, - как-то в пылу откровения признался он Рене, - однажды, когда я был еще совсем мальчишкой, хотя и было это всего года два назад, я как-то влюбился в одну женщину. Она была намного старше меня. А я совсем ее не знал. Даже имени ее не знал. Только смотрел, как она курила в своем окне и стряхивала пепел на улицу...
      Подождав немного и видя, что он не собирается продолжать, она спросила:
      - Ну и что? Что это ты вдруг вспомнил?
      - Да так, - проговорил он неохотно и на самом деле не зная, что ответить на ее вопрос.
      - Странно ты как рассказываешь, - помолчав, произнесла она. - Значит, два года назад ты был совсем мальчишкой, а сейчас ты не мальчишка, да?
      - Сейчас нет, - сказал он.
      - Почему?
      - Потому, что сейчас я по-настоящему люблю, - сказал он серьезно, и она вдруг подумала, что любой другой парень на его месте эту фразу, наверно" сказал бы шутя или как-нибудь спаясничал бы, потому что вообразил бы, что подобные вещи нельзя говорить серьезным тоном, не превращаясь
      при этом в зануду; но у него вполне получилось. Так она подумала.
      - А что ты вдруг вспомнил про ту женщину? - теперь уже более требовательно спросила она.
      - Я подумал, раз уж между нами такие отношения, - сказал он задумчиво, нам, видимо, не следует ничего скрывать друг от друга. Даже какие-то мелочи. Ты про меня теперь знаешь абсолютно все...
      - Даже такую мелочь, как твоя связь с домработницей, - сказала она.
      Она поглядела на него чуть тревожным и в то же время вопрошающим взглядом.
      Он заметил ее взгляд, но ничего не спросил. Просто не посчитал нужным спрашивать.
      - Если ты говоришь это потому, что хочешь услышать что-то обо мне, проговорила она, - то мне абсолютно нечего рассказывать о себе, решительно нечего, и ты знаешь это не хуже меня...
      Она замолчала, и он ощутил почти физически присутствие ее слов в воздухе, повисших тут, возле его уха и долгое время не растворявшихся. Может, оттого, что немного обиженно прозвенел ее голос, когда она говорила? Все-таки ему стало немного неприятно, потому что сказана была фраза таким тоном, будто она хотела оправдаться перед ним.
      - Ну что ты надулся? - спросила она через некоторое время.
      - Вовсе нет, - сказал он. - С чего ты взяла?
      * * *
      К деду он шел против своей воли, мать настояла, да и сам он, человек уже достаточно взрослый, чувствовал, что дед всерьез начинает обижаться на него за долгие отсутствия; шел же неохотно, потому что предчувствовал - да какие там предчувствия! - знал точно, что дед теперь возьмет на себя роль родителей, запустивших его воспитание, и постарается заполнить пробелы, оставленные с детства, начнет читать лекции по разным поводам, делиться своим богатым жизненным опытом, сводящимся преимущественно к тому, как бы пристроиться, подладиться и выжить, а не к тому, как бы остаться честным, с незапятнанной совестью, что было гораздо менее важным для деда, а в паузах между подобными поучениями, "диктующимися временем", дед будет поругивать родителей Закира, давно махнувших на него рукой, всю жизнь только и думавших о себе и в итоге вырастивших из мальчика тоже эгоиста - еще бы не эгоиста, деда старого раз в полгода вспоминает! - и теперь, ему, Закиру, придется довольно трудно в жизни, так как эгоизм, чтобы жить хорошо, не должен быть прямолинейной, откровенной чертой характера, а должен сочетаться с другими чертами, такими, как хитрость и осторожность, умение отнять у другого, не обижая, и прочая, прочая. Так думал Закир, шагая по улице к дому деда, который находился в одном из самых центральных и удобных районов города.
      Но все оказалось иначе, чем представлялось по дороге " Закиру. Прежде всего, зайдя в квартиру, он обнаружил, что открыла ему дверь не домработница, как обычно бывало, и даже не сам дед, как бывало, хотя и реже, а открыла дверь женщина в белом халате и белом чепчике, судя по всему - медсестра. У Закира екнуло сердце, он заторопился в комнату и застал деда лежащим в постели, но улыбающимся, а рядом "в кресле -. врача, тоже улыбающегося радостно, видно, только что сострившего и удостоившегося похвалы знаменитого писателя.
      - А-а, Закир! Привет, мой милый! - сказал дед. - Проходи, садись.
      - Что с тобой? -г спросил Закир с тревогой в голосе.
      - Ничего страшного, как утверждает наш уважаемый док-Т0р_ - ответил дед. Немного переутомился. Наверно, от работы...
      - И что? - озабоченно, все еще не в силах изменить тревожного выражения на лице, спросил Закир.
      - Ничего страшного, - на этот раз ответил врач. - Легкое недомогание, головокружение, незначительное покалывание в области сердца. - Он говорил, будто отчитывался перед Закиром, и тут же обратился к деду: - Но вы очень правильно поступили, что тотчас же нас вызвали, даже если пустяк, как в данном случае, в вашем возрасте надо незамедлительно принимать меры - то есть вызывать врача. Это ваш родственник?
      - Да. Внук, - сказал дед, улыбнувшись Закиру.
      - Очень хорошо! - почему-то ответил врач удовлетворенно. Наверно, ему было не совсем удобно оставлять больного после своего визита в одиночестве.
      Послышались мягкие шаги по ковру. Закир обернулся. Это вошла медсестра, открывшая ему дверь. Она, держа на отлете, внесла в руке шприц.
      Дед закряхтел в постели, оголяя ягодицу.
      - СПИД от вашего шприца я не подхвачу? - сострил он напоследок перед уколом.
      - Ну что вы?! - обиделся врач, видимо, не воспринимавший шуток, когда они касались его профессии.
      - Ничего, - сказал Закир, теперь уже успокоившись насчет состояния деда, лет через сто наша медицинская промышленность тоже перейдет на разовые шприцы, тогда подобные вопросы утратят свою актуальность.
      - Гораздо раньше, молодой человек, гораздо раньше, - обиженно засопел врач, поглядывая, как медсестра делает укол.
      Когда они ушли, Закир уселся рядом с кроватью деда, на место, где до него сидел врач. Они посмотрели в лицо друг другу. У Закира вдруг сжалось сердце.
      - Кто же за тобой присматривать будет, дед? - спросил он.
      - Э, - пренебрежительным тоном отозвался старик, - желающих много. Ну, рассказывай, с чем пришел.
      - С миром, - сострил Закир.
      - Это уже неплохо, - сказал дед. - А если серьезно?
      - А разве надо обязательно с чем-то приходить? - спросил Закир. - И что вообще ты имеешь в виду?
      - Имею в виду, что у тебя нового? - сказал дед. - Как отец?
      - Нормально, - ответил Закир. - Мама его часто навещает... Говорит, что неплохо. Привыкает потихоньку.
      - Привыкает, - повторил дед. - Гаденыш! Не пришлось бы привыкать, если б меня слушал, следовал бы моим советам.
      - Тебе сейчас вредно волноваться, дед, - напомнил Закир.
      - Да. Теперь уже волнуйся, не волнуйся - ничего не поправишь, оставил вас, подлец, сиротами, без пригляда...
      - Да какие же мы сироты? - удивился Закир. - Чего нам не хватает?
      - Твой пример показывает, что плохо не только когда не хватает, но и когда чрезмерно много всего, - недовольным тоном проворчал дед. - Он тебя и испортил. Не занимался твоим воспитанием, только деньгами и подарками швырялся, как будто таким образом можно сделать из ребенка достойного человека, сумеющего стать на ноги в наш подлый век...