На севере угодья Ильи Федотовича Умильного граничили с полями Богородицкого монастыря, на юге – с лесистыми владениями боярина Дорошаты. Если за время похода ничего не изменилось – под рукой помещика имелось шесть с половиной сотен крепостных, четыре с половиной тысячи чатей^[51] пашни, бондарская мастерская, три кузни и две водяные мельницы на реке Еранка. Богатое хозяйство, требовавшее, от владельца постоянного внимания и присмотра. Вот и сейчас, вглядываясь в песчаные струйки, вымываемые течением из-под копыт коня, боярин прикидывал – не ушла ли вода из реки? Хватало ли дождей у смердов на полях? Не встали ли от безводья мельницы?

Лобань, и без того в самом глубоком месте едва скрывавшая человека по грудь, здесь, на плесе, казалась пугающе мелка. По колено, не более. Неужели и вправду земля под солнцем выгорела? В астраханских степях за все время похода ни единого дождя не выпало. Как бы и здесь засухи не случилось…

– Не хмурься, Илья Федотович, – словно угадав его мысли, остановился рядом Касьян. – Вон, облака каки по небу тащатся. Тяжелы, ако коровы недоенные. В сухи месяцы таковых не бывает.

Боярин покосился на своего холопа, резко дал шпоры коню и, обгоняя вязнущие в песке повозки, выметнулся на противоположный берег. Здесь, сразу за прибрежными зарослями, почти на полверсты от реки шла полоса залежи^[52], которую хитрый хуторянин Антип, осевший здесь десять лет назад, забросал горохом. И ничего, гибкие плети, увешанные стручками, густо оплетали поднявшийся по пояс бурьян, ничуть не собираясь сохнуть.

У Ильи Федотовича отлегло от сердца: быть ему ныне осенью с хлебом, не пропадет. Разве только саранча с Казанских степей налетит – тогда ничем не спастись будет…

Всадник испуганно перекрестился, вытянул из-под рубахи нательный крест, поцеловал, спрятал обратно, оглянулся на обоз. Телеги одна за другой выползали на дорогу, переваливаясь через прибрежный глинистый гребень, на котором не могло вырасти ничего, кроме неприхотливого подорожника.

– Ермила! – окликнул он тридцатилетнего широкоплечего холопа в полукафтане^[53] зеленого сукна, мерин которого задумчиво вышагивал возле передней повозки. – Веди обоз к усадьбе. Касьян, Трифон, за мной!

Трое всадников сорвались с места и помчались по узкой тропе, тянущейся вдоль воды. Примерно через час стремительного галопа боярин перевел скакуна на неширокую спокойную рысь, давая коням возможность перевести дыхание, отвернул от реки, поднялся через свежескошенный луг на холм, прозванный местными смердами Оселедцем за растущий на самой макушке небольшой березнячок. Отсюда открывался широкий вид во все стороны, и Илья Федотович смог одним разом увидеть и поблескивающие разливы перед мельницами на Еранке, и коричнево-желтые колосящиеся поля от подножия и до самого Рыбацкого леса. Между лесом и рекой сгрудились вокруг белокаменной, крытой темно-бурой черепицей церкви два десятка домов деревни Большие Рыбаки. Даже отсюда было видно, что почти в каждом дворе поднимаются высокие стога уже высушенного сена. Не ленятся смерды, запасаются на зиму. Дальше, за лесом, в темном пятне почти у самого горизонта скорее угадывалась, нежели различалась еще одна деревня – Рагозы, неподалеку от которой и стояла боярская усадьба. Между Рагозами и лесом тянулась желтая полоса: тоже, видать, хлеба поспевают. Слева, опять же у горизонта, золотые блики пускали купола Богородицкого монастыря. Саму обитель увидеть на таком расстоянии было никак невозможно, но Божьим соизволением свет ее храмов простирался на сотни верст округ.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.