Андрей Беспамятный: Кастинг Ивана Грозного

«Зато я не боюсь…» – пытался утешить он сам себя, представляя со стороны, как с каждой минутой его ряха наливается красным цветом.

В этот момент сержант сообразил, что начинает различать в вышине тяжелые грозовые облака, перемежающиеся с более светлыми, но рваными тонкими клочьями, проносящимися ближе к земле.

– Этак нас и заметить недолго… – Он нащупал автомат, подтянул его на грудь, плавно опустил вниз флажок предохранителя, оттянул затвор и повернулся обратно на живот. Потом извлек из нагрудного кармана гранату, приготовившись сорвать чеку.

– Оружие к бою, – не очень громко, но внятно скомандовал капитан. – Приготовить гранаты.

Татары у костра насторожились. Тот, что напевал, даже встал, оглядывая степь. Матях понял, что сейчас всех их заметят, но теперь это уже не имело особого значения. В предрассветных сумерках проступало стойбище – до него оставалось еще метров двести. Шесть округлых юрт диаметром метров по семь, несколько баранов, связанных одной веревкой, тощая псина, развалившаяся возле огромного перевернутого казана.

– Стрельцы!

Андрей, выпрямляясь во весь рост, рванул большим пальцем кольцо гранаты, и с широким размахом швырнул килограммовую чушку степнякам под ноги.

– Vorwrts! Schnell! Das Feuer! – заорал капитан.

Татары подхватили с земли копья с цветастыми кисточками под остриями, и в этот момент брошенная сержантом РГО коснулась земли у их ног. Инерционный взрыватель сработал безукоризненно – по ушам словно ударило молотком, в стороны метнулись комья грязи, алые черточки углей. Степняки просто исчезли, опрокинутые взрывной волной.

Матях, на ходу выдергивая еще одну гранату, кинулся к стойбищу. Справа, обгоняя его, мчались двое немцев. Позади один за другим громыхнуло еще два взрыва: похоже, кинуть к костру по «подарочку» успел не только Андрей.

Разноцветные, рыже-черно-пегие шатры быстро приближались. Сто пятьдесят метров. Сто. Пятьдесят. Андрей подумать, что юрты, похоже, укрыты конскими шкурами – и тут из спины ближнего немца вылетела стрела и бессильно упала на землю, даже не вонзившись в нее. Второй остановился, затрещал от пуза из своего «МР-40», поливая свинцом ближний из шатров. А мгновением спустя тоже упал со стрелой в груди. Правда, на этот раз Матях успел заметить лучника: татарин стоял далеко за стойбищем, у второго сторожевого костра, почему-то не замеченного ночью. Наверное, его заслоняло стойбище или огонек был слишком слаб. Андрей чертыхнулся, засовывая гранату назад в кармашек, опустился на колено, подводя мушку прицела степняку в середину живота. Тот тоже наложил на тетиву стрелу. Сержант затаил дыхание и осторожно нажал на спусковой крючок. «Калашников» отозвался короткой очередью – татарин завалился на бок.

Мимо пробежали вперед его ребята – Новиков и Харитонов. Остановились, закидывая гранатами уже изрешеченный немцем шатер. Несколько разрывов разметали обрывки ковров, какие-то рейки, железяки. Харитонов, всплеснув руками, сложился пополам, почти уткнувшись головой в серую землю, немного постоял в такой странной позе, начал оседать.

– Коля! – Матях длинной очередью свалил трех обнаженных по пояс дикарей, бегущих с саблями от перевернутого казана, поменял обойму и тут же ощутил сильный удар в грудь – застряв в уложенных на груди магазинах, из жилетки торчало длинное древко стрелы. – Сволочи! Новиков, назад!

Андрей наугад выпустил по стойбищу длинную, во весь магазин, очередь, сбив в пыль еще двух степняков, на этот раз вооруженных копьями. Откуда они берутся? Из-за пологов ведь никто не выбегает! Сержант быстро перезарядил оружие, лихорадочно высматривая татарских лучников. Стойбище выглядело почти нетронутым – один развороченный в клочья шатер, да пяток полуголых тел на утоптанной земле ощутимым уроном врагу считать было нельзя. Да тут еще возле самой головы зловеще прошелестела стрела, прилетевшая неизвестно откуда.

– Да где же вы, сволочи?! Новиков, назад! Перестреляют, как… – Тут Матях увидел выбежавшего из самого дальнего шатра туземца с луком и сладострастно всадил ему в грудь не меньше десяти пуль – с расстояния в полторы сотни метров Андрей уже давно не промахивался.

– Сержант! – испуганно вскрикнул солдат. Матях повернулся к нему, но Новиков уже падал, пытаясь удержать хлещущую из горла кровь, а жирный голый татарин замахивался саблей на Андрея. Пограничник успел вскинуть оружие перед собой, принимая удар на автомат, резким движением выбросил приклад вперед, нанося удар степняку в висок, потом быстро повернул оружие, нажал спуск. Щелкнул одиночный выстрел, нарисовав татарину на груди аккуратную красную точечку. Дикарь упал. Матях попытался передернуть затвор и только тут разглядел, что между магазином и скобой спускового крючка идет глубокий проруб почти до самой рукояти затвора.

– Вот, блин, попал… – Сержант бросил бесполезное оружие. От стойбища, уже не таясь, к нему бежало никак не меньше полутора десятков татар, вооруженных и копьями, и саблями, и луками. Андрей выдернул из карманов жилетки одну за другой три гранаты, метнул в их сторону. Наклонился к Новикову, подхватил его АКМ, нажал на спуск. Ничего.

По счастью, взрывы не только почти ополовинили ряды татар, но и вынудили их остановиться. Правда, теперь в воздухе зловеще засвистели стрелы.

– Чертовы макаки! – Матях, кидаясь из стороны в сторону, побежал прочь, на ходу отстегивая магазин. Так и есть – пустой.

– Сюда!

Андрей увидел в небольшой, поросшей крапивой выемке немецкого капитана, рядом с ним – Колю Смирнова и последнего уцелевшего егеря, повернул к ним, перепрыгивая вонзающиеся в землю стрелы. Потом споткнулся и последние несколько метров до залегших товарищей преодолел кувырком.

– Уходить надо, – тяжело выдохнул он. – Стрелами закидывают, гады. Местность знают хорошо, подкрадываются незаметно почти в упор. Лучники стреляют бесшумно, по звуку не засечь, глазом не углядишь.

– Спокойно, сержант, – холодно возразил немец. – Против нас не больше взвода безоружных дикарей. Достаточно спровоцировать их на атаку, плотным огнем положить всех – и расположение наше. Оружие к бою, сержант. Какой пример вы подаете подчиненным?

Матях выглянул в сторону стойбища, от которого успел отбежать на добрых три сотни шагов. Оттуда и вправду крались, пригибаясь чуть не к самой земле, несколько татар. Но самое главное – рядом с одним из шатров он увидел лучника, прижимающегося к самой стенке кочевого дома.

– Сейчас я тебе покажу, – пообещал Андрей, облизывая губы и наводя ствол на цель.

Очередь из трех пуль после минувшего боя уже не показалась такой громкой. Лучник свалился куда-то за шатер, наступающие татары прыснули кто куда.

– Вот так, – удовлетворенно кивнул Матях, и тут же рядом с его плечом выросла стрела. Причем оперение ее показывало назад.

– А-а-а! – Андрей резко перекинулся на спину, нажал спуск. Автомат коротко загрохотал и заткнулся, полностью опустошив магазин. Двух из десяти налетевших всадников он все-таки успел свалить, но остальные шарахнулись в стороны, не переставая торопливо метать стрелы в незваных гостей. Совсем не страшно застрекотал «шмайссер» капитана, еще трое татар вылетели из седел. Однако это уже ничего не меняло: Коля Смирнов лежал, уткнувшись лицом в землю, из его бронежилета торчало сразу три оперения. Последний немецкий пехотинец громко выл, держась за стрелу, пригвоздившую его бедро к земле. Вторая торчала у егеря из плеча, но на нее раненый внимания почему-то не обращал.

– Die verfluchten Barbaren! – злобно прошипел Генрих Айх.

– Какие будут приказания, капитан? – Матях, тяжело дыша, перезарядил оружие, пересчитал обоймы. Получилось всего четыре. Плюс две гранаты. В принципе, жить пока можно. – Придется уходить, капитан. Раненого понесем по очереди. Выждем немного в степи и попытаемся напасть на стойбище еще раз. Но только уже не нахрапом, а тихонько, со снятием часовых и вырезанием спящих.

С тупым постукиванием в землю вонзились несколько стрел. Андрей вскинулся – полтора десятка всадников гарцевали на удалении метров четырехсот, причем как раз между остатками отряда и открытой степью.

– Вопрос снят, – снова вытянулся он на земле. – Пути отхода нам уже отрезали. Что будем делать, товарищ капитан?

– Темноты нужно ждать, – покачал головой немец. – Нам, пешим, от конных все равно не убежать. Может, ночью скрыться удастся.

Непрерывный стук стрел начал напоминать дождь. Большинство вестниц смерти падали на расстоянии пяти-шести шагов от пришедших из будущего воинов. Но некоторые вонзались совсем рядом. Одна впилась в землю между сержантом и Генрихом Айхом. Матях выдернул ее, покрутил в руках. Древко чуть больше метра длиной, с тремя длинными белыми перьями. Наконечник шириной в три пальца и с остро отточенными краями. Вес – граммов сто, а то и двести. Если такая упадет в голову с высоты метров пятьдесят – форточку в черепе проделает наверняка.

Ш-ш-ших-х-х – Андрей вскрикнул от боли, наклонился к ноге, решительно обломал древко стрелы, сдернул ногу с нее. Штанина стала быстро напитываться кровью.

– Вот сволочи! – Он достал из кармана пачку бинта, прямо поверх штанины туго забинтовал ногу.

Ш-ш-ших-х-х – еще стрела чиркнула по груди, распоров верх жилетки.

– Паразиты! – Сержант подтянул автомат ближе, выпустил очередь в сторону отряда, гарцующего в степи. Одна из лошадей упала, тут же поднялась и лучники торопливо поскакали прочь. Матях развернулся, выпустил несколько пуль в направлении другого отряда – татары, сбившись в группы по полтора-два десятка, маячили буквально повсюду, постоянно работая луками. И подобных разъездов набиралось уже никак не меньше шести. Самое обидное – на близком стойбище две худенькие женщины, выйдя из среднего шатра, перевернули казан и стали спокойно разводить под ним огонь, совершенно не обращая внимания на нападающих. Словно те были уже безопасными покойниками.

– Ну же, капитан! – возмутился Матях. – Вы почему мне не помогаете?

– Далеко, – обреченно вздохнул немец. – Из «МР-40» не добить. Ничего не понимаю… Почему они не испугались взрывов и стрельбы? Почему не разбежались?

– Так ведь шестнадцатый век, капитан. На Руси уже четыре столетия пушки во всех городах стоят. И стрельцы с пищалями против татар регулярно ходят. В общем, к стрельбе и взрывам в здешних местах люди привычные, не первый раз дело имеют.

Стрела с темным оперением впилась Андрею между коленей, вторая – чиркнула раненому егерю по спине, разрезав рубаху и распоров кожу от плеча и до пояса. Кровь тонким ручейком поструилась на землю.

– Да что же это такое! – Матях поднялся на колено, сдвинул целик на дистанцию пятисот метров, выпустил несколько прицельных очередей в одну сторону, другую. Ближняя вороная лошадь упала, и больше уже не поднялась. Сержант поменял обойму, снова открыл огонь, заставив татар отодвинуться еще дальше.

Но стрелы, хоть и не так часто, как раньше, все равно продолжали падать. Андрею в двух местах распороло жилетку над «броником», один раз чиркнуло чуть выше щеки от глаза до уха, и теперь за шиворот медленно, но неумолимо змеилась кровь.

Внезапно Генрих Айх низко захрипел – Матях увидел, что оперение торчит у него из спины, сразу под ребрами, с левой стороны. Раненый пехотинец за ним лежал с остекленевшим взглядом и не дышал. То ли в него еще раз попали, то ли кровью истек. Андрей понял, что все безнадежно. Татары могли гарцевать вокруг час, два, весь день. И стрелять, стрелять, стрелять… А ему, чтобы огрызаться огнем, осталось всего две обоймы, да и те уже взятые из жилетки Смирнова. И если он хотел получить шанс на жизнь, требовалось что-нибудь немедленно предпринять.

– Зильдохен шварц, и танки наши быстры, – пробормотал сержант, перевел флажок автомата на одиночный огонь и решительно поднялся. – В атаку, шагом марш!

Гимнастерка, под которую продолжала струиться кровь, противно прилипала к спине, правый ботинок тоже хлюпал теплой жидкостью, но Матях упрямо шел вперед, время от времени стреляя то в одну, то в другую сторону, не давая всадникам сильно приблизиться. Издалека, да в движущуюся мишень, да одиночным выстрелом – не особо и попадешь. Зато и степняки толком прицелиться не могут. Однако стрелы продолжали сыпаться. Справа, слева, спереди. Некоторые – совсем близко. Вот обожгло огнем левую ногу, но Андрей не стал ни останавливаться, ни даже смотреть на то, что случилось.

Вот ее обожгло снова.

Чиркнуло по плечу.

Порезало руку.

Но сержант все равно шел вперед, удивляясь только тому, что среди белого дня ему так сильно захотелось спать. Автомат стал казаться невыносимо тяжелым, неподъемным. Матях выстрелил из него в последний раз – и, не удержав, уронил из рук. Наклонился, чтобы поднять – но упал рядом. Впервые за день ему стало спокойно и хорошо.

Когда его начали теребить, сержант приоткрыл глаза и увидел желтолицего татарина, рассматривающего штаны. Но сил что-либо сказать, или как-то воспротивиться уже не оставалось. Андрей отстранено смотрел, как степняки содрали с него всю одежду до исподнего, с довольными смешками собрали оружие, после чего поднялись в седла и умчались прочь. Он понял, что пришла смерть, и эта мысль ничуть не испугала, а даже обрадовала его. И когда человеческие руки снова принялись шевелить, поворачивать Матяха, подняли, куда-то понесли – это глубочайшим образом обидело бывшего сержанта. Но сопротивляться насилию он по-прежнему не мог.

Глава 4

Боярин Умильный

Пустые телеги, подпрыгивая на травяных кочках, гулко погрохатывали, словно колотушки в руках ночного стражника, и каждый раз этот звук заставлял боярина Илью Федотовича Умильного недовольно морщиться. Громкий деревянный стук снова и снова напоминал ему, что весна этого года не принесла никакого прибытка. Хоть травы, что ли, покосить, чтоб пустым не возвращаться?

Зелень в еще не просохшей под летним солнцем степи стояла вровень с конским брюхом, наматываясь на ступицы колес и цепляясь людям за ноги. Лошади по такой траве шли ходко, а вот повозки завязали, как в болоте. Да и людей пеших при обозе оказалось почти три с половиной сотни – освобожденные из татарского полона невольники. В большинстве своем: старики, бабки да хворые мужики. Затесалось среди них и три худосочные девки, похожие на одетых в сарафаны сибилей^[1]. Боярин знал, что среди доведенных до православных земель полоняников завсегда один из пяти-десяти, но оставался при своем освободителе. Кому идти некуда, у кого дом и хозяйство при набеге дочиста разорили, кто и на старом месте окромя долгов ничего не имел. Но среди идущих между телегами единоверцев Илья Федотович ноне не видел ни единого, годного хоть к какому завалящему делу.

В общем, поход получился неудачным.

Нет, Боже упаси – никакого урона московская рать не понесла. Но и удачи особой не добилась. Тридцатитысячное войско, посланное Иоанном Васильевичем под рукою князя Юрия Пронского-Шемякина, спустилось, едва лед сошел с Волги, по реке до северных татарских улусов, легко разметала встреченный здесь порубежный заслон и разделилась надвое: вятское поместное ополчение во главе с князем Александром Вяземским помчалось в степь воевать стан хана Ямчургея, а сам Юрий Иванович со стрелецкими полками двинулся прямиком на Астрахань.

Увы, никакого сопротивления бояре не встретили: стан они нашли пустым. Только чернели застарелые кострища да серели ровные круги, оставшиеся от собранных и увезенных шатров. Не дожидаясь врага, ногайцы удрали в Тюмень^[2] или Азов, оставив победителям несколько хромых кобыл, десяток голодных псов, да несколько сотен никуда негодных невольников.

В тот день вятские бояре остро позавидовали своим сотоварищам, что должны были взять богатый стольный город. Но вскоре пришло известие – отряд князя Вяземского так же остался ни с чем. При виде русских полков гарнизон поспешил оставить укрепленный остров и так же ушел в сторону Азова. Князь Юрий Иванович торжественно ввел в город хана Дербыш-Алея и посадил его на правление, тут же взяв присягу на верность московскому царю. Астраханское ханство навеки вошло в состав русского царства.

Осталось непонятным только одно: почто Ямчургей царского посла в поруб сажал, коли противиться воле Иоанна Васильевича не собирался? Не иначе, как бесовское помутнение на него нашло. Война окончилась, не успев и начаться. Ополчению оставалось только поворотить коней и отправиться восвояси. Всего прибытку и оставалось рассчитывать, так на то, что походные^[3] государь все-таки заплатит, за бездельную прогулку их поход не сочтет.

– Трифон! – неожиданно углядел боярин вырвавшегося вперед молодого холопа^[4]. – Ты зачем без доспеха?

– Помилуй, батюшка Илья Федотович, – осадил гнедого мерина отрок, – нет же никого кругом! Как государь наш глаз на Астраханское ханство положил, все ногайцы^[5] из Поволжья разбежались. Вон, трава который год нетоптана.

– Татары всегда там, Трифон, где их не ждут, – сурово сообщил боярин. – Ты их за сто верст чаешь, а они из-под земли у самого стремени выскакивают. Облачись немедля!

Холоп покорно кивнул, отъехал в сторону, с надеждой оглянулся: а ну, не следит хозяин? Ветер надул алую шелковую косоворотку, перепоясанную ремнем с булатной суздальской саблей, растрепал русые кудри. Купленный из семьи бедного вдового смерда, на хозяйских харчах паренек неожиданно быстро расцвел, превратившись в грозу дворовых девок, набрался лишнего своеволия. Хотя и смел оказался, не откажешь.

– Ну, чего ждешь? Пока голову твою дурную татарин к седлу прицепит?

Напяливать жаркий войлочный поддоспешник и старый тяжелый колонтарь^[6] отрок явно не хотел, но напрямую против воли хозяина идти не рискнул и направил коня ко второй подводе, за оружием. Но каков шельмец! Видит, что даже боярин в байдане^[7] едет – все одно железо скинул.

Хотя, кое в чем Трифон прав. Могли ли всего пять лет назад смерды московские подумать, что сгинет навеки разбойничье Казанское ханство? Что больше не придется им вокруг Хлынова, Мурома, Нижнего Новгорода схроны лесные на случай татарских набегов рыть? Пять лет – а под дланью юного, но решительного царя Иоанна покорно согнули выю и Казань, и Астрахань; вся Волга от Урала и до самой Персии стала русской, князья черкесские^[8] и ханы сибирские^[9] сами торопятся покорность свою предложить, под защиту прибиться. Юн царь, но чувствуется в нем воля не ребенка, а могучего деда, Ивана Грозного^[10].

– Батюшка Илья Федотович, может, зайцев погоняем, пока до сумерек далеко?

Боярин Умильный вздрогнул, оторванный от дум, покачал головой, оглядывая неугомонного холопа сверху вниз. Ни шишака^[11], ни даже бумажной шапки^[12] Трифон надевать не стал. Кудри перед возвращением домой примять побоялся. Под острым кадыком начинался кольчужный ворот сверкающего ярко начищенными пластинами колонтаря. Юбку отрок пристегивать поленился, и сразу от пояса начинались черные суконные штаны.

– Дичь здесь непуганая, Илья Федотович, – азартно сверкнули серые глаза. – Чего не пошуметь? И с ужином хорошим останемся.

– Касьян! – не отрывая от холопа глаз, позвал Умильный.

– Слушаю, боярин, – немедленно отозвался старый, опытный воин, бывший наставником самого Ильи Федотовича еще в его первом походе. Этот возвышался в седле не просто в доспехе, но и в мисюрке^[13], и со щитом на руке. Широкая седая борода спускалась на кольчугу панцирного плетения, купленную ему хозяином два года назад, а с пояса свисал тяжелый ребристый шестопер.

– Касьян, возьми Трифона, Ермилу, Прохора, Родиона и Ефрема. Поезжайте вперед с разъездом, выберите место для ночлега. Да, и еще. Трифон тут рвался зайца загнать. Путь ловит по дороге. А не принесет к ужину, так по возвращении десять плетей ему отмерь.

– Илья Федотович! – взмолился холоп. – Куда я с рогатиной на зайца…

– Ох, кмете, не блазись, – воин спрятал улыбку в бороду и хлопнул отрока тяжелой ладонью по спине. – День долгий. Ступай за справой воинской, да сулицы прихвати. Авось, кого и наколешь.

Ехавшие налегке холопы разобрали оружие, быстро превратившись из обычных оружных путников в отряд грозной кованой конницы, обогнали обоз, стелясь над серыми кисточками ковылей.

Боярин прищурился им вслед. Еще два года, и настанет время старшего сына, Дмитрия, в новики записывать. И тогда вот так, в дальние дозоры, станет уходить уже не старый Касьян, а подросший молодой воин. Хватит ли у старика сил еще одного боярина Умильного в седло поднять, или пора верного слугу при доме, на хозяйстве оставить? Крепок еще, вроде. Но и лет ему немало.

Над ковылями сверкнуло зеркальным бликом, и вскоре возле боярина осадил скакуна все тот же Трифон:

– Стреляют, Илья Федотович! – запыхавшись, вымолвил он. – Кажись, пищали бьют. Касьян доглядывать остался, а меня с вестью прислал.

– Вот тебе и разбежались татары, – зло сплюнул боярин, вскинул левую руку. Обоз остановился, на несколько мгновений в воздухе повисла напряженная тишина. Стало слышно, как, басовито гудя, промчался в сторону реки жирный майский жук, затрещала крыльями крупная стрекоза. Потом совсем рядом всхрапнула лошадь, звякнуло, смещаясь, железо на повозке с оружием, чихнул один из освобожденных полоняников. И опять – несколько мгновений тишины.

Степь, с вкрадчивым шелестом перебирая колосками, пахла медом, перепрелой соломой и пряным забродившим пивом, дышала жаром, играла красками множества цветов.

Где-то за горизонтом хлопнул приглушенный расстоянием выстрел, и почти сразу – еще один.

– Вот тебе и татары, прости господи, – широко перекрестился боярин Умильный и спрыгнул на землю.

– Может, то воевода Данила Чулков? – предположил Трифон. – Его князь с детьми боярскими и казаками отсылал куда-то…

– Его Юрий Иванович вперед, на Астрахань посылал, а не назад. Стало быть, иные людишки в здешних землях балуют.

– Так ведь из пищалей палят, Илья Федотович, – напомнил отрок. – Знамо, стрельцы это, московские. У ногайцев пищалей отродясь не случалось.

– У янычар османских они случаются, – хмуро вздохнул боярин. – Кто бы ни был, а на нашей земле против братьев наших кто-то меч поднял. Посему на заводных коней всем пересесть немедля. Рогатины разобрать, щиты в руки взять, колчаны раскрыть. Телеги вперед пускайте, до разъезда Касьяновского. Нагоним скоро.

Воины зашевелились, разнуздывая коней, отпуская подпруги, снимая седла, и перекидывая их на свежих скакунов, что с самого утра шли налегке позади повозок. Спустя четверть часа витязи снова поднялись в стремя. Теперь головы людей закрывали остроконечные шлемы, левые бока – круглые тополиные щиты, над всадниками холодно сверкали широкие наконечники рогатин. Разогревая лошадей, Илья Федотович поначалу повел свой отряд рысью, потом перешел на галоп. Вскоре они уже промчались мимо обоза, вскидывая высоко в воздух вывороченную копытами сырую землю, нагнали разъезд.

Боярин остановился рядом со старым воином, натянул поводья, заставляя замереть норовистую пегую кобылку.

– Все еще стреляют, Илья Федотович, – тихо сообщил Касьян. – Но редко. Видать, мало стрельцов осталось. А татары нападать пока страшатся, стрелами закидывают. Издалека добить желают.

– Думаешь, татары? Может, черемисы или вотяки опять взбунтовались?

– Нет, боярин, ногайцы. Мы дальше немного прошли, там трава низкая, до колена только тянется. Стало быть, стойбище неподалеку, улус малый. Давно стоят, с самой весны. Прибрежную степь ужо один раз протравили, и новая травка нарастает. Мыслю, больше двух сотен нукеров в этом роду не наберется. Табуны слишком маленькие, раз начисто степь не вытравливают. А у нас под рукой полсотни ратных людей. Коли при обозе никого оставлять не станем, справимся. Да и стрельцы помогут.

– Обоз без стражи оставить? – боярин вздохнул. – А вдруг разорят?

– А чего в нем брать, Илья Федотович? – пожал плечами старый воин. – Лошадей заводных с собой возьмем. Повозки пустые, полоняники старые. Их и вязать никто не станет, веревки пожалеют. А там души христианские гибнут.

– Стрельбы не слышно, – неожиданно отметил боярин Умильный. – Коли спасать их, Касьян, то сейчас. Бери всех, выступаем.

Однако, как не торопились воины на выручку своим сотоварищам, отряд пошел неширокой рысью – все прекрасно понимали, что перед возможной схваткой лошадей утомлять нельзя. На загнанном скакуне в бою долго не проживешь. Где-то через полверсты заросли высокого ковыля оборвались, сменившись невысокой сочно-зеленой порослью молодой травки, широкими листьями тюльпанов, низкими стебельками бессмертника, похожими на болотный мох. Лошади пошли ходче, быстро проскакивая пологие впадины и стремительно взметываясь на взгорки. Боярин Умильный, поначалу державший рогатину в руке, зацепил ратовище^[14] за петлю и опер его о стремя. Никаких признаков близкого врага – темных полос у горизонта, звуков продолжающегося боя, вытоптанной земли на глаза всадников не попадалось. А уж очень далеко стычка случиться не могла – выстрелы не были бы слышны.

– Касьян, разверни холопов, – приказал Илья Федотович, переводя скакуна на шаг.

Компактный отряд кованой конницы вытянулся в широкую цепь отстоящих друг от друга на полсотни шагов всадников. Лошади двигались не торопясь, отдыхая и даже успевая пощипывать траву. Таким образом им удавалось прочесывать полосу почти в версту шириной. Люди внимательно вглядывались по сторонам, но ничего странного не замечали.

– Еще пару верст пройдем, и поворачиваем, – решил боярин. – Похоже, опоздали мы с подмогой.

– Нехорошо, Илья Федотович, коли стрельцы безвестно сгинут, – покачал головой старый воин. – Хоть тела надобно найти, земле по христианскому обычаю предать, весть печальную до родичей донести.

– Степь велика. Что иголку в ней искать, что людей, все едино. Бог все видит, он невинные души и примет.

– Илья Федотович, нашел! – самым глазастым оказался узкоглазый черноволосый Родион, явно доставшийся матери от какого-то заезжего татарина. Боярин дал коню шпоры, подскакал ближе, спрыгнул на траву. Здесь валялось трехперое^[15] древко татарской стрелы, надломленное пополам. Причем слом был белым, совсем свежим. А сбоку имелась грязная полоска. Похоже, кто-то наступил на воткнувшуюся в землю стрелу и сломал ее. Татарин выдернул наконечник, а порченное древко бросил. Боярин прошел по траве в одну сторону, другую, заметил темное, поблескивающее влагой пятно, наклонился…

– Кровь! – Илья Федотович выпрямился, оглянулся на место, где нашлась сломанное древко. Вглубь степи стрелец идти не мог. Стало быть, двигался к Волге. И прямая линия, проходящая от стрелы до пятна, точно указывала его путь. Боярин молча поднялся в седло пустил скакуна широким шагом. И вскоре увидел то, что искал: распластанное среди травы, в луже крови, обнаженное тело, покрытое множеством порезов.

По своему извечному обычаю, степняки не оставили на покойнике ничего – ни украшений, ни нательного креста, ни даже исподней одежды. Татарам годилось все – сами не оденут, так невольникам отдадут. Стрелец уже не шевелился и, вроде как, не дышал.

– Последний, видать, из московитов, – пробормотал Касьян, спрыгнул к бедолаге, перекрестился, потом наклонился к телу, вглядываясь повнимательнее: – Никак, жив еще? Гляди, кровь струится у виска. Здоров бугай. Как такого бабе-то выносить удалось?

И действительно, росту в стрельце имелось никак не меньше косой сажени^[16] – боярин Умильный подобных богатырей вообще ни разу в жизни не встречал. Разве в былинах слыхивал, как ездили средь далеких предков подобные богатыри, защищая слабых и карая посягавшую на четных людей нечисть. До Святогора стрельцу было, конечно, далеко, но на Илью Муромца или Никиту Кожемяку тянул вполне. Илья Федотович перекрестился, дивясь странному явлению, а Касьян тем временем вернулся к лошади, развязал узел чересседельной сумки.

– Думал, ужо и не понадобится, а вот гляди ж ты. Ладно, сейчас мы ему разрезы-то порошком ноготковым присыплем^[17], дабы кровушка более не текла, да антонов огонь не разгорелся. А теперь мхом болотным зажмем, да и тряпицей чистой подвяжем…

Лекарь что-то негромко забормотал, и боярин тут же насторожился:

– Ты, Касьян, свои заговоры языческие брось! Молодцу, гляди, вот-вот пред Господом предстать придется, а на нем колдовство твое грехом несмываемым висеть станет.

– Не придется, батюшка Илья Федотыч, – поднялся воин. – С него крови, как с быка натекло, а он дышит еще. Теперича и подавно на поправку пойдет.

– Странный он какой-то, боярин, – встрял в разговор неугомонный Трифон. – Бритый, волосы короткие, как после траура^[18]. Может, и не русский вовсе?