-- Это Рождество будет последним, которое суждено
      встретить вместе.
      Но Дмитрий обещал маме вернуться с Дуней в По-кровское до Рождества и потому отказался.
      Отец, конечно, оказался прав в своем предвидении.
      Отец начал совершать длительные прогулки в одиночестве. Его сопровождали лишь охранники. Теперь он был слишком погружен в мрачные раздумья и не болтал с ними, как прежде.
      Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне, будто видел, как Нева стала красной от крови великих князей. Потом отвернулся и, пошатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо, запечатал и отдал мне.
      -- Не открывай, пока не умру.
      Я неловко рассмеялась, -- не могла вообразить мир без отца.
      Прощание с царской семьей
      Тем временем Феликс нашел себе помощников.
      Великий князь Дмитрий Павлович легко дал себя убедить в правоте Феликса. Уже вдвоем они принялись за поиски сообщников. Все дело Феликс хотел обставить идейно. Он знал, что "большой круг" -- вдовствующая императрица Мария Федоровна, великие князья, их жены и приближенные заранее приветствуют любые действия, направленные против Распутина. Последнее же средство -- убийство -- тоже найдет их одобрение.
      Великая княгиня Елизавета Федоровна приехала из монастыря навестить Александру Федоровну и произнесла против Распутина обвинительную речь. Некоторые члены Думы, особенно Маклаков и Пуришкевич, поносили отца в каждом своем выступлении. А в Синоде всерьез обсуждали опасность "отвращения Распутиным царевича от православной веры".
      Все вокруг было враждебным.
      Отец зачастил на "Виллу Родэ". В ответ на наши увещевания он раздражался (что было совершенно для нас непривычно, и так с ним, прежним, не вязалось) и буквально стонал в ответ:
      -- Скучно, затравили... Чую беду! Не могу запить того,
      что будет потом.
      Как-то утром отец вернулся домой обессиленным и едва смог одолеть ступеньки. Упал на постель. Обхватил голову руками, давя пальцами на глаза. Было слышно едва различимое причитание:
      -- Только бы не видеть, только бы не видеть...
      Вдруг раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и
      узнала голос царицы. Она была взволнована, даже не пыталась скрыть истерики. Царевич отправился на фронт вместе с отцом, чтобы поднять боевой дух в войсках, и заболел.
      -- Только Григорий Ефимович может помочь.
      Я бросилась к отцу. Он лежал, глядя невидящими глазами в потолок, и явно не слышал ни одного моего слова. Лицо его было пепельно-серым, руки ледяными.
      Печать гибели
      Отец знал, что смерть рядом.
      Недаром же он за три дня до смерти попросил Си-мановича помочь ему советом в деле устройства им денежного вклада на имя мое и Варино.
      О том, что отец понимал безысходность своего положения, говорит и то, что он решился сжечь все письма, записки и другие знаки внимания, полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны. Ему помогал Симанович. В комнате они долго оставались сначала вдвоем, потом отец выходил на несколько минут. Возможно, Симанович воспользовался этим и что-то спрятал. Точно я утверждать ничего не могу. На все вопросы относительно тех событий он ничего мне сообщать не хотел.
      По прошествии времени, когда открывается непонятное и даже необъяснимое раньше, легко утверждать -- и я знал, что будет непременно так. Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти.
      Для лучшего понимания тогдашнего настроения отца приведу случай, описанный Симановичем и произошедший гораздо раньше, в пору, когда отец пребывал в ином настроении духа: "Однажды была предпринята попытка убить Распутина. Несколько молодых людей и офицеров сумели устроить себе доступ к нему. Вначале все было тихо, но когда Распутин вышел на середину комнаты, офицеры вскочили и обнажили свои шашки. У штатских появились в руках револьверы. Распутин отскочил в сторону, обвел заговорщиков страшным взглядом и вскрикнул: "Вы хотите покончить со мною!" Заговорщики стояли окаменелые, как парализованные. Они не могли отвернуться от взгляда Распутина. Все затихли. Случай произвел на всех присутствующих сильное впечатление. Распутин пояснил: "Вы были моими врагами, но теперь вы больше не враги. Вы видели, что моя сила победила. Не сожалейте, что вы сюда пришли, но и не радуйтесь, что вы можете уйти. Не существует больше
      такой власти, которая могла бы направить вас против меня. Ступайте домой". Молодые люди опустились перед Распутиным на колени и умоляли его их простить.
      -- Я вас не прощу, -- ответил Распутин, -- так как я
      вас сюда не приглашал. Я не радовался, когда вы при
      шли, и не горюю, когда вы уходите. Теперь уходите. Вы
      излечены. Ваши гибельные намерения пропали.
      Заговорщики оставили помещение".
      На следующий день позвонил Юсупов. Сказал, будто бы Ирину Александровну мучат сильные головные боли, лекарства не помогают, вся надежда на отца. При этом отец знал, что княгини нет в Петербурге -- она еще не вернулась из Крыма.
      Я умоляла отца не ехать к Феликсу. Но отец отмахнулся от моих страхов: "Я ему нужен". Он шел на заклание.
      Встречу назначили на 16-е.
      Утро последнего дня
      Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел.
      Печально, но большую часть того дня меня дома не было.
      Вечером пришла Анна Александровна. Она уже отбросила костыли, хотя сильно хромала. Ее послала царица -- спросить совета отца, как поступить с больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.
      Я отвела Анну .Александровну в столовую, где отец пил свою любимую мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:
      -- Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.
      -- Все меняется, Аннушка.
      -- Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в
      комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты ка
      зался великаном.
      Она снова вздохнула и передала нам подарки:
      -- Ее величество считает, что положение не так се
      рьезно, чтобы надо было ехать в Царское.
      -- Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.
      В глазах отца была бесконечная грусть. Он уже тогда знал, какой трагически короткой окажется жизнь мальчика.
      Последний ужин
      Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в веселое расположение духа. Катя подала ужин -- рыба, черный хлеб, мед -- все его любимые блюда. (Только сейчас я поняла -- тот ужин был "ужином приговоренного". Перед казнью приговоренному принято давать любимую еду. Отец точно знал -- это последний ужин.)
      Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он выбрал самую лучшую свою рубашку -- шелковую, с голубыми васильками, -- ее вышивала Александра Федоровна.)
      Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций.
      -- Это твое приданое -- три тысячи рублей, -- ска
      зал отец.
      Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич Протопопов -- министр внутренних дел, часто навещавший нас.
      Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.
      -- Григорий Ефимович, тебя хотят убить.
      -- Знаю.
      -- Я советовал бы тебе несколько дней не выходить
      из дома. Здесь ты в безопасности.
      -- Не могу.
      -- Отмени все встречи.
      -- Поздно.
      -- Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты со
      брался.
      -- Нет. Это не моя тайна.
      -- Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Сибирь, либо казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу -удвоить охрану в Царском Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома? Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.
      -- Ладно.
      Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь:
      -- Я умру, когда Богу будет угодно.
      Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала Евангелие от Иоанна: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог..." И отец толковал: "И Слово было плотию и обитало с нами".
      Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня, пожелал доброй ночи, потом отослал нас спать. Они с Катей поговорили еще, вспомнили о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рыбалке на Туре, о хозяйстве.
      Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать, Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем часов, отсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по Гороховой улице.
      В назначенный час отец вышел из дома. Его ждал присланный Юсуповым автомобиль.
      Круг замкнулся
      Теперь никто из нас уже не мог помочь отцу.
      Круг замкнулся.
      У каждого из заговорщиков были свои, особые причины ненавидеть отца.
      О Феликсе Юсупове, Михаиле Владимировиче Род-зянко, великой княгине Елизавете Федоровне, вдовствующей императрице Марии Федоровне сказано уже достаточно. Добавлю только, что, очевидно, заговорщики все-таки понимали бессовестность и беззаконность своих намерений, и чтобы придать им видимость порядочности и патриотичности, Родзянко, например, всячески распространял слухи о "расположенности царя избавиться от Распутина". Об этом свидетельствует Бьюкенен.
      Что же касается остальных...
      Великий князь Дмитрий Павлович был целиком порабощен Феликсом и пошел бы на любое преступление, чтобы угодить ему.
      Капитан Иван Сухотин, такой же порочный, как Дмитрий и Феликс, видел в убийстве очередную пикантную авантюру. Кроме того, ему льстило, что его, невысокородного, позвали в компанию аристократов.
      Владимир Митрофанович Пуришкевич принадлежал к числу самых влиятельных членов Думы. Феликс отвел ему интересную роль. Именно Пуришкевич, известный своей невоздержанностью и прямо истеричностью, должен был придать всему предприятию оттенок безумного порыва, за какой и судить-то нельзя. К тому же участие Пуришкевича, едва ли не каждый день выступавшего с думской трибуны с обличениями императорского дома и Распутина, способно было отвести подозрения в присутствии сугубо личных мотивов у заговорщиков.
      Доктор Станислас Лазоверт -- служил хирургом в санитарном поезде под командованием Пуришкевича. Он стремился угодить начальнику. Именно ему было поручено приготовить яд, чтобы отравить отца. (Много лет спустя до меня доходили слухи о том, что Лазоверт -- не простой исполнитель, а ни мало ни много -- английский шпион, имевший в этом деле свой интерес.)
      Как бы там ни было, все они собрались ради одного -- убийства.
      Глава 29 УБИЙСТВО
      Декорации -- Как это было -- Розыски -- -- Вокруг убийства -- Письмо с того света
      Декорации
      О том, что происходило в доме Юсупова, мне известно от человека, имя которого я не решаюсь открыть и теперь.
      Феликс тщательно продумал декорации предстоящего спектакля. Он мнил себя великим эстетом и даже в мелочах старался придать самому гнусному делу внешний лоск. В своем дворце на Мойке он переоборудовал винный погреб -соорудив из него роскошную комнату. (Погреб -- чтобы крики обреченного не могли достигнуть посторонних ушей!)
      Сводчатый потолок, арки, старинная мебель, персидские ковры, бесценная посуда, кубки, скульптуры -- все это должно было, по его мысли, подавить Распутина, дать ему почувствовать, в каком высокородном доме его принимают. Столетия рода Юсуповых-- Сумароковых-- Эльстонов должны были взирать на отца отовсюду, указывая на его малость и ничтожество.
      На одном из буфетов, недалеко от камина, Феликс положил древнее распятие из хрусталя, отделанное серебром.
      Остальные заговорщики должны были разместиться до подачи условного знака над погребом, в кабинете, также специально оборудованном для этого случая.
      Как это было
      Феликс проводил гостя вниз по лестнице, в салон. Отец удивился, почему не идут сразу к больной. Сверху доносились звуки граммофона, голоса. Князь объяснил, что у жены вечеринка и скоро она сама спустится. Отец удивился:
      -- А как же голова?
      Князь неопределенно махнул рукой.
      Комната выглядела так, будто ее только что покинули ужинавшие. На шахматном столике -- неоконченная партия.
      Сняв шубу, отец подошел к камину, опустился на один из стоящих рядом больших диванов лицом к яркому пламени.
      Князь предложил стакан портвейна -- уже отравленного. (Отравлены были также и пирожные, приготовленные для отца.)
      Отец отказался. Юсупов, извинившись, вышел -- будто бы за тем, чтобы отдать распоряжения прислуге.
      Феликса не было долго. Отец решил подняться наверх. В этот момент Юсупов появился с бутылкой мадеры в руках.
      Феликс сказал, оправдываясь, что жена слишком увлечена гостями и придется еще подождать.
      Выпив вина, тоже отравленного, отец пожаловался на странное ощущение -будто бы жжение в горле и затрудненность дыхания.
      -- Устал, -- вздохнул он.
      Феликс продолжал подливать вино. Он заметно нервничал.
      Просидев в молчании еще какое-то время, отец собрался уходить:
      -- Видно, я не нужен.
      Феликс вяло стал упрашивать остаться. Вдруг он с какой-то странной решимостью схватил отца за локоть. Но, словно обжегшись, отдернул руку.
      -- Подожди, еще хотя бы минуту. Я сейчас, -- Фе
      ликс бросился к лестнице.
      Наверху ждали сообщники.
      Яд почему-то не действовал. План мог сорваться. Дмитрий дал Феликсу револьвер. Юсупов вернулся, увидел, что отец держит в руках хрустальное распятие, сказал:
      -- Правильно. Помолись!
      Отец обернулся. Он знал, что ловушка захлопнулась.
      Тем временем Лазоверт и Дмитрий спустились в комнату. Следом -Сухотин и Пуришкевич.
      Яд стал оказывать действие. Отец впал в беспамятство.
      Словно в помешательстве заговорщики накинулись на отца. Били, пинали и топтали неподвижное тело.
      Кто-то выхватил кинжал.
      Отца оскопили.
      Возможно, это и не было помешательством. Ведь все заговорщики, кроме Пуришкевича, -- гомосексуалисты. И то был, скорее всего, ритуал. Они думали, что не просто убивали Распутина. Они думали, что лишают его главной силы. Так и не поняв, что сила отца была в другом. Для них за пределами плоти любви не существовало.
      Убийцы решили, что отец мертв. Но тут тело шевельнулось. Одно веко задрожало и приподнялось. В следующую секунду открылись оба глаза.
      -- Он жив, жив! -- вскрикнул Феликс и импульсив
      но склонился над жертвой.
      Отец схватил Феликса за плечи и сжал их.
      Юсупов вырвался.
      Отец затих.
      Заговорщики оставили отца на полу и поднялись в кабинет. Принялись обсуждать, как избавиться от тела.
      В коридоре раздался шум. Бросившись к двери, они увидели, как отец выбегает во двор.
      Юсупов еле слышно прошептал:
      -- Боже, он все еще жив!
      Пуришкевич выскочил во двор с пистолетом в руке и два раза выстрелил, потом еще два раза. Отец упал в сугроб.
      Появился городовой, услышавший выстрелы, но Феликс встретил его у ворот и объяснил, что один из пьяных гостей несколько раз пальнул из револьвера.
      Отделавшись от полицейского, Феликс вернулся и обнаружил, что слуги внесли тело обратно в дом и положили вверху лестницы.
      Юсупов впал в неистовство.
      Пуришкевич описывал, как Феликс набросился на недвижное тело и стал пинать: "Это было такое ужасное зрелище, я вряд ли смогу когда-нибудь его забыть".
      Тем временем Сухотин надел шубу и шапку отца, и доктор Лазоверт отвез его обратно к нашему дому -- сбить со следа тех, кто мог проследить с вечера за автомобилем до дворца на Мойке. Дмитрий поехал с ними под видом Феликса.
      Вернувшись обратно, они застали Пуришкевича в одиночестве, они со слугой уложили совершенно невменяемого князя спать.
      Сами перевязали веревкой тело отца, погрузили на заднее сиденье автомобиля. На Петровском острове сбросили с моста в прорубь.
      Они надеялись, что течение затянет ужасный сверток под лед, а потом отнесет в море.
      Розыски
      Было уже далеко за полночь, когда я, наконец, уснула тревожным сном. Меня мучили кошмары, и когда серый рассвет встал над городом, мне как раз снился страшный сон, в котором мелькали то Юсупов, то Хи-ония Гусева.
      Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Протопопов.
      -- Который час? -- спросила я.
      -- Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец?
      Я не знала. Пошла посмотреть.
      Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к телефону.
      -- Нет, его дома нет.
      Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Дурное предчувствие, охватившее меня ночью, возвратилось и стало еще сильнее. Подавив страх, я по
      звонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи. Та ничего не знала.
      Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце.
      Ответного звонка я так и не дождалась.
      Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто из нас не смог притронуться. Не в силах больше ждать, я позвонила в Царское Село, Анне Александровне. Та обещала помочь.
      Анна Александровна, не мешкая, отправилась к царице. Начались розыски. Первым царице доложил Протопопов: о выстрелах и объяснении Феликса, будто стрелял один из гостей.
      Потом позвонил великий князь Дмитрий Павлович -- просил у царицы разрешения придти на чай. Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как только он повесил трубку, Анне Александровне позвонил Юсупов и попросил разрешения увидеться с ней. Анна Александровна отказалась. Тогда Феликс попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул, что это касается Распутина.
      В десять часов утра полицейские, прочесывавшие весь город, пришли к Юсупову. Генерал Григорьев допросил князя. Ему пришлось выслушать уже известную версию, будто стрелял один из гостей. О Распутине же князь сказал, что тот никогда у него не бывает.
      Как раз когда Григорьев уходил, позвонила Мария Евгеньевна. Феликс велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.
      -- Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?
      -- Ничего. Я его несколько дней не видел.
      -- Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.
      -- Ах, это. Ну, я всего лишь поговорил с ним не
      сколько минут.
      Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Сказал, что не виделся с отцом, а потом вдруг признался, что виделся. Она попросила князя приехать к ней.
      К этому времени все уже были уверены -- отец мертв. Даже царица. Она плакала, повторяя:
      -- Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?
      Приведу здесь письмо Александры Федоровны Николаю от 4 ноября 1916 года: "Если бы у нас не было Его (то есть моего отца), все бы уже давно было кончено -- я в этом убеждена".
      Страшно даже себе вообразить то отчаяние, в которое погрузилась Александра Федоровна со смертью отца.
      Вокруг убийства
      Феликс был уверен в собственной безнаказанности. Уверенности ему добавляли телеграммы и телефонные звонки от представителей высших кругов общества, включая членов императорской семьи. Все они считали Феликса главным исполнителем пока еще не доказанного убийства, и все давали понять, что поддерживают его.
      Надо заметить, что именно эти телеграммы и телефонные звонки сослужили плохую службу Феликсу. Именно они дали основание полиции сразу же распознать главного исполнителя преступления.
      Князь считал, что если он сам не сознается -- никакая сила не сможет его обвинить в содеянном. Но как раз в себе он и не был уверен. Нервы его окончательно расстроились. Он решил, что самое лучшее -- уехать в Крым, в свое поместье и там переждать тревожное время. Феликс был уверен -- историю замнут.
      Однако для проформы он отправился к министру юстиции. Тот был вежлив, однако дал понять князю, что лучше бы ему остаться в Петербурге. Вскоре царицей было отдано распоряжение о домашнем аресте для Феликса и Дмитрия. (Надо заметить, что распоряжение это застало их обоих во дворце Дмитрия, где они еще раньше вместе жили.)
      Письмо с того света
      Полицейский инспектор пришел к нам домой в сопровождении епископа Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сообщил, что ее нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались водолазы, но ничего не нашли.
      Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь, увидев калошу, поняли бесповоротно, что его убили.
      Послали маме телеграмму, в которой написали только, что отец болен и что ей надо приехать в Петроград.
      Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне. Села читать вслух Варе и Кате:
      "Мои дорогие!
      Нам грозит катастрофа. Приближаются великие несчастья. Лик Богоматери стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится. Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?
      В Писании сказано: "О дне же том и часе никто не знает". Для нашей страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким. Одному Богу известны пути вашего страдания. Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явлены им будут знамения. Молитесь о своем спасении. Милостью Господа нашего и милостью заступников наших утешитесь.
      Григорий".
      Глава 30
      ПОСЛЕ РАСПУТИНА
      "Толку нет" -- Опознание -- Царская милость -
      -- Все пошло прахом -- Февраль, начало конца -
      -- Месть мертвому -- Арест -- Прочь отсюда
      "Толку нет"
      Александра Федоровна была вне себя от гнева. Но когда она вызвала Протопопова в Александровский дворец и потребовала немедленно расстрелять преступников, он сказал, что необходимо доказать их участие в убийстве, и что собственно говоря, еще не установлено точно, было ли совершено преступление.
      Протопопов советовал дождаться возвращения из Ставки Николая.
      Не все, кто знал моего отца, горевали. Были и такие, кому смерть отца принесла облегчение.
      В модных салонах пили за здоровье Феликса Юсупова.
      Великий князь Александр Михайлович с недоумением встретил известие об убийстве моего отца. Он передает слова собеседника: "Ты какой-то странный, Сандро! Ты не сознаешь, что Дмитрий и Феликс спасли Россию!" Великого же князя не оставляли предчувствия, что теперь-то Россию и ждут самые большие несчастья.
      Повторяет мысль Александра Михайловича и княгиня Палей: "Эта драма была началом революции".
      Получив известие о случившемся, из Ставки Николай немедленно приказал провести срочное расследование.
      Алексей со слезами требовал, чтобы убийц поймали и наказали.
      Алексей очень любил моего отца. Я сама не однажды видела, как царевич бросался к нему на шею в искреннем детском восторге. Алексей буквально вис на моем отце, уцепившись руками и ногами. Как-то мой отец не удержался на ногах, и они вместе свалились на пол. Стали в шутку мериться силами. Победил, разумеется, Алексей.
      Чуть позже Анна Александровна передавала мне слова царевича, за которого после смерти моего отца взялись придворные доктора: "И лечат меня, и лечат. А толку нет. Он (то есть мой отец) только яблочко принесет, и все пройдет".
      Опознание
      На следующий день водолазы нашли тело подо льдом возле Петровского моста.
      Протопопов позвонил мне. Попросил опознать тело.
      Когда прибыл автомобиль, посланный за мной Протопоповым, Варя и Катя тоже вызвались ехать.
      Улица, ведущая к Петровскому мосту, была перекрыта полицейским кордоном и солдатами. Разрешали проезжать только автомобилям, посланным по официальным поручениям.
      Когда мы остановились на берегу, нас отвели к домику, в который было перенесено тело отца.
      Я подошла близко. Это был, безусловно, он.
      Один висок вдавлен от удара. Грязь и водоросли покрывали лицо. Самым ужасным зрелищем -- так как худшие увечья были скрыты грубым одеялом -- был правый глаз, висящий на тонкой ниточке. На запястьях виднелись глубокие, кровавые борозды -- он боролся, стараясь освободиться от пут, когда пришел в себя подо льдом. Закоченевшая правая рука лежала на груди, пальцы были сложены щепотью, как для крестного знамения.
      Помню, что открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука.
      Словно сквозь туман до меня донесся протокольный вопрос Протопопова:
      -- Известна ли вам личность покойного?
      Я несколько мгновений смотрела на Протопопова, силясь понять слова.
      -- Да. Это мой отец, Григорий Ефимович Распутин.
      С формальностями было покончено.
      Я бы упала, если б Катя не обняла меня.
      Мы быстро доехали обратно. Протопопов позаботился об охране, и дома мы могли чувствовать себя в безопасности. Никто не знал, чего еще можно было ждать.
      Царская милость
      Мама, Дмитрий и Дуня приехали из Покровского через пять дней. Мы с Варей их встретили, и мама получила ответ на свой вопрос раньше, чем успела его задать -- мы были в черных платьях, подаренных царицей.
      Приехавшие требовали подробностей, и я рассказала им обо всем, опустив самые страшные детали, и еще сообщила о похоронах, которые должны состояться в окрестностях Царского Села на клочке земли, подаренном Анной Александровной.
      Дмитрий спросил о самих похоронах, я ничего не могла ему ответить, так как царская чета запретила присутствовать на них, опасаясь неприятностей для нас.
      На следующий день царица прислала автомобиль. Нас с мамой, Варей и Дмитрием отвезли в Царское Село.
      Пока взрослые пытались хоть как-то утешить маму, царские дочери обнимали нас, выказывая любовь и сочувствие. Алексей же стоял в стороне, сдерживая рыдания. По его щекам текли слезы.
      Царь заверял маму:
      -- Госпожа Распутина, я стану вторым отцом для ва
      ших прекрасных дочерей. Мы с Алике всегда их люби
      ли, как собственных дочек. Пусть они продолжают учить
      ся в Петрограде, и я позабочусь о том, чтобы они ни в
      чем не нуждались.
      Однако события развивались так, что впору было заботиться о спасении самой жизни, а не о благополучии.
      Все пошло прахом
      Денег, оставленных отцом мне на приданое, на месте не оказалось -после смерти отца в дом приходило столько народу, что невозможно было за всеми уследить. Деньги, положенные отцом на хранение в банк Дмитрия Рубинштейна, тоже пропали.
      Единственной надеждой оставалось хозяйство в Покровском. Через несколько дней мы с Варей проводили маму, Дмитрия и Катю на станцию. Они ехали домой.
      Теперь нас осталось только трое в квартире. Дом пустовал без просителей.
      Расследование постепенно сводили на нет. Было ясно, что никто не будет наказан. Правда, Феликса выслали в его поместье в Ракитное, откуда он потом уехал в Крым, а Дмитрия Павловича перевели в расположение русских войск в Персии. Как оказалось, это было не наказание, а скорее благо, так как облегчило бегство Юсупова после революции за границу с большей частью своего состояния. Дмитрий же таким образом стал недоступен для большевиков.
      Февраль, начало конца
      Я была поглощена рассказами Дуни о жизни отца, старательно записывала каждый эпизод в свой дневник и почти не обращала внимания на окружающий мир.
      Иногда Варя приходила домой из гимназии и рассказывала о длинных очередях за хлебом, которого тщетно ждали весь день, о расхристанных солдатах, бесцельно слоняющихся по улицам.
      Я выходила из дому только по средам, когда мы ездили в Царское Село. Дворец оставался едва ли не единственным спокойным местом среди бурлящего Петрограда. Во дворце все шло, как обычно.
      Но катастрофа надвигалась неумолимо.
      Анна Александровна получила несколько писем с угрозами. Ее обвиняли в заговоре, направленном на
      поражение России в войне. Конечно, упоминалось и имя отца. Царица распорядилась о ее переезде во дворец. Там Анна Александровна была в безопасности.
      Не уверена, что царь знал об истинном положении дел в армии. Ему докладывали не обо всем. А дезертирство, между тем, приняло неимоверные размеры. (Из Покровского мама писала, что многие крестьяне возвращаются с фронта домой, возвращаются открыто и без всякого стыда.)
      Как бы там ни было, Николай делал вид, что все в порядке.
      В конце февраля, через три месяца после убийства, Дуню вызвали домой ухаживать за престарелым отцом. Мы с Варей остались вдвоем. Поехать в Покровское не могли -- нужно было заканчивать учебу.
      Привратница каждый день приходила убирать квартиру и готовить обед, но в другое время я оставалась одна и сидела, оплакивая отца и молясь за упокой его души. Мысли мои обращались к дому, мне хотелось снова вернуться к маме, к спокойной жизни в Покровском. Но что-то подсказывало мне, что и та, прежняя жизнь уже не для меня.
      Однажды, когда стало особенно одиноко, я сняла трубку, чтобы позвонить Анне Александровне по дворцовому номеру, но обнаружила, что аппарат не работает. Я вышла на улицу, надеясь увидеть, в чем причина неисправности, но вместо этого увидела огромную толпу людей, марширующих по Литейному проспекту и скандирующих "Долой немцев". Они били витрины магазинов.
      Вечером связь восстановили. Я позвонила Анне Александровне, от нее узнала, что в армии начались бунты -- солдаты убивали офицеров.
      Вскоре на улицах появились баррикады. Я больше не пускала Варю на занятия. Вдвоем мы сидели в холодной квартире и прислушивались к крикам за окнами.
      Я снова попыталась позвонить во дворец, но не смогла соединиться. Редкие знакомые приносили нам слухи: то ли царь отрекся от престола, то ли он только собирается отречься; то ли его свергли и он бежал то ли в Англию, то ли в Германию, то ли в Швецию, то ли еще куда-нибудь. Мне стало невыразимо страшно.