— Думаю, это немедленно нужно обсудить на Большом Совете. Пусть Империя знает, что Сёнто пренебрег обязанностями на севере и идет с армией на юг. Это не неотесанный хан, мечтающий о троне. Эх, если бы Нисима Фанисан Сёнто была в столице! — Это было единственное проявление гнева Императора. Дальше он говорил совершенно спокойно. — Она не сядет на мой трон, а Мотору не будет стоять позади него. — Император повернулся и посмотрел прямо в глаза Тадамото. — Мы должны собрать огромную армию, полковник. Мой отец сражался с Сёнто и победил. И я намерен сделать то же самое. Но после победы я не буду таким щедрым.

Сёкан все так же лежал в темноте, размышляя о том, что чувствует замерзающий человек. Просто спит, не в силах открыть глаза? Или борется с болью, пытаясь очнуться? Если человек ощущает холод, знак ли это того, что он ближе к жизни, чем к смерти? Молодой господин чувствовал холод: всепоглощающий, пробирающий до костей.

Ноги окоченели, пальцы не шевелились. Огромным усилием воли юноша собрался с мыслями, стараясь предугадать, что готовит наступающий день. Прошлой ночью у Сёкана состоялся краткий совет с его людьми, собравшимися в темноте, без огня. Они обсуждали нелегкий вопрос и приняли решение. Все тяжело переживали из-за лошадей, но, к несчастью, ничего другого никто предложить не мог. Надежды на то, что снег на перевале не будет таким сильным, оказались тщетными, зато открывалось несколько других путей. Братье собой лошадей — неоправданный риск.

Сёнто Сёкан принял решение сам убить своего жеребца, хотя это не тот вопрос, ответ на который обычно приходится искать господину Великого Дома. Но он по-прежнему считал, что способен принимать решения самостоятельно, ни на кого не перекладывая обязанности. Подобный образ мыслей доводил его отца до безумия. Старший Сёнто даже обвинял своего бывшего духовного наставника, брата Сатакэ, в поощрении этой черты. Он говорил, что для воспитания детей это хорошо, но для господина важного Дома — не самое нужное качество.

Вспоминая об этом, Сёкан едва сдерживал смех.

Той ночью не было дров, чтобы развести огонь. Небо оставалось совершенно ясным — знак холода в горах. На востоке, за белыми вершинами, еще не рассвело, но мужчины встали и начали двигаться, пытаясь восстановить кровообращение, молясь, чтобы солнце побыстрее взошло и морской ветер принес тепло. В том, что утром они стучали зубами от холода, а днем солнце опаляло их лица, заставляя сбросить верхнюю одежду, заключалась великая ирония.

Сёкан откинул в сторону покрывало и перевернулся на спину. Он ворочался так всю ночь через одинаковые промежутки времени, чтоб не поддаваться холоду, идущему от снега. Не самая лучшая ночь для отдыха. Юноша был голоден и беспокоился о запасах продуктов. Конины, несомненно, на некоторое время хватит, но им еще далеко до западного конца ущелья. Они попали в совершенно глупую ситуацию, отдав прошлой ночью лошадям отборное зерно — последнюю пищу. Но нет огня, чтоб растопить снег, а значит, нет и воды. Лошади скоро погибли бы и без помощи всадников.

Сёкан сел. С вершин дул холодный, пронизывающий ветер. Чтобы немного согреться, он похлопал себя по рукам и плечам. Снег превратился в твердую корку, которая с легкостью выдерживала вес мужчины, но была слишком скользкой и коварной, что уже привело к гибели многих его спутников.

Из оврага донесся размеренный звук шагов проводников, поднимающихся наверх. Накануне они проложили путь, пока слой снега был еще тонкий, и теперь им предстоит продолжить, но уже по толстому насту. Медленный, трудный процесс.

Сёкан снова подумал о скудных запасах продуктов. Он волновался, что его спутники могут погибнуть в каком-нибудь замерзшем ущелье. «Отцу необходимы все вооруженные люди, которых я смогу найти, — напомнил он себе. — Значит, любой риск оправдан».

Посмотрев на горы, Сёкан вспомнил о широкой долине, которая лежала внизу на противоположной стороне, куда вела узкая лента Большого канала. Она казалась очень далекой, почти недостижимой.

Над одинокой вершиной всходило солнце, и молодой господин почувствовал огромное облегчение. Тени людей и обреченных лошадей стали приобретать цвета и очертания.

— Господин? — раздался шепот.

Сёкан обернулся к охраннику, указывающему на склон. Невдалеке полдюжины бородатых мужчин припали к земле, наблюдая за чужаками. Лица их ничего не выражали.

Люди гор…

Молодой господин повернулся к гвардейцу, молчавшему в ожидании, когда хозяин обратит на него внимание. Двигаясь с огромной осторожностью, Сёкан нашел небольшой уступ, на который вставал до того, как снег превратился в лед, и неуверенно шагнул на него. Вопреки ожиданиям припавшие к снегу люди не шевелились. Сёкан поймал себя на том, что пялится на них, как и его гвардеец. Люди гор! Он не мог скрыть удивления, понимая, что демонстрирует манеры, неподобающие аристократу.

Мужчины, сидевшие на снегу, были закутаны в меха и шкуры, из которых выглядывали лишь обветренные лица. На поясах у них висели длинные ножи, почти мечи, а за спиной — луки из почти белоснежного дерева. У этих людей, как слышал Сёкан, должны быть голубые глаза, какие он когда-то видел у южных варваров.

Медленно юноша протянул руки ладонями вверх, вспоминая горские слова, когда-то слышанные от брата Сатакэ, — но ничего не приходило на ум.

Повернувшись к гвардейцу, Сёкан сказал:

— Ботаисты обычно знают горский язык — это обязательно. Сёкан поднял руки, но горцы никак не отреагировали. Юноша пытался жестикулировать, улыбался, но люди, сидящие на снегу, не двигались.

Вдруг Сёкан заметил какое-то движение на склоне. Еще одна группа людей спускалась вниз.

Горцы зашевелились и начали кланяться. Объектом уважения оказался старый человек с морщинистым лицом, одетый а плащ с капюшоном, подпоясанный шелковым ремнем бледно-пурпурного цвета. Сёкан не мог сказать, что за зверь послужил материалом для его одеяния, мех этого животного — серый с серебристыми пятнами — был незнаком юноше.

Старик прошел справа от горцев и остановился в трех шагах от охранника господина Сёнто, который слишком замерз, чтоб преградить ему путь. Сёкан дал своим людям сигнал ничего не предпринимать.

Горец встал, пряча руки в складках меха. Лицо его ничего не выражало, глаза были цвета неба, подернутого поволокой. Горцы оказались меньше ростом, чем люди Ва, хотя Сёкан подозревал, что под мехами они широки в плечах.

Старик указал на господина Сёнто.

— Имя, — сказал он так, будто это не вопрос.

— Господин Сёнто Сёкан. А вы?

Горец не ответил, но среди его соплеменников раздался шепот. Сёкан был уверен, что услышал имя, не раз произносимое наставником отца. Это казалось невозможным.

— Брат Суйюн, — сказал Сёкан. — Вы говорите о брате Суйюне?

Спустя мгновение старик кивнул, но выражение его лица не изменилось. Словно это был и не кивок вовсе, а случайное движение. Сёкан подумал, что, возможно, горец просто уронил голову на грудь и потом вернул ее в прежнее положение. Назвать подобный жест знаком согласия можно было лишь с большим трудом.

Быстрым жестом он указал на склон.

— Битва, — произнес старик с некоторым оживлением. Сёкан не понял, что это значит, но, очевидно, должен был что-то ответить.

— Битва Суйюн? — более настойчиво повторил горец.

— Не понимаю, — прошептал Сёкан охраннику. — Что он имеет ввиду?

— Кланы… битва, Суйюн, — продолжал мужчина, указывая на гору.

Кланы… слово обожгло словно ледяной ветер. Юноша медленно кивнул, хотя не был уверен, что у этих людей кивок означает знак согласия. Суйюн, произнесенное стариком, так похоже на Суйюн, что ухо едва различило слабенький согласный в последнем слоге.

Лицо горца расплылось в улыбке, и он перешел на свой язык, заговорив так быстро, что можно было различить лишь некоторые слова. Потом опять улыбнулся.

— Борющиеся кланы, Суйюн, — закончил старик.

Затем, повернувшись к своим спутникам, снова заговорил, и Секану показалось, что он услышал слово «Янкура».

Один горец отделился от группы и легко побежал по склону, вызывая зависть у людей Ва.

— Янкура? — переспросил Сёкан. — Янкура?

— Ян-куро, — медленно повторил старик, как ребенок, растягивая звуки. — Ян-кура. Яал-куро, ян-юл. Ша-янг, — сказал он, добавив: — Битва.

Молодой господин улыбнулся и кивнул. «Я соглашаюсь? — подумал он. — Если да, то с чем?» Указав на лошадь Сёкана тем же быстрым жестом, горец снова забормотал, потом покачал головой. Сложив руки, как кубок, он сделал глотательное движение и печально посмотрел на животное.

— Господин, — еле слышно прошептал охранник, — над нами… Маленький отряд закутанных в меха обитателей гор пересекал склон. Они шли по прочному ледяному насту, по-видимому, ничуть не замерзая. Сёкан поймал себя на том, что стоит с открытым ртом. Он действительно был поражен.

— Что теперь? — услышал господин. Он усмехнулся:

— Не знаю.

Несмотря на природную подозрительность, Сёкан чувствовал, что эти люди не причинят им вреда.

— Не знаю, — опять повторил он.

Горцы, улыбаясь, прошли мимо Сёкана. Их интересовали лошади. Животные стали объектом всеобщего восхищения.

Старик подошел поближе, чтобы его могли услышать сквозь поднявшийся шум. Он сказал несколько слов на своем языке и указал на лошадь Сёкана.

— Нет битвы, — тихо произнес горец.

Потом указав на седло, вещи и упряжь, добавил:

— Суйюнал. — Махнул своим людям: — Суйюн.

Опять показал на ущелье и повторил кивок, напоминающий случайное движение головы.

Сёкан скопировал жест старика, потом обернулся к гвардейцу:

— Найди мальчика. Предупреди всех, чтобы не оказывали сопротивления этим людям. Мы оставим им лошадей, а они, думаю… проведут нас через ущелье.

Сёкан снова повернулся к старику, но тот уже медленно двигался по лестнице.

— Суйюн, — раздался рядом голос. Сёкан посмотрел на улыбающегося безбородого юношу. Похлопав себя по груди, тот снова улыбнулся. — Суйюн.

— А… — ответил господин.

Кто Суйюн? Он услышал, как это же слово повторилось внизу и наверху. Двое мужчин подцепили шестом ящик со снаряжением и легко подняли его на плечи, хотя Сёкан знал, что он очень тяжелый.

Улыбающийся юноша стал собирать вещи. Гвардеец хотел было помешать ему.

— Нет, — остановил его молодой господин. — Я разрешаю. — Он довольно неуклюже свернул свою постель.

— Суйюн, — снова послышалось откуда-то снизу, еще и еще, словно припев какой-то песни.

К удивлению Сёкана, горцы привели их назад в долину. Он испугался, что они не поняли друг друга, но решил подождать, что будет дальше.

Когда группа вышла из тени огромной вершины, солнце ослепило их. Сёкан слышал, как его люди благодарят Ботахару. Теперь они улыбались. Но снег останется мягким лишь несколько часов, а потом снова вернется страх. Путники уже видели, что происходит, когда снег тает и сползает вниз огромными лавинами.

Посмотрев через плечо, Сёкан увидел, что восхищенные горцы все еще толпятся вокруг лошадей. Он надеялся, что новые владельцы не готовят им ту же участь, что и прежние. Юноша поскользнулся, но не упал. Место нельзя было назвать живописным. Их ждет опасный путь.

Вскоре показалась огромная прибрежная равнина, ведущая к морю, окутанному туманом. Равнина была такой зеленой и теплой, что Сёкан почувствовал горячее желание вернуться. Но пути назад нет. Единственный выход — горы и то, что лежит за ними. Если судьба будет благосклонна, они увидят западные склоны.

В отличие от слуг Сёкан нес лишь меч, но даже с таким грузом идти ему было не так легко, как горцам, нагруженным гораздо больше. Господин с изумлением глядел, как горцы несут поклажу на голове. Даже самый маленький обитатель гор легко поднимал вдвое больше, чем житель равнин. Сёкан почувствовал, что на такой высоте трудно дышать.

До того как солнце поднялось в зенит, они обошли вокруг вершины, двигаясь на юг, и здесь наткнулись на речушку, открывающую другой путь в долину. По дну речушки бежала вода. Люди тут же наполнили бурдюки. Чтоб не поскользнуться, им приходилось вставать на широкий уступ. Снег растаял, и камни были сухие и теплые.

Все молчали. Горцы, казалось, были не прочь поболтать во время ходьбы, но солдатам с трудом давался каждый вдох.

Уступ постоянно сужался, затрудняя движение. Сёкан знал, что гвардейцы Сёнто без колебаний бросятся в битву, но высота — другое дело. Падение со скалы с трудом можно назвать благородным концом. Конечно, никто не пожелает выглядеть трусом перед товарищами.

В том месте, где уступ совсем сузился, появились деревянные балки. Но мост этот был так хрупок, что прежде, чем преодолеть его, гвардейцы помолились о спасении души. Сёкан боялся, что балки под их весом обрушатся. Мост был построен плохо, без перил. Но, к всеобщему удивлению, балки выдержали.

После полудня длинная цепочка людей продолжала двигаться на юг. Ущелье закончилось плитой между двумя вершинами. Путники снова стали спускаться, сначала по рыхлому снегу, потом, оказавшись в тени, — по замерзшему насту.

Каждый шаг причинял боль, движение замедлилось. Долина расширилась, солнце, скатившееся на запад, снова настигло путников, затрудняя путь. Зато чаще стали попадаться деревья, давая надежды на костер вечером.

Вдруг люди гор остановились, улыбками, кивками и другими жестами показывая, что на сегодня их путь закончен. Когда раскинули лагерь, Сёкан попытался подсчитать людей. Около трехсот тридцати человек погибло, остальные — горцы, которых люди господина окрестили суйюнгами, что казалось им смешным. Всего осталось примерно восемь тысяч человек.

Сёкан надеялся, что когда-нибудь сможет рассказать обо всем отцу. Восемь тысяч людей по невероятно трудному маршруту прошли двенадцать ри, может, и больше. Поразительно — даже больше, невероятно!

Горцы снова удивили гвардейцев, из крошечных веточек разведя костер, чтобы приготовить чай и еду. Они то и дело подбрасывали в огонь сухую траву, мох, ветки. Горцы пришли в ужас, когда люди Сёнто стали рубить деревья для костра, и Сёкан приказал прекратить это.

Лагерь был таким маленьким, что все находились очень близко друг к другу. Люди Сёнто, естественно, сохраняли подобающую дистанцию, чтобы обеспечить своему господину хотя бы видимость уединения. Но свободное место тут же заполнили обитатели гор, ибо для них все были равны, кроме сморщенного старика в довольно грязных одеждах.

Гвардейцев Сёкана подобное поведение не обрадовало, но господин объяснил им, что они должны быть благодарны этим людям, которые давно убили бы их, если б хотели. Сёкан приказал не беспокоиться, но солдаты явно не разделяли его спокойствия, ибо продолжали настороженно наблюдать за чужаками.

Пользуясь уроками пантомимы, усвоенными у госпожи Нисимы, Сёкан пытался узнать названия общеизвестных вещей — огонь, след, еда, питье. Это оказалось труднее, чем он ожидал, и вызывало взрывы смеха. Самое сильное удивление Сёкан испытал, когда узнал, что юноша, который нес его вещи, на самом деле был девушкой. Он так сильно смеялся, что думал, никогда не остановится.

Темнота опустилась на землю с пугающей внезапностью. Несмотря на горячее желание бодрствовать, чтобы выучить как можно больше горских слов, Сёкан заснул. Последнее, что он слышал, как люди гор пели тонкими высокими голосами — звук одновременно странный и приятный.

Сёкан проснулся среди ночи. Попытался привести в порядок мысли о вчерашнем вечере, убеждая себя, что все случившееся — лишь сон. Снова лег, попытался заснуть, и в его сне песня горцев напоминала ботаистское песнопение, переведенное на горский язык и измененное на горский мотив. Даже во сне Сёкан не мог избавиться от беспокойства.

Утро наступило задолго до рассвета. Теперь они находились на западном склоне горы, значит, солнце не доберется сюда раньше полудня. Сёкан уже начал верить, что горцы обладают безграничным терпением. Но когда стали собираться, оказалось, что это не так.

— Кета!

Он знал, что это слово означает «торопиться». Если вчера повторялось «суйюнг», то сегодня его место заняло «кета». Хорошо натренированные воины Сёнто упрямились, и Сёкан волновался, как бы не вышло какой-нибудь неприятности, но все обошлось, и к назначенному времени отряд двинулся дальше.

Сёкан занял место рядом с Кинтой-ла — девушкой, которую прошлой ночью принял за мужчину. Гвардейцы попытались воспротивиться, но Сёкан настоял, что понесет свои вещи сам. Теперь он на горский манер нес баул на голове и вскоре почувствовал, что голова словно валится с плеч. Перед Сёканом шла маленькая девушка, неся в три раза больше, чем он. Шла уверенно и легко. Это заставило его улыбнуться.

«Я попал в странный мир, — подумал Сёкан, — как в тех сказках, что слышал ребенком».

Тяжелая ноша и быстрый темп ходьбы согрели его, но холод сменило чувство голода, ибо они с утра не ели и не пили. Очевидно, обитатели не собирались делать привал, чтобы позавтракать. Это огорчало.

Сёкан гадал, испытывают ли его спутники такую же боль в ногах, как он. По-видимому, Кинте-ла подобный дискомфорт неизвестен. И это предположение тоже вызвало у него улыбку.

Возможно, лишь одно спасало гвардейцев — то, что они выше ростом, чем горцы, поэтому их шаги шире. И все же малейший шаг отдавался болью в ногах. Тяжелая ноша тоже не облегчала движение. Усталость стала причиной нескольких падений, но ни одно из них не обернулось катастрофой.

К полудню проводники добрались до снеговой границы. Скоро по земле расползлись огромные белые тени, которые произвели странное впечатление на Сёкана и его людей. Снег растаял, и в этом заключалась еще одна опасность. Сёкана поразила долина — огромная, длинная и зеленая. Подернутые льдом озера напоминали бусины, нанизанные на нитку.

По мере того как отряд спускался, деревьев становилось больше. Сильно запахло сосной.

Путникам открылась дорога из широких каменных плит, словно выложенных людьми, как на какой-нибудь улице. Только плиты были источены временем и морозами. Сёкан вопросительно посмотрел на подошедшего капитана гвардии.

Капитан пожал плечами:

— Или гигантская дорога, или природное образование, господин. Должен заметить, что ни одно из этих объяснений мне не по душе.

Господина ответ обрадовал — ему нравились тайны.

Они шли по длинной улице, и Сёкан поймал себя на том, что туман, висевший над головой, — не туман, а дым. Он привлек внимание Кинты-ла и показал вверх. Девушка произнесла несколько известных Секану слов — одно из них означало «огонь».

— Хорошо, — сказал он, — но что означает этот огонь? Может, еду?

Молодая женщина по-детски улыбнулась и что-то пробормотала на горском языке, весело жестикулируя.

— А, я так и предполагал, — ответил Сёкан, словно понял каждое слово. — А есть ли на постоялом дворе баня и отличная еда?

Они продолжали еще какое-то время этот нелепый разговор, говоря по очереди, как будто отлично понимали друг друга. Оба смеялись и размахивали руками, словно дети.

Сёкан не видел лиц идущих рядом или не замечал их, зато гвардейцы смотрели на него как на умалишенного. Только капитана забавляло подобное поведение, но вел он себя осторожно, чтобы не показать этого.

Постоялый двор оказался маленькой деревней, хотя жители Империи представляли себе деревню по-другому. Деревенька расположилась у холма на севере долины и состояла практически из одного здания из серо-белого камня, покрытого простой темной черепицей. Все крылья и проходы соединялись каменными переходами. За домом скрывались внутренние дворы.

Сёкан не знал, сколько здесь живет людей, но из открытых ставен выглядывали улыбающиеся лица, наблюдающие за прибытием жителей равнин. Они смотрели спокойно, словно подобные встречи происходят каждый день.