.. Ведь у нас, говорю, с тобой любовь, мы с тобой славно дружим, мне близки твои интересы, а обнимать и любить, говорю, как сама понимаешь, все-таки приятнее заведующую райздравотделом, а не какую-то там копеечную санитарку - выдвиженку в день Восьмого марта! Поэтому, говорю, я и думаю, что Беюк-киши Баладжаеву лучше уйти с твоей дороги. Сам он, конечно, не уберется... А момент, говорю, сейчас самый благоприятный. Все знают, что он болеет, даже в Баку известно... А раз, говорю, человек долго болеет, то ясно, он и умереть может в любой момент. И никто этому не удивится, никто никого ни в чем не заподозрит... Не упускай, говорю я ей, благоприятного момента, голубка Гюлейша!.."
      - Ну, ну! - нетерпеливо бросил Субханвердизаде.- Что дальше?
      - "Напои, говорю я ей, ошибочно своего начальничка каким-нибудь сильнодействующим хорошим лекарством. Пусть, к примеру, заснет, говорю, да так крепко, чтобы только ангелы могли его разбудить на том свете, дабы с рук на руки передать в распоряжение вечно юных и прекрасных гурий!.. И всем, говорю, будет хорошо: и тебе, Гюлейша, и нашему уважаемому Беюк-киши, и гуриям, которых наш опытный фельдшер и заврайздра-вом будет обнимать и любить".
      - Короче! - перебил Субханвердизаде, теряя терпение.- К черту твое красноречие!.. Что она?.. Что Гюлейша?!
      - "Боюсь, говорит, я, Дагбек. Сделать, говорит, все можно, даже лекарство, говорит, у меня есть для этого очень даже подходящее, только боюсь!.. Подумать, говорит, надо, прикинуть все. Я буду думать, и вы там, говорит, поломайте головы. Может, говорит, и без меня обойдетесь, придумаете что-нибудь. А не придумаете - тогда приходите, поговорим. Лучше, конечно, если я вам не понадоблюсь, говорит. Никогда я, говорит, еще такого не делала! Боюсь! Аллаха боюсь!..".
      - Врет! - рявкнул Субханвердизаде.- Аллаха она, распутница, видите ли, испугалась!.. Задаток выманивает, продажная тварь! Ладно, Дагбек, дадим ей аванс! Я сам этим вечером загляну к ней. Против золота она не устоит! И завтра же Баладжаев уснет навеки, да упокоит его душу аллах! А нас с тобой завтра в городе не будет! Чем не алиби?.. Мы поедем улаживать самое важное дело.
      Опять тревога мелькнула в глазах гостя:
      - Уладим ли, Гашем?
      - Должны!
      - Тогда наливай еще! - попросил Дагбашев, покосившись на пустые бутылки. Есть что?
      Субханвердизаде молча поднялся и, чуть пошатываясь, направился к буфету. Гость ушел от Субханвердизаде уже в сумерках.
      На третий день около полудня горы словно бы раздвинулись, и отряд, выйдя из Белого ущелья, называемого так из-за цвета его скал, вступил наконец-то в долину Акеры.
      Позади осталась наиболее трудная часть пути.
      Все радовались встрече с дорогой, не очень хорошей - каменистой, ухабистой, с бесконечными выбоинами, часто глубокими и с водой, с грязью,- но все-таки дорогой, которая шла вдоль довольно широкого каменистого, галечного русла реки. Эта дорога то приближалась к Акере почти вплотную, то уходила от нее в сторону вдоль старого сухого ложа реки, то начинала карабкаться вверх на гору, обходя "туннели", в тех местах, где долина вдруг сужалась, образуя узкие, крутые скалистые ворота, сквозь которые внизу мчался с гулом мощный пенистый водяной поток.
      Отряд порядком растянулся. Пешие и конные двигались вперемешку. В середине находился обоз из взятых в деревне Джиджимли четырех арб, влекомых медлительными быками. На трех из них, на толстых и мягких подстилках из сена и тюфяках ехали раненые (из легкораненых лишь те, кто потерял много крови и затруднялся идти). На одной арбе везли тела убитых - Хосрова и Джафара Махмудова.
      Тело Ярмамеда в Джиджимли забрали родственники покойного, прибывшие из Чайарасы. Четверо всадников, печальные, суровые, завернули большое тело Ярмамеда в две бурки, обвязали его поперек черными женскими платками; один из них сел на лошадь, другие бережно подали ему тело, и все четверо двинулись по тропе напрямик через горы в родную скорбящую деревню, поторапливая рослых, сильных коней.
      В последние дни сильно похолодало. Небо хмурилось. За ночь вода, оставленная в котелке, промерзала почти до дна. Днем порой сквозь низкие свинцовые тучи проглядывало солнце.
      Но теплее от него не становилось. Не переставал дуть пронизывающий северный ветер.
      Люди в отряде сильно страдали от холода, особенно ночью. Спасались у огромных костров. Благо дров экономить не приходилось. Однако с непривычки у костра не очень-то поспишь: лежать приходилось прямо на земле. Одному боку жарко - другой замерзает.
      Около полудня Гиясэддинов и Балахан, ехавшие рядом верхом почти в самом хвосте отряда, заметили вдали на дороге двух всадников, поторапливающих своих коней им навстречу.
      - Интересно, кто это может быть? - зымолвил Балахан, напрягая зрение.- Не к нам ли едут? К добру ли?..
      - А вот мы это сейчас узнаем,- отозвался Гиясэддинов, поднося к глазам бинокль, висевший у него на груди. Посмотрев, молча передал бинокль Балахану.Ты прав, Балахан, это - к нам! А вот к добру ли - не знаю...
      Балахан глянул в бинокль. Не удержавшись, присвистнул:
      - Вот это гости! Не ожидал!..
      Гиясэддинов иронически бросил:
      - Гашем Субханвердизаде! Собственной персоной! В сопровождении ближайшего соратника и друга Дагбека Дагбашева!
      - Странно, товарищ начальник! Что им здесь надо?
      - Странного в этом ничего нет, Балахан,- понизив голос, сказал Гиясэддинов.- Все очень даже закономерно... Надо усилить конвой Зюльмата! Поручаю это лично тебе... Теперь слушай меня!.. Поедешь позади бандита! Следи за Гашемом. Исполняй!
      - Есть! - ответил Балахан и, тронув ногами бока коня, затрясся рысью по обочине дороги вперед к тому месту, где под конвоем шел Зюльмат.
      Гиясэддинов направил своего коня в голову отряда.
      Немного погодя Субханвердизаде и Дагбашев осадили перед ним взмыленных, разгоряченных лошадей.
      "Спешили, голубчики! - подумал Гиясэддинов.- Ну-ну!.. Интересно: чем вы нас обрадуете? Чем удивите?.."
      - Здравствуй, Алеша! - сказал Субханвердизаде, делая скорбное лицо.- Какое горе!.. Я слышал, мы потеряли нашего Хосрова!..
      Дагбашев тоже поздоровался:
      - Добрый день, товарищ начальник!
      Гиясэддинов, не останавливая коня, сухо кивнул в ответ на приветствия. Субханвердизаде и Дагбашев поехали рядом с ним.
      - Где его тело, Алеша? - спросил как ни в чем не бывало Субханвердизаде, делая вид, будто не замечает холодности Гиясэддинова.
      Тот сделал движение головой:
      - Там, на арбе...
      Субханвердизаде и Дагбашев повернули коней, отъехали от него.
      Гиясэддинов остановился на обочине, пропуская отряд, начал наблюдать за Гашемом.
      Субханвердизаде приблизился к арбе с телами убитых, спешился, передал поводья своего коня Дагбашеву, который остался в седле. Сняв шапку, пошел следом за арбой. Откинул край бурки, которой были покрыты тела Хосрова и Джафара Махмудова. С минуту скорбно смотрел на безжизненные лица убитых. Затем, повернув голову, увидел идущую рядом Рухсару, бледную, осунувшуюся, печальную. На девушке была телогрейка, ватные брюки и армейские сапоги,поэтому-то Гашем не узнал ее сразу. Смутился, кивнул ей:
      - Добрый день, Рухсара, дочь моя!.. Несчастье-то какое!.. Бедный Хосров!.. Такой был замечательный парень!..
      Рухсара, закусив губу, отвернулась от Гашема. Не сказала ни слова.
      Субханвердизаде опять сел на лошадь. Спросил громко, с наигранной злостью:
      - А где этот сукин сын Зюльмат?.. Хочу взглянуть на его мерзкую рожу!..
      Кто-то из идущих рядом бойцов ответил ему:
      - Вон он - шагает впереди под конвоем! Вы только что проехали мимо него, товарищ Субханвердизаде!..
      - Это который же?..
      - Да вон, желтоусый!.. В лохматой папахе!.. Рука у него на перевязи!
      Субханвердизаде притворялся: он увидел Зюльмата тотчас, как только подъехал к Гиясэддинову.
      Ему очень хотелось сразу же направить коня к тому месту, где немного впереди первой арбы шагал, понурив голову, бандит. Однако он, удержав себя, не сделал этого. Сказал себе:
      "Не надо спешить!.. Действовать только наверняка!.. Этот пес Гиясэддинов настороже... Кстати, где он?"
      Глянул по сторонам, будто невзначай.
      Гиясэддинов ехал чуть позади и смотрел в его сторону.
      Субханвердизаде выругался в душе.
      "У-у, собака!.. Настырный чекист!.. Следишь, татарская рожа?! Хитрая лиса!"
      Он снова подъехал к арбе с убитыми. Начал смотреть на лица покойных. Опять взглянул туда, где шел Зюльмат, подумал с сожалением:
      "Почему ты не околел, негодяй?! Почему тебя не убили в бою?! Почему ты сдался в плен татарину?.. Почему?! Почему не забрал нашу общую тайну в могилу?! Теперь вот гибнуть приходится из-за тебя!.. Мерзавец!.."
      Субханвердизаде покосился в сторону Гиясэддинова:
      "Задремал он, что ли, в седле?.. Или притворяется, косоглазый черт?! Может, нарочно опустил голову?.."
      Решившись, направил лошадь вперед.
      ...Зюльмат увидел Гашема и Дагбашева, едва они подъехали к отряду. Еще больше помрачнел. Думал с горечью:
      "Вы вот, джигиты, на лошадках гарцуете, а я за вас к стенке пойду! Начальнички!.. Любители загребать жар чужими руками!.. Только обманывали!.. За кос водили!.. Ублюдки!.."
      Вдруг за спиной его, совсем близко, грохнул выстрел. Пуля просвистела над головой. Справа на дороге рядом с обочиной брызнул земляной фонтанчик.
      Зюльмат обернулся и увидел: рядом, сбоку, чуть позади, два всадника. Один из них - Гашем Субханвердизаде. Другой, в военной форме, в чекистской фуражке, сжимает рукой его кисть, поднятую вверх. В руке Гашема - наган.
      Вот военный обезоружил его.
      Гашем, с буро-малиновыми пятнами на лице, возбужденный, тяжело дышит, бормочет:
      - Зачем ты помешал мне, Балахан?! Не на развод же вы хотите оставить этого сукиного сына, этого бандита?! Не мог я сдержаться, клянусь!.. Сейчас увидел на арбе покойного Хосрова - и сердце закипело!.. Напрасно ты не дал мне его прикончить!.. Зря, Балахан, зря!..
      На миг взгляды Гашема и Зюльмата встретились. Бандит смотрел через плечо холодно, презрительно, с ненавистью. Потом отвернулся.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      Их разделял большой казенный письменный стол, обтянутый зеленым сукном, на котором стояли телефонный аппарат, простенький чернильный прибор, лампа с черным пластмассовым колпаком и перекидной календарь.
      Это на первый взгляд. А вообще-то их разделяло уже нечто гораздо большее, чем это расстояние в полтора-два метра,- нечто относящееся к категориям отнюдь не физическим, а духовным, точнее - моральным, даже, пожалуй, можно сказать социально-правовым.
      "Беседа" их продолжалась уже более часа.
      Оба сидели в кабинете Гиясэддинова: Алеша - на своем месте, Гашем Субханвердизаде - напротив, оба - внутренне собранные, напряженные, хотя внешне старались не показывать этого.
      За окном с железной решеткой сгущались серые осенние сумерки.
      Яркая лампа, стоявшая сбоку на столе с поднятым колпаком, хорошо освещала лица обоих.
      Разговор их носил довольно определенную форму: Гиясэддинов задавал вопросы, Гашем Субханвердизаде отвечал.
      Отвечал Гашем по-разному - то просто, спокойно, то с усмешкой, иронически, то язвительно, с издевкой, то грубо и резко, то с раздражением.
      Держал он себя независимо, даже нагловато, сдаваться не собирался. Удары парировал уверенно, ловко. Изумление, с каким встречал некоторые вопросы собеседника, казалось вполне искренним и неподдельным.
      Разговор этот не был неожиданностью для Гашема. Он готовился к нему давно, скрупулезно, тщательно. Им были заранее предусмотрены все возможные варианты обвинений против него, все возможные каверзные вопросы и подвохи; на все это он приготовил четкие, обстоятельные, логичные, с его точки зрения, ответы и объяснения.
      Словом, Гашем пришел на эту "шахматную партию" в райотдел ГПУ вполне в форме. Он готов был к борьбе.
      И тем не менее он слышал, как тревожно стучит в его груди сердце, чувствовал, как неприятно холодеет под ложечкой.
      Что касается Алеши Гиясэддинова, он пока лишь, как говорится, вел разведку перед боем, перед заключительной, лобовой атакой. Прощупывал противника, уяснял его позиции, намерения, моральный дух и прочее.
      В исходе боя он не сомневался, однако считал своим долгом провести его по всем правилам "военного искусства".
      Гиясэддинов беспрерывно курил. И это был признак его немалого внутреннего напряжения.
      Он видел, что перед ним сидит не какой-нибудь мелкий вредитель, проходимец, жулик, а коварный, опытный враг. Махровый! Государственный преступник! Один из руководителей подрывной деятельности против советской родины!
      Но вот атака началась!
      Неожиданно Гиясэддинов спросил:
      - Скажите, пожалуйста, кто убил Сейфуллу Заманова? Вам известно это?
      Субханвердизаде изобразил на лице удивление, пожал плечами, ответил спокойно:
      - По-моему, мы в свое время уже выяснили, как это произошло. Странный вопрос, Алеша! Какой смысл задавать его?
      - Ошибаетесь, Гашем. Выяснять это мы начинаем только сейчас.- Гиясэддинов сказал это тоже очень спокойно, словно бы даже небрежно.
      - Как, разве что-то еще не ясно?.. Ну хорошо, тогда давайте выясним... Я всегда готов разделить с другими хлопоты по выяснению обстоятельств любого нужного дела. Как говорится, чем могу - помогу!
      - Я у вас спрашиваю: кто убил председателя Контрольной комиссии Сейфуллу Заманова? Кто убийца?
      Субханвердизаде несколько секунд в упор, нагловато смотрел на Гиясэддинова, собираясь с мыслями. Заговорил:
      - Тебя, Алеша, интересует, кто убийца Сейфуллы? Ты это сам отлично знаешь... Но я могу сказать... Заманова убил человек, который одно время скрывался от советской власти в лесу вместе с бандитами, которому ты потом почему-то простил его грехи, которого ты вооружил, прибрал к рукам, затем взял с собой, идя на Зюльмата... Имя этого человека - Ярмамед! Его уже нет в живых, он убит на Красных скалах!.. Как убит, почему убит, кем, с какой целью - это, мне кажется, ты знаешь, лучше меня!.. Очевидно, кому-то понадобилось спрятать концы в воду!.. Ты не согласен со мной?.. Впрочем, что об этом много говорить?.. Ну, шпокнули Ярмамеда - и черт с ним!.. Туда ему и дорога!.. Как говорится, собаке - собачья смерть!.. Я тебя ни о чем не спрашиваю, Алеша... Я не очень любопытный...
      Гиясэддинов закурил новую папиросу. Тихо сказал:
      - Ярмамед умер геройской смертью!
      Субханвердизаде пожал плечами, развел руки в стороны:
      - Не видел, не знаю!.. В героизме его позволю себе усомниться. У меня на этот счет есть свое мнение, у тебя, Алеша, очевидно, свое... Позволю себе также задать тебе вопрос: уж не собираетесь ли вы поставить на его могиле мраморный памятник? Может, еще и красную звезду водрузите на этом памятнике? Ну-ну!.. Оправданный тобой, реабилитированный тобой бандит умерщвлен, однако это не поможет тебе скрыть тот факт, что винтовка, выстрелившая в Сейфуллу Заманова, была выдана Ярмамеду не кем иным, как тобой, здесь, в ГПУ... Сомневаюсь, чтобы это можно было умолчать! Наверное, ты и сам отлично понимаешь это. Я с тобой говорю откровенно, Алеша... Этот разговор, разумеется, останется между нами. Но мы-то с тобой знаем подоплеку всего дела... Допустим, Демиров не в курсе, но ведь я, Алеша,- стреляный воробей, как говорят русские!.. Учти, меня на мякине не проведешь! Мне все известно. Надеюсь, ты понимаешь это, дружок? А Ярмамед твой - бандит! Бандюга!..
      Гиясэддинов выдержал паузу. Поднес ко рту папиросу, затянулся, выпустил дым в сторону окна. Сказал почти бесстрастно:
      - Может, все-таки в Сейфуллу стрелял, точнее - направлял руку его наемного убийцы кто-нибудь другой - действительно бандит, только ловко маскирующийся, высокопоставленный бандит, если можно так выразиться?..
      Субханвердизаде сощурился, усмехнулся, мотнул головой:
      - Прямо-таки тайны мадридского двора, Алеша!.. Впрочем, если ты располагаешь какими-нибудь неопровержимыми фактами, если у тебя есть какие-то новые доказательства - выкладывай их! Я готов послушать... Но ты должен был сказать мне обо всем откровенно и своевременно!.. Что за игра в кошки-мышки? Зачем таишься от меня? Нехорошо! Некрасиво! Это мне не нравится, Алеша!
      Снова наступило молчание. Гиясэддинов думал о чем-то, морща лоб, затем сунул в рот потухшую папиросу, несколько раз затянулся впустую, взял со стола спички, прикурил. Перевел взгляд на Субханвердизаде.
      - Скажите, пожалуйста, Гашем, от кого исходило указание умертвить Баладжаева?
      На миг Субханвердизаде смешался. Но только на миг. В глазах его мелькнула растерянность. Он тотчас взял себя в руки. Рассмеялся громко, нарочито весело. Покачал головой:
      - Ах, Алеша, Алеша!.. Смотрю я на тебя и удивляюсь. Как будто неглупый человек, а говоришь какие-то странные вещи. Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь?.. При чем тут покойный Баладжаев?.. Какое указание?.. Кто его хотел умертвить?.. Что за чушь?! Человек болел - и сам умер... Но при чем здесь мы, скажем, ты или я?.. Объясни, ради аллаха!
      - Нет, это вы должны объяснить нам.
      - Что объяснить?
      - Вы слышали. Я спросил: от кого исходило указание умертвить Баладжаева?
      Субханвердизаде нахмурился:
      - Вот что я тебе скажу, Алеша!.. Чувствую, кто-то пытается оговорить меня, настраивает тебя против меня. Что ж, недоброжелателей у меня немало... Но если вопрос стоит так, как поставил его ты, тогда пусть этот недруг выйдет открыто, пусть поднимет забрало, пусть покажет свое лицо!.. Чего прячется в тени?.. И пусть нас рассудят люди, народ!.. Нет, дорогой Алеша, меня такими вопросами не запугаешь!
      Гиясэддинов, сохраняя на лице невозмутимость, выпустил к потолку струю дыма. Усмехнулся:
      - Вы, я вижу, прямо-таки дракон! - Он пристально посмотрел в глаза Гашема.
      Субханвердизаде выдержал его взгляд, ответил, растягивая слова:
      - Может, и дракон, однако зря человека глотать не буду! Но уж если меня вынудят!..- Он сделал эффектную паузу. Гиясэддинов спокойно заметил:
      - Говорят: не рой другому яму - сам в нее попадешь!..
      - Вот пусть в нее и попадет тот, кто подкапывается под меня! - буркнул Субханвердизаде.
      - Я про яму сказал, имея в виду Баладжаева,- пояснил Гиясэддинов.- Да, так кто все-таки дал указание умертвить фельдшера Беюк-киши?
      Субханвердизаде процедил раздраженно:
      - Я уже сказал тебе, что не понимаю, о чем ты спрашиваешь... Ты, мне кажется, хочешь, чтобы кровь выступила в том месте, где даже рукой не почесали...
      Гиясэддинов перебил его:
      - Я требую, чтобы вы правдиво отвечали на мои вопросы! Вам понятно?..
      - Это что - официальный допрос? - хмуро спросил Субханвердизаде.
      Опять усмешка тронула губы Гиясэддинова:
      - Да нет, я просто так спрашиваю, из любопытства... Я ведь человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Так, кажется, говорили древние? Словом, будем считать, что мы ведем задушевную беседу!
      - Хороша задушевная беседа! - качнул головой Субханвер-дизаде.- Захотелось побеседовать, Алеша, мог бы сам заглянуть ко мне. А то прислал Балахана: вас вызывают в отдел немедленно и так далее... Балахан на улице ни на шаг от меня не отходит - словно конвоирует... Нет, мне такие шутки не нравятся. Учти это, Алеша!
      - Да вы не волнуйтесь. Спокойнее!
      - А я и не волнуюсь. Мне волноваться нечего... Моя совесть чиста, Алеша!
      - Вот и отлично. Раз, как говорится, крестьянин луку не ел, то и нутро у него не должно гореть. Ведь так?.. Мудрые все-таки есть поговорки у народа!.. Словом, Гашем, мы с вами беседуем, выясняем кое-что, ведем разговор... Не так ли?
      Субханвердизаде промолчал.
      Гиясэддинов курил, не спуская глаз с его лица.
      - Я догадываюсь, в чем дело,- заговорил наконец Гашем.- Думаешь, не понимаю?.. Ты действуешь заодно с Демировым, по его указке... Все знают, что мы с ним на ножах... Приготовили иголочки, пытаетесь уколоть меня ими?.. Однако не забывайте: у одних могут быть иголки, а у других - кое-что и поопаснее, скажем - цыганская игла!.. Сам ведь только что сказал: кто роет ближнему яму - сам в ней и очутится!..
      - Мы несколько отвлеклись,- сказал Гиясэддинов.- Давайте ближе к делу!.. Я еще раз спрашиваю, кто дал указание умертвить Баладжаева?
      Субханвердизаде сердито сверкнул на него глазами:
      - Что за постановка вопроса?.. Я вижу, тебе, Алеша, везде мерещатся одни убийства! Или нервы сдают? Заработался?! Тогда езжай - подлечись! Честное слово, вопрос о тебе надо поставить прямо-таки на бюро райкома! Выходит, человек не может и сам умереть? Обязательно его должны убить?.. Да у тебя, Алеша, мания видеть во всем злой умысел!.. Лечись, дорогой мой, лечись, пока болезнь не запущена. Может, дать тебе по линии профсоюза бесплатную путевку в Кисловодск? Только пожелай - через час путевка будет лежать у тебя на столе! В лучший санаторий! И деньгами на дорогу ссудим - из фонда помощи активу. Ну, поедешь?
      Гиясэддинов перебил его:
      - Кто дал указание умертвить фельдшера Баладжаева?
      Субханвердизаде раздраженно поморщился:
      - Опять двадцать пять! Я ему: стриженый, а он мне: нет, бритый! Я же толкую тебе, Алеша, почему ты думаешь, что Баладжаев не умер сам?.. Человек давно тяжело болел, все это знают. Кстати, в день его кончины меня не было в городе! Я лишь сегодня после обеда приехал из района. После встречи с твоим отрядом в долине Акеры я поехал по делам в армянскую деревню Тех. Еще ничего не знаю. Звонил Дагбашеву в прокуратуру, мне там сказали: он тяжело заболел, вчера уехал в Баку лечиться... Значит, на твой упорный вопрос можно ответить следующим образом: указание умертвить Баладжаева дала сама судьба. Рок!.. Да упокой аллах бедную душу Беюк-киши!..
      - Рано вы записали Баладжаева в покойники! - сказал, лукаво улыбаясь, Гиясэддинов.- Нашему фельдшеру повезло, его не смогли умертвить!
      Гашем нахмурился:
      - Что значит - не смогли умертвить?.. Опять ты за свое?.. Повторяю, лечиться тебе надо, Алеша, к невропатологу обратись! - Он передразнил: - "Не смогли умертвить!.. Не смогли умертвить!.." Я говорю, ты - маньяк, дорогой!.. Кто не смог умертвить?.. Кого не смогли умертвить?.. Ничего не понимаю!
      - Сейчас я все подробно объясню.- Гиясэддинов продолжал насмешливо улыбаться.- У Гюлейши не хватило духу дать Баладжаеву смертельную дозу снотворного, как вы ей велели. В последний момент у нее дрогнула рука... Она раскаялась! Не пошла на поводу у матерого убийцы.
      - Значит, Баладжаев жив?
      - Да, жив и невредим.
      Субханвердизаде нагло съязвил:
      - Что ж, если Беюк-киши еще жив, почему бы тебе не отправить его по небесной дорожке вслед за Ярмамедом?! Потом свалишь вину на кого-нибудь, скажем, на того же меня!..
      Гиясэддинов был невозмутим. Спросил как ни в чем не бывало:
      - Словом, Гашем, вы ничего не хотите сказать мне по существу этого дела?
      - Дела?!
      - Да, дела! Я имею в виду подстрекательство к убийству человека!
      - Чушь какая-то!
      - Может, вы и Гюлейшу не знаете, не знакомы с ней?
      - Какую еще Гюлейшу?!
      - Гюлейшу Гюльмалиеву, ту самую, которая сейчас временно исполняет обязанности Баладжаева.
      Субханвердизаде потер пальцами лоб:
      - Что-то припоминаю... Слышал... Работает, кажется, в системе здравотдела какая-то особа - не то Гюлейша, не то Беновша, кто их там знает... А в чем дело? Объясните толком.
      - Значит, вы лично не знакомы с Гюлейшой Гюльмалиевой?
      - Не знаком. А что такое? Из-за чего сыр-бор?
      - А вот Гюлейша утверждает, что хорошо вас знает, даже слишком хорошо! Что вы на это скажете?
      - Еще бы!.. Как она может не знать главу райисполкома?.. Кто меня не знает в этом районе?
      Гиясэддинов откинулся на спинку стула и опять начал закуривать. Спросил:
      - Короче говоря, вы отрицаете свое знакомство с вышеупомянутой Гюлейшой?
      - Категорически!
      - Позволю заметить вам, Гашем, что вы говорите явную ложь!
      Субханвердизаде вспыхнул:
      - Я не понимаю, чего ты добиваешься от меня своими более чем странными вопросами? Куда ты клонишь?
      Гиясэддинов молча курил. Потом произнес иронически:
      - Я ведь уже вам сказал: мы беседуем! Или, может, вы устали?
      Субханвердизаде кивнул на дверь с плотными портьерами:
      - Когда я устану, я поднимусь, распахну пинком ноги эту дверь и уйду только ты меня и видел! Имей это в виду. Не забывай, кто я такой! Однако мне не понятно, почему ты так нехорошо разговариваешь со мной?! Откуда в тебе эта неприязнь ко мне, Алеша? Недобро, очень недобро ты беседуешь со мной. В чем дело, объясни?
      - Недобрый человек даже правду норовит представить в недобром свете! заметил Гиясэддинов.- Все готов исказить, лишь бы самому выйти сухим из воды!.. Или вы, Гашем, считаете себя яснее месяца, светлее солнца?
      - Ты, я вижу, неплохо усвоил наши пословицы и поговорки! пренебрежительно сказал Субханвердизаде.- Так и сыпешь ими направо и налево!
      - Ничего удивительного. Вырос в этих краях, среди азербайджанцев.
      - Знаю, нашим хлебом вскормлен... Оттого, наверное, и норовишь ухватить нас, азербайджанцев, покрепче за горло? Платишь нам за наше добро?
      Гиясэддинов снова усмехнулся:
      - Лично вас я пока еще за горло не схватил, Гашем. Это у нас еще впереди. Не будем торопиться! Пока что мы просто беседуем... Ведем дружеский разговор. Не так ли?
      Субханвердизаде набычился;
      - Что тебе надо от меня? Объясни! Что ты мудришь?.. Зачем вызвал?..
      Гиясэддинов почувствовал: выдержка начала изменять Субханвердизаде. Он ответил неторопливо:
      - Так ведь я только что сказал: вызвал - хочу поговорить, побеседовать, отвести душу.
      - Повторяю, ты недобро со мной разговариваешь, Алеша!
      - В народе говорят: что посеешь - то и пожнешь! Вот еще одна поговорка.
      Субханвердизаде натянуто, фальшиво рассмеялся:
      - Ты, Алеша, можно сказать, мешок, набитый поговорками.
      Гашем, привстав со стула, протянул руку к лежащей на столе пачке "Казбека", открыл ее, предложил прежде Гиясэддинову. Тот показал ему свою дымящуюся папиросу:
      - Так я же курю...- Добавил с усмешкой: - Вы, я вижу, стали вдруг рассеянный, даже таких очевидных вещей не замечаете!.. Что это с вами стряслось?
      Субханвердизаде начал суетливо шарить по карманам, отыскивая спички. Нашел, торопливо закурил.
      Гиясэддинов обратил внимание: руки Субханвердизаде мелко дрожат. Подумал: "Да, голубчик, сдают твои нервишки!.."
      - Итак, с Гюлейшой вы незнакомы? - спросил он снова.
      Субханвердизаде угрюмо подтвердил:
      - Да, не знаком.
      - Хорошо. Очень хорошо... Допустим, незнакомы. Ну, а скажите, вы знаете Рухсару-ханум?
      Субханвердизаде удивленно вскинул вверх брови:
      - Это еще кто такая?
      - Неужели не знаете? Странно! - Гиясэддинов широко улыбнулся.- Она же вам, кажется, банки ставила. Рухсара Алиева, девушка, такая миловидная, ее здесь все у нас зовут Сачлы!.. Банки ведь вам ставили?
      - Это когда я болел - лежал с температурой за сорок?!
      Гиясэддинов тихо засмеялся:
      - Вы хотите сказать, что ничего не помните? Так вас следует понимать? Может, вы хотите сказать даже нечто большее? Мол, были не в себе, лежали без сознания?.. А разве может человек без сознания руководить своими поступками и тем более отвечать за них? Не это вы хотели сказать?
      Субханвердизаде сердито засопел:
      - Я опять не понимаю тебя! Куда ты гнешь?
      Гиясэддинов взял спички, не спеша зажег потухшую папиросу, сделал две-три затяжки. Вскинул глаза на Гашема:
      - Вам был задан вопрос: знаете ли вы Рухсару Алиеву - Сачлы? Если не трудно, ответьте на него.
      - А я тебя спрашиваю, куда ты клонишь? Ну, ставила мне банки какая-то девушка... Как звать ее - не знаю. Что с того?.. Может, ты услышал какую-нибудь сплетню?.. Так ведь у нас любителей распускать сплетни достаточно. Но сплетня - это сплетня... Неужели ты способен поверить тому, что болтают кумушки на улицах?.. Смешно!.. Посмотри на мои седые волосы!.. Я пожилой человек... Или я кто, по-твоему?.. Легкомысленный мальчишка?.. Кудрявый Тель-Аскер какой-нибудь?.. Я тебя спрашиваю, кто я такой?
      Глаза Субханвердизаде возмущенно сверкали.
      Гиясэддинов, пристально глядя на него, барабанил кончиками пальцев по столу. Думал: "Ну, актер!.. Можно сказать, зря загублен талант!.." Бросил многозначительно:
      - Разве вы сами не знаете, кто вы такой?
      - Знаю. Я - один из руководящих работников района! И прошу тебя, Алеша, не забывать этого!..
      - Я ничего не забываю.
      - Нет, ты забываешь! - Субханвердизаде повысил голос.- Ты не следишь за своими словами!
      - Что же я сказал вам особенного? По-моему, я вполне корректен с вами. Сидим, беседуем...
      - Это по-твоему. А по-моему, ты уже давно вышел из рамок приличия, перешагнул все дозволенные тебе границы! - Субханвердизаде говорил, все больше и больше раздражаясь.- Задаешь какие-то двусмысленные вопросы, подпускаешь шпильки, на что-то намекаешь!.. А тон какой у тебя?! Имей в виду, Алеша, я тебе не какой-нибудь там простачок! Я - тот бывалый араб, что в пустыне похоронил верблюда, но сам все-таки уцелел, не погиб!..
      - Не спешите! - остановил собеседника Гиясэддинов.- Зачем же раньше времени хоронить верблюда? Может, вам еще придется отправиться на этом верблюде в далекое паломничество!
      Субханвердизаде выпалил:
      - Тогда и ты поедешь со мной! Совершим это далекое путешествие вместе! Веселее будет!
      - О нет, не того зовете! - отозвался язвительно Гиясэддинов.- Я не очень-то религиозный мусульманин.
      - Сам это вижу. Татары давно уже не те, сильно переменились! Но я все-таки согласен прихватить тебя с собой, Алеша, хоть ты и изменил родной вере! Слышал поговорку? Кто в рай собрался - ищет себе попутчика...
      - Поговорку такую я слышал, только вы ее несколько исказили: не "в рай", а "в ад" - надо говорить. Учтите это! А тот, кто идет в рай, тот, напротив, стремится попасть туда в одиночку: чтобы все гурии достались ему одному!
      Субханвердизаде мрачно ухмыльнулся:
      - Ничего, я не жадный. Вдвоем будет все-таки веселее.